Испугавшись, резко сажусь на постели. Я вижу, как у бывшего мужа синеют губы. В груди проснулось плохое предчувствие.
- Когда?.. Я сейчас приеду.
Телефон выпадает у Вовы из рук. Несколько секунд он смотрит перед собой стеклянными глазами, а потом подскакивает с кровати и хватает со стула брюки. Натянув на себя, снова замирает, упав рукой на стол.
Мне не просто страшно подать голос, мне страшно пошевелиться. Потому что в таком состоянии я не видела Вову никогда. Он согнулся, опираясь на стол, и выглядит так, будто его покидает жизнь.
- Папа умер, - произносит едва слышно.
У меня обрывается сердце. С силой хватаюсь за одеяло и сжимаю, вонзая ногти. Натягиваюсь струной, часто-часто дышу. Но каждый вдох болью отдает. Горло стягивает колючей проволокой, тело пробирает озноб.
- Мне надо ехать.
Вова выпрямляется, хватает рубашку. Но всё равно остается очень ссутуленным. Плечи осунулись, голова опущена. В рукав попадает только со второго раза. Его движения неловкие, растерянные. Как будто забывает, что собирался делать и зачем.
- Можно я поеду с тобой? - вдруг вырывается.
Владимир оглядывается на меня, словно не понял, что я сказала.
- Можно поехать с тобой? - спрашиваю громче.
Не дожидаясь ответа, подскакиваю с кровати и подбегаю к Вове. Обнимаю так крепко, как могу. Он чуть пошатывается в моих руках, но удерживает равновесие. Я хочу, чтобы Вова почувствовал мою поддержку.
Я здесь. Я рядом.
- Вова, мне так жаль, - шепчу со слезами в голосе. - У тебя был замечательный папа.
Это чистая правда. Я ни одного плохого слова не могу сказать про Вовиного отца. Как и про его маму. Бывшие свекры хорошо ко мне относились, за годы брака у меня не возникло с ними ни одного конфликта.
Вова, едва шевеля руками, тоже обнимает меня. Кладет ладони мне на спину, опускается носом в шею, надрывно вздыхает. Мы стоим так, не знаю, сколько. Минуту, может. Или дольше. В голове не укладывается. Просто не укладывается. Сквозь закрытые веки на глазах проступают слёзы, грудь кошки царапают.
- Это сиделка позвонила. Сказала, в пять утра произошел второй инсульт. Скорая приехала быстро, отвезли в больницу. А полчаса назад позвонили и сказали: папа умер. Сиделка сейчас с мамой, ей стало плохо.
- Поехали, - решительно говорю. - Надо торопиться.
Я отступаю от Вовы на шаг, судорожно обвожу глазами комнату в поисках своей одежды. Но вижу только откровенное платье, в котором поехала вчера в стриптиз-клуб. Мне становится дурно. Господи, где ж мне одежду взять?
- Посмотри в шкафу, - Вова словно читает мои мысли. - Ты там что-то оставляла из одежды.
Я подбегаю к огромному шкафу на всю стену и отвожу в сторону «свою» створку. Среди пустых полок и вешалок вижу в углу что-то смятое. Хватаю - это мои очень старые джинсы. Им, наверное, лет десять или больше. В потертостях, с торчащими нитками. Я и таким рада. Далее принимаюсь выдвигать ящики, в одном из них обнаруживаю футболку. Мятая, с каким-то пятном. Но это сейчас не важно.
Мы одеваемся за считанные секунды. Перед выходом я успеваю только пару раз провести расческой по голове. В машине едем молча. Вова торопится, превышает допустимый скоростной режим. Он все такой же бледный, с потерянными стеклянными глазами. Синие губы дрожат. Я боюсь, как бы Вова не въехал в кого-нибудь или не сбил. Попросить сбавить скорость не поворачивается язык.
К счастью, доезжаем без происшествий. Как только Вова нажимает звонок в дверь, она тут же открывается. На пороге стоит незнакомая женщина средних лет с потерянным видом.
- Слава Богу, Владимир, - бросает быстрый взгляд на меня и тут же теряет интерес. - Зое Александровне совсем плохо. Может, скорую ей вызвать?
Это сиделка, догадываюсь. Вова скидывает с себя ботинки и прямо в куртке направляется вглубь квартиры, туда, откуда доносится громкий плач бывшей свекрови. Сиделка убегает за ним. Я снимаю шубу и сапоги, глубоко вдыхаю запах не то валерьянки, не то корвалола. Я бы и сама приняла какое-нибудь успокоительное. Слёзы то и дело наворачиваются на глаза, сдерживать их все сложнее.
Осторожно ступаю по коридору в сторону комнаты бывших свекров. Зоя Александровна лежит на кровати, свернувшись клубком. Вова возле нее на полу. Обнимает. Сиделка рядом нервно переминается с ноги на ногу.
Я не знаю, куда себя деть. Мне тоже хочется подойти к Зое Александровне и крепко обнять, но я… стесняюсь, что ли. Мое появление здесь очень странно. Вряд ли Вова рассказывал родителям о нашей новой встрече. Я так и топчусь в нерешительности в дверном проеме, когда Зоя Александровна садится на кровати и, вытирая лицо, замечает меня. Замирает. Прищуривается.
- Яна? Ты?
Сглотнув ком в горле, киваю и подхожу к Зое Александровне. Опускаюсь перед ней на корточки рядом с Вовой и молча обнимаю. Бывшая свекровь тут же обнимает меня в ответ и снова начинает горько плакать. Все, я больше не могу держать слёзы в себе. Они брызгают из глаз, я всхлипываю.
В эту горестную минуту отчетливо ощущаю, что я нахожусь там, где должна, и с теми людьми, с которыми должна. С людьми, которые когда-то были моей семьёй и.… ею остались. Зоя Александровна - прекрасная, добрая, чуткая женщина. Я хочу помочь ей и поддержать. А Вова…
Вову я просто люблю. Такого неидеального, порой бесячего, но до глубины души любимого. Несмотря на ссоры, обиды, развод. Несмотря ни на что.
Сегодня я хочу быть здесь, с ними. И не только сегодня.
Нас прерывает сиделка. Она подходит с тонометром, чтоб померить Зое Александровне давление. Вова помогает мне подняться, я вытираю лицо тыльной стороной ладони. Решаю сходить в ванную. Умываюсь холодной водой, промокаю лицо полотенцем. В зеркало на меня смотрит бледная девушка с красными глазами.
Идя по коридору обратно, прохожу мимо одной приоткрытой двери. Боковое зрение улавливает там кого-то. Останавливаюсь, открываю дверь шире. Сердце моментально больно сжимается.
На кровати сидит перепуганный до смерти Егор.