Моя любовь, моё проклятье

Полина кивала, ушам не веря. В течение нескольких недель она слышала от этого старика, как всё угрожающе плохо, как в будущем может быть ещё всё хуже или вообще может ничего не быть, и вдруг – хорошо, замечательно… Ещё и по имени назвал её девочку!

Страх за Сашку, он стал как вторая кожа, настолько привычен, насколько вообще можно к этому привыкнуть. Ведь каждое утро она просыпалась с этим страхом, каждый вечер – засыпала, и в промежутке научилась с ним сосуществовать. Иногда он притуплялся и позволял чувствовать что-то ещё помимо, иногда наоборот – сжимал все внутренности до боли, и тогда для неё всё меркло. А теперь вдруг этот страх отпускал, потихоньку, по капле. И только теперь становилось ясно, насколько сильно он давил на неё. И опять же не верилось – неужели это всё позади?

А ночью, пока лежала без сна, непрошено в мысли вторгся Долматов. Встреча их сегодняшняя в больничном коридоре потрясла её и взволновала, несмотря ни на что.

Тогда она, конечно, опешила – никак не ожидала, что восточный князь сподобится явиться сам, к ней, в убогую больницу. И для чего? Чтобы лично принести извинения. Немыслимо! Позавчера бы кто сказал такое – ни за что не поверила бы. И извинялся ведь, может, и слегка косноязыко, но совершенно искренне. Тронуло это, конечно, как бы она ни старалась «держать марку».

А потом в нём что-то прорвалось и её потянуло за собой неодолимо. Оказавшись вдруг с ним лицом к лицу, она чуть не погрузилась снова в этот омут очертя голову.

Но, к счастью, вовремя появилась медсестра, самая, кстати, противная из всех. Один взгляд на её вечно недовольное лицо запросто убьёт весь пыл и отрезвит кого угодно.

Точнее, кого угодно, кроме Долматова. Ему, похоже, вообще было плевать на то, где он, кто вокруг. Он вообще никого, кроме неё, Полины, не желал замечать. А как лихорадочно горели его глаза!

Правда, отметила она, что блеск этот горячечный был какой-то совсем нездоровый, и лицо, к тому же, бледное, и губы спёкшиеся, и от тела жар. Он же болен, догадалась. И внутри что-то дрогнуло, почти сломило её твёрдость, почти заставило уступить ему.

Но потом она вдруг поняла – а будь у тендера другой исход, Ремир так и считал бы её подлой сволочью. И дальше бы не верил и даже мысли бы не допустил, что может быть иначе. И оскорбление бы то ужасное считал оправданным.

Да, всё так он ей не верит, не доверяет и заведомо готов обвинить без шанса оправдаться. И это оказалось вдруг очень больно, даже несмотря на его извинения.

Нет уж, решила для себя Полина, глава под названием Ремир Долматов для неё пережита, завершена и в скором времени, хочется надеяться, будет забыта.

***

В шестиместной палате оказалась всего одна свободная койка – у самого окна.

Днём Полина на это не обратила внимания, не до того было – пока обустраивалась, постоянно отвлекаясь на суету вокруг, на всякие мелкие дела, пока носила Сашку на процедуры, да и просто никак не могла рядом с ней набыться. Исцеловала всю. А вот ночью из всех щелей допотопной, деревянной рамы нещадно тянуло. И ко всем прочим неудобствам добавился страх, что слабенькую Сашку может продуть, хоть они легли головой подальше. Так что Полина только и делала, что постоянно проверяла, прикрыты ли ушки.

Впрочем, она всё равно не уснула бы. Панцирная сетка узкой и такой же допотопной койки провисала как гамак, и она попросту боялась, что во сне скатится в эту яму или повернётся и придавит кроху собой. Даже если просто заденет шов, который ещё не зажил до конца. Поэтому кое-как балансировала на твёрдой кромке.

Да ещё и по соседству тоже мама, только с сыном, храпела, как иерихонская труба. Где-то у дверей ещё одна похрапывала, но скромненько, её сопение терялось в руладах соседки, от которых, казалось, даже стёкла дрожали, и Полина искренне удивлялась, как остальные-то спят?

Хотя и у неё самой живот урчал не многим тише. А под утро и вовсе требовательно выл.

Всё потому что сглупила она: вроде и собрала всё заранее, а ничего попить-поесть с собой не взяла. Совершенно из головы вылетело. И в спешке, в хлопотах, даже не пообедала перед тем, как ехать в больницу.

Был ужин, но раздатчица, хамоватая тётка, отрезала: «Мамаш не кормим. Только иногородних».

Правда, одна из женщин подсказала, что завтра на раздаче будет другая. И вот та сменщица нежадная, кормит всех.

Что же, получается, ей придётся есть через день? Не у Сашки ведь ополовинивать и без того мизерные порции. А навещать её некому.

Утро здесь начиналось рано и шумно. Это в блоке интенсивной терапии царила тишина, детки, в основном, спали, а мамочки ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом.

Тут же как на базаре – со всех сторон: вскрики, мельтешение, разноголосый плач. И опомниться не давали – то на анализы звали, то на одни процедуры, то на другие.

Затем короткая передышка: завтрак. Женщина не соврала – сегодня поварёшкой орудовала другая раздатчица. Без разговора она плюхнула каши и Сашке, и Полине, и всем, кто хотел. Сашку кормить приходилось с ложки и уговорами, сама же Полина набросилась на клейкую сероватую субстанцию с волчьим аппетитом и съела всё до капли.

Когда пришло время обхода, оказалось, что и лечащий врач у них теперь другой. Не Яков Соломонович, к которому она уже привыкла, а женщина, грузная, медлительная, с усталым лицом и потухшими глазами. Вопросы свои она задавала вяло, осматривала так же.

Полина разочаровалась – казалось, этой снулой тётке и дела нет до маленьких пациентов вообще, и до Сашки в частности.

– Что она как не живая? – спросила Полина соседок после осмотра.

– А что, она скакать должна? Она, вообще-то, сегодня в ночь дежурила, устал человек, непонятно, что ли? – ответила с упрёком храпунья. – И кстати, сегодня твоя очередь мыть палату.

– Да, уборщица здесь моет только коридор, туалет и платные палаты, – подключилась с пояснениями вторая соседка. – А в палатах чистоту поддерживают мамочки. Обычно мы моем полы сразу после сончаса.

– Угу. Ведро и тряпка вон, – кивнула храпунья на раковину в углу.

На Полину она смотрела с превосходством, словно будучи местным старожилом, имела какие-то особые полномочия и привилегии.

– Угу, – отозвалась Полина, – только тыкать не надо.

– Что?

– Ко мне на «вы», ясно?

– Пфф, подумайте, какая цаца, – фыркнула храпунья. – А кланяться перед вами не надо?

Полина пропустила издёвку мимо ушей, не хотелось ей, чтобы Саша, да и остальные дети, вмиг заинтересовавшиеся их разговором, наблюдали ссору взрослых женщин. Однако ссора меж ними всё-таки вспыхнула.

После обеда, которым добрая сменщица накормила всех желающих, пока Полина мыла посуду, Сашка приметила на полу, рядом с тумбочкой игрушку – жёлтого резинового кота. Вот из-за этого кота и разгорелся сыр-бор.

Сашка подняла его, хотела поиграть, наверное, но сынишка храпуньи, Юрасик, мелкий, белобрысый, вёрткий, как мышонок, мальчик, поднял вопль. Кинулся отнимать свою игрушку, да так рьяно, что сбил Сашку с ног. Оба ребёнка зашлись в плаче.

Полина перепугалась – нельзя Сашке плакать, а резких движений тем более надо избегать, – принялась её утешать, еле успокоила. А уж потом они обменялись с соседкой взаимными упрёками.

– Нормальные матери, вообще-то, учат своих сыновей, что девочек и младших не бьют и не толкают, – негодовала одна.

– Нормальные матери, вообще-то, учат своих детей, что чужое брать нельзя, – парировала вторая. – Поди сама такая. Стоит, видать, теперь как следует за своими вещами приглядывать.

А спор их неожиданно прервал другой мальчик, лет пяти. Он подошёл к Сашке и протянул ей свою машинку. Его, конечно, науськала мама, да и Сашка от машинки отказалась (она вообще вцепилась в Полину мётвой хваткой и не разжимала рук), но продолжать препираться стало вдруг совестно.

В сончас Полина немного подремала – она придумала сесть рядом со спинкой кровати, а на колени положить подушку и Сашкину голову. Но спать довелось недолго, соседка вновь расхрапелась. Хорошо хоть Сашка спала не так чутко.

Полина тихонько перебирала отросшие Сашкины кудряшки и думала с унынием, что долго в таком дурдоме не протянет. Одна надежда, что храпунью скоро выпишут – давно ведь лежит, но пока…

Она протяжно вздохнула, перевела тоскливый взгляд на дверь и обомлела...

На пороге, привалившись плечом к косяку стоял Ремир и смотрел на неё пристально, с серьёзным и каким-то непривычным выражением, от которого тотчас сердце ёкнуло и задрожало.

Как давно он тут стоит, наблюдает за ней? И почему вообще он здесь?

Полина помешкала, но потом осторожно переложила Сашку и поднялась с кровати. Нырнула босыми ногами в тапки, запахнула халатик и направилась на выход.

По пути перехватила своё отражение в зеркале над раковиной и досадливо поморщилась. Вот ужас-то где! Халатик этот байковый, сто лет в обед, весь выцветший, а кое-где и подлатанный (рассудила ведь, когда собирала вещи, что щеголять в больнице не перед кем, а ночью может быть прохладно). Волосы, два дня не мытые и как попало заколотые, торчат во все стороны. И на бледном лице ни грамма косметики.

В таком виде ей бы ни перед кем не хотелось предстать, даже, например, перед Лизой. А уж перед ним – в последнюю очередь. Тем более сам он такой весь свежий, лощённый, благоухающий и безумно красивый.

Чёрт! Ну отошёл бы от двери, в коридоре ведь можно подождать, а она хотя бы быстренько причесалась. Но нет, стоит, глаз не сводит. Пришлось идти замухрышкой.

Они вместе прошли в конец коридора, к окну.

Полина намеренно встала к нему боком – в профиль, подумала, не так будет видно, как неважнецки она выглядит.

Долматов опять долго раскачивался. Надо же! То бойкий такой в суждениях и словах, особенно жестоких, а то вдруг молчит или выдавливает явно через силу.

В руках Ремир держал увесистый пакет, но ей не отдавал. Забыл? Или это не ей?

Наконец он собрался с духом.

– Я много думал, – произнёс он, – про то, что между нами тогда было. И про то, что сказал тебе. Я правда очень жалею, и тендер тут ни при чём. Я просто сорвался, а позже всё равно бы… даже если б мы там не выиграли.

– Ну уж? – хмыкнула Полина. На него она не смотрела, не могла, боялась, но зато он не спускал с неё напряжённого взгляда, который чувствовался прямо кожей, причём настолько остро, что не всякое прикосновение так ощущаешь. – Вы ведь всегда, с самого начала очень плохо ко мне относились. И вообще считаете меня какой-то, ну не знаю…

– Да ты даже себе не представляешь, как я к тебе отношусь! – горячо, с надрывом произнёс Ремир, резко придвинувшись совсем близко, опасно близко, так, что кожу вмиг осыпало мурашками. – Я ни к кому и никогда так не относился, как к тебе. Мне вообще ничего не нужно больше. Знаю, что сделал тебе очень больно, когда сказал, что ты из расчёта со мной поехала. Знаю, что неправ был. Та ночь, да и вообще всё, очень много для меня значит…

От слов его, от того, с какой горячностью он их произносил, у неё перехватило горло. Полина наконец посмотрела ему в глаза, но лишь на миг, потому что такой у него был взгляд, что в груди защемило. Сказал бы он всё это раньше!

– Для меня тоже та ночь очень много значила, и не только та ночь, – произнесла она тихо, стараясь не выдать голосом волнения. – Только вы правы, мне после ваших слов было очень больно… сначала. А потом как-то перегорело. И теперь всё. Точнее, ничего. Простите…

Ремир тяжело молчал, неотрывно смотрел на неё, уж как – она не знала, боялась даже взглянуть теперь в его глаза. Потом он шумно выдохнул, отвернулся. Постоял ещё с минуту, затем протянул ей пакет:

– Тебе… вам.

И ушёл. Просто ушёл, не взглянув на неё больше, не попрощавшись.

Она смотрела ему в спину и чувствовала, как у самой сдавило грудь, как сердце, подскочив, заколотилось у самого горла, не давая вдохнуть. Веки тотчас зажгло от подступивших слёз и, чтобы не расплакаться, она закусила губу, не понимая, почему так. Почему? Ведь говорила ему то, что думала. Отчего же теперь внутри всё разрывается?

Ой, ну зачем он только пришёл сюда? Душу ей растравил…

Слова его продолжали звучать, пока будила Сашку, пока кормила её полдником, пока мыла в палате пол затхлой тряпкой и скребла щёткой ржавую раковину, пока выносила ведро, а затем с остервенением отмывала руки после «дежурства».

Потом вспомнила про пакет, заглянула и совсем расклеилась. Чего только он ни принёс! И сок, и фрукты, и сладости всякие, и даже куклу в нарядной упаковке.

Сашка аж повизгивала от счастья, вытряхивая красавицу из пёстрой коробки, не обращая внимания на крики раскапризничавшегося вдруг Юрасика. Мать утешала его как могла, потом сгребла в охапку и понесла своё чадо «гулять». Мальчонка сучил ногами и опрокинул с тумбочки открытую коробку йогурта.

Когда они вернулись с прогулки, женщина взглянула на белую лужицу и недовольно спросила у Полины:

– А подтереть нельзя было?

Та аж опешила:

– Знаете, что? Убирайте-ка сами за своим ребёнком.

– Да ну? А кто у нас дежурный?!

Но, к счастью, новой стычки удалось избежать. К ним неожиданно заглянула медсестра, зашипела на храпунью, мол, потише, не дома, а потом обратилась к Полине. Причём с самой что ни на есть елейной улыбкой.

– А вы у нас переезжаете в другую палату. Собирайтесь пока, а минут через двадцать я за вами зайду.

Полина, может, и не понимала, с чего вдруг этот переезд, но против другой палаты точно не возражала. Может, хоть там никто храпеть не будет, думала она, укладывая вещи по пакетам.

Через четверть часа медсестра позвала их за собой, да ещё и вызвалась помочь с сумками.

Они прошли вдоль всего коридора, почти до самого конца, и свернули в небольшой отсек на четыре двери. Затем медсестра достала из кармана ключ, отомкнула дальнюю дверь.

– Ну, располагайтесь. – И опять любезная улыбка. – Вот ключ. Будете выходить на прогулку или ещё куда, палату запирайте.

Полина в недоумении шагнула внутрь.

– Не понимаю, – обернулась она к медсестре, ожидавшей у порога. – Почему нас сюда?

– Ну, как почему? Для вас оплатили отдельную палату.

Палату! Да это, скорее, гостиничный номер был с отдельным санузлом и душевой кабиной. Тут и кровать, и диван, и холодильник с чайником, и даже телевизор.

– Ладно, обустраивайтесь, – вывела её из ступора медсестра. – Если что, я на посту.

Полина в изнеможении опустилась на диван, у неё невольно вырвался короткий всхлип. Это же всё Долматов! Ну как же так?

– А мне тут нравится, – просияла Саша. – Давай тут жить.

Глава 29

Ремир всё-таки уступил Астафьеву и в пятницу остался дома, болеть как полагается, ещё и под чутким надзором медсестры, нанятой Максом.

Выходные прошли в полубреду и запомнились смутно, урывками. В понедельник стало лучше, и медсестра немедленно была отослана восвояси.

В среду же он и вовсе почувствовал себя заново родившимся, но на работе пробыл только до обеда, хоть и изнемогал последние пару дней от вынужденного безделья. И дел, конечно, накопилось, что хоть разорвись. Но вдруг разом всё отошло на задний план.

И хотел ведь только позвонить старику-врачу, просто узнать, нормально ли всё с девочкой. А выяснив, что лежат они теперь вместе с Полиной, не смог удержаться.

Нестерпимо захотелось приехать – не видел ведь её целую неделю. Потому и рванул сразу, как только водитель вернулся с обеда, в больницу. Хорошо хоть сообразил заскочить по дороге в супермаркет.

В больнице был свой режим, так что не сразу его и впустили, предлагали ждать до четырёх. Пришлось буквально прорываться через кордон, впрочем, с деньгами это оказалось не так уж сложно. Недаром Макс чуть что твердит: «Не подмажешь – не поедешь».

Так и тут. Тому дал, другому дал – и режим всем сразу по боку, и его не только пропустили, но и проводили на нужный этаж и к нужной палате, чтобы важный человек не заплутал.

Ремир остановился на пороге, не решаясь пройти дальше, хотя нашёл Полину сразу же. И от одного взгляда на неё в душе всё перевернулось.

Палата, конечно, была удручающе убогой, и смотрелась Полина среди этой казённой нищеты как-то совсем уж сиротливо, прямо сердце сжималось.

Такая всегда яркая, тут Полина выглядела совершенно измождённой и поблёкшей. С копной спутанных волос и в старушечьем халате она совсем не тянула на эротическую мечту, но он не мог от неё взгляда оторвать. Ни сразу, как увидел, ни потом, в коридоре.

Наоборот, такой она цепляла его даже ещё больше. Потому что помимо неотвязного, жгучего влечения, помимо мучительной тоски, в груди разлилась такая острая, щемящая нежность, что от решительного настроя вмиг не осталось и следа. Хотелось просто обнять её покрепче, уткнуться носом в макушку и не выпускать.

И объяснение потому опять вышло скомканным, хотя она всё, конечно же, поняла.

Когда заговорила в ответ, сердце, казалось, замерло вместе с ним в напряжённом ожидании. Потом забилось, но как будто по-другому, точно не кровь через себя пропуская, а битое стекло.

Это её «нет» совсем выбило почву из-под ног. И всё дальнейшее делал он на автомате: договаривался насчёт нормальной палаты и насчёт особого отношения, спускался вниз, шёл через больничный двор к автостоянке.

Слова её свербели в голове, не умолкая, не давали думать ни о чём другом. И вообще, как-то всё вокруг стало казаться пустым, бессмысленным, раздражающе-ненужным.

Только вот ни нежность, ни тоска никуда не делись, наоборот, стали ещё невыносимее.

Если бы она просто отказала ему, думал Ремир, то было бы и то легче. Но то, что всё у них могло бы быть, но из-за дурацких предрассудков он потерял… вот это просто убивало.

Спустя три недели

***

– … железобетонный завод теперь наш полностью. Кроме телефонии, они теперь покупают у нас и интернет, – отчитывалась Оксана Штейн.

В переговорной шла очередная вторничная планёрка.

Всё, как обычно, кроме парочки нюансов. Кресло коммерческого директора пустовало.

Тот внезапно уволился по собственному желанию, а нового ещё подыскивали, третью неделю подыскивали – за эту нерасторопность Супрунова уже получила втык, неожиданно мягкий.

Да, Ремир и сегодня, и в прошлый вторник разносы почти не учинял. Ругать – ругал, но без былого огня. Даже вернее сказать – поругивал.

Начальники служб искренне недоумевали – что с боссом? Сначала два раза пропустил планёрку, теперь вот вместо того, чтобы навёрстывать, казалось бы, упущенное, энергию экономит. Затишье в пыточной, думало большинство, это, конечно, прекрасно, однако всё равно никто не расслаблялся – страх перед вторниками уже стал не просто привычкой, а условным рефлексом.

– … параллельно ведём переговоры с лимнологическим институтом, – продолжала Оксана.

– А почему до сих пор не подписан договор с «Нордвестом»? – перебил её Ремир. – Когда ещё ты говорила, что вот-вот?

– Но тут затык не со стороны коммерческого, – она бросила быстрый взгляд на Астафьева и чуть смущённо добавила: – Технари должны были протестировать порты, но до сих пор… Я дважды писала Максиму Викторовичу, просила содействия.

– Ясно. Максим Викторович, мне самому поторопить технарей или как?

– Разберусь, – пообещал слегка уязвлённый Астафьев.

После планёрки Оксана Штейн задержалась ещё на пару минут, подсунув ему несколько писем на подпись. Обычные коммерческие предложения стандартного образца, но даже в них он вчитывался со всем вниманием.

Она молча ожидала у стола. Потом уже, когда Долматов протянул ей подписанные бумаги, вдруг спросила, точно внезапно вспомнив:

– Ремир Ильдарович, а Горностаеву отправлять в центр обслуживания? Вы тогда говорили…

Рука у него невольно дрогнула, чуть письма не выпали.

– Горностаева? – зачем-то переспросил. – Она что, вышла уже?

– Да, с сегодняшнего дня.

Оксана с полминуты подождала, затем переспросила:

– Ну так что?

– Что? – вскинул он на её глаза.

– Горностаеву в центр обслуживания?

– Ну да. Пусть там работает.

Оксана забрала письма и умчалась.

Ремир откинулся в кресле. Сердце болезненно дёрнулось и заколотилось.

Горностаева вышла на работу! Он почему-то думал, почти уверен был, что она протянет больничный насколько возможно, а потом уволится.

Откуда взялась эта уверенность, он и сам не знал. Просто чувствовал, ещё с последней встречи, что она стремится уйти, и не просто отдалиться, а окончательно разорвать все связи, чтобы оставить его как можно скорее в прошлом.

Это причиняло нестерпимую боль, особенно потому, что тут он ничего поделать не мог. Не заставишь же, если всё перегорело.

Жалко только, что у него почему-то никак не перегорало…

Но вот она вышла… Надолго ли? А с девочкой, интересно, как? Кто-то сидит с ней? Кто?

Разволновался он, конечно, не на шутку. А как не разволноваться? Три недели её не видел. Запрещал себе думать о ней, в работу ринулся с головой. Лишь бы каждая минута была занята. Только этим днём и спасался, зато ночами... Как же увидеть её хотелось! Это просто наваждением каким-то стало... крепился, как мог, ломал себя, но три недели вытерпел.

А теперь вот знает, что она рядом, ну как тут можно оставаться спокойным?

Осторожный стук вывел его из раздумий.

В кабинет вошла Алина, приблизилась к столу семенящими шажками.

– Ремир Ильдарович, я ведь уже послезавтра ухожу. Вы так и не сказали, мне опять за себя кого-нибудь из кадров оставлять?

Ремир уставился на неё в полном недоумении.

– Куда это ты уходишь? – нахмурился он.

– Ну как? – её аккуратные бровки взлетели под белокурую чёлку. – В отпуск!

– Какой, к чертям, отпуск? Ты чего придумала? Кто тебя отпустит в этот отпуск?

– Но вы же меня отпустили! – Алина таращилась на него в изумлении. – Я заявление почти месяц назад написала! Вы ведь его подписали…

Ремир замолк. Месяц назад? Потом вспыхнул:

– Ты подсунула его, когда я болел! Я был невнимателен. Как ты вообще могла?

Алина жалобно запричитала:

– Ремир Ильдарович, у меня путёвки в Египет уже куплены…

Алина, конечно, ошарашила его своим отпуском безмерно.

Она, может, не слишком сообразительна, а иногда бывала жуть как назойлива, но ответственнее и исполнительнее секретарши он ещё не встречал. Он мог во всём положиться на неё целиком и полностью, и кофе она готовила замечательный, и всегда назубок знала его расписание, и вообще…

Каждый год в течение месяца он бесился, пока она отдыхала в отпуске, потому что кадровички ничего не умели так, как она. А сейчас ему и так плохо. Ещё и Алина своим отпуском добила…

– Ладно, вводи в курс кого-нибудь из кадров. Надолго ты? – смилостивился он.

– Как в приказе. До двадцатого июля. Ровно месяц, – пролепетала Алина, скроив виноватое лицо.

– Иди уже, предательница.

Весь день он места себе не находил. Вовсю пытался углубиться то в одно, то в другое, на встречи ездил, а всё равно в душе зудело – она там, рядом.

Каких усилий стоило ему держаться, когда так по-мальчишески хотелось спуститься вниз, ну и хотя бы посмотреть на неё.

Вечером попалась ему в коридоре Оксана Штейн. Остановилась сообщить, что с «Нордвестом» процесс пошёл, технари уже договорились о тестировании, так что дело за небольшим.

Ремир одобрительно кивнул, а потом не удержался, спросил о том, что его действительно волновало:

– А Горностаева как? Справляется в центре обслуживания?

– О! Да ей там самое место! – воскликнула Оксана эмоционально.

– То есть?

– Да мне девчонки ещё раньше говорили, что хорошо бы её к ним. Мол, с клиентами она как никто умеет общаться. Но теперь я вижу – да, это прям её стихия. Сегодня приходил какой-то рассерженный клиент, причём там реальная проблема была, но она ему просто поулыбалась, что-то там пообещала, и он обо всех претензиях забыл. Представляете? Сказал, что потерпит столько, сколько нужно, ещё и извинился за беспокойство. Она у нас просто как палочка-выручалочка.

Наверное, предполагалось, что это должно его порадовать, но Ремир помрачнел. Неприятно вдруг стало очень. Хотя с чего бы? Рассудить если – так ничего же такого, наоборот всё во благо компании, его компании. Но когда это он вёл себя разумно, если дело касалось её?

***

Ремир раздражался: как ни выйдешь в приёмную – там хихиканье. Алина вроде бы передавала дела кадровичке, но, судя по настрою, передавала она ей не только дела. Обе смущённо замолкали, заметив его, и это раздражало ещё больше.

Впрочем, не их вина, что он такой взвинченный. Тут вообще ничьей вины нет. Просто она, Полина, здесь. И он сходил с ума от этого, и от того, что не может просто взять и подойти к ней.

Может, вообще-то, кто ему запретит?

Но она же сказала «нет». Поэтому какой смысл? Да и повода никакого…

Да зачем ему повод? Вскипел наконец, измаявшись, Ремир. Это его компания, здесь он может делать что угодно и ходить куда угодно без всяких поводов. И если ему хочется взглянуть на то, как работает одна из его сотрудниц, что тут такого?

Ему даже как-то легче сразу стало от такого решения.

Спустился он в центр продаж в удачный момент – Полина как раз вела разговор с одним из клиентов. Говорила лишь общие фразы, это и понятно – специфику она ещё не изучила. Зато как она их говорила! Ремир от этих интонаций и сам заволновался. Вот и мужичок слушал её зачарованно, в рот смотрел, ловил каждое слово и кивал каждому слову.

Потом она вдруг резко обернулась, словно почувствовала его взгляд. И этот зрительный контакт ощущался ему натянутой струной, по которой, искрясь, бежит ток.

– И я тогда смогу поменять тарифный план, говорю? – во второй или в третий раз переспросил мужичок, отвлекая на себя её внимание.

– Да-да, – ответила она клиенту, но как-то уже блёкло, растерянно, без магнетизма.

Ремир развернулся, вышел, ещё сильнее взвинченный, чем прежде.

Взвинченный и злой, потому что злился на клиента – тот для чего сюда пришёл? Слюни на его сотрудниц пускать? Или проблемы свои решать?

И на неё злился – с ним она так сухо и отрешённо разговаривала, а с этим… прямо само очарование. И на себя злился, что опять терял самообладание.

– Алина, зайди, – на ходу бросил он хмуро, прошагав через приёмную в свой кабинет.

– Да, Ремир Ильдарович, – сию секунду предстала перед ним секретарша.

– Пока ты в отпуске, за тебя останется Горностаева. Пригласи её и передавай дела. Ясно?

Хорошенькое личико Алины исказилось.

– П-почему? – заморгала она.

– Я, что ли, должен объясняться? – он недовольно взметнул бровь.

Она замотала головой.

– Ну так исполняй. Штейн я сам уведомлю.

Глава 30

Дни в больнице текли медленно, несмотря на комфортные условия и трепетное отношение персонала. И если с утра их загружали по полной программе лечебными процедурами и физическими упражнениями, то после сончаса время еле ползло. Очень хотелось домой. Поэтому весть о том, что завтра их выписывают, и Полина, и Саша встретили бурной радостью.

Накануне выписки, Полине позвонили с незнакомого номера. Это оказался водитель Долматова. Он сообщил, не предложил вовсе, а именно довёл до сведения, что на следующий день приедет за ними и отвезёт куда надо. И тоном таким, что не поспоришь. Видимо, каков хозяин, таков и его водитель.

Но Полина всё равно обрадовалась. Ремир ведь ни разу больше не приходил, и не звонил, как будто после тех её слов просто вычеркнул Полину. Забыл. А оказывается, не забыл. Это приятно, что уж скрывать...

На следующий день Полина, нагруженная пакетами, миновав больничный двор, вышла к стоянке. Сашка семенила за ней следом, цепляясь за низ футболки. Среди десятка машин Полина сразу узнала Maybach Долматова и сразу заволновалась пуще прежнего.

Только где он сам? Она оглянулась по сторонам. В машине, может, ждёт?

Навстречу им вышел водитель, подхватил у неё пакеты, сложил в багажник.

Полина села сзади, Сашка юркнула следом. В салоне Долматова не оказалось...

Неожиданно для самой себя она вдруг расстроилась.

– А Ремир Ильдарович где? – спросила она зачем-то.

– В офисе, – лаконично ответил водитель. – Куда едем?

Полина разочарованно назвала адрес.

«Ну правда, с какой стати ему приезжать? – убеждала она себя. – Он ведь работает. Радоваться надо, что машину вон прислал, вспомнил, позаботился. Другой вообще отправил бы её куда подальше после всего».

Но всё равно очень хотелось встретиться с ним. Очень!

«Хотя бы для того, чтобы поблагодарить. То есть, конечно, именно для этого».

***

За минувшие послебольничные две недели Сашка окончательно окрепла. Даже с виду округлилась и порозовела. Теперь хоть вполне выглядела на свои четыре годика.

Ну а Полина активно искала няню с медицинским образованием – скоро уже выходить на работу, а с кем оставить ребёнка до осени – понятия не имела.

К сожалению, та, что раньше, полгода назад, сидела с Сашкой, уже нашла себе другую подопечную. А новые как-то не нравились – то опыта, по мнению Полины, мало, то вид слишком легкомысленный, то, наоборот, чересчур суровый, а то просто – не лежит душа, и всё тут. Уже сама на себя злилась за нерешительность и переборчивость. Время подпирало, больничный уже заканчивался, а Сашке ведь надо ещё привыкнуть к новому лицу.

Неожиданно, то есть как всегда без предупреждения, к ним нагрянули родители Ольгиного мужа, Сашкиного отца.

Полина с ними почти не общалась, всего раза три-четыре и видела их после похорон. Они были уже пенсионеры и жили в деревне, в собственном доме. Осенью, бывало, привозили овощи из своего огорода, какие-нибудь соленья-варенья, да и всё. Ну ещё каждое лето звали в гости, заманивая чистым воздухом, козьим парным молоком и прочими деревенскими прелестями. Но Полина неизменно отказывалась – и не хотела, и боялась: случись что, в городе хоть скорая, врачи, лекарства. А там?

В этот раз старики снова зазывали к себе. На жалость давили, что внучка уже так выросла, а они её толком и не видели.

В конце концов Полина сдалась. Правда, тут, скорее, врачи убедили, что, мол, для здоровья девочки лучше не придумать. А это всем аргументам аргумент.

Пока Полина гостила у стариков несколько дней, извелась вся от скуки, но Сашке там нравилось. Где это ещё она могла есть клубнику с грядки? Но особенно вся эта живность – гуси, цыплята, даже коза – её восторгала. Так что, скрепя сердце, Полина оставила Сашку у деда с бабушкой ещё на неделю, а сама уехала в город. Нет, она скучала бы и дальше, но больничный закрыли, надо было выходить на работу.

***

Утром, пока ехала в офис, Полина отчего-то волновалась так, как не волновалась ни перед первым рабочим днём, ни даже перед собеседованием. Подходя к зданию, поймала себя на том, что озирается по сторонам с мыслью, вдруг Долматов сейчас подъедет. Поймала и одёрнула себя: ей-то что?

В отделе работа кипела так, будто за час все стремились успеть сделать как минимум недельный объём. Оксана Штейн носилась из кабинета в кабинет точно угорелая.

«Ах ну да! Вторник же, – вспомнила, усмехнувшись про себя, Полина. – Децимация по-долматовски».

Как только начальница отправилась на планёрку, Анжела утянула Полину в курилку «посекретничать».

«Ничего не изменилось за три недели», – подумалось ей.

Но оказалось – нет, изменилось. Например, уволили Стоянова и за его место развернулась конкурентная борьба между Оксаной и начальником маркетологов.

– Но я и так знаю, что Ремир выберет Штейн. Этот марафон между ними – просто видимость, проформа.

– Почему? – от запаха табака Полину уже мутило, но так хотелось послушать про Долматова, что она старалась не замечать этого и просто дышать через раз.

– Да потому что Ремир её любит, все знают.

– В смысле? – опешила Полина. И опешила – это ещё мягко. Даже табачная вонь перестала досаждать.

– Ну, не в том смысле, что они любовники. Нет, конечно. Просто он её очень уважает. Как работника ценит и симпатизирует ей, как человеку. А для своих любимчиков он всегда поблажки устраивает.

Настроение вдруг как-то сильно и сразу испортилось. Даже уточнение, что любит он Штейн, не как женщину, а как человека и работника, не слишком утешили. И остальные сплетни она слушала уже вполуха.

После планёрки Штейн вернулась непривычно спокойной, даже воодушевлённой, и тотчас вспомнились слова Анжелы, и вновь неприятно кольнули.

Ну а потом Полину и вовсе переселили на первый этаж.

– Ремир велел в центр обслуживания тебя посадить, – сказала Штейн.

– Почему? – удивилась она.

– Не могу знать, – пожала плечами Оксана. – У нас как-то непринято дискутировать с ним по поводу его решений.

По кабинету прокатились смешки. Полина понимала, что смеялись сейчас не над ней, но всё равно было неприятно. А может, это просто слова про директорскую любимицу Штейн так сильно запали в душу?

Однако в центре обслуживания Полине неожиданно понравилось.

За дугообразной стойкой ей выделили место посередине, как раз напротив дверей. Видимо, чтобы клиенты по прямой шли сразу на неё.

Здесь было довольно шумно, суматошно, но сами девчонки отнеслись к ней гостеприимно. Более того, после разговора с первым же рассерженным клиентом, в итоге которого он ушёл в полнейшем релаксе, они ей чуть ли не рукоплескали. Слова всякие приятные говорили, называли укротительницей тигров и злобных хомячков. С готовностью показывали и подсказывали, где у них что и как.

Понятно, что доброта их не так уж бескорыстна. Что Полина для них вроде громоотвода. Ну что уж поделать, если у неё как-то само собой получается утихомиривать разгневанных мужчин. К сожалению, не всех…

В общем, нравилось ей здесь. Единственный минус в том, что здесь, в центре обслуживания, она будет сидеть безвылазно, и шансов встретиться с Ремиром практически никаких. Там, в продажах, её хоть в приёмную с бумагами регулярно засылали… А заявиться к нему самой, вдруг стало неудобно. Да какой там неудобно! Просто немыслимо...

Она, ещё там, в стационаре, сотни раз прокручивала в уме их разговор. И не понимала себя. И злилась, и досадовала, что так вот опрометчиво, с плеча обрубила все нити. И ведь не цену себе набивала тогда, отказывая ему. Просто он попал в такой неудачный момент, когда из-за Сашки вообще всё ушло куда-то вглубь, а ей казалось, что исчезло, прошло. Но вот девочка её выздоровела, и вместе с облегчением это всё как пошло-полезло наружу, как заныло внутри нестерпимой тоской.

А самое досадное, что он всерьёз всё принял, окончательно и бесповоротно. За три недели больше никак не давал о себе знать, если не считать подосланного водителя. Будто и правда, получив отказ, сразу вычеркнул её из своей жизни, из сердца, из мыслей.

«Чёрт, не говорить же ему – я тут думала-думала и передумала…», – сокрушалась Полина.

И Сашка как назло в деревне. А значит, одинокий вечер, полный рефлексии и самобичевания, ей обеспечен.

Уже около шести, когда почти все мыслями собирались домой, в центр ворвался взбудораженный клиент. Девочки воззрились на Полину молящими глазами, мол, отшей его как-нибудь нежно, ведь домой очень хочется.

Полина и постаралась – девочки аж сами заслушивались, как она его взяла в оборот.

Но в самый разгар представления Полина вдруг ощутила… она и объяснить не смогла, что ощутила, да и осмыслить в тот момент ничего не успела, просто кожу внезапно резко подёрнуло мурашками. Оглянулась – он! Стоит и так смотрит, что сердце биться перестало.

Только миг этот был так обидно короток!

Почти сразу он развернулся и ушёл, оставив её в полном смятении.

А через несколько минут из приёмной позвонили, попросили подняться.

Пока лифт полз на седьмой этаж, Полина успела не на шутку разволноваться, теряясь в предположениях. Зачем он её позвал? Поинтересоваться делами? Или…? От этого "или" тотчас кругом пошла голова.

Но, оказалось, вовсе не он желал её видеть. Полину вызвала к себе секретарша.

– Ремир Ильдарович распорядился, – церемонно сообщила Алина, – чтобы вы заменяли меня на время моего отпуска.

Такого поворота Полина никак не ожидала. Второй перевод за день – не слишком ли? А с другой стороны, какая разница? Ведь она будет с ним почти рядом...

Глава 31

Каких усилий стоило Алине сдержаться при Долматове!

Почему Горностаева? Почему она? Она согласилась бы на кого угодно, даже на заносчивую Анжелу, которая ей тоже не особо нравилась. Пусть. Только бы не эта.

Её Алина невзлюбила с первого взгляда. Вульгарная, нахальная, беспардонная девица с сомнительными нравами. А приёмная – это же святая святых! Это же лицо компании! Какие тут вопросы решаются! Какие люди сюда заходят! Директора, важные чиновники, даже мэр бывал как-то. Здесь всё должно быть по высшему разряду. Как можно сажать эту сюда?! Пусть даже она теперь и одевается не так вызывающе, как раньше, не ходит размалёванной, всё равно истинную натуру за приличным нарядом не скроешь.

И потом, приёмная для Алины была практически вторым домом. И вот как пускать в свой дом человека, от которого прямо воротит? Без преувеличения. Её буквально передёргивало от одной лишь мысли, что Горностаева будет сидеть в её кресле молочной кожи, касаться её вещей, перебирать папки и бумаги, которые она держала в идеальном порядке, поливать цветы, за которыми она так любовно ухаживала, хозяйничать в буфете…

На фразе «в идеальном порядке» в мозгу вдруг что-то щёлкнуло. Возникло чувство, пока смутное, еле уловимое, будто она случайно нащупала что-то нужное, важное или, может быть, полезное.

А потом вдруг сообразила: ну конечно! Ведь Долматов не просто любит порядок, он на нём помешан. И не просто любит, чтобы всё было по его вкусу, как он привык, как заведено раз и навсегда, а буквально бесится, если что-то вдруг не так. Даже самое незначительное.

За годы работы в приёмной Алина усвоила все его предпочтения и слабости, знала, что он любит, а чего терпеть не может. Его вкусы и пристрастия как в целом, так и в бытовых мелочах знала, пожалуй, лучше собственных. Недаром коллеги в шутку называли Алину рабочей женой Долматова. Ей это нравилось. Такой она себя и ощущала.

Понятно, что говорили так не всерьёз, но ведь в каждой шутке есть доля правды. Ну а как иначе? Если помимо прямых обязанностей секретаря, она ухаживала за ним с полной отдачей. Всё делала! Рубашки и костюмы отвозила в химчистку, потом забирала и аккуратно развешивала в шкафу в комнате отдыха. Содержала эту самую комнату в идеальной чистоте, ибо уборщица лишь мыла полы и вытирала пыль. Следила, чтобы в холодильнике всегда были свежие продукты из тех, что ему по душе: разнообразное мясное, маринованные корнишоны, апельсины, сыр, хотя к сырам он, вообще-то, был равнодушен. Но это единственное, что босс ещё как-то терпел из молочного. Всё остальное, даже мороженое, на дух не переносил.

Кофе, чёрный, крепчайший, без сахара, подавала ему ровно в девять ноль-пять, ни минутой позже и ни минутой раньше. А затем так же – ровно в шестнадцать ноль-ноль. Заказывала его любимые блюда из ресторана, когда Долматов не уезжал на обед. Расписание его знала наизусть, так что электронный органайзер вела чисто для проформы и на всякий случай. По первому зову являлась даже в выходные и никогда не требовала приплаты. Да невозможно всего перечислить!

Другая бы просто не вынесла такого напряжения – столько всего делать, помнить, успевать, ещё и когда у твоего босса такой тяжёлый характер. А она справлялась и не роптала. Потому что безоговорочно верила – рано или поздно он поймёт, что она и есть та женщина, которая ему нужна. Он и так без неё не мог. Ненавидел, когда она уходила в отпуск, изводился в ожидании, когда вернётся, и искренне радовался, когда Алина выходила на работу. Конечно, он без неё не мог, просто сам пока этого не осознавал. А она преданно ждала, когда до него наконец дойдёт то, что ей уже давно ясно.

И маленькие сдвиги были! Правда иногда, хоть и нечасто, возникали всякие досадные помехи в виде каких-нибудь подружек, но обычно всё заканчивалось довольно быстро. Однако попадались и такие, кто за него цеплялся. Вот, например, последняя его, Наташа. Первостатейная стерва! Да к тому же маниакально самолюбивая. Но это лишь на руку сыграло, потому что такие не прощают небрежного к себе отношения, а уж измену – и подавно. Так что Алине хватило лишь искусно намекнуть этой Наташе, что у босса завелась интрижка. И всё, готово, пара больше не пара.

А сегодня как он расстроился, узнав про очередной её отпуск! Весь день потом Алина от радости порхала. И вдруг такой удар, неожиданный и вероломный…

Это его волеизъявление Алина воспринимала как личное глубокое оскорбление, как чёрную неблагодарность, как плевок в душу. Ну а ненависть к Горностаевой и вовсе стала лютой.

Чёртова шлюха! Известно ведь, как и чем такие, как она, пытаются впечатлить.

Сразу было ясно, что эта на него глаз положила. Бегала тут к нему, как к себе домой.

Но он-то, он! Алина свято верила, что такой мужчина никогда не купится на подобные дешёвые уловки, что развратные девки не в его вкусе, что думает он головой, а не...

«Ну ладно же, – обиженно поджав губы, тихонько процедила Алина. – Дела ей, говорите, передать? Хорошо, будет сделано, господин Долматов».

– Ремир Ильдарович просил сообщить вам, что на время моего отпуска вы будете работать в приёмной, – суховато, но вполне вежливо пояснила Алина ненавистной Горностаевой, когда та наконец соизволила подняться в приёмную. Эту нахалку ещё ждать пришлось десять минут!

– В приёмной?! – удивилась Горностаева. – Но почему?

– Не могу знать, – пожала плечами секретарша. – Я лишь передаю вам его распоряжение. Мне надо ввести вас в курс дела, но сейчас уже почти шесть. Так что приступим завтра с утра.

Ненавистная Горностаева хоть и умело изображала удивление, но Алину этим трюком не проведёшь. Она сразу подметила, как та зарумянилась взволнованно, как глаза у неё заблестели. Ликует!

«Ну ничего, ещё посмотрим, кто из нас потом ликовать будет».

***

На следующее утро Горностаева заявилась в половине десятого, с извинениями, правда – мол, Оксана Штейн её задержала.

Алину тянуло высказать, что Штейн отныне не отговорка и не начальница ей, что здесь не только опаздывать нельзя, но и вообще в приёмной надо быть на четверть часа раньше девяти, потому что директор приходит без пяти и к его приходу и приёмную, и его кабинет необходимо открыть и проветрить. Потому что он не выносит возни с ключами и духота его тоже раздражает. Да и кофе надо подать ему ровно в девять ноль-пять.

Однако вовремя спохватилась и лишь церемонно поздоровалась, даже пробормотала: «Ничего страшного».

На самом деле первый камешек в её огород уже пущен. Когда Алина подавала ему ристретто, Долматов поинтересовался, где Горностаева, на что Алина развела руками: «Сама жду её, Ремир Ильдарович. Она обещала быть до девяти, но нет её до сих пор».

И если вчера вечером всё-таки у Алины оставались кое-какие сомнения насчёт правильности её плана, то сегодня, когда она оглядела с ног до головы свою соперницу, её гладко собранные в валик каштановые волосы, стильную тёмно-синюю блузку и юбку-карандаш ровно до колен, makeup, к которому и захочешь – не придерёшься, то сомнения отпали. Ну уж нет! Если этой хищнице суждено вторгнуться на чужую территорию, то помогать ей в этом Алина не намерена.

– Садись сюда, – указала она на соседнее кресло и начала инструктаж: – Итак, вот ты пришла в девять на работу. Если директора ещё нет, кабинет открывать нельзя. Важный момент – кофе. Кажется, пустяк, но нет. У нас есть кофе-машина, но он предпочитает растворимый, много сливок, много сахара, и чтобы не очень горячий.

Такой кофе любила сама Алина и никогда не понимала, как Ремир с упоением пьёт эту обжигающую горечь. Поэтому с готовностью провела её в буфет и продемонстрировала полупустую банку Нескафе. Ради такого дела и личными запасами пожертвовать не жалко.

– Сахар у нас здесь, сливки в холодильнике. Кофе подавать надо в половине десятого, он так привык. Заходишь молча, не отвлекаешь, ясно? Он может быть занят, может говорить по телефону или ещё что-то важное делать. А ты должна быть незаметной тенью. Так вот ровно в половине десятого бесшумно подходишь к столу, ставишь перед ним кофе и быстро-быстро уходишь. Поняла?

Ненавистная Горностаева кивнула, но всё-таки спросила:

– А кофе-машина тогда для чего?

– Для гостей, – невозмутимо ответила Алина.

Горностаева снова кивнула, но на этот раз раскрыла принесённый с собой блокнот и записала всё, что услышала.

– Теперь корреспонденция. Вскрывать её нельзя. Ремир Ильдарович не любит, когда читают его письма. Прямо нераспечатанные конверты ему и подаёшь. С утра, сразу после кофе.

«Как удачно всё-таки, что она опоздала и не видела, как я тут десять минут вскрывала конверты», – подумала Алина, вспомнив, как ещё в первый год директор, раздражённый донельзя, вышел из своего кабинета и швырнул ей на стол одно неразрезанное письмо, пропущенное по случайности и бросил при этом убийственным тоном: «В следующий раз повнимательнее!».

– Теперь звонки. Но тут ничего сложного, ты просто должна перенаправлять входящие ему, либо Максиму Викторовичу, либо финансовому. Коммерческого сейчас нет, так что эти тоже на директора.

– А разве не надо спрашивать, кто звонит и с какой целью? – удивилась Горностаева.

– Не надо! Ремир Ильдарович не одобряет такого посягательства. Кто попало ему всё равно не звонит.

– Но обычно...

– УПлевать, как обычно, у Ремира Ильдаровича свои порядки, – пресекла её Алина.

Горностаева быстро черкнула очередной пункт в блокнотике. Алина удовлетворённо молчала, предвкушая, как будет беситься Долматов. Ведь он требует переводить на него только действительно важные звонки, при этом расспросив, кто звонит, откуда и зачем, и только потом решает, будет говорить или нет. И главное, так удачно всё сложилось – он, судя по графику, весь день будет в разъездах. Так что Горностаева и не просечёт подвоха.

– Внутренние документы на подпись приносят тебе, раскладываешь их по папкам. – Она указала на соседний столик, где лежали четыре папки тёмной кожи с золочёнными табличками. На табличке одной из них, ближней, было выбито Долматов Р.И. – Ну, или если сильно занята, пусть сами кладут. Папки директор потом сам возьмёт. Ему заносишь только те, которые требуют срочной визы. Так-с, что ещё? Документы на отправку тоже приносят тебе. Складываешь их вот в этот лоток. Потом запечатываешь в конверты, они здесь хранятся, и отвозишь на почту.

– А когда? На почту отвозить?

Поколебавшись с минуту, Алина решила: «Была не была!». То, что она не сказала про обязательную регистрацию исходящих, может ещё и никак не аукнуться Горностаевой. Ремир об этом может даже не узнать, зато если увидит, что её нет на рабочем месте, вот это будет чудно!

– Так в конце рабочего дня! Я же поэтому и ухожу всегда на полчаса раньше, специально чтобы на почту зайти и отправить корреспонденцию.

– Ясно, – с серьёзным видом кивнула Горностаева, и Алина еле удержалась от смеха.

– Ремир Ильдарович иногда ездит на обед в ресторан, тогда он просит заранее заказать столик, но если нет, то оформляй доставку. И вот ещё. Следи, чтобы в холодильнике, не в том, который тут у меня в буфете, а в его комнате отдыха, всегда были продукты. Не битком, естественно, но необходимый минимум из того, что он любит. Молоко, сыр, творог, йогурты…

– У него есть комната отдыха? – удивилась Горностаева.

– Да, там, в его кабинете, в углу дальней стены дверь – это она и есть.

– И туда можно заходить?

– Ну, конечно! А как, по-твоему, тот же холодильник наполнять? Да и вообще… – Алина умолчала только об одном, что Долматов строго-настрого воспрещал заходить в комнату отдыха тогда, когда сам там находился.

Затем Алина показала, как работать с разными бумагами, куда какие папки складывать, как открывать сейф и прочие нюансы.

– Теперь самое главное. Подвинься ближе.

Полина подкатила кресло.

– Вот видишь ярлык на рабочем столе? Это электронный органайзер. Здесь, во-первых, список всех нужных контактов. А во-вторых, график всех дел директора, его встречи, поездки и так далее. Всё по дням, по минутам даже. Ты должна держать всё это под контролем.

Алина подробно рассказывала, как вести органайзер, как вносить данные, как подтверждать, состоится встреча или нет, как напоминать директору о мероприятиях и прочее.

И ведь ни разу не солгала, мысленно улыбалась она. Проинструктировала, как положено. И дела все передала. За исключением одного маленького «но». Завтра, в четверг, у Долматова были намечены одна за другой две важные встречи. На два часа дня и на четыре. Особенно важна та, что на два – с начальником «Россвязьнадзора», но и вторая, с директором «Транснефти», тоже очень нужная.

Превозмогая страх, Алина всё-таки рискнула: поменяла в органайзере местами две эти встречи.

После всего уже даже как-то почти всё равно стало: всплывёт правда или нет. Главное, и ненавистная Горностаева, и предатель-Ремир сядут в лужу. Ну а там гори оно всё огнём.

Глава 32

Алина не такая уж и стерва, почти с теплом подумала Полина. Вон как всё объяснила, прямо до мельчайших подробностей. Моменты, что касались непосредственно делопроизводства, были, в общем-то, ей худо-бедно знакомы по прежней работе, но имелись и нюансы, которых она не знала, и Алина с готовностью делилась опытом. Кто бы мог подумать!

А сколько личного она узнала о нём – за это испытывала к ней особую благодарность. Даже стыдно стало, что звала её про себя болонкой и прочими нелицеприятными словами.

С большим интересом она слушала, что любит Ремир и чего не любит. Мама вот, пока жива была, вспомнилось, всегда твердила: «Мужчины любят мясо и выпечку». А он любит йогурты! Ну не мило ли?

Ну а ещё она выяснила наконец его личный номер телефона. Так вот кто, оказывается, ей тогда звонил среди ночи и строчил смс-ки! Тут уж Полина, как ни крепилась, не смогла сдержать довольную улыбку.

Жаль только в среду директор весь день был в разъездах, и видела она его лишь мельком. Уже после обеда он прошёл к себе в кабинет, но был не один. С Астафьевым. И она была не одна, с Алиной. Так что эта встреча никакого удовлетворения не принесла, скорее, наоборот, раздразнила.

В четверг Полина пришла пораньше – отчего-то прямо не терпелось на работу. В половине девятого уже сидела на месте, за стойкой, разглядывая всё вокруг с особым вниманием. При Алине проявлять чрезмерный интерес к антуражу было неловко.

Приёмная её ещё и в первый раз впечатлила габаритами и обстановкой. С учётом буфета, она была по метражу больше их с Сашкой квартиры.

До неё донёсся шум лифта, затем – звук шагов, твёрдых и уверенных. Он! Полина тотчас выпрямилась, руки сложила на столе как прилежная первоклассница, и замерла, затаив дыхание.

Вот стеклянные двери распахнулись. Вошёл он. Бросил на неё взгляд, будто проверил – на месте она или нет, удовлетворённо кивнул, и сердце её в ответ подпрыгнуло. Полина хотела сказать: «Доброе утро, Ремир Ильдарович!», но язык будто к нёбу прилип.

Он дёрнул за ручку дверь своего кабинета. Снова на неё оглянулся. На этот раз ей удалось скроить для него приветливую улыбку. Уголок его рта тоже дёрнулся, как будто хотел ни то улыбнуться, ни то что-то сказать, но в последний миг передумал. Похлопал по карманам, достал ключи. Отомкнул замок и скрылся у себя в кабинете, оставив Полину гадать над вопросом, не дающим ей покоя третий день: «Почему он посадил её в приёмную? Просто так или… или не просто так?».

Сразу с утра она связалась с секретарями из «Россвязьнадзора» и «Транснефти» и уточнила, в силе ли сегодняшние встречи. Получив утвердительный ответ, перенаправила график мероприятий на электронную почту Долматова.

Около половины десятого директору кто-то позвонил. Полина перевела звонок и подорвалась в буфет. Кофе же! Сделала всё так, как он любит, с сахаром, со сливками. Дождалась десяти тридцати, подхватила блюдце с чашкой, поставила на поднос и направилась к Долматову.

Он как раз оживлённо беседовал по телефону, видимо, с тем, кого она несколько минут назад перенаправила.

«Надо обратиться в тень», – вспомнила Полина. Быстро подошла к его столу, не глядя на Ремира, поставила перед ним кофе и так же быстро удалилась.

Немного погодя понесла ему стопку писем. Он опять говорил по телефону. Хотела забрать пустую чашку из-под кофе, но, обведя кабинет беглым взглядом, нигде её не обнаружила, поэтому просто положила конверты ему на стол и вышла.

Ближе к обеду в приёмной появился Астафьев. Увидел Полину и остолбенел, но, справившись с первым потрясением, так ухмыльнулся, что ей стало не по себе.

Заглянул к себе технический буквально на пару минут, а потом засел у Долматова. Видеть его Полине было вообще-то неприятно. Лично против него она ничего не имела, но он невольно напоминал о том ужасном дне, когда её обвинили в шпионаже.

Она перевела на Долматова очередной звонок. Вскоре от него вышел Астафьев.

– Ну, как на новом месте? Осваиваешься? – спросил он. – Алина всё показала-рассказала?

Полина пожала плечами, предчувствуя, что это лишь вводная, а основная мысль последует затем, и это вряд ли будет что-то приятное. Она начала перебирать в голове, не забыла ли чего из указаний Алины.

– Послушай, – Максим Викторович старался говорить серьёзно, но было заметно, что его так и распирал смех. – Ты на Рема пока не перенаправляй звонки, а то он сейчас очень занят. Спрашивай, кто звонит, зачем, как связаться в случае чего, записывай себе куда-нибудь, и ему потом свои записи пересылай. Ну, если только что-то действительно очень срочное, но и то сперва спроси у него. Договорились?

Астафьев весело подмигнул ей и ушёл к себе, насвистывая под нос что-то бодренькое. Полина не понимала, что именно его так развеселило, но вздохнула с облегчением.

За полчаса до обеда она набралась смелости и по селектору спросила у Долматова, сделать ли для него заказ.

– Нет, ничего не надо, – как-то слишком поспешно ответил он. – Я сам.

– А вы не забыли, что у вас в два и в четыре встречи...

– Спасибо, не забыл.

И всё. Полина, вздохнув, с грустью посмотрела на селектор. «Ну а что ты хотела?», – спросила себя.

После обеда Долматов уже не вернулся в офис. Вероятно, сразу и поехал на эти свои важные встречи.

До пяти Полина старательно фиксировала входящие звонки, раскладывала по папкам всё, что на подпись, запечатывала письма на отправку, но, по большей части, скучала и не знала особо, чем себя ещё занять. Потом в приёмную заскочила Анжела.

– Отдашь эту Ремиру? – сунула ей сопроводительное письмо к договору. – Только давай не через папку, а сразу, как придёт? Это очень срочно!

– Ладно, – кивнула Полина. Ну хоть будет повод снова зайти к нему. Может, повезёт и он не будет разговаривать по телефону, и тогда она, например, поблагодарит его, а там, глядишь, ещё…

Но мысли её прервало неожиданное появление Долматова. Он буквально вихрем влетел в приёмную, источая волны сокрушительного гнева. Анжела сию секунду испарилась. Полина наоборот оцепенела, чувствуя, что все эти эмоции – ей одной.

«Господи, что опять не так?», – лихорадочно соображала она.

– Зайди, – приказал он, едва взглянув в её сторону.

Полина отмерла, отдышалась и поплелась к нему, умирая от страха.

Он стоял у окна, к ней спиной. Она вошла – он даже не оглянулся. Полина растерялась. Куда теперь? Тоже к окну, встать у него за спиной? Или топтаться на пороге? Когда он за столом, как-то понятно, куда идти, а сейчас что делать?

Она сделала несколько шагов, остановившись посередине. Выжидающе посмотрела на него. На фоне яркого квадрата окна видела только силуэт, но напряжение определённо угадывалось даже так. Невольно подумалось, если даже на расстоянии она ощущала флюиды того, что у него творилось внутри, то страшно вообразить всю истинную силу его эмоций.

– Вызывали? – пролепетала она и инстинктивно задержала дыхание.

Он обернулся, помедлил, но двинулся к ней. Смотрел уже не так гневно, но всё равно взгляд его давил настолько мощно, что заставлял её чувствовать себя мелкой и беспомощной.

– Вот ты скажи, – начал он вроде бы и выдержано, но Полина видела, что эта выдержка стоила ему нечеловеческих усилий, – ты назло всё это делаешь? За что-то мстишь? Или вот так странно шутишь? Специально решила довести меня или что, я не пойму?

Полина тоже его не понимала. Поэтому не знала, что ответить. Смотрела во все глаза, пытаясь сообразить, о чём он.

– Такое ощущение, что ты поставила себе целью по возможности испортить мне жизнь. Потому что даже тупые кадровички, которых Алина оставляла вместо себя, так дико, так вопиюще не косячили. Так в принципе невозможно косячить, если только не специально. Потому что тут либо человек совсем, непроходимо туп, либо он это делает нарочно.

Полина почувствовала, как жгучая краска стыда затопила всё лицо, и шею, и уши. При этом она понимала только одно: что сделала что-то не так, но что именно? Получается, она непроходимо тупа, по его мнению? Обидно как…

Внутри, в груди нарастала дрожь, не та, от которой слабели ноги и сладко трепетало сердце, а та, что рвалась наружу унизительным плачем. Полина крепилась, но чувствовала, надолго её не хватит.

У него, очевидно, тоже внешнее спокойствие начало трещать по швам. Он придвинулся ближе… Глаза эти чёрные так и полыхали. Посмотришь в них – и кажется, пропадёшь с концами. А всё равно невозможно оторваться.

– Зачем ты это делаешь? Просто скажи. Тебе так сильно плохо сидеть в моей приёмной?

Она покачала головой.

– Так какого чёрта?! – вскипел он, но тут же снова взял себя в руки. Только надолго ли? – Ладно, бурду мне подсунула, вместо кофе. Ладно конверты вскрывай сам. Но, блин, звонки! Это ж издевательство какое-то! Но и то ладно, пусть… Но перепутать встречи, важнейшие, чёрт возьми, встречи! Это… это я даже не знаю, у меня просто слов таких нет… Полина! Ты хоть понимаешь, насколько это было серьёзно? Как сильно ты меня сегодня подвела? Ты хоть представляешь, каким идиотом меня выставила?

Ну и всё, выдержка её лопнула… К своему стыду Полина почувствовала, как по щекам заструились слёзы, как противно задрожали губы.

Он не должен видеть её такой!

Она рвано всхлипнула и выбежала вон.

Слёзы душили, особенно оттого, что нельзя им дать выход. А им что? Они текут… Но это ведь так непрофессионально. Показала себя какой-то не в меру впечатлительной институткой. Ещё бы в обморок свалилась!

Полина сунулась в сумочку. Пакетик, платочки… Сумочка, конечно же, как назло выпала из дрожащих рук. И, конечно же, всё что могло выкатиться из неё, тотчас выкатилось. Пришлось, ползать, всхлипывая и шмыгая носом, собирать добро по полу. А когда подняла голову – аж дыхание перехватило. Он. Стоит, возвышается над ней, невозможный, красивый, немыслимый. И во взгляде, хоть и таком же жгуче-чёрном, больше нет ни гнева, ни раздражения, а, скорее, изумление и растерянность.

Полина тотчас вскочила в смущении, но ни слова сказать, ни выдохнуть не может. Он тоже молчал, просто смотрел на неё.

– Прости, – наконец вымолвил он, – прости, что сорвался, я не должен был… у тебя же первый день. Видимо, Алина плохо тебя поднатаскала, не всё успела объяснить.

Но только она, выдохнув наконец, собралась ответить, что сама, конечно, виновата, что не хотела ничего ему портить, что вроде выполняла всё точно по предписаниям Алины, как он уже отошёл от её стойки и вернулся в свой кабинет, оставив её в полном смятении.

К Долматову вновь сунулся технический, но пробыл на этот раз недолго, через несколько минут вернулся в свой кабинет. И почти сразу вышел директор и… прямиком к ней.

Полина запаниковала. Что ещё? А он обогнул стойку, встал сзади. Полина непроизвольно вытянулась в струнку и затаила дыхание. Спину, руки тотчас осыпало мурашками. Кожа вмиг стала невыносимо чувствительной, особенно на затылке. Там остановился его взгляд. Но вот этот взгляд скользнул по шее, тронул ухо, скулу, висок, мазнул по щеке, поднимая откуда-то из глубины волну дрожи. Теперь именно той, от которой и коленки слабеют, и сердце трепещет. А ведь она только-только успела хоть немного успокоиться. Но тут он и вовсе наклонился вперёд, одной ладонью упёрся в столешницу, вторую руку заложил в карман. Повернулся к ней, оказавшись так непозволительно близко, что она ощутила его дыхание. Невидящим взором уставилась в монитор – никакая сила на свете не заставила бы её сейчас посмотреть ему в глаза, ибо знала, что тотчас выдаст себя с головой.

– Покажи записи в ежедневнике? – опалил он дыханием кожу.

– Ч-что? – вместо голоса получился какой-то сиплый шёпот.

Дурацкая дрожь теперь стала заметна даже невооружённым взглядом. Полина крепко вцепилась в мышку, левую руку спрятала под стол.

– Давай посмотрим записи Алины в электронном ежедневнике? – терпеливо, даже мягко переспросил он.

Ежедневник… ежедневник… Полина судорожно соображала, о чём это он, кляня себя за внезапно накатившее тугодумие.

Чёрт, это ж органайзер! Она сосредоточенно закусила губу, торопливо дёрнула мышкой, навела курсор на нужный ярлык, открыла программу.

Ремир перевёл взгляд на экран – даже дышать сразу стало легче, но… ненадолго. Вынув руку из кармана, он закинул её на спинку кресла, а ладонью второй – накрыл пальцы Полины. Точнее, лишь слегка коснулся, на самом деле просто крутанул колёсико мышки, но её так и обдало жаром.

Видимо, отыскав то, что нужно, он выпрямился:

– Вот дура… – хмыкнул и тут же, бросив на Полину быстрый взгляд, поспешно добавил: – Это не тебе.

Он ушёл, а Полина ещё несколько минут успокаивала разволнованное сердце.

В половине шестого Полина покосилась на внушительную пачку писем, которые, как сказала Алина, надо отнести на почту.

То, что эта ненормальная намеренно подучила если не всё, то многое делать неправильно, она теперь уже сообразила, только вдруг и правда письма надо относить? Или не надо? Как узнать-то?

Спросить об этом директора она и помыслить не могла, но вполне могла обратиться к Астафьеву. Так она и поступила.

– Что? – удивлённо хохотнул он. – Это тебе тоже Алина рассказала? Ну, чувствую, ей придётся искать другую работу после отпуска. Никто на почту у нас не ходит. Ещё и в рабочее время! У нас с «Почтой России» заключён корпоративный договор. По понедельникам, средам и пятницам сюда приходит их человек и принимает корреспонденцию. Обычно, как мне помнится, утром, ну, точно до обеда. Так что подготовь ему пакет для передачи и всё. И, кстати, не советую уходить домой без разрешения Ремира… Ильдаровича. Если порядком припозднишься, то он отправит тебя домой на такси, но самовольно уходить не стоит. Хотя бы дай ему знать.

Но Долматов отпустил её вовремя, предупредив заодно, что уезжает в командировку.

– Прямо сейчас? Вечером? – удивилась она.

Он остановился, задержал на ней взгляд и даже, как показалось Полине, еле заметно улыбнулся прежде, чем ответить:

– Нет, ночью едем, чтобы завтра утром быть на месте.

– А приедете когда? – поинтересовалась она. Секретарь ведь должен быть в курсе перемещений своего босса.

– Завтра вечером… ну или послезавтра. Как получится.

Вот теперь он точно улыбнулся! Совсем слегка, будто пытался сдержаться, и это почти у него получилось, но тень улыбки всё же проскользнула.

***

Следующий день показался Полине невыносимо долгим и скучным. Она то и дело поглядывала на стенные часы. Когда останавливался лифт, невольно замирала и прислушивалась, но с разочарованием понимала – не он. Его шаги ни с чьими не спутаешь.

Тоску время от времени разбавлял разговорами о том о сём Максим Викторович. Между делом он, кстати, сообщил, что Ремир на дух не выносит молоко ни в каком виде. А она ему вчера в кофе сливок плеснула от души, эх… Хорошо хоть йогуртами не забила его холодильник, как советовала эта дурная Алина. Просто постеснялась вдруг заходить в комнату отдыха в его отсутствие.

Полина и не подозревала, что ей вдруг будет так пусто от того, что он не рядом. Ведь и раньше они подолгу не виделись, и ничего. А тут... Она и припомнить не могла, чтобы вот так кого-нибудь сидела и поджидала.

Ремир так и не появился. Полина вздохнула с тоской, теперь они увидятся только в понедельник…

Однако без четверти шесть услышала вдруг – идёт! Даже нисколько не сомневалась, что это он. Потому что его шаги действительно не спутать.

Он вошёл и первым делом метнул в неё взгляд, удостоверился, успокоился.

Полина сдержанно ему улыбнулась, хотя внутри аж всё запело. Он ей в ответ сдержанно кивнул, и если б не напряжённый взгляд, то и не скажешь по нему, что у него к ней какое-то особое отношение.

Обычный его лоск слегка потускнел с дороги: смоляные пряди встрёпаны, под глазами чуть заметные тени, да и вообще видно, что устал. И привычной кипучей энергии в нём не чувствовалось. Он приостановился у дверей своего кабинета:

– Ну что, как день прошёл? – спросил.

– Хорошо, – выпалила Полина, усмехнувшись про себя от шальной мысли: «А если б я ему сказала, что скучала тут без вас. Интересно, какое бы у него сделалось лицо?».

– Важное, срочное что-то было?

– Нет.

И это правда: директор уехал – и все тут же расслабились. Даже бумаг ему на подпись за целый день набралось от силы с дюжину, тогда как обычно такие стопочки увесистые!

Он кивнул каким-то своим мыслям и ушёл к себе.

А времени, между тем, было уже почти шесть. И что ей теперь делать? Ждать, когда он отпустит её домой, как вчера? Или разотважиться и самой спросить?

В общем-то, она не возражала бы остаться на работе сверхурочно, всё равно без Сашки дома одиноко. Но и тут она сидит одна, как сыч. Вот если бы он разговаривал с ней, выходил почаще, ну, вот хотя бы как Астафьев, это было бы совсем другое дело. А вот так что? Сидеть и бессмысленно на часы таращиться и гадать, чем он там занимается за закрытой дверью.

Её размышления прервал Анчугин, безопасник. Его Полина тоже вовек не забудет. И если за минувшие два дня работы в приёмной неприязненное отношение к Астафьеву как-то незаметно, само собой сошло на нет, даже, скорее, поменяло полярность с минуса на плюс, то от одного вида Анчугина у неё тотчас заныли все зубы.

– Ремир Ильдарович у себя? – спросил он с каменным лицом.

– Да, – сухо ответила Полина. – Десять минут назад приехал.

– Примет? У меня очень срочный вопрос.

Полина нажала кнопку селектора. Выслушав монотонные гудки, она пожала плечами, мол, ничем помочь не могу.

– Но вопрос действительно очень серьёзный и безотлагательный! Очень!

Вопрос, наверное, и впрямь был срочный, потому что каменное лицо стало вдруг обычным, человеческим, причём просящим и крайне встревоженным.

«Опять шпиона, что ли, поймал», – подумала про себя Полина.

– Ладно, Ремир Ильдарович, наверное, в комнате отдыха. Я спрошу, примет ли вас.

Анчугин пробормотал под нос «спасибо».

Ремира в кабинете, как она и подозревала, не оказалось.

Дверь в комнату отдыха и в самом деле находилась там, где говорила Алина – в углу дальней стены. Хоть тут не соврала.

Соваться туда, конечно, было неловко. Мало ли чем он там занимается. Ну а с другой стороны – ещё ведь рабочий день, пусть и всего пять минут осталось. Ремир сам вечно твердил, что на работе в рабочее время все должны заниматься только работой и ничем иным. А она же по делу, не прихоти ради. Ещё и по важному и безотлагательному.

Полина, помешкав, подошла, зачем-то бесшумно, чуть ли не на цыпочках, и тихо постучала. Затем постучала вполне громко, но Долматов не откликнулся. Тогда она позвала его по имени и отчеству, но снова никакого ответа.

Обескураженная, Полина прислушалась – из-за двери не доносилось ни звука. Он спит, что ли? А вдруг ему плохо стало? Мало ли…

Она приотворила дверь, осторожно заглянула. Но никого не увидела. В комнате отдыха было пусто. Она прошла вглубь, огляделась: да где он? И лишь потом заметила его рубашку, брошенную на диване, туфли у порога и ещё одну узкую дверь, сливавшуюся с дверцами шкафа.

«Блин, блин, блин… Он в туалете!», – догадалась она, попятилась в смущении на выход.

Но в эту самую секунду дверь распахнулась и вышел Ремир в одних брюках. Её он не видел, потому что вытирал полотенцем мокрые волосы.

Полина отчаянно соображала, как лучше поступить: потихоньку, если получится, выскользнуть, как будто её здесь и не было, или как-то обозначить своё присутствие, а потом перейти к делу, не давая ему опомниться. Но тут Долматов поднял голову…

Увидев её, он так и замер с полотенцем в руках. И смотрел так, будто увидел не её, а нечто совершенно нереальное. Даже рот от изумления приоткрыл и, похоже, лишился дара речи.

Полина и сама оторопела. И очень неловко ей стало перед ним, даже стыдно, что так беспардонно вторглась.

Она сморгнула, без задней мысли опустила взгляд чуть ниже и почувствовала, как стремительно и неумолимо краснеет. Капли с мокрых волос падали ему на плечи, на грудь, на руки и сбегали тонкими ручейками вниз по загорелой коже, упругим мышцам, плоскому животу. Зрелище это и зачаровывало, и будило нечто первобытное, и повергало в сильнейшее смущение. С трудом стряхнув этот морок, она подняла глаза и напоролась на его взгляд, теперь уже совсем, совсем другой. Отнюдь не изумление он сейчас источал, а такое горячее, необузданное желание, что у неё вмиг ноги стали как ватные, а сердце, словно обезумев, дёрнулось и лихорадочно заколотилось.

Он медленно двинулся к ней, она же инстинктивно попятилась, но почти сразу упёрлась спиной в стену. Не сводя глаз, он приближался. И то самое, первобытное, вновь поднялось в ней волной, всё сильнее разгораясь с каждым его шагом. Дыхание сбилось. Вот он подошёл вплотную, прижал собой так тесно, едва не вдавливая её в стену. Поймал тонкие запястья, развёл руки в стороны, пригвоздил не грубо, но крепко. Спустился взглядом к губам, склонил голову, выдохнул в шею, порывисто, горячо, до мурашек. Время остановилось, и сердце её остановилось в ожидании…

– Рем! Рем, ты там? Ты что там, уснул?

Дверь открылась, и в комнату заглянул технический директор.

Долматов посмотрел на него тёмным, расфокусированным взглядом. Затем выпустил её руки и медленно, явно нехотя отстранился.

Астафьев округлил глаза, но тотчас скрылся, а следом, почти сразу, вся пунцовая, вылетела и Полина.

– Ну что? Он меня примет? – спросил Анчугин, поджидавший её в приёмной.

Она уставилась на него в недоумении, не сразу сообразив, о чём тот вообще толкует. Потом кивнула:

– Да, подождите немного.

Он ещё что-то сказал, но тихо, она не расслышала сквозь гулкий стук собственного сердца, что грохотом стоял в ушах и никак не желал смолкать.

Глава 33

Наверное, впервые Ремир ехал в родной офис и волновался, как мальчишка.

Накануне, когда распорядился перевести Горностаеву в приёмную, всё же сомневался: правильно ли?

Во-первых, что она в этом смыслит? И вряд ли Алина обучит её чему-то за день. Во-вторых, и перед самой Полиной как-то неловко, что ли. Сразу ведь догадается, что к чему, а это всё же выглядело несерьёзно со стороны. И ещё сочтёт, чего доброго, что он вот так к ней подкатывает, что совсем ни в какие ворота. Ну и в-третьих, сможет ли он думать о работе, зная, что она в двух шагах?

В общем, сомнения покоя не давали, он даже Максу не признался, тот засмеял бы его, гад. И точно бы сказал: что эта идея – бред. Да он и сам подозревал, что бред. Но охота пуще неволи.

А вот теперь ехал и волновался, предвкушая. Почему-то такое ощущение возникло, будто она в некотором смысле стала принадлежать ему. Почему так – объяснить и сам не мог, но ощущение это ему нравилось. Она, конечно, и вчера просидела в приёмной почти весь день, но это не то. Она там была не одна, и он почти всё время отсутствовал. Но сегодня…

Порядок, конечно, полетел к чертям с первой же минуты.

Ну что ж, чем-то всегда приходится жертвовать, сказал он себе. Что он двери себе сам не откроет, или кабинет не сможет проветрить? Всё это такие мелочи по сравнению с тем, что она под боком.

Правда, кофе хотелось сильно – тут уж привычка. Но решил, что потом ей об этом скажет, а пока можно и в кофе-бар спуститься. Однако в кофе-бар тоже вырваться не удалось – все звонки Полина бездумно переводила на него. Там уж не до кофе было, он и письма-то в электронной почте прочитывать не успевал. Один звонок поступал за другим.

«Она издевается, что ли, надо мной?», – недоумевал.

Потом вдруг принесла-таки кофе. Хотя какой это кофе?! Ещё и сунула чашку с этой бурдой ему под нос, прямо на рабочий стол, где документы, где всё. А ведь рядом стоял журнальный столик, специально для этого предназначенный. Но нет.

Он аж опешил и забыл, о чём и с кем говорил.

Потом заявился Макс, и начались, как и ожидалось, насмешки:

– Оу! Посадил девочку поближе к комиссарскому телу.

– Она там и вчера сидела.

– Да? Вчера я её проморгал... Но ты молодец! Только ты ещё окно проруби в стене, чтобы всё время видеть…

Сильно изгаляться Максу тоже не удалось – и его постоянно на полуфразе обрывали звонки, будь они не ладны.

– Слушай, – попросил Ремир, – скажи ей, чтобы она вообще больше на меня ни одного звонка не перенаправляла. Это дурдом какой-то. У меня вся работа встала.

– Так сказал бы сам.

– Ну…

– Лааадно, – ухмыльнувшись, протянул Макс и вышел.

Звонки и вправду прекратились. Но он уже был весь на взводе – столько времени потратил впустую, когда дел, как всегда, невпроворот.

Конечно, надо было сразу сказать, но, если уж честно, то он не знал, как с ней заговорить после их последней встречи в больнице. Каким тоном, какими словами. Ведь он фактически признался ей в чувствах, а она – в том, что у неё этих чувств к нему нет…

***

В приёмной «Транснефти» на него воззрились с удивлением.

– Бориса Петровича сейчас нет на месте. Ваша ведь встреча назначена на четыре, – недоумевала секретарша.

– Как это на четыре, когда на два? – нахмурился Ремир.

– Прошу прощения, но нет, на четыре.

Обескураженный, он вышел, набрал приёмную «Россвязьнадзора». Да, там его ждали к двум. Сухо сообщили, что так и быть, подождут ещё минут двадцать.

Но какие двадцать минут?! Здание «Россвязьнадзора» находилось на другом берегу Ангары. Тут даже при беспробочном варианте на предельно допустимой скорости ехать в два раза дольше.

Всё равно рванул, но, конечно же, опоздал. Ещё и россвязьнадзоровская секретарша посмотрела на него, как на разгильдяя-двоечника. Ну или будто он лично её своим опозданием оскорбил. Впрочем, ему до неё вообще никакого дела не было. А вот плохо, даже очень плохо то, что шеф её уже успел куда-то отчалить, а новой встречи добиваться – дело долгое и муторное.

Злой, как чёрт, он вернулся в «Транснефть», и, хотя там всё прошло гладко, настроение осталось испорченным.

Ехал обратно в тяжёлом молчании. Коля, водитель, молчал в унисон. Даже когда его подсекали.

Ремир же негодовал про себя: вот зачем она так сделала? Нечаянно перепутала или нарочно? Вряд ли нарочно. Но ведь и написала ему, и потом ещё позвонила, напомнила. Неужто она такая… несообразительная?

Видит бог, каких усилий ему стоило сдерживаться. Да он и сотой доли не высказал ей из того, что выдал бы любому другому за подобное. А она всё равно расплакалась. У него аж вся злость сразу пропала. Сам не ожидал, что её слёзы вдруг так на него подействуют. И извинился, а всё равно не по себе – в груди печёт, и даже «Россвязьнадзор» из головы вылетел.

– Твоя там вся заплаканная, – заглянув, сообщил Макс.

– Это я её, – буркнул Ремир.

– Уже? – усмехнулся он.

– Да она время перепутала. Ну я и прошляпил встречу с «Россвязьнадзором» из-за неё.

– В смысле, перепутала? Там же всё в график на неделю вперёд Алина заносит. Стоп. Может, Алина переставила? Приготовила тебе такой сюрприз, чтоб не забывал.

– Да неееет. Алина сроду никогда ничего не путала.

Макс молчал с издевательской ухмылкой.

– Хочешь сказать, что специально? Да ну! Зачем ей это?

– Я ж всегда говорил, что у неё на тебя виды. И предупреждал, что добром это не кончится. А ты ещё свою любовницу в её хозяйство привёл. Кому такое понравится?

– Она не любовница!

– Да? А как теперь называется, когда люди друг с другом спят, но не женаты? – глумился Макс.

Когда он ушёл, Ремир решил и в самом деле проверить электронный органайзер. Как-то не верилось, чтобы Алина, его верная и исполнительная секретарша, смогла отважиться на такую глупую пакость.

Оказалось, смогла.

Неприятно, конечно, стало, досадно. Не ожидал он от неё такого. И перед Полиной вдвойне неудобно, спустил на неё собак за чужие грешки.

Думал, что она обидится на него, но нет. Когда прощались, улыбнулась ему. Не деланно там как-нибудь, а совершенно искренне и тепло. Ещё и спросила, когда он из командировки вернётся. Будет ждать или просто для проформы поинтересовалась? Хотя ей положено знать и спрашивать. И пусть. Зато улыбалась ему по-настоящему…

***

Обычно в таких командировках Ремир оставался на ночь в какой-нибудь гостинице. Давал водителю как следует выспаться перед обратной дорогой.

Он и сейчас жалел Колю – тот всю ночь за рулём был, поспал от силы часа два, пока Ремир решал производственные вопросы, – но уж очень хотелось назад. Ещё и выходные впереди.

Поэтому решил: «Поедем. Дела у меня там очень важные. В понедельник дам отгул».

А Коле что? Он привык, что с боссом не поспоришь, что раз надо, значит, надо.

И хотя Ремир прекрасно понимал, что так нельзя, что оба очень рискуют, ведь и сам больше суток не спал, а всё равно рвался домой. Ещё и на трассе гнать заставлял вовсю – так хотел успеть до конца рабочего дня.

Приехал – лишь убедился, что она на месте, и сразу в душ. Смыть скорее дорожную пыль, одеться в свежее, ну и хоть мало-мальски взбодриться.

О ней он, конечно же, думал и когда ехал туда, и когда ехал обратно. Когда обратно – особенно. Переживал, что не застанет, а потом два дня терпеть… При этом ни о чём таком не думал, просто увидеться бы перед выходными и всё.

Пока принимал душ, прикидывал в уме, с каким вопросом можно к ней подойти, о чём хоть немного поговорить. И уж точно не предполагал, даже представить себе не мог, что, выйдя из душа, обнаружит её здесь, прямо перед собой.

Сначала она смутилась, и смутилась-то волнующе, у него аж в груди ёкнуло. Ну а потом посмотрела так, что он сразу забыл обо всём. Ни единой мысли не осталось. Всё, вообще всё, стало абсолютно без разницы. Абсолютно. Почувствовал её голой кожей и аж ошалел – как же давно и как сильно этого хотел. Живот от возбуждения мгновенно свело острым спазмом…

Сквозь вязкий туман, заполонивший голову, голос Макса прорывался, как назойливая помеха. Как же он не вовремя явился!

Полина убежала, а сам он привалился спиной к стене, пытаясь остыть, отдышаться, прийти в себя. Потом надел чистую рубашку и вышел в кабинет, где его поджидал, умирая от нетерпения, Астафьев.

Издёвки Макса Ремир вообще не воспринимал. Не просто игнорировал, а даже не улавливал. Потому что в голове царил гул, а перед мысленным взором до сих пор стояли глаза её зелёные, чуть затуманенные, с поволокой, изгиб нежной шеи, приоткрытые губы. Хоть Полина и ушла, а ему и сейчас ни до чего дела не было.

Максу, видать, наскучило дразнить его, когда нет ответной реакции. Заговорил о делах рабочих, втолковывал что-то про Анчугина, про какую-то проблему с допуском на один из объектов.

– Давай сам, а? Я вообще не в состоянии. С ног валюсь. Я сутки не спал.

– Что-то я не заметил, чтоб ты был вялый, – криво улыбнулся Макс.

– Короче, разберись с Анчугиным сам. Я всё, я домой.

***

Но и дома Ремир покоя себе не находил. Какой уж тут покой? Эта сцена в комнате отдыха, этот сорвавшийся поцелуй совсем, казалось, лишили его рассудка. Ну как так? Всё, что было важно, что занимало всю его жизнь, теперь померкло настолько, что даже думать ни о чём не хочется. Как будто то всё было какое-то ненастоящее, суетное, мелкое.

А вот она ни на секунду не шла из мыслей. И внутри как будто всё туже и туже пружина закручивалась. Это уже не наваждение, это одержимость какая-то.

Совсем поздно к нему заскочил Макс.

– Ты один? – спросил, стреляя по сторонам любопытными глазами.

– Ну а с кем? – удивился Ремир.

– Ну а с кем? – передразнил Астафьев. – С нелюбовницей, конечно. Я думал, вы прямиком с работы поедете доделывать начатое.

Ремир посмотрел на него с укоризной, но промолчал.

– Что, Ремчик, не вовремя я сегодня нагрянул, да? Обломил вас, – с понимающей улыбкой констатировал Макс. – Ну, извиняй. Я и подумать не мог. Ты же вечно: на работе нельзя! На работе нельзя! Ты в следующий раз тогда говори так: на работе нельзя никому, кроме меня.

– Да перестань ты, это случайно вышло. Стечение обстоятельств.

– Угу, знаем мы это твоё стечение, – веселился Астафьев. – На корпоративе тоже стечение было? Может, ещё когда, да я не в курсе?

– Да какой ещё? Вот тогда на корпоративе и всё. Ты чего пришёл? – начал сердиться Ремир.

На подобные вещи он вообще не любил разговаривать, а уж тем более в таком насмешливом ключе.

Макс, почуяв, что скоро перейдёт грань дозволенного, сменил и тон, и тему. Завёл про какие-то объекты, на которые надо получить допуск, про всевозможные препоны и прочую скукотищу. Ремир честно пытался сосредоточиться и вникнуть, но не получалось. Ничего не лезло в голову. В конце концов, он сдался:

– Макс, давай потом, ну или сам? Не хочу сейчас про это. Не могу.

Астафьев, вздохнув, поднялся.

– Ладно, Ромео, справлюсь сам. Отсыпайся, видок у тебя и впрямь неважный.

***

В субботу Ремир проспал почти до обеда, ну а с обеда просто слонялся по огромной пустой квартире. Несколько раз подходил к телефону, даже порывался позвонить, но отбрасывал. Что он ей скажет? Привет, как дела? Это тупо. А больше вообще ни одной мысли не приходило.

Впервые он позавидовал Максу – у того никогда не возникало проблем, как вести себя с девушками. Даже с незнакомыми запросто находил общий язык. Вообще-то, Ремиру не очень-то и важно было сейчас, о чём именно с ней разговаривать. Лишь бы голос её услышать, почувствовать, что она как будто с ним, пусть и на расстоянии.

Если он и за день весь истомился, то к вечеру, когда чувство одиночества обычно обостряется, и вовсе тоска стала непереносимой.

«Всё-таки позвоню», – решил наконец. В сотый раз взялся за телефон, нашёл её в списке контактов, но тут же сбросил. Набрал службу такси.

Когда подъехали к её дому, посмотрел на часы – десять вечера, начало одиннадцатого.

«Не поздновато ли для гостей? – тотчас забеспокоился Ремир. – Всё равно поднимусь. Выставит так выставит».

Он расплатился и отправился искать нужный подъезд. Дом был старый, двор – колодцем со сквозными арками. Посреди – детская площадка. Одну из скамеек на площадке облепила местная молодёжь. Парни, девчонки. Они курили, пили пиво из банок и трепались о какой-то дикой мути, время от времени прорезая двор хохотом.

Ремиру нужна была шестнадцатая квартира, это он знал – всё остальное не помнил. Слишком поспешно в прошлый раз убегал. Но на подъездах, как назло, не было никаких табличек. И двери у всех железные, не прорвёшься. С какой тут стороны вести отсчёт – непонятно.

Он уже собрался подойти к молодёжи за помощью, когда на балкон второго этажа вышел мужик покурить.

– Где шестнадцатая квартира? В каком подъезде? – спросил Ремир мужика.

Тот флегматично махнул рукой, указав зажжённой сигаретой на соседний подъезд. Теперь оставалось дождаться, когда кто-нибудь выйдет или зайдёт. Но тут, к счастью, свезло – и пяти минут не простоял, как замок пиликнул и на улицу вышел парень с собакой.

Перед её дверью на втором этаже он остановился, вдруг заробев. А если она не одна? Мало ли… Он толком про её личную жизнь ничего не знает. Да нет, тут же успокаивал себя. Коля говорил, что больше никто из больницы её не встречал. Но Ремир всё равно напряжённо прислушался.

Потом подумал, что надо было хоть в магазин заехать. Купил бы торт, конфеты, вино… В гости же с пустыми руками не ходят.

В гости и ночами без приглашения не ходят.

Может, съездить в какой-нибудь круглосуточный супермаркет?

Нет, пока ездит, будет совсем поздно…

Внизу хлопнула подъездная дверь – возвращался парень с собакой.

Это ж сколько он тут стоит, мнётся, сам с собой спор ведёт?

Ремир нажал кнопку звонка и напряжённо замер.

Глава 34

Чем бы Полина ни занималась, что бы ни делала, всё равно так и видела перед собой жгучий взгляд Ремира, полный безудержного желания. От одного этого взгляда сладко ныло внутри, а были ещё прикосновения его рук, его тела, сбившееся дыхание...

Если бы Максим Викторович не возник в тот момент, она бы за себя не поручилась. Да что уж скромничать – не поручилась она. Если вон стоит только вспомнить, и сердце заходится. А если совсем честно, то она даже представляла себе, как бы оно всё случилось, не появись Астафьев. Эти нескромные фантазии и будоражили, и вгоняли в краску.

Сомнений, вообще-то, тоже хватало, куда без них? Вдруг ему от неё только это и надо? Тогда ведь сбежал. Ну и… мог бы всё же позвонить. И позвонил бы, конечно, если б хотел. Но не звонит, значит, не хочет…

Но с другой стороны, он же столько всего для неё сделал, просто так, даже после того, как она ему отказала. А она ему и спасибо-то толком до сих пор не сказала.

Полина поймала себя на мысли, что с нетерпением ждёт понедельника. Кто бы мог подумать!

С Сашкой – у той же строгий режим – Полина привыкла ложиться рано. Но что с пятницы на субботу полночи промаялась, что теперь – легла, а сна ни в одном глазу, и сердце гулко стучит в ушах. Когда уже оно успокоится?

Ещё и как назло местная компашка на площадке засела – гоготали на весь двор, и наверняка просидят так до рассвета. Прогнать бы их, но связываться не хотелось. Не то чтобы она боялась эту мелкую гопоту – почти всех из них знала лично, а один, Семенцов, в своё время даже с признаниями к ней подкатывал и, получив отворот, вполне достойно его принял. Просто настроения не было. Её томили совсем другие чувства, далеко не боевые. Так что борец за порядок и покой во дворе из неё сейчас получился бы никудышный.

Полина взяла ноутбук. Решила почитать что-нибудь из классики, чтоб сморило. Открыла наобум Гончарова, но, не прочитав и пары абзацев, свернула страницу. Забила в гугл Ремир Долматов, нашла тот самый снимок, где он расслаблен и благодушен. Посмотрела на черты его, на взгляд мечтательный, и так сердце защемило в груди…

Сто раз она пыталась воскресить в памяти того мальчишку, которого они дразнили в лагере Маугли, но лицо его стёрлось, запомнились лишь горящие чёрные глаза. Ну и нрав. В те годы ей он казался неинтересным только потому, что был её младше, тогда как она даже на ровесников взирала с тоской и пренебрежением. Хотя что-то всё-таки и тогда её в нём зацепило, ведь она по-настоящему страдала из-за случая в сарае…

Прилив воспоминаний нарушил звонок в дверь. Полина отложила ноутбук, накинула халатик. Недовольная пошлёпала в прихожую. Одиннадцатый час – какие могут быть гости?

Наверняка это кто-нибудь из этой развесёлой компашки, хотя бы тот же Семенцов. Они вообще имели такую дурную манеру: ломиться, когда им в голову взбредёт, чтобы, например, водички попросить или пятьдесят рублей занять.

Полина распахнула дверь и обомлела. Аж дыхание перехватило. Он! Ремир! Стоял на пороге и смотрел на неё так, что душу, казалось, мог выжечь дотла. С минуту оба стояли, не говоря ни слова, не в силах оторвать взгляд. Затем Полина будто очнулась, распахнула дверь пошире, тут же в смущении опустив голову и прикусив нижнюю губу.

Ремир выглядел непривычно: в тёмно-синей футболке-поло и голубых джинсах. Даже вместо начищенных чёрных туфель – серые конверсы. Такой неформальный Ремир будоражил её, конечно, ничуть не меньше, но чувствовала себя сейчас она немного свободнее. Потому что в привычном облике, лощёном и импозантном, она всё равно воспринимала его в первую очередь, как директора, даже там, в больнице. А вот такой он – парень да парень. Он даже выглядел так гораздо моложе.

Ремир тоже признал халатик. Оглядел её с ног до головы, сглотнул. Привалился плечом к стене и опять молчит. Молчит и смотрит так, как умеет только он. Так, что, в общем-то, и без слов чувствуешь всё, что чувствует он.

Но что ж он так долго молчит? Видимо, такая у него особенность – эти вступительные паузы. Впрочем, Полина его не торопила, просто наслаждалась моментом, хоть и глазам не верила – сам Долматов в её тесной прихожей субботним вечером. Абсолютно трезвый, кстати! Значит, не порыв, значит, обдуманно приехал.

Она невольно улыбнулась. А он нет, он вперился в её губы взглядом, но почти сразу сомкнул веки, на мгновение, и потом уже посмотрел в глаза, между прочим, с неожиданной серьёзностью. И выдал, как всегда, с места в карьер, без всяких экивоков:

– Ты мне нужна.

Глупое сердце восторженно подпрыгнуло, требуя ответить: «И ты мне». Но Полина изобразила непонимание:

– В каком смысле?

– В любом смысле, – тяжело ответил он. И взгляд его тоже стал тяжёлым. – Я хочу быть с тобой... Я очень сильно хочу быть с тобой. Постоянно… всегда…

Он отвёл взгляд, отвернулся к стене и заговорил разволновано, даже сбивчиво:

– Ты даже не представляешь, как сильно я хочу быть с тобой. Думаю о тебе всё время. Ни о чём другом думать не могу. Макс вон приезжал, про работу парил. А я ничего не понял, на всё плевать стало. Я тебя…

Он осёкся, посмотрел снова на Полину, посмотрел так, словно огнём обдал.

– Я даже жениться на тебе готов. Хоть сейчас.

Полина опешила. Признание его и ошарашило, и вскружило голову, и теплом всю душу заполонило. Но последняя фраза неприятно царапнула: даже жениться… Она, как фальшивая нота, портила его такую искреннюю и горячую речь. Если уж честно, даже обидно как-то стало.

– Если это предложение руки и сердца, то оно на троечку, – с деланной улыбкой ответила Полина, – с минусом.

И в ту же секунду она сильно, до ледяного холода по спине, пожалела о своей колкости. Он прожёг её убийственным взглядом, сжал челюсти, спустя пару секунд спросил:

– А как надо было? На коленях и с цветами в зубах?

Полина попыталась перевести всё в шутку, неумело, но отчаянно:

–Что поделать? Такова традиция…

Он не ответил, просто взглянул так красноречиво, что она и без ответа поняла все его мысли: «Я душу перед тобой сейчас всю вывернул, пусть неуклюже, пусть криво, но как умею, а ты только и можешь, что ёрничать…».

А затем развернулся и ушёл, хлопнув дверью. Просто взял и ушёл! Полина, остолбенев, таращилась на закрытую дверь, не в силах поверить, что он ушёл. Как же так? Кинулась, было, следом, но услышала хлопок подъездной двери, а бежать в халатике на улицу – это уж слишком.

Она выскочила на балкон, хотела окликнуть. Ведь нельзя же так! Разворотил ей всю душу, а теперь уходит!

Он, как назло, шагал так быстро, будто старался убежать от неё как можно скорее. За каких-то несколько секунд, что она мчалась из прихожей на балкон, он уже успел пересечь половину детской площадки, направляясь к дальней арке.

– Ремир! – позвала.

Но он даже не услышал, наверное, сквозь гогот местной шпаны.

«Телефон!», – сообразила она. Можно ведь ему позвонить!

Полина, было, повернулась, чтобы уйти с балкона, как вдруг увидела, что Ремира нагнали двое из компашки. Затем подбежали ещё трое и Семенцов среди них.

Она тотчас напряглась. Чего они к нему прицепились? И он… ну шёл бы дальше, зачем на всякую шелупонь внимание обращать. Но нет, остановился, нрав-то куда денешь? И явно они не просто беседовали. Хотя слова до Полины не долетали, только отдельные возгласы.

А потом вспыхнула драка, самая настоящая, дурная и мерзкая драка. Все те из местных, что сидели на скамейке, тоже сразу подорвались. Полина метнулась с балкона в комнату, схватила на ходу Сашкину скакалку, на которой ту заставляли прыгать в центре реабилитации, и бегом во двор.

Ремир отбивался и умело, и даже красиво, но толпой его всё равно повалили на землю. Образовалась куча мала. Полина припустила со всех ног. Кого-то она с разбегу хлестанула скакалкой по спине, услышала забористый мат. Снова взмахнула, попала куда-то кому-то не глядя, затем выцепила взглядом Семенцова. Завопила, что есть мочи:

– Семенцов, сволочь, прекратииии!

И тот замер, и все остальные как по цепной реакции. Уставились на неё, разъярённую, в халате, со скакалкой.

– Ты чего, Поль?

– Не смейте его трогать! Что вы за люди-то такие?!

– Кого? – не догадался сразу Семенцов. – Вот его, что ли? Этот фраер двух наших пацанов в том месяце изувечил и телефоны у них хотел подрезать.

Но Полина его оттолкнула, не слушая, подбежала к Ремиру, опустилась на колени. Сволочи! Ну какие же сволочи!

Долматов, стиснув челюсти, тяжело приподнялся, опершись на правый локоть.

Полина бегло, с беспокойством его осмотрела. Волосы встрёпаны. На светло-голубых джинсах грязь, но плевать на грязь. Губа рассечена. На скуле наливается гематома.

– Поль, этот фраер, что ли, твой дружок? – пробубнил за спиной Семенцов.

– Сгинь, а? – зло бросила она через плечо, а потом уже Ремиру: – Ты как? Вы как?

Семенцов с дружками как-то незаметно удалились.

Ремир перевёл на неё взгляд. Попытался привстать, но вдруг откинулся на спину, явно напоказ, и руки за голову заложил. Посмотрел из-под полуопущенных ресниц.

– Я как? – Он слизнул капельку крови с разбитой губы. – Я лежу у твоих ног, как ты и хотела. Что теперь скажешь? Накинешь балл?

Полина выдохнула с заметным облегчением. Страх, отчаяние, тревога – всё это вмиг стихло.

– То есть это всё-таки предложение? – спросила она, не в силах сдержать ликующую улыбку.

– А то!

– Это самое оригинальное предложение, скажу я вам!

– Ну, так и мы незаурядны. Главное, какой будет ответ? – Он хоть и шутил, а смотрел на неё серьёзно, даже напряжённо.

– Ну, как можно отказать такому незаурядному? – ласково, полушёпотом ответила она, еле сдерживая порыв радостно, по-девчачьи рассмеяться, а то и издать возглас вроде «уиии!».

И напряжение в его глазах тотчас спало…

Глава 35

Вот любят же женщины лечить и подлечивать. Просто хлебом не корми. Но Ремир терпел, раз любят – пусть. К тому же это неожиданно ему понравилось. Нет, в самих манипуляциях мало что приятного, конечно, кое-где и даже болезненно, но от её заботы он просто млел. Покорно поворачивался, куда надо, подставлял все места, как велела Полина. Кряхтел и морщился для драматизма, пока она обрабатывала ссадины, но на самом деле блаженствовал, как, наверное, никогда прежде.

Сколько раз за жизнь свою был битым, никто никогда его так не обихаживал. Мать – вообще неизвестно, замечала ли все те побои. Макс только ободрял: крепись!

А Полина… она так ласково втирала мазь в набухшую скулу, так осторожно промокала ваткой с перекисью разбитую губу, а когда она, помазав йодом ободранный локоть, начала вдруг дуть, нежно, у него чуть крышу не снесло. Аж слова в горле комом встали. Да пусть его хоть каждую неделю мутузит местная шпана, если потом такие процедуры…

К слову, тех пацанов он даже не вспомнил сначала, просто вскипел от того, что они пытались ему предъявлять какую-то чушь. Может, и не чушь, но его волновало в тот миг кое-что поважнее, потому он их попросту послал, не дослушав. И искренне опешил, когда на него стаей набросились эти малолетки. Попытался, конечно, и блокировать, и атаковать, но их слишком много вдруг оказалось, не получалось держать всех в поле зрения. Да и совершенно не собран был, если уж честно.

А потом кто-то сзади подсёк его стальным прутом, он рухнул на землю. И поначалу даже не мог подняться. А когда Полина, точно яростная Валькирия, орудующая хлыстом, набросилась на шпану, Ремир по-настоящему перепугался. Вдруг они сейчас её обидят, а он тут как каракатица…? Но они, к счастью, почти сразу рассосались.

Стыдно было, конечно, валяться при ней в грязи, стыдно, что какая-то мелочь дворовая его уделала. А как ковылял до неё, опираясь на плечо Полины, вообще вспоминать не хотелось. И заключительным пунктом сего позорного списка: на глазах у прекрасной дамы он остался в одних боксёрах, потому что джинсы и футболку она велела снять, забрала и закинула в машинку. А ничего подходящего мужского в её доме не нашлось.

Да уж, не таким он хотел предстать перед ней. А потом подумал – да плевать. Всё это вообще не имеет никакого значения по сравнению с тем, что она согласилась… Согласилась быть с ним, и не просто сейчас, а вообще. Значит, не перегорело?

Это он и не замедлил спросить. Полина непонимающе взглянула на него:

– Что не перегорело? – она отвернулась от него и принялась собирать с журнального столика флакончики и тюбики, складывая всё это в аптечку.

Но Ремир успел заметить, как порозовели её скулы, а в глазах промелькнуло смятение.

И это её он когда-то считал распутной?! Если она, хоть и велела ему раздеться, даже смотреть стеснялась. Обрабатывая ссадины, она так старалась не опустить взгляд ниже подбородка. Синяк на задней части бедра – след от прута – и вовсе предложила помазать самому.

В общем, смущалась. И от того, что она смущалась, Ремир странным образом наоборот чувствовал себя увереннее.

– Сама знаешь, что, – не сдержал он довольную улыбку.

Под его пристальным взглядом она занервничала, поспешно поднялась с дивана, прихватила пластиковую аптечку и, ничего не ответив, вышла из комнаты.

Он тоже встал с дивана и, уже совсем слегка припадая на ушибленную ногу, последовал за ней. Аптечку она, видимо, хранила в ванной, потому что выскочила оттуда в тот момент, когда Ремир добрался до тесного, полутёмного коридорчика и, опираясь на стену, остановился. И хотя увидеть его Полина не ожидала, и в первое мгновение вздрогнула, взволнованно встрепенувшись, потом как будто расслабилась, словно заранее сдалась. Даже во взгляде её читалось: что бы сейчас ни случилось – пусть.

Ремир же, вообще-то, ни о чём таком не думал, то есть о таком он думал постоянно, но чаще абстрактно, в целом. А именно сейчас на него вдруг накатил задор: вытянуть из неё хоть какое признание.

Да, она согласилась, рассуждал. Это невероятно, немыслимо, изумительно. И можно самому додумать и сделать выводы. Но теперь этого уже вдруг стало мало. Хотелось чуть большего. Или не чуть. Пусть скажет, думал. Особенно про "перегорело или нет" очень хотелось услышать, узнать наверняка.

Но поймав её взгляд, он и сам замер. Дыхание вмиг сбилось. Все мысли, вопросы, слова исчезли. Проскочила невидимая искра, и тело тотчас отозвалось, полыхнуло жаром. И жар этот в долю секунды охватил всего, до самых кончиков пальцев, пронёсся током по венам, ударил в голову и сосредоточился, стремительно нарастая и пульсируя, в паху.

Он поймал её руку, одним движением притянул к себе, прижал крепко, тесно, чтобы всем телом, каждым доступным сантиметром ощутить её, тонкую, хрупкую, податливую. Уловить её частое дыхание, её дрожь, отчего возбуждение достигло такого пика, что стало совершенно нестерпимым. Оно било разрядом от малейшего движения, неистово рвалось наружу. И эти губы её манящие… Он мечтал о них так долго, мечтал ещё вчера, грезил, тосковал, а сегодня – они его. Впился с жадностью, и в голову шибануло так, что едва не задохнулся. Оторвался на миг, чтобы приникнуть к шее. Запах её тёплый как дурман окончательно сносил остатки разума. Ремир нетерпеливо сбросил её халатик, провёл губами дорожку от плеча к ложбинке на шее. Совсем слегка прикусил тонкую, нежную кожу, тотчас ощутил, как по её телу прокатилась волна, уловил судорожный вздох, и его как прорвало. С губ слетело отчаянное: «Люблю». А затем он рывком подхватил её, прижав спиной к стене. Боль в ноге тут же зло напомнила о себе, но ничуть не умерила пыл, наоборот, лишь обострила ощущения до предела, а потом… потом и вовсе затерялась. Судорога в её теле и рваный всхлип отозвались вспышкой оглушительного, до боли острого оргазма.

– Можно было и на диване, ты же… как ты? – прошептала Полина ему в плечо, когда их дыхание чуть выровнялось.

Её губы приятно щекотали кожу. Сам же он уткнулся в её макушку и никак не мог надышаться этим запахом.

Позже был и диван, конечно. И разговоры до середины ночи, и воспоминания, и слова сожаления и прощения, и обещания, и даже планы. И снова поцелуи, нежные, горячие, беспорядочные. И губы, и руки, и жаркое дыхание в унисон, и безотчётные признания… взаимные.

– Значит, всё-таки не перегорело? – припомнил Ремир спустя несколько часов. Повернулся к Полине, приподнявшись на локте. – Ну, скажи же! Знаешь, как я мучился?

– Ты прости, что я так сказала, – помолчав, ответила она. – Не знаю даже, что тогда было. Наверное, перенервничала из-за Сашки, вот всё и стало как-то… В общем, прости. И нет, не перегорело.

Ремир откинулся на спину, довольный.

– Кстати, – вспомнил чуть погодя, – у меня есть на примете одна медсестра высококвалифицированная. Нежная, заботливая, ласковая и всё такое. Она сможет сидеть с Сашкой, пока мы на работе.

– В смысле – у тебя есть медсестра нежная, заботливая, ласковая? – Теперь уже Полина приподнялась на локте, возвышаясь над ним.

– Полина, – выдохнул он с улыбкой. – Мне её Макс подогнал, когда я болел, чтоб ухаживала. Но ничего такого, о чём ты подумала. Я даже не помню, как она выглядит.

Хоть и уснули они под утро, Ремир проснулся ещё и восьми не было. Нестерпимо хотелось пить. Осторожно, чтобы не разбудить Полину, он встал с дивана. Смущённо огляделся в поисках белья – неудобно было в первозданном виде расхаживать по чужой квартире. Нашёл, надел, привстал тихонько…

– Опять сбегаешь? – услышал за спиной голос Полины. – Носки не забудь, как в прошлый раз.

– Ах ты! – он плюхнулся рядом, поймал за запястья руки, склонился к самому лицу. – Мало мне Макса с его вечными подколками, ещё ты теперь…

– А не надо было сбегать!

– Не надо было, – выдохнул он ей в губы и накрыл поцелуем.

***

В воскресенье выяснилось, что джинсы и футболка Ремира, выстиранные накануне, были успешно позабыты в машинке.

Ремир позвонил Максу – ну в самом деле, не щеголять же весь день в неглиже, пока одежда сохнет.

Макс, к счастью, оказался в городе, а то ведь мог и умотать в какой-нибудь Хужир или Аршан с «котёночком». Правда, тот ответил на звонок раза с десятого. Но Ремир был настойчив и даже не обратил внимания на явно недовольный тон Астафьева.

– Макс, выручай!

– Что опять? – мученически протянул Астафьев.

– Можешь заехать ко мне и привезти сюда что-нибудь из одежды?

– Чего?! Из одежды? Это как понять? Сюда – это куда? – тотчас приободрился Макс.

– Сюда – это в Новоленино. Адрес скину эсэмэской. Привези джинсы какие-нибудь и футболку.

– Ты в Новоленино?! И без одежды?! – по голосу чувствовалось – Макса распирало просто. – Ну, давай, скидывай адрес. Считай, уже еду.

Макс нагрянул через час. Полина его встретила.

При виде Ремира, со следами вчерашней стычки с местной шпаной, да в одних боксёрах в придачу, глаза у него аж засветились, и брови подпрыгнули, и губы сами собой растянулись в улыбку.

Ремир понимал – только присутствие Полины сдерживает сейчас дикий шквал ехидных шуток. Но судя по лицу Астафьева, сдерживает с большим трудом, с огромным.

– Тебя кто так? За что, когда и где? – пристал сразу же.

– Да так, ерунда, – отмахнулся Ремир, и, стараясь сохранять невозмутимое лицо, взял у него пакет и скрылся в ванной, где оделся в привезённый Максом наряд.

Только вот гад не смог-таки обойтись без этих своих штучек – назло же выискал белую футболку с принтом-комиксом из жвачки «Love is…»! Подарочек незабвенной бывшей Наташи, над которым Макс ещё тогда напотешался всласть.

Полина, конечно, с удивлением уставилась на двух голых пупсов у него на груди, спрятавшихся за большим алым сердцем, поджала губы, явно сдерживая смех, но хотя бы никак не прокомментировала, уже спасибо. Затем, как радушная хозяйка, предложила чай или кофе, но и Ремир, и Макс оба в голос ответили: «Нет». Тогда она скромно присела в углу дивана.

Астафьев же переводил вопросительный взгляд с неё на Ремира, но объясняться с ним никто не спешил.

– Как минимум, – наконец заговорил Макс, – вы обязаны рассказать, что здесь происходит.

– Да ничего не происходит, – пожал плечами Ремир.

– То есть как – ничего? – возмутился Астафьев. – Ты меня выдёргиваешь из… Отрываешь, в общем, от дел. Просишь приехать. Я еду – ты же просишь. Нахожу тебя у твоей нелюбовницы, практически в чём мать родила, ещё и избитым… И ничего не происходит?

– Ты… – Ремир осёкся, бросил взгляд на Полину, та – на него, да с таким выражением, что он даже представить побоялся, что ей сейчас подумалось.

Ну не дурак ли Макс – такое ляпнуть?

– Что я? – подначивал Астафьев.

– Мы с Полиной… поженимся… скоро, – выпалил Ремир.

Астафьев несколько секунд таращился на обоих с изумлением и недоверием, а потом началось, посыпалось как из рога изобилия:

- Женитесь?! А, понял! Полина, так это ты его так? Рем, так вот кто тебя избил? Так и вижу – женись, гад, бамс. – Макс изобразил хук. – Ну хоть, скажи, долго держался? О! И одежду твою сожгла, чтоб не в чем было смыться? Стоп, я видел у тебя фофан знатный на ноге. Она и ноги переломать хотела, чтобы не сбежал?

Ремир-то привык к подобным шуточкам, но боялся, что Полина неправильно поймёт. А она, сначала, правда, слегка опешив, рассмеялась.

А разошлись и вовсе на тёплой ноте, Астафьев от души нажелал обоим всякого: и пошлостей, и прочего счастья.

От Полины Ремир уезжал ночью, уговаривал поехать с ним, не хотелось расставаться.

– Я так не могу, завтра же на работу! Мне надо готовиться. У меня, знаешь ли, такой строгий директор…

– Да нормальный у тебя директор, – удивился Ремир, но уступил. – Ладно, тогда увидимся завтра.

А утром мчался в офис вот уж точно, как на праздник. Влетел в приёмную – она там. Глаза вскинула, в них – радость плещется, искрится. Аж дух перехватывает.

Вместо дежурного «здравствуйте» он обогнул стойку, урвал поцелуй и, вдохновлённый, отправился к себе. Работа, чёрт бы её побрал, работа...

Перед тем, как зайти в кабинет, оглянулся:

– Кофе не надо, давай лучше в бар в обед спустимся?

– Как скажете, Ремир Ильдарович, – тепло улыбнулась она.

Астафьев, конечно же, между делом заглядывал к нему не раз. О серьёзных делах вроде бы говорил, но и от насмешек никак не мог удержаться. Но Ремир на все его подколки лишь благодушно улыбался.

– Ты выпил, что ли? – обескураженно спрашивал Макс – обычно ему так нравилось вгонять его в краску, а тут…

На обед, как и договаривались, никуда не поехали, спустились с Полиной в кофе-бар.

При каждом удобном случае Ремир норовил украсть её поцелуй, вот и в лифте тоже. И плевать, что там камеры. Кто эти записи смотрит, кроме Анчугина? А ему по штату не положено чесать языком. Зато те, кто почесать языком любят, уж собрались в кофе-баре за бурным обсуждением новости дня: директор явился побитый!

– Вот если честно, девочки, нисколько не удивляюсь, с его-то замашками! – призналась Инга Миц из бухгалтерии. – Донарывался называется…

Остальные на неё зашикали, потупили глаза. Она оглянулась, увидела за спиной Ремира и её аж перекосило, бедную. Ремир усмехнулся про себя, а затем, ошарашил дам окончательно: улыбнулся им, пожелал приятного аппетита и, приобняв Полину за талию, повёл её к дальнему столику.

Обедать в местном баре – это, конечно, не дело. Ну какой это обед – сэндвичи и бургеры? Но изредка можно, а главное, приятно было созерцать вытянувшиеся лица местных кумушек.

– Приятного аппетита, Полина, – промолвил он, многозначительно взяв её пальцы, прекрасно зная, что все за ними наблюдают. – Вот увидишь, отныне на тебя никто даже взглянуть косо не посмеет… А после работы поедем ко мне. Что? Мы же у меня будем жить. У тебя ведь… вдруг опять меня побьют, и тебя со скакалкой рядом не окажется.

– Ну, ладно, ладно, с таким аргументом и правда не поспоришь, – улыбнулась Полина, – ты ведь мне целый нужен…

ЭПИЛОГ

Спустя полгода

Пассажирский Боинг сделал очередной вираж над взлётной полосой и вновь набрал высоту.

Шасси опять не вышло. Какая-то неисправность с передней стойкой, и теперь самолёт нарезал круги над ночным городом, вырабатывая топливо. Кружил с безуспешными заходами уже пятьдесят минут, которые по ощущениям растянулись до бесконечности.

Командир экипажа призывал сохранять спокойствие, заверяя, что это, в принципе, хоть и внештатная ситуация, но довольно частая, и вообще у них всё под контролем.

Однако среди пассажиров мало-помалу назревала паника. Кто-то всхлипывал, кто-то рыдал в голос, многих тошнило. Самых нервных успокаивали стюардессы с лицами каменными и невозмутимыми, как у индейских вождей.

Свет в салоне приглушили, чтобы глаза смогли привыкнуть к темноте в случае аварийной посадки.

Ремир сидел у окна и с лицом, таким же непроницаемым, как у стюардесс и индейских вождей, смотрел в иллюминатор.

Внизу раскинулся родной Иркутск, мерцая мириадами огней. Где-то там был и его огонёк, куда он всей душой стремился. Там семья его, Полина, Сашка… Отчаянно, до рези в груди захотелось их увидеть, и от мысли, что, возможно, этого больше не случится никогда, сердце рвалось, обливаясь кровью.

Справа от него мирно посапывал мужичок средних лет, источая крепкий перегарный дух. Счастливец, набрался в токийском аэропорту ещё до вылета, а теперь спал и в ус не дул. И очевидно, будет спать, пока всё это так или иначе не закончится. Так или иначе...

Невзирая на уверения командира, на ум лезли неумолимые факты: авиакатастрофы в Ташкенте, в Подмосковье, в Ростове, в Тюмени, в Иркутске... Иркутск и вовсе журналисты окрестили «городом падающих самолётов».

Нет, думал Ремир, самое страшное – не погибнуть. Хуже всего тем, кто останется. Что будет с Полиной, если всё закончится плохо? Как она переживёт? Вон он бы… он бы не пережил.