Глава двенадцатая


Из-за отсутствия денег Симон Геррис покинул Оксфорд на два года раньше остальных. Его хозяйство обанкротилось, и ему пришлось продать большую часть земель, чтобы заплатить долги. Деньги нужны были срочно, и ему казалось, что он знает, как их достать.

Первым делом он отправился в Марчингтон к матери Тима, доброй затворнице, которой показалось, будто она распознает страдания одиночества в холодных голубых глазах, а так как она помнила, что Симон был лучшим другом ее сына, то пригласила его погостить в ее доме.

Симон гостил два месяца, в течение которых неутомимо ухаживал за Деборой Уилдинг. Титул уходил к дальнему родственнику, внуку сумасшедшей тетки графа, но ведь граф был еще и очень богат, так же как его сын и все внучки с их трастовыми фондами. Если бы Симону удалось уговорить Дебору выйти за него замуж…

Дебора догадывалась, что у Симона на уме, и избегала его всеми возможными способами. Он не понравился ей уже тогда, когда Тим впервые привез его к ним в дом, и с тех пор не нравился все сильнее и сильнее. Вдобавок ко всему, она винила его в смерти брата, ведь он был его другом и находился рядом с ним… Однако она держала свои мысли при себе, предполагая, как они расстроили бы ее мать, которая все еще горько оплакивала своего единственного сына. Не поняли бы ее и младшие сестренки, для которых Симон был воплощением красоты и мужественности. Дебора не могла объяснить, почему испытывает к нему отвращение, почему считает его злым и опасным, почему вздрагивает от страха каждый раз, стоит Симону прикоснуться к ней, но при одной мысли стать его женой она трепетала от ужаса. Что-то было в нем… аура… от него исходил такой запах гнили, что она не понимала, как другие не чувствуют его.

Ее дедушка и отец были поначалу по делам в Австралии, но вскоре возвратились, и граф не мог не обратить внимания на состояние его любимой внучки, которая очень напоминала ему его жену и была такой же тихой и замкнутой, как она, предпочитавшей тень открытому солнцу. Иногда ему приходило в голову, что она не от мира сего с ее чистотой и застенчивостью, и он боялся за ее будущее. В Австралии граф Марчингтон не без задней мысли присматривался к ее молодым кузенам, однако ни один из них, по его мнению, не мог составить ее счастье. Его внучке нужен был ласковый заботливый муж, да и австралийский климат ей никак не подходил.

Обнаружив Симона Герриса в Марчингтоне, он вознегодовал, так как никогда не любил его и не доверял ему, а когда увидел, что Симон открыто преследует его внучку, то вовсе потерял покой. Когда же он попытался поговорить об этом с Деборой, она отмолчалась, ведь ей-то было известно, как ее матери дорого его присутствие в их доме. Симон словно возвращал к ней ее любимого Тима, после смерти которого она так горевала, что боялись, как бы она тоже не умерла. Но граф на этом не остановился, решив разобраться в том, что происходило в Марчингтоне.

Наблюдая за Симоном, он делал свои выводы. Подобно Деборе, он сразу невзлюбил Симона, но так как жизненного опыта у него было больше, чем у его внучки, то он сразу распознал в Симоне патологию. Граф знал… чувствовал ее. За свою долгую жизнь ему не раз приходилось встречать людей, прогнивших изнутри.

Обычно в начале августа он уезжал в Шотландию, но на сей раз остался в Марчингтоне.

Дебора обрадовалась. Несмотря на непоколебимую уверенность, что ей удастся противостоять настойчивым ухаживаниям Симона, все же она боялась его и рядом с дедушкой чувствовала себя сильнее.

А Симон начинал терять терпение. Ему очень нужна была богатая невеста, но его гордость требовала, чтобы она к тому же не унижала его своим происхождением.

Он знал, что отвратителен Деборе, и приходил от этого в ярость. Что она о себе думает? Если не считать происхождения и богатства, то в ней и нет ничего. Она даже не очень-то хороша собой, размышлял он, глядя, как она играет в крокет с сестрами.

Симон предпочитал спортивных высоких девушек с мальчишескими фигурами, то есть с плоской грудью и длинными ногами, и не пытался изменить свои вкусы, как не пытался вернуться к мужчинам-любовникам после того, как раз и навсегда порвал с ними после смерти Тима. Ему хватило ума понять, что вещи, допустимые в школе или в замкнутом сообществе Оксфорда, могут очень осложнить его дальнейшую жизнь. К тому же он осознавал необходимость женитьбы. Вот женится, тогда… Дебора раздражала его своим упрямством. Он знал, что весьма привлекателен физически… по крайней мере, банальная пухленькая Дебора ему и в подметки не годилась. Ей надлежало восхититься его вниманием и с благодарностью упасть в его объятия, а она позволяет себе кочевряжиться.

Ему остается лишь переспать с ней… если она не хочет сдаваться по доброй воле. Как-нибудь подвернется удобный случай… Симон решил, что венчание должно состояться не позднее Рождества в марчингтонский часовне, и тотчас вспомнил, как Тим хотел использовать ее… и его трагическую смерть.

Ничего, он заставил ее заплатить за причиненное ею зло… побирушку, ставшую причиной гибели его друга. Симон помнил, каково было держать ее в руках. Правда, она почти не плакала, но он чувствовал ее страх… и этот страх возбуждал его. Он наслаждался, беря ее и владея ею. Однако с Деборой так нельзя… Никакого насилия, хотя было бы неплохо проучить и ее… Еще успеется.

Дебора не походила на большинство современных девушек. Для нее доступность противозачаточных таблеток не означала сексуальную свободу, более того, она была доброй католичкой. Вновь и вновь проворачивая это в голове, Симон волновался, так как, похоже, судьба решила дать ему шанс.

Вся семья собиралась провести уик-энд у дяди Деборы, но в последнюю минуту Дебора простудилась и решено было оставить ее дома. Симон заявил, что он на уик-энд уедет домой, и Дебора вздохнула с заметным облегчением.

Уехал он за два часа до отбытия семейства, однако уехал недалеко… всего лишь, чтобы его не было видно с дороги, но чтобы сам он не мог не заметить машину Дебориных родителей.

Для полной уверенности помедлив лишний час, он вернулся в Марчингтон.

Вечер еще не наступил, но быстро темнело из-за собравшихся на небе грозовых туч, и время от времени громыхал гром. Дворецкий впустил Симона, удовлетворившись его объяснением, будто он забыл ключи.

Однако вместо своей комнаты он пошел в библиотеку и налил в два стакана любимый графом густой портвейн. В один он высыпал порошок, купленный им у собрата-студента. Это был довольно сильный наркотик, который, подавляя волю, вселял в человека ощущение необыкновенного могущества и свободы и действовал довольно быстро.

Симон, естественно, знал, где находится спальня Деборы, и без стука вошел в нее. Девушка дремала, но едва открыла глаза и заметила его, как села в постели, дрожа от ужаса.

— Я забыл ключи, — сказал он, улыбаясь, однако не сумел обмануть ее. — Смотри, я принес тебе портвейн.

Он сел на край кровати и, поставив один стакан рядом с Деборой, принялся медленно пить из другого стакана.

В доме оставались только слуги. Дебора дрожала, из-за его наглости потеряв всякую способность соображать. Ей даже в голову не приходило, что он может так поступить. Ее мутило, когда она потянулась за стаканом… Может быть, от портвейна станет лучше… Она почувствует себя лучше… У нее не было сомнений относительно того, что собирался сделать Симон… она читала это в его глазах… ей не хватит сил остановить его… Даже если она закричит, никто ее не услышит. Он неплохо рассчитал время. Ужин остался позади, и слуги смотрят телевизор в своей гостиной.

Дебора хотела было молить о пощаде, но слова застряли у нее в горле. Он не пожалеет ее… У него вообще нет к ней никаких чувств, поняла она, заглянув в его глаза и увидев в них уготованную ей судьбу. Он хочет добиться своего и ни перед чем не остановится.

Он выпил свой портвейн, а она — свой, жалея, что мало выпила… жалея, что не может выпить еще, чтобы отключиться.

— Ты ведь знаешь, что сейчас будет, правда?

Он понизил голос до шепота, от которого у нее мурашки побежали по коже. Ей показалось, что он гипнотизирует ее, и у нее закружилась голова. Симон отвернул одеяло, и она тяжело вздохнула от отвращения и ужаса.

Но и Симон, глядя на округлости ее грудей, тоже боролся с отвращением. Закрыв глаза, он стал вспоминать Тима, и внутри него вспыхнул знакомый огонь. Раздавленная его тяжелым телом, Дебора понимала, что разум и чувства больше ей не подчиняются. Удивительно, но страх куда-то испарился, а на его месте возникло туманящее голову возбуждение. Тяжело дыша, она беспокойно заерзала под ним, словно подгоняя его… Под воздействием наркотика Дебора превратилась в существо, исполненное лишь физических желаний. Ей страстно захотелось ощутить его внутри себя, и она с готовностью приняла его. Неужели этого она боялась?

Конечно же, Дебора не могла заменить Тима, но в ее руках были ключи от многого из того, что Симон хотел иметь. Прежде, чем дать ей уснуть, он воспользовался ее состоянием и проделал с ней все, что знал… уча ее сексуальному наслаждению. Его поразило, с какой готовностью эта замкнутая холодная девушка принимала свой позор и свое унижение, и он надеялся, что она ничего не забудет, когда действие наркотика закончится.

Впрочем, даже если забудет, от этого ничего не изменится. Он взял ее, и, возможно, она даже забеременела. Утром придет горничная и увидит их в одной постели. Естественно, он сошлется на молодость и любовь… повинится в том, что согласился с планом Деборы воспользоваться отсутствием старших… Пусть она тогда попробует поспорить с ним или убежать от него… Они обвенчаются.

С этой мыслью Симон заснул.

Дебора открыла глаза, когда Симон еще спал. У нее болело все тело. Она пошевелилась и тотчас замерла, почувствовав рядом Симона. И все вспомнила… сразу же вспомнила. Отодвинувшись на край кровати, она перебирала в памяти события минувшей ночи. Что с ней было? Почему она позволила такое? Почему с готовностью подчинялась его фантазиям, нарушая все моральные принципы, которые составляли основу ее жизни? Что же ей теперь думать о себе? Неужели это насквозь испорченное существо она сама… Как же ей жить? Ее разум никогда не был особенно стойким и теперь не выдержал пытку ужасными воспоминаниями о прошедшей ночи. Дебора встала и, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, бросилась в ванную комнату. Ей было противно глядеть на себя, пока она с ожесточением терла кожу мочалкой. Но видения не отступали…

Симон как будто заворожил ее. Она вспомнила, как кричала от восторга и как требовала от Симона все новых и новых, самых ужасных извращений, и поняла, что никогда не сможет об этом забыть. Ее грех отныне и навеки пребудет с нею. Этого водой не смоешь. Дебора выронила мочалку и вышла из-под душа. Она не вытерлась и не завернулась в полотенце.

Никто не видел, как она бежала в часовню. Все еще спали. Дебора взяла церемониальный меч, принадлежавший ее деду, и, пока несла его, все время боялась уронить, потому что он был очень тяжелым.

Когда она приблизилась к алтарю, ее мозг переполняли картины ночного разврата. Тошнота прошла, и Дебора ощущала лишь необоримое стремление уйти от того, что ее ждало в будущем. Мысли стали кристально ясными. Позор, который она пережила ночью, останется с ней на всю жизнь. Совершив страшный грех, она поняла, как беззащитна перед грехом… она, которая гордилась своей чистотой и сверху вниз смотрела на слабых детей Божьих. И вот она наказана. Если бы дедушка знал…

Слезы подступили у нее к глазам. Последний, о ком она подумала, когда бросилась на острый меч, был ее дед. Жгучая нестерпимая боль пронзила ее, но, теряя сознание, Дебора успела порадоваться своему спасению, несмотря ни на что… Никогда больше она не позволит позорить себя.

Она вздохнула, уже не чувствуя, как алая кровь потоком хлынула у нее из горла.

Нашел ее Симон. Когда он проснулся и не обнаружил Дебору рядом, инстинктивное чувство опасности, о котором он и не подозревал, привело его в часовню. Страх сжимал ему горло, пока он, не дыша, смотрел на залитое кровью тело Деборы.

Выйдя из часовни, он невидящим взглядом обвел все вокруг. Надо бежать, пока не поздно… Никто не знает, что он все еще здесь. Ведь всего шесть часов… Машина за воротами. Слуги спят в дальней части дома. Они и не узнают, что он остался до утра. Симон пошел наверх, вымыл стаканы, потом сам вымылся, торопливо оделся и уже собирался покинуть дом, как вспомнил о запятнанной простыне.

Не долго думая, он стащил ее и, достав чистую простыню из шкафа, что стоял в коридоре возле спальни, перестелил постель. Грязную простыню он решил унести с собой.

Спустился он по главной лестнице, прошел через сад и проехал миль двадцать, прежде чем его перестала бить дрожь.

О смерти Деборы ему по телефону сообщил ее отец. Самоубийство любимой внучки убило и старого графа. В Марчингтоне из поколения в поколение передавались слухи о безумии, изредка охватывавшем кого-то из членов семьи, и теперешний граф, вспоминая о своей тете, готов был поверить в то, что нет дыма без огня. Строгий, бледный, одетый во все черное, Симон присутствовал на похоронах, однако отказался от приглашения остаться в Марчингтоне. Одна из местных газет посвятила свои страницы происшедшей трагедии, и кое-кто заговорил о семейном проклятии.

Симон в ярости бежал в Америку. Он не считал себя виноватым в случившемся и поэтому легко поверил в сумасшествие Деборы, — иначе она не выбрала бы смерть вместо свадьбы.

Старательно загоняя недавнее прошлое в подсознание, Симон запер его там вместе со всем остальным, о чем не желал вспоминать. В его жизни начиналась новая глава.

Американцам он понравился. Его произношение, его внешность, его истинно английское воспитание… Запасшись рекомендательными письмами и постоянно распространяясь о фамильных владениях, Симон лишь пожимал плечами, когда приходилось уточнять, что похороны съели все его наследство. Американцы видели в нем истинного представителя британской аристократии, а Симон, в свою очередь, был очарован их амбициозностью и энергичностью.

Кто-то из общих знакомых представил его Элизабет Калверт, высокой и достаточно худощавой, чтобы привлечь его физически, женщине, а когда Симон узнал, кто она, то сразу понял: он нашел, что искал.

Они обвенчались сразу после Рождества. Тесть уговаривал его остаться в США и найти себе место в семейной империи, где можно было заняться и юриспруденцией и политикой, но Симон лишь качал головой. Он жаждал вернуться домой и восстановить свой семейный очаг. По крайней мере, так Симон говорил. На самом деле у него не было желания жить под строгим контролем Генри Калверта Шестого. Но об этом он молчал. Богатство жены позволяло восстановить все, что потерял его отец.

Кроме того, у Симона имелись другие причины для возвращения. Деньги не составляли главную цель его жизни. Симон хотел власти. О ней он думал, когда учился в Оксфорде. Но власть имеет множество проявлений.

Первым пробудил в Симоне интерес к политической карьере брат его жены, между делом упомянув, что собирается в Вашингтон на встречу с сенаторами.

Питер Калверт был юристом, и Симон всерьез задумался о своем будущем.

Когда-то его дед и один из дядей представляли в парламенте свой край. У отца не было вкуса к политике, к тому же человек без денег никакой политической карьеры сделать не может. Но с богатством Калвертов…

Еще прежде, чем молодая чета вернулась в Англию, Ричард спланировал свою будущую жизнь.

Элизабет Калверт не очень-то представляла, чего ждет от замужества. Сначала она удивилась, потом пришла в восторг, когда Симон Геррис принялся ухаживать за ней. В двадцать один год Элизабет с ужасом осознавала, что ее мальчишеская фигура не привлекает взгляды мужчин. Братья школьных подруг, учившиеся в Гарварде вместе с ее братьями, не игнорировали Элизабет, но и не интересовались ею. У нее был только один роман, случившийся скорее из-за естественного любопытства, нежели из-за чего-то другого, с совершенно не подходящим ей молодым человеком. Ни он, ни Элизабет не пожелали продолжать отношения и распрощались друг с другом без всяких сожалений.

Вскоре Элизабет поняла, что семья начинает ее стыдиться. Женщины из рода Калвертов рано выходили замуж и рожали детей, повторяя жизненный путь своих матерей и бабок. И еще они занимались благотворительностью. Если же им не удавалось выйти замуж, они жили дома или за границей и другие члены семьи называли их «немного эксцентричными».

Ко времени встречи с Симоном Элизабет еще не вошла ни в одну из этих категорий, пока не вошла! Меньше всего на свете ей хотелось стать старой девой, тетушкой своих племянников, которую будут жалеть кузины и презирать жены братьев.

Однако замужество — дело непростое. Элизабет знала об этом, как знала, что ее богатство сделает ее замужней дамой в любой момент, едва она пожелает, едва позволит себе обратить внимание на молодого человека, не принадлежащего к высшим кругам Бостона. Но для этого Элизабет была слишком гордой.

Нельзя быть такой гордячкой, признавала она, но ничего не могла с собой поделать. Сначала Элизабет совсем не поверила Симону Геррису, но потом нехотя поддалась его чарам. Она же не дура. Отлично понимала, что привлекает его, несколько миллионов долларов… Однако этот человек мог придать ее семье аристократический блеск, которого не было у других первых семейств Бостона. Более того, Симон говорил с тем изысканным английским акцентом, который не так-то просто имитировать, и был достаточно образован и умен, чтобы находить общий язык с ее отцом и братьями… Короче говоря, она могла его уважать.

Замужество никогда особенно не привлекало Элизабет. Она уже знала, что в ее природе заложена странная холодность, но принимала это как данность. Женщинам из семьи Калвертов не полагалось думать о своей сексуальности.

Подруг у Элизабет не было, и ей не с кем было посоветоваться насчет своих отношений с Симоном. Едва он предложил ей руку, она приняла его предложение, убеждая себя в том, что замужество хотя бы даст ей немного свободы.

Поначалу Элизабет казалось, что она сделала правильный выбор. После первых ночей их медового месяца Симон стал ее избегать, и это Элизабет вполне устраивало. Правда, он хотел сына… Она отлично знала о фамильных землях и не протестовала против того, что большая часть ее денег пошла на выкуп их и дома елизаветинских времен на севере страны. Это не беспокоило ее. Генри Калверт внимательно изучил дела зятя, и поскольку не нашел его вины в долгах, то передал в ведение Симона деньги своей дочери. Он искренне считал зятя вполне достойным молодым человеком.

Симон уже сообщил ему о своем намерении заняться политикой, и Генри Калверт поддержал его.

Он никогда не ладил со своей единственной дочерью, которая не походила на других женщин в семье, с готовностью принимавших превосходство мужчин. Иногда Генри даже чувствовал себя неловко в ее присутствии. В душе у него были сомнения насчет выбора Симона, по крайней мере, сам он такой выбор не сделал бы. В Бостоне жили другие богатые женщины и куда более миловидные. Однако у Симона были свои причины предпочесть Элизабет, и Генри Калверт очень удивился бы, узнав, что одна из них — ее холодность.

Симону не требовалась сексуальная жена. Он вовсе не собирался быть верным супругом, а жена, не интересующаяся сексом, наверняка не станет обращать внимание на его похождения, тем более, не будет ему мстить, заводить любовника. Как будущий член парламента Симон не мог позволить себе подобного скандала. А он уже мечтал о большем, нежели быть обыкновенным членом парламента.

Симон восстановил оксфордские знакомства, поставив перед собой куда более привлекательную цель, выше которой ничего не могло быть. Он решил, что из него должен получиться отличный премьер-министр.

Когда молодожены вернулись в Англию, Симон первым делом повез Элизабет в родовое гнездо, где она оставалась одна в большом, мрачном, сыром доме, пока он развивал бурную деятельность на благо будущей карьеры. К тому времени, как Симон решил, что пора ехать в Лондон, местные консерваторы уже постановили выдвинуть его своим кандидатом на предстоящих выборах.

Оставаясь одна в доме, Элизабет обнаружила в себе гораздо больше от Калвертов, чем ей представлялось прежде. Она отремонтировала дом, установила отопление, наняла дизайнеров и накупила антиквариата взамен проданного. Прошло не очень много времени, и дом засверкал вложенными в него деньгами и вскоре должен был стать украшением журналов как образец традиционного английского вкуса. По крайней мере, в нем уже было то, что Симон определял для себя как «дом джентльмена».

Он приказал управляющему сообщать о продаваемых в округе землях, собираясь восстановить все, что разбазарил отец.

В Лондоне Элизабет тоже не сидела без дела, и вскоре дом времен Регентства, свадебный подарок ее родителей, стал едва ли не образцом элегантности в столице. Через два года чета Калвертов прилетела на Новый год в Лондон повидать дочь и ее мужа, и Симон с гордостью сообщил тестю, что в результате весенних выборов он не только будет членом парламента от своего графства, но и надеется к тому времени стать отцом своего первого ребенка.

Элизабет молча принимала поздравления отца и матери. Сама она не возражала бы подождать с детьми, ибо теперь большую часть времени проводила дома и очень скучала.

Симон же дома почти не бывал, и она ни о чем не спрашивала его… Собственно, ей было все равно. Элизабет уже поняла, что замужество было такой же ловушкой, как жизнь у родителей. Симон ей даже как будто нравился, но временами она отчаянно тосковала по свободе. А теперь какая свобода? Ребенок еще сильнее привяжет ее к мужу. Да и семья Калвертов не позволит развода, — не из этических, а из чисто финансовых соображений. Калверты всегда очень внимательно относились к своим бракам, ведь если они распадались, это наносило урон состоянию семьи, деньгам, которые собирали многие поколения. Развод в этом смысле ничего не дает, зато потерять можно много. Мужчины предпочитали удовлетворять свои сексуальные запросы с тщательно подобранными любовницами, не возражавшими оставаться в тени.

А вот женщины… Элизабет вдруг пришло в голову, неужели ее мать никогда даже не мечтала о любовной связи с другим, мужчиной? И она тотчас отмела этот вопрос как не имевший смысла. Попытавшись убедить себя, что ей повезло с привлекательным и обаятельным мужем, она неожиданно призадумалась о том, почему у них совсем нет друзей. У Симона множество деловых знакомых, но он редко приглашает их домой. И сами они почти не выезжают.

Об этом думал и Симон. Он восстановил свои оксфордские связи, чтобы не проиграть выборы, однако это еще не все. Ему нужна сфера влияния, нужна власть. Придется ублажать людей, чтобы приобрести их поддержку.

Симон посмотрел на жену. Если политик правильно выбрал супругу, он обеспечил себе половину успеха. Элизабет именно такая жена, какая нужна политику.

Она удивилась, получив от мужа весьма экстравагантный подарок на Новый год — нитку прекрасного жемчуга. Когда Элизабет родила сына, Симон добавил к этой нитке еще и серьги. А когда он обеспечил себе выборы, то у Элизабет появилась очаровательная брошь с ее инициалами.

Одна она знала о бесконечной — из месяца в месяц — череде обедов, где приходилось приятно улыбаться множеству людей, которых трудно было запомнить, и играть роль преданной жены обаятельного Симона Герриса. Женщины искоса поглядывали на нее, не понимая, что он в ней нашел, и Элизабет знала об этом. А сама думала о том, сколько из них отыскали дорогу к мужу в постель, но, в сущности, ей это было безразлично, — лишь бы он держался подальше от ее постели.

Однажды, вскоре после рождения Джайлса, он потерял над собой контроль из-за какой-то пустяковой ее промашки и ночью пришел к ней. Ту ночь Элизабет запомнила на всю жизнь. Правда, никому ничего не сказала, бессознательно чувствуя, что причина его жестокости не в воздержании, связанном с ее беременностью и рождением Джайлса. Симон намеренно делал ей больно и унижал своими прикосновениями и дикими требованиями.

Однако Элизабет — не невежественная, застенчивая девочка, вроде Деборы. Она отвергла его притязания. В результате несколько недель с ее тела не сходили синяки.

Симон был доволен своей жизнью. Наконец он сумел определиться. Окружающие относились к нему с почтением. Симон точно так же наслаждался маленькими преимуществами, которые обрел, став членом парламента, как наслаждался своим статусом, поддерживаемым состоянием жены. Впервые в жизни он начал понимать значение слов «довольство», «удовлетворенность». Больше Симон не вспоминал о Тиме. Эта часть его жизни осталась в прошлом. Подающий надежды молодой политик не имеет права на скандал.

Когда же ему надо было снять напряжение, он находил молодых замужних и незамужних женщин, разделявших его вкусы. Они всегда были под рукой, стоило только поискать, и хотя наслаждение Симон получал не совсем такое, как когда-то, все же он не мог пожаловаться на неадекватность замены.

Едва Джайлсу исполнилось два с половиной года, Элизабет, совсем того не желая, опять забеременела… Она не хотела еще раз рожать и очень рассчитывала, что ей не придется спать с Симоном, однако ошиблась. Симон желал иметь идеальную для политика семью. Так что ему приходилось время от времени наведываться в спальню жены.

К счастью, Элизабет забеременела почти сразу, и он в качестве вознаграждения на месяц отослал ее домой, к семье, чем определил их будущую жизнь.

Эмма Кэтрин Геррис родилась как раз вовремя, чтобы стать подарком отцу, получившему свое первое назначение.

За последние годы Симон очень переменился, и, глядя на него, невозможно было вообразить сжигаемого страстями юношу — лидера Клуба адского пламени. Те же, кто не забыл старые времена, слишком боялись разоблачения, чтобы предать его.

Используя любую предоставлявшуюся ему возможность, Симон старался доказать, что является достойным членом парламента. Он был все еще слишком молод для поста министра, однако его мнение уже учитывалось. Всем своим существом он был настроен на успех, и никто и ничто не могло его остановить. Как-то Элизабет заговорила о разводе, однако получила твердый отказ. Ее семья поддержала Симона, и она, испугавшись за будущее детей, ушла в себя, утешаясь тем, что многие женщины обречены на подобное существование.

Больше всего ее беспокоили трения между сыном и мужем. Джайлс был тихим ласковым мальчиком, который едва ли не с первых дней избегал отца. И когда Симон пожелал отослать его в закрытую школу, Элизабет взбунтовалась, хотя бы в этом добившись своего.

За несколько дней до отъезда Джайлс серьезно заболел, и Симону пришлось смириться, так как врач посоветовал оставить мальчика дома и определить в местную частную школу. Элизабет знала, что от сына не укрылись неурядицы в их семье, как знала, что Эмма — папина дочка, унаследовавшая от Симона его высокомерие и жестокость.

Симон перестал являться в спальню Элизабет, чему она была очень рада. Его связи не были для нее тайной, однако он вел себя очень осторожно.

Ее отец так же, как Симон, считал, что она слишком балует сына. Мужчины из семьи Калвертов не позволяли себе иметь чувства. И отец, подобно Симону, больше благоволил Эмме.

Элизабет страдала, видя, какой испорченной и высокомерной растет ее дочь. В школе Эмму не любили, и, хотя Симон предпочитал рассматривать это в выгодном для девочки свете, Элизабет уже приходилось выслушивать жалобы школьного начальства по поводу того, как их дочь третирует младших учениц. Иногда Элизабет ловила себя на том, что сторонится девочки. Ругая себя за недостатки дочери, она не находила в себе сил сблизиться с ней.

Каждое лето Элизабет с ужасом думала о возвращении в Лондон. Симон уже достиг такого положения, что о нем заговорили как о серьезном кандидате на пост лидера партии, и был очень возбужден и напряжен перед их отъездом. К тому же он завел себе новую любовницу… Элизабет всегда знала, когда он менял партнерш. Ей не хотелось возвращаться, но выбора не было.

Она прилетела в Лондон через три дня после того, как Симон получил ультиматум Пеппер, и обнаружила, что ее муж отправился в свое родовое поместье, оставив ей приказ немедленно и вместе с детьми следовать за ним. Зная, что ослушание грозит немалыми бедами, Элизабет собрала вещи, которые могли понадобиться в течение недели, и попросила шофера подать машину сразу после ужина.

В родовом гнезде Геррисов было все для удобной и приятной жизни, однако она не любила его. Здесь Симон расслаблялся, и Элизабет не чувствовала себя в безопасности в своей спальне… Тут вообще у нее появлялось ощущение такого страшного и неотвратимого давления на нее, что Элизабет с трудом заставляла себя не кричать от страха.

В этом доме Симон провел свое детство, но и он временами не желал сюда ехать. Даже дети казались здесь притихшими, хотя, наверное, трудно было бы найти место красивее. Построенный из светлого камня дом стоял в окружении нетронутой человеком природы. Сады были спланированы в более позднее время, а посреди синело искусственное озеро с островом, на котором возвышалась башня в греческом стиле, построенная одним из предков Симона под впечатлением поездки в Италию. И дом, и все поместье по праву назывались архитектурными сокровищами.

Когда они приехали, в доме было темно, и Элизабет растерялась. Где же Симон? Еще не очень поздно… Он должен их ждать. Обычно они держали в доме мало прислуги, и управляющему приходилось дополнительно нанимать людей, когда они приезжали в поместье.

Каждое лето они всей семьей проводили тут месяц, как правило, август, а потом приезжали на неделю после Нового года, когда Симон давал бал для местных аристократов, в среде которых был весьма популярен.

Элизабет попросила шофера открыть тяжелую дверь и внести в дом багаж. Она следовала за ним, по пути включая свет и дрожа всем телом от холода, так как отопление не работало. Где же слуги?

Заметив полоску света под дверью в кабинет, она распахнула ее и увидела Симона, лежавшего в кресле. От него сильно несло бренди. Заметив пустую бутылку, Элизабет постаралась не показать, как она удивлена. Симон пьян! Но ведь он никогда не пьет… Отпустив шофера, она отослала детей наверх, не обращая внимания на вопросы Эммы.

В доме не оказалось ни одной служанки, и ей пришлось самой заняться детьми, приготовить им ванну, накормить.

Шкафы и холодильник были полны еды. Элизабет готовила ужин, но одна мысль страшнее другой не давали ей покоя. Что происходит? Может быть, Симон потерял над собой контроль и всех уволил? Вряд ли. Такое не в его духе.

Элизабет накормила наверху детей, уложила их и отправилась в кабинет. Симон храпел. Решив не будить его, Элизабет пошла к шоферу, который по обыкновению обосновался в комнатах над гаражом.

Не желая, чтобы он заходил в дом, Элизабет сказала, будто домоправительница взяла выходной и ему придется самому позаботиться о своем ужине. Симон ни за что не простил бы ей, если бы кто-нибудь еще увидел его в теперешнем состоянии.

Она уже вернулась в кухню и стала варить кофе, как вдруг услышала шум мотора.

Домоправительница выглядела растерянной. Они с мужем постоянно, то есть вне зависимости от присутствия или отсутствия хозяев, присматривали за домом и садом, и Элизабет привыкла доверять ей, хотя поначалу с трудом понимала ее северный выговор.

Похоже, Симон действительно отпустил их… Хотел напиться? Женщина упорно отводила взгляд, и у Элизабет упало сердце. Что случилось? Не может быть, чтобы Симон привез сюда одну из своих пассий.

Элизабет отнесла кофе в кабинет и поставила чашку на стол, не имея ни малейшего намерения будить Симона. С отвращением поглядев на него, она закрыла за собой дверь.

Симон проснулся, словно его толкнули. Не сразу он понял, где находится, но ощущение опасности появилось мгновенно… Тяжело было дышать, как будто его связали… Кто-то наклонился над ним…

Отец… Симон отчаянно закричал и съежился, предчувствуя боль, но тут его мысли прояснились, и он сообразил, что испугался собственного сына. Ярость и ненависть вновь помутили его рассудок, едва он заметил отчуждение в глазах мальчика. И весь тот кошмар, тот страх, который он пережил, узнав о разоблачениях Пеппер, неожиданно переродились в одно неодолимое желание. Он подался к Джайлсу, подхватил его и, держа под мышкой, шагнул к двери в сад. Легко отыскав на берегу лодку, Симон бросил в нее сына. Когда мальчик закричал, он ударил его, наслаждаясь прикосновением кулака к нежной плоти.

Никакого определенного осознанного решения у Симона не было, его вела внушенная ему с детства страсть. Не задаваясь вопросами, не обращая внимания на вопли Джайлса, он, как заведенный, следовал к одному ему известной цели. Лодку покачивало на волнах, и он уже собирался отвязать ее…

Симон трепетал от наслаждения, чувствуя свою власть над съеженным комочком.

Он не обращал внимания ни на крики, ни на слезы, ни на устремленный на него взгляд сына, в котором не осталось ничего, кроме страха.

Элизабет тоже не спалось в эту ночь. Она спустилась вниз посмотреть на спящего мужа и в ужасе остановилась, глядя на открывшуюся ужасную картину и не веря своим глазам.

Куда Симон собрался везти Джайлса? Что он делает с ним? Ночь сырая, холодная. Мальчик простудится… И вдруг она все поняла. Элизабет бросилась на помощь сыну, не помня себя от страха и возмущения. Симон уже оттолкнул лодку от берега, когда она примчалась к реке и выхватила из его рук шест.

Симон не ждал и испугался ее, словно Элизабет материализовалась из ночного мрака. Он застыл на несколько секунд, однако вскоре опомнился и, в ярости оскалив зубы, вновь повернулся к жене, чтобы вернуть себе шест.

Элизабет не помнила, как оказалась в воде, однако страх за сына как будто утроил ее силы. Она на равных сражалась за шест с озверевшим мужем, моля небо, чтобы кто-нибудь увидел их и пришел на помощь.

Джайлс притаился на дне лодки, дрожа всем телом и в страхе глядя куда-то мимо своих родителей.

Каким-то чудом Элизабет вновь удалось завладеть шестом, и она, не успев ни о чем подумать, изо всех сил всадила его заостренный конец в грудь мужу. Он покачнулся и, едва не перевернув лодку, упал на дно, ударившись головой о борт. Элизабет бросила шест, выхватила из лодки сына и побежала к дому.

Много времени ушло на то, чтобы разбудить Эмму, которая никак не хотела просыпаться и одеваться, однако Элизабет, подстегиваемая пережитым страхом, едва ли не впервые переупрямила свою упиравшуюся дочь.

В гараже стоял «форд», ключи от которого хранились в кухне, так как в основном им пользовалась прислуга, и Элизабет отправилась за ними, вздрагивая, когда ей казалось, что слышит за спиной шаги Симона.

Только выехав на шоссе, она наконец почувствовала себя в безопасности. Надолго ли? Симон приложит все силы, чтобы найти их… Он не может позволить ей рассказать всем, как он собирался поступить с собственным ребенком…

Зная о непоколебимой поддержке, которую ее семья оказывает мужу, Элизабет не смела даже думать о том, чтобы обратиться за помощью к отцу… По крайней мере, не удастся доказать преступный умысел Симона.

Мысленно она перебрала своих лондонских друзей. Ни к кому из них Элизабет не могла обратиться в беде. Наверное, отчасти она сама была виновата в этом, ибо всегда держалась слишком замкнуто и никого не подпускала к себе. И вдруг ей вспомнилась заметка в какой-то газете о домах, которые существуют для попавших в такое же положение женщин, для женщин, которые хотят укрыться от мужей-насильников.

Денег у нее с собой было достаточно, чтобы устроиться в отеле… Фамилию можно изменить… А утром она постарается отыскать одно из таких учреждений. Времени у нее немного. Симон тоже будет спешить. Элизабет не рискнула даже показаться в лондонском доме.

Джайлс спал, а Эмма хныкала на заднем сиденье. Неплохо бы показать сына врачу… Ее мысли кружились вокруг одной точки, мучая и не давая ни секунды покоя, ведь она так и не поняла до конца, что ее муж собирался сделать с Джайлсом. Не хотела понимать…


Загрузка...