Глава восьмая


Тим перехватил Симона, когда тот собирался уйти из дома, и в приступе ярости сразу же рассказал о случившемся. Поскольку у Симона не было ничего назначено на вечер, он предложил Тиму прогуляться.

Симон давно знал о ненависти Тима к деду, потому что издавна взял себе за правило быть внимательным слушателем… Несмотря на сказанное Тимом, Симон был уверен, что в один прекрасный день станет мужем его сестры.

Когда Тим злился, как, например, сейчас, то мог совершить что-нибудь опрометчивое, но сестры Тима обожали и сделали бы для него все. Если бы только можно было поднажать… Эта мысль и многие другие теснились в голове Симона, пока он выслушивал излияния своего приятеля. Имя Рашель соскальзывало с его языка не реже, чем имя деда. Он не забыл о ее непонятном нежелании войти в часовню, и ненависть к деду каким-то чудовищным образом переплелась с ненавистью к восставшей против него Рашель.

Отчасти Симон радовался, что все случилось так. Ему не нравилось желание Тима провести черную мессу в Марчингтоне, однако он искренне выражал свое согласие с тем, что Рашель следует наказать.

— Мы должны принести ее в жертву, — едва не кричал Тим, поворачиваясь и хватаясь за отвороты его пиджака. Они как раз переходили узкий мостик над быстрой речкой. — Должны!.. Для меня это единственный способ получить власть!

Тим впал в ярость, и от этого его монологи все больше напоминали бред сумасшедшего. Симону нелегко было слушать его… Ему совсем не нравилась идея жертвоприношения и льющейся на пол крови, но едва он пробовал остановить Тима, как тот еще больше зверел.

— Хватит, Тим…

Симон попытался высвободиться из рук Тима, в ужасе думая о том, что кто-нибудь может оказаться рядом и услышать его. Физически он был сильнее Тима и легко оттолкнул его в сторону невысокого каменного парапета.

И тут он увидел, как падает камень, а потом, будто в замедленной съемке, как падает Тим и ударяется головой об опору моста.

Прыгая следом, он уже знал, что Тим мертв, но все же вытащил его на берег, разрываемый горем и страхом. Потом кто-то окликнул его, когда он стоял на коленях возле тела Тима.

Подбежал незнакомый студент.

— Он упал… Он упал с моста….

Потом он долго повторял эти слова, пока они не начали жечь его мозг, — полицейским, несчастным родителям Тима, декану… Он так часто повторял их, что сам поверил в собственную невиновность, и его ненависть обратилась против человека, которого он считал причиной смерти Тима и разрушителем его собственных планов на будущее. Во всем он обвинял Рашель, словно в момент смерти сумасшествие Тима перешло к Симону и стало его собственным.

Смерть Тима была признана случайной, но Симон знал, что это неправда. Его убила Рашель, которую следует наказать за это. Но один он ничего не мог. Нужна была помощь. И он вспомнил, как Тим уверял его, будто она подходит для жертвоприношения… Девственница… И у него созрел новый план.

Сначала ему надо было подобрать помощников. Два новичка… Да… Да…

Оба отказались и еще долго отказывались, пока Симон не объяснил им, как ему легко добиться, чтобы их с позором вышвырнули из Оксфорда. В конце концов, разве он много просит? В общем-то, ничего особенного… Похитить девушку и привести ее в его комнату. Это все.

Выхода у них не было… И они согласились. Ричард Хауэлл подумал о работе в банке, которую дядя обещал ему, но только на определенных условиях. Алекс Барнетт вспомнил о жертвах, принесенных его родителями, и надеждах, которые они возлагали на него.

Симон решил, что задуманное им должно произойти в день похорон Тима… Пусть это будет его собственным прощанием с другом.



Рашель слышала о смерти Тима и, не забыв о своем потрясении, внутренним цыганским чутьем решила, что это было неизбежно. Она сама не знала, почему так решила… Это было такое же инстинктивное провидение, как в часовне в Марчингтоне, нечто за пределами логики и здравого смысла.

Потрясение, испытанное ею, когда она почти соприкоснулась со всем тем злом, что скопилось в часовне, и тем злом, что исходило от самого Тима, убило ее нарождавшееся чувство к нему. Однако оно не убило в ней страстного желания, рожденного одновременно с пониманием, что она не та девушка, которую Тим может пригласить в дом и представить родителям в качестве своей невесты, страстного желания как-нибудь найти путь ко всем тем вещам, в которых жизнь до тех пор отказывала ей. Уважение, материальная обеспеченность, статус, образование. Она должна все это иметь… А если повезет, то и больше.

Не удивительно, что о смерти Тима писали центральные газеты. В Оксфорде стали поговаривать о наркотиках и их разрушительном влиянии на студентов.

Похороны были многолюдными. Одетый во все черное, Симон неподвижно стоял в глубине марчингтонской деревенской церкви. Раза два Дебора Уилдинг оборачивалась, чтобы посмотреть на него. Она не сомневалась в том, что он был лучшим другом Тима, но он пугал ее. У нее было странное чувство, будто он виновен в смерти ее брата, но так как доказательств никаких не нашли, то Дебора не осмеливалась поделиться своими мыслями с кем бы то ни было.

Дебора знала, что он нравится ее матери и младшим сестрам, которые едва вышли из подросткового возраста и находили его очень сексуальным. Она же всегда чувствовала себя скованно в его присутствии, потому что Симон напоминал ей об огне, на который слетаются бездумные мошки, чтобы погибнуть в нем. А вот Тим слепо следовал за ним, что бы он ни говорил и ни делал. Он почти боготворил его, и Деборе не раз становилось не по себе от откровенной сексуальности их отношений. Ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить об этом, но друзей ее возраста у нее не было, отец был недоступен, мать — слишком наивна. Она вновь искоса посмотрела на Симона и едва не задрожала от исходившего от него холода. Неужели никто, кроме нее, не видит, какое у него злое лицо?

Дебора любила брата, но не была слепа к его порокам. Тим вырос бесхарактерным гедонистом. Все вместе они избаловали его, и теперь золотой юноша лежит мертвый, а она уверена, абсолютно уверена, что юноша в глубине церкви, который называет себя его другом и несет свою печаль как мантию, на самом деле виновен в его смерти.

Рашель не поехала на похороны. Зачем? Она помнила строгое и гордое лицо старого лорда Марчингтона, который вышел из машины, и жалела его, хотя не могла заставить себя пожалеть Тима.

Неожиданное видение зла, поразившее ее в часовне, вернуло ей память о корнях. Рашель казалось, будто она зашла в самую глубину опасного мрака, и узнать его ей помогла цыганская память.

Тим, такой красивый и светлый внешне, весь прогнил внутри. Рашель сама не понимала, откуда это знала, но она знала это так же точно, как знала свое имя и свою историю.

На некоторое время он заворожил ее, ведь зло притягивает, но это не могло продолжаться вечно. Теперь она свободна.

Однако опасность все еще подстерегает. Рашель ощущала ее так явственно, словно могла потрогать рукой. И это удручало. Почему? Тима ведь нет. А она все равно чует беду. По какой-то причине зло не исчезало, не покидало ее, сторожило и пугало еще сильнее, так как Рашель не понимала, с какой стороны его ждать.

Симон тщательно готовился к предстоящему. Желание отомстить жгло его изнутри, исторгало из него чувство вины и чудовищным образом преображало реальность, заменяя то, что произошло на самом деле, на то, во что он хотел поверить.

Еще в детстве появилась у него эта способность обманывать самого себя, и ее корни неразделимо сплелись в одно целое с корнями его страхов. Ему просто не приходило в голову, что таким образом он панически бежит от реальности и от собственной вины, подставляя вместо себя другого человека, якобы ответственного за смерть Тима.

Он потерял ближайшего друга, своего самого верного последователя, который был готов на все и не задавал вопросов. Симон наслаждался своей властью над Тимом. Она поддерживала в нем уверенность в себе, ласкала его душу, а теперь от нее ничего не осталось. И виновата в этом цыганка.

Никогда Симон не разделял веры Тима в возможность вызвать дьявола, но так получилось, что, умирая, Тим вселил в него свою веру, ведь Симон понятия не имел, что это просто-напросто душевная болезнь, взращенная кошмарами его детства. И даже если бы кто-нибудь сказал ему об этом, он рассмеялся бы ему в лицо, такой всепоглощающей была его вера в свои силы и в свое предназначение.

Но на его пути встала Рашель. Она уничтожила один из инструментов, который он собирался использовать, чтобы добиться успеха, и за это должна быть наказана. Он не виноват в падении Тима и в его смерти, это она, цыганская шлюха… И ее надо наказать.

С тех пор, как умер Тим, у него не было ни крошки во рту, ибо еще подростком, когда к нему пришла половая зрелость, он обратил внимание, что пост самым чудесным образом усиливает работу мозга. Бывало, он не ел по нескольку дней кряду, время от времени галлюцинируя и видя во сне кошмары. Симон задрожал, но почти тотчас взял себя в руки, постаравшись сосредоточиться на образе Тима. В его сознании план мести был облачен в одежды священной войны за правду, словно некая потусторонняя сила призвала его стать мстителем за смерть друга.

В голове у него проносились образы один другого ужаснее. Стоило ему закрыть глаза, и он видел молящего о возмездии Тима, который пристально смотрел на него и говорил о могуществе, которое они должны обрести и о котором будут знать только они двое.

Но Тима нет, и Симон боялся, что эта смерть станет преградой на его пути к могуществу.

Увидев в наказании Рашель проверку своих сил, Симон сравнивал его не более и не менее, как с проверкой могущества короля Артура на мече Экскалибуре. Реальность затуманивалась и становилась почти неразличимой, как бывало почти всегда, когда долгий пост выводил его на другую ступень сознания и Симон словно пьянел от могущества своего «я».

Он все тщательно спланировал и легко выяснил, когда девушка заканчивала работу по вечерам. Еще в Итоне Симон научился искусству собирания и использования информации, так что переговоры с персоналом в отеле не составили для него труда. Он сделал вид, будто эта информация нужна его другу.

Симону везло. В тот день, когда хоронили Тима, Майлс Френч отправился на собрание одного из своих обществ, так что и он не мог ему помешать. Симон принял это как благоприятный знак судьбы. Ему даже в голову не приходило бояться чего-то реального, например, что Рашель заявит на него в полицию. Девушки ее социального уровня такого не делали.

Стоило ему вспомнить о Рашель, и его охватывала ненависть. Если он когда-то и любил кого-то, то одного лишь Тима. Симон никогда не жаловал женский пол, но теперь его ярость переходила всякие границы. Недаром он их ненавидел, слабых разрушительниц, которых следует почаще наказывать. У него закололо в кончиках пальцев, такую он ощутил в себе силу. Эйфория, охватившая его, окончательно вытеснила реальность, и им завладела болезнь, которая будет проявляться вновь и вновь, пока окончательно не превратит логично мыслящего, обаятельного человека в опасного психопата,

— Не думаю, что нам надо в это ввязываться, — неохотно проговорил Алекс, когда они с Ричардом поджидали Рашель возле паба.

— У нас нет выбора, — напомнил ему Ричард.

Алекс умолк, признавая его правоту. Ему было не по себе оттого, что им предстояло сделать, ведь это шло вразрез с его собственными представлениями об отношении к женщине. Мужчины должны любить и защищать женщин. Так вели себя его дед и отец, так и он собирался вести себя в будущей жизни, а сейчас он стоял и ждал девушку, чтобы отдать ее в руки…

— Хватит нюнить, — оборвал его размышления Ричард. — Ничего трудного не предвидится. Мы пойдем за ней следом. Я схвачу, а ты свяжешь ей руки. Потом посадим ее в машину. Дальше останется только отнести в комнату Герриса.

— А что он собирается с ней сделать?

Алекс, помимо воли, задал Ричарду этот наивный вопрос. Он боялся. Правда, Симон сказал, что девчонка несколько недель дурила его и Тима, и теперь он хочет проучить ее не столько из-за себя, сколько из-за Тима. Но как бы Алекс ни отворачивался от правды, он понимал, что речь идет об изнасиловании…

Накануне вечером он сказал об этом Симону и испугался до дрожи в коленках, когда тот холодно посмотрел на него.

— Какое же это изнасилование, если она сама столько времени напрашивалась…

Алексу не хотелось участвовать в этом деле, но ему не хватило мужества отказаться.

Клуб адского пламени после смерти Тима объяла паника, но если его члены думали, будто могут уничтожить память о нем вместе со своими мантиями, то они глубоко заблуждались. По крайней мере, Симон был настроен иначе. И Алекс, и Ричард отлично знали о власти Симона над ними.

Хотя у Ричарда не было таких моральных устоев, как у Алекса, ему тоже не нравилось дело, в которое их втянули, однако он слишком крепко стоял на земле, чтобы не сомневаться в намерении Симона исполнить свои угрозы, так что без боя признал свое поражение. Слишком много он мог потерять из-за какой-то незнакомой девчонки. Одного взгляда на проклятую фотографию, на которой он запечатлен пляшущим в чем мать родила между черными свечами, ему было достаточно, чтобы понять — никакой банк ему не светит, если это выйдет наружу. Рисковать всем, к чему он стремился, ради глупенькой сучки, которой хватило ума настроить против себя Симона?

Рашель немного припозднилась. Она отказалась от предложенного ей сопровождения жившего в семье хозяев племянника хозяйки и храбро вышла во тьму из задней двери паба.

Ей и в голову не пришло, будто кто-то идет за ней по пятам, пока чья-то рука не заткнула ей рот, а другие руки не связали ее. Рашель даже не успела закричать и позвать на помощь…

Подсознательно она понимала, что происходившее каким-то образом связано с Тимом, но ведь он мертв… Рашель содрогнулась всем телом и, так как кельтские и цыганские предки не позволяли ей сдаться, попыталась отбиться от своих похитителей. Не тут-то было. Зажав с двух сторон, они привели ее к арендованной машине, которую припарковали на другом конце улицы, и втолкнули внутрь. Рядом с ней сел Алекс, чтобы в случае какой-нибудь неожиданности не дать сбежать.

Ричард взял направление на дом Тима, но ехал к нему долгим, кружным путем, следуя наставлениям Симона.

Перепуганная Рашель не лишилась чувств и способности соображать. Она понимала, что ее похитили не просто так, а для какой-то цели, и цель эта непонятным для нее образом связана с Тимом. Неужели мертвые могут достать живых и из могилы? Она вспомнила о своей бабушке и стала думать о ней. Потом принялась вспоминать заговоры от всякого зла, которым ее тоже учила бабушка.

По дороге Рашель не ощущала присутствие зла, однако зло явно ждало ее впереди.

Машина остановилась. Сильные мужские руки вытащили ее и понесли вверх по лестнице.

Симон видел, как они подъехали. Он молча открыл дверь и показал на приготовленную кровать, которая, кстати, принадлежала не ему, а Майлсу, проследил, как Ричард и Алекс укладывают на нее Рашель, после чего махнул им рукой, чтобы они уходили, и торопливо запер дверь. На нем был только халат, и все его тело пылало в предвкушении наказания, придуманного им для женщины, которая была виновата в смерти единственного любимого им человека. Мертвый Тим был ему бесполезен. Да, он жаждал живого Тима. Он смотрел на Рашель сверху вниз, словно сверля ее ледяным взглядом, и, в конце концов, обнажил зубы в зверином оскале.

Рашель сразу поняла, что он не собирается ее убивать. Однако то, что он собирался сделать с ней, было хуже смерти, намного хуже. Рашель вспомнила свою мать и в отчаянии подумала, что, может быть, в женщинах ее рода заложено нечто, притягивающее самых порочных из мужчин.

— Испугалась, сучка? Страшно?.. Правильно… Так оно и должно быть. Знаешь, почему ты здесь?

Рашель покачала головой, всем своим существом ощущая его желание поговорить и моля всех святых, чтобы совершилось чудо и он отпустил ее.

— Ты здесь, чтобы понести наказание за смерть человека. Это ты, грязная сука, убила его. Ты… его околдовала…

Тим! Он говорит о Тиме! Наверняка о нем.

— Он хотел принести тебя в жертву дьяволу. Ты знаешь об этом?

От неожиданности у Рашель похолодело в груди, а Симон рассмеялся.

— Он думал, что сможет вызвать Люцифера, если принесет ему в жертву девственницу…

Часовня в Марчингтоне, ощущение зла, ярость Тима, когда приехал его дед… Теперь Рашель поняла все до конца. Мужчина, стоявший над ней, был любовником Тима. Опять она не знала, как догадалась об этом, но не сомневалась в справедливости своей догадки. Еще она поняла, что он убил Тима. Ей было видение… Два человека дерутся на мосту, один из них падает…

— Ты это сделал?.. Ты убил Тима?

— Нет!

Симон больно ударил ее по голове, отчего она едва не лишилась сознания, и заклеил ей рот клейкой лентой. Потом он протянул к ней руку, и Рашель увидела сверкнувший в его руке нож. Взявшись за ворот ее простенькой рубашки, он разрезал ее, кое-где ножом коснувшись кожи, так что выступила кровь.

Красный туман застил глаза Симону. Он делал это для Тима, не для себя. Но что-то было в этой девчонке с золотистой кожей… Ее страх, наверное, который влек его к ней в тысячу раз сильнее, чем когда-нибудь к какой-нибудь другой девчонке.

Он разрезал на ней джинсы, замирая от наслаждения, и стал сдирать с нее остатки одежды, как гиена сдирает кожу со своей жертвы. Всякое ощущение реальности исчезло. С губ лишь сорвалось:

— Тебя следует наказать… Я должен это сделать… Я накажу тебя…

Он вошел в нее так стремительно и грубо, что Рашель показалось, будто она не переживет эту боль. Потом чуть было не потеряла сознание от ненависти и отвращения к насильнику и пришла в себя, почувствовав, как он излил в нее свое горячее семя. Новая боль обожгла Рашель, когда он покинул ее.

Симон все еще был возбужден, все еще не мог прийти в себя от ненависти. А у Рашель ныли связанные за спиной руки, гудела голова и все тело болело так, что эту боль она никогда не забудет, однако, как бы ни был силен ее страх, она запомнит этого мужчину, эту ночь, и когда-нибудь он тысячекратно заплатит ей зато, что сделал… Они все заплатят, подумала Рашель, вспоминая тех двоих, что принесли ее к нему.

Симон поднялся, и на мгновение ей показалось, будто пришел конец ее мучениям, но она ошиблась. Слегка задыхаясь, он перевернул ее на живот.

— Это было за Тима… За то, что ты сделала с ним, а теперь на вечную память о нем…

Рашель почувствовала, как из глубины ее существа рвется крик, когда он коснулся ножом ее правой ягодицы и провел сначала вертикальную линию на ее нежной плоти, а потом горизонтальную. «Т… Т…» На память о Тиме… На память…

— Это от меня на память о человеке, которого ты… убила.

Ее тошнило от боли и унижения. Пока терпела его издевательство над своим телом, Рашель поняла, что не забудет о нем до конца своей жизни, и обещала себе, что отомстит, так отомстит, что этот подонок, подобно ей сейчас, захочет скорее умереть, чем увидеть новое утро.

Прежде чем уйти, Симон сдернул с ее губ клейкую ленту, так что глаза у нее мгновенно наполнились слезами, и поднес ко рту стакан с какой-то жидкостью без цвета и запаха. Когда Рашель отвернулась, он влепил ей пощечину и сказал:

— Пей, дура. Это всего лишь снотворное.

Рашель все равно отказывалась пить, но он зажал ей нос и стал лить воду в рот, так что ей ничего не оставалось, как глотать ее.

Симон не ушел, пока она не начала засыпать. Он быстро сложил свои вещи. Их надо сжечь. Симон посмотрел на часы. Еще около получаса до прихода Майлса. Отлично. Он будет уже далеко. Симон попытался представить лицо Майлса, когда тот обнаружит свою постель занятой.

Если он дурак, то, вполне возможно, решит, что эта сука дожидается его… Ничего, Майлс сразу поймет свою ошибку, как только попытается овладеть ею. Симон посмотрел на безжизненное лицо в ореоле красных волос… Он это сделал!.. Он отомстил за смерть Тима. Безумие сладострастной ненависти оставило его, и Симон вновь был спокоен и рассудителен,

На сегодняшнюю ночь ему нужно алиби, если девчонка сглупит и примется болтать, но вряд ли она откроет рот. Эти девчонки из низов… Кто они такие? Никто… Пусть расскажет. Посмотрим, кто ей поверит.

Он улыбался спокойной ангельской улыбкой, когда вышел из комнаты и запер за собой дверь. Последнее, что он сделал, это перерезал веревки, связывавшие руки Рашель. От них на коже остались ссадины.

Майлс ушел с собрания позже, чем рассчитывал. Он позволил себе ввязаться в жаркий спор, из которого вышел победителем, однако все удовольствие ему портило ощущение грядущей беды.

Что-то Симон Геррис задумал. Майлс чувствовал это, но кому скажешь?

Смерть Тима не удивила его. Он даже как будто ждал ее, хотя в представлении Майлс она должна была быть более фантастической, чем банальное падение с моста. Если, конечно, Тим упал сам… Он не мог не видеть, как Тим манипулировал людьми, и часто думал о том, когда же наконец найдется хоть один, который восстанет. Удивляло его другое. Симон Геррис был рядом с Тимом, когда тот погиб, а, насколько он понимал, Симону невыгодна его смерть. Тим был нужен ему живой… Он был инструментом для Симона Герриса…

Как любой будущий адвокат Майлс изучал не только законы, но и человеческую природу. Наблюдая за своими соседями, он видел много такого, чего ни один из них не желал ему показывать. Конечно, он знал, что Тима и Симона связывал секс, но не только и не в первую очередь секс. По исходившей от них энергии и по собственной реакции на опасность Майлс был уверен, что Симон сильнее Тима. Симона вело стремление повелевать всеми окружающими его людьми, а Тим предпочитал играть с другими, как кошка с мышкой. Теперь Тим мертв, не убит одним из его пришедших в ярость любовников, как можно было бы предположить, а умер, напичканный наркотиками, упав с моста… Так думал Майлс. И все же что-то подсказывало ему, что это был не несчастный случай. Что-то во всем этом кроется… Темное и опасное… Что-то почти злоумышленное… Но Майлс никак не мог понять.

Поднявшись на свой этаж, он достал ключ.

Кабинет, который они делили на троих, не был освещен. Майлс настолько устал, что направился прямо в свою спальню. Незнакомый запах висел в воздухе. Не наркотиков. Не секса. Однако у Майлса волосы зашевелились на голове. Страха. Запах страха, с удивлением понял он, страха и… И крови? Он включи свет и увидел разобранную постель, а в ней обнаженную девушку.

Неслышно ступая, он подошел поближе и тотчас узнал ее. Девушка Тима… С черными, отливающими красным огнем, волосами. Дурочка. Что она тут делает? Неужели связалась с Симоном? Перешла из постели Тима в его постель?

Ничто из происходящего в Оксфорде не могло изумить Майлса. Это было время такой сексуальной вседозволенности, когда удивить могло только чье-нибудь нежелание соответствовать сексуальному духу эпохи.

Майлс наклонился и потряс ее за плечо. Зачем бы она ни пришла в его постель, он хотел, чтобы она удалилась. С удивлением он обратил внимание, какое у нее прелестное тело… Такое прелестное, что ему стало не по себе. Ведь у него уже давно не было женщины… Однако Майлс не желал иметь что-либо общее именно с этой красоткой.

— Восхитительно, — проговорил он устало. — Но, боюсь, сегодня я бы хотел иметь свою постель для себя одного, если вы не возражаете…

Он понятия не имел, что она может здесь делать, если только это не очередная злая шутка Симона.

Она не пошевелилась, когда он взялся за простыню, собираясь без всяких церемоний скинуть женщину на пол, и только когда стал потихоньку перекатывать ее на другой бок, увидел кровь и букву, вырезанную на ягодице. До него мгновенно дошло, что случилось в его отсутствие. И это не имело никакого отношения к невинной шутке… По крайней мере, в отношении хрупкой девушки на его кровати.

Совсем другими глазами он осмотрел обнаженное тело, заметил ссадины и синяки от веревки на запястьях. Потом обратил внимание на стакан, понюхал остатки жидкости. Интересно, Геррис опоил ее до или после того, как надругался над ней? Зная своего соседа, Майлс почти не сомневался, что тот сделал это напоследок перед самым уходом.

Похоже, она была девственницей, Майлс коснулся порезов на ее ягодице, которые еще кровоточили, и вздохнул.

Даже если бы Майлс знал, где она живет, он все равно не смог бы разбудить ее и выволочь на улицу. К тому же он устал и должен хоть немного поспать.

Майлс скрипнул зубами, поняв, как ужасно Симон надругался над девочкой. После всего пережитого ей, наверное, не удастся прийти в себя настолько, чтобы вести нормальную половую жизнь… Она ни разу не пошевелилась, пока Майлс обмывал ее. Потом он надел на нее одну из своих рубашек, застегнул пуговицы, подвернул рукава и только после этого поднял ее и сдернул с кровати окровавленную простыню.

Несмотря на усталость, спал Майлс недолго и сразу открыл глаза, едва она проснулась перед рассветом, после чего встал с кресла, на котором провел несколько часов, и наклонился над ней.

Когда Рашель увидела нависшего над ней мужчину, она испугалась сильнее прежнего, с криком вскочила и бросилась к двери, но дверь была на запоре. Дергая защелку, она слышала приближающиеся шаги Майлса за спиной. Ее охватывала паника. Она точно знала, что скорее умрет, чем позволит мужчине прикоснуться к себе.

Майлс не стал ее удерживать. Если бы он побежал за ней, то она испугалась бы еще сильнее. Но он видел ужас в ее глазах и непроизвольно сжал кулаки. Майлс не был человеком агрессивным, однако, отмывая хрупкое женское тело, он не мог не возненавидеть того, кто над ним надругался. Трудно было обвинить Майлса в наивности. Он отлично знал, что есть мужчины и женщины, которых возбуждают насилие и боль… Конечно, это их дело, но до того момента, пока они не обращают внимания на тех, кто не разделяет их вкусы. Когда соединялся с женщиной Майлс, он хотел, чтобы она делила с ним наслаждение, и ему нравилось, когда она кричала от счастья.

Бернадетта единственная знала, что Рашель отсутствовала почти до утра, и как верная подруга никому ничего не сказала.

Два дня Рашель провела в постели, дрожа всем телом под несколькими одеялами, предоставляя хозяйке думать, будто ее совсем одолели месячные. А так как она всегда много и с охотой работала, ей даже не сделали замечания.

Два дня Рашель думала только о том, как отомстить за нанесенную обиду. Не имело смысла идти в полицию, по крайней мере, это она усвоила из своего цыганского воспитания. Как же отомстить за поруганную душу и поруганное тело бедной и необразованной девушке, у которой нет ни семьи, ни родственников, ни связей? Надо найти способ… Надо найти!.. И она найдет.

Через три дня в Оксфорд возвратился Симон. Тем, кто интересовался, он объяснял свое отсутствие шоком из-за смерти Тима и необходимостью побыть подальше от места событий. Однако Симон не забыл позаботиться о том, чтобы надежно спрятать в банковском сейфе компрометирующие документы на всех членов клуба… Впрочем, у сейфов есть ключи, а их легко потерять, украсть, подделать…

Майлс ждал его. Он знал, что рано или поздно Симон вернется, ведь ему нужно университетское образование. И не будучи человеком агрессивным, даже не подозревая этого в себе, он избил Симона так, что тот не мог даже ползком добраться до своей кровати, а лежал, скорчившись на полу, размазывая по лицу слезы и тихонько хныча себе под нос.

— Теперь ты знаешь, что чувствуют беззащитные люди, когда их бьют и унижают, — бесстрастно произнес Майлс.

Он уже договорился о переезде в другую комнату. Наверное, ему надо было разыскать девушку и удостовериться в том, что с ней все в порядке, но его так потрясло происшедшее, что он хотел поскорее обо всем забыть.

Рашель тоже хотела забыть, но не могла… Воспоминания жгли ее огнем, к тому же у нее кружилась голова и поташнивало. Через месяц все стало ясно. Она забеременела, понесла от насильника.

Если бы Рашель могла вырвать ребенка из своего тела собственными руками, она бы сделала это.

Первой догадалась Бернадетта. Без всякого шума, со свойственной ей заботливостью она пришла к Рашель и сказала:

— Здесь есть одна женщина, к которой ходят девушки, если хотят избавиться от беременности. Но ей надо заплатить.

Аборт! Бабушка Рашель тоже время от времени делала нечто подобное. Но аборт опасен, даже если девушка попадает в опытные руки. Можно использовать спорынью, однако если не знать дозы, то велика вероятность безумия и смерти. Но ребенок ей не нужен. Она не может себе позволить…

И Рашель отправилась к женщине, о которой ей рассказала Бернадетта. Она поднялась наверх в холодную, напоминавшую о больнице, спальню с узкой кроватью и раковиной.

— У тебя около шести недель, — сказала ей женщина, закончив осмотр. Рашель с трудом перенесла его, ибо он живо напомнил ей, как был зачат нежеланный ребенок. — Надо подождать до двенадцати… Это самый лучший срок. Сто фунтов… Принесешь мыло… и ведро. Меньше шансов подхватить инфекцию, да и мне спокойнее.

Внимательно посмотрев на Рашель, она сердито скривилась.

— Господи! Да ты еще и не раскусила ничего, красотка. Как же так? В наше время! Почему ты не принимала таблетки? Ладно. Что сделано, то сделано. Будь я на твоем месте, взяла бы деньги у папаши. Такая красавица, как ты… Наверняка у него водятся деньжата. А если он заупрямится, скажи, что пойдешь к его начальству. Небось, студент? Думает, ему все позволено…

— Мыло, — перебила ее Рашель.

— фунт… Мы его прокипятим в ведре, а потом… — Женщина поглядела на побледневшую Рашель. — И нечего бояться. Я не порчу ничего внутри, как некоторые… Знаю таких… Потом ты пойдешь домой, и через двенадцать часов все будет кончено. Словно твои месячные, только побольнее. И все дела.

Рашель вышла из дома, почти больная от страха. Где взять сто фунтов? У папаши… Если бы она знала…

Нет… Сто фунтов ей не достать. Остается одно… Холодея от страха, Рашель старалась вспомнить, что ей говорила бабушка о растениях, которые, если их неправильно использовать, могут вызвать гангрену и смерть.

Она знала названия трав… Но вот пропорции… Сколько и когда?

Рашель вышла за границу города и продолжала идти по дороге, словно только ходьба могла спасти ее от отчаяния.

Первой ее увидела женщина, когда машина резко повернула. Она крикнула, но было слишком поздно, и хотя мужчина, сидевший за рулем, затормозил, все равно задел Рашель бампером. Она упала на заросшую травой обочину. Мужчина и женщина со всех ног бросились к лежавшей без сознания девушке.

— Живая! Скорей в больницу.


Загрузка...