Мужчина, который вернулся

Глава 5

Последующие несколько дней Харриет видела доктора Дрю только мельком, хотя он регулярно заезжал проведать сестру. Гэй сообщила, что, по мнению доктора, она выздоравливает, и Харриет приняла эту информацию с несколько удивленным видом… поскольку, даже не будучи излишне пристрастной, отчетливо понимала, что в настоящий момент сестра просто наслаждается новой необычной ролью — интересной больной.

Поскольку под хрупкой внешностью Гэй скрывала выносливость жилистой мартышки, вряд ли она могла стать еще здоровее, чем сейчас. Прибавка в весе или появление здорового цвета лица привела бы Гэй в ужас. Вся ее косметика подбиралась специально с целью создания впечатления хрупкой гардении…

Поэтому Харриет озадачило, что такого опытного врача, как Филип Дрю, — а она с полным основанием полагала, что опыта ему не занимать, — могла ввести в заблуждение игра, которая не обманула ни экономку, ни кухарку. В особенности эта последняя имела все причины верить в отличное здоровье хозяйки, так как, демонстрируя необычно живой для больного человека интерес к еде, Гэй весьма критически отзывалась обо всем, что приходило из кухни в столовую и не отвечало установленным ею высоким критериям.

Но Филип Дрю, хоть и был не глупее кухарки, очевидно, обманулся… обманулся до такой степени, что приезжал ежедневно и выписывал разные виды таблеток, которые Гэй складывала в медицинском шкафчике своей ванной комнаты, потому что ни под каким видом не собиралась их принимать.

Харриет подозревала, что либо таблетки очень слабые, либо доктор Дрю искренне верит в болезнь Гэй.

В любом случае такое поведение доктора ставило Харриет в тупик, так как согласно ее представлению об отношениях «врач — пациент» врач не пьет часами со своей больной херес и не гуляет с ней в розовом саду, предположительно обсуждая там разные разности. Гэй сделала открытие, что доктор Дрю сам отчасти был любителем роз, и немало этим позабавилась, потому что разведение цветов всегда оставляла садовнику.

Иногда он заглядывал по вечерам, перед обедом, и именно тогда оставался на рюмку хереса. Следует отдать ему должное, вероятно, к этому времени доктор уже заканчивал свой дневной обход, и местные жители на него не жаловались… Поэтому Харриет пыталась не слишком строго судить доктора Дрю. Все же постоянный присмотр лучше, чем полное пренебрежение. Однако она невольно пришла к выводу, что, если бы Гэй была не богатой владелицей местного имения — свежеиспеченной вдовой, не связанной другими узами, — а простой женщиной, эти визиты совершались бы пореже и наверняка сошли бы на нет вскоре после первого же посещения, когда Гэй только вернулась из Италии.

Харриет проводила время в занятиях живописью и прогулках — пешком и на автомашине. На своей малолитражке она часто проезжала мимо дома доктора, направляясь к окраинам деревни. Дом был очень красив, к тому же старый доктор Паркс разделял интерес доктора Дрю к розам, и в саду их было несметное количество, несмотря на позднее время года. Харриет тоже кое-что знала о розах и часто останавливалась на дороге полюбоваться ими из-за изгороди.

Однажды после визита в местный собачий питомник, где она выбрала себе щенка, Харриет проезжала мимо докторского дома и увидела в автомобиле перед домом Филипа Дрю. Харриет приветствовала его сдержанной улыбкой и скупым взмахом руки, но вскоре заметила, что врач едет за ней. Когда она, догадавшись, что он хочет от нее именно этого, съехала на обочину, доктор Дрю остановился, вышел из автомобиля и направился к ней. Харриет ожидала, что он сообщит что-то серьезное о сестре или с сосредоточенным видом осведомится о состоянии ее здоровья, но попала пальцем прямо в небо.

Вместо всего этого доктор Дрю наклонился к окну машины Харриет и очень заинтересовался щенком — очаровательным золотым Лабрадором: взял его в руки, погладил и спросил его новую хозяйку, не слишком ли она занята сегодня.

— Нет. — Харриет с удивлением посмотрела на него. — А что?

— Меня интересует, как вы отнесетесь к приглашению выпить чаю у меня дома.

— Что?

— Я сказал, что надеюсь убедить вас зайти ко мне в гости на чашку чая.

Доктор стоял, склонившись к дверце автомобиля, его темные глаза весело поблескивали, а уголки губ вопросительно улыбались.

— Меня? — спросила Харриет, как она тут же поняла, неловко, резко и в любом случае невежливо.

— А что такого? — Доктор опустил щенка в корзину и вытащил ее из машины. — У меня свободный день, а экономка уехала к родственникам. Она все приготовила — поднос, чай в чайнике, кекс, пирожные и сандвичи, — а мне одному с едой не справиться. Кроме того, ненавижу пить чай в одиночестве. Обычно мне все равно. Но по выходным я должен что-то делать, чтобы отличать их от остальных дней.

Харриет выбралась из машины. На ней был новый светло-желтый шерстяной костюм, она знала, что выглядит в нем особенно элегантно, и на сей раз не стеснялась своей внешности…

— Вы имеете в виду, — сказала она, — что не желаете утруждать себя приготовлением чая и хотите, чтобы кто-то поработал за вас. Ладно, я не очень спешу и не прочь оказать такую услугу. А может быть, — с несколько тревожным взглядом на собеседника добавила она, — вы отправитесь со мной в «Фалез» и мы с сестрой угостим вас чаем?

Доктор Дрю отрицательно покачал головой с неопределенным выражением и странной улыбкой:

— Вчера ваша сестра приглашала меня, но, увы, у меня не было времени задержаться, и я не смог принять приглашения.

— Ах! — насмешливо вздохнула Харриет.

— Хотя очень хотелось, — услышала она и удивилась, почему не отказала этому нахалу с самого начала.

— В таком случае приходите к чаю сегодня… — начала девушка, но доктор Дрю улыбнулся еще неприятнее и снова покачал головой.

— Я упомянул шоколадный кекс и другие пирожные, — напомнил он ей. — У вашей кухарки преимущество перед моей. Ей не приходится печь пирожные. Она их покупает.

— О, я понимаю, ответила Харриет и стояла в сторонке, дожидаясь, пока он откроет боковую калитку, ведущую в сад доктора Паркса.

Их сразу же окутал дивный аромат роз. Лужайки были очень хорошо подстрижены, живая изгородь блистала осенним великолепием. Проходя по роскошному саду, Харриет хотела остановиться и полюбоваться всем окружающим, но щенок, которому надоело сидеть в корзине, выскочил из нее и вбежал в дом.

Перед дверью Харриет на миг заколебалась, ее охватило странное чувство. Она знала, что в доме никого нет и они будут там одни — если не считать щенка. Харриет не была настолько старомодна, чтобы из страха за свою репутацию опасаться зайти в гости к одинокому мужчине и проделать всю процедуру приготовления чая на кухне под аплодисменты или насмешки видного холостяка. Просто она считала, что в обществе Филипа Дрю ведет себя не лучшим образом и от ехидного замечания в неподходящий момент обязательно еще больше растеряется.

Поэтому когда через стеклянные двери гостиной Харриет разглядела сугубо мужской, сдержанный интерьер комнаты, который отражал характер ее владельца, то инстинктивно отпрянула, словно хотела обратиться в бегство.

Брови доктора насмешливо поднялись. В глазах читался откровенный вызов.

— Боитесь войти в логово льва? — предположил он.

— Нет, конечно. — Но под проницательным взглядом доктора девушка вдруг вспыхнула. — Просто я пожалела, что в доме нет женщины, которая сделала бы его уютнее. Конечно, бедный старый доктор Паркс уже много лет вдовец… а у вас только экономка.

— Она так хорошо ухаживает за мной, что не на что пожаловаться. Впрочем, поскольку ей за шестьдесят и она категорически не признает безделки, как их называет, возможно, я что-то теряю… художественно оформленные букеты, например. На ваш взгляд, жена станет лучшим капиталовложением в этом смысле?

Харриет порозовела еще сильнее:

— Однажды я слышала изречение, что жена нужна доктору и священнику. Но вероятно, вы не согласны.

— Этого я не говорил.

— И я не вижу изъянов у вашей экономки. Разве что, по-моему, в такой комнате нужны цветы.

— Тогда перед уходом наполните для меня вазы цветами… если найдете хотя бы одну! И раскройте секрет, что я теряю, не имея жены!

С неопределенной улыбкой на губах доктор проводил ее на кухню и включил электрический чайник — тот, кстати, стоял уже наполненный водой. Затем налил щенку блюдце молока, нашел половую тряпку и вытер пару лужиц, которые клубочек золотого шелка уже успел оставить, и сильно развеселился, когда Харриет пришла в ужас, увидев его за этим занятием.

— Что скажет ваша экономка! — Девушка отобрала у него тряпку и решила, что блюдце молока будет самым неблагоразумным актом щедрости. — Пусть дождется, пока я привезу его домой. Боюсь, на этой стадии щенята ужасно текучи!

— Это он?

— Я попросила выбрать кобеля.

— Суки лучше подходят для дома, — заметил хозяин.

Доктор Дрю подобрал щенка и с интересом осмотрел, сообщив Харриет, что малыш вырастет в очень красивое животное и привнесет немного мужественности в чисто женский дом. А потом пристально следил, как Харриет наливает заварочный чайник, вынимает из обертки сандвичи, и, когда она собиралась отнести поднос в гостиную, забрал его у гостьи.

Поднос они поставили на маленький столик и удобно устроились в креслах напротив друг друга. Харриет, несмотря на доведенное до автоматизма умение разливать чай, посадила пятно довольно крепко заваренного индийского чая на белоснежную скатерть с кружевными краями и от досады и волнения прикусила губу. В очередной раз она пустилась в извинения:

— Даже не представляю, как это произошло!

— Забудьте, — посоветовал врач. — Забудьте и успокойтесь. Я пригласил вас на чай не ради того, чтобы испытывать ваши нервы на прочность. Хотя, очевидно, время от времени они у вас шалят!

Харриет возмутилась:

— У меня крепкие нервы.

— Да неужели? — Доктор Дрю насмешливо выгнул бровь. — А позавчера вечером?

Харриет впилась зубами в сандвич с огурцом и мысленно пожелала доктору отвести взгляд в сторону. Темные, пронзительные глаза будоражили воображение, и неудивительно, что она не совладала с нервами. Если доктор будет смотреть на нее вот так же пристально, блеск в этих глазах станет ярче, а изгиб рта — таинственнее, она на самом деле что-то уронит… тарелку или даже чайник.

Харриет схватила щенка и прижала к груди, пряча в его шерсти дрожащие руки. Филип Дрю улыбнулся.

— Этот наряд вам очень идет, — сказал он. — Сегодня вы безупречно очаровательны. Ваша сестра, впрочем, тоже.

— Уверена, что в ваших глазах она намного очаровательнее, — выпалила Харриет раньше, чем сообразила до конца, что говорит, и бровь доктора опять поднялась.

— И как именно мне понимать это ваше замечание?

— Н-никак.

Доктор Дрю закурил сигарету, хотя еще не дотронулся до сандвичей и пирожных, и задумчиво вдохнул дым.

— И все же я почему-то убежден, что вы очень многое имели в виду, — пробормотал он. — Впрочем, сомневаюсь, что будет разумно продолжать расспросы в этом направлении. Скажите, по-вашему, миссис Эрншо огорчена потерей супруга? Я не в курсе, как много значил для нее покойный муж, но даже женщина, не питающая к мужу безумной любви, до некоторой степени становится зависимой от него. Вы скажете, что она — мягко выражаясь — отказывается быть вдовой?

— Пожалуй, — ответила Харриет, думая, что мягче выразиться просто невозможно.

Доктор прищурился.

— Звучит несколько критически, — добавил он и стряхнул пепел в пепельницу. — Возможно, вам не нравится говорить о сестре.

— Я очень люблю ее, — ощетинилась Харриет на скептический тон доктора Дрю.

— Правда? — Сомнений не оставалось, в голосе врача звучало явное недоверие. — Я бы сказал, что вас скорее раздражает необходимость отказаться от некоторых ваших устремлений ради того, чтобы провести какое-то время с миссис Эрншо. И все же должен заметить, что вы обе так похожи — в определенной степени, — что должны прекрасно ладить между собой. Для меня, если не возражаете против такого мнения, вы своего рода отражение вашей сестры…

— Благодарю покорно! — воскликнула Харриет, возмущенно сверкнув зелеными глазами.

Доктор Дрю улыбнулся.

— Я сказал «своего рода», — подчеркнул он. — Физически у вас много общего, но ваши глаза зелены, а ее так напоминают мокрые незабудки — вот где проходит истинное различие. По темпераменту вы совершенно не похожи… настолько, насколько могут отличаться двое разных людей! По вашим глазам видно, что, несмотря на обманчивое смирение, вы вспыльчивы, агрессивны и легко взрываетесь по любому поводу, тогда как ваша сестра кротка, терпелива и невероятно уживчива. Или так мне кажется.

Глаза Харриет уже метали целые снопы искр.

— Значит, со мной невозможно жить?

— Этого я не говорил. — Доктор Дрю устроился в кресле поудобнее и говорил возмутительно ленивым и самодовольным голосом. — Вот если бы к зеленым глазам у вас были рыжие волосы, вот тогда — да, жизнь с вами была бы довольно трудным делом!

— В таком случае вас удивляет, что сестра пригласила меня в «Фалез»?

— Несколько удивляет.

— Но в остальном считаете, что очень хорошо понимаете сестру?

— Думаю, да.

Доктор Дрю почти физически ощущал негодование девушки. Пальцы Харриет так крепко вцепились в щенка, что крошечное существо протестующе заерзало. Врач протянул руки:

— Отдайте его мне! Если я сейчас скажу что-то по-настоящему неприятное, вы задушите бедолагу!

Харриет инстинктивно попыталась воспротивиться нажиму и оставить щенка у себя на коленях, но холодная сила в глазах и тоне доктора говорила, что этот человек ожидает — и обычно добивается — немедленного подчинения своим требованиям, что между ними происходит почти борьба воли. В конце концов она позорно сдалась, передала щенка, и, к стыду Харриет, тот мгновенно устроился на колене доктора и тут же заснул, даже не попробовав на зуб шерстяные брюки.

— Вот видите, — тихо сказал доктор, поглаживая песика. — Малыш знает, где ему хорошо. Кстати, как вы назовете своего питомца?

— Еще не думала, — натянуто ответила Харриет.

— Тогда нареките его Соломоном. Это имя ко многому обязывает, и он должен его оправдать: все лабрадоры — умницы.

— Я подумаю об имени, когда придет время, — ответила девушка, словно и не собиралась воспользоваться этим предложением.

— И не назовете его Соломоном?

— Нет. Н-нет, не думаю.

Доктор снова улыбнулся. Эта возмутительно непонятная, загадочная улыбка начинала выводить Харриет из терпения.

— Скажите мне, — вдруг произнес доктор Дрю, словно имел абсолютное право знать ответ, — сейчас вам где-то между двадцатью четырьмя и двадцатью шестью, почему вы не замужем? Потому, что ваша художническая душа алчет свободы, или потому, что привыкли отшивать мужчин этими вашими зелеными глазами? И этим ядовитым время от времени язычком!

Она ответила сразу и довольно бойко:

— Конечно, из-за ядовитого язычка. И моих зеленых глаз!

— Ничего общего со страстным стремлением к свободе?

— Насколько мне известно, ничего. Но меня никогда не подвергали психоанализу. Возможно, психоанализ выявил бы несколько таких качеств, о которых я даже не подозревала.

— Возможно.

— Вы же не занимаетесь гипнозом? — спросила Харриет, теряясь в догадках, что же в его темных глазах так завораживает ее.

— Не беспокойтесь. — Доктор почти ласково улыбнулся. — Вас я не загипнотизирую.

Харриет поспешно встала и прошла через всю комнату к картине на дальней стене. Это была довольно приличная акварель, и она подумала, что узнает художника… но не успела посмотреть на подпись автора, как за ее спиной появился доктор Дрю.

— Недурно, — заметила Харриет и задохнулась, словно от долгого бега.

Филип Дрю согласился, что картина неплохая.

Харриет перешла к книжному шкафу и стала рассматривать книги. Предположив, что все они принадлежат доктору Парксу, она снимала некоторые с полок и вдруг обнаружила на форзаце одной из них имя Филипа Дрю: это оказался томик особенно любимого ею поэта. В некотором удивлении Харриет обернулась и обнаружила доктора у себя за спиной.

С азартом она воскликнула:

— Так вы читаете Теннисона! Не думала, что в наше время у него много поклонников.

— Почему же? Теннисон всегда будет Теннисоном… или его любишь, или нет. Я в числе тех, кто любит.

— О, я так рада! — Харриет даже не заметила своей восторженности; она словно нашла родного брата. — Потому что безумно его люблю… даже «Идем в сад, Мод». Честно говоря, это одно из моих любимых стихотворений.

— И мое тоже.

— Правда?

Доктор улыбнулся — но на этот раз просто, без загадочного или насмешливого выражения. Потом, к большому замешательству Харриет, понюхал ее волосы.

— Что это? — спросил он.

— Что «что»?

— Ваши духи.

— «Лилия долины».

— Не меняйте их, — сказал он. — Они вам подходят.

— Но, по-моему, вы намекали на мою агрессивную индивидуальность?

— Тем не менее, думаю, вам следует сохранить духи «Лилия долины». Кстати, о цветах, может, выйдете в сад и срежете несколько цветков? Для моих ваз? Помните?

— Вы на самом деле хотите, чтобы я аранжировала для вас букеты?

— Иначе не отпущу. Из-за вас я и правда теперь чувствую, что в результате холостого образа жизни и отсутствия рядом милой маленькой женщины лишился очень многого, и если хотите помочь и отплатить мне за гостеприимство, то наполните вазы. Верните мою довольно печальную комнату к жизни и оставьте об этом дне благоухающую память.

Харриет криво улыбнулась:

— Вам прекрасно известно, что вы шутите. Ну хорошо, пойдемте в сад!

Они провели некоторое время в саду, выбирая подходящие цветы, потом Харриет еще полчаса посвятила аранжировке букетов, пока не убедилась, что слегка запущенная столовая стала приятнее глазу, чем до ее прихода.

Кроме того, Харриет поставила вазу с розами в центре обеденного стола в столовой и сделала очаровательную композицию для холла.

— Думаю, смотровой кабинет лучше оставить в покое, — предложила она, и хозяин с готовностью согласился.

Казалось, одна мысль о появлении там цветов привела его в ужас.

— По крайней мере, оставьте мне хотя бы одно место, где сохранится привычная атмосфера, — грубовато попросил он.

Харриет рассмеялась:

— По-вашему, вы попали в подчинение?.. Женщине! Страх перед женским влиянием — вот что заставляет вас оставаться холостяком.

— Возможно.

— Вы предпочитаете запах антисептика, а я уверена, что, будь у вас жена, она просто бы его ненавидела. — Харриет сморщила нос. — Хотя лично у меня запах антисептика отвращения не вызывает.

— Рад это слышать.

Но доктор Дрю не пояснил почему.

Харриет убралась на кухне, ликвидировав с кухонного стола следы своей возни с горшками и вазами, и внимательно огляделась, чтобы полностью увериться, что после ухода все останется в порядке. Она объяснила, что не хочет создавать ему неприятностей с экономкой из-за беспорядка в комнате, и доктор Дрю нашел очень забавной мысль, что кто-то посмеет ему указывать или просто поставит под сомнение его действия. Правота Харриет наглядно подтвердилась — как она и доказывала сестре, доктор Дрю обладал невероятным самомнением.

И что еще хуже, его высокомерие было врожденным, а не выработанным с годами. Харриет вспомнила пылящийся на чердаке прототип хозяина из эпохи Регентства, чья непомерная гордыня сразу бросалась в глаза.

Если Гэй всерьез задумала поставить доктора на место своего покойного мужа, пусть привыкает к жизни, организованной чужими руками. Воссоздать былую жизнь с Брюсом не удастся.

Но — и это было весомое «но» — рыбку еще надо поймать. А поскольку доктор Дрю явно специалист по уклонению от самой соблазнительной наживки, требуется изобрести совершенно новый вид приманки, на которую он клюнет. Если только ей это не удастся одним лишь взглядом больших, фиалковых глаз с поволокой.

Они и раньше творили чудеса.

Харриет вернулась в «Фалез» со щенком и ничего не сказала Гэй о чаепитии в доме доктора… и, уж конечно, умолчала, что занималась убранством для него комнат. Она не знала, почему утаила это, просто подозревала, что Гэй слегка удивится. «Но почему, ради бога, ты не привела доктора Дрю к нам на чай?» — спросит она. И, анализируя потом свое поведение, Харриет терялась в догадках, почему и в самом деле не поступила именно так.

Дома она заметила, что у Гэй таинственный вид, а на ее чулке спущена петля, и удивилась, поскольку при ней сестра ни разу не появлялась на людях с таким заметным изъяном во внешнем виде. Сестра испачкала пылью подол платья и жаловалась на поцарапанные руки, а на вопрос, чем занималась, ответила, что разбирала содержимое буфета. В каком именно, Гэй умолчала, и в любом случае Харриет не могла взять в толк, почему сестра взялась за такой труд. Снисходить до работы руками — это было так не похоже на Гэй, особенно во все еще малознакомом доме, где во время уборки буфета или нежилой комнаты на свет могло появиться что угодно.

— Я подумала, — торопливо сказала Гэй, явно желая уйти от дальнейших вопросов про буфет, — что в этом старом доме столько интересного, мы не знаем о нем и половины того, что следует! Например, чердак. Давай как-нибудь вместе сходим туда и выясним, где что лежит.

— Ничего особо ценного там нет. — Удивленная этим внезапным интересом к чердаку, Харриет с любопытством воззрилась на сестру. — И что бы ты ни делала, не поднимайся туда одна без предупреждения, потому что, если споткнешься об открытые балки, запросто сломаешь ногу. Я сама чуть не упала.

— Но ты-то никому не сообщила о своем походе. — Гэй со странной улыбкой поглядела на сводную сестру. — Надеюсь, теперь ты станешь подниматься туда только после своевременного предупреждения всех нас, потому что тебе опасность грозит больше, чем мне. Я-то не разгуливаю среди голых балок, зато тебя это занятие как будто прельщает.

— Только когда очень хочется найти что-нибудь. — Харриет налила бокал хереса для сестры и сдержала порыв налить немного и себе. — В первый раз я обнаружила очень симпатичную картину с изображением цветка, а во второй искала ей пару. Больше я туда не пойду… ну, разве только если ты захочешь.

Гэй задумчиво пила херес, разглядывая спущенную петлю на чулке.

— Не могу сказать, что умираю от нетерпения, — призналась она. — Но все же сегодня я очень хорошо поработала.

— Освободила буфет то есть?

— Да, освободила буфет. — И Гэй улыбнулась, отпивая из бокала.

Но через два дня Харриет все же очутилась на чердаке, и сопровождал ее не кто иной, как доктор Дрю, возымевший желание узнать, почему какой-то портрет так необычно повлиял на нервное состояние девушки.

Это был обычный день, похожий на другие, доктор Дрю, как обычно, заехал к своей пациентке, однако та отсутствовала: Гэй уехала на два дня в Лондон, и доктор Дрю выразил удивление, что не был поставлен об этом в известность. На его лице даже появилась неприкрытая обида, словно невнимание пациентки его оскорбило… и Харриет склонилась к мнению, что его интерес к Гэй не менее силен, чем ее интерес к нему. Что, разумеется, очень по вкусу сестре, если она имеет об этом хоть какое-то представление.

Доктор расхаживал по гостиной и с заметной складкой между черных бровей изучал рисунок обюссонского ковра. Как всегда, он был одет с иголочки и аккуратно причесан, и Харриет поневоле задумалась, не испытывают ли иногда сельчане нечто вроде легкого благоговения перед ним. Люди его типа сидят за ореховыми столами в кабинетах на Харли-стрит под медными табличками на дверях, а не посещают пациентов в глухой деревне, где постоянный врач больше заботится о своей коллекции ружей и удочек, чем о покрое костюма или ширине галстука.

Доктор Паркс был известен тем, что в теплую погоду посещал пациентов без воротничка и галстука. А зимой его редко видели без старомодной муфты и варежек, связанных его экономкой.

Но Филип Дрю выделялся своей ненарочитой элегантностью, которая, по твердому убеждению Харриет, была присуща ему в рабочее и свободное время не только в обществе, но и когда он находился в полном одиночестве.

Доктор приехал, когда она пропалывала живую изгородь перепачканными в земле руками, потому что не любила надевать садовые перчатки. Пока Харриет недовольно вытирала руки о подол платья, доктор Дрю окинул ее суровым взглядом и настоятельно рекомендовал поостеречься… всего один укол шипа — и заражение крови или что-то в этом роде обеспечено. Харриет возразила, что ее так просто не возьмешь, шипы обычно это знают и стараются ей не попадаться.

— В общем, я люблю работу в саду, — оправдываясь, пояснила она. — Это держит меня на воздухе, а я люблю свежий воздух. — От работы девушка разрумянилась, а ее глаза за трепетавшими ресницами ярко блестели. — Мне очень жаль, что Гэй в отъезде, но дела потребовали ее присутствия в Лондоне, — сказала Харриет и добавила: — Вряд ли она ожидала от вас возражений, но думаю, мало у кого могут возникнуть сомнения, что она на стадии выздоровления.

Доктор взглянул на нее с прищуром.

— Вы немного злитесь, когда заходит речь о вашей сестре? — критическим тоном заметил он.

Харриет в упор посмотрела на врача и, машинально накручивая прядь волос на палец, испачкала щеку.

— А вы не забыли, что я знаю ее с детства? — спросила она.

— Может, вы и знаете ее с детства, но в вашем отношении к ней всегда чувствовался оттенок осуждения, — без обиняков заявил доктор Дрю. — Возможно, вы не осознаете, но он всегда присутствует.

Харриет покраснела, словно ее открыто обвинили в несправедливости к сводной сестре.

— Уверяю, мы в прекрасных отношениях, — с внезапной натянутостью ответила она.

— Правда? — На лице доктора было написано явное недоверие. — Правда? Тогда почему вы отказываетесь верить, что она не так сильна, как вам, очевидно, хочется думать? Из-за сестринской привязанности, заставляющей вас каждый раз бояться, что она действительно может быть серьезно нездорова, или потому, что подозреваете в обмане?

Харриет еще ярче залилась краской:

— Я не подозреваю ее в обмане! Просто думаю…

— Да?

Она отвела глаза. Как сказать, что Гэй задумала выйти за него замуж? Хотя, если он и сам решил жениться на ней, это не имеет особого значения!

И вдруг у нее появилась странная уверенность, что доктор Дрю на самом деле решил жениться на Гэй.

Доктор огляделся в поисках места, где можно присесть, и, поскольку ничего подходящего не нашлось, спросил, нельзя ли зайти в дом.

— Я хотел бы с вами поговорить, — сказал он.

— А я чувствую себя неловко, стоя перед вами с мотыгой в одной руке и бутылкой инсектицида в другой. Давайте пойдем в гостиную.

— Как скажете.

Но сначала Харриет попросила его подождать, пока она вымоет руки. Когда она оттерла с щеки пятно, вымыла руки, частично отчистила льняную юбку и наконец направилась в гостиную, то увидела, что врач расхаживает взад-вперед с откровенно сумрачным и решительным видом.

— Не угодно ли чаю? — спросила Харриет.

— Нет, спасибо. Я хочу подняться на чердак и взглянуть на обнаруженный вами позавчера портрет.

— Портрет?..

— Который так привлек ваше внимание! Видимо, потому, что напомнил меня.

— И вовсе не поэтому он привлек мое внимание! Я была просто удивлена.

— Скорее всего, пришли в ужас. Ну, пойдем?

Харриет взглянула на его безупречный костюм:

— Ваша одежда не очень подходит для вылазок на чердак, и, если вам еще предстоят визиты к пациентам, не рекомендую…

— Не предстоят. Во всяком случае, еще час. — Доктор явно заторопился. — Так пойдем?

Она пожала плечами:

— Ну хорошо, если хотите. Но если бы портрет был поменьше, я принесла бы его сама.

— Глупости!

Возмущенная, Харриет повела его на чердак. Ни при каких обстоятельствах невозможно представить, чтобы доктор Дрю говорил «глупости» ее сводной сестре… хотя это вполне понятно, поскольку Гэй — это Гэй, хозяйка дома и, кроме того, богатая платная пациентка, но Харриет понимала, что все эти объяснения ни в коем случае не могут примирить ее с этим человеком. Честно говоря, после совместного чаепития и его расспросов она обнаружила, что склонна замечать скорее его недостатки, чем достоинства.

Доктор был мужчиной, который хорошо относился к Гэй и не очень хорошо к ней, Харриет… И это раздражало ее. В общем, Харриет ничего не имела против его хорошего отношения к сестре, но не могла найти достойную причину, почему доктор Дрю испытывает такую явную, неискоренимую неприязнь к ней самой.

Когда они добрались до низкой двери на чердак, доктор Дрю попытался настоять, что войдет первым, но Харриет не захотела его слушать.

— Я знаю дорогу, — сказала она. — Чердак очень похож на лабиринт. Просто идите за мной.

Часть пути им пришлось ползти на четвереньках, и Харриет поежилась при мысли о его безупречно выглаженных брюках. Но это его брюки, и, если ему все равно, какое ей дело?

Чердак тянулся от стены до стены, и из-за богатой коллекции хлама и хранившихся на нем всевозможных предметов мебели им пришлось сделать большой круг. Прошло некоторое время, пока они добрались до дальнего темного угла, где у стены были сложены холсты. Харриет помнила, что оставила картину прислоненной к остальным и повернутой изображением к зрителю. С расстояния в несколько футов портрет в неуклюжей старомодной раме нельзя было не заметить, и, когда она, первой подойдя к холстам, убедилась, что полотна на прежнем месте нет, Филип Дрю услышал вскрик удивления. С помощью доктора Харриет перерыла всю кипу портретов, но джентльмена эпохи Регентства, так похожего на доктора Дрю, среди них так и не нашлось. После тщательных поисков они пришли к выводу, что полотно исчезло.

— Ну и ну! — воскликнула Харриет, в полнейшем недоумении опускаясь на корточки. — Картина пропала!

Доктор Дрю, пригнувшийся, чтобы не разбить голову о несущую крышу толстую поперечную балку, взглянул на нее с особым выражением.

— Надеюсь, мой портрет вам не привиделся? — холодно осведомился он. — То есть я имею в виду, это не было игрой вашего воображения?

— Как результат одержимости вашим образом? — Харриет сердито взглянула на врача. — Конечно нет.

— Ну, похоже, джентльмен испарился. — Он тоже уселся на пыльном полу и закурил. — Какого, вы сказали, размера он был вместе с рамой?

— Я не говорила. — Что-то в холодном недоверии доктора Дрю заставило Харриет выйти из себя. — Я просто сказала вам, что нашла портрет человека, похожего…

— На меня?

— В жизни не видела большего сходства.

— Ну, говорят, у каждого человека есть двойник, возможно, мой был джентльменом времен Регентства. Но только я захотел встретиться с ним, как он, очевидно, растворился в воздухе. Кстати, картина была большая?

— Та, что я видела?

— Думаете, что видели!

Харриет показала размер руками.

— Слишком велика, чтобы можно было легко унести с чердака. Но унести можно.

— Надеюсь, вы не утащили портрет сами и не спрятали потихоньку в гардероб, чтобы любоваться изображением, когда человека, похожего на оригинал, — то есть, предположительно, меня, — нет поблизости?

Доктор почти ласково подтрунивал на ней, однако Харриет не поняла, что он говорит не всерьез, и вскочила так резко, что больно ударилась головой о поперечную балку. Удар был настолько сильным, что несколько секунд девушка видела только искры перед глазами, а затем из них хлынули слезы и она беспомощно прислонилась к балке.

— Харриет! — Впервые Филип Дрю назвал девушку по имени, и она мигнула, словно удивленная сова. — О, Харриет, дурочка! Зачем ты натворила эту глупость?

— Затем, что дурочка. — Из глаз девушки ручьями лились слезы, она вытирала их тыльной стороной ладони. — Разве вы сами не пришли уже к этому заключению?

Доктор нежно вытер лицо девушки своим платком, потом нащупал под волосами место ушиба. Хотя прикосновение его руки было легче пуха, Харриет вздрогнула и закусила губу. Она слегка пошатнулась, поэтому врач обнял ее одной рукой и опустил голову девушки на свое плечо.

— Идиотка! — слегка приглушенным голосом бросил он новое обвинение. — Но главный преступник я, потому что забыл вас предупредить!

— Мне следовало проявить больше здравого смысла. — На воротнике пиджака расползались мокрые полосы от слез, однако доктор Дрю, похоже, не замечал этого. Он приговаривал что-то неразборчивое и ласково гладил девушку по щеке. Даже в этот невероятный, неожиданный миг нежности Харриет поняла, что доктор уже выразил все возможное сочувствие, и, подумала, что он теперь, как профессионал, сосредоточится на увеличивающейся шишке под волосами и, разуверяя ее о размере шишки и даже преуменьшая опасность, предложит немедленно покинуть чердак и приступить к лечению.

Или, если полагает, что она еще не готова к обратному пути, — а Харриет выглядела ошеломленной и растерянной, — предложит ей сесть на пол и опустить голову между коленями, пока он сбегает за душистой солью и бутылкой арники.

Однако доктор Дрю не сделал ни того ни другого. Он сел на ящик, усадил Харриет рядом с собой и, пока дурнота постепенно отступала, а способность соображать возвращалась к ней — боль в голове уже немного утихла, — склонился над ней, как наседка над раненым цыпленком. Из горестных восклицаний доктора Дрю следовало, что он берет всю вину на себя.

Наконец Харриет чуть смущенно взглянула на доктора и высвободилась.

— Ну что мы переживаем из-за какой-то ерунды! — храбро объявила она. — Обыкновенная шишка!

— Обыкновенная шишка? Но зачем вам страдать от боли только потому, что я по прихоти притащил вас сюда?

Хотя глаза Харриет все еще слезились и блестели во тьме чердака, как драгоценные камни, она не смогла удержаться и прыснула:

— По-моему, это я привела вас… взглянуть на картину! Но возможно, от удара я перепутала правильную последовательность событий!

— Это целиком моя вина. — Похоже, ничто не могло удержать доктора от самобичевания. — Ну, как вы себя чувствуете, уже можете двигаться? Как только я отведу вас вниз, то займусь шишкой, благодаря которой несколько ближайших дней вы не сможете носить шляпу и любой другой головной убор. Сомневаюсь, сможете ли вы даже лежать на этом боку в постели.

— Я не ношу шляп и в постели всегда ложусь на левый бок. — Харриет не понимала почему, но сейчас, когда дурнота проходила, ей хотелось истерически смеяться. — Я в полнейшем порядке! — Чтобы доказать свою правоту, она вскочила прежде, чем он успел помешать ей, едва не ударилась о балку снова и упала на ящик, задыхаясь от смеха. — Ну, почти! Буду через минуту.

Чердак они покинули очень не скоро, так как доктор не доверял Харриет самостоятельное передвижение и его чрезмерная забота и внимание значительно затормозили спуск. Когда же наконец оба вернулись в гостиную, по часам на каминной полке оказалось, что они провели среди забытых сокровищ «Фалеза» почти час.

Доктор Дрю оторопел от неожиданности: в нескольких милях от «Фалеза» его ждал пациент, а дорога займет не меньше двадцати минут. Однако он настоял на холодном компрессе для опухоли, и по его звонку экономка принесла необходимые материалы и поднос с чаем, поскольку Харриет отказалась от более сильных стимуляторов. Затем, пока экономка с любопытством следила за ними и оказывала всю возможную помощь, доктор Дрю отрезал прядь волос с головы Харриет, приложил компресс к шишке, извинился за свой варварский поступок и с печальным видом положил светло-золотой локон в пепельницу.

Все еще находясь в необычно приподнятом настроении, Харриет спросила, не хочет ли доктор унести ее локон домой в бумажнике, но под его долгим, пристальным взглядом мгновенно порозовела.

— Я… я пошутила, конечно, — сказала она, когда экономка вышла из комнаты. — Естественно, мои слова нельзя принимать всерьез!

Филип Дрю расхаживал по гостиной и, несмотря на то, что торопился, все медлил и медлил с уходом. Он задержался у пепельницы, взял локон и с равнодушным видом осмотрел его. Харриет почему-то подумала, что доктор ищет пятна крови, возможно пытаясь угадать ее группу крови; потом доктор Дрю вернул локон в пепельницу, словно вдруг потерял к нему всякий интерес, и направился к глубокому креслу, в котором удобно полулежала девушка.

Харриет старательно избегала кушетки Гэй: по той простой причине, что это кушетка Гэй… И она один раз уже лежала на ней без сознания, причем в памяти ее сохранился только доктор Дрю на коленях и с таким видом, словно он желал ей в следующий раз хорошенько подумать, прежде чем падать в обморок, когда он идет на обед.

Сестры, конечно, требовали для себя много внимания, особенно учитывая краткость своего знакомства с доктором Дрю. И сейчас он, похоже, воспринял шишку на голове Харриет серьезнее, чем старый доктор Паркс, славящийся своей заботливостью, предложил принять лекарство и пораньше отправиться в постель.

— Можете принять аспирин, — сказал он. — Но я привезу вам другие таблетки, думаю, они подойдут больше.

— Перестаньте, доктор, — запротестовала Харриет, — вы слишком серьезно относитесь к таким мелочам!

Доктор Дрю с ней не согласился:

— Это не мелочь. Вы могли потерять сознание.

— Но ведь не потеряла. Очевидно, у меня очень крепкая голова.

Доктор пошел к двери, потом обернулся и посмотрел на нее. У Харриет осталось впечатление, что, хотя доктор торопился и несколько раз вынужденно признавал, что опаздывает к пациенту, он с удовольствием задержался бы подольше… даже под самым незначительным предлогом.

— Конечно, если таблетки не помогут, сообщите. Завтра я приду и посмотрю вас. Но, думаю, все будет в порядке.

— Спасибо, доктор. — Харриет слабо улыбнулась. — Вы действительно окружаете пациентов самой нежной заботой, не так ли?

Доктор Дрю нахмурился:

— Ну, естественно… если они мои пациенты. Стараюсь по мере сил.

— Уверена.

У Харриет слишком разболелась голова, чтобы продолжать разговор, хотя она испытывала странное желание провоцировать доктора. К тому же в мыслях у нее царила полная неразбериха, хотелось остаться одной и позвонить экономке, чтобы она принесла еще чашку чаю… на этот раз настоящего крепкого чая. Голову словно вскрыли консервным ножом, и, касаясь подушек за спиной, Харриет всякий раз вздрагивала от боли.

— Ну, — наконец произнес Филип Дрю. — Я пошел.

— До свидания, доктор.

Харриет надеялась, что экономка проводит его к выходу. Ноги у нее не слушались, доковылять до парадной двери не было никакой возможности, да и к тому же такая попытка наверняка рассердила бы доктора.