Моя прелестная роза

Глава 9

Томас Фицджералд взял с собой дымящиеся кружки эля и направился в укромный уголок бара. В это дневное время гостиница бывала безлюдна, и можно с уверенностью предполагать, что тут их никто не потревожит.

Хотя живот у Стивена и побаливал, он все же привычно посасывал эль, раздумывая, что хочет сказать ему Томас. Может быть, выразит свое недовольство тем, что уж слишком горячо он обнимал его дочь на репетиции? Сжимая в объятиях необыкновенно желанную женщину, он старался чувствовать себя прежде всего актером, а потом уже мужчиной, однако не мог не сознавать, что это ему не вполне удается.

Торопясь избавить себя от заслуженной критики, он сказала:

— Извините, что я был не слишком любезен с Честерфилдом. Разговаривай я с ним помягче, возможно он успокоился бы и попросил прощения.

— Сомневаюсь, — Томас пожал плечами. — Говоря начистоту, я уже несколько раз подумывал, не уволить ли его. Получив от меня работу, сначала он был благодарен, но потом, видимо, решил, что ему сам черт не брат. Надо полагать, молочницы вскружили ему голову своим обожанием. — Актер тряхнул своей львиной гривой. — Но все же он соблюдал контракт. Не так-то легко найти замену в самый разгар театрального сезона, поэтому я хотел продержать его до конца года. Теперь мне надо подыскивать кого-нибудь другого.

— А до этого времени вам предстоит как-то обходиться без него?

— К сожалению, это повлекло бы за собой значительные трудности. Пришлось бы проводить больше репетиций; чаще менять реквизит и костюмы. — Помолчав, пожилой человек вкрадчиво сказал: — Все очень упростилось бы, займи вы место Честерфилда.

Стивен поперхнулся элем:

— Вы просто шутите?

— Ничуть. — Актер сделал широкий, размашистый жест. — Я знаю, что вы не питаете той страстной любви к театру, которая необходима актеру, чтобы он преуспел, но вы очень неплохо справляетесь со вторыми ролями и с ролями характерными. Никогда не теряетесь, очень быстро учитесь своему делу, это, заметьте, в наших обстоятельствах очень важно, а ваш голос обладает большой силой и диапазоном. Он почти так же хорош, как мой. Среди любителей такой голос встречается крайне редко.

Это неудивительно, подумал Стивен, есть много общего между исполнителем актерской роли и выступлением в палате лордов. Но ведь сезон может продолжаться еще много месяцев. Один Бог знает, сколько он еще продержится. За три недели, что прошли с тех пор как доктор Блэкмер поставил свой диагноз, он заметил небольшое, но достаточно ощутимое ухудшение.

— Извините, но, увы, я не могу принять ваше лестное предложение.

Томас вздохнул.

— Зная, что вы джентльмен, я, честно сказать, и не думал, что вы согласитесь. Но вам как будто бы нравится быть среди нас, поэтому я все же решил спросить. У вас есть одно большое преимущество — отсутствие этого проклятого актерского темперамента.

Стивен улыбнулся:

— Откуда же взяться проклятому темпераменту, если я не актер?

Томас усмехнулся, но тут же перешел на серьезный тон.

— Я знаю, что прошу вас о большом одолжении, но все же не могли бы вы заменить Честерфилда хотя бы до тех пор, пока я не подыщу ему замену? Думаю, на это уйдет не так уж много времени. Кстати, я получил письмо от друга из Северной Англии, он очень тепло отзывается о молодом актере по имени Саймон Кент, которому крайне нужна работа. Бейтс утверждает, что этот малый очень одарен и находится сейчас в трудном положении. Я сегодня же напишу и предложу ему работу до конца сезона. Но до его прибытия мне придется как-то изворачиваться. Вы знаете, как трудно с людьми в труппе. Отсутствие даже одного человека сразу же ощущается.

Стивен кивнул. Вот почему пригодились даже его скромные способности. По иронии судьбы Томас предлагал Стивену то самое оправдание, в котором он нуждался. Итак, домой он может пока не возвращаться, ибо должен, да, именно должен, помочь друзьям.

— Недели через две мне надо уехать, но до тех пор я буду с радостью вам помогать.

— Хорошо, хорошо. — Томас, весь сияя, осушил кружку с элем. — Только не соблазните мою дочь. Стивен оцепенел.

— Но вы-то, надеюсь, не думаете, что я увиваюсь вокруг Джессики.

— Конечно, нет. Все, у кого глаза не на затылке, видят, что вы увлечены Розалиндой. Что и говорить, вкус у вас неплохой. Каждый может оценить по достоинству красоту Марии или Джессики, и только человек более наблюдательный сумеет заметить, что Розалинда так же хороша, как моя жена и дочь. — По его лицу расползлась сардоническая улыбка. — Я должен поблагодарить вас за сдержанность. Конечно, моя маленькая Роза — женщина взрослая, но ее сердце было уже однажды разбито. Такое вполне может повториться.

«Спасибо, хоть мне приписывают сдержанность, — поморщился Стивен. — Любопытно, что успели заметить Томас и его жена».

— Поверьте, у меня нет ни малейшего желания как-то обидеть Розалинду. Мы оба сознаем, что нам следует избегать сколько-нибудь глубокой привязанности.

— Потому что приемная дочь бродячих актеров не заслуживает внимания джентльмена?

Стивен почувствовал, что он на грани срыва.

Вопрос был вполне обоснованный, потому что многие аристократы и в самом деле считали актрис соблазнительно легкой добычей. Как будто словом «актриса» можно хоть как-то описать такую женщину, как Розалинда.

— Вы же джентльмен, однако женились на обычной актрисе Марии.

— Слово «обычная» никак не подходит к Марии, — возразил Томас. Тут он запнулся, поняв, что его поймали на слове. — Извините. Я поступил не слишком тактично, высказав предположение, что вы заурядный лондонский повеса. Отцовские чувства не всегда поддаются объяснению.

«Пожалуй, пребывание в вольной актерской среде не очень хорошо на мне сказывается», — подумал Стивен, задавая вопрос, который ему явно не стоило задавать:

— Испытываете ли вы сколько-нибудь разные чувства по отношению к своей приемной дочери и родным детям?

— Когда девочка выросла у вас на глазах, когда вы слышали, как она смеется и плачет по ночам, кто бы ни был ее отец — она ваша дочь. Может быть, мы даже относились к ней с большей заботой, потому что она была такой крошкой. — Пользуясь несколькими каплями пролитого эля, Томас нарисовал тюдорскую розу. — Да еще и такой славненькой. Розалинда была совершенно необычным, до странности необычным ребенком. Иногда я даже думаю, что, если бы мы ее не приютили. Господь не даровал бы нам Джессику и Брайана. И это было бы большой трагедией. А ведь мужчина становится мужчиной, только когда воспитывает ребенка. — Он смущенно замолчал, затем прибавил: — Вы же знаете, мы, ирландцы, народ сентиментальным.

Стивен поднял кружку и произнес тост-экспромт:

— Возможно, но то, что вы с Марией нашли Розалинду, было для нее истинным благословением. — В его голосе появились печальные нотки. — Я только жалею, что между нами не могут быть более… прочные отношения.

— Стало быть, вы женаты, — с шумным выдохом проговорил Томас. — Честно сказать, так я и подозревал. Не забывайте об этом.

Пусть уж лучше думает, что он женат, чем узнает истинную правду.

— Поверьте, я не забуду, каково мое положение. Хотя они обо всем и договорились, Стивен не спешил уходить. Он впервые разговаривал с Фицджералдом достаточно долго, и это доставляло ему удовольствие. Он жестом велел хозяину наполнить пустую кружку своего собеседника, а затем спросил:

— Вы думаете, что Честерфилд в самом деле получил предложение от Королевского театра? Ведь это один из лучших английских театров.

Томас пожал плечами.

— Если они и приглашали его, то разве что на второстепенные роли. А ведь у меня он играл первые. Но скорее всего он солгал. В конце концов, в основе жизни каждого профессионального актера лежит не что иное, как ложь. Неудивительно, что на всех актеров смотрят с подозрением.

Джентльмен, решившийся стать актером, совершает резкую перемену в своей жизни. Какие мотивы, любопытно, могли руководить Томасом?

— Вы сказали, что в университете вас считали способным малым? Вы никогда не сожалели, что пожертвовали всем. выбрав актерскую стезю?

— Никогда, — не раздумывая ответил его пожилой собеседник. — Но я сожалею, что из-за меня пострадала Мария. Она могла бы стать одной из величайших трагических актрис. Как Сара Сиддонс. Выйдя за меня замуж, она закрыла себе дорогу в большие театры, ибо я органически неспособен уживаться с директорами театров, которые все, как один, идиоты и олухи. — Он усмехнулся, как бы издеваясь над самим собой. — Все, за исключением, естественно, меня.

Слегка улыбнувшись, Стивен покачал головой:

— Вы ничуть не уступаете ей талантом. Вы когда-нибудь пытались пойти на компромисс, чтобы достичь заслуженной славы?

Томас вздохнул:

— Пару раз пытался. Но через несколько дней неизменно оказывался на ножах со своим нанимателем. Возможно, не будь мой отец таким тираном, я был бы, вероятно, поуступчивее с театральными директорами. С другой стороны, будь он человеком разумным, я бы не оказался на сцене и не был бы лишен наследства, как это произошло.

В нескольких словах актер поведал о себе очень многое. Будучи и сам сыном отца-тирана, Стивен очень хорошо понимал, какую силу сопротивления это нередко вырабатывает. Но он выбрал путь покорности и отчуждения, а не открытого мятежа. Следует ли полагать, что он оказался благоразумнее Томаса или, может быть, просто проявил большую глупость? Если бы он чувствовал в себе актерское призвание, решился бы он убежать из дома, чтобы поступить в театр? Или несметные богатства и свойственное Ашбертонам чувство долга навсегда удержали бы его в заложниках?

На последний вопрос можно, пожалуй, со всей определенностью ответить да, ибо чувство долга, чувство ответственности прививалось ему с самого рождения. Но теперь он сильно раскаивался, что видел перед собой в жизни лишь одну-единственную цель, не видя миллиарда возможных других. Его брат, восстав, обрел собственную дорогу к счастью. У самого же Стивена не хватало смелости, силы воображения, чтобы понять, что у него есть возможность выбора. Может быть, приложив достаточно усилий, он смог бы сбалансировать чувство долга с какими-то своими интересами.

Но вот он умирает, и сознание исполненного долга — что-то вроде жидкой кашицы, если сравнить ее с тем пышным пиршеством, каким изо дня в день является жизнь Фицджералда. Он отхлебнул еще эля и вдруг ощутил вкус золы. Показалось, или так оно и есть на самом деле?

— Нелегко, верно, было организовать собственную труппу. Но вы смогли достичь очень редкой степени свободы.

— Да. — Глаза Томаса похолодели, он усмехнулся. — Я так мечтал о своем театре где-нибудь в Бристоле или Бирмингеме. Удобный дом, достаточно денег, чтобы обеспечить жене и детям хоть какие-то радости жизни. Я мог бы испытать все свои теории о реалистической манере игры, об исторических костюмах… — Его голос пресекся. — Но у меня никогда не было достаточно денег для этого, а еще лет через десять я стану слишком стар, чтобы сыграть какую-нибудь великую роль, кроме короля Лира. Как сказал Эдмунд, я стану жалкой развалиной и, сидя у камина, буду вспоминать обо всех своих неудачах.

Его лицо выражало такое типично театральное горе, что Стивен невольно рассмеялся:

— Вы сильно преувеличиваете. Такая уж у вас, правда, профессия.

Томас улыбнулся:

— Ирландцы очень любят жалеть себя. Я ведь прожил хорошую жизнь, играл замечательные роли, радовал своей игрой многих людей, и все это время рядом со мной — самая чудесная женщина на свете. Многие из моих учеников с успехом играют теперь в знаменитых театрах, значит, мои методы обучения не так уж плохи. К тому же у меня трое детей, которыми любой вполне мог бы гордиться. Так что памятник, можно считать, я себе воздвиг.

Боль острым ножом пронзила внутренности Стивена. Если считать, что дети — наше лучшее наследие, то он и тут потерпел неудачу. Конечно, он мог взять приемного ребенка, но это даже не пришло ему в голову, потому что только его собственный сын мог унаследовать Ашбертон, а он больше думал о будущем поместья, чем о состоянии своей души. А теперь уже слишком поздно. Он спокойно сказал:

— Вы оставляете после себя наследство, которым можно справедливо гордиться. — И поднялся на ноги, опасаясь, что, подобно ирландцу, может преисполниться самосострадания. — Надо пойти в театр, посмотреть на этот чертов герцогский костюм.

Томас допил кружку. Заметив, что Стивен не справился со своей порцией, осушил и его кружку.

— Жалко оставлять столько эля, — объяснил он. — Иду писать мистеру Саймону Кенту. Надеюсь, он окажется хотя бы вполовину хорош, как его расписывает мой друг Бейтс.

Кивнув, Стивен вышел из гостиницы. Но хотел он взглянуть не на свой костюм, а на Розалинду. Только ее солнечное тепло, доброта могли бы улучшить его хмурое настроение.

Идя по главной улице к театру, он не позволял себе думать, как страстно хочет ее видеть. И не только видеть.

После того как репетиция закончилась и все было приготовлено к спектаклю, Розалинда вышла из театра.

Она уже закрывала дверь, когда появился Стивен. Он шел своими большими свободными шагами. Господи, до чего же он хорош — широкие плечи, волосы, пламенеющие на солнце. Но он сильно исхудал за две недели, что прошли со дня спасения Брайана. Резко обозначились скулы. Должно быть, они перегружают его работой.

А может быть, она просто стала смотреть на него более внимательно? Она широко улыбнулась, надеясь в глубине души, что не выглядит запыленной и растрепанной, как обычно. Но что поделаешь, такая уж у нее работа.

Стивен остановился прямо перед ней. Его откровенно восхищенный взгляд говорил, что, если она и припорошена пылью, он этого не замечает.

— Когда вы улыбаетесь, Розалинда, кажется, будто восходит солнце, — сказал он. — Вы, должно быть, не впервые слышите этот комплимент.

Она улыбнулась, чувствуя себя польщенной, хотя, естественно, и не придала большого значения его словам.

— Общение с актерами придает вашему языку образность, мистер Аш. О чем с вами говорил папа? Стивен низко, по-театральному поклонился.

— Вы видите перед собой, мадам Калибан, новоиспеченного члена вашей труппы. Он будет работать с вами по крайней мере до тех пор, пока ему не подыщут замену. Ваш отец хочет нанять кого-то по рекомендации своего друга.

— Замечательно. — «Стало быть, Стивен побудет с нами еще неделю-другую». — Вы очень быстро разучиваете диалоги и великолепно справитесь.

— Я хотел выбрать себе костюм для вечернего представления. Неужели мне придется перебрать весь ваш гардероб, чтобы найти нужный?

Она знала ответ, но все же несколько мгновений помолчала, с удовольствием разглядывая его ладное тело.

— Вы наденете ту же мантию, в которой играли Тезея. Для человека такого высокого роста, как вы, у нас почти ничего нет, и этот костюм единственный достаточно нарядный для герцога Клаудио.

— О, — разочарованно вздохнул он.

И она тоже была разочарована, ибо это означало, что им не придется вместе искать костюм. Но неужели, чтобы побыть вместе, им нужен какой-то особый предлог? Они люди взрослые и вполне могут общаться друг с другом без каких-либо трудностей. Наверное, могут.

— Вы не хотели бы погулять со мной? — выпалила она. — Когда я приезжаю в Уитком, то обычно гуляю по дорожке вдоль реки.

Взглянув на нее с теплой улыбкой, он предложил ей руку.

— Очень заманчивое предложение.

Когда они направились к реке, он сказал:

— Возможно, ваша улыбка и не вполне напоминает восход, но в самой вашей природе есть что-то солнечное.

— По-моему, это вполне естественно. Я женщина удачливая и счастливая. У меня прекрасная семья, очень интересная работа. — Она усмехнулась. — Приятно к тому же сознавать, что, если бы не мои организаторские способности, наша труппа уже давно оказалась бы в бедственном положении.

— Но ведь на основе своей жизни вы вполне могли бы написать трагедию, — сказал он. — Вы сирота, подобранная странствующими людьми, которым приходится вести упорную борьбу за существование. Очень рано овдовели. Вынуждены участвовать в общем семейном деле. У вас весьма неопределенное будущее.

Она звонко рассмеялась:

— Возможно, вы и правы, но тут у меня есть своя версия. Не у меня одной неопределенное будущее, почему же я непременно должна выступать в роли трагической героини? Это не слишком-то благодарная роль.

— Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, какое это счастье — родиться веселой и доброй, всегда быть в хорошем расположении духа. И какое это несчастье — быть от рождения мрачным, даже если в жизни тебе сопутствует у дача.

— Вы правы — если обособиться от обычных жизненных проблем. Я всегда была счастлива, но в этом нет никакой моей заслуги. Мама говорит, что я всегда улыбалась, даже когда была маленькой замарашкой. — Она искоса взглянула на него. — А как бы вы определили свой характер? Как мрачный?

— Нет. Но во мне всегда воспитывали здравомыслие. Всякий деловой человек, втолковывали мне, должен иметь чувство ответственности, быть надежным. — И, посмеиваясь над самим собой, он добавил: — Еще он должен отличаться некоторой занудливостью.

Она рассмеялась, сжала его руку.

— Ну, занудой-то вас не назовешь. Вы, должно быть, пошучивали еще в детской. Правда, юмор у вас какой-то суховатый, но в его присутствии сомневаться не приходится.

— Верно. К счастью, немногие понимают мой юмор. Они дошли до тропинки, которая шла среди деревьев по берегу реки. Здесь, в этот жаркий день, царила относительная прохлада. Она глубоко втянула воздух:

— Как приятно пахнут деревья, цветы и травы. Я очень люблю позднее лето.

Стивен подобрал палый сухой лист и бросил в воду. Слегка покачиваясь, лист медленно поплыл вниз по течению.

— Начинается жатва. После того как зерно будет собрано, наступит осень. А там, и оглянуться не успеешь, уже зима.

Уловив печальные нотки в его голосе, она сказала:

— А затем наступит весна, и мир вновь помолодеет.

Несколько мгновений он молчал. Затем, не отводя глаз от воды, процитировал:

— «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать… Время сетовать, и время плясать».[2] — И, повернувшись к ней, спокойным проникновенным голосом добавил: — А сейчас еще самое лето, и, стало быть, время жить…

Она вдруг с обескураживающей ясностью осознала, как близко стоит от пропасти. Достаточно теплой улыбки, глубокой искренности — и она потеряет голову. Спасти ее может только то, что она уже не девочка, неспособная сопротивляться своим чувствам.

Нет, она не может позволить себе полюбить его и, вероятно, поэтому так остро ощущает течение времени. Скоро он покинет их труппу, и она окажется в более безопасном, но куда более скучном мирке. Не долго думая, она опустила его руку и тут же положила свою ладонь на его — большую и теплую.

Он сплел свои пальцы с ее пальцами, и так, рука об руку, они пошли вдоль реки. Она все еще наслаждалась очарованием летнего дня, но это очарование отступило на задний план перед сознанием близости Стивена. Просто поразительно, каким красноречивым бывает иногда молчание.

Пройдя около мили, они вышли на лужайку, где росла большая развесистая ива. Не сговариваясь они уселись на толстый сук. Среди камышей лениво журчала вода.

— Трудно поверить, что это та самая река, в которой едва не утонул Брайан, — сказала Розалинда.

— В самом деле? Здесь она тихая, как пруд. — Стивен пожал и тут же отпустил ее руку.

— Наша тайна раскрыта, — печально произнес он. — Ваш отец говорил со мной не только о моем поступлении в труппу. Он заметил, как я смотрю на вас, и знает, что если кто-либо и должен бояться такого ловеласа, как я, то, во всяком случае, не Джессика.

Она сделала гримасу.

— Я должна была предполагать, что они с мамой заметят. Оба они такие наблюдательные, просто ужас. Но, может быть, их насторожило то, как я смотрю на вас, а не вы на меня.

Нагнувшись, он сорвал золотистый цветок ладанника и стал вращать его стебель между большим и указательным пальцами.

— У меня была робкая безотчетная надежда, что до тех пор, пока ничего не высказано вслух, мы… в безопасности.

Она кивнула, хорошо поняв, что он хотел сказать.

— Но раз уж у нас не может быть будущего, лучше, чтобы не было и настоящего. Верно?

— Верно. — Его горло напряглось, он сглотнул. — Остается только пожалеть, что дело обстоит именно так, а не иначе.

Точно такого же мнения была и она. Она хотела было спросить напрямик, женат ли он, но в последний миг решила, что ей этого лучше не знать. Отсутствие у них будущего может объясняться несколькими причинами. Возможно, он не может жениться на бедной или не может позволить себе жениться на женщине неизвестного, скорее всего низкого происхождения. А возможно, то, что он чувствует, скорее вожделение, а не любовь, соблазнить же ее ему не позволяет совесть.

Ни одна из причин, которые приходили ей на ум, не была сколько-нибудь утешительной, поэтому лучше было вообще не затрагивать эту тему.

— Не то время, не то место, — весело сказала она.

— И не тот человек. — Он повернулся к ней, посмотрел пылающими глазами. — Но вы, Розалинда, чудесный цветок. — И он заткнул ладанник ей за ухо.

В следующий миг его рука повисла в воздухе. Затем, каким-то неловким, неуверенным движением, он коснулся ее щеки. Когда он отодвинул прядь ее волос и провел подушечками пальцев вокруг уха, в этой ласке явно прорывалась чувственность.

Затем он коснулся ее подбородка. Она не шевелилась, опасаясь утратить всякое самообладание. Ощущала, как под его рукой бьется кровь в жилке, и не знала, чего ей больше опасаться: того, что она может отдаться Стивену или убежать от него прочь.

Хриплым от желания голосом он сказал:

— Одно прикосновение к вам разрушает все мои добрые намерения, Розалинда.

Он нагнулся к ее губам. Ее веки сомкнулись, губы открылись навстречу его поцелую. Страсть обожгла все ее тело, сверхъестественно обострив все чувства.

Ему нравился ее запах, пробивавшийся через все окрестные запахи. Вокруг них непрерывно шелестели узкие листья ивы, в их шепоте было что-то гипнотическое. Она погладила его голову, ее пальцы утонули в шелковистых кудрявых волосах.

Его дыхание стало тяжелым, он привлек ее к себе, положил на колени. Она извернулась так, чтобы оказаться грудью к его груди. Ее бедра оказались напротив его бедер, и она перекинула через него одну ногу, ощущая весь жар его нестерпимо близкого тела.

Через тонкое муслиновое платье его рука ласкала ее левую грудь, большой палец ласково теребил сосок. Она задыхалась, чувствуя, как ее пронизывают необыкновенно сильные, острые ощущения.

Он застонал, опустил руки к ее бедрам и крепко прижал к себе. Все ее тело сотрясалось. Затем одним рывком он поднял ее с колен, положил на бархатистую траву и лег рядом с ней. Он целовал ее шею, чувствительную впадину пониже, а его руки блуждали по всему ее телу, все сильнее и сильнее разжигая в ней пламя страсти. Все ее. существо стремилось к полному удовлетворению. Прошло много лет с тех пор, как она ощущала мужские ласки, и никогда еще она не чувствовала такого жгучего желания.

Он расстегнул лиф, и ее грудь обдала струя прохладного воздуха.

— Какие красивые у вас груди, — шепнул он. Слегка коснулся языком соска, несколько раз лизнул его, затем обхватил губами. Она вся затрепетала от наслаждения, ее дыхание стало неровным и прерывистым, руки машинально сжимали его плечи.

Затем его теплая ладонь спустилась ниже, к самым ее бедрам, и она почувствовала, что они подошли к заветной грани, перейдя через нее, нечего было и думать о возвращении. С внезапным ужасом она поняла, что если их тела соединятся, все ее защитные резервы будут истощены, любовь со всей непреодолимой силой овладеет ею. Даже сейчас ей невыносимо тяжело при одной мысли, что она скоро расстанется со Стивеном. Если же они перешагнут последний порог, любовь станет для нее просто невыносимым мучением, можно сказать, бедствием.

Когда его рука скользнула между ее бедер, она прошептала:

— Нет. Ну пожалуйста.

Но она даже не попыталась остановить его, зная в предательской расслабленности, что, если он продолжит, она не сможет оказать ни малейшего сопротивления.

Но он не стал продолжать. Опустил ее платье и отодвинулся, ругаясь тихо, но от этого еще более выразительно. Перекатившись на живот, он уперся локтями в зеленую траву и спрятал лицо в ладонях.

Потрясенная силой его реакции, Розалинда шепнула:

— Простите.

Он ничего не ответил, она только увидела, как напряглись его плечи. Через несколько долгих, очень долгих мгновений он посмотрел на нее с кривой усмешкой.

— Если я на кого и сержусь, то не на вас, леди Калибан, а на себя. Я поклялся, что не буду предпринимать ничего подобного. А ведь я, хотите верьте, хотите нет, очень хорошо владею собой.

Она верила, что он говорит правду, и подумала, что должна быть польщена тем, что вызывает в нем такую силу желания. Она была бы не только польщена, но и очень обрадована, если бы у них могло быть хоть какое-то будущее.

Но никакого будущего у них не может быть. Присев, она стала поправлять рассыпавшиеся по плечам волосы.

— Благоразумие, не правда ли, сущий дьявол.

— Настоящий дьявол, — он все еще криво улыбался. — Величайшая трагедия моей жизни как раз в том и состоит, что все осаждающие меня дьяволы чертовски респектабельны.

Увидев сожаление в его взгляде, она облегченно вздохнула и улыбнулась. Возлюбленными им никогда не суждено быть, но друзьями они по крайней мере останутся.