Мозаика судеб

2

Был в жизни Габриэлы случай, который глубоко потряс ее и воспоминания о котором всплывали в ее памяти чаще всего бессонными ночами.

Эти воспоминания опять нахлынули на нее в аэропорту Кеннеди, возле бегущей по кругу ленты транспортера, доставляющей багаж прибывшим пассажирам. В глазах рябило от движущихся чемоданов, сумок, кофров…

В первую очередь в памяти всплывал день, когда семнадцатилетняя Фелиция Импеллитери погибла, находясь рядом с Кевином Догерти в его белом «шевроле-импале» выпуска 1968 года. Она ударилась головой о зеркало заднего обзора, когда Кевин, не справившись с управлением, врезался в витрину мясной лавки «Пастрами-Хевен». Возможно, это несчастье потому произвело такое сильное впечатление на Габриэлу, что Фелиция была ее сверстницей и гибель приятельницы заставила ее задуматься о неизбежности смерти. А может, все дело было в Кевине, который первым познакомил ее с кое-какими другими вещами.

Странный поворот судьбы… Габриэла задумчиво следила за вращающейся каруселью транспортера. Мог ли Пит предполагать, что фатальный сердечный удар настигнет его на теннисном корте в сорок шесть лет. Габриэла понимала, что ее, как и всех остальных смертных, ждет одна участь…

До аварии Кевин ничем не отличался от других симпатичных бездельников, с важным видом разгуливающих по залам Фрипорт Хай. У каждого из них на поясе болтался складной нож, один из рукавов синтетической рубахи от Сиза закатан и из-за отворота торчит пачка сигарет; на лицах надменно-скучающее выражение. Странно, но после той аварии, когда Кевин соприкоснулся со смертью, он сильно изменился и внешне, и внутренне. В глазах у него появилось незнакомое выражение, он перестал носить рубашки из полистера. Габриэле изменившийся Кевин казался загадочным и привлекательным – он как бы открылся ей с новой стороны. В ту пору она отчаянно «хипповала», восторженно рассуждала об искусстве – прежде всего об искусстве фотографии. С шестнадцати лет Габриэла уже не расставалась с фотоаппаратом. Начитавшись новомодных писателей, воспевающих «потерянное» поколение, она исследовала городские трущобы, где, как ей казалось, жизнь являла свое истинное лицо.

Их отношения с Кевином достигли апогея, когда в комнате отца они опустились на пол на коврик цвета авокадо, в узком промежутке между изготовленной в итальянском стиле XVIII века конторкой и тумбочкой из светлого дерева.

Весь вечер Габриэла с Кевином танцевали в оружейном клубе «Тиро эль Синьо», что расположен на Макдугал-стрит в Гринвич Виллидж. Семнадцатилетняя Габриэла училась тогда на первом курсе в муниципальном колледже на Лонг-Айленде.

Невозможно объяснить, почему Габриэла выбрала для этого именно комнату отца. Она сказала Кевину, что там самое безопасное место! Такое важное для нее событие должно было произойти не в машине, не где-то в кустах, а именно в отцовской комнате, среди его вещей. Кроме того, действительно в такой час в доме обычно было пусто. Сильвио и Рокко никогда раньше двух часов ночи не возвращались домой из своего ресторанчика. Служанка была туга на ухо и, вероятно, уже дрыхла в своей каморке; маму, разбитую параличом, можно было не опасаться.

По дорогое домой Габриэла негнущимися пальцами расстегнула платье из тафты, и Кевин, держа одну руку на баранке, другой гладил ее грудь, бедра, засовывал пальцы в трусики. Было страшно, приятно, стыдно, противно и сладостно одновременно. Габриэла едва сдерживала дрожь. Решение ее было твердо и непреклонно, она следовала ему с упорством фанатички, сама увлекала Кевина, который в конце концов даже немного оробел.

Уже войдя в дом, Кевин вдруг стал объяснять ей, что должен пойти к машине за забытым презервативом. Габриэла остановила его, она твердо решила в этот вечер расстаться с девственностью и не хотела оттягивать этот момент, но Кевин сердито вырвал свою руку и ушел к машине.

Габриэла, погруженная в воспоминания, машинально катила багажную тележку по направлению к стойкам таможенного контроля, а сама между тем не могла избавиться от ощущения ладони Кевина, зажавшего ей рот, чтобы она не кричала. Габриэла молчала до самого последнего мгновения, пока он не кончил, не лопнул презерватив и он не выскочил из нее, не отпрянул так резко, что она ударилась головой об острый угол тумбочки. И даже тогда она не вскрикнула, а как-то хрипло выдохнула и заплакала… Кевин поспешил смыться, а Габриэла несколько часов чистила злополучный коврик, пытаясь оттереть алое пятно.

Три недели, когда Габриэла ходила сама не своя от страха, что забеременела, показались ей вечностью.

В девятнадцать она познакомилась с Питом Моллоем, местным многообещающим политиком, этаким Джоном Кеннеди округа Насау. Он был на шесть лет старше ее, обаятельный, живой, веселый молодой человек. Тебе страшно повезло, лучшей партии не найдешь, твердили ей со всех сторон.

…Диспетчер поймал Габриэле свободное такси и помог сесть, пока шофер грузил ее чемодан в багажник. Габриэла в то утро выглядела на удивление свежей, несмотря на то, что почти не спала последнюю ночь в Париже и в самолете даже не сомкнула глаз. Волнистые волосы, красиво обрамляя лицо, ниспадали на плечи. Наконец-то ей удалось подобрать подходящую прическу, удовлетворяющую ее строгие требования к самой себе. На щеках легкий румянец, помада естественного оттенка ровным слоем покрывает губы. Подобранная с большим вкусом одежда – простенький на первый взгляд, но отлично сшитый серый костюм, более светлого тона шелковая блузка, нитка жемчуга на шее. После недолгих колебаний Габриэла пришла к выводу, что ей не стоит появляться в черном на похоронах Пита. Это будет противоречить той роли, какую она играла в его жизни, тем более в последние годы. Мы не так уже были близки в это время, решила она, чтобы разыгрывать из себя безутешную вдову. Такси свернуло к железнодорожной станции, далее ей предстояло добираться во Фрипорт поездом – и, уже устроившись в вагоне электрички, Габриэла, к своему удивлению, обнаружила, что к выбору одежды для похорон она отнеслась с той же трезвой рассудочностью, с которой когда-то, обдумывая свой подвенечный наряд, остановила свой выбор на цвете беж.

Когда Габриэла подъехала к похоронному бюро Конроя, там уже собралось много народу. Отдельно под зеленым навесом стояли трое мужчин в траурных темных костюмах. Один из них все время посматривал на часы, другой, толстяк, чей живот свисал над ремнем брюк, нетерпеливо указывал на дверь в «покойницкую», как он называл траурный зал. Третий, в длинноватых, нелепых, в полоску, брюках и лакированных полуботинках, жадно затянулся сигаретой, потом принялся барабанить пальцами по крыше стоявшего рядом автомобиля.

Их обрюзгшие, багровые лица выдавали в этих стареющих джентльменах бывших весельчаков, чья жизнь прошла в бесконечных гулянках, обильных возлияниях и любовных интрижках. Они чувствовали себя не в своей тарелке, оказавшись на этой серьезной и печальной церемонии, где следует произносить торжественные слова о вечной памяти и незабываемом человеке, так некстати покинувшем их, – одним словом, все, что положено говорить в подобных случаях. Хотя «некстати» – это было в самую точку. Очень некстати окружной прокурор графства покинул их дружную компанию!.. Но, как говорится, судьбе не прикажешь.

Визг тормозов привлек их внимание. С интересом троица мужчин наблюдала, как Габриэла вылезла из такси, как шофер достал ее тяжелый чемодан, и она с трудом потащила его по тротуару. Узнав ее, они тут же отвели глаза в сторону, единодушно приняв молчаливое решение не удостаивать приветствием бывшую жену окружного прокурора.

Это была своеобразная ирландская мафия, которая управляла всеми делами в графстве Насау. Они были преданы Питу, а он, в свою очередь, поддерживал их. Круговая порука связывала этих людей, и они посчитали своим долгом облить презрением бывшую супругу своего товарища, которая принесла ему столько огорчений.

Габриэлу Карлуччи-Моллой эти оковы своеобразного кодекса чести, принятого в той среде, не смутили. Особенно в такой день… Запыхавшаяся Габриэла, поравнявшись с долговязым мужчиной, остановилась, протянула ему руку:

– Как поживаешь, Мэт?

Тот сначала надеялся, что она проследует мимо, но, когда заметил ее протянутую руку, тяжело вздохнул.

– Привет, Габриэла, – густо покраснев, пробормотал он. – Я думал, ты сейчас далеко.

– Была еще вчера. Но, как только узнала о случившемся, сразу примчалась сюда.

– Чертовски нелепая история, – промямлил долговязый Мэт, задумчиво покачав изрядно полысевшей головой. – У Питера были прекрасные шансы осенью вновь победить на выборах.

– Ты неплохо выглядишь, Габриэла, – сказал мужчина, беспрестанно поглядывавший на часы.

– Спасибо, Джим, – ответила она со слабой улыбкой. – Такое несчастье…

– Когда ты видела его в последний раз?

Она смешалась, не в состоянии быстро ответить на этот вопрос, и подумала, что надо было заранее подготовить ответ – ведь его здесь будут задавать постоянно. Так все-таки когда же?.. Да, в тот вечер, когда они должны были отпраздновать шестнадцатилетие Дины. Пит тогда так и не вышел к праздничному столу – расхаживал по своей комнате, сложив руки на груди, как оскорбленный герой-любовник. Дина укладывала свои вещи перед отъездом в колледж. Она тоже не появилась в гостиной.

– Два года назад, – наконец вымолвила она и с тревогой поочередно глянула на них, словно они могли знать о том испорченном дне рождения.

– Кто бы мог такое подумать? Питер не болел, – заметил третий мужчина, прикуривающий одну сигарету за другой.

– Как ты узнала, Габриэла? – поинтересовался Джим и опять посмотрел на часы.

– Клер позвонила.

– М-да. – Мэт вновь кивнул. – Ничего бы не случилось, если б он берег себя. Но ты же знаешь его – упрямый, как осел. Держу пари, что Питер уже с утра чувствовал себя неважно, а все равно отправился на корт.

– Врач сказал, что инфаркт был обширный. Удар – и разрыв сердца!

– Это все из-за работы. Поменьше бы утруждал себя, отдыхал бы почаще, все было бы по-другому. Не принимал бы так близко к сердцу всякую чепуху.

– Да, – поддержал приятеля Мэт. – Этого делать не следует…

Мужчины замолчали – стояли, позабыв о Габриэле, потом Джим шагнул, споткнулся о чемодан, потер ушибленную ногу и спросил:

– С дочерью виделась?

Габриэла вздрогнула, словно от удара! Об этом тоже следовало подумать и хотя бы прикинуть, что отвечать чужим людям, которые, безусловно, знают о решении Дины. В этом болоте нельзя сохранить семейных тайн.

– Еще нет, – ответила Габриэла.

Чтобы не встречаться с ними взглядами, скрывая смущение, Габриэла наклонилась и оторвала багажный ярлык, привязанный к ручке чемодана.

– Девочка там, – сказал Мэт, указав на дверь. – Она несколько минут назад пришла с Клер.

– Гарри тоже там, – добавил Джим.

– Как он? – поспешно спросила Габриэла, стараясь избежать дальнейших расспросов. Вспомнился Гарри, судебный исполнитель. Бывшая золовка Габриэлы – Клер, чтобы соблюсти приличия, делала вид, что не живет с ним. Габриэла почувствовала, что ей придется еще хлебнуть и сплетен, и пересудов…

– Гарри все такой же, я как раз сегодня завтракал с ним.

Традиции, заведенный распорядок дня, привычки во Фрипорте – дело святое. Даже смерть известного в здешних местах человека не в состоянии их нарушить. Каждое утро в ресторанчике на углу Мейн-стрит – как раз между зданием суда и похоронным бюро – собиралось местное избранное общество. Судебные исполнители и судьи, клерки и служащие прокуратуры толпились у стойки и, поглощая булочки и кофе, обменивались новостями и сплетнями. Давали оценки, осуждали или одобряли действия своих коллег, потом не спеша пересекали улицу, расходились по рабочим кабинетам и осуждали или оправдывали действия своих сограждан.

– Будет лучше, если я войду внутрь, – сказала Габриэла, чувствуя себя неуютно под их испытующими взглядами. – Как вы думаете, ничего, что я с багажом?

«Конечно», «о чем речь!», «ничего страшного», – одновременно ответили они, однако при этом никто не сделал попытки помочь ей. Один озабоченно затянулся сигаретой, другой принялся внимательно изучать рукав своего пиджака, отыскивая пылинки, взгляд третьего устремился куда-то вдаль.

Прикусив губу, она проронила:

– Благодарю, – и начала перетаскивать тяжелый чемодан поближе ко входу. Висящая на ее плече сумочка упала на тротуар. Габриэла наклонилась, чтобы поднять ее, и в ту же минуту почувствовала, что на нее уже обратили внимание.

Здесь, у дверей похоронного бюро, собрались те, кто начинал с Питом, – помощники, служащие, работавшие под его руководством. Верные сотрудники, обожающие и преклоняющиеся перед своим шефом, они были способны трудиться от зари до зари, сверхурочно, по субботам и воскресеньям и даже брать работу домой. Это была сплоченная группа людей, обожавшая своего лидера. Сейчас они уставились на Габриэлу, даже не пытаясь скрыть своего удивления ее появлением здесь в такой день.

Габриэла взяла себя в руки и дружелюбно обратилась к проработавшей долгие годы с ее бывшим мужем секретарше:

– Здравствуй, Глэдис.

Глэдис, в пиджаке с широкими плечами, с алым цветком на лацкане, вся в черном, выглядела подчеркнуто траурно.

– Здравствуй, Габриэла, – наконец ответила секретарша, немного растерявшись, и в поисках поддержки обернулась к коллегам.

– Хелен. – Габриэла подошла ближе и мягко спросила другую женщину: – Как ты?

Она окинула взглядом Хелен и заметила, что та держится скованно и что туфли у нее совсем стоптались.

– Это, должно быть, такой удар для тебя, – продолжала Габриэла. Ей нравилось быть в центре внимания и владеть инициативой в разговоре.

– Для всех, кто его знал, это тяжелый удар, мы все оплакиваем его, – вмешалась в разговор Луиза, одна из служащих Питера. Ее глаза были полны слез.

В отличие от мужчин, которые вели себя сдержанно и больше помалкивали, женщины тихо переговаривались, промокали платочками глаза. Коллег Питера объединяла общая тревога за их будущее. Их можно было понять – что-то с ними будет, когда придет новый шеф.

– Трудно поверить, – обронила Габриэла.

– Когда вы вернулись? – поинтересовалась Глэдис, делая ударение на «вы», что придавало вопросу особый смысл.

– Сегодня утром, – ответила Габриэла и указала на чемодан. – Прямо из аэропорта.

– Твоя дочь всю ночь провела с Клер и Адриеной.

– Адриеной? – удивилась Габриэла.

– Ага, со святошей.

– Одна из служащих, – добавила Глэдис, – адвокат.

– Пит не мог обойтись без нее ни единого дня.

– Уж это точно!

– Жаль, что все случилось в тот самый момент, когда он собрался оформить их отношения.

Габриэла едва успевала переваривать обрушивавшуюся на нее информацию.

– Ты уже виделась с Диной?

– Разве ты не слышала, она только что приехала, – Глэдис ответила за Габриэлу, указывая на чемодан.

– Бедняжка Дина, – вздохнула Луиза, – как же она теперь будет без отца?

– Нелегко ей придется, – согласилась Хелен. – Кто ей теперь поможет? Кроме того, она такая замкнутая.

Габриэла промолчала, не зная, как правильно реагировать на колкие замечания и лицемерные соболезнования этих дамочек. Она постаралась взять себя в руки, уверенная, что худшее еще впереди, а трио бывших подружек все никак не могло успокоиться.

– Ей, вероятно, понадобится много времени, чтобы пережить эту потерю, – печально заметила Глэдис.

– Если только она сможет… – добавила Хелен.

И на этот раз Габриэла промолчала – что тут говорить, она-то знала, что Дина по своей природе достаточно сильна, чтобы перенести эту утрату. Если уж Габриэла справилась с несчастьем, когда с матерью случился удар, то и Дина сможет справиться с этой потерей.

– Как ты там устроилась в Париже? – поинтересовалась Глэдис.

– Вышла замуж за француза? – спросила Луиза. – Или просто живешь с кем-нибудь?

– Нет, – ответила Габриэла и заметила, как женщины недоверчиво переглянулись между собой.

– Ни мужа, ни дружка, ни детей… – заключила Хелен, вертя на пальце свое обручальное кольцо. – Разве это жизнь для женщины?

Среди местных обывателей это было святым правилом – женщина должна иметь мужа и детей.

– Женщине туго приходится, когда о ней некому позаботиться, – поучающе заметила Луиза.

Вот в чем дело, внезапно догадалась Габриэла! Ее даже позабавила пришедшая в голову мысль: «Неужели эти клуши решили, что, оставшись без Пита и не найдя себе мужчину в Париже, я начну охотиться в их угодьях?»

– Мы все надеемся, что бедная Дина не забудет, кем был ее отец. Хотелось бы, чтобы ему на том свете не пришлось краснеть за нее. Мы все молимся, чтобы она не попала под дурное влияние, избежала бы общения с безнравственными людьми, – сказала Хелен и многозначительно посмотрела на Габриэлу.

– Почему с ней должно произойти что-то дурное? – с невинным видом спросила Габриэла.

– Все может быть, – пожала плечами Луиза. – Кто может предвидеть, что ее ждет впереди.

Габриэла вскинула голову.

– С Диной ничего подобного не случится, – твердо сказала она, обращаясь то ли к женщинам, то ли к самой себе, и добавила: – Дина сильная и достаточно разумная девушка, чтобы не совершать глупости!

– Откуда ты можешь знать! – не выдержала секретарша, не скрывая враждебности. – Тебя здесь два года не было!

Как будто бы не Пит и Дина отказались от нее, а Габриэла бросила их. Но за прошедшие два года боль от разрыва с мужем и дочерью притупилась, и она ответила спокойно и с достоинством:

– Ну теперь я здесь. – И она вновь взялась за свой чемодан.

Габриэла наконец добралась до входа в похоронное бюро, где у лифтов стоял высокий мускулистый парень с унылым выражением лица. Пластиковая карточка, приколотая к лацкану пиджака, извещала, что он служащий конторы Конроя.

– Могу я где-нибудь оставить его? – спросила Габриэла, указывая на чемодан.

– На чьи похороны вы прибыли?

– Моллой, – нервно ответила Габриэла. Она уже с трудом сдерживала себя. – Питер Дэниэл Моллой.

Рыдание перехватило горло, его абсурдный вопрос причинил ей боль. Даже при том, что в этом заведении ежедневно прощались с ушедшими из жизни людьми, он мог бы быть более тактичным.

– Это на втором этаже, – без всякого выражения объяснил он. – Зал для прощания справа, часовня дальше, в конце коридора. Однако, боюсь, мы не сможем пристроить ваш чемодан. Бюро не несет ответственности за личное имущество посетителей.

– О Боже! – Это все, что она смогла вымолвить. На языке вертелся вопрос – за покойника, доставленного в контору, они тоже не несут никакой ответственности? – но сил язвить уже не было. Она не стала спорить.

Габриэла беспомощно огляделась в поисках укромного местечка, где бы можно было припрятать злополучный багаж, когда чья-то рука подхватила чемодан и поставила рядом. Габриэла, повернувшись, увидела стройного широкоплечего мужчину среднего роста с приятными чертами лица, на котором время не оставило своих следов, и было трудно определить его возраст, хотя его темные волосы были слегка тронуты сединой.

– Разрешите вам помочь в этом небольшом затруднении, – доброжелательно предложил он.

Голос незнакомца приятный, низкий, с легким выговором жителей Лонг-Айленда… Скорее всего, он из Фабурга, чем из Фрипорта.

– Благодарю, но тут, кажется, нет места, где его можно было бы пристроить.

Габриэла слегка удивилась – почему он даже не поинтересовался, из-за чего она явилась на похороны с чемоданом?..

– Почему бы не сдать его на хранение?

Габриэла кивнула в сторону служащего похоронной конторы:

– Меня предупредили, что здесь никто не будет отвечать за его сохранность.

Он на мгновение задумался.

– А что, если я положу ваш чемодан в багажник моего автомобиля? Или вашего, если вы пожелаете… – предложил он.

– У меня нет машины.

– Я так и подумал.

Мужчина решительно протянул руку и представился:

– Меня зовут Ник Тресса.

Габриэла ответила на его рукопожатие:

– А меня Габриэла Карлуччи-Моллой.

– Вы, должно быть, бывшая жена Пита?

– Да.

– Понятно. Вы добрались сюда на такси? – также полуутверждающе-полувопросительно сказал он.

– Да, из Парижа!

Он не смог скрыть улыбку.

– Я имела в виду, что на такси приехала из аэропорта, где приземлился мой самолет, – объяснила Габриэла.

– Из Парижа… – закончил он за нее фразу.

Габриэла никак не могла понять, чем он так сразу привлек ее, вызвал у нее симпатию.

– Давайте начнем наше знакомство с того, что я избавлю вас от этой обузы? – спросил Ник и кивнул в сторону злосчастного чемодана.

– Я была бы очень благодарна, – ответила Габриэла, и ей стало сразу легче на душе.

– Мы увидимся наверху, – сказал он. Она проследила, как легко и уверенно Ник проложил себе путь сквозь толпу к своей машине. Эта встреча всколыхнула в ее душе уже забытые чувства.

Траурный зал представлял из себя узкую длинную комнату, в которой вдоль голых стен тянулись столы с напитками и бутербродами. Одну стену оживляли три пастельных рисунка, изображающих земные страдания Иисуса Христа. У изголовья гроба трое служащих похоронного бюро беседовали о чем-то с сутулой женщиной маленького роста. Поминутно кто-то из них отвлекался, чтобы демонстративно поправить цветы, и прикладывал платок к глазам, якобы промокая слезы. В изножье роскошного гроба толпились школьные друзья Пита, которых привело сюда, скорее, любопытство, потому что многие годы их уже ничего не связывало с покойным. Они с испугом заглядывали в гроб, и вид безжизненного тела Питера заставлял задуматься о скоротечности человеческой жизни.

Слева от входа и чуть поодаль за постаментом, на котором возвышался гроб из красного дерева, отделанный латунью и покрытый бледно-розовым атласным покрывалом, были выставлены многочисленные венки из искусственной зелени и живых цветов, увитые черными лентами с золотыми и серебряными траурными надписями. По другую сторону пьедестала возвышались две напольные вазы с букетами, составленными из белых лилий, хризантем и алых роз, между ними, почти скрытый цветами, пластмассовый ангел с нимбом из серебряной фольги. Ручки ангела сложены в молитвенной позе, и на правой румяной щечке небесного создания наклеена крупная жемчужина, олицетворяющая слезу безутешного горя…

В зале собралось не менее четырех десятков человек – Габриэла знала почти всех, кроме разве несколькиз мужчин, лица которых ни о чем ей не говорили. Политические деятели, адвокаты, партнеры по бизнесу, друзья по университету, приятели, с которыми Пит Моллой встречался в спортивном зале или за чашечкой кофе, коллеги из местного суда почти в полном составе. Пробираясь вперед, Габриэла искала глазами только Дину, даже сердце щемило от нетерпения. Люди оборачивались, перешептывались, провожали ее любопытными взглядами, некоторые издали кивали, но никто во всем зале не сделал попытки остановить ее, поговорить, выразить соболезнование…

Так, пробираясь сквозь толпу вперед, она приблизилась к гробу и стала пристально взглядываться в лицо своего бывшего мужа.

Питер Дэниэл Моллой! Если до настоящего момента ей не верилось, что Пита нет в живых, то, увидев, как загримировано и подкрашено служителями ритуального бюро его лицо, все ее нелепые сомнения улетучились. Чувство утраты овладело ею. У Габриэлы слезы навернулись на глаза. Мысленно она обратилась к нему: «Наша девочка тоже здесь, в этой комнате, только мы пришли оплакивать тебя порознь, Пит, потому что ты забрал ее у меня…»

Даже теперь, после своей смерти, он был преградой между нею и дочерью. Габриэла разглядывала его лицо, такое знакомое и такое чужое одновременно. Его руки были неестественно сложены на груди, за все годы их совместной жизни она не видела его в такой нелепой позе. Габриэла не могла отвести взгляд от его рук и обратила внимание на ногти – крупные, коротко постриженные. Один из них с щербинкой – Пит сломал его, когда играл в волейбол на пляже. Они в ту пору только что поженились… Синий саржевый костюм теперь стал его последним одеянием. Под пиджаком рубашка от братьев Брукс. Ремень, конечно, от Марка Кросса… Помнится, когда они стали жить вместе, живот у него был подтянутый и мускулистый. Потом, когда семейная жизнь пошла наперекосяк, Пит располнел, как-то обрюзг, но после развода быстро вошел в первоначальную форму – согнал лишний вес, вновь стал строен, моложав. Ее всегда смущал вид его члена, он был длинным, но, на ее взгляд, слишком тонким. В нем была какая-то странность, которая доставляла ей неприятные ощущения. Пит относился к типу легковозбудимых мужчин, постоянно готовых заниматься любовью в любом месте, в любое время суток. Габриэлу раздражала его постоянная готовность заняться сексом. Точнее, неукротимая требовательность Питера. В этом смысле он был похож на запрограммированного робота – даже сразу после бурного скандала он готов был к любовным ласкам. Эмоциональный настрой в спальне для него не играл роли. Он мог кричать и ругаться, когда они лежали обнаженные в постели. Особую неприязнь вызывала у Габриэлы его страсть к смакованию всяких интимных подробностей, пережевывание вслух таких вещей, о которых можно было и помолчать. В такие минуты никаких рамок приличий для него не существовало, он словно нарочно унижал ее, находя в этом особое удовольствие. В понимании Габриэлы любой мужчина, который вел себя подобным образом, был лишен настоящей чувственности и поэтому не мог являться хорошим любовником. Правда, все годы, которые они прожили вместе, она не считала это его недостатком. Вероятно, потому, что у него было слишком много других.

Пит страшно не любил, когда трогали его вещи – сразу закатывал скандал. Даже в том случае, когда Габриэле приходилось приносить ему сменную одежду в здание суда, – случалось, что у него не хватало времени съездить домой переодеться, особенно в разгар избирательной кампании.

Внезапно Габриэлу охватил гнев, и внутренний ее голос был преисполнен горечи: «Ты мог бы хоть разок позвонить мне и рассказать, как дела у Дины в колледже, есть ли у нее дружок, мучают ли ее по-прежнему приступы аллергии, упоминал ли ты при случае обо мне! Я ненавижу тебя, сукин ты сын, за то, что ты не отвечал на мои телефонные звонки, игнорировал меня, делал вид, что меня не существует на свете». Она так вцепилась в край гроба, что суставы ее пальцев побелели. Едва сдержалась, чтобы не вцепиться в это восковое холодное лицо и не начать его царапать, не надавать пощечин… До той поры, пока он не поднимется из гроба и не объяснит всего, что она хотела знать.

Вместо этого она ласково коснулась его волос, заметив легкую седину на висках, как всегда у блондинов, желтоватого оттенка.

«Пит, – опять зазвучал внутренний голос, – зачем нужно было постоянно изображать из себя хорошего парня? Зачем надо было изводить меня, превращать в сварливую ведьму? Зачем было являться перед дочерью в образе «папочки-спасителя», оставляя мне роль строгого воспитателя, который только наказывает и портит настроение? Зачем нужен был весь этот спектакль?» Габриэла встряхнула головой, пытаясь сосредоточиться на происходящем.

«Почему ты не поговорил со мной, почему не сберег то, что было дорого нам обоим? Ведь жизнь так коротка!»

Она замерла, прижала ладонь к губам – ее внезапно пронзила мысль: «Какими же мы были глупцами. Зачем поломали свою жизнь?» Ей тоже было в чем себя упрекнуть. Она вновь пыталась продолжить свой внутренний монолог, обращенный к Питу, человеку, подарившему ей ребенка, а потом приложившему столько усилий, чтобы отнять его.

…Габриэла погладила пальцами сухую холодную кожу его щек, ощутила свежую щетину на щеках и подбородке. У нее на мгновение родилось желание нажать посильнее – тут же прихлынул испуг, и она отдернула руку.

Если бы Габриэла хотела быть действительно объективной, она бы взглянула на сложившуюся ситуацию со стороны и ей бы стало очевидно, что их разрыв с Питером относится к числу обыденных житейских драм, когда люди, вовлеченные в подобные обстоятельства, против их же воли превращаются в чудовищ. В этом сказывался некий непреложный и неотвратимый закон, который заставляет нас раскручивать спираль обид, нетерпимости, взаимных обвинений, мучительных душевных пыток, которым мы подвергаем друг друга, хотя как легко было уничтожить в зародыше всякое намечающееся отчуждение.

Прежде чем их семейная жизнь окончательно запуталась, Пит многократно изменял ей, она – однажды.

Неверность и развод, общий ребенок и похороны. Странная цепочка…

Сгорбленная пожилая женщина, окончив разговор со служащими похоронного бюро, подошла к Габриэле и обратилась к ней:

– Вы тоже одна из моих учениц?

Габриэла на мгновение смутилась, скользнула взглядом по лицу Пита, прежде чем ответить:

– Нет, вы ошиблись.

– Я – мисс Ковени, – представилась женщина. – Пит – из моего третьего выпуска. Я уже виделась сегодня кое с кем из моих бывших учеников. – Она криво улыбнулась одной стороной рта, что придало ее сморщенному личику неожиданно плутоватое выражение. Ей явно перевалило за восемьдесят, и, по-видимому, этой старушке суждено было пережить не только Пита.

– Вы знаете, – продолжила она свою мысль, – тут есть над чем задуматься… Пит уже второй мой ученик, которого я потеряла за последние два года.

– Какой ужас! – воскликнула Габриэла, продолжая высматривать в толпе дочь. Когда же она вновь взглянула на старую учительницу, то обнаружила, что та разговаривает с какой-то супружеской парой.

– Я – Майк Джакомо, – сказал мужчина, подошедший к Габриэле, – моя Анжела училась в школе вместе с Диной.

– О! – только и смогла вымолвить Габриэла, глядя на женщину рядом с мистером Джакомо.

– Это моя жена, Сара, – представил ее Майк.

– А я вас помню, – заявила женщина. – Вам никогда не нравилось сидеть на площадке и присматривать за дочерью, когда она была маленькой.

Ошеломленная, Габриэла на мгновение потеряла дар речи, потом поинтересовалась:

– Как Анжела? Она учится в колледже?

– У нашей девочки сейчас маленькая проблема с поиском своего места в жизни, – ответил Майк и, словно ограждая от чего-то, обнял жену за плечи.

– Она еще не решила, что делать после школы, – пояснила Сара Джакомо. – Так что пока она работает в магазине в секции хозяйственных товаров.

– Надеемся, что осенью она пойдет куда-нибудь учиться. Пока мы рады, что она с нами. А что поделывает Дина?

Габриэла помедлила, тщательно формулируя ответ:

– Она учится.

Габриэла так надеялась, что их интерес к этой теме иссякнет. Это было невыносимо – отвечать на вопросы о жизни Дины, на которые она не знала ответа. Мучительное ощущение – ничего не знать, что произошло с твоим ребенком за эти два года. Обо всех мелочах жизни ее девочки до шестнадцати она могла рассказывать часами, а потом провал, подобный могиле. Как велика обида Дины на мать, если она даже ни разу не позвонила и не написала Габриэле!

– Я знаю, что она еще учится, – ответила Сара и странно посмотрела на нее. – Мы недавно видели ее с Питом.

– Как она выглядит? – не выдержала Габриэла, чувствуя, как краснеет под их взглядами.

– Копия вы, только моложе, – ответил Майк Джакомо. – Я ей сказал об этом, и она, поверьте, очень расстроилась, начала спорить, доказывать, что больше походит на отца. – Он почесал пальцем висок. – Действительно, смешно получается… Иногда, когда я наблюдаю, как Анжела стоит за прилавком и показывает какой-нибудь керамический горшок или что-нибудь в этом роде, я нахожу, что она – вылитая Сара, а знакомые, заглядывающие в магазин, уверяют, что она – полное мое подобие.

Старушка снова оказалась рядом с Габриэлой и взяла ее за локоть своими костлявыми пальцами.

– Пришла сестра покойного, – сообщила она в тот момент, когда Габриэла заметила Клер.

Она бросилась к своей бывшей золовке, крепко обняла ее и, возможно, дольше, чем следовало, задержала в своих объятиях. Прошло время и смыло все обиды, которые возникали между ними.

Клер с притворной теплотой, более подходящей к тем временам, когда они все-таки считались родственницами, похлопала Габриэлу по спине.

– Ему теперь, когда ты приехала, будет гораздо легче, – сказала Клер, отступая назад, и вытерла набежавшие слезы.

– Как я могла не приехать? – воскликнула пораженная Габриэла.

– Кто знает? Ты же сама знаешь, Габриэла, что у некоторых женщин нет ни капельки сострадания, ни желания забыть и простить. Я знаю, что на тебя я могу положиться, – прошлое есть прошлое и что было, то было. Пора все забыть, он не таил обиду. – Клер одним движением сняла очки с пухлого лица, откинув вуаль, и заодно поправила выбившуюся из-под черной шляпки белокурую прядь.

– Откуда ты знаешь, что он не таил обиду? – выпалила Габриэла.

– Он не был подлым по натуре, – прошептала Клер. – Знаешь, только добрые люди умирают молодыми. – Она приложила палец к губам и закончила: – Поверь мне.

– Представить себе не могла, – задумчиво сказала Габриэла, – что такой молодой и крепкий мужчина, как Пит, умрет от сердечного приступа.

– Он все принимал слишком близко к сердцу, – возразила Клер, повернувшись к Гарри, ища поддержки у человека, которого много лет назад она обрела с помощью короткого объявления в газете. – Поздоровайся с Габриэлой, – скомандовала она.

– Как дела, Габриэла? – тепло приветствовал ее Гарри. В двубортном темно-синем костюме он здорово смахивал на подозрительную личность, шныряющую перед заездом среди публики и шепотом предлагающую: «Не желаете поставить двадцать баксов на Уайльд Вилли в четверг?»

– У меня все в порядке, – ответила Габриэла, – если можно так сказать в данной ситуации.

Все больше народу набивалось в помещение, в зале было не протолкнуться. Вереницей люди проходили мимо гроба, прощаясь с Питером. Среди них Габриэла наконец заметила Дину. Ее дочь, одетая в черное платье, с волосами, собранными в пучок на затылке, выглядела очень бледной и изможденной. Дина опиралась на руку какой-то неизвестной Габриэле женщины. Кое-кто из присутствующих, наиболее близкие друзья, останавливались возле них, говорили ободряющие слова, сочувственно похлопывали по плечу, некоторые целовали Дину в щеки, оставляя на бледной коже следы помады. Габриэла не сводила с нее глаз, наблюдая, как священник подошел к ней и о чем-то тихо переговорил. Габриэла уже совсем решилась подойти к дочери, но в эту секунду женщина, под руку с которой стояла Дина, махнула Клер и Гарри и направилась в их сторону.

Некое юное подобие участницы молодежных рок-фестивалей шестидесятых годов. Эта женщина была по-своему привлекательна своей простотой, отсутствием косметики на лице, естественным загаром и даже проблеском первой седины в темных волосах – типичная представительница феминистского движения. Габриэла обратила внимание на ее сильные пальцы с обломанными ногтями, вероятно о струны гитары.

Женщина подошла, обеими руками мягко взяла Клер повыше локтя и, взглянув Габриэле в глаза, представилась.

– Привет, – с какой-то нерешительностью произнесла она, – я – Адриена Фаст.

– Привет, – почему-то робко ответила Габриэла. – Я – Габриэла Карлуччи-Моллой.

Трудно было сказать, которая из этих двух женщин выглядела привлекательнее. Они внимательно осматривали друг друга. Габриэла изучала три золотые звездочки в мочке правого уха Адриены, а та почти не слушала Клер, рассматривая серые замшевые лодочки Габриэлы.

– Ну наконец-то вы встретились! – неожиданно выпалил Гарри.

– Перестань, – предостерегающе сказала Клер.

В это время в разговор вмешалась почтенная учительница. Она подвела к ним Дину и сказала, почему-то обращаясь именно к Габриэле:

– А это дочь покойного, Тина.

– Дина, – поправила ее девушка, пристально глядя на мать.

Габриэла совершила ошибку, невольно потянув руку к дочери, желая коснуться ее. Та неожиданно отпрянула. Враждебность не исчезла – сознавать это было горько даже в обстановке похорон, часто сплачивающей семьи.

– Мы уже встречались. – Габриэла в замешательстве сказала первое, что пришло на ум. – Когда-то… В родильной палате.

– Но те узы давно исчезли, правда, мама? – резко спросила Дина.

Габриэла словно не услышала вызова.

– Я люблю тебя, – тихо сказала она. – Разве в этом есть какие-нибудь сомнения?

Она вдохнула знакомый запах шампуня, которым пользовалась ее дочь.

Девушка отстранилась, избегая материнских объятий.

– Пожалуйста, не надо этого, – сдержанно сказала она. – После всего что случилось? Во всяком случае, не здесь и не сейчас…

Габриэла повиновалась. Она задумчиво разглядывала дочь и, чем дольше смотрела, тем сильнее убеждалась, что Дина очень изменилась. Не столько внешне, как внутренне. Она была какой-то чужой и далекой и поразила мать своей холодностью и неприязнью. Даже в те дни, когда произошел разрыв с Питом, когда Габриэле пришлось выслушивать всякие гадости, Дина оставалась ее дочерью, взъерошенной, растерянной, не знающей, кому верить, но все-таки ее дорогой девочкой!

Габриэла была в полной растерянности.

– Давай пройдемся, – предложила она.

Но Дина отрицательно покачала головой.

– Дина! – укоризненно начала Адриена, но девушка решительно оборвала ее:

– Это не ваше дело, так что, пожалуйста, не вмешивайтесь!

– Дина, как ты можешь… – начала Клер. На ее лице отразился испуг. – Постарайся держать себя в руках.

– Пойдем, Дина, – поддержал Гарри, – сейчас не время устраивать скандал.

Дина взглянула на мать:

– Я хочу, чтобы ты ушла отсюда и оставила меня в покое. – Эти слова она выговорила тихо и без всяких эмоций. – Да, папа умер, но не надейся, что это что-то изменит в наших отношениях.

Габриэла от неожиданности потеряла дар речи. Боль была нестерпима, в груди поднялась волна гнева, однако мгновением позже она справилась с яростью. Ее кольнула жалость к дочери, пытающейся изобразить взрослую постороннюю ей женщину. Она потеряла всякую опору в жизни и теперь бесцельно мечется. Ее самолюбие уязвлено, ее надежды рухнули, теперь она хватается за соломинку.

– Дина, – наконец вымолвила она, мягко увлекая дочь в сторону, – давай на минутку отойдем, только на минутку. Я знаю, ничего не изменилось, но позволь мне кое-что сказать тебе… – Габриэлой руководило желание притушить намечавшуюся ссору, успокоить дочь. – Доченька, – сказала она, когда Дина угрюмо уставилась на нее. – Прошлое невозможно ни забыть, ни отбросить. Ведь мы же были очень привязаны друг к другу, правда? Мне кажется, что все, что случилось, результат чудовищного непонимания. – Габриэла говорила торопливо, боясь, что Дина прервет ее или просто повернется и уйдет. – Нам надо поговорить по душам, но не сейчас и не здесь. Я готова выслушать тебя, ответить откровенно на все твои вопросы…

– Один раз я уже пробовала, – жестко сказала Дина. – Итак, пройдем через это все еще раз?

Габриэла перевела дух.

– Я знаю, что наделала ошибок, – продолжила она, дорожа каждым мгновением их разговора и пытаясь в эти драгоценные секунды установить с дочерью контакт. – Я знаю, мне иногда не хватало терпения, но пойми, на меня сразу свалилось столько забот. Поверь, я не ищу оправданий и никого не обвиняю, но если ты разочаровалась во мне, не найдя того, что искала, то это вовсе не потому, что я не люблю тебя или не думаю постоянно о тебе, или не желаю заботиться о тебе.

Ее голос дрогнул, она сделала паузу, чтобы прошел спазм в горле.

– Я не переставала любить тебя, Дина, даже после того, что ты сказала мне. – Ее ладонь почти касалась руки дочери. – Я не умерла, – сказала она тихо, – не надо меня вычеркивать из своей жизни.

Дина повернулась к ней спиной и, уже находясь в безопасности рядом с Клер, бросила:

– Со мной все в порядке, больше обо мне не беспокойся. На этом точка.

– Как я могу не беспокоиться?! – Габриэла почувствовала, что начинает терять контроль над собой.

Гарри взял ее за руку и отвел на несколько шагов в сторону.

– Пожалуйста, только не здесь, – взмолился он. – Люди уже начинают обращать внимание на нас. Это просто неприлично.

Неужели существует книга с описанием правил поведения при встрече с дочерью, ставшей совсем чужой, да еще на похоронах человека, сделавшего ее такой?

– Ты прав, – согласилась она. – Прости.

– Может, хочешь уйти? – предложил Гарри.

– Нет, я останусь.

– В таком случае дай ей время.

– Сколько часов, дней? Может, месяцев, лет?..

– Кто знает… Ты еще молода…

– Так же, как и Пит…

Габриэла взяла его под руку, и они вновь вернулись к родственникам. Как ни странно, но разговор с Гарри успокоил ее, она была согласна, что наскоком здесь ничего не решить.

– Зачем ты приехала? – набросилась на нее Дина, выбрав момент. – Ты же никогда не заботилась о папе, так почему ты теперь здесь? Ты не более чем ловкая обманщица!

Габриэла протянула ей бумажный носовой платок:

– Вот возьми, моя радость, вытри нос.

Но Дина оттолкнула ее руку:

– Не уходи от разговора. Повторяю, тебе здесь делать нечего. Мы прекрасно обходились без тебя.

– Так ли уж прекрасно?

– Кто мог подумать, что это случится? – воскликнула Дина.

– А то, что случилось между нами? Я все-таки твоя мать.

– Любая кошка может нарожать котят.

– Я не кошка, и ты не котенок.

– Прекратите вы или нет! – не выдержал Гарри. – Вы ведете себя совершенно неприлично.

– Замолчи, Гарри, – вмешалась Клер. – Пусть выговорятся.

Адриена пообещала присоединиться к ним в церкви и, бросив Габриэле ободряющий взгляд, ушла.

– Дина, разве я не имею права защищать себя?

– Нет, потому что папа этого не хотел.

– Я вовсе не собираюсь обвинять в чем-нибудь твоего отца. Я прилетела сюда только ради тебя. Единственное, что волнует меня, – это то, что случилось между нами и что будет дальше.

Реакцию Дины на эти слова можно было предсказать заранее: девушка разрывалась между родителями – живой матерью и умершим отцом.

– Ты обманываешь себя! Тебе кажется, что все у вас с отцом было хорошо. Ты была о себе такого высокого мнения, считала, что слишком хороша для общения с папиными друзьями, его родственниками, даже для меня сама подбирала подходящих друзей. Ты никогда не была мне другом, как другие матери, а потом ты совсем оттолкнула меня, когда вы развелись. – Дина смахнула слезы. – И ты при этом ходила с таким видом, будто ничего не случилось. – Она перевела дух. – Ты всегда считала, что ты лучше других, что весь мир недостоин тебя, а на меня тебе было наплевать. Тебе было все равно – мучаюсь ли я от переживаний или от безденежья.

В глубине души Габриэла признавала, что дочь, если сказать честно, во многом права. Но эти поступки были далеко не так ужасны, как их пыталась представить Дина. Жизнь – это борьба! Габриэла никогда и не собиралась создавать дочери тепличные условия. Отказываясь защищать Дину во время конфликтов с другими детьми, чем она действительно отличалась от других матерей, Габриэла просто пыталась воспитать у дочери самостоятельность, умение самой справляться со своими трудностями. Ограждать дочь от мыслимых и немыслимых опасностей старался Пит, и ни к чему хорошему это не привело.

– Дина, – наконец откликнулась она, – я во многом действительно виновата. Но почему ты обвиняешь меня в своих финансовых затруднениях? У меня же не было ни цента. Деньгами распоряжался твой отец. Чем бы я смогла поддержать тебя? – Габриэла взяла дочь за плечо. – Пойдем, побеседуем минут пять…

– Я не собираюсь прогуливаться с тобой, и нам не о чем разговаривать, потому что тебе нечего сказать такого, что изменило бы мое мнение. – Дина не смогла сдержать слезы. – Но это не самое главное. Есть и другие причины, чтобы ненавидеть тебя!

Услышав ее последние слова, Габриэла побледнела и стояла, не отводя от дочери напряженного взгляда, как вдруг на ее глазах с Диной произошло чудесное превращение, как будто в нее вдохнули жизнь. Габриэла повернулась посмотреть, кто или что послужило причиной столь разительной перемены в облике ее дочери, и, к своему удивлению, узнала в подошедшем человеке мужчину, который недавно помог ей решить проблему с чемоданом.

– Здравствуйте, мистер Тресса, – мягко и вкрадчиво поздоровалась Дина и с торжеством глянула на мать так, как может смотреть юная девушка, испытавшая уже силу своих женских чар при обольщении мужчин.

– Здравствуй, Дина, – довольно сухо ответил мистер Тресса, видимо не восприимчивый к ее обаянию. Он в этот момент не спускал глаз с Габриэлы, и на его лице появилось выражение озабоченности.

– Ваш чемодан цел и невредим. Он в багажнике моего автомобиля.

– Спасибо… – только и смогла выговорить Габриэла, пытаясь что-то найти в своей шикарной, но крайне непрактичной французской сумочке. Николас Тресса хотел еще что-то добавить, но в этот момент появилась Клер и помешала ему сделать это.

– Ник, – воскрикнула она, – как замечательно, что вы пришли! – Она удивленно взглянула на Габриэлу. – Разве вы знакомы?

– Не совсем, – ответила та, – разве что…

– Ну, – начала Клер, которая любила объяснять все и всем, – это Николас Тресса. Его фирма занималась перестройкой дома Питера на побережье.

– Привет! – сказал он, даже не пытаясь скрыть вспыхнувшего в нем интереса к новой знакомой.

– А это Габриэла, бывшая жена Пита и мать Дины.

Клер представила ее так, словно бывшая родственница являлась существом с другой планеты.

Мужчина провел рукой по волосам, и Габриэле его манеры внезапно напомнили гангстера. Видимо, это сходство смутило и насторожило ее при их первой встрече. Он выглядел совсем как один из них, а она достаточно повидала их в молодости. Мистер Тресса был очень похож на одного из тех парней, которые обычно крутились вокруг отцовской закусочной на морском берегу, где подавали кальмаров, ели задарма, а потом еще и забирали его выручку. Несколько лет спустя подобные личности повадились в бар «Вилла Наполи», окруженные «шестерками», с наплечными кобурами под пиджаками и массивными золотыми перстнями. Ей не хотелось считать Николаса Тресса одним из «них», она все время пыталась убежать из этой среды, считая, что в этом был источник многих ее проблем. Если бы она не противопоставляла «их» и себя, она, наверное, меньше бы стыдилась поступков отца и дяди Рокко.

Габриэла наконец нащупала в кармане жакета то, что искала. Она надела солнечные очки прежде, чем он обратился к ней.

– Я сожалею, – искренне сказал Николас. – Это действительно большая потеря.

Глаза у него были добрые, умные, но Габриэла не спешила доверять первому впечатлению.

– Благодарю, – ответила она.

– Ужасное несчастье, – потирая подбородок, заметил Гарри.

– Я только на прошлой неделе виделся с ним, – сказал Ник, не сводя глаз с Габриэлы. – Он казался таким довольным…

– Посмотрите, – встрепенулась Клер, – отец Бонапарт приглашает на отпевание. Нам пора… – Она смутилась и нерешительно продолжила: – Габриэла, я не знаю, хватит ли тебе места. Там соберутся только члены семьи… – Она в отчаянии, ища поддержки, взглянула на Гарри. Тот никак не откликнулся и продолжал невозмутимо рассматривать свои ногти.

Но Габриэлу совсем не удивило и не расстроило это обстоятельство – она была на пределе. Откинув волосы со лба, она устало улыбнулась:

– Не беспокойся, Клер. Я найду себе место, но сначала я бы хотела глотнуть свежего воздуха.

– На улице дождь, – предупредила Клер.

– Я выйду с вами, – предложил Ник и, как бы предупреждая возможные возражения присутствующих, легонько коснулся ее спины. – Мы немного пройдемся с Габриэлой. Скоро увидимся, – пообещал он.

Габриэла бросила быстрый взгляд на дочь, но Дина ответила ледяным взором, словно все, что было между ними в течение шестнадцати лет, теперь осталось в прошлом. Клер и Дина молча смотрели вслед удалявшейся паре.

– Это возмутительно, – прошептала Клер.

Дина не ответила.

Клер дернула Гарри за рукав:

– Ты бы мог поверить, что можно вот так бесстыдно флиртовать у тела бывшего мужа?

– Это все-таки лучше, чем заниматься тем же самым при живом муже, – добродушно заметил он.

– Все-таки, – добавила Дина, – это не она флиртует с ним, а он заигрывает с нею.

Дождь кончился, небо прояснилось, и только мокрый асфальт да лужицы напоминали о недавней грозе. Солнце сияло в синем небе, обрамленное белыми пушистыми облаками. Перемена погоды словно помогала рассеять тягостную атмосферу похорон. Утро было таким серым и хмурым, каким обычно показывают день похорон в кинофильмах.

Николас Тресса крепко взял Габриэлу за локоть, и они медленно проследовали по улице мимо здания суда.

– Вам, вероятно, крепко досталось? Наглотались колкостей? – мягко спросил Ник.

Она резко встряхнула головой, откидывая упавшую на глаза прядь волос.

– Это было ужасно… – Она замолчала. Как объяснить чужому человеку, что ей довелось испытать! И зачем? Габриэла решила сменить тему. – У вас есть дети? – спросила она.

Ник на мгновение напрягся.

– Нет, – коротко ответил он, и лицо его приняло прежнее выражение, что не укрылось от глаз Габриэлы.

– Вы ожидали от Дины что-нибудь подобное?

– Конечно, нет. Во всяком случае, я надеялась, что будет легче. У нас столько проблем…

– Если я могу чем-нибудь помочь вам, – начал он, и на его лице отразилось участие. – Я с удовольствием…

Но она в ответ отрицательно покачала головой. Отказалась резко, поспешно, чтобы он не успел продолжить, потому что подобный разговор мог далеко их завести.

Они остановились на перекрестке, повинуясь запрещающему красному знаку светофора, и не торопились пересекать улицу, потому что ни один из них не решил, что будет делать на противоположной стороне. Габриэла смотрела прямо перед собой, Ник поглядывал на нее изучающе и немного иронично.

– Что вы предпочитаете? Пройти еще немного вперед или хотите вернуться? – поинтересовался он.

Вместо ответа она неопределенно хмыкнула и, когда вспыхнул зеленый свет, уверенно шагнула с тротуара, не сомневаясь, что он последует за ней. В молчании они прошли с полквартала, когда она, поглядев вниз, заметила, что он обут в дорогие черные туфли, черные носки из тонкой шерсти, новые узкие брюки. На нее произвел впечатление хороший вкус Ника, стиль его одежды, она так же не могла забыть его хорошие манеры, когда он вызвался помочь ей у дверей похоронной конторы, если б она не знала, кто он на самом деле. Ей было нетрудно догадаться, кто он такой, потому что она выросла среди подобных типов. Их биографии были весьма схожи, только одни ссылались на отсутствие в их детстве дорогих электронных игрушек, а другие нет… По оценке Габриэлы, этому Николасу Тресса около сорока пяти, женат он на избалованной дочке какого-нибудь мафиозного босса, который наведывается в родную Калабрию повидаться с близкими, следит за собой, принимая ежедневно сеанс массажа, чтобы сохранить свежей и упругой кожу, имеет любовниц и спит спокойно, когда под подушкой у него заряженный револьвер. Но что самое удивительное, что она, Габриэла Карлуччи-Моллой, не почувствовала к нему антипатии, хотя старалась как можно меньше общаться с людьми из подобной среды, знакомой ей по годам юности.

– Иногда в такой печальной ситуации, как похороны, поговорить с кем-то, кто не так близок покойному, доставляет облегчение… – Его робкое, вежливое высказывание вдруг встретило неожиданный и достаточно холодный отпор:

– С чего вы решили, что я буду раскрывать душу перед посторонним человеком?

Ник чуть заметно усмехнулся:

– Потому что я хорошо знаком с Питом и Диной, и выходит, что я не такой уж посторонний человек.

Они замолчали, но Габриэла ждала от Ника откровений, и ее ожидания оправдались.

– Я занимался перестройкой дома Пита на побережье. – Он опять помолчал, потом продолжил: – Одним словом, у меня фирма по строительным подрядам в Сэг-Харборе, это совсем рядом с Ист-Хэмптоном. Последнее лето я частенько приезжал туда на уик-энд, чтобы проверить, как идут работы. Зимой тоже наведывался, когда Пита там не было. Так что я там частый гость, и меня многие могли видеть…

Ей показалось, что он ждет проявления заинтересованности с ее стороны. Но когда его ожидание не оправдалось, он продолжал свой рассказ:

– Я живу в Сэг-Харборе, у самой воды. Там так красиво и спокойно!.. – Он вдруг резко оборвал себя и нервно сжал ее руку: – Что-то я разболтался! И совсем не на положенные в такой грустный день темы…

Габриэла взглянула на него с благодарностью, ее глаза вдруг наполнились слезами.

– Вы все равно ничего не поймете, даже если я все расскажу вам, потому что все настолько запутанно в этой истории. Я сама в ней ничего не понимаю и абсолютно уверена, что вам в этой истории разобраться тоже не под силу.

В его ответе не было ни раздражения, ни обиды:

– Почему?

– Забудьте об этом!

Они опять в молчании прошли еще полквартала. Вдруг лицо его дрогнуло, в глазах появилось жесткое выражение, и он спросил:

– Не вернуться ли нам назад?

Габриэла сделала паузу, собираясь с мыслями. Вдруг ей пришло в голову, что она может легко приобрести над ним власть.

– Знаете, мистер Тресса…

– Ник, – поправил он.

– Мистер Тресса, – настойчиво повторила она. – Не думайте, что я не ценю вашу помощь с этим злосчастным чемоданом или не испытываю признательности за то, что вы так тактично сопровождаете меня сейчас. – Габриэла резким движением освободила свою руку, несмотря на его сопротивление, и во время этой легкой борьбы она заметила, что он не носит обручального кольца, и значит, она ошиблась в своих предположениях, что Ник муж итальянской дочки мафиози. Несмотря на, вероятно, нелегкие прожитые им годы, во всем его облике и поведении было что-то мальчишеское.

– Я вам не навязываюсь, а то, что мы прохаживаемся с вами сейчас взад-вперед, может пойти вам на пользу… – немного свысока сказал Ник.

– Я не в том настроении сейчас, чтобы думать о какой-то пользе для себя, мистер Тресса, – отрезала она.

Он изобразил на лице величайшее изумление.

– Послушайте, миссис Карлуччи-Моллой, вам никто раньше не говорил, что вы жуткая особа?

Габриэла поджала губы и решительно зашагала вперед. Ник после мгновенного замешательства последовал за ней. Они миновали бакалейную лавку, кафе, витрины крайслеровского торгового автомобильного салона-магазина, где были выставлены последние модели «крайслера» 1990 года. Так могло продолжаться до бесконечности, если бы она не очнулась.

Габриэла внезапно повернулась и попыталась высвободить свою руку из его руки, но это оказалось ей не по силам. Ник не отпускал ее.

– Спасибо, я сама справлюсь, – стараясь придерживаться вежливого тона, сказала Габриэла. – Пожалуйста, отпустите меня.

Ей показалось, что он не удивился ее словам, а скорее пожалел ее. Он повторил слова, которые ей запомнились:

– Вы такая ужасная особа…

Габриэла невольно остановилась, внимательно пригляделась к своему спутнику. Уж не ошиблась ли она, поторопившись так легко зачислить его в разряд «крутых» парней, подонков и негодяев, окружавших ее в молодости. Может быть, он простой симпатичный мужчина, не столь важно, чем он занимается. Главное, что он местный житель Лонг-Айленда, а она уже стала парижанкой, поэтому и понимает его.

– Простите, что-то я действительно не в себе… Знаете, я так устала, еще ко всему этот долгий перелет из Парижа.

– Сколько вы там прожили?

Габриэла был удивлена:

– Откуда вы знаете, что я там живу?

– Во-первых, однажды проговорился Пит. Во-вторых, у нас все знают все друг о друге.

– Вот поэтому я и уехала, чтобы не задохнуться в атмосфере маленького городка.

Он помолчал, потом сказал:

– Я знаком с вашими родными – отцом и дядей. По дороге я частенько заглядываю в «Вилла Наполи» выпить чего-нибудь или закусить…

– Я ни на секунду не сомневалась, что вы знакомы с моим отцом и дядей, – холодно ответила она, потому что напоминание о ее семье не доставило ей ни малейшего удовольствия.

– Вы на что-то намекаете? – В первый раз за это время она заметила, что выдержка начинает изменять ему, что он как-то сник, хотя вряд ли она чем-то его оскорбила. Вместо того чтобы разрядить внезапно возникшую напряженную атмосферу, она выплескивала на него накопившуюся горечь, как бы желая отомстить этому малознакомому человеку за то отчуждение, которое возникло между нею и ее ребенком.

– Я намекаю на то, – сказала она, подчеркивая каждое слово, – что вы принадлежите к той группе граждан этого городка, которая заправляет тут всеми делами и делишками. Неважно, как вы себя называете – элита, сливки общества, – мне это все равно. Мой муж тоже принадлежал к вашему кругу. Я уже давным-давно порвала с этим окружением, еще до того, как улетела в Париж. Я больше не имею к этому никакого отношения и не хочу, чтобы кто-нибудь из подобных людей имел отношение ко мне.

Он озадаченно посмотрел на нее:

– Что-то я не совсем понял. Может быть, вы выразитесь яснее.

– Я, мистер Тресса, здесь не для того, чтобы что-то вам объяснять.

– А для чего вы тогда приехали, миссис Карлуччи-Моллой?

Тон его был по-прежнему ровным, вежливым, успокаивающим.

– Чтобы похоронить мужа… – ответила она уже более спокойно.

– Некоторые из нас действительно скорбят по Питу, – прервал Ник ее на полуслове.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Габриэла, хотя заранее знала ответ.

– Когда я хоронил свою жену, то это была не бывшая моя супруга. – Он помолчал, потом добавил: – Я сказал это не для того, чтобы уколоть вас. Я понимаю вашу боль…

Она опустила глаза, стараясь собраться с силами.

– Простите. – На большее у нее не хватило слов.

– Может, мы лучше вернемся, а то пропустим отпевание? – предложил Ник.

– По правде говоря, я приехала сюда только ради моей девочки. – Она запнулась, голос ее дрогнул. – Не знаю, удастся ли мне справиться со всеми проблемами, но как только появится хотя бы какая-нибудь ясность, я хотела бы как можно быстрее вернуться в Париж. Если, конечно, еще можно что-нибудь исправить.

Они стояли лицом к лицу под огромной плакучей ивой.

– Тогда до свидания, – сказал он мягко и вытер пальцем слезу, покатившуюся по ее щеке.

– До свидания… – едва слышно прошептала Габриэла.

Дина ехала вместе с Адриеной по Центральному бульвару в машине, направляющейся на кладбище.

– Не правда ли, отпевание было впечатляющим? – спросила Адриена. – Строго, торжественно…

Дина кивнула – говорить сил уже не было, а когда попыталась что-то сказать, с губ сорвались приглушенные рыдания.

Адриена повернулась к ней:

– Прости, я понимаю, в это трудно поверить… Всего несколько дней назад мы с ним обедали, встречались в суде, играли в теннис…

Дина никак не могла освободиться от впечатлений, обрушившихся на нее на похоронах отца: он, неподвижно застывший в гробу; крышка, опустившаяся и скрывшая навсегда его лицо, непонятная суета вокруг катафалка, как будто все вдруг вспомнили, что куда-то опаздывают… Распорядитель похорон руководил отправкой кортежа машин, процессия уже тронулась, и Дина, почему-то упрямо отказавшаяся сесть в первый лимузин вместе с Клер и Гарри, едва не осталась около церкви. Хорошо, что Адриена заметила ее и взяла в свою машину.

– Почему ты не захотела ехать со своей тетей? – спросила Адриена, как будто прочитала ее мысли…

– Не хочу слушать все те глупости, которые они обычно говорят друг другу. – Она выглянула в окно и заметила свою мать возле входа в похоронное бюро с большим чемоданом. Она казалась такой одинокой и беззащитной, пока Николас Тресса не подошел к ней и не наклонился над чемоданом, собираясь помочь ей. Но когда Дина вновь обернулась, Тресса уже не было, а мать по-прежнему стояла на том же месте.

– Окончание похорон оказалось испорченным, – тихо сказала Адриена, – как-то торопливо и скомканно.

– Что теперь говорить, когда все уже кончилось?

Адриена выглядела так, как будто даже дыхание давалось ей с трудом.

– Ты не хочешь говорить об этом?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Я не имею в виду похороны…

– Я знаю, что вы имеете в виду.

– На эту тему ты тоже не желаешь разговаривать?

Дина ответила не сразу, но, когда она заговорила, тон ее был скорее озлобленным, чем печальным.

– Эта тема закрыта!

– Закрыть ее невозможно, Дина. Она твоя мать.

– Я решила, что все это время вы вели активную кампанию по замещению этой должности. Или я была вам безразлична – вы просто охотились за папиными деньгами?

Адриена изменилась в лице:

– Нет, конечно. Я просто хотела помочь тебе избавиться от тяжести в душе. Поверь, я очень хотела этого.

– Ради кого?

– Ради тебя, Дина, кого же еще? Единственный способ обрести душевный покой – это помириться с ней.

– И вы считаете, что одна из нас будет счастливо жить после этого?

– Боюсь, что нет, – печально заметила Адриена, однако Дина не собиралась сдаваться:

– Зачем вы мне все это говорите?..

– Затем, что мы с тобой как-то долго беседовали на эту тему. Помнишь, когда я приезжала к вам на побережье. Как раз после развода. – Она искоса глянула на Дину. – Еще до того, когда мы начали встречаться с твоим отцом из… – она помедлила, подбирая нужное слово, – личного интереса.

Все началось с того письма, адресованного просто Моллоям, которое было доставлено в загородный дом на побережье спустя две недели после начала летних каникул. Пит настаивал, чтобы Габриэла не досаждала Дине телефонными звонками и дала девочке приспособиться к новой жизни, и кто мог знать, что совершивший до этого долгий путь белый конверт без обратного адреса испортит ей все каникулы.

Габриэла писала, что отправилась в Перу по заданию «Парижской хроники», чтобы сделать репортаж о каком-то революционном лидере, который скрывался в горах, вынашивая планы переворота.

Из репортажа ничего не вышло, о причинах этого в письме было сказано невнятно, и журнал отозвал Габриэлу в Париж. На этом все могло бы и закончиться, если бы не фотография, вложенная в конверт.

На снимке – сидящая на ступеньках вагона Габриэла, ее стройные ноги широко расставлены. Поезд проходит по ущелью меж тесно подступивших скалистых гор. За спиной Габриэлы стоит на коленях и улыбается в объектив черноволосый красавчик, обросший бородой. Летные очки скрывают его глаза, на шее болтаются золотые цепочки. Он скорее выглядел богатым южноамериканским плейбоем, чем революционером.

Отец изучал фотографию, переданную ему Диной, куда дольше, чем дочь. Рассматривал, хмыкал, кривил губы… Потом бросил фотографию на стол.

– Бедная мамочка, – насмешливо заметила Дина, – пропал такой репортаж.

Пит сделал большой глоток из запотевшего стакана.

– Я смотрю, это ее не очень-то огорчило. В этом путешествии, видимо, были свои приятные моменты… – Он оперся о перила террасы, стоя спиной к тихому заливу Ист-Хэмптон и сжимая в руке стакан джина с тоником.

– Ты, кажется, ревнуешь! – поддела отца Дина. – Я знаю, почему. Потому что тебе никогда не удастся отрастить такую роскошную бороду.

Пит выдавил из себя улыбку.

– Ошибаешься, непременно сделаю это, – пошутил он, потом добавил более серьезно: – Но мне не нравится, что твоя мать околачивается возле этих революционеров.

Дина вскинула голову:

– Не знаю, что думаешь ты, папа, но мне ясно, зачем она это делает.

Она повернулась к Адриене Фаст, коллеге отца, которая навестила их в этот уик-энд и прислушивалась к их разговору, сидя в шезлонге.

– И к тому же это ее работа, правда, Адриена?

Она ничего не ответила.

– И совсем не похожа на мою работу, – отрезал Пит, направляясь к бару, чтобы наполнить свой стакан. – Это более смахивает на оплачиваемый отпуск.

Дина подбежала к нему сзади и, шутя, обеими руками обняла его за талию.

– Эй, поосторожней! – предупредил отец.

– А мне кажется, что ты все-таки ревнуешь, – с усмешкой сказала Дина. – И это нечестно, потому что у тебя столько подружек…

Адриена удивила их обоих:

– Она права, Пит. Дине, должно быть, неприятно сознавать, что ты придерживаешься двойного стандарта в подобных вещах.

Пит бросил в стакан кубик льда, потом примиряюще улыбнулся:

– Здесь нет никакого двойного стандарта. Просто не надо смешивать мою личную жизнь с родительскими обязанностями.

– Это относится и к маме? – поинтересовалась Дина.

– Если она подвергает себя опасности, общаясь с подобными типами, несомненно. Зачем меня об этом спрашивать?

– Ну, а как насчет других людей, с которыми ты имеешь дело?

– Кого ты имеешь в виду?

– Ну, всех этих преступников, гангстеров, которых ты стараешься посадить за решетку?

– Это моя работа, – коротко ответил он.

– Тоже двойной стандарт, – улыбнулась Адриена.

– И потом, я не ввожу никого в заблуждение клятвами в любви каждой девице, с которой обедаю.

– Выходит, что теперь ты больше никогда не влюбишься серьезно снова? – В глазах у Дины мелькнули искорки.

– «Брак по любви» звучит так банально, что я, думая о будущем, предпочитаю строить отношения только на взаимном уважении и общих интересах.

– В этом случае, – глубокомысленно заключила четырнадцатилетняя Дина, – вы с Адриеной – идеальная пара. Гостья покраснела:

– Это не имеет отношения ко мне. Я ищу в браке нечто другое…

– Что именно? – настаивала Дина. – Страсть?

– Вот этого, – откликнулся Пит с натянутой улыбкой, – у меня осталось на самом донышке.

– Бедный папочка, не испытывающий страстей!

Адриена поднялась с места, подошла к перилам, задумчиво уставилась в пространство. Дина между тем вернулась к столу, взяла фотографию, долго изучала ее и с расчетливой жестокостью спросила:

– Итак, ты считаешь, что у мамы с этим парнем общие интересы и взаимное уважение?

Ее вопрос настиг Пита на полпути к двери, ведущей в дом.

– Пойду, почитаю немного, – пробормотал он и вышел, хлопнув дверью.

Дина вернулась к раскладному креслу, устроилась там, положила руки за голову, и оценивающе принялась следить за Адриеной. Красивая женщина, которую не портит даже какое-то поразительное чувство юмора. Дина заметила, что смеется Адриена редко и только тогда, когда папа брякнет что-нибудь, по его мнению, страшно остроумное. Шутки стоили Питу больших усилий, и Адриена, вероятно, была единственным человеком в мире, оценившим его чувство юмора по достоинству.

– Так что вы думаете? – спросила девочка.

Адриена потускнела, как быстро заходящее солнце.

– Насчет чего? – откликнулась Адриена, скупо роняя слова.

– Насчет того, что отец говорил о любви и страстях.

– Почему это должно меня волновать?

– Потому что вы имеете на него виды.

– Почему бы тебе не спросить об этом у него самого, – сказала Адриена и неожиданно добавила: – И зачем ты мучаешь его?

– О чем вы? – невинно спросила Дина, изучая свои ногти.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Нет, не знаю. Даже не догадываюсь…

Губы у Адриены задрожали, она подошла и села в соседнее кресло.

– Послушай, я знаю, как ты переживаешь после этого развода, но ведь он тоже страдает, и его мучения нельзя использовать для того, чтобы делать то, что тебе вздумается.

– Для того чтобы делать то, что я хочу, у меня впереди вся жизнь, а его никто не мучает. А вот вы вряд ли добьетесь того, на что рассчитываете.

– Я бы хотела быть его другом, – тихо сказала Адриена.

– Кем вы хотите быть, – холодно сказала Дина, – так это моей мачехой.

В глазах у Адриены появился испуг.

– Знаешь, что я хочу тебе сказать, – наконец проговорила она. – В трудных обстоятельствах, особенно когда человека гнетет какая-нибудь беда, случается, ему изменяет способность выбирать слова. Подобные проблемы – первый признак, что человек мечется, никак не может найти свое место.

– Это как раз касается вас. Насчет поисков места в жизни…

Когда небо чуть поблекло и над самым морем, там, где садилось солнце, порозовело, они закончили загорать и вошли в дом. Молча прошли на кухню, занялись обедом… Адриена готовила приправу к цыплятам с аппетитной золотистой корочкой, руки у нее были в красном перце, Дина принялась резать овощи для салата – лук, помидоры, огурцы.

– Вы знаете, он до сих пор любит маму, – неожиданно заявила Дина.

– Они так долго прожили вместе.

– И она по-прежнему любит его.

– Это твои фантазии.

– Тогда почему он так сильно переживает из-за этой фотографии?

– Ты еще слишком молода, чтобы понять, но со временем услышишь о территориальной неприкосновенности.

Дина на мгновение замерла с ножом в руке:

– Вы считаете, что они совершили ошибку, когда развелись?

– Я не могу ничего утверждать. Одно знаю наверняка – они оба очень любят тебя.

Дина вытерла слезы.

– Что, такой горький? – улыбнулась Адриена, кивком указывая на недорезанную луковицу.

– Иногда я чувствую себя той косточкой из грудки цыпленка, которую на спор тянет каждый к себе… Кому больше достанется…

– Тогда почему ты не позволяешь мне помочь тебе? Стать твоим другом?

– Он никогда не женится на вас, – вместо ответа сказала Дина и с силой хлопнула дверцей холодильника. – Он больше никогда ни на ком не женится.

Адриена побледнела.

– И как же мне теперь быть? – спросила она.

– Да никак… – твердо сказала Дина. – Пока жив, не женится!

Они почти добрались до кладбища, когда Адриена свернула на заправочную станцию. Подкатив к колонке, она опустила окно и попросила подбежавшего паренька заправить бак. Наблюдая за его работой, Адриена спросила Дину:

– Теперь ты можешь объяснить, почему отказалась разговаривать со своей матерью?

Дина неожиданно уткнулась лицом в ладони и заплакала. Адриена осторожно погладила девушку по голове, подождала, пока рыдания стихнут и она сможет говорить. Наконец Дина успокоилась.

– Случилось столько всего, что, если я буду с ней общаться сейчас, все решат, что я предала папу, что не ценю всего того, что он сделал для меня.

Парень, окончив заправку, приблизился к автомобилю, Адриена протянула ему свою кредитную карточку.

– Я уверена, что как раз Пит и хотел бы, чтобы ты помирилась с мамой. Особенно теперь, – сказала Адриена и подняла окно. – Он никогда не настраивал тебя против нее.

– Конечно, нет, – быстро ответила Дина. – Я ни в чем не могу упрекнуть его. Он всегда поступал честно, разговаривал со мной как со взрослой, не отказывался отвечать, какие бы вопросы я ему ни задавала. Отец никогда не уходил от темы, как предпочитала делать она.

– Но ведь не поэтому ты отказалась разговаривать с матерью?

Дина проявила несвойственную таким юным девушкам сдержанность, проигнорировала вопрос Адриены и в свою очередь спросила:

– Неужели отец ни разу не рассказывал вам о причине развода? Может, скажете, что вы его даже не спрашивали?

Адриена отвела взгляд:

– Много раз, но он постоянно уходил от объяснений.

– Тогда почему это должна сделать я?

– Да потому, что у тебя осталась только мать, единственный близкий тебе человек, а ты не хочешь даже говорить с ней! И еще потому, что я чувствую ответственность за тебя.

В этот момент обслуживающий клиентов парень вновь подошел к машине с квитанцией в руках. Адриена опустила стекло, мельком глянула на сумму, поставила свою подпись и закрыла окно.

Когда они выехали на шоссе и набрали скорость, Дина начала:

– Я не хочу разговаривать со своей матерью, потому что потеряла к ней всякое уважение, всякое доверие.

– А ты ей об этом сказала? – Адриена увеличила скорость.

– Она стала бы все отрицать или обвинять папу, что это он настраивал меня против нее.

– Конечно, уйти от разговора гораздо легче.

Дине трудно было осознать самой, а тем более объяснить Адриене причины ее отчуждения от матери. Постепенно превращаясь из девочки в женщину, Дина отдалялась от своей матери. Когда она заметила, что у нее бюст полнее, чем у матери, а размер ноги больше, она еще сильнее потянулась к отцу.

– Мне и так было нелегко… – наконец выдавила из себя Дина.

В этот момент Адриена резко вильнула, чтобы объехать сбитую кошку, Дину бросило на дверцу, и она замолчала. Потом, поерзав на сиденье, продолжила:

– …после этого проклятого развода. Но теперь у меня собственная жизнь и мне нет дела до ее проблем.

– Какого рода проблем?

– Она постоянно боялась, что отец не сможет платить за мое обучение, что каждый чек может оказаться последним. Всякий раз, как я упоминала о деньгах, у нее на лице появлялось выражение ужаса.

Адриена достала из сумочки носовой платок.

– Как ты можешь так говорить? Может быть, у нее были на то причины.

– Меня эти причины не интересуют. У меня достаточно своих проблем, – с горечью сказала Дина. – Все, в чем я нуждалась, так это в уверенности. Моей вины в их разводе нет, так почему я должна расплачиваться?

– Тогда почему твой гнев направлен только на мать?

– Отцу тоже доставалось до тех пор, пока я не узнала, что его вины в разводе нет.

Адриена с силой нажала ногой на педаль газа, и машина резко рванулась вперед.

– Во всяком конфликте участвуют две стороны.

– Вы знаете, почему они развелись?!

– По-видимому, нет.

– Неужели не ясно, что всему причиной была измена.

– То, как ты об этом говоришь, не вносит никакой ясности. Измены случаются почти во всех семьях, и не всегда в этом виноват лишь один из супругов. Твоей матери пришлось очень несладко, иначе бы она не оставила его.

– Не мама оставила, а он ушел от нее. Это она изменила…

Адриена взглянула на Дину:

– Это он тебе так сказал?

Девушка кивнула.

– Тогда сразу возникает множество вопросов…

– Что вовсе не дает права на измену.

Адриена печально улыбнулась:

– Люди совершают ошибки и не всегда понимают, что исправить их будет уже невозможно.

– Она должна прежде всего думать обо мне, она же мать!

Но где Дина могла узнать, что матери не застрахованы от ошибок. Матери – не святые, они тоже люди, со своими ошибками, страстями и горестями. Конечно, не в католической школе, где воспитательницы-монахини наставляли детей, что матери не совершают никаких грехов, кроме одного – сексуального, когда происходит зачатие ребенка, но этот единственный грех заранее прощается церковью. Телевидение внушало Дине уверенность, что матери – это существа, которые все знают, все прощают, жертвуют собой ради детей и которых не касаются проблемы секса. Женские журналы, которые попадали Дине в руки, воспевали женщину-хозяйку, помогающую мужу делать карьеру и воспитывающую кучу симпатичных ребятишек.

– Вы можете говорить что угодно, но папа всеми силами пытался спасти брак.

– Откуда ты знаешь?

– Он так мне сказал.

– А он не сказал, как он этого добивался и что происходило между ними перед разводом?

– Конечно, нет, – заметила Дина с враждебностью. – Это меня не касалось…

– Очень даже касалось, – мягко сказала Адриена, – потому что все кончилось разводом.

– Который произошел по ее вине, – стояла на своем Дина.

– Частично. Потому что твой отец далеко не святой.

Но где Дина могла узнать, что отцы тоже далеко не безгрешны? Что они занимаются чем-то еще, кроме того, чтобы защищать свою семью от всех житейских бурь и невзгод. Конечно, не в католической школе, где воспитательницы-монахини внушали детям, что священники – это особые существа, стоящие всего на одну ступеньку ниже Господа Бога, что они стоят вне политики, они благословляют семейный очаг и покорность жены мужу и что никогда ни мать, ни отец не должны совершать никакого недостойного поступка, способного разрушить семейные узы.

– Мой папа, может, не совершенство, – Дину, несмотря на то, что в машине было тепло, била дрожь, – но он, по крайней мере, никогда не был предателем.

И голосом, который обнажил обуревавшие ее чувства, Адриена с сожалением тихо сказала:

– Мне кажется, ты ошибаешься, Дина.

Первым побуждением Дины было прекратить разговор. Совсем не потому, что она ничего не знала о похождениях отца – до нее не раз доходили подобные достоверные слухи, – девушка просто слышать об этом не хотела.

Следом, из детства, пришло воспоминание – ей лет семь, вечер, поздно… Мама ушла куда-то с металлическим кофром, заполненным фотопленкой, и плетеной сумкой через плечо, где хранились камеры и сменные линзы. У Дины тогда было плохое настроение, она дулась на маму, которая опять оставила ее вечером. Отец, напротив, был очень весел. Сгреб девочку в охапку, начал подбрасывать так высоко, что она пальчиками касалась потолка. Потом они начали читать книгу, в которой было много картинок… Дина до сих пор помнила тепло отцовских ладоней и терпкий запах рома, исходивший от него. Он тогда, уложив ее в кроватку, чмокнул дочку в нос. Она потребовала еще сказку. Отец не успел раскрыть книжку, как внизу раздался звонок в дверь. Дина встрепенулась, отец сказал, что это не мама, и пошел открывать. Скоро он вернулся, шепнул ей: «Ну все, все, спать», – и, потушив свет, вышел из спальни.

Дина долго не могла заснуть – все прислушивалась к шагам в холле, на первом этаже и заливистому женскому смеху. Голос был чужой. Это открытие пробудило в ней страх и интерес. Потом снизу донеслась тихая музыка, скрипнула дверь. Девочка спрятала голову под одеяло и тихо позвала: «Папочка…» И он вдруг пришел, ласково попенял ей – почему его любимая дочка еще не спит? Дина не решилась спросить, кто там внизу. Чувство обиды охватило ее – обиды на маму, которая бросила ее в этот вечер и зачем-то ушла.

– Пожалуйста, Адриена, – умоляюще попросила она, – давай оставим его в покое. Папа умер, и теперь все это не имеет значения. – Дина почувствовала какое-то облегчение, похожее на то, когда ее родители наконец развелись. Она была теперь словно невостребованный багаж, оставленный в камере хранения. – Были и другие причины, – добавила она, – по которым я так к ней отношусь.

Они свернули с трассы на узкую дорогу, ведущую к кладбищу. На каменных столбах, к которым крепились массивные ворота, были установлены высеченные из мрамора львиные головы.

– Мне кажется, я потеряла все, что у меня было, – прошептала Дина робко и жалобно, она вся дрожала, как будто вот-вот с ней начнется истерика.

– Сейчас уже почти все позади.

Адриена затормозила и припарковалась на свободное место. Она легонько похлопала Дину по коленке и попыталась улыбнутся сквозь слезы, застилающие глаза.

Дина открыла дверь и неловко выбралась наружу. Для нее все происходящее было трагично, в отличие от многих окружающих.

Шелковый шарф не защищал Габриэлу от дождя. Она теребила его концы, стоя в сторонке от всех, выслушивая католического священника и стараясь оживить воспоминания об их совместной жизни с Питом. Ей никак не удавалось убедить себя в том, что они больше никогда не увидятся, хотя она и сейчас обвиняла его в том, что он так беспощадно разорвал их брак.

Во время долгого полета через океан Габриэла приготовила себя к моменту прощания, к мысли о том, что смерть – только перевоплощение в другую форму жизни, но, когда она увидела вырытую в земле яму, ей стало не по себе. Нахлынули обрывки каких-то воспоминаний – спальный мешок, в котором они когда-то согревали друг друга в походе, двухспальная кровать, купленная им для первой брачной ночи, покупка дома на свалившиеся откуда-то деньги, приобретение колыбели для Дины, и вот теперь – гроб.

Все было так буднично, так бесконечно долго, и не было видно конца этой процедуре.

– Вечный покой снизойдет на тебя… – произнес священник.

«Правильно, ты нуждаешься в покое», – подумала Габриэла.

– Пусть вечный божественный свет снизойдет на тебя, – повысил голос падре.

«Как ты будешь при этом свете заниматься своими сексуальными штучками?» – прокомментировала мысленно Габриэла.

– Покойся с миром…

«И больше не расточай направо-налево свою улыбку, которая когда-то ввела меня в соблазн».

– Рожденный из праха…

«Так же, как и все его любовницы!»

– И обратится в прах…

«Так же, как и все они…»

– Господь милостив!

«Но ты, Пит, не был милостив ко мне».

– И отпустит твои грехи…

«И я вынуждена простить тебя, Пит, потому что ты ушел из жизни».

– Аминь!

Клер оперлась на Гарри, Глэдис прижалась к Люси, Сара к Майку, но Габриэла была слишком погружена в свои мысли, чтобы обращать на них внимание. Она отвернулась сразу же, как только рабочие взялись за веревки, чтобы опустить гроб в могилу. В этот момент кто-то отчаянно зарыдал. Габриэла обернулась – это плакала Дина. Еще мгновение, и Питер Моллой исчез навсегда.

Глаза Габриэлы были сухими, ни одна слезинка не скатилась по щеке, только сердце наполнилось страшной опустошающей тоской.