Мой сладкий грех

Глава 25

Ника

Прошла неделя с того дня, как я уехала от Назара. Сначала не осознавала до конца, что произошло, срабатывал эффект отрицания. Мне все время казалось, он позвонит, поговорит с Ильей, разберется и поймет, как ошибался. Но Илья мне сказал, что устал обрывать его телефон, что он сначала не брал от него трубку, а потом и вовсе заблокировал.

Всю неделю я провожу на работе. Ухожу последняя, поздним вечером, дома невозможно находиться. Под жалостливыми взглядами мамы все ощущается еще сильнее. Папа злится. Первые дни я боялась, что он вызовет Назара на разговор, а тот ему все расскажет, но потом поняла, что мои родители не станут до такого опускаться. Я до сих пор не рассказала из-за чего мы разбежались. Пообещала рассказать, потом. Меня не напрягают, а я понимаю, что не хочу все это обнародовать.

— Он тебя обидел? — единственное, о чем допытывался папа несколько дней подряд.

— Нет. Он просто считает меня виноватой в том, чего я не делала.

— А нормально можешь объяснить?

— Пап, не хочу об этом, пожалуйста, — чуть не плачу я.

— Ты окончательно от него уехала?

— Да…Наверное.

— То есть, ты еще надеешься, что он передумает?

— Я очень хочу, чтобы он разобрался…

— Девочка моя, — папа подсаживается ближе, — потому я и был против этих отношений. Ты слишком молода для такого, как Назар. В спорте люди взрослеют рано, практически в детстве проходят суровую школу жизни — несправедливость, зависть, закулисные игры. Они другие — жесткие, привыкшие брать свое, не взирая ни на что. Они воспринимают жизнь через призму пройденного, не всегда легкого пути. Он взрослый мужик, понимаешь? Ему нужна умная, взрослая женщина, которая знает, где надавить, а где промолчать. У тебя нет еще той мудрости, чтобы совладать с характером и образом жизни Назара.

Мне становится так обидно, так больно. Но он же любил меня! Почему не поверил, как мог так подумать обо мне?

Сейчас, спустя столько дней, рушатся все мои надежды и ожидания. Все отчетливее понимаю, что он не приедет, не позвонит и ни в чем разбираться не будет. Отчаяние накрывает со страшной силой, давящая боль в груди медленно сводит с ума. Даже во сне мне снится, что у меня все плохо. Неужели все, что что между нами было, ничего не стоит для него, чтобы хотя бы попытаться докопаться до истины? С каждым днем рана на, разорванной в клочья, душе разрастается в геометрической прогрессии по всему организму, едкая свинцовая тяжесть ни на минуту не дает забыть о случившемся.

Как я сейчас жалею, что пошла в этот чертов клуб, что не ушла оттуда раньше, что не рассказала ему все про Ярика. Обидно, что подставила Илью, он так помог мне, а я его рассорила с лучшим другом.

От того, что я плохо сплю по ночам, утром не могу подняться. На работе едва соображаю, автоматически выполняю какие-то действия, даю указания, через силу заканчиваю ремонт. Родители выделили мне необходимую для этого сумму, надеются, что с началом нового дела, мое состояние придет в норму. Но для меня все превратилось в калейдоскоп механических действий, работаю без интереса, с надрывом, как будто из последних сил.

По пути из офиса мне звонит мать Назара.

— Алло, — сердце сжимается в груди.

— Ника, привет. Можешь заехать ко мне на работу, поговорить хочу?

— Да, хорошо, я как раз в пути, буду у вас минут через двадцать. Что-то случилось? — не удерживаюсь.

— Вот, как раз это я и хочу понять.

Останавливаюсь перед входом в Центр детско-юношеского развития Алины Волковой. Прохожу к ее кабинету на второй этаж. Здесь все знакомо до мелочей. Когда-то и меня сюда привозили на занятия, а позже я ходила самостоятельно в художественный класс и на английский.

— Алина Александровна вас ждет, — с улыбкой сообщает секретарь.

— Здравствуйте, — прохожу и сажусь на диван, куда она жестом приглашает меня присесть, сама садится в кресло напротив.

— Кофе будешь?

— Да.

На самом деле я не хочу кофе, но рада любой возможности прикоснуться к жизни Назара, что-то узнать, даже просто поговорить о нем. Мне кажется, я не видела его целую вечность, порой хочется завыть от тоски.

Пока секретарь приносит нам капучино, отвечаю в общих чертах на вопросы как движутся дела у меня в студии. Когда дверь за девушкой закрывается, вижу беспокойство в глазах напротив.

— Ника, что у вас с Назаром происходит?

— А он не рассказывал?

— Нет, вообще ни слова. У него жесткий запой.

— Запой?! — для меня это полный шок.

— Закрылся дома, никого не хочет видеть, пьет с утра до ночи. Влад ездил к нему пару раз, пытался поговорить, но как о стену горохом. Если уж отец не может к нему достучаться, значит дело совсем плохо. Ты же знаешь, что он раньше не употреблял спиртного, совсем. Начал выпивать только после того злосчастного боя, когда домой вернулся. А сейчас прямо с катушек слетел.

Сглатываю, не думала, что ему настолько плохо. Что-то трещит внутри по швам и расходится, безнадежно убивая остатки моей на него злости. Я сделала ему больно, пусть не намеренно, но очень глубоко.

— Он считает, что я ему изменила с Ильей, — впервые сообщаю вслух причину скандала, надпиваю кофе, чтобы протолкнуть подкативший к горлу ком.

— О, Боже!.. А у него есть повод так думать?

— Есть… Но я не изменяла. Так сложились обстоятельства, что я не могу доказать этого.

— Понятно, — она задумывается, закусывает губу, анализирует. — Может, все-таки, вам стоит поговорить еще раз? Если так обстоят дела, Назар не станет делать первый шаг, ты же понимаешь…

— Понимаю, но что я ему скажу? Он не верит мне.

— Скажи правду. Там, где осталась недосказанность, пробелы заполняются домыслами.

Мой вечер проходит в одиночестве, родители на каком-то очередном приеме, Стася пошла с Антоном в кино. Тянули и меня, но я отказалась. Сижу и весь вечер гипнотизирую телефон. Не хватает смелости набрать номер, боюсь услышать отказ. А может, он и мои звонки заблокировал. В итоге, решаю, что не буду звонить, поеду завтра к нему днем и попытаюсь поговорить.

Резкий звук телефона врезается в мои мысли, я даже дергаюсь, от неожиданности. На экране высвечивается Марта, младшая сестра Дубровской.

— Алло.

— Ника, слава Богу! — слышу в трубке надрывное всхлипывание Ульяны. Она не просто плачет, у нее истерика.

— Что случилось? — внутри поднимается тревога.

— У меня украли сумку, мне нечем платить, — еле разбираю слова сквозь слезы. Или мне кажется, или она пьяная.

— Объясни нормально. Где ты находишься?

Слышу непонятное шуршание, Марта, вырывает у нее трубку.

— Ника, привет. Мы в баре на Пушкина, нас пригласили какие-то парни. Мы тут наели и напили на большую сумму, но они, под предлогом покурить, ушли, еще и сумку у Ульяны сперли. Там кошелек, телефон, короче жесть! А нас не выпускают отсюда теперь, пока не расплатимся. Карповой звонили, она вне досягаемости.

— Она в кино, видимо, телефон отключила. Вам денег перевести?

— Некуда нам переводить, я не брала с собой карту, а Ульяны карты в кошельке были. Ты можешь приехать?

Черт! Зарекалась же ходить по таким заведениям. Кариму тоже не вариант звонить, Родя живет далеко. Хотя от меня это тоже не близко.

— Ладно, подождите немного, скоро приеду.

— Спасибо.

Впрыгиваю в джинсы, хватаю сумку и еду в бар. Поневоле вспоминаю свои неприятности в клубе, как я рада была любой помощи.

В баре темно, накурено, звучит легкая музыка. Теряюсь среди множества столиков, здесь не один зал и все больших размеров. Пьяная молодежь и мужчины повзрослее — основная публика этого заведения. Как тут очутилась Дубровская? Прохожу во второй зал, замечаю за крайним столиком Марту. Она нервно оглядывается и облегченно вздыхает, увидев меня. Подхожу к ней.

— Привет, а Ульяна где?

— Да ну ее нафиг! Я больше с ней никуда не пойду, не дай Бог меня загребут здесь, а мне восемнадцать только через два месяца. Какой-то пьяный мужик подошел к нам, предложил уединиться и она пошла.

— Куда пошла? — меня начинает трясти, она что совсем головой поехала?

— Вон в ту кабинку, — показывает Марта — я боюсь, чтобы он там ее не изнасиловал, она пьяная. Они там минут пятнадцать уже.

Моему возмущению нет предела. Уладила одну проблему «звонком другу» и пустилась дальше в приключения. Негодующе, направляюсь к кабинке, закрытой шторой от посторонних глаз, захожу внутрь и наступаю на мину.

От шока не могу ни пошевелиться, ни заговорить. Назар сидит на диванчике и застегивает ширинку. Дубровская, пошатываясь, стоит на коленях между его ног. Косметика размазана по ее лицу, волосы в беспорядке. Похоже, здесь был минет. Мелкая дрожь проносится по телу, кровь приливает к лицу.

— Добро пожаловать в ад, любимая, — с иронией говорит Волков, глядя на меня пьяными глазами. Он не просто пьян, он накачан в хлам.

Ульяна пытается встать, облокачивается о его колено, поднимается и делает ко мне шаг. Отшатываюсь, как от прокаженной, резко разворачиваюсь и выбегаю из кабинки. Невероятной силой воли притормаживаю шаг, чтобы не привлекать к себе внимания, прохожу мимо Марты, та окликает меня, но я игнорирую. Выхожу на улицу, хватаю ртом воздух, в горле жжет, конечности немеют.

Мне смертельно больно! Меня просто разорвали на куски.

Отойдя на пару метров от входа, подпираю стенку, чтобы не упасть, мне тяжело дышать, мне хочется умереть.

Дубровская выходит из бара, находит меня глазами и, когда оказывается напротив, я срываюсь. Даю ей хлесткую пощечину, вкладываю в этот жест столько ненависти, что самой становится страшно от того, что я испытываю сейчас.

— Это не то, что ты подумала! — визжит она. Тем более ты с ним разбежалась!

— Ты же видела, как мне было плохо, делала вид, что жалеешь, но решила добить при первой же возможности, — выплевываю я с горечью.

— Он сам подошел. Я сказала, что ты скоро приедешь. Он сказал: Кто? Ника? — Не знаю такую.

— И ты решила, что он и правда не знает, значит, можно его снять?

— Он мне давно нравится! Но куда мне до тебя, золотой девочки! Ты всегда бежишь впереди паровоза, считаешь себя достойнее всех! А вот и тебя обломали, Калинина. Что, плохо в один ряд со всеми?

— Мразь, — говорю уже без эмоций, перед глазами проносится два года дружбы. Понимаю, что дружба была в одни ворота, она все это время завидовала мне.

На деревянных ногах дохожу до машины, завожу и уезжаю. Слезы душат нещадно, пульс ускоряется до предела. Сворачиваю в какой-то переулок, глушу двигатель, падаю на руль и меня сносит шквал горьких, обжигающих слез.

Прорыдавшись до исступления, выезжаю на проспект, еду на медленной скорости, боюсь в таком состоянии попасть в аварию. Не могу сконцентрироваться, мыслям нет конца. С Дубровской все понятно, а Назар, почему он это сделал, если знал, что я приеду, назло? Чтобы ощутила все, что он тогда? Действительно ад… Неужели он чувствовал то же?

Она ему всегда не нравилась, всегда плохо о ней отзывался. Когда приходила в гости Стася, мог с нами поужинать или кофе выпить, даже с Антоном однажды приходили к нам. А Ульяну, обычно, обходил стороной, если видел, что она в гостях, поздоровается и уходит, либо в спальню, либо в кабинет.

Как это все вынести, как принять? Думала ли я, что моя жизнь даст такую трещину? Что я так обожгусь об него, что именно он причинит мне такие страдания.

Утро выдается тяжелым. Уснув с рассветом, еле разлепляю глаза. У меня болит все — голова, спина, каждая косточка в теле, а сильнее всего — душа.

Спускаюсь вниз, родители завтракают на кухне. Наверное, мой вид оставляет желать лучшего, только взглянув, они наперебой начинают спрашивать, что случилось. Наливаю себе кофе, сажусь к ним за стол, и меня прорывает. Сквозь слезы, рассказываю все, что произошло, исключая только вчерашний вечер. Не хватает сил сказать, как меня предали и растоптали. Мне придется учится с этим жить, и я не хочу видеть жалость в глазах самых близких мне людей.