Моя любовь, моё проклятье

– Не намеренно, конечно же, – едва сдерживаясь, проговорила Полина. – Просто так получилось, извини. У меня возникли непредвиденные трудности…

– Но так не должно было получиться! И мне вообще плевать, какие там у тебя трудности! – сорвалась на крик Лиза. – Ты без году неделя тут, а уже позволяешь себе такое, чего я никогда себе…

Не то чтобы Полина ругаться хотела или Лизу обижать, но просто именно сейчас, на взводе, терпеть нападки она была не в силах. Подошла к ней, глядя исподлобья в упор, и тихо сказала:

– А теперь всё то же самое, но спокойным тоном. И я тогда искренне раскаюсь, попрошу прощения и поклянусь на крови больше никогда не опаздывать.

– Что-о-о?! Да ты вообще офигела! Ты ещё будешь тут стебаться и указывать мне, каким тоном со своими подчинёнными разговаривать?

– Мне плевать, каким тоном ты разговариваешь со своими подчинёнными, но на меня орать не смей.

Лиза в первый миг опешила, сморгнула, остальные тоже притихли. Но потом она заголосила пуще прежнего:

– Да ты совсем обнаглела! Ты кто такая? Ты тут вообще никто и звать тебя никак! Как ты смеешь ещё тут вякать?!

– Я с тобой говорю спокойно, ты на меня орёшь, и я же ещё и обнаглела. Тебе, Лиза, нервы лечить надо. Налицо все признаки нервного расстройства.

– Да ну? Что ещё скажешь, госпожа доктор?

– Я не доктор. Так что можешь называть меня просто – госпожа.

– Я смотрю, ты в конец страх потеряла. А знаешь, что? Думаю, тебе у нас не место. Так что можешь собирать свои манатки. Ты здесь больше не работаешь.

– Знаешь что? Да пошла ты.

Полина демонстративно вернулась за свой стол.

– А я тебе сказала – ты уволена.

Никакой реакции.

– Со слухом плохо? Ты у-во-ле-на! Вон отсюда!

Полина не шелохнулась и ничего не отвечала, будто это не к ней обращались.

– Ах так! Тогда я сейчас же иду к директору и всё про тебя рассказываю. Или ты думаешь, что он тебя не тронет? Нам Жмуров всё про тебя рассказал. Думаешь, если училась через постель, то и работать так же получится? Спешу тебя разочаровать – наш директор шлюх не выносит, если ты такая тупая и сама ещё не врубилась. Алина рассказывала, как он тебя в пятницу опустил…

– Что ты несёшь, дура? – вспыхнула Полина.

Она понятия не имела, кто такой Жмуров. Скорее всего, решила, учился в её институте и, значит, был наслышан про скандал с замдекана. Но что ж он за урод, если тут же растрезвонил о той давней истории всем подряд? Однако во сто крат больнее уколола издёвка про директора. Какая же гадина эта его секретарша, недаром она ей сразу не понравилась.

– Что слышала! Шлюха дешёвая!

– Дамы, дамы, спокойствие! – пискнул Беркович.

– Логика – супер! Ты истеришь, а наглею я. Ты на Додика вешаешься, а шлюха снова я.

– Что ты там вякнула? – Лиза с грохотом поднялась со своего места, медленно двинулась на неё. – Какого ещё Додика?

– Вот этого, – Полина кивнула в Берковича, откатываясь в кресле назад, подальше от скалой нависшей Лизы.

– Да я… да ты… ты по себе не суди! Я ему, между прочим, просто помогаю. И в отличие от тебя не трахаюсь абы с кем!

Надо выяснить, кто этот Жмуров, промелькнула мысль.

– Да ты, судя по всему, вообще ни с кем не трахаешься.

Лиза издала короткий сдавленный звук и набросилась на неё с кулаками. Точнее, с ногтями, пребольно вцепившись в волосы.

– Да отцепись ты от меня, ненормальная!

Полина попыталась её оттолкнуть, но Лиза ухватилась за блузку и дёрнула хлипкую ткань так, что рукав затрещал и наполовину оторвался по шву.

Несколько секунд Лиза стояла и сама недоумённо таращилась на порванную блузку, как будто не понимала, как такое произошло. Потом, ни слова не говоря, пулей вылетела из кабинета.

– Сто пудов жаловаться помчалась, – предрекла Анжела. – Но это ты круто сказанула, что она ни с кем...

– Она сама напросилась, – буркнула Полина. Злость улеглась, и на душе теперь стало тошно из-за этой безобразной сцены. – Просто вывела меня из себя. Обычно я не бью по больному.

– Да всё правильно ты сказала! Так ей и надо! Достала уже… – затем Анжела повернулась к притихшему Берковичу. – Что, стучать мамочке побежишь?

– Никому я стучать не собираюсь. А почему это я – Додик?

На секунду все смолкли, а затем Анжела и Аня – вторая девушка – разразились смехом. Только Полине было не до веселья. Эта стычка с Лизой, чувствовала она, ей ещё отольётся.

Затем в кабинет вернулась Лиза, и все затихли. Она упорно делала вид, что не замечает Полину. Сухо велела Анжеле приготовить выкладку по новым договорам за апрель, а сама уткнулась в монитор.

Полине без дела не сиделось, а спрашивать Лизу, чем заняться, как-то язык не поворачивался. Поэтому решила сунуться в интернет. Зачем-то набила в поиске Ремир Долматов, как будто дома на него не насмотрелась.

Нашла фото, где он один, без своей длинноногой подружки. То был, очевидно, какой-то приём или светский раут. Вообще-то, он сидел в окружении двух женщин: дамы постарше – в чёрном. И помладше – в золотом. Но только он с ними явно просто соседствовал.

Его лицо казалось расслабленным и отрешённым. Даже поперечной складки между бровями не было. И взгляд такой мечтательно-задумчивый. Удачный, редкий кадр. Она и загляделась. Тем более не видела его с понедельника. А очень хотелось увидеть… А ещё возникло смутное ощущение, что где-то она его уже встречала. Не здесь точно, но где – неизвестно. Да и вообще, может, просто он ей кого-то напомнил. Встречаются ведь похожие люди.

В гнетущем безмолвии, разбавляемом лишь размеренным постукиванием клавиатур, сиплый и дребезжащий звонок внутреннего телефона показался прямо-таки артиллерийской канонадой. Лиза ответила:

– Да… да… хорошо… сейчас будем.

Затем встала с торжественно-серьёзным, преисполненным драматизма лицом и сказала в воздух, не глядя в сторону Полины:

– Ремир Ильдарович велел немедленно явиться к нему нам обеим.

Полина поймала взгляд Анжелы, полный сочувствия.

Теперь, когда запал полностью иссяк, на неё накатил вдруг приступ страха. Ей никак нельзя терять эту работу. Зачем она только повелась на слова этой ненормальной? Мало ли кто что треплет. Давно пора привыкнуть. В конце концов, собака лает – ветер уносит. Можно ведь было просто не обращать внимания, пропустить её слова мимо ушей… А вдруг теперь он её уволит, наверняка ведь Лиза себя всячески выгородила, ещё и в красках всё расписала?

Ну уж нет! Эта ведь Лиза на неё напала. И оскорбила первая. Очень обидным словом, между прочим, обозвала, и совершенно несправедливо. Вот она и огрызалась в ответ. Причём только огрызалась, даже пальцем её не тронула. Должна же быть справедливость.

Идти к директору в разодранной блузке она и помыслить не могла. Но что делать? Нельзя же просто взять и не пойти. И булавки, как назло, ни у кого не оказалось. Полина, как могла натянула оторванный рукав повыше, подоткнула его под плечико, для верности прижала ладонь к предплечью. Вот так вроде всё держится и незаметно.

Как же ей было страшно. Вот тогда, когда он ругал её за неподобающий вид, она совсем не боялась, а сейчас почему-то умирала от страха и ещё больше от стыда...

***

Пока ехали в лифте, обе молчали. В приёмной секретарша уже поджидала их. Словом она никак не проявила своего отношения, но взглядом – вполне. Лизу ободрила, даже улыбнулась, а на Полину посмотрела, как на презренную попрошайку, вульгарно нарушившую покой достопочтенных граждан.

Лиза вошла первой, Полина, робея, следом.

Он восседал в своём кресле, чуть отодвинувшись от стола. Не сказать, что он был слишком уж рассержен – во всяком случае, с тем взглядом, каким он одарил её тогда в кафе, не сравнить. Скорее, в лице его застыло выражение раздражения и брезгливости. Но это ранило сильнее любых злых слов. Это просто убивало. Уж лучше б гневался!

«Ну что, довыступалась, - со злостью на себя подумала Полина. – Хотела его увидеть? Вот он, смотри, дура».

Обе остановились посреди кабинета. Он молчал, они тоже, даже Лиза, которой явно не терпелось жаловаться. И непонятно, что её сдерживало. Затем он неспешно поднялся и так же неспешно направился к ним.

И снова, как тогда на собеседовании, в приёмной, в кафе, внутри забилось, затрепыхалось что-то совсем ей неподвластное. Волнение? Смущение? Или… нет, об этом лучше не думать. Эта вибрация словно по венам разбежалась по всему телу, усиливаясь с каждым его шагом, переходя буквально в лихорадку.

Он остановился в метре от них. И одна лишь его близость подавляла настолько, что Полина боялась поднять глаза.

– Вы сдурели обе? – услышала его голос, спокойный и холодный. – Вы вообще представляете себе, где вы находитесь? Вы осознаёте, что это не базар? Что здесь, вообще-то, серьёзная организация, что здесь работают люди? Что здесь неуместно скандалить, как уличная шваль? А вы, как две собаки, устроили мерзкую склоку. Раз вы не понимаете элементарных вещей, если ведёте себя как базарные торговки, так и дуйте туда. В приличном месте вам делать нечего.

Его слова били безжалостно и мощно. Уличная шваль, собаки, базарные торговки…

Рядом сопела Лиза, тоже низко опустив голову и разглядывая текстуру паркета и начищенные до блеска чёрные туфли директора.

– Окончательно вопрос с вами решу позже, – сухо произнёс он. – Но думаю, после этой отвратной выходки одна из вас лишится квартальной премии и, уж конечно, ни о каком и.о. речи в дальнейшем уже быть не может. Ну а с другой мы распрощаемся. Ибо подобное поведение здесь просто недопустимо.

Нет! Пожалуйста, нет!

Полина вскинула голову и умоляюще взглянула на него. Но он, хоть и стоял в шаге, сунув руки в карманы, смотрел куда-то мимо, за их спины.

– Простите, – горячо прошептала она. – Такое больше никогда не повторится.

Голос вдруг отказал. Руки тоже от отчаяния ослабли. Повисли безвольно плетьми вдоль туловища. Но Ремир услышал её шёпот, посмотрел на неё, но с горьким разочарованием и всё с той же невыносимой брезгливостью. Хотел что-то сказать, явно жёсткое, судя по раздувшимся крыльям носа. И как назло проклятый рукав в этот самый миг выскользнул из-под плечика и позорно обвис. Он среагировал на движение, опустил глаза на её плечо и вдруг… залип. Мгновенно и взгляд, и выражение лица изменились. Он уставился в эту прореху с таким пылом и жадностью, что кожу там буквально зажгло огнём.

Затем сглотнул и отвёл глаза. И больше уже вообще не смотрел в её сторону. Отошёл к окну и глухо сказал:

– Свободны.

Лишь в приёмной Полина смогла нормально вдохнуть, но дрожь не отпускала. И плечо горело, точно прижжённое раскалённым клеймом.

– Ну что сказал он? – услышала она за спиной тихий голос Алины.

– Что уволит её, – поделилась Лиза.

– Хоть бы!

– Ой, не говори! – согласилась Лиза. – Только вот из-за этой козы…

Полина не дослушала их разговор, хотелось скорее найти укромный угол – хотя бы минуту, полминуты, побыть одной, отдышаться, успокоиться…

Она вошла в кабину лифта, привалилась спиной к прохладной металлической стене и сомкнула веки. Глубокий вдох, медленный выдох… Противоречивые чувства так и раздирали изнутри. Слова его жалили беспощадно, кровь от них леденела. Но тут же перед мысленным взором снова возникал взгляд его горячечный, и сердце, ухнув, провалилось… И глупая надежда нашёптывала: «Если он так смотрит, то ещё не всё потеряно. Сейчас он просто зол, но позже…».

***

Дурной день по всем законам логики и закончиться должен был какой-нибудь пакостью. Так оно и случилось. Лиза, наплакавшись после встречи с директором, в конце концов всё-таки пришла в себя и поручила Полине опять копировать какие-то документы.

– Потом отнесёшь их в бухгалтерию, – сухо велела она.

Выведав у Анжелы, где находится бухгалтерия, Полина понесла туда объёмную кипу, ещё тёпленькую и пахучую после копира.

А находилась бухгалтерия по соседству с кадрами, но если из кабинета кадровой службы не доносилось ни звука, то тут трепали языками вовсю. Полина, подперев стопку подбородком, уже потянулась к дверной ручке, как услышала своё имя.

– Алина говорит, эта Горностаева сразу на нашего Ремира глаз положила.

– Шустрая. Ну-ну… – хохотнул кто-то.

– Ага, раскатала губу. Особенно после всего, что Жмурик про неё рассказал. Подумала бы адекватно, кто он и кто она.

– А мне её, девочки, немного жалко. Глупая она просто, раз не видит, что не его поля ягода, – голос принадлежал явно женщине преклонного возраста. – Она, конечно, смазливая, отсюда все беды. Не понимает, что этого мало, что нужно иметь хотя бы вкус. Ну и конечно, гордость. И ум. Что на такую, как она, Ремир даже не взглянет. И уж точно не позарится. А она, глупенькая, даже не понимает, что этим только себя унижает.

– Да ну, Надежда Ивановна! Да какая она там смазливая? Просто размалёванная и вульгарная. Любую так наштукатурить, тоже будет казаться смазливой.

– Вот я и говорю, что нет у неё ни вкуса, ни ума, ни гордости. Видели ведь, в чём она ходит? Эта блузка ужасная… на какой помойке только она её откопала? А туфли? Калоши какие-то.

– Да-да-да, блузка у неё – это нечто! А думает, поди, про себя, что такая вся крутая, модная, в атласе ходит.

Снова смех.

– Хотела бы я видеть её физиономию, когда Ремир её отбрил…

Слушать их дальше сил не было, и она со злостью дёрнула ручку. В кабинете тотчас стало тихо. Все, как одна уставились на неё с немым любопытством.

Полина хлопнула всю стопку на первый попавшийся стол и пулей вылетела прочь. Почему все так любят сплетничать, говорить гадости, раздувать из малого черт-те что? Почему ей-то плевать, что они делают, в чём ходят и с кем спят?

Глава 14

Седьмое мая выпадало на воскресенье, так что празднование дня связиста перенесли на пятницу.

В каком ресторане устраивать корпоратив, каких артистов приглашать для развлекательной программы и прочие организационные вопросы решала кадровая служба. Ремиру только подносили счета на оплату.

В этот раз празднование намечалось в «Ресторане Охотников», где гостей поджидали только к четырём. Однако уже с утра в головном офисе традиционно никто не работал, и атмосфера там царила самая расслабленная. С дозволения Ремира, конечно же. И это несмотря на то, что в вопросах управления он бескомпромиссно придерживался авторитарного стиля и, слегка переиначив Макиавелли, считал, что босса подчинённые любят по своей воле, а боятся – по воле босса, и умный босс всегда выберет то, что зависит от его воли. А ещё он считал, что закручивать гайки непрерывно нельзя, и время от времени надо непременно отпускать хватку и давать народу отдохнуть и расслабиться. Поэтому никогда не зажимал корпоративы, не скупился на всякие тим-билдинговые мероприятия, ну а в предпраздничные дни на всеобщее тунеядство и лёгкую разнузданность поглядывал сквозь пальцы.

В этот день он и сам оставил дела насущные. Занимался лишь тем, что поздравлял руководителей других операторов и провайдеров и получал поздравления от них.

– Кого это ты там, Рем, высматриваешь? – с улыбкой спросил Макс, вразвалочку заходя к нему в кабинет.

По блеску в глазах было ясно – технический уже принял на грудь. Наверняка, со своими технарями – он с ними всегда был запанибрата.

Ремир, сунув руки в карманы, стоял у окна. К центральному входу уже заранее подъехал заказанный красный Hyundai Universe. Через два часа все отчалят в ресторан веселиться. Астафьев встал рядом, посмотрел вниз через плечо.

– О, уже и карета подана. «Сарму» будешь поздравлять?

Ответил Ремир ему без слов, тяжёлым, мрачным взглядом.

– Ты чего такой злющий? – усмехнулся Астафьев. – Наш же праздник, расслабься. Ты как народ-то поздравлять будешь с такой миной? Им же плохо станет от одного твоего присутствия.

– Не волнуйся за народ. Я не поеду.

– Что вдруг так? – удивился Макс.

– Не хочу. Мне, знаешь, вообще как-то не до веселья.

– Из-за этой фигни с «Сармой»?

– Угу, - подтвердил Ремир, хотя это лишь частично было правдой. Даже не так. Ситуация с тендером и "Сармой", если уж честно, отъехала на второй план. Сильнее прочего тревожило его другое.

Только теперь он начал осознавать, какую грандиозную ошибку совершил, взяв на работу Горностаеву, да и просто встретившись с ней. Точнее, он всегда понимал, даже когда ещё и не взял её, что лучше этого не делать и сам себе не мог объяснить внятно, почему всё-равно поступил так упрямо, глупо, почему повёлся на необдуманный порыв. Но только теперь осознал, какие масштабы и последствия лично для него нёс этот опрометчивый шаг.

Чем там он прикрывался? Накажет? Отомстит? Какая, к чертям, месть? Когда при ней он совершенно голову теряет и чуть ли в безвольного идиота не превращается, стоит столкнуться с ней взглядом. Никогда такого с ним не случалось, и как с этим совладать, он попросту не знал. И даже когда её нет рядом, она никак не идёт из мыслей.

Ладно, из мыслей. Но после первой же встречи с ней, ещё тогда, на собеседовании, внутри как занозой засело тягучее, неотвязное чувство. Иной раз оно пекло невыносимо, иной раз – болезненно саднило, но чаще всего – просто тянуло и ныло, но никогда не стихало полностью. Даже ночью, даже с другой. И что ещё хуже – с каждым днём оно как будто набирало силу и остроту. Это мешало не на шутку, угнетало и подрывало веру в собственные силы, а этого никак нельзя было допустить. Ведь только на этом он всегда и держался.

У него уже испортились отношения с Наташей хуже некуда. Ну, ладно, это, допустим, потеря не самая великая. А вот то, что он совсем утратил контроль над собой – тут впору бить тревогу и срочно, срочно принимать контрмеры.

Взять вчерашнее. Когда Алина сообщила, что «эта новенькая» сначала опоздала с обеда, потом устроила скандал и драку с Лизой прямо на рабочем месте, как же его это взбесило! Он, конечно, знал, что Поля отнюдь не великосветская леди, что от такой куртуазных манер ждать глупо, но скандал! На работе! Это просто в голове не укладывалось. Даже от неё такого срама он не ожидал. Его аж замутило от нахлынувшей брезгливости. Ну и от злости, конечно. Хотелось тряхнуть её как следует и прямо немедленно вышвырнуть прочь. Но сдержался, дал себе несколько минут, чтобы немного остыть.

Затем понял – как бы гадко всё это ни выглядело, оно даже к лучшему. Теперь он сможет избавиться от неё со спокойной совестью и предлогов никаких не нужно. И от наваждения этого дикого заодно избавится. А потом увидел Полину, плечо её голое, так неожиданно выглянувшее из разорванного рукава, и в ту же секунду как рассудком помутился. Почему, чёрт возьми? Откуда такая реакция? Что он женских плеч не видел? В том-то и беда, что с другими женщинами даже откровенная нагота на него так не действовала. А тут глаз не мог отвести, до одури хотел коснуться её кожи, да не просто коснуться – вдруг безудержно захотелось разорвать всю блузку, а потом... От этого «потом» даже сейчас, спустя сутки бросало в жар. И то, что вчера рядом топталась Лиза, вообще никак не расхолаживало. Не опомнился, пока сам вдруг не ужаснулся силе, остроте и неуместности этого желания. Сжал кулаки, отошёл к окну, отослал обеих.

Это ведь ненормально. Даже тогда, в лагере он так с ума не сходил. Если не считать один короткий миг на складе. И теперь сам себе становился до отвращения неприятен от того, что впадал в зависимость от такой вульгарной, беспринципной и дешёвой девки. Что будучи снобом даже в мелочах, брезгливым и не к таким вещам, вожделел её, как никогда и никого. И ни вид её, ни поведение непотребное не могло охладить этот пыл. Разве так бывает, спрашивал сам себя, презирать женщину, ненавидеть её и при этом безумно желать?

«Надо от неё избавиться и срочно», – снова повторил Ремир про себя. Вот он и освободится от этого проклятого наваждения.

– Всё равно сегодня ничего не решишь, - прервал Макс его мысли.

– Что? – не понял он.

– Говорю, поедем, развеешься. Нельзя же всё время только о работе думать.

– Да не хочу я праздновать. Настроения нет. Поздравлю сейчас сотрудников по громкой связи и домой поеду. С Наташей помирюсь, может, сходим куда-нибудь…

Пиликнул селектор. Ремир подошёл к столу, нажал кнопку:

– Что?

– Ремир Ильдарович, - нежно проворковала Алина, – тут к вам гости. Господин Чернов из «Байкалтранса».

– Проводи.

В кабинет вошёл представительный мужчина средних лет. Высокий, плотный, с густой седой шевелюрой. В руках – фирменный подарочный пакет, по всему видно – тяжёленький.

Мужчина широко улыбнулся и раскинул руки. Пакет качнулся, внутри что-то звякнуло.

– Ремир, дорогой, позволь поздравить тебя и твою компанию с профессиональным праздником! Дальнейшего ей процветания! И вас, Максим, с праздником, – обратился он уже к Астафьеву. – Работать с вами – одно удовольствие. Такие надёжные партнёры – редкость.

– Спасибо, спасибо, Георгий Иванович, – Ремир улыбнулся ему вполне искренне. – Нам тоже в радость наше сотрудничество.

– Вот вам, ребята, небольшой презент. Коньячок коллекционный и ирландский виски. Так сказать, на вкус.

– Георгий Иванович, так может, выпьем немного за наш профессиональный праздник? – подал голос Макс.

– Почему нет? С хорошими людьми я завсегда рад пропустить рюмочку, другую. Но я, братцы, ненадолго, у нас там с таможней накладки…

Ремир распорядился, чтобы Алина накрыла столик в комнате отдыха, и буквально через четверть часа она впорхнула, держа в руках поднос с закуской. Ловко выставила бутерброды с красной и чёрной икрой, нарезанный прозрачными ломтиками лимон, сыр, шоколад.

Откровенно говоря, пить Ремиру совсем не хотелось, но обидеть давнего партнёра отказом он не мог. Да и невелика жертва – подумаешь, пригубит пару раз виски. Не надо же будет потом работать.

Однако Чернов неожиданно засиделся. Взахлёб травил производственные байки, пока ему не позвонил кто-то нужный и важный и не призвал срочно вернуться. К тому времени они уже успели ополовинить «Мидлтон».

Ремир особо и не налегал, буквально цедил по глоточку крепкий, пряный напиток, но организм его всегда был очень гостеприимен к алкоголю. Так что с Черновым прощался уже крепкими объятьями, хотя вообще подобный обычай считал несусветной дикостью.

– Ну что? Ты сейчас домой? – поинтересовался Макс, когда гость уехал. – А то нам уже скоро пора выдвигаться в ресторан.

– Не хочу домой. Тоже в ресторан поеду.

– Ясно, – хмыкнул Макс.

***

Оба вышли на улицу. Встали поодаль, чтоб никого не смущать. Решили – пусть сначала разъедутся сотрудники, а потом уж они следом.

Рядом с автобусом отдавала команды Супрунова, тоже явно уже навеселе, руководила посадкой. Из дверей то и дело вываливался народ, по двое, по трое, по одиночке, и, довольные, семенили к автобусу. Нежный майский ветерок доносил лёгкие ароматы парфюма и алкоголя, смех, обрывки разговоров.

– Кот спит, мыши резвятся, – хмыкнул Макс.

Ремир поглядывал на людей, скрестив руки на груди, и благодушно улыбался.

Дамы все сплошь выглядели ярко и празднично: каблучки, укладки, наряды. Макса аж на лирику потянуло. Начал разглагольствовать о всякой сентиментальной ерунде, мол, весна, май, сама природа велит влюбляться и размножаться, а они вот в бумагах зарылись, счастливые моменты упуская.

Девушки из бухгалтерии выпорхнули галдящей стайкой, но, спустившись с лестницы, отошли чуть в сторону и приостановились, буквально в паре шагов от них с Максом. Достали длинные сигаретки, но прежде чем прикурить, оглянулись на него, пошушукались.

– Ремир Ильдарович, – обратилась к нему Инга Миц, бухгалтер по налогам и сборам, – можно мы быстренько покурим?

Конечно, они видели, что и он уже слегка расслабился, а то бы чёрта с два стали такое спрашивать. Вот и сейчас он лишь небрежно махнул рукой, мол, валяйте.

– Блин, Рем, ты не хочешь пересмотреть дресс-код? – заглядывался Макс чуть ли не на всех подряд дам. – Ты только погляди – как хорошо и приятно будет работать в таком цветнике.

Ремир не ответил, но разулыбался всё с тем же благодушием, мол, да, цветник, хорошо, приятно…

А потом из здания вышла Горностаева и тотчас выдернула его из вязкой полуэйфории. Сердце тут же дрогнуло, и дыхание перехватило.

Выглядела она так, что глаз не оторвать. Ярко-зелёное, под цвет глаз, платье, явно дорогое, как и туфли. Густые, тёмные локоны собраны наверх, но несколько завитков выбились из причёски. Длинная шея открыта и кажется такой нежной и хрупкой. С грацией как минимум королевы она прошествовала к автобусу, заставив добрую часть мужской половины на миг забыться. Макс вот, например, присвистнул, кто-то издал звук наподобие «Вау!», кто-то отпустил комплимент, а Никита Хвощевский, самый расторопный, ринулся ручку подать, в автобус сопроводить, а там уж и устроился, видимо, рядом.

Ремир и сам, пока она не скрылась в автобусе, с жадностью пожирал глазами её прямую спину, тонкие руки, изящные лодыжки.

– Рем, не хочешь в автобусе поехать, со всеми? – с усмешкой спросил Астафьев. – А то смотри, у Хвощевского, по-моему, намерения конкретные.

– Да мне плевать, какие у него намерения, – буркнул Ремир.

– Разве? Мне казалось, что ты всё-таки к ней…

– Неправильно казалось, – перебил он Макса. – Если хочешь знать, я её собрался уволить.

– Вот как? – Макс взметнул брови в неподдельном изумлении. – За что?

– Не поверишь, за драку. Не слышал? Блин, вы с технарями как будто параллельно существуете. Короче, они с Лизой вчера устроили кошачий концерт прямо в отделе.

Но эта новость почему-то Макса только развеселила.

– Вы видели, девчонки? – услышал Ремир возглас Инги Миц. – Откуда у этой дешёвки Касадей? Такие босоножки стоят не меньше пятисот евро. Они, конечно, из старой коллекции, но это точно настоящий Касадей.

– Ой, да понятно, откуда, – хмыкнула Вера, кассир. – Нас***ла.

Девушки засмеялись, а Ремира как кипятком обожгло.

– Поехали, – позвал он Макса. – А то Коля уже заждался.

Проходя мимо бухгалтерии, оживлённо обсуждающей Горностаеву, он вдруг рявкнул:

– А ну марш в автобус!

И девушки, и Супрунова, и все остальные, которые топтались у здания и почему-то не спешили садиться, смолкли и быстро-быстро заскочили в автобус, тот наконец тронулся, дополз до перекрёстка, неуклюже повернул и скрылся.

***

Директорский Maybach подъехал к ресторану первым.

– Надо было тебе их раньше отправить. А теперь ждать придётся, когда эта колымага дотащится.

Однако ждать не пришлось. Вскоре показался и красный Hyundai Universe, откуда тотчас один за другим стали шустро выпрыгивать сотрудники и сотрудницы.

– Коля, – обратился к водителю Ремир, – меня не жди. Я домой на такси.

Отпустив водителя, оба не спеша направились к гостеприимно распахнутым дверям «Ресторана охотников». Когда они поравнялись с автобусом, оттуда, оступившись, с чертыханьем выкатился Никита Хвощевский. Но удержался на ногах, выпрямился и протянул руку вверх:

– Осторожнее, Полиночка, тут порожек у ступеньки отогнут, не запнись!

«Он с ней уже на «ты». Она ему уже Полиночка. Однако быстро они! Хотя чему тут удивляться…», – подумал Ремир, закипая, но вовремя сообразил отвернуться.

Не надо на неё смотреть. Не видеть её – вот верный способ оставаться более или менее спокойным и выдержанным. Поэтому за вечер он ни разу на неё не взглянет. Словно её и нет.

Хостес радушно встречала всех входящих, подсказывала, куда идти, но Ремира пожелала проводить в зал лично, будто он сам не знал дорогу.

Вообще, «Ресторан охотников» был довольно небольшой. Длинный, просторный холл, налево – большой зал, направо – маленький, прямо – коридор и уборные, дальше по коридору – кухня и всякие служебные помещения.

«ЭлТелеком» арендовал оба зала, хотя празднество шло только в одном. Маленький зал пустовал. Просто Ремиру не хотелось, чтобы на их празднике присутствовали посторонние лица.

Столы выставили буквой П. Они вместе с Максом традиционно сели во главе. За этим же столом разместились административный директор, финансовый, Влад Стоянов, главбухша и Супрунова. Ремир краем глаза подметил, что Горностаева села почти в самом конце левого ряда столов, где расселись все коммерсанты, а возле неё устроился настырный Хвощевский, любезный весь такой, обходительный. Оградил собой её от всех вокруг. Да плевать, решил Ремир и отвернулся к правому ряду.

«Всё, теперь точно – больше ни одного взгляда в ту сторону, - твёрдо сказал себе он. – Смотреть только вперёд или вправо».

А справа заняли места девочки-кадровички, бухгалтерия, плановики, а дальше – не видно.

В качестве ведущего выступал приглашённый артист, плотный, круглолицый, с усиками, в смешном пиджаке и шляпе. Внешне и повадками артист до изумления напоминал куплетиста Бубу Касторского. Наверняка, этот образ и был взял на вооружение, когда создавался собственный. Но вечер вёл этот лже-Буба отменно, тут уж не отнять. Говорил бойко, задорно, острил смешно, причём шутки порой рождал явно вот прямо сейчас, спонтанно, заставляя публику хохотать до слёз. Ну и напаивал всех, как заправский тамада. Улыбчивые официантки только знай себе успевали подносить новые бутылки. Ну и закуски, конечно.

Ремиру нравилось всё: Буба этот с его остротами, еда, вино, кадровички, девчонки из бухгалтерии, Супрунова, даже Стоянов его не раздражал. А на Макса так он вообще взирал, как на самого дорогого сердцу человека. Ну и даже что-то такое ему высказывал время от времени.

Макс на это улыбался, но занудствовал:

– Рем, я тоже тебя люблю, но ты ешь давай побольше. Мясо вон, салаты, сёмгу. Закусывай!

Но Ремир лишь улыбался счастливо и ему, и официанткам, и кадровичкам, и бухгалтерии. А те – смущённо цвели в ответ.

А влево он не смотрел, даже ни разу глаза не скосил. И легко ему было, и приятно.

После парочки иллюзионистов в чёрном, которые глотали огонь, кололи себя ножами и топтались голыми ступнями по битым стёклам, Буба объявил танец живота, и мужская часть заметно встрепенулась.

Девушка, очень худенькая и совершенно славянской наружности, но в восточном костюме двигалась под музыку кругами, раскинув руки, унизанные браслетами, и то плавно, то энергично качая бёдрами. Однако не прошло и пары минут, как слева раздался шум, и вскоре на импровизированную сцену уверенно вышла Лиза. Взгляд слегка косой, но решительный.

– Неправильно она танцует! –заявила во всеуслышание. – Танец живота надо танцевать вот так!

Она неожиданно подняла блузку, подвязав её узлом под грудью и пошла в пляс, оттеснив девушку в пурпурном балади. На миг все смолкли, опешив, потом вдоль столов прокатились смешки. А затем и вовсе открыто захохотали. То тут, то там слышалось: «Блин, она сдурела! Такой живот прятать нужно», «Фу, трясёт жиром», «Позорище», «Сейчас стошнит, но смешно»…

Даже Астафьев, смеясь, бросил:

– Рем, нафига ты тратился на артистов, когда у нас свои такие кадры?

Ремиру, наверное, одному смешно не было. Противно было, это да. Только не от того, что там Лиза исполняла, чем трясла и как выглядела, хотя и он искренне не понимал, зачем она оголила живот. Просто с юности не выносил, когда все смеялись над одним, когда все травили одного, стаей, скопом. Когда видел такое, откуда-то из глубины поднималась горечь и злость.

«Горностаева, поди, тоже смеётся. Это же как раз в её вкусе – все на одного. А тут тем более позорят её недруга».

Он метнул взгляд в ту сторону, где сидела она, но её не обнаружил. Ни Полины, ни Хвощевского вообще не было за столом. Это почему-то ещё больше рассердило. Он наполнил себе рюмку, выпил и поднялся из-за стола.

– Ты куда? – перестал смеяться Макс.

Не отвечая, Ремир прошёл на сцену и присоединился к Лизе. Все вокруг тотчас смолкли. Лиза и сама приостановилась, но глядя, что шеф вдруг тоже стал танцевать, разошлась ещё больше. С его стороны это, конечно, был совсем не беллиданс, а вообще какая-то эклектика, но ведь, главное, от души. А танцевал он всегда хорошо, плавно, раскованно, хоть и только спьяну. Потом, протрезвев, очень сокрушался на этот счёт. Сетовал Максу на бабкины гены и её же дурное влияние – она, мол, была танцовщицей и его, ещё ребёнком, приучила.

Однако на каждом корпоративе он снова и снова всей душой отдавался танцам. Правда, не так рано, как на этот раз, и по велению сердца, а не затем, чтобы прекратить смешки над пьяной дурочкой.

К нему почти сразу присоединился Макс, вытянув за собой какую-то девчонку из коммерческого, вроде новенькую. А Горностаева так и не появилась. И Хвощевский тоже.

Да и плевать на них, думал в который раз Ремир, возвращаясь на место, когда закончился танец.

Абсолютно плевать, говорил себе, произнося очередной тост за связистскую братию.

Плевать, плевать, плевать, повторял, снова танцуя, теперь уже по своему желанию, с душой, с восточной страстью, увлекая за собой женщин и напропалую с ними флиртуя.

Глава 15

После жуткого четверга, прямой угрозы увольнения и, как и следовало ожидать, бессонной ночи со всеми полагающимися атрибутами: самоедством, метаниями, горючими слезами в подушку и фантазиями, как «он бы подошёл, она бы отвернулась…», пятничное празднество виделось чем-то вроде пира во время чумы.

Да и связистом она себя почувствовать не успела и, возможно, не успеет. Но тут она ещё собиралась побороться. Напроситься к нему на приём на следующей неделе и всё объяснить, растолковать. Он ведь не зверь, должен понять. Вон и Анжела вечно твердит, что он, в принципе, понимающий.

Хотя после вчерашнего инцидента, после его уничижительных, хлёстких слов даже представить трудно, как она взглянет ему в глаза так, чтоб со стыда сразу не умереть. И если б не Сашка, она бы, наверное, сама после такого в контору ни ногой. А уж тем более приходить к нему и что-то просить. Но теперь и о гордости, и о стыде, и о всех прочих личных чувствах надо было забыть.

Да в общем-то, она и забыла, давно забыла. Какие уж там чувства, когда последние три года её жизнь – это сплошная гонка по кругу, причём в каком-то совершенно диком темпе и напряжении. Ведь сделаешь что не так, не успеешь, проглядишь – и трагедии не миновать. Частенько она и поесть забывала, что уж говорить обо всём остальном.

А сейчас, на этой работе она вдруг снова стала ощущать себя красивой женщиной, которая может и умеет нравиться. И это как будто вдохнуло свежий, пьянящий воздух в беспросветную серость жизни. Господин Долматов заставил её это почувствовать. Вновь ощутить себя желанной и привлекательной. И вот теперь из-за глупого, хоть и позорного недоразумения он гонит её прочь.

Нет, она будет не она, если просто так сдастся. В конце концов, ведь он же и разбудил в ней прежнюю Полину этими своими жаркими взглядами. Он же влез к ней в душу, всё там вывернул наизнанку, заставил мучиться, томиться, заставил снова думать о себе, о нём, заставил слёзы лить, что уж вообще последнее дело. Так что она не отступится, пока есть хоть малейшая надежда.

А значит, выглядеть надо на этом корпоративе на все сто, чтобы ни у него, ни у кого-то ещё не возникло мысли, что она чувствует себя, как побитая собака.

С макияжем, конечно, пришлось изрядно повозиться. Ночные слёзы аукнулись наутро покрасневшими, припухшими веками. К счастью, по случаю дня связиста дозволили явиться на работу как угодно накрашенной и разодетой. И грех было этим не воспользоваться. Тем более после подслушанного у бухгалтерии разговора.

Одно плохо, почти все наряды, когда-то подаренные её щедрым банкиром, стали велики. Впрочем, отыскалось платье из старой коллекции Emporio Armani, цвета морской волны, которое имело такой фасон, что вполне хорошо сидело и сейчас. Его она и выбрала. А к нему – серьги с изумрудными капельками. В итоге, осталась вполне довольна собой.

Посмотрим, решила, как этот восточный князь будет на неё реагировать.

«О, хоть бы он передумал её увольнять!».

Может, и следующей недели ждать не придётся? Может, удастся на вечере поговорить с ним? Попросить? Объяснить ситуацию. Ведь она тоже ему нравится. Она это чувствует, знает.

***

До четырёх день тянулся ни шатко ни валко. Лиза разговаривала с ней сквозь зубы, но особо не наезжала. Если утром ещё оставались кое-какие дела, то с обеда атмосфера в отделе, да и, видимо, во всей конторе, и вовсе стала расхлябанной.

Все откровенно расслабились и начали, не стесняясь, закладывать за воротник. И Лиза, похоже, тоже на пару с новеньким Берковичем. Потому что на этот раз она даже не обратила внимания, когда Полина вернулась с обеденного перерыва, снова опоздав на четверть часа.

Опоздала она не нарочно. Нарываться на очередные неприятности ей очень не хотелось, но надо было съездить к Саше, потому что кто знает – вдруг с этого корпоратива не получится уйти вовремя.

Лиза окинула её уже нетрезвым взглядом, фыркнула:

– Вырядилась.

Полина смолчала, хотя с собственным нравом сладить было сложно, так и хотелось съязвить в ответ. Но после вчерашнего не стоило ухудшать своё и без того плачевное положение. Да и Лиза на месте не сидела, не нервировала. Ходила «по гостям» и везде таскала за собой Додика, как комнатную собачку.

А в половине четвёртого по громкой связи всех пригласили спуститься – автобус ждёт, пора ехать.

На площадке перед зданием толпился народ, пёстрые, весёлые, шумные. Все галдели и рассаживаться никто не торопился. Полина поискала глазами директора, но было слишком людно, да и многие тут же уставились на неё. Стало не по себе. Вот так же, молчаливо на неё все и каждый смотрели в институте после скандала с замдекана. Тут, правда, не молчаливо. Косились, перешёптывались, а некоторые и вполне отчётливо шипели вслед.

Да что им всем от неё надо, негодовала Полина. Что она им сделала? Половину из присутствующих она вообще впервые видела и тем не менее…

К ней подлетел Никита, осыпал комплиментами, обдал винными парами.

У них что тут, традиция такая – заправляться заранее? И куда суровый директор смотрит? Но Никита, во всяком случае, проявил к ней доброжелательность, уже спасибо. И из автобуса потом помог выйти, руку подал, как истинный джентльмен.

Только тогда, у входа в ресторан она увидела Долматова, правда, со спины, но так даже и лучше. Встречаться с ним внезапно она пока оказалась не готова, надо ведь сначала собраться с духом, «сделать лицо». И к тому же так, сзади, можно было вдоволь им полюбоваться.

В ресторанах она не бывала уже давным-давно. И на минуту у неё возникло ощущение, будто вернулась в прошлое. Правда, вместо её банкира рядом вился Никита, лощёный, обходительный и неинтересный.

А тот, кто действительно был интересен, кто заставлял сердце учащённо биться и болеть, казался сегодня недосягаемым, как никогда. Он и сидел от неё далеко, но это полбеды. Самое неприятное, что он её как будто не замечал. То есть не как будто, а в самом деле не замечал. Он и вообще сам по себе был какой-то другой. Не хмурился, не смотрел мрачно, наоборот – улыбался всем подряд. Так и светился радостью.

– Что сегодня с директором? Газа веселящего вдохнул? – искренне недоумевая, спросила Полина у Никиты, который, вообще-то, уже утомил её своим вниманием. – Я его прямо не узнаю.

– А-а-а, он всегда такой, когда выпьет, – ответил тот. – Подожди немного, он потом ещё танцевать будет с нашими тётками. Они все его пьяного любят.

Полина удивилась. Выходит, и ему ничто человеческое не чуждо?

Она тоже цедила вино, по чуть-чуть – знала, что с непривычки можно влёт окосеть, а ей только этого для полного счастья не хватало. И без того в голове зашумело после первого же глотка.

Зато Никита налегал вовсю, и не на вино, а на водку. И она бы с удовольствием отсела от него, да только к кому? Даже Анжела и та увлечённо беседовала с каким-то лысеющим дядькой. Всем было весело. Долматову было весело. А ей – вдруг горько. Она и сама не ожидала, что его невнимание так сильно её ранит. Почему он не смотрит на неё? Не замечает совсем? Будто она пустое место, будто её здесь нет?

Ещё этот Никита замучил своими занудными разговорами, слушать которые терпения не хватало. Извинившись, что обрывает его на полуслове, она поднялась из-за стола.

– Ты куда? – поймал он её руку.

– Ну конечно же, носик припудрить, – аккуратно высвободила она пальцы и, чтобы смягчить уход, улыбнулась.

Всё не так, как надо, думала она раздосадованно, разглядывая себя в зеркало, занимавшее целиком одну стену уборной. И для кого она так наряжалась, спрашивается? Для кого так хотела быть красивой, если он даже ни разу за весь вечер не взглянул на неё.

Зато этот Никита утомил так, что сил нет. Что зубы сводит. И как от него отвязаться, чтобы не очень обидеть? Но надо сказать уже сейчас, решила она, а то он, похоже, совсем раздухарился, уже вон и за руки её хватает. Эти приметы хорошо знакомы и примерно понятно, что вскоре последует, так что самое время идти на попятную, а то потом отбиваться придётся.

Но когда она вышла из уборной, то обнаружила, что Никита поджидал её в коридоре прямо за дверью. Она и охнуть не успела, как он ввалился в туалет и втолкнул её обратно.

– Э-э, ты чего?

Он промычал что-то невнятное, сграбастал так, что не вывернуться. И откуда только у этого тщедушного программиста столько сил взялось?

– Отпусти! Ты что творишь? Отпусти, я сказала! – Полина отчаянно заколотила его кулачками по плечам, царапнула по щеке. – Я кричать буду!

Никита не реагировал, только ещё крепче сжимал. Он нацелился на губы, она отвернула лицо и мокрый рот приник к шее. Волна брезгливости придала сил, она сумела извернуться и оттолкнуть его.

– Совсем с ума сошёл! – взвизгнула она, отскочив в сторону. Но обходительного Никиту как подменили. Он тяжёло дышал, смотрел на неё осоловевшим взглядом и снова медленно надвигался.

– Не подходи! Я закричу! Сюда придут, что про тебя подумают? Ты же…

Никита резко рванул к ней, она отпрыгнула чуть в сторону, но он успел поймать её за руку и дёрнуть на себя. Полина вскрикнула, попыталась выдернуть руку, но тонкие, цепкие пальцы вцепились как клешни.

– Отпусти, урод!

В следующую минуту дверь открылась, и в уборную вошли две девушки из бухгалтерии, чьих имён Полина не знала, но мельком видела в офисе. В первый миг они опешили, явно не ожидая застать подобную картину. Уставились во все глаза на неё, на Никиту.

Он оглянулся, убрал от Полины руки и, покачнувшись, вышел.

– Спасибо, – выдавила она срывающимся голосом.

Те в ответ переглянулись, насмешливо поджав губы.

А когда она, мало-мальски приведя себя в порядок, выскочила из женской комнаты, услышала за спиной ядовитые смешки.

Неужто эти дуры подумали, что она тут по своей воле уединилась с этим пьяным психом? Впрочем, она всё равно была им благодарна – в конце концов, если б не их появление, то ненормальный Хвощевский, похоже, доставил бы ей неприятностей. И без того её всю трясло после этой стычки, аж руки ходуном ходили.

Возвращаться в зал не хотелось – вдруг этот урод там?

Полина остановилась на пороге, пошарила глазами по залу – нигде его не обнаружила. Зато увидела, что Ремир Ильдарович танцует, и не просто с ноги на ногу перетаптывается, а такие пируэты выписывает, что она аж опешила.

Она проскользнула на своё место, озираясь по сторонам, и лишь убедившись, что Никиты действительно нет в зале, облегчённо вздохнула.

С Ремиром танцевали ещё Максим Викторович, Супрунова, новенькая Юля и Лиза.

Но вскоре к ним стали подтягиваться и остальные, замыкая Долматова в постепенно расширяющийся круг. Пританцовывали они все как-то однообразно, больше топтались на месте, ну и немного взмахивали руками, локтями, покачивали бёдрами, плечами.

Он же ушёл в танец с головой, и при этом так и лучился счастьем. Вскидывал голову, сиял белозубой улыбкой. Двигался он, пожалуй, даже чересчур раскованно, но при этом с какой-то животной, завораживающей грацией.

Она залюбовалась, даже не понимая, что это за танец у него такой. А он не только самозабвенно выплясывал, но и с азартом подпевал Джо Джонасу: «U! Nа-nа-nа-nа-nа-nа! Kissing strangers»*.

Полина поймала себя на том, что невольно улыбается, глядя на него, а на душе разливается тепло так, что даже недавняя встряска с Хвощевским стала казаться далёкой и как будто ненастоящей.

А потом он вдруг вытянул из круга за руку какую-то девушку, кажется, тоже из бухгалтерии. Обнял её, смеясь, закружил. И смотрел на неё, не отрываясь.

Полине показалось, будто сердце бритвой исполосовали. И тепло в один миг обернулось колючим холодом.

На пустующее место Хвощевского подсел какой-то мужик, она вроде его и не видела ни разу прежде, но он обратился к ней по имени:

– Что, Полиночка, грустим? Предлагаю выпить, познакомиться поближе…

Она лишь мрачно на него взглянула.

– Уйдите, а?

Мужичок, к счастью, оказался более понятливым, чем Хвощевский и сразу же отсел.

Зато Ремир отрывался по полной. Бесстыжая бухгалтерша висла на нём, прижималась пышной грудью, а он улыбался и млел! А потом ещё и поцеловал её не то в висок, не то в ухо!

Полина задохнулась от боли. Сжала в пальцах салфетку, опустила голову, сморгнула, раз, другой, пытаясь… нет, не успокоиться, а хотя бы не заплакать при всех.

«Не смей! Не будь тряпкой!».

А губы у самой не слушались, дрожали. Что вообще такое? Сама себя не узнавала. Сидит тут, страдает, еле сдерживая слёзы, как неудачница, как отвергнутая воздыхательница, как невзрачная, одинокая, незванная гостья на чужом празднике. А ведь это она всегда блистала, она могла понравиться почти любому…

Только когда это было? Да и не надо ей любому. Плевать на всех. А вот он… Он такой, что аж сердце щемит…

«Ну посмотри на меня! Взгляни хоть раз!».

Но Ремир глаз не сводил с ненавистной бухгалтерши.

Выйти бы туда, в их развесёлый кружок, затмить бы их все, чтобы он наконец заметил её!

Однако странное дело – сейчас она даже сил в себе не могла найти на такую, в общем-то, ерунду. Казалось, под страхом смерти она не смогла бы танцевать рядом с ним. И непонятно откуда взялись это дурацкое стеснение, эта совершенно чуждая ей робость.

Но он-то… Зачем он так поступает? Зачем весь вечер игнорирует её? Зачем в открытую флиртует с другой? Зачем так мучит? Ведь ему она, Полина, нравится. Это точно, не может она ошибаться.

И он знает, что нравится ей, во всяком случае, догадывается, не может не догадываться, если уж по всему офису слухи ходят. Да даже и не в слухах дело, он просто знает и всё. А Полина это чувствует, по взгляду видит, по напряжению, что всегда возникает между ними.

И вот зная про неё, он ведёт себя так? Намеренно делает ей больно? Но почему? Зачем так её мучить? К чему такая жестокость?

Полина щедро плеснула себе в бокал Ле Деньер. Не хотела же пить… Но такой ком встал в горле, что дышать больно.

Однако и вино не помогало. В голове разлилась тяжесть, а в груди как болело, так и продолжало болеть. Точно нож воткнули. Да какой там нож! Будто искромсали всю.

Она наполнила ещё один бокал. Нечаянно всхлипнув, выпила и его. А потом ресторанный диджей включил «Под веткой омелы»**, и Ремир ещё откровеннее прижал к себе чёртову бухгалтершу, сцепил руки у неё на талии, низко наклонил к ней голову…

Уж это вынести Полина совсем не смогла. В глазах нестерпимо защипало.

«Какая ж я дура, размечталась!», – снова вырвался предательский всхлип.

Хорошо, что никто не услышал. Надо уходить. Проигрывать тоже нужно уметь, не теряя лица. А если она пробудет здесь ещё хоть чуть-чуть, от этого лица, похоже, и вовсе ничего не останется. Она залпом допила бокал, взяла клатч и вышла из зала.

В холле присела на банкетку. Набрала телефон такси, сообщила адрес.

Не надо было вообще приходить на этот проклятый корпоратив! Ещё и надеяться на что-то. Не вечер, а какая-то пытка. На глаза всё-таки навернулись слёзы.

«Нельзя! Не здесь!», - шмыгнув носом, велела себе она. Но дрожащий плач уже вовсю рвался наружу.

Полина кинулась в уборную, уповая, что там никого нет.

Ну, хоть тут повезло. Глубокое дыхание обычно помогало совладать с собой, но сейчас и вдохнуть толком не получалось. Губы непослушно кривились, горячие слёзы струились по щекам, и чем яростнее она их вытирала, чем отчаяннее приказывала себе прекратить истерику, тем сильнее заходилась в плаче.

Пару минут спустя кто-то зашёл в туалет, и она, зажав ладонью рот, затаилась в кабинке.

И надо же – нервная дрожь стихла, слёзы высохли. Этот кто-то, сам того не ведая, помог ей успокоиться. Точнее, помогла и, сделав всё, что нужно, отправилась веселиться дальше.

И тут же позвонили из службы такси, сообщили, что машина подъехала, ждёт.

Полина посмотрела в зеркало и поморщилась. Ну и ужас! Тушь вокруг глаз размазалась, щёки исчерчены тёмными от слёз дорожками. Глаза лихорадочно горят. Больная, измученная панда. Вот кого она сама себе сейчас напоминала.

Полина пустила воду и тщательно умылась. И затем даже припудриваться не стала. Пусть будет как есть. Всё равно не для кого быть красивой. Ну а что делать со своими чувствами, она разберётся уже дома.

Да, скорее бы очутиться дома. Так что быстро на выход и в такси!

***

Она торопливо выскочила в коридор. Из зала доносилась «Girl you'll be a woman soon» Оверкилла.

«Он там, поди, с этой… нет, даже думать не хочу», – болезненно поморщилась она, решительно шагая по коридорчику в сторону холла, когда из-за угла вдруг вывернул Ремир.

Это было так неожиданно, что она растерялась и на миг приостановилась, затем пошла, замедлив шаг. Дыхание замерло в груди, зато сердце тотчас пустилось в дикий неуправляемый галоп, загрохотав в ушах барабанной дробью.

Долматов тоже явно не ожидал её увидеть. Даже, кажется, вздрогнул слегка в первый момент, а потом так и впился взглядом своим жгучим. Он неспешно двигался навстречу, приближаясь словно неотвратимое препятствие, налетев на которое она разобьётся вдребезги. У неё вдруг возникло странное ощущение обречённости, словно это гибель её неминуемая надвигается. Словно её затягивает в эти чёрные бездны, и вот-вот она попросту утонет с концами. И всё равно не могла отвести глаз, как, похоже, и он.

До столкновения осталось три шага, два, один… Сердце бесновалось, сходило с ума, рвалось из груди. Внутри всё сжалось в страхе, отчаянии и непонятном предвкушении. Они поравнялись и… разошлись.

Но не успела она и вдохнуть наконец – потому что, оказывается, не дышала, не успела почувствовать облегчение и разочарование, как он поймал её за руку, развернул к себе, прижал так тесно, что она почувствовала даже сквозь одежду его крепкие мышцы, горячую кожу. Почувствовала, как обволакивает и одуряет его запах. Почувствовала, как напряжённо и часто вздымается его грудь, как бешено колотится сердце, как будто наперегонки с её собственным.

Одна его рука легла на спину, прижигая, вторая – на затылок, властно, крепко, и захочешь – не сбежишь. Он рвано выдохнул и впился ей в губы отчаянно, неистово, словно наконец-то дорвался. От такого напора у Полины вмиг отказали ноги, а разум заволокло тягучим туманом. И всю её, от кончиков до кончиков, захлестнуло жаркой волной. Мелкая звенящая дрожь не утихала, наоборот, набирала силу, будто пыталась пробиться изнутри наружу.

– Поехали куда-нибудь, - хрипло прошептал он, с трудом оторвавшись от её губ.

– Поехали куда-нибудь, – хрипло прошептал он, с трудом оторвавшись от её губ.

***

Всю дорогу до Новоленино Ремир всё с тем же безудержным пылом целовал её, не обращая никакого внимания ни на таксиста, с ухмылкой косящегося на них в зеркало, ни на надрывающийся сотовый. Целовал он жадно, нетерпеливо, словно изголодался и никак не мог насытиться.

А уж дома, в её квартире, обрушился с такой страстью, что едва дал дойти до разложенного дивана, сметая по пути стулья, журнальный столик, какие-то баночки, склянки, со звоном падающие на пол.

Потом вдруг остановился, часто, шумно дыша. Подхватил её на руки, легко, как пёрышко, прижал к себе крепко, уткнулся носом в макушку, втянул запах, издал хриплый, почти болезненный полустон. Полина сквозь марево дурмана почувствовала, как в груди его дрогнуло, толкнулось… Приоткрыла губы спросить, но он тут же вновь приник поцелуем, отчаянным, выжигающим душу. Внутри всё сжималось, как будто она взмыла ввысь на смертельно-опасном аттракционе, но вдруг сорвалась и летит в пропасть. И страшно, и сладко, и головокружительно, аж дух захватывает.

Он снова прервал поцелуй, но лишь на мгновение. Одежду, жалкое препятствие – рывком прочь. Переплетенье рук, кожа к коже. Она у него смуглая, гладкая, горячая, так и пышет жаром, а под кожей бьётся, пульсирует нетерпение.

Его прикосновения стали всё откровеннее, распаляя, доводя до исступления. И снова с его губ сорвался полустон и рваный шёпот: «Что ж ты со мной делаешь? Я не могу так больше. Я с ума по тебе схожу».

Полина и сама как будто лишилась рассудка – до одури хотелось ощущать его каждой клеткой всего, везде. Она выгнулась навстречу ему, теперь уже и сама сгорая от нетерпения. По телу прокатилась дрожь, когда он наконец вошёл в неё. И в самый острый миг, в момент такого долгожданного и болезненного наслаждения подумалось вдруг с упоением: «Мой мужчина, мой…».

Потом он крепко прижал её к груди, сбивчиво шепча в макушку: одна… единственная… самая… всё время думаю… не могу так больше…

Счастливая, наверное, впервые за долгое-долгое время, она почти сразу уснула на плече Ремира, вдыхая его пьянящий запах.

Глава 16

Ремир проснулся в пятом часу, едва за окном начало светать. Голова побаливала, но во всём теле гуляла приятная истома.

По запахам, по ощущениям, пока ещё смутным, он понял, что ночует не дома. Антураж в полумраке угадывался с трудом, но уже понятно – всё незнакомое: диван у стены, обои с узорами, прямоугольник потолка над головой, без всяких ступенек и светильников, но с одинокой люстрой по центру. Значит, он даже и не у Макса. Что, вообще-то, странно. Тот всегда строго бдит, чтобы Ремир с корпоратива не умотал к какой-нибудь сотруднице. И за это он ему бесконечно благодарен, понимая, протрезвев, что такие связи, пьяные, случайные, бездумные, очень осложнят и жизнь, и работу. Поэтому после корпоративов просыпался традиционно у Астафьева. Уже и привык к этому, а тут что… Точнее, где…

При том сам он голый, а на затёкшем плече спит девушка. Куда, спрашивается, смотрел Макс на этот раз?

Девушка... Её тёплое дыхание приятно щекотало. Волосы пахли вкусно… чем – не знал. Перемешано как-то всё: шампунь, духи, чистая кожа. В женском парфюме он не разбирался, но явно то был аромат не из дешёвых. А вот запах чистой кожи, кожи молодой женщины… нет его слаще. Этот запах, странное дело, одновременно и расслаблял, и возбуждал.

Ремир вдохнул поглубже, насладиться, потом скосил глаза к девушке и… внутри всё сжалось от ужаса. Зажмурился крепко-крепко. Снова взглянул. Она! Полина! Мирно спит у него плече, закинув ногу на его бедро. И эта простая мысль, что она, да ещё и совершенно обнажённая, сейчас у него в объятьях, просто сносила голову.

И тут же, как яркие фотовспышки, всплывали один за другим фрагменты вчерашнего вечера, вчерашней ночи. Как поймал её в коридоре – а хотел ведь пройти мимо, но не смог. Как впился поцелуем, и от губ её рассудок помутился окончательно. Как любил её на этом самом диване с такой неистовой страстью и отчаянием, будто иначе погибнет. Он и правда, чуть не погиб, когда всё, что полыхало, бушевало, болело внутри, наконец взорвалось мощным и нестерпимо ярким, до слепящих кругов перед глазами, оргазмом.

Кровь вновь прихлынула, и тело сразу ожило, забив на волю хозяина. Пах стремительно наливался жаром и тяжестью, так что ситуация грозила вот-вот стать бесповоротной и непоправимой. Впрочем, непоправимое уже случилось, но пусть оно хотя бы не повторится!

Ремир осторожно высвободил руку, сдвинул её ногу и, призвав всю силу воли, встал с дивана, изнемогая от мучительного и острого желания. Голова еле соображала.

Одежда и его, и её беспорядочно валялась по всему полу. Брюки и рубашку, точно изжёванные, достал из-под дивана, даже стыдно надевать, а носков он и вовсе не нашёл. Но пока оставались хоть крупицы разума в дурной голове, Ремир поспешно оделся, только вот перед тем, как малодушно сбежать, зачем-то остановился, снова посмотрел на неё, на спящую. И в груди так остро, так пронзительно защемило, что до боли захотелось наплевать на всё: на здравомыслие, на положение и работу, на прошлое, наконец. Наплевать и остаться с ней. И чтобы они опять, как вчера ночью… Потянулся невольно рукой к её волосам, размётанным по подушке, но тут же спохватился.

«Что ты творишь?! Прекрати, идиот!», – стиснув челюсти, приказал себе он и решительно вышел из комнаты.

К счастью, замок на входной двери оказался с защёлкой, иначе пришлось бы её будить, а Ремир даже помыслить не мог, как теперь, после всего, в глаза ей взглянуть, не то что заговорить.

Он тихо выскользнул в подъезд и осторожно затворил за собой дверь.

Несколько минут он петлял по дворам – спросить дорогу было не у кого.

Наконец вышел к автобусной остановке, тоже безлюдной. Собственно, чему удивляться – суббота, пять утра. Хотя даже и пяти, наверное, ещё нет. Он поднял запястье, но часов не обнаружил. Здорово! Похлопал по карманам – ни портмоне, ни телефона при нём тоже не оказалось. Вообще замечательно! Забрался к чёрту на рога, и куда теперь?

Он растерянно оглянулся. Никого. Ни дворников, ни бомжей, ни собак. И что делать? Как из этой дыры выгребать без денег, без связи, ещё и без носков? Главное, и в какую сторону-то идти не знал, поскольку не бывал тут ни разу, а внутреннего компаса, к сожалению, не имел.

В конце концов, решил дождаться тут, на остановке, хоть кого-нибудь. А там попросить телефон, позвонить Максу, пусть приедет заберёт.

Прождал по ощущениям полчаса, не меньше, озяб до дрожи, когда наконец увидел двух парней лет восемнадцати-двадцати в трениках и олимпийках. Рванул к ним:

– Эй, пацаны! Стойте!

Они остановились, уставились на него с прищуром, мол, кто такой и что надо?

– Дайте телефон позвонить?

Они недоумённо переглянулись, хмыкнули.

– А ты ничего не попутал?

– А-а, ну да – пожалуйста.

– Такой большой дядя… свой надо иметь, – ухмыльнулся один, зачем-то обходя его со спины.

Второй тоже криво улыбнулся и, оглядев Ремира с ног до головы, придвинулся ближе:

– Хорошие у тебя ботиночки. Сразу видно – дорогие. Дай поносить?

– Ты охренел, что ли? Телефон дай! Я только звонок один сделаю и сразу…

Договорить ему не позволили. Тот, что со спины, вдруг резко ударил по почкам, видимо, ногой. Ремир охнул, задохнулся и тут же получил удар самодельным кастетом в челюсть. Хорошо хоть, в последнюю секунду сработала реакция, и он успел отклонить голову назад, а иначе перелома точно не избежал бы. А так отделался лишь разбитой губой.

Ну а дальше пошло по накатанной: отключить на время ощущение острой боли в пояснице, предельно сконцентрироваться, круговой блок, удар ребром ладони в шею тому, что с кастетом, и тут же, в довесок – хидза-гэри* (удар коленом) в лицо. Молниеносный разворот – блок – выпад – удар. Сотомаваши** (маховый круговой удар ногой), и тот, что напал сзади, хватая воздух ртом, корчится на земле.

Морщась от спазма в пояснице, Ремир наклонился к одному из поверженных, обшарил карманы, выудил сотовый.

– Сссука, – прошипел пацан. – Я тебя ещё найду.

Ремир на него даже не взглянул, набрал по памяти номер Астафьева, выслушал пятнадцать безответных гудков. Повторил ещё пару раз. Выругался. Пацаны тем временем с трудом, кряхтя, стали подниматься с земли. Ремир набрал телефон службы такси. С ними повезло больше – ответили сразу.

– Где вы находитесь? – вежливо спросил диспетчер.

Ремир заозирался – самому бы понять, где он находится.

– В Новоленино. На остановке.

– Пожалуйста, сообщите точный адрес.

– Эй, пацаны, – позвал он парней, – это что за место?

– Пошёл ты, козёл, – отозвался один, сплюнув.

Но тут на глаза попалась табличка с номерами маршрутов и названием остановки.

– Спутник… Остановка «Спутник»! – радостно прочёл он.

Потом подошёл к парням, но бить передумал. Швырнул им небрежно телефон, а там уже и такси подоспело.

А дома его ждал сюрприз в лице Наташи. Ремир чертыхнулся про себя: когда, зачем дал ей ключи?

– А предупредить о своём визите нельзя было? – буркнул.

– Я звонила тебе, ты не отвечал, – с упрёком сказала она. – Ты вообще где был? Ты подрался? А Астафьев где?

«Сказать ей правду? – подумалось вдруг. – Нет, потом, сейчас нет никаких сил выяснять отношения».

Он скинул туфли и прошлёпал босиком в ванную. Наташа за ним.

– Куда ты? Я же тебя спросила…

– Сейчас я хочу помыться и лечь спать. Всё. Остальное – потом.

– Он хочет! А я тут, значит, сиди в неизвестности, умирай от волнения… – начала заводиться Наташа.

Ремир посмотрел на подругу устало. А Макс ведь прав, Наташа и впрямь чем-то походила на Горностаеву, если приглядеться. Не совсем, но нечто общее явно угадывалось. И тут же поймал себя на мысли, что впервые, подумав о Полине, испытал не злость, а волнение. Сердце так и ёкнуло. Ну, не идиот ли?

– Слушай, иди к себе?

– Что?! Ну, знаешь ли… Может, мне вообще уйти? Навсегда?

– Давай. Ключи только верни.

Ключи Наташа вернула, запульнула их в него с яростью, с красноречивыми, трёхэтажными эпитетами. Как ещё увернулся. Захлопнул дверь ванной. Наташа продолжала стучать и ругаться, а перед глазами всё равно стояла Горностаева. Да такая, какой прежде, до вчерашней ночи, он её не видел. Разделся перед зеркалом, осмотрел себя, как будто с удивлением: она спала у него вот тут, на груди, целовала его... в голову снова ударила кровь, внизу живота тягуче заныло.

"Так нельзя!", – рассердился он на себя.

Чтобы стряхнуть наконец наваждение, Ремир долго терзал вероломное тело контрастным душем, резко переключая ледяную воду на кипяток и обратно.

За дверью вроде всё стихло. Однако, когда он вышел из душа, Наташа всё ещё сидела в комнате. С виду вполне спокойная, но Ремир знал по опыту – спокойствие это обманчиво и влёт может вылиться в очередной скандал с воплями и швырянием всего, что под руку попадёт.

Интересно, какая Горностаева, когда злится? Почему-то вдруг некстати представилось, как зелёные глаза полыхают огнём.

– Кто она? – без всяких переходов холодно спросила Наташа, выдернув его из мыслей. – От твоей рубашки так и разит женскими духами, и на воротнике помада…

До чего же не хотелось сейчас ввязываться в эти выяснения! Да и вообще ничего не хотелось. Хотелось побыть одному, спокойно подумать... И помада, кстати, не её, точно. Она не накрашенная была совсем, это он почему-то запомнил.

– Какая-нибудь шлюшка с работы? – с презрением сказала, как плюнула Наташа.

– Ты же собиралась уйти? – вскипел Ремир. В глазах сверкнула злость.

Моментально уловив перемену его настроения, Наташа замолчала, поднялась с дивана, прошествовала в прихожую.

– Я всё равно выясню, – процедила тихо, а на пороге бросила: – Мало тебе наваляли!

– Мало-мало, иди уже.

Прямо удивительно, что она даже ничего не разбила.

Расстались они раз в двадцатый, но только теперь возникло уверенное ощущение, что навсегда. И никакой досады, никакого огорчения. Наоборот, казалось, будто он оставил старый, громоздкий и тяжёлый чемодан, забитый всякой ненужной дребеденью, и теперь шагает налегке.

***

Ближе к вечеру к нему заскочил Макс. Принёс пиджак, оставленный в ресторане. Но ни телефона, ни портмоне в карманах не оказалось. Значит, оставил у неё? Ну, здорово!

Как было бы хорошо, никогда больше с ней не видеться. И пусть бы даже сначала было плохо. Пусть бы даже очень плохо. Он бы перетерпел. Когда её нет, он хотя бы сам себе хозяин.

А при мысли, что хочешь-не хочешь, а предстоит-таки с ней встретиться, ну и конечно, объясняться, о чём-то говорить, да и не о чём-то, а том, что между ними произошло, и при этом в глаза её смотреть, внутри всё тотчас обмирало. И жарко становилось, хоть снова под ледяной душ.

Ещё вопрос: что вот он ей скажет? Правду?

"Я тебя ненавижу-презираю, но меня к тебе невыносимо тянет, потому так и случилось. Прости, этого больше не повторится" Или: "Извини, я был просто пьян".

Всё это какой-то тупой, беспомощный лепет. Самому аж противно. Да и какой бы она ни была, любые его слова ранят её чувства. Хотя какие там чувства могут быть? Ведь наверняка с её стороны был голый расчёт. Причём с первого дня предсказуемый. Она ещё на собеседовании наглядно продемонстрировала свои намерения. А вдруг нет? В ту ночь она казалась такой настоящей...

"Не будь идиотом! – обрывал он себя зло, не позволяя размечтаться. – Она тебе и в лагере казалась настоящей".

Такие, как она, твердил, в принципе неспособны на искренние чувства. Только зачем ей...? И тут же вспомнились слова сисадмина Жмурова про её интригу с замдекана, про то, как она училась, не учась...

Всё же очевидно, с горечью подумал он. Полина и тут, наверняка, решила пойти проторённой дорожкой. Тем более он накануне объявил, что увольняет её. Неужели она всерьёз думала, что после этого он переменит решение? Да он теперь наоборот ещё твёрже решил от неё поскорее освободиться.

Ещё и Астафьев вцепился, как клещ: куда пропал вчера? Что с таблом? Кто начистил? Почему не отвечал на звонки? Где ночевал? У кого? Уж не в Новоленино ли? Колись! Ведь в Новоленино же? По лицу видно!

Ремир отпирался. Не хотел насмешек, взглядов "я-так-и-знал", непрошенных советов и всяких пошлых комментариев, которые всенепременно так и польются из Макса.

Ну а главное, было почему-то очень стыдно за то, что случилось. За то, что оказался таким безвольным и не смог устоять перед ней. И за то, что сбежал, стыдно. Даже перед самим собой стыдно. Так что нет, пусть уж лучше никто не знает, где и с кем он вчера ночь провёл.

Только Астафьев, как показалось Ремиру, не очень-то ему поверил. Да и плевать.

В воскресенье Долматова вообще никто не тревожил – вот она жизнь без телефона во всей красе. Хотя спокойно всё равно не было. Он буквально места себе не находил. Изо всех сил старался не думать про пятницу, пытался отвлечься на одно, на другое, но что бы ни делал – никуда не мог деться ни от этих мыслей навязчивых, ни от ноющего чувства в груди, ни от томительного жара, что время от времени накатывал волной. Тут ничто не помогало: ни тренировка с усиленной нагрузкой, ни контрастный душ.

И ведь как знал, когда не хотел идти на этот корпоратив! А ночью и вовсе снилась всякая пошлость.

В понедельник они съездили с Максом на могилу к отцу, ну а следующий день он провёл у матери, с которой по негласному соглашению встречался раз в месяц.

Вообще, длительные праздники его утомляли. Иной раз он просто не знал, чем себя занять. А когда на сердце мятежно, вот как сейчас, когда неясное волнение прямо изводит всего, праздничное безделье и вовсе было невыносимым.

Так что в среду на работу Ремир летел чуть ли не с радостью.

***

В десять утра Алина вместе с кофе принесла ему пакет.

– Доброе утро, Ремир Ильдарович! Вот – с охраны позвонили, передали. Сказали, что вы в пятницу в ресторане оставили.

В пакете оказались портмоне, часы и телефон.

Ну надо же, удивился Ремир. А он ожидал, что Горностаева не преминет вручить потерю лично, а заодно и поговорить о своём положении. Он, конечно же, испытал облегчение, но вместе с тем и лёгкое чувство досады, что ли. Чего уж сам от себя не ожидал.

– Ремир Ильдарович, вы в курсе, – вывела его из раздумий Алина, – что в ресторане в пятницу опять произошёл скандал с участием Горностаевой?

– Нет, – мотнул он головой. А внутри всё напряглось.

– Может, это случилось уже после вашего ухода?

– Случилось – что?

– Её застукали в женском туалете вместе с Хвощевским прямо во время… ну вы сами понимаете.

Алина вышла, заявилась главбухша. Принесла документы, что-то долго и нудно втолковывала, а Ремир с трудом ухватывал суть её слов. Пару раз даже поддакнул невпопад.

После неё пожаловал Макс с дурной вестью: под Читой на станции крупная поломка. Надо срочно выдвигаться, причём самому Ремиру, так как грядут разбирательства с надзорными органами.

Поэтому до обеда Долматов работал в режиме цейтнота: делал всё, что можно было сделать, созванивался, раздавал чёткие указания, рассылал по службам и отделам распоряжения, подписывал срочные бумаги, в том числе и пакет документов к тендеру с Авиазаводом.

– Напоминать не нужно, что всё это надо прошить, запечатать, заклеить в плотный, непрозрачный пакет и лично отвезти в комиссию по госзакупкам?

– Да-да, – с готовностью закивала Лиза, – я знаю. Сама сегодня же отвезу.

– Паспорт при себе есть?

Она снова кивнула.

Всё-таки, подумал он, плохо, что в такой момент вместо надёжной Штейн осталась эта придурковатая Лиза.

– Тогда ступай, действуй. И давайте без сцен и мордобоя, ясно?

Лиза в третий раз кивнула и удалилась.

На обед куда-то ехать времени не оставалось, поэтому в кои-то веки решил спуститься в кофе-бар, быстро перекусить и в путь. Как только он подошёл к стойке, тотчас все оживлённые разговоры разом смолкли. Оглянулся – дамы из бухгалтерии, маркетинга, коммерческого, планового сосредоточенно жевали, не поднимая глаз от тарелок. Вспомнились слова Макса.

«И впрямь, как бы не подавились», – хмыкнул он и отошёл к дальнему столику, чтобы не смущать сотрудниц.

Постепенно атмосфера разрядилась, и девушки вновь начали шушукаться и посмеиваться. Говорили они тихо, но обрывки всё равно долетали: «Горностаева… Хвощевский… туалет…».

– Вон она! Пошла… – довольно громко воскликнула Инга Миц.

И все как по команде устремили взгляд в сторону холла.

И правда, мимо увитой лианами перегородки, отделявшей холл от кофе-бара, прошла Горностаева. Видимо, и она уловила возглас Миц, потому что на миг приостановилась и обернулась. Взглянула на неё, а его, похоже, не заметила. И лицо у неё такое было, что в груди больно сжалось.

Затем она направилась к лифтам, волоча за собой шлейф смешков, шепотков, оскорблений…

С трудом доев несчастный бургер, Долматов поднялся к себе. Сунул в портфель нужные документы, смену белья, зубную щётку, благо всё это предусмотрительно хранилось «на всякий пожарный» в комнате отдыха. Напоследок, уже перед самым выходом, попросил Алину призвать Никиту Хвощевского.

Тот явился незамедлительно и с виду не то чтобы робел, но заметно нервничал.

– Что у вас произошло с Горностаевой?

– Ничего, – покачал головой Никита.

– Уточню: в пятницу, в уборной ресторана.

– Да ничего такого, – отвёл глаза Хвощевский.

– А если её спрошу?

Никита закусил губу.

– Я не хотел… я просто напился, перекрыло меня… И ничего такого я не сделал, так только...

Ремир сжал кулаки до онемения, стиснул челюсти до скрежета, пытаясь совладать с собственным гневом, яростно пульсирующим в висках. Неудержимо захотелось вытрясти всю душу из этого Хвощевского. Но нельзя, нельзя.

– Ничего такого не сделал… – процедил Ремир зло. – Сюда подойди.

Хвощевский приблизился к его столу.

– Ты в курсе, что из-за твоего «перекрыло меня», её сейчас на каждом углу обсуждают?

Он потупил взгляд.

– Сейчас я включу громкую связь, и ты перед ней извинишься. Минуту тебе на размышления. Хорошо подумай, что сказать. Учти, мне не надо, чтобы местные тётки, ну и не только тётки, сплетни тут разводили вместо того, чтоб работать.

Хвощевский густо покраснел.

– Готов?

Ремир включил громкую связь:

– Полина Андреевна Горностаева, прошу минуту внимания. Вам желает кое-что сказать господин Хвощевский.

Никита склонился над микрофоном и глухим, надтреснутым голосом произнёс:

– Полина, простите меня, пожалуйста, за... тот неприятный инцидент… в пятницу… за то, что оскорбил вас своим поведением. Мне очень стыдно. Я поступил как последняя ско…

– Хватит, – Ремир выключил тумблер. – Это уже перебор. Выражения-то подбирай в эфире, не на кухне. Ну всё, ступай, последняя скотина. Стой. Ещё одно – чтоб к ней больше близко не подходил.

Хвощевский вдруг вспыхнул, немного помешкал, но всё же разотважился и выпалил:

– Вы не имеете права запрещать…

– Зато имею право уволить тебя по такой статье, что ты вообще работу не найдёшь, – Ремир поднялся из-за стола, закинул на руку пиджак, взял портфель. – Вон отсюда.

Хвощевский скрылся. Следом за ним вышел Долматов.

– Ремир Ильдарович, вы надолго уезжаете? – спросила Алина.

– Дня на два…

Глава 17

Полина долго думала, как вернуть Долматову его вещи. Видимо, он удирал от неё в такой спешке, что позабывал половину. Сейчас в ней клокотала не только обида, но и злость, и даже чуточку презрения она к нему, такому замечательному и такому, оказывается, трусливому, испытывала.

Но в этом состоянии Полина, во всяком случае, могла держаться уверенно и владеть собой. А вот все выходные, начиная с субботнего утра, когда обнаружился позорный побег героя, она хандрила так, что из рук всё валилось. Оплакивала свою несбывшуюся любовь, чувствовала себя обманутой, раздавленной и глубоко-глубоко несчастной. Вспоминала его горячие поцелуи, от которых сердце замирало, и тут же слезами уливалась. Ну и ругала себя, конечно же, на чём свет стоит за глупость, за слабость, за напрасные надежды. Размечталась! Возомнила! И ведь ей не семнадцать лет, чтобы о принцах грезить, чтобы так опрометчиво голову терять.

Но он тоже хорош! Какие слова ей нашёптывал. Единственной, называл, самой-самой… А потом сбежал, даже не попрощался, даже слова не сказал. Разве люди так делают? А он поступил с ней, как с продажной девкой. Сделал дело и – ноги в руки. Вон даже кошелёк оставил. И плевать ему на её чувства. Или что, он думает – раз директор, то можно вести себя вот так? С любой? А если бы она ему не подвернулась в коридоре, он бы вот так же уехал с той бухгалтершей?

Подушка ещё пахла чёртовым Клайвом Кристианом. Она сначала сдёрнула наволочку, но загрузить в машинку так и не решилась. Осела в ванной и разрыдалась в неё. Самой сейчас противно вспоминать, как она там сидела на корточках на холодном полу, вдыхала запах и плакала, ощущая себя слабой, одинокой, униженной и никому не нужной. А это ведь не так! Она сильная, она нужна Сашке, а унизить человека вообще можно только тогда, когда он это позволяет, когда сам себя чувствует униженным.

Но это сейчас она переболела, сумела настроиться, а тогда являла собой очень жалкое зрелище. Только приезжая к Саше, получалось кое-как собрать себя в кучу, нацепить гримасу счастья и источать радость, пока не попросят на выход.

А вечера в пустой квартире! А ночи! Четыре ночи ада! Нет, три. В последнюю она неожиданно быстро и крепко уснула. И проснулась в среду пусть всё такой же несчастной и с тяжёлым сердцем, но вполне себе бодрой и решительной. Даже надела ему назло шёлковой нежно-розовой кофточке с рукавами-крылышками. Хотя назло – это самообман, конечно, вообще-то ничего другого просто не было. Но ей нравилось думать, что назло, что это вроде как протест.

Ну а вещи, им позабытые, собрала в плотный бумажный пакет. Предварительно осмотрела, конечно. Часы «Ролекс» – ох, ну, разумеется, что ещё может носить такой сноб? Портмоне Боттега Венета – из той же оперы. Внутри – кредитки, визитки, и денег прилично. Погуглила – стоит такой кошелёк столько, сколько она за месяц не проживает. А уж про распоследний айфончик и говорить нечего. И вот такое добро своё он не побоялся бросить? Неужто ему мысль о ночи, проведённой с ней, была настолько невыносима и неприятна?

Какой же он подонок, всхлипнула Полина. И ничем, оказывается, он не лучше Назара. Один лишь вид серьёзный.

Эти его вещички она решила передать через охрану. Посчитала, что они её даже по имени не знают, так что в случае чего растрепать не смогут. Да и наплела им, что директор забыл всё это в пятницу в ресторане – те с пониманием ухмыльнулись, но пакет, конечно, взяли и пообещали тотчас связаться с приёмной.

Можно было, конечно, отдать ему лично, а заодно и в глаза его бессовестные посмотреть, но обида не позволила. Нет уж, теперь она и сама не хочет его видеть.

А дальше, стоило подняться на второй этаж, начался просто какой-то сюр, причём кошмарный. На неё косились все и каждый, как на чумную. Полина недоумённо озиралась, силясь понять, что опять не так.

Ближе к обеду ситуация обострилась ещё сильнее. Изо всех углов доносились шепотки. Стоило ей пройти мимо людей, как тут же все замолкали, оглядывались, таращились на неё, а вслед – опять говорили о ней. Что о ней – это точно, несомненно, потому что свою фамилию всегда улавливаешь чётче всего. Но вот о чём конкретно говорили? Не разобрать.

Полина даже приостановилась возле группки женщин и с вызовом спросила:

– О чём шепчемся? Если вас что-то интересует, может, лучше у меня лично спросите?

Но женщины молча разошлись, оставив её в полной растерянности.

Чем она вдруг им насолила? Случай с Лизой, что ли, до сих пор мусолят? Или вдруг стало известно про директора?

От этой мысли прямо подурнело. Мозг начал судорожно соображать: мог их кто-нибудь увидеть?

Когда они шли на выход, когда садились в такси – им по пути точно никто не попался, а вот когда целовались в коридоре – неизвестно, но вполне. Вдруг кто-то выбрел именно в тот момент из зала и подглядел? А потом и сопоставил их одновременное исчезновение?

Однако Лиза не дала долго томиться в безвестности. Вообще-то, она ругалась с Анжелой. Требовала что-то по работе, напирала, срывалась на крик с переходом на личности.

Потом Анжела, психанув, высказала нечто понятное, наверное, только им двоим. Что-то там про танец живота, Полина особо не вслушивалась и не вникала. А зря, потому что это заветное «танец живота», точно заклинание ведьм, пробудило вдруг в Лизе зверя. Она стала гадости говорить, причём всем без разбору – Анжеле, Ане, Полине. Только вмиг притихшего Додика обошла вниманием.

Вот тогда Лиза и ляпнула: «Эта вообще чпокалась в туалете с Хвощевским».

В первый миг Полина оцепенела от шока. Потом началась тихая истерика.

– В каком туалете? Вы совсем тут, что ли, с ума все посходили? Вам заняться нечем, кроме как гадости всякие придумывать? Почему ко мне-то все прицепились? Ваш Хвощевский, чтоб вы знали, – с надрывом, со слезами выкрикивала Полина, – напился как свинья, вломился в уборную и чуть меня… Это и так был ужас! А ещё тут вы!

Ладно, она могла сказать правду Анжеле, Ане, даже Лизе и Додику. Но, по словам Лизы, весь офис об этом твердил. И детали смаковали, и свидетели этому сраму нашлись. Не будешь ведь к каждому подходить, объяснять, рот затыкать…

Подумалось вдруг с противным холодком, пробежавшим под кожей: «Ведь и до директора наверняка эта гадость докатилась. И что он подумал? Что она сначала с Хвощевским, потом с ним?».

Впрочем, плевать, что он там подумал, тут же одёргивала сама себя. Он сам поступил некрасиво и малодушно. А значит, его мнение волновать вообще не должно. Тем более он сидит там, на троне, к челяди своей спускается изредка и их перешёптывания ему, похоже, до лампочки. Хотя что уж скрывать – как бы она себя ни убеждала, а его мнение волновало и очень сильно.

Только б до него не докатились эти слухи! Он ведь в обычные дни держится очень отсранённо, общается только с техническим директором и с... Алиной, вспомнила она, и аж тошнота накатила. Уж эта секретарша не только передаст, то и от себя присочинит. И это будет ужасно.

Полина и так не знает, как ей теперь работать дальше, среди всех них, перешёптывающихся. Даже вон Анжела косилась на неё исподтишка, что уж говорить об остальных.

***

Перед обедом Лиза примчалась в кабинет совершенно заполошная, тряся перед носом стопкой документов, которые до этого Полина целый час копировала.

– Это пакет к тендеру! Директор сказал – срочно! Это надо прошить! Где дырокол? Где суровая нить? – суетилась Лиза и тормошила всех. – А конверт? У нас же были где-то плотные конверты? Такие коричневые?

Потом она вдруг спохватилась:

– Ой, чёрт, паспорта-то у меня всё равно нет… Тогда завтра…

Лиза сунула уже прошитую стопку в ярко-розовую папку и убрала к себе в лоток. Суета мгновенно стихла и все занялись своими прежними делами. Анжела и Аня уткнулись в простыни экселевских таблиц, Додик – в изучение клиентской базы, ну а Полину вновь заслали носить тяжеленые регистраторы в бухгалтерию.

Заходить сейчас в бухгалтерию ей совсем не хотелось. Если б имелся выбор, она бы скорее ткнула голым пальцем в осиное гнездо, но выбора такого, увы, не было.

Полина занесла стопку регистраторов, спросила, куда всё это сгрудить.

Инга Миц с полуухмылкой кивнула на широкий подоконник. Остальные девушки на неё вроде как и не смотрели, но многозначительно переглядывались между собой, а воцарившееся в кабинете ядовитое молчание буквально жгло кожу.

Именно в этот тягостный момент небольшой динамик над дверью засипел, захрипел, а потом вдруг оттуда полился голос Долматова, чёткий, твёрдый, уверенный. Он обращался к ней, к Полине, по имени-отчеству, во всеуслышание. Обращался, считай, по радио!

Потом слово взял урод-Хвощевский. Извинился. Тоже, получается, при всех.

В кабинете бухгалтерии по-прежнему стояла тишина, но теперь уже это была совершенно другая тишина. Сложно объяснить, но это чувствовалось. Минуту назад безмолвие давило и жалило, а теперь нет. Теперь девушки взирали на Полину с откровенным недоумением. Да она и сама остолбенела от изумления.

Про неё по-прежнему шептались и в лифтах, и в кабинетах, и в коридорах, но иначе. И в собственном кабинете сразу антигероем стал Хвощевский, а не она. И Анжела сразу припомнила, что год назад на новогоднем корпоративе он тоже к ней приставал. И даже Лиза пробурчала что-то солидарное.

Полина сразу возликовала. Выходит, не такой Ремир и гад! Услышал, но не пропустил мимо ушей и в сплетни не поверил, а решил вступиться и заткнуть всем рты.

Значит, всё-таки она не ошибалась, и он к ней правда неравнодушен! Вон даже удивляются все, с чего он вдруг сподобился вмешаться.

***

Работа сразу закипела. Полина, с трудом сдерживая ликующую улыбку, бойко перенесла все регистраторы и вдохновенно принялась за новое поручение.

Через полтора часа Лиза уже и не знала, что ещё ей доверить такого, чего по незнанию испортить нельзя. Но тут позвонили снизу, из центра обслуживания клиентов. Сообщили, что недовольный клиент скандалит и требует начальство.

– Вот блин, принесло же опять этого Пуртова! Сейчас всю кровь мне свернёт, – скривилась Лиза. Даже слово «начальство» её не утешило.

– А что за Пуртов? – полюбопытствовал Додик.

– Тёмочка, ты же изучаешь базу, найди там всё про него, он к нам часто бегает ругаться. А вообще, он ипэшник. Очень противный мужик. Всё ему не так. И доходов-то с него штук пятнадцать в месяц, а воплей-то, воплей, мама дорогая!

Лиза, обречённо вздохнув, поплелась из кабинета, а спустя пару минут позвонила Анжеле, потребовала выкатить распечатку переговоров для этого Пуртова.

– Полин, будь другом, отнеси это вниз, – попросила её Анжела, протянув несколько распечатанных листов.

Полина подхватила бумаги и понесла их Лизе. Крики разгневанного клиента слышались даже в коридоре.

– Я ещё раз повторяю. Мне обещали в этом самом офисе, что новые номера будут подключены по другому тарифу, со скидкой. Вот у меня даже доп.соглашение с собой. А счёт посмотрите. По новым номерам, как и по старым – никакой скидки. Вы обманули меня! Я не буду платить, я вообще сейчас на вас жаловаться пойду в Россвязьнадзор и в прокуратуру.

Лиза лепетала что-то невразумительное, но мужчина только распалялся ещё больше.

– Мы обязательно разберёмся! – пообещала ему Полина, ослепительно улыбаясь. Он обернулся на голос и замолк. Она уловила его перемену настроения, подошла ближе, посмотрела прямо в глаза. – Мы обязательно решим эту проблему в самое ближайшее время. Вы же дадите нам несколько дней, чтобы понять, в чём ошибка, и всё исправить?

– Конечно, – просипел клиент, кивнув, и смущённо улыбнулся.

– Вот и хорошо, спасибо вам за ваше терпение и понимание.

– И вам спасибо.

Ушёл он слегка обескураженный, но вполне довольный.

– Ух ты! Как ты его! – воскликнули девочки.

– Да, спасибо, – буркнула Лиза. – Только вот с номерами что за фигня? Он ведь прав – новые подключения в апреле шли по скидочному тарифу. Ну-ка проверьте остальных. Если мы и с другими так накосячили, то нас же сейчас порвут.

Так оно и получилось. Не все, но добрая половина номеров требовала перерасчёта. Девчонки переполошились. Пока сами вручную выкатывали в бешеном темпе новые счета, Полину выставляли на баррикады – уговаривать и успокаивать разволнованных клиентов. И это было совсем несложно. Даже самые нервные уходили в приподнятом настроении. А всё потому что радость, которая её так и распирала, оказалась вдруг заразительной.

В пятом часу к ним заглянула девушка-кадровичка и пригласила Полину пройти в кадровую службу.

Полина взлетела на четвёртый этаж, впорхнула к ним в кабинет и звонко поздоровалась, щедро одарив девушек цветущей улыбкой.

Супрунова кивнула на свободный стул и протянула ей какую-то бумагу:

– Полина Андреевна, ознакомьтесь с приказом.

А там чёрным по белому: Прекратить действие трудового договора с 24 мая 2017 года… Её имя, должность, табельный номер… Внизу подпись Долматова и сегодняшнее число.

В первый момент она глазам своим не верила – это наверняка какая-то ошибка. Он же… И осеклась. А что он? Переспал? Может, для него это обычное дело. Ведь он же сбежал потом.

Полине показалось, что её ударили наотмашь, так сильно, что острым спазмом скрутило лёгкие и вдохнуть не получается. В груди, пульсируя, стремительно разрастался сгусток острой боли. Глаза зажгло, губы непослушно задрожали, пришлось прикусить их. И пальцы свело, так что ручка, которую всучила Супрунова, выпала.

– Эй, ну, ты чего это? Воды дать?

Супрунова повернулась к своим сотрудницам.

– Девчонки, подайте воды Полине Андреевне.

Та, что за ней приходила, поднесла стакан.

Супрунова наклонилась поближе и тихо сказала:

– Глупая, надо было в пятницу на корпоративе к нему подойти, поговорить, он бы простил… Не подсказал, что ли, никто из ваших? А теперь-то что слёзы лить? Если тебя это утешит, Лизку вон тоже квартальной премии лишил и из ведущего в обычного специалиста разжаловал. Вон уже девчонки капли ей приготовили. Она ещё не в курсе. Может, тебе тоже успокоительное накапать?

Полина, оглушённая новостью, качнула головой. Потом подняла ручку, быстро расписалась и вылетела из кабинета.

С минуту помешкав у лифта, решительно двинулась на седьмой.

Анжела рассказывала, что он помогает своим сотрудникам в критических ситуациях. А у неё разве не критическая? Конечно, очень не хочется давить на жалость, припоминать ту ночь, спекулировать здоровьем Сашки и вообще что-либо у него просить не хочется, но что делать?

В приёмной её встретила Алина, на этот раз даже не просто холодно, а откровенно в штыки.

– Мне нужно к директору, – обратилась к ней Полина.

– Ей нужно! – хмыкнула Алина. – К вашему сведению, к директору можно входить только мне, директорам, начальникам служб, ну и приглашённым. А просто так залетать к нему по собственному желанию категорически нельзя. Это вам не проходной двор.

– Значит, сообщите ему, пусть пригласит.

– Да вы в своём уме?!

Из соседнего кабинета вышел Астафьев. Увидев Полину, разулыбался:

– Полина, верно? Какие-то проблемы? Вы к Ремиру? А его нет. Он в командировку уехал. Я за него. Может, я смогу чем-то помочь?

Она, внезапно обессилев от расстройства, опустилась на диван. Уехал… Уволил и уехал. Нет, даже не так – переспал, уволил и уехал. Она низко опустила голову, чтобы Алина и Астафьев не видели её лица. Но он всё равно не отставал, сел рядом, даже приобнял за плечи. Стал расспросами одолевать. Может, и правда, хотел помочь, да только чем он тут поможет?

Впрочем, Полина, наверное, даже и рассказала бы ему – так тяжело вдруг стало носить всё в себе, но не при секретарше ведь. Если бы он пригласил её в свой кабинет... но тут зазвонил сотовый.

– Простите, – извинилась она и вышла из приёмной.

Потому что на экране высветилось «Назар».

– Привет, Поля, – голос у него был бодрый, весёлый.

«Вдруг передумал насчёт денег?», – трепыхнулась в груди надежда.

– Слушай, давай вечером сегодня встретимся, потолкуем кое-о-чём?

– О чём?

– Ну, о твоей просьбе. Тебе всё ещё нужны деньги?

– Да, конечно.

– Отлично. Может, я смогу тебе помочь… Давай сегодня подъеду к твоей работе часиков в шесть?

– Хорошо…

– Вот и ладненько, – обрадовался Назар и отключился.

У Полины вырвался дрожащий вздох. Неужели Назар ей поможет? Даже не верилось! Только вот откуда ему известно, где она работает? Даже не уточнил, куда подъезжать, будто и сам знает. Впрочем, знает-не знает – не всё ли равно…

Глава 18

– Влад, Влад, да погоди ты, не быкуй. Ты выслушай меня, что предлагаю.

– Дан, сука, ты уже подвёл меня под монастырь! Ты это понимаешь? – Стоянов в сердцах стукнул кулаком по крышке бардачка.

– Э-э! Машину мне не круши! – прикрикнул Назаренко и тут же добавил миролюбиво: – Успокойся, не нервничай.

– Не нервничать? Ты подставил меня! А сколько раз я тебе на той неделе звонил? Ты, сука, тупо все звонки игнорировал. А теперь вдруг звонишь, встретиться предлагаешь, ещё и какое-то дело навязываешь? После всего?

– Не какое-то, а очень выгодное.

– Иди ты со своими выгодными делами сам знаешь куда. Я вообще сейчас согласился с тобой встретиться, только чтобы сказать тебе…

– Понял, понял. Сказать, что я – сука.

– Не только! – запальчиво прикрикнул Стоянов. – Как так вообще? Сначала, б***, давай посидим, выпьем, потом выспросил…

– Влад, – усмехнулся Назаренко, – ну ты вспомни хорошенько. Я ведь тебя ни о чём не выспрашивал. Я просто предложил посидеть после тренинга в тихом месте, выпить за знакомство и всё. А то что тебе приспичило хвастать, какой ты крутой продажник и каких випов затянул в свою контору, ну я тут при чём?

– Это подло! Это вообще по-чмовски. Я тебе как приятелю рассказал, а ты…

– О-о-ой, давай оставим эту лирику, а? – поморщился Назаренко.

– Какая в ж**у лирика? С меня Долматов за этих випов, что ты так нагло увёл, кожу заживо сдерёт, если я их не верну. И это он ещё не догадывается, что это я тебе… с тобой… тогда... Да, блин, я даже представить себе боюсь, что он со мной сделает, если узнает правду…

Стоянов опустил голову, зажмурился, крепко прижал ладони к лицу. Назаренко наблюдал за ним с водительского кресла равнодушно, даже, скорее, с лёгким раздражением.

– Да перестань ты трагедию разводить. Откуда он узнает?

– Да хоть откуда! Симку мою пробьёт или вон камеры посмотрит. Ты мог бы, кстати, выбрать место и понадёжнее, какого чёрта палиться у конторы? Отъехал бы хоть…

– Да брось ты, у тебя уже паранойя, – хмыкнул Назаренко.

– Да ты его не знаешь!

– Долматова-то? Ошибаешься. Я его знаю гораздо лучше, чем ты думаешь.

– Откуда? – удивился Стоянов.

– Ну-у-у… мы давние знакомые, скажем так.

– Мне от этого не легче. Ты меня серъёзно подставил!

– Ну всё, кончай истерить. Влад, послушай, это такая мелочь. Ну, подумаешь, пара випчиков перешла к конкуренту, в общих масштабах – это капля в море.

– Дан! Он меня за эту каплю утопит в собственной крови.

Назаренко вдруг хохотнул:

– Ну да, эта сука может... Да нет, ничего он тебе не сделает, потому что ничего не узнает.

– Узнает! Он уже велел Анчугину, нашему безопаснику, рыть землю. А тому стоит только пробить мои звонки…

– Тогда тем более тебе пора перестать квохтать и начать готовить себе запасной аэродром. Ведь я к тебе действительно по делу приехал.

Они оба замолкли, будто приготовившись к чему-то важному. Назаренко потянулся к бардачку, достал оттуда пачку Парламента, предложил Стоянову. Тот отказался.

– Ну а я закурю, если ты не возражаешь.

– Ты кури, сколько хочешь, – буркнул Стоянов, – А я пойду. У меня скоро обед заканчивается, а у нас с этим строго.

– О, как вас Ремирчик приструнил, – снова хохотнул Назаренко, затягиваясь. – Да, подожди ты. Тут вот какое дело. Ты слышал, что Авиазавод объявил тендер?

– Естественно, – вмиг напрягся Стоянов.

– Так вот мы там участвуем. И вы, как я понимаю, тоже. В общем, нужно-то мне от тебя совсем малость. Но! За хорошее, я бы даже сказал, отличное вознаграждение. Сколько вы им предлагаете? По цене?

– Ты, гляжу, совсем спятил.

Назаренко усмехнулся.

– Только скажи, сколько вы предложили, и я даю тебе пять штук. Не рублей, само собой, баксов!

– Нет-нет, Дан, ты, видно, ничего не догоняешь. Какие пять штук? Жизнь, б***, дороже.

– Да кто узнает? Чего ты паникуешь, Влад? Мы тут вдвоём. Ты сказал, я услышал, всё. Свидетелей никаких. А бабки я тебя прямо завтра подгоню.

– Нет-нет, я даже слушать ничего не хочу…

– Ну ты подумай. Выиграете вы этот тендер, Ремирчик ваш, конечно, озолотится. А лично ты что с этого поимеешь? Ничего, Влад. Ровным счётом ничего. А так я тебе даю – ты только вдумайся – триста тысяч рублей! Хорошая сумма за сущую мелочь! За одно-единственное слово!

У Стоянова задёргался на щеке нерв. Он стиснул челюсти.

– В общем, так, Дан, будем считать, что этого разговора не было. Рыть себе могилу я не собираюсь…

– Да пойми ты… – начал было Назаренко и вдруг осёкся, устремив глаза куда-то в сторону, причём явно с недоумённым видом. – Ты её знаешь?

Стоянов проследил за его взглядом. Через дорогу перебегала девушка в розовой блузке, стройная, длинноногая, с копной каштановых кудрей. Она поднялась по ступенькам и скрылась за тёмными стеклянными дверями «ЭлТелекома».

– А-а, ну да, видел. Долматов сам её принял, так что я пока... Короче, это новая сотрудница у нас в коммерческом отделе. Полина, кажется. А ты что, и её знаешь?

– Знаю-знаю, – хмыкнул Назаренко. – В коммерческом, говоришь? Ну ладно, ты иди, Влад, если надумаешь, звони. Но моё предложение в силе только до… завтрашнего утра.

– Не надумаю.

– Ну и дурак, – равнодушно прокомментировал Назаренко.

Стоянов неуклюже вывалился из тёмно-синего BMW, припаркованного в аккурат напротив кафе, и торопливо засеменил к центральному входу «ЭлТелекома».

Мысли его терзали самые невесёлые. Вкупе с нехорошими предчувствиями.

Нет, триста тысяч – сумма, конечно, нелишняя. Но, чёрт возьми, он подавится этой суммой, если вдруг Долматов о чём-то пронюхает. Он и так на него зол из-за World of Tanks. Три планёрки подряд ему эти дурацкие танчики припоминает, срамит при всех. А если узнает, что на том злополучном управленческом тренинге, куда, вообще-то, Долматов сам его и отправил, с ним в одной группе занимался Назаренко, то… даже страшно представить.

Долматов не дурак, более того, он и на ровном месте бывает не в меру подозрителен, а тут ему одного этого факта хватит, чтобы сделать выводы и учинить расправу.

Назаренко-то что? Он живёт себе под крылышком своего всесильного отца, и реалий вообще не знает. Да и плевать ему на судьбу Влада. Поймают его или нет, потонет он или нет – тому абсолютно всё равно. Вот он и припёрся к самому зданию, а ведь тут в самом деле камеры кругом! Ремир их, конечно, не просматривает, но если вдруг... В общем, самоуверенный болван этот Назаренко.

А как бесит это его глупое хихиканье: «Что он тебе сделает?».

Да, блин, что угодно сделает! Естественно, иглы Долматов под ногти загонять не станет, но элементарно опозорит и пнёт под зад (и не факт, что фигурально), уволит по статье, да ещё и разнесёт в своих кругах мнение о бывшем коммерческом директоре. Ославит так, что всё, жизнь, что называется, под откос. Нигде и никто его и коммивояжёром-то не возьмёт, не говоря уж... Ну или придётся уезжать куда-то далеко-далеко, и то с современными технологиями расстояние ни для чего не преграда.

И чёрт же дёрнул его тогда пойти с этим мажором в кабак и спьяну всё выболтать. Только лукавит Назар, утверждая, что не выспрашивал. Выспрашивал, только исподволь, завуалированно. Вроде как хвалил: «Ух ты! Невероятно! Да как это у тебя получилось?» и всё в таком духе.

А он, дурачок, и рад стараться, доказывать, какой молодец и рассказывать в подробностях, как и с кем всё получилось.

Ну а когда стало известно, что «СУОЛ» и «Облмаш», два самых крупных клиента, которых он сам так кропотливо обрабатывал, вдруг стали потихоньку сливаться, Влад сразу просёк – это дело рук Назаренко.

И вот с тех пор ни сна, ни покоя. Живёт как на пороховой бочке, в вечном ожидании разоблачения и неминуемой казни. В глаза шефу смотреть не может. Боится, что тот догадается. Разговаривает с ним с трудом, превозмогая позорную дрожь. Аппетит пропал. Ночью кошмары снятся. Дома всё раздражает: и жена, и даже сын. А на работу и вовсе идёт, как на Голгофу. Измучился – сил нет. И выхода никакого не видит.

И с тендером что теперь делать? Назаренко ведь не успокоится, начнёт искать кого-нибудь другого. К той же новенькой вдруг подкатит, раз они знакомы?

Если тендер они продуют, то Долматов, само собой, всех собак на него спустит. Надо же найти крайнего и на ком-то отыграться.

А если Ремира предупредить, то он логично поинтересуется, откуда ему об этом известно. И тогда… ой, нет, уж лучше молчать…

Глава 19

Назаренко заехал за Полиной в шесть, как и договаривались. Остановился у самого входа, коротко пиликнул клаксоном.

Мог бы вообще-то и выйти, и дверь даме открыть, с неудовольствием подумала Полина. Хотя если он действительно поможет с операцией, то плевать на эти политесы.

Она села в тёмно-синий BMW с госномером А 295 НД.

– Что, специально номер именной заказывал? Типа день рождения двадцать девятого мая, потом инициалы… – усмехнулась Полина.

– О! Ты помнишь, когда у меня день рождения? Польщён, – разулыбался Назаренко.

– Я всё помню: и хорошее, и плохое.

– Да ладно тебе, Поля. Кто старое помянет… – подмигнул ей Назар, завёл мотор, и машина тронулась с места. – Предлагаю где-нибудь поужинать, а заодно и наши дела обсудить.

– Нет, Назарчик, отвези меня к детской больнице на Гагарина, а по дороге поговорим.

– Как скажешь… – не стал он настаивать. Но начал разговор не сразу, да и явно издалека. – Сколько, говоришь, тебе на операцию нужно?

– Восемьсот тысяч. Если совсем точно – восемьсот тридцать тысяч.

– Я дам тебе триста сразу, прямо завтра на карту закину. Остальные пятьсот дам в долг, без процентов и жилы тебе тянуть не буду. Но дам их после одной маленькой услуги.

Ну, конечно, усмехнулась про себя Полина. Сразу можно было догадаться, что Назару от неё что-то нужно, даром-то он ведь никогда ничего не делает. Связываться с ним не хотелось до содрогания, тем не менее она спросила:

– О чём ты?

– А-а, так, о сущей мелочи. Мне надо, чтобы ты кое-что для меня выяснила. Буквально пару цифр.

Полина молчала, то, что он говорил, понимала она ещё смутно, но это уже ей не нравилось.

– Ты, может, не в курсе, но на днях должен состояться один тендер, который очень меня интересует. Ну это… а, впрочем, неважно. Я знаю, что «ЭлТелеком» собирается участвовать. Мне нужно, чтобы ты выяснила, какую цену вы предложите за подключение и в месяц. Технические тонкости тоже, конечно, интересуют, но, подозреваю, ты в этом не сечёшь. В общем, главное сейчас – цена. По-любому доки к тендеру готовят у вас в отделе. Так что доступ у тебя должен быть…

Полине вспомнились слова Лизы: «Это пакет к тендеру! Директор сказал – срочно!» и розовая папка-файл в Лизином лотке. Она и до сих пор там лежит. Но рыться в ней…

Тонкости бизнеса Полина плохо понимала, но чувствовала – просьба Назара дурно пахнет.

– Послушай, ты найди эти документы, найди, где там про цену, сними на мобильник, и всё. Никто ничего не узнает, ты решишь свою проблему, и мы оба будем довольны и счастливы.

– Назар, ты мне предлагаешь шпионить?

– Какой шпионить? Это слишком громкое заявление для такого пустячка. Мне нужны только две цифры и всё. Это секунда делов. Или тебе уже не нужны деньги?

– Да, нужны, нужны. Просто это как-то всё нехорошо…

– Да что тут нехорошего, Поль? Ну, упустит Долматов лакомый кусок, но, уверяю, он от этого не обеднеет. Он такими бабками ворочает, что тебе и не снилось. Для него этот тендер особо погоды не сделает. А нехорошо, знаешь, что? То, что твоя дочь больна. А я тебе предлагаю реальный выход.

Они подъехали к больнице, остановились возле опущенного шлагбаума с табличкой «Проезд не занимать», но выходить Полина не спешила, терзаемая сомнениями и противоречивыми мыслями.

Ведь это и правда выход, твердила себе. Но, чёрт возьми, всё её существо восставало против.

А с другой стороны – ну, какое ей дело до какого-то там тендера? Какое дело до Долматова? Особенно теперь, после того, как он поступил с ней с такой изощрённой жестокостью? Попользовался и выбросил, как надоевшую вещь…

А ей Сашку надо спасать любыми правдами и неправдами. Ну а всё остальное – дело десятое.

– Так когда ты дашь денег? – деловито спросила она после долгого молчания.

– Говорю же, триста тысяч переведу тебе на карту прямо завтра. Ещё пятьсот одолжу тебе сразу после того, как получу фото с ценами. Только учти приём документов для участия в тендере скоро заканчивается, так что, если надумала, поторопись. И если завтра раздобудешь то, что мне нужно, всю сумму получишь уже в пятницу. Через два дня, Поль, вдумайся!

– Ясно.

– Ну, я так понял – мы договорились? Скинь мне номер карты.

– Сейчас. Кстати, хотела спросить, как ты узнал, что я именно в «ЭлТелекоме» работаю?

– Не поверишь! Случайно увидел тебя сегодня, как ты в здание входила. Аж офигел.

– То есть? Почему офигел? В смысле, что тут такого удивительного?

– Ну как? Всё-таки, думал, Маугли и на тебя зуб имеет. Он же, сука, злопамятный. И мстительный. Все рёбра мне тогда переломал. Ты не в курсе?

Полина мотнула головой, не понимая, к чему сейчас Назаренко припомнил ту давнюю историю, того мальчика...

– Ну, мы потом, – продолжил он, – года два спустя после лагеря, встречались. Точнее, он меня разыскал. Прикинь, какая падла – специально, разыскал, чтобы отомстить. И отмудохал, сука, так, что я в больничке две недели провалялся. Поэтому, конечно, я офигел, когда узнал, что ты у него работаешь. Зря, кстати, тогда я тебя послушал и удалил фотки. Вот бы сейчас его потроллил…

– Я тебя вообще не понимаю. Назар, ты о чём? Какая больничка? При чём тут Маугли, фотки и эта работа?

– В смысле – при чём? – Назаренко перестал смеяться и посмотрел на неё с неподдельным изумлением. – Ты чего? Ты директора вашего видела? Знаешь?

– Ну да, – пожала плечами Полина. – Ремир Ильдарович.

– Блин, понятно, что Ремир Ильдарович, но это же Маугли! Ты что, не узнала его?

– Да ты врёшь!

– Делать мне нечего. Ты глаза разуй! Говорю тебе, это Маугли. Ну да, он теперь большой, высокий, важный, все дела, но это он! Я его после лагеря встречал раза три. Он это, говорю тебе!

Она ещё спорила по инерции, но уже знала – Назар прав.

Это он, Ремир и есть тот мальчик со склада, которого она так жестоко унизила восемь лет назад.

Да, он сильно изменился, прямо до неузнаваемости. Из тощего пацанёнка превратился в высокого, красивого и статного мужчину, но глаза – те же. Чёрные, горящие. Недаром подспудно ей чудилось в нём что-то знакомое.

Но если это так, то ведь и Ремир узнал её. Конечно, узнал. Как он там говорил? Ты – первая, кто мне понравился. А первых ведь не забывают. Тем более после такой жестокой выходки. Тем более злопамятные.

Как сказал Назар? Два года выжидал, чтобы потом найти и расквитаться? А с ней терпения хватило аж на восемь лет. Впрочем, недаром же говорится: «Месть – это блюдо, которое подают холодным».

– Ну что, Поль, тогда постарайся всё узнать поскорее, окей? А деньги я тебе завтра на карту скину, – вывел её из раздумий Назар.

Она молча кивнула и вышла из машины. Новость про Ремира буквально оглушила её – настолько невероятной, невозможной казалась вся эта ситуация.

***

Сегодня дежурил Яков Соломонович, а он, хоть и старик довольно суровый, а подчас и холодный, буквоедом не был. Так что позволил Полине проторчать у Саши час с лишним, приструнив недовольную медсестру, но потом насел:

– Нужна операция, срочно! Мы всё делаем, поддерживаем, как можем, но…

– Яков Соломонович, деньги будут. Буквально на днях, – пообещала Полина.

– Так это замечательно! Рад за вас, Полина. Уверен, всё будет хорошо, – старик и впрямь искренне обрадовался.

Полина тоже радовалась и не верила – неужели всё это – вечная гонка, кошмарные ночи, страхи постоянные – скоро закончится?

Правда, радость сильно горчила. Как себя ни убеждай, а расплачиваться придётся дорого.

Для Назара – это мелочь: предал-забыл и живёт преспокойно дальше. А она так не умеет, ей ещё предстоит как-то уживаться с собственной совестью. Но об этом лучше не думать, и так решимости не достаёт.

Но стоило приехать домой, мысли, словно вопреки воле, так и полезли, терзая душу.

То, что Назар называл пустячком и мелочью, на самом деле имело вполне конкретное название – разглашение конфиденциальной информации, за что полагалось вполне конкретное наказание, вплоть до уголовного.

Последнее, правда, если верить Интернету, бывает в исключительных случаях. Чаще всего просто увольняют, правда, по такой статье, что потом чёрта с два кто на работу примет. Ну и возмещение убытков, конечно, навешают через суд. А какие там будут убытки, и представить страшно.

Но даже не это тяготило больше всего. А сам по себе поступок – как ни крути, как ни оправдывайся, а это всё равно подло. Шпионить, вынюхивать, стучать, предавать – противно.

Ну а с другой стороны, кто он ей, когда на другой чаше весов здоровье Сашки?

И хотя из-за него до сих пор судорожно сжималось сердце, сейчас всё виделось в другом свете. Всё встало на свои места. Жгучие его взгляды, которые она по самоуверенности принимала за страсть, значили лишь ненависть. Тоже, в своём роде, страсть, но с другой полярностью.

Теперь всё стало понятно – и почему он её принял на работу, и почему унижал прилюдно, и почему переспал, и почему затем уволил.

Непонятно только, зачем он вынудил Хвощевского извиниться перед ней во всеуслышание. Но сути это не меняет.

И что самое поразительное – он ведь это сразу задумал: поступить, по сути, так же, как когда-то поступила с ним она. Привлечь, обмануть, опозорить и бросить. В его случае – вышвырнуть вон.

Не было ничего между ними, никакого взаимного влечения, никаких чувств. Она всё напридумывала, точнее, повелась на его представление. Теперь это понятно, теперь это так ужасающе очевидно.

Разумеется, она сама перед ним виновата. И стыдно перед ним, и неловко. Но, чёрт возьми, она тогда была совсем девчонкой, глупой, легкомысленной. И сделала всё не со зла, хотя шутка, конечно, получилась очень дурная.

Но он-то ведь мужчина! Взрослый, состоявшийся, и вот пойти на такие мелкие счёты, опуститься до таких низких и жестоких методов... И не полениться при этом – построить такую комбинацию, такой спектакль разыграть! Слов нет...

А она ещё, глупая, хотела пойти к нему, умолять, унижаться… Вот бы он возликовал!

Так что это даже хорошо, что он уехал.

Но как же чёрт возьми, больно!

Глава 20

Ночь выдалась тяжёлая, бессонная, и на утро голова шумела, как чугунный колокол.

Полина и обычно-то просыпалась рано – в шесть утра уже на ногах, ну а тут пришлось встать на час раньше.

На душе было так тяжело, словно каменной плитой грудь придавило. Каждый вдох давался с трудом, с тупой, ноющей болью.

На работу Полина приехала самая первая, как и хотела.

Охранник, который откуда-то знал её имя, даже удивился:

– И что вам, Полиночка, не спится? Полтора часа ещё до начала рабочего дня.

– Да у меня со вчерашнего дня осталось задание недоделанное, – как можно беззаботнее ответила она, мазнув по считывателю турникета электронным пропуском.

Идти по совершенно безлюдным коридорам было странно. Ещё более непривычным выглядел их кабинет, пустой, погружённый в полумрак и безмолвие.

Первым делом Полина подняла жалюзи, впустив нежный утренний свет. Открыла окна, чтобы птичьи переливы разогнали давящую тишину. Теперь, по крайней мере, исчезло неприятное ощущение острого одиночества.

Розовая папка так и лежала в Лизином лотке, притягивая взгляд. Подходить к ней Полина боялась. Хоть и страх этот казался иррациональным, как будто если тронешь её – непременно заразишься. Да и риск был – вдруг ещё кто-нибудь заявится в такую рань?

Пару минут Полина потопталась в нерешительности возле стола, но затем быстро, пока не передумала, выудила из папки бумаги, толстенную прошитую стопку. Пролистнула уставные документы «ЭлТелекома», технические выкладки, схемы, таблицы, пока не добралась до тарифов.

Вот оно! Стоимость подключения… ежемесячная плата… за телефонию… за интернет.

Сердце трусливо ёкнуло и учащённо забилось. Полина достала телефона, навела фокус. Рука дрогнула, и первое фото получилось смазанным. При желании разобрать, конечно, можно, но для верности она сделала ещё несколько снимков. Затем убрала бумаги обратно в папку, папку – в лоток, сама села на место, как будто ничего и не было. перевела дух, только нервная дрожь никак не утихала.

Ждать пришлось долго. Видимо, командировка шефа всех расслабила. Поэтому раньше положенного прийти никто не торопился. Но постепенно коридор наполнялся шумом, разговорами, размеренными шагами.

Наконец начали подтягиваться и коммерсанты.

Лиза, увидев, что Полина уже на месте, заметно удивилась.

– Ты чего так рано?

– Так получилось, – пожала плечами Полина, снова занервничав.

Ближе к девяти пришли Анжела и Аня, а Беркович, запыхавшись, влетел минут на десять после часа Х.

– Прости, прости, Лиза! – кинулся он к ней с виноватой улыбкой, сложив ладони в молящем жесте. – В пробке стоял!