Мой брат Наполеон

Глава третья

Вторая итальянская кампания была короткой и успешной, и мой муж во многом этому способствовал. Во главе своих кавалерийских частей Мюрат первым из генералов вступил в Милан после того, как армия Наполеона пересекла Альпы, и он сам захватил Сен-Бард. Таким образом, заняв временную ведущую позицию, Мюрат сумел создать впечатление, что на поле битвы Наполеону принадлежала лишь второстепенная роль. Как вы можете себе хорошо представить, Наполеону это не доставляло удовольствия, и в его письмах ко мне ощущалось раздражение. Затем произошло ожесточенное сражение при Маренго, в котором Мюрат — как я гордилась им! — покрыл себя славой. Нехотя — как же иначе! — но играя на публику, Наполеон наградил моего мужа столь желанным почетным оружием.

Между тем в Париже я продолжала поддерживать круговорот светских развлечений. Каждый вечер я ужинала вне дома, кроме тех дней, когда сама устраивала прием. От такой жизни и вне всякой связи с беременностью я начала прибавлять в весе; и хочу особо подчеркнуть — именно прибавлять в весе, а не толстеть. Я очень скучала по Мюрату, но не в моем характере — сидеть в одиночестве и хандрить. Моя сестра, красавица Полина, часто составляла мне компанию, и мы вместе искали развлечений, что вовсе не было так уж трудно, Она также осталась соломенной вдовой, милая Полина! Настоящая нимфоманка, она в отсутствие бедняги Леклерка стремительно меняла одного за другим любовников, Я же, чувствуя себя добродетельной и безгрешной, стойко хранила верность Мюрату. И Наполеон и Мюрат слали мне суровые письма, не по поводу моей, достойной похвалы верности; они распекали меня за то, что я, по их мнению, подвергала ненужному риску свое здоровье. Если внять им, то при беременности мне следовало, хотя бы ради моего будущего ребенка, вести себя, как закоренелый инвалид. На их поучения я не обращала ни малейшего внимания. Я была молода, отменного здоровья и наслаждалась рабским подобострастием парижского высшего общества. Я поклялась посещать балы до самого последнего момента и ничего не имела против родить под звуки какого-нибудь вальса, этого волнующего немецкого танца, столь популярного в Париже.

Я была на последних месяцах беременности, когда вернулись Наполеон и Мюрат. Их приветствовали ликующие толпы. Планировались торжественные приемы, военные парады, официальные обеды, но сперва был семейный ужин в Тюильрийском дворце. Под влиянием сиюминутного настроения Наполеон посадил меня слева, а Мюрата справа от себя. Жозефина, сидевшая за столом напротив Наполеона, восторгалась моим мужем:

— Ах, мой дорогой отважный Мюрат.

Я не припомню, как разместились остальные члены семьи, в тот момент находившиеся в Париже. Во всяком случае, пока еще не был узаконен порядок соблюдения старшинства в «королевском» семействе.

— Такой отважный, — проговорил монотонно Наполеон после того, как Жозефина повторно выразила свое восхищение Мюратом, — что он заслуживает награды. Я решил назначить его командующим резервной армией в Дижоне.

Затем, повернувшись ко мне и отхлебнув немного воды, которую пил вместо вина из-за непорядка с желудком, он добавил:

— Твой муж отправится к новому месту службы немедленно.

— Я должна ехать вместе с ним?

— Конечно, нет, принимая во внимание твое нынешнее положение.

— Ты доставил мне моего мужа и сразу же отнимаешь его опять, — пожаловалась я. — А я рассчитывала на второй медовый месяц.

— При твоем состоянии? Исключено!

— Прискорбно, но факт, — прошептала Жозефина.

— Для кого-нибудь из рода Богарнэ — возможно, — отпарировала я, — но не для Бонапартов.

Жозефина приятно улыбнулась. Мне даже показалось, что она едва сдерживалась, чтобы не хихикнуть; как бы там ни было, Жозефина, окруженная врагами, всегда была в лучшей форме, какой бы отчаянной ситуация ни казалась.

В данный момент, однако, наши роли поменялись. Но все изменится, утешала я себя, после рождения моего сына, тем более что мальчик Полины медленно угасал. Наполеон, который очень любил детей и чувствовал себя в их обществе гораздо раскованнее, чем со взрослыми, конечно же, привяжется всем сердцем к моему сыну и станет более благосклонно взирать на нас с Мюратом.

— Как понравилось вам в последний раз на минеральных водах, Жозефина? — спросила Полина лукаво.

— У меня все вызывало отвращение, — изящно передернула плечиками она.

Жозефина недавно вернулась с курорта, где вновь, по настоянию Наполеона, прошла курс лечения. Она была здорова, хотя, когда требовали обстоятельства, охотно прикидывалась болезненной и слабой. Наполеон наивно полагал, что лечение благоприятно повлияет на ее способность к зачатию и она родит ему сына. Как передавали, Жозефина однажды заметила холодно, что минеральная вода, к сожалению, не содержит могучего мужского семени. Во всяком случае, своему первому мужу она родила двоих детей без помощи минеральной воды.

— Вы пили воду или купались в ней? — поинтересовалась Полина.

— И то и другое. И если купаться было приятно, то глотать — отвратительно до тошноты.

— Бедная Жозефина.

Я хихикнула (до сих пор я так и не избавилась от этой детской привычки). Полина тихо рассмеялась, а Люсьен, пребывавший в последние дни в плохом настроении, нахмурился. Наполеон, сердито сверкнув глазами, быстро переменил тему.

— Надеюсь, вам понравился сегодняшний ужин.

— Только не мне, — заявила Полина, зевая. — Нахожу его слишком простым.

— Мы еще не можем себе позволить, — произнес медленно Наполеон, — изысканные обеды и ужины или роскошные приемы. И хотя большинство из вас игнорирует мои советы, хочу еще раз напомнить, что народ должен видеть в нас простых, добропорядочных граждан. Больше сторонников нам принесет умеренность, нежели расточительность.

— И тем не менее ты переехал из Люксембургского дворца в Тюильри, — с вызовом заметил Люсьен. — Поспешил занять традиционную резиденцию французских королей.

Наполеону нечем было возразить, поэтому он продолжил прежнюю тему:

— Мы должны проявлять осмотрительность, пока я не укрепил свои позиции первого консула.

— И как ты предполагаешь это сделать?

— Действительно — как? — улыбнулся загадочно Наполеон.

— Быть может, ты выступишь с предложением о продлении срока пребывания на этом посту…

— Такая возможность существует, благодарю тебя Люсьен. Или стать первым консулом пожизненно.

— Просто невыносимо! — проговорил Люсьен сердито.

Его позиция удивила меня, но потом я вспомнила, что Люсьен — убежденный и непоколебимый республиканец. В последнее время Наполеон был им крайне недоволен и уже сожалел, что содействовал его назначению на должность министра внутренних дел. С Люсьеном произошло что-то странное после перенесенной им длительной болезни, которую в семье отказались признать как нервное расстройство — нечто более постыдное в глазах людей, чем сифилис.

И не то чтоб он был несчастлив в браке; Люсьен обожал жену и повысил ее социальный статус, обучив читать и писать. Но у Кристины было слабое здоровье, она часто болела, и врачи опасались, что она долго не проживет.

Возможно, по этой причине Люсьен, когда-то веселый и беззаботный, сделался угрюмым и замкнутым. Тем не менее он по-прежнему активно участвовал в политической жизни. Его друзья были преимущественно журналисты — небольшая группа, находившаяся в оппозиции к политике Наполеона. Они часто собирались в доме Люсьена и не скрывали своих взглядов и целей. По их убеждению, Наполеон Бонапарт являлся диктатором, которого, если он взорвется, следовало сместить. Об этом, вероятно, думал Наполеон в тот вечер за ужином, ибо, прежде чем разговор зайдет слишком далеко, он строго предупредил.

— Министр внутренних дел, — заявил Наполеон внешне спокойно, — должен помнить, что он один из Бонапартов, и обязан быть преданным своей семье, а не ее врагам.

— Только одному человеку, претендующему не роль главы семейства! Это ты хочешь сказать! — возразил Люсьен.

— Ты прав, Люсьен, абсолютно прав.

— Угрожаешь? — спросил Люсьен в бешенстве.

— Пока нет, но отнесись к моему предупреждению серьезно и поостерегись.

Веселенький семейный ужин! В наступившей неловкой тишине моя старшая сестра Элиза, желая переменить тему, попыталась затеять с Жозефиной разговор о живописи и литературе. Ею руководила не доброта и не стремление как-то умерить антипатию, которую испытывали к Жозефине все мы. Просто она рисовалась. Будучи внешне самой непривлекательной из сестер Бонапарт, она искала утешения в искусстве и покровительствовала различным кружкам художников в Париже. Дорогая Элиза навлекла на себя гнев Наполеона, выйдя без его согласия замуж перед первой итальянской кампанией, когда его не было в Париже. Всегда строптивый Люсьен поддерживал ее в этом — еще один повод для холодного к нему отношения. Муж Элизы, Феликс Бачокки, был старше ее на пятнадцать лет. Денег у него было мало, а из-за отсутствия всякого честолюбия он не поднялся в армии выше чина капитана.

Внимательный и обходительный, он позволял мужеподобной Элизе безраздельно командовать собой. Насколько я припоминаю, он обладал одним талантом — довольно хорошо играл на скрипке. Наполеон относился к Феликсу снисходительно, потому что он, в отличие от нас, не причинял ему неприятностей, держался в тени и не предъявлял никаких требований.

Я почти не слушала Элизу, когда та, вынуждая Жозефину непонимающе пучить глаза, прочла целую лекцию о произведениях какого-то неизвестного писателя, чье имя я тут же забыла. Мои мысли были заняты предположением, что Жозефина — с помощью минеральной воды или без нее — принесет Наполеону наследника. Любопытно: сделалась ли она бесплодной, родив в молодости двоих детей, или же Наполеон оказался неспособным производителем?

Ни одна женщина, с которой он провел время в постели — а их становилось все больше и больше, — не забеременела от него. По крайней мере, он не мог утверждать наверняка, поскольку эти женщины не ограничивались только его ласками. Под монотонный, навевающий скуку рассказ Элизы я размышляла над тем, что было бы неплохо найти для Наполеона какую-нибудь еще невинную девушку и тщательно оберегать ее от контактов с другими мужчинами, пока она не забеременеет. Но, трезво подумав, я выбросила эту мысль из головы. Слов нет, я хотела развода Наполеона с Жозефиной, но в еще большей степени я желала, чтобы моего сына провозгласили наследником первого консула. А пока мне следовало постараться расположить к себе Наполеона и подготовить почву для триумфа. Счастливый случай, едва не закончившийся трагически, вскоре предоставил мне такую возможность.

Незадолго до моих родов и после отъезда Мюрата в Дижон Наполеон официально уведомил, что он и его семья в такой-то вечер отправятся в парижскую Оперу на премьеру оратории Гайдна «Сотворение мира». Перед этим был семейный ужин в Тюильри. Усталый Наполеон за столом уснул. Потом он перешел в кабинет, где опять уснул. Жозефине все-таки удалось поднять его, и довольно поздно мы выехали. В карете Наполеона, которая возглавляла процессию, находились несколько официальных представителей его «двора». Я ехала с Гортензией и Жозефиной в ее экипаже. Наполеон приказал своему кучеру поспешить, и мы скоро потеряли их карету из виду. Когда мы въехали на Ру-Сен-Никез, улица была запружена толпами ликующих парижан. Как я успела заметить, некоторые из них стояли на повозке, запряженной ослом, которого привязали к ограде. Через мгновение раздался оглушительный взрыв. Коляска Жозефины сильно накренилась и чуть не опрокинулась. На наши головы и плечи посыпались осколки выбитых оконных стекол. В ужасе я выскочила из экипажа и посмотрела назад. От повозки с ослом почти ничего не осталось. Слышались ужасные вопли и стоны; повсюду валялись раненые и убитые. Пока я, потрясенная, молча взирала на эту жуткую сцену ко мне подбежал Наполеон.

— Каролина, ради Бога!

Все еще напуганная, я тем не менее внешне держалась спокойно, чувствуя, что в присутствии Наполеона это необходимо, и даже сумела довольно хладнокровно заявить:

— Я должна помочь раненым.

Заглянув в коляску и убедившись, что Жозефина и Гортензия не пострадали, он опять повернулся ко мне.

— Помочь раненым? Для этого есть другие. Я поручу кому-нибудь доставить тебя домой.

— Я должна быть в театре, как запланировано, — возразила я.

— У тебя железные нервы, — заметил он, посмотрев на меня с восхищением.

— Мои нервы, несомненно, только что получили необходимую закалку.

— Настоящая Бонапарт, черт возьми! — проговорил Наполеон, целуя меня в щеку.

На следующее утро он прислал двух докторов, которые обследовали меня, а позднее и сам пришел в особняк Брион. Наполеон восторженно говорил о моем мужестве, проявленном, как он выразился, на поле битвы. Назвав храбрейшей из храбрых, он уверял, что любит меня сильнее, чем остальных братьев и сестер. Больше всего он опасался, что потрясение приведет к преждевременным родам, но доктора успокоили его на этот счет.

— У моего сына тоже железные нервы, — заметила я.

— Так это должен быть мальчик?

— В этом я нисколько не сомневаюсь.

Я благоразумно умолчала о том, что мой сын — его племянник — будет достойным и бесстрашным преемником.

Затем Наполеон поведал мне о заговоре с целью убить его. Ослиная повозка на самом деле представляла собой адскую машину с целым бочонком пороха, начиненным крупной картечью. Один из заговорщиков поджег шнур, который должен был взорвать порох в момент заранее объявленного прибытия на Ру-Сен-Никез. Если бы мы выехали из Тюильри вовремя, то все непременно погибли бы. В итоге убито двадцать три и ранено пятьдесят три случайных прохожих. Полиция под руководством способного министра Жозефа Фуше действовала быстро и решительно, арестовав сотни людей. В конце концов удалось выявить руководителей заговора; их судили и казнили.

— Вокруг особняка Брион до рождения ребенка необходимо установить особую охрану, — подытожил Наполеон.

Я поблагодарила его и с любопытством ждала продолжения разговора, так как видела, что его тревожило что-то еще.

— Люсьен! — наконец выпалил Наполеон.

— Не думаешь ли ты, что Люсьен участвовал в заговоре? — От изумления я открыла рот.

— Едва ли, и сам, очевидно, ничего не знал. Разве он не ехал вместе с нами? Но некоторые из его друзей, с которыми он не желает порвать, участвовали в заговоре. Следовательно, косвенно был замешан и он сам. Кроме того, он передоверил свои обязанности другим и позволил разрастись коррупции и взяточничеству. За собой оставил лишь одну функцию: управление французскими территориями в американской Луизиане. Наживается, продавая там монопольные права. Нужно принять против него суровые меры.

Как правило, Наполеон не возражал, когда кто-то из членов семьи зарабатывал деньги на продаже монополий или на каких-либо других подпольных сделках, при условии получения самим львиной доли барыша. Но недовольство Люсьеном постоянно росло. Столкновение произошло несколько позже, когда Наполеон объявил, что ведет переговоры с Соединенными Штатами Америки о продаже Луизианы. Люсьен пришел в ярость; ему удалось заручиться поддержкой Жозефа. В то время Жозеф являлся членом Законодательного корпуса и чрезвычайным послом без каких-либо чрезвычайных обязанностей, которые его бы беспокоили. Как рассказывал мне впоследствии Наполеон, оба — Люсьен и Жозеф — однажды ранним утром пришли в Тюильри и застали первого консула в ванне. Они знали, что Наполеона раздражает, когда к нему вламываются без предупреждения, но подумали, что, застигнув его врасплох, голым, окажутся в более выгодном положении.

— Парламент, — начал Жозеф мрачно, — никогда не согласится на продажу Луизианы.

— В любом случае глупо отказываться от французских владений в Новом Свете, — добавил Люсьен.

Взбешенный сопротивлением братьев и тем, что парламент может попытаться сдержать его, Наполеон властно заявил:

— Я продам Луизиану, что бы ни говорил парламент.

— Это противоречит конституции! — вскричал, неистово жестикулируя, обычно сдержанный Жозеф.

— Допускаю, — величественно произнес Наполеон, продолжая мыться.

— Предупреждаю тебя, Наполеон, — возбужденно проговорил Жозеф, — если ты и дальше станешь действовать подобными методами, я буду вынужден открыто выступить против тебя.

— И это заявляет мой старший брат, — усмехнулся Наполеон, — глава нашей семьи.

— Это место принадлежит мне по праву, — продолжал бушевать Жозеф. — Мне следовало с самого начала занять его, а не уступать тебе.

Наконец вышедший из себя Наполеон выскочил из ванны и подобно озорному мальчишке окатил Жозефа и Люсьена водой, хотя ему было вовсе не до шалостей. Братья, мокрые с головы до ног, но не умиротворенные, отступили и возобновили атаку в полдень в библиотеке Наполеона. С обеих сторон было сказано множество неприятных и горьких слов; в конце концов Наполеон швырнул в Люсьена табакерку, но тот, ловко уклонившись, растоптал ее.

— Вам будет интересно узнать, — заявил Наполеон, — что я принял предложение продать Луизиану за двенадцать миллионов американских долларов, и ни вы, ни парламент ничего не сможете поделать.

Немного погодя Жозеф все-таки сдался и принес извинения, но Люсьен остался непреклонным. Он написал и опубликовал анонимно памфлет, в котором выступал за восстановление монархии, давая понять, что Наполеон должен взять на себя роль крестного отца нового короля; и это он писал о Наполеоне, который сам мечтал о королевской или императорской короне. Ловкий и расторопный Фуше быстро установил личность автора и пришел, как и Наполеон, к выводу, что стойкий республиканец Люсьен таким путем попытался дискредитировать первого консула в глазах сторонников республиканской формы правления.

Но я забежала немного вперед.

— Люсьену конец, — заявил Наполеон, когда пришел навестить меня на другой день после неудавшегося покушения.

— Конец? В самом деле конец? — спросила я. — Не могу поверить. Ведь у тебя так сильно выражено чувство семейной привязанности, которое всегда преобладало над другими чувствами.

— Конец как министру внутренних дел, Каролина, — улыбнулся он несколько неловко. — Я произведу его в послы и направлю в Испанию. Ты, Каролина, согласна? — взглянул Наполеон на меня полушутя, полусерьезно.

В самом деле он вверял мне свои сокровенные планы и вполне искренне спрашивал моего совета? Если это действительно так, то я, безусловно, добилась значительных успехов!

— Считаю это мудрым и благородным поступком, — ответила я убежденно.

— Чувство семейной привязанности? — усмехнулся Наполеон. — Теперь у меня нет особой привязанности, кроме как к тебе.

Конечно же, он преувеличивал, поскольку никогда полностью не мог освободиться от обязательств по отношению к членам своей семьи, но было приятно сознавать, что я неожиданно выдвинулась на первое место.

— В сражении у Маренго я больше всего боялся, что, если меня убьют, моими преемниками будут никуда не годные братья, — проговорил Наполеон с грустью. — Но хватит! Все эти разговоры порядком тебя утомили. Как неосторожно с моей стороны! Ты должна отдыхать и избегать волнений, пока не родишь. Я стану молиться за благополучный исход.

— Ты… и молиться? — осмелилась я поддразнить.

Наполеон громко рассмеялся.

— Ты права, маленький непочтительный бесенок, я предоставлю молиться нашей преданной мамочке.

Я до сих пор ясно помню свои первые роды. Обо мне заботились три доктора и самая важная в тот момент персона — акушер. В революцию мужчины-акушеры вышли из моды, но Наполеон настоял, чтобы позвали этого франтоватого маленького человечка; причем только потому, что первого ребенка Жозефины принимал именно акушер, и Наполеон безоговорочно верил в их мастерство. Во время мучительных предродовых схваток он часто заходил в мою комнату, спрашивая нетерпеливо, долго ли ему еще ждать, словно сам был отцом будущего ребенка. Такое его поведение, поверьте, радовало меня больше всего. В один из моментов я слабо различила лицо Жозефины, склонившейся надо мной.

— Я хочу акушерку, а не акушера, — пожаловалась я.

— Дорогая, с акушером значительно меньше риска. Повивальные бабки, как и в мое время, слишком невежественны, суеверны и чересчур небрежны. У них всегда больше смертных случаев, чем у акушеров.

— Смертных случаев! Вы обрадуетесь, если я умру.

— Милая, я вас очень люблю!

— Милая! — фыркнула я.

— Так нежно, как вы только сами позволите, — сказала Жозефина, поднося чашку к моим губам. — Выпейте вот это.

— Ты хочешь меня отравить?

— Дорогая, это всего лишь сильное успокаивающее средство, прописанное акушером. Оно значительно уменьшит боль.

— Выпей, Каролина, — сказал Наполеон.

Послушно проглотив горькую микстуру, я вскоре почувствовала, будто парю в воздухе. Заметно утихшая боль, казалось, принадлежала кому-то другому существу. Через секунду или две я услышала, как мама спорила с Жозефиной относительно применения наркотиков. Мол, это воля Божия, чтобы женщины рожали в муках. Употреблять успокаивающие снадобья — значит противиться Его воле.

— Мадам Бонапарт, — проговорила мягко Жозефина. — Бог создал человека, а человек создал наркотики, тоже с Божьего благословения.

Я почти полюбила Жозефину в это мгновение.

Продолжая парить, я утратила всякое ощущение времени. Откуда-то издалека до меня доносились чьи-то плохо различимые голоса, но вот один, сильный и ясный, привлек мое внимание. Он принадлежал Наполеону.

— Голова настоящего Бонапарта!

Он, конечно же, имел ввиду крупные размеры, как у всех у нас. Но меня в данный момент больше всего интересовала совсем другая часть тела моего ребенка. Прежняя уверенность улетучилась. В страхе, что это может быть девочка, я с нетерпением ожидала окончательного ответа.

— Мальчик, мальчик! — закричал Наполеон, вне себя от радости.

— Ошибиться невозможно, — хихикнул акушер. — При таких внешних данных.

«Голова Бонапартов, — думала я сквозь дремоту, — другие важные внешние подробности, безусловно, Мюрата».

— Здоровый, крепкий мальчик, — проговорил Наполеон.

— Ахилл, — пробормотала я давно подобранное мною имя. — Твой Ахилл, Наполеон.

— Разумеется, — отозвался он. — Мне, как главе семьи, принадлежат все дети моих братьев и сестер.

Но этот, пообещала я сама себе, будет значить гораздо больше всех остальных.

Почти засыпая, я, тем не менее, была еще в состоянии почувствовать возникшую вдруг напряженность. Как сквозь туман я видела Наполеона. Он смотрел на Жозефину.

— Еще раз минеральные источники, — бросил коротко он.

— Попробуй их сам, — мгновенно взорвалась Жозефина.

— Где Мюрат? — проговорила я с упреком.

— В Дижоне, — ответил Наполеон.

Тут я вспомнила, что Наполеон не разрешил Мюрату приехать на роды, однако возмущаться не стала. Во всяком случае, я была для этого слишком слаба. Предстояло любыми способами преодолеть сохранившиеся у Наполеона предубеждение к нашему браку. Через несколько дней, когда Наполеон и словами и делами доказал свою безграничную привязанность к маленькому Ахиллу, я решила действовать по-другому.

— Я прекрасно понимаю, Наполеон, что Мюрат очень нужен в Дижоне, но…

— В Италии, — перебил он. — Я приказал ему отправиться в Италию.

В Италию! Все дальше и дальше от меня!

— Знаю, не моя вина и не твоя, — продолжала я твердо, — что Мюрат лишен радости увидеть сына. Пожалуйста, разреши мне поехать к нему в Италию.

— Ты действительно хочешь к нему?

Тон голоса Наполеона заставил меня пристально взглянуть на него.

— Разумеется, — ответила я.

— И позволить другим подорвать твои позиции, которые ты с таким трудом завоевала, действуя не только ради себя, но и ради своего сына?

Проницательный человек — мой брат! Он все это время точно знал, к чему я стремилась.

— Ты чрезвычайно догадлив, — заметила я тихо.

— В Дижоне твой Мюрат каждую ночь проводил с другой женщиной, — улыбнулся Наполеон, склонив голову набок. — В Италии будет то же самое. Захочешь ли ты после этого спешить к нему?

Его слова потрясли и глубоко задели, но полностью не разочаровали.

— Мюрат ничем не лучше других мужчин.

— А ты ничем не лучше других женщин, покорных и снисходительных.

— Покорная! Как только поправлюсь, я лягу в постель с первым же попавшим в мои сети мужчиной!

То была пустая угроза, и Наполеон это знал, но примерно через неделю, когда я полностью выздоровела и могла вновь вести обычный образ жизни, он со слугой, самым старым и безобразным, прислал мне короткую записку:

«Вот тебе первый мужчина. Наслаждайся, если сможешь».

Я засмеялась и послала за одной из моих служанок; это была молодая хорошенькая одинокая женщина, которая даже не знала имени отца своего ребенка. Желая тоже ответить шуткой, я приказала старому слуге Наполеона отвести ее в Тюильри.

— Передай первому консулу, — сказала я, — Селеста — вот мой ответ на его записку.

Наполеон прислал ее обратно на следующее утро, сияющей (какой высокой чести она удостоилась!), с несколькими побрякушками и такой кучей франков, которой она вовсе не заслужила. В подобных случаях Наполеон всегда проявлял чрезмерную щедрость. Селеста принесла мне от Наполеона еще одну записку. Он разрешал мне отправиться к Мюрату, когда я пожелаю. Однако он, вероятно, был уверен, что после его сообщения относительно других женщин я уже не захочу ехать в Италию.

Тем временем специальный курьер привез мне письмо от Мюрата. Он выражал свой восторг по поводу рождения сына и пребывал в веселом, игривом настроении. Помимо прочего он писал:

«Я надеюсь и страстно желаю, чтобы весной мы вновь были вместе. Когда ты опять будешь резвиться, как в тринадцать лет. Говорят, что молодые матери сами ощущают себя детьми, пока не передадут это чувство своим детям. Теперь, когда ты сложила груз, который носила перед собой девять месяцев, тебе, должно быть, кажется, что ты вновь вернулась к мадам Кампан, очнувшись ото сна, странного для девушки твоего возраста».

Далее он сделался более серьезным и сентиментальным:

«Однако вовсе не сон та мучительная нежность, которую я испытываю к тебе и нашему ребенку. Скажи Ахиллу, чтобы он поцеловал за меня свою маму, которую я тоже крепко обнимаю».

Письмо немного смягчило меня, но неверность Мюрата по-прежнему приводила в ярость. Он действительно был не лучше других мужчин! И я тут же решила при первой же встрече устроить ему ужасную, потрясающую сцену, достойную самой Жозефины.