Мужчина моей мечты

1

Они договорились забрать Анну в девять, но без пяти девять Дженни звонит и сообщает, что, скорее всего, они приедут в половине десятого или без четверти десять. Она говорит, что Энджи поздно вернулась с работы и ей нужно принять душ (Анна понятия не имеет, где работает Энджи).

— Извини, что так получилось, — добавляет Дженни. Анна сидит за столом. Не вставая со стула, она поворачивается и окидывает взглядом свою комнату в общежитии: огромная кипа газет, достигшая уже таких размеров, что стала походить на широкий диван; туфли, выстроенные рядком у стены; пластиковый стаканчик на чемодане, который придвинут к кровати и приспособлен ею под журнальный столик; и, наконец, сама кровать, застеленная Анной всего пару минут назад, хотя сейчас уже поздний вечер: закончив наряжаться, она не знала, на что еще потратить свою энергию. Именно вид кровати (взбитые подушки и разглаженное пуховое одеяло во фланелевом пододеяльнике) навел Анну на мысль, что можно было бы сказать Дженни, что они вообще-то могут и не заезжать за ней, потому что она просто решила остаться сегодня дома. Через десять минут она уже будет видеть сны, и все, что ей нужно, — это пройтись по коридору, умыться, потом переодеться в пижаму, намазать губы гигиенической помадой и выключить свет. Анна всегда рано ложится спать. Это немного странно, потому что остальные студенты так себя не ведут.

— В общем, мы будем минут через тридцать-сорок пять, — говорит Дженни.

Слова «знаешь, я немного устала» едва не срываются с губ Анны, и она уже готова сконфуженно рассмеяться: «Я, наверное, лучше останусь. Извини. Это, конечно, свинство с моей стороны, но все равно спасибо, что пригласили. Потом расскажете, как все прошло. Наверняка это будет высший класс». Если Анна раскроет рот, слова полетят по телефонным проводам через все общежитие, Дженни услышит их на другом конце провода, и Анне не придется куда-то идти. Дженни, как хорошая подруга (она и есть хорошая подруга), конечно, попытается уговорить Анну поехать с ними. Но Анна будет упорствовать, и Дженни, прекратив настаивать, откажется от своей затеи взять с собой Анну. Но тогда они никогда не станут по-настоящему близкими подругами, потому что Анну будут считать странной девушкой, которая, когда все ехали в Массачусетс, в последнюю минуту соскочила. И Анна будет еще одну ночь ничего не делать, просто спать. Она проснется в шесть утра, когда в общежитии еще темно и тихо и до открытия столовой остается целых пять часов, потому что выходной. Она примет душ, поест сухих хлопьев из коробки, стоящей на подоконнике, и примется за домашние задания. Через какое-то время, покончив с марксистской теорией и принявшись за эволюционную биологию, она посмотрит на часы, на которых будет без пятнадцати минут восемь (все еще без пятнадцати восемь!), и все, кроме нее, еще долго будут спать, не собираясь просыпаться. Анна расчешет влажные, только что вымытые волосы и посмотрит на гору учебников, которые она начнет уныло перелистывать, не получая от этого занятия ни удовольствия, ни огорчения, ни чувства выполненного долга. Утро превратится в тоскливую серость, которую Анне придется пережить в одиночестве. Кому интересно, вымыла ли она голову или прочитала об организации сообщества болезнетворных микроорганизмов? Для кого она моет голову, чтобы хорошо выглядеть? С кем будет обсуждать существование болезнетворных микроорганизмов?

«Поезжай, — говорит себе Анна. — Нужно ехать».

— Я буду ждать у главного входа, — говорит она Дженни.

Повесив трубку, она, как и до звонка Дженни, еще точно не представляет, чем нужно заняться. За домашнюю работу браться явно не стоит: все равно сосредоточиться она не сможет или, наоборот, так увлечется, что потеряет то настроение (и так уходящее с каждой минутой), которое охватило ее, когда она стояла под горячим душем, подняв левую ногу и водя бритвенным станком по голени, а потом повторив это с правой ногой. Анна включает радио, делает звук погромче и, распахнув шкаф, принимается изучать свой гардероб. Достав две черные рубашки, она примеряет сначала одну, потом вторую. Она пытается представить себе, какую из них выбрала бы ее двоюродная сестра Фиг (Анна учится на первом курсе в Тафтс, а Фиг — на первом курсе в Бостонском университете). Фиг бы выбрала облегающую.

Анна пожалела, что у нее нет лака для ногтей, потому что тогда можно было бы заняться маникюром. Жаль, что она не пользуется косметикой, иначе бы уже стояла у зеркала и, выпятив губы, красила бы их жирной блестящей помадой розового оттенка. В конце концов, было бы здорово, если бы у нее под рукой оказался какой-нибудь женский журнал, в котором она бы прочитала, как это делают другие. У нее, правда, есть кусачки для ногтей, и это, конечно, не бог весть что, но хоть что-то. Анна возвращается к письменному столу, тянет на себя выдвижной ящик и вставляет кончик ногтя в кусачки.

Много времени это не отнимает. Закончив, она встает и смотрит на свое отражение в полный рост в зеркале, которое висит на двери. Нельзя сказать, чтобы рубашка, которую она выбрала, подчеркивала достоинства ее фигуры. Рукава сидят плотно, а на груди слишком свободно. Лучше бы было наоборот. На самом деле она не такая уж и облегающая, если сравнивать с тем, что, наверное, наденут другие девочки. Анна снимает рубашку и надевает другую.

По радио уже не звучит песня и голос ведущего сообщает: «Разве кому-то не нравится, что сейчас пятница, вечер? После короткого перерыва вас Ждут лучшие танцевальные хиты последних дней, так что не переключайтесь». После этого начинается реклама какого-то агентства по продаже автомобилей, поэтому Анна приглушает звук. Она часто слушает радио, даже когда занимается, но только не по пятницам и субботам, потому что в эти дни в голосах ведущих слышится ожидание какого-то праздника. Каждую пятницу в пять вечера на этой волне звучит песня, в которой есть такие слова: «Не хочу работать. Хочу весь день стучать по барабану». Именно на этой песне Анна и выключает радио. Она представляет себе мужчин и женщин, живущих в Бостоне, которые выходят из своих офисов, выезжают со стоянок и гаражей или ловят такси. Те, кому за двадцать, звонят друзьям и договариваются о встрече в баре, а живущие в пригородах семьи готовят спагетти и смотрят кино, взятое напрокат. Таким семьям она завидует даже больше, потому что выходные раскрывают им свои уютные объятия, суля отдых и время, заполненное бездельем. Они будут спать допоздна, мыть машины, оплачивать счета — в общем, заниматься всем, чем положено заниматься обычным людям. Иногда по пятницам Анна принимает лекарство от кашля, чтобы заснуть пораньше (однажды ей даже удалось заснуть, когда было всего пять тридцать дня). Может, это и не самая хорошая идея, но, с другой стороны, это ведь всего лишь лекарство от кашля, а не настоящее снотворное.

Как-то непривычно ощущать себя частью мира, живущего по законам радиоведущих, и куда-то собираться. Анна бросает взгляд на наручные часы и думает, что можно уже спускаться. Затем она надевает куртку, шарит в карманах (гигиеническая помада, жвачка, ключи), еще раз осматривает себя в зеркале и направляется к двери.

Как и предполагала Анна, вовремя никто не появляется, и ей ничего не остается, как читать университетскую газету, сначала сегодняшнюю, потом вчерашнюю, а после этого она снова берет сегодняшнюю. Изучая страницы с рекламой, Анна видит, как по коридору проходят другие студенты, некоторые из них явно нетрезвые. На одном парне такие не по размеру большие джинсы, что сзади из-под них видна верхняя часть его спортивных трусов.

— Как жизнь? — бросает он, проходя мимо.

Рядом с ним его приятель, он держит в руках бутылку, завернутую в бумажный пакет. Тот, который с бутылкой, глядя на Анну, ухмыляется. Она ничего не отвечает, и первый говорит:

— Йоу, круто.

Она сидит на скамейке, каждые несколько минут подходит к окну у входной двери и прислоняется лбом к стеклу, всматриваясь в темноту. Она как раз стоит у окна, когда подъезжает машина. Сначала Анна не понимает, что это именно та машина, которую она ждет, но с переднего пассажирского сиденья ей машет рукой Дженни. Анна делает шаг от окна и застегивает на ходу молнию куртки. На какую-то секунду она задерживается у тяжелой, из темного дерева двери, когда ее становится не видно с улицы, и ей вдруг приходит в голову мысль, что сейчас можно было бы присесть и незаметно, на четвереньках, ускользнуть наверх, чтобы кто-нибудь, зайдя за ней внутрь, не смог бы обнаружить ее.

— Привет! — восклицает Дженни, когда Анна выходит. — Извини, что мы так опоздали.

Втиснувшись в машину, Анна погружается в атмосферу гремящей музыки, сигаретного дыма и сладкого насыщенного запаха духов девушек, которые тратят на себя больше времени, чем она.

С переднего сиденья поворачивается Дженни.

— Это Ким. — Она показывает на миниатюрную девушку с темными, коротко стриженными волосами и бриллиантовыми сережками, которая сидит за рулем. Анна никогда раньше ее не видела. — Это Мишель, а с Энджи ты уже, кажется, знакома?..

Энджи — соседка Дженни по комнате. Анна познакомилась с ней, когда как-то зашла к Дженни позаниматься. Тогда же она познакомилась и с Мишель, но, несмотря на это, Мишель говорит:

— Приятно познакомиться.

— У Мишель один приятель учится на техническом факультете, — продолжает Дженни. — Так чем ты сейчас занималась? Отходила от контрольной по статистике? Если я не получу пару, это надо будет отметить.

Анна и Дженни познакомились на занятиях по статистике, хотя встречались и до того, когда с остальными поступившими ездили в лагерь и спали в одной палатке. Анна с трудом вспоминает эту поездку. В отличие от остальных первокурсников, она и не стремилась запомнить всех вокруг, не сообразив, что это было как раз то время, когда следовало бы постараться, чтобы обзавестись подружками. Больше всего ей запомнилось, как она однажды проснулась около трех часов ночи и рядом с ней в спальных мешках лежали другие девушки, имен которых она не знала. В палатке стояла такая духота, что трудно было дышать. Анна долго лежала с открытыми глазами, но потом все-таки встала. Пригнувшись, переступая через руки и головы и шепотом извиняясь, если кто-то из соседок шевелился, она отбросила в сторону полотнище, которое служило дверью в палатку, и вышла в ночь. Недалеко, ярдов за тридцать от палатки, виднелся туалет, цементная постройка, установленная с противоположной стороны грязной дороги. Анна босиком направилась в ту сторону. В женском отделении зеленоватый свет тускло освещал три кабинки, дверцы которых были сплошь исписаны инициалами и неприличными словами. Когда Анна увидела себя в висящем над раковиной зеркале, ей отчаянно захотелось, чтобы все это поскорее закончилось и этот временной промежуток просто больше не существовал. В ту минуту ей стало так плохо, что нахлынувшие страдания показались ей чем-то материальным, что можно потрогать руками.

На следующее утро их повезли обратно в студенческий городок, но по дороге Анна ни с кем не разговаривала. В будущем она иногда сталкивалась в университете с девушками, которые были с ней в одной палатке. Когда это случалось, они поначалу притворялись, будто не узнают ее, а затем, через несколько недель, уже не надо было и притворяться. Но однажды в январе, когда после лекции по статистике студенты выходили из аудитории, к ней подошла какая-то девушка.

— Привет! — окликнула она Анну. — Мы, кажется, вместе были в лагере.

Анна окинула девушку взглядом. Белокурые волосы, карие глаза и что-то такое, что вызывало доверие. Подумав, Анна поняла, что дело в ее зубах: передние зубы девушки были непропорционально велики. Но она не была некрасивой. На ней был серый шерстяной свитер, под ним строгая белая блузка и хорошо выглаженные джинсы. Так, по мнению Анны, могли одеваться студенты пятидесятых.

— Меня зовут Дженни. — Девушка протянула руку, и Анна пожала ее, удивившись силе, с которой Дженни сжала ее ладонь. — Хочу тебе признаться, — сказала Дженни, — я сейчас на лекции ничего не поняла. Вообще ни слова!

Ее признание показалось таким безобидным, что одновременно и успокоило, и разочаровало Анну.

— Да, это довольно сложный предмет, — согласилась Анна.

— А ты не слышала, есть ли какие-нибудь дополнительные занятия? — спросила Дженни. — Или, если ты хочешь, может, позанимаемся вместе? Я думаю, вдвоем будет легче.

— Давай. — Анна улыбнулась. — Я не против.

— Знаешь, я умираю от голода, — сказала Дженни. — Ты уже обедала?

Анна ответила не сразу. До сих пор она ходила в столовую только завтракать, потому что завтракать можно и в одиночку, другие тоже так делали.

— Да, обедала. — Анна кивнула и тут же пожалела. Ее обед и ужин обычно состояли из печенья и фруктов, которые она ела у себя в комнате, и ей это уже до чертиков надоело. Ей хотелось чего-нибудь горячего или жидкого — гамбургер, например, или макарон. — Может, в среду после занятий? — предложила она.

— Я дам тебе свой номер, — сказала Дженни. Они уже дошли до коридора, ведущего в столовую. Вручая Анне бумажку, на которой записала номер, Дженни добавила: — Так что встретимся на лекции, если я не повешусь, пока буду читать все, что нам задали.

Возвращаясь в общежитие, Анна задумалась. Подруга. Как удивительно! Когда-то она мечтала, что, поступив в университет, будет запросто знакомиться с новыми людьми, но ее мечты, увы, не сбылись. Она наблюдала, как это случалось с другими студентами, но с ней ничего подобного не происходило. Первым препятствием на пути к осуществлению ее мечты было то, что ее поселили в одноместную комнату. Вторым препятствием была сама Анна. До этого у нее были друзья (немного, но были), и ей казалось, что в университете ситуация с этим должна намного улучшиться по сравнению со школой. Но, приехав в Тафтс, она не вступила ни в один клуб, ни с кем не решалась завести разговор. Когда ее соседи по общежитию все вместе ходили смотреть выступления студенческих трупп или слушать хор, Анна оставалась у себя в комнате, потому что ей не хотелось, а не хотелось потому, что она считала, что театр и хор — это полная скукота (только позже она поняла, что это было надуманное оправдание). По воскресеньям Анна на электричке ездила к Фиг, которая жила в общежитии при Бостонском университете. Там она занималась какой-нибудь ерундой, пока Фиг собиралась на очередную студенческую вечеринку, и потом, часов в восемь вечера, возвращалась в Тафтс. В ее общежитии всегда царила тишина, за исключением некоторых отдельных комнат, откуда доносилось равномерное поскрипывание кроватей. Мимо этих комнат Анна старалась пройти как можно быстрее. Она никогда не делала ничего, что выходило бы за рамки обычной повседневной рутины, и это постепенно накапливалось в ней, все дальше и дальше отдаляя от остальных студентов. К октябрю, когда все вокруг уже перезнакомились друг с другом, Анна не могла заставить себя сблизиться с кем-либо, и не потому, что ей не хотелось — просто она действительно не могла. О чем ей было с ними разговаривать? Что она скажет другим людям? Так прошло пять месяцев, самых долгих пять месяцев в жизни Анны, пока она не встретила Дженни.

Насколько Анна может судить, в Дженни нет ничего необычного, кроме ее отношения к Анне. Похоже, Дженни не понимает, что она единственная подруга Анны. Когда они последний раз вместе занимались, Дженни сказала:

— В пятницу мы небольшой компанией едем в Спрингфилд. Моя подруга Мишель училась в школе с одним парнем, который поступил там на технический факультет. На этом факультете процентов девяносто парней.

Дженни дважды подняла брови, и Анна засмеялась, потому что знала, что сейчас полагалось засмеяться.

— Поехали с нами, — предложила Дженни. — Может, ничего и не выйдет, но, по крайней мере, попробуем что-то новенькое. Мне уже надоели здешние пацаны.

Еще раньше Дженни посвятила Анну в детали своего затяжного романа с парнем, который живет на два этажа ниже. Несмотря на то что Дженни считает его придурком и даже далеко не красавцем, она занималась с ним сексом после одной вечеринки, когда они вместе прилично набрались. Судя по тому, каким беззаботным тоном была рассказана эта история, Дженни, вероятно, считает, что и Анна не раз попадала в подобные ситуации. Анна не возражала, хотя на самом деле она еще ни разу не была с мужчиной. Даже не целовалась. Тот разговор с парнем с татуировкой орла на спине был ее единственным опытом общения с противоположным полом. Такая неосведомленность в восемнадцать лет заставляет Анну думать, что она либо какая-то ненормальная, либо является уникальным феноменом природы, который надо поместить под стекло и отдать в лабораторию для изучения. Еще, когда она чувствует опасность (к примеру, самолет, на котором она летит домой, попадает в воздушную яму), ей кажется, что с ней ничего не может случиться. Ведь это, думает она, против правил природы, поскольку просто невозможно окончить школу, поступить в университет и умереть, так ни разу и не поцеловавшись с другим человеком.

В машине, в которой они выезжают на дорогу, ведущую от общежития, из радио доносится рэп в женском исполнении, и Энджи, сидящая между Мишель и Анной, тянется через переднее сиденье, чтобы сделать громче звук. Содержание песни сводится к тому, что, если мужчина не захочет доставить певице удовольствие орально, она не желает иметь с ним дела. Это не та радиоволна, которую обычно слушает Анна, но, пару раз, проходя по коридору, она слышала, как эта песня звучала в некоторых комнатах. Энджи и Мишель явно знают текст песни наизусть. Они во все горло подпевают, качают головами из стороны в сторону и хохочут.

На заднем сиденье тесно. Бедро Анны прижато к бедру Энджи. Анна тянет ремень безопасности из-за плеча и пытается нащупать крепление между собой и Энджи, но никак не может его найти. Еще какое-то время она водит рукой по сиденью, потом сдается. В воображении возникают сцены ужасной автомобильной катастрофы: искореженный металл, осколки стекла и кровь. Ситуация как раз подходит для такой аварии: девушки собираются весело провести время, и впереди у них долгая ночная поездка по осенней дороге. При таких обстоятельствах даже нецелованность может не спасти Анну. Четыре девушки, сидящие сейчас рядом с ней, должно быть, столько раз занимались сексом, что это сведет на нет ее личную неопытность.

Дженни закуривает сигарету и передает ее Ким, потом закуривает еще одну для себя. Окно Дженни открыто на несколько дюймов, и, когда Дженни стряхивает пепел за окно, Анна рассматривает ее гладкие блестящие ногти. Они покрыты темно-красным лаком цвета вина. Дженни поворачивается и говорит что-то, но ее слов нельзя разобрать из-за музыки.

— Что? — переспрашивает Анна.

— Дым, — повышает голос Дженни. — Тебе не мешает?

Анна качает головой, и Дженни снова отворачивается. Слава богу, что из-за громкой музыки невозможно нормально разговаривать.

Чтобы доехать до Спрингфилда, понадобилось почти два часа. Когда они сворачивают с шоссе, глаза Анны почти закрываются. Во рту пересохло, и ей кажется, что, если она сейчас заговорит, у нее будет хриплый голос.

Район, где живет друг Мишель, находится на вершине холма. Мишель уже доводилось тут бывать, но она говорит, что не помнит, какая именно дорога ведет к дому ее знакомого, поэтому они объезжают весь район и рассматривают номера домов и таблички с фамилиями жильцов.

— Это где-то посредине, — говорит Мишель. — Я это точно помню. А, вот! Поворачивай здесь.

— Спасибо, что предупредила, — как бы шутя, бросает Ким, въезжая во двор и останавливаясь рядом с большой спортивной машиной.

Анна следует за девушками к двери, Дженни и Энджи несут по блоку пива. Они входят в прихожую. На полу коричневый ковер, стены покрыты белой штукатуркой, слева висят почтовые ящики.

— Чувствую запах тестостерона, — говорит Ким, и все смеются.

Когда они поднимаются по лестнице, рукава их курток трутся друг об друга, издавая шуршащий звук. На лестничной площадке Энджи поворачивается и спрашивает:

— У меня помада не размазалась?

Сначала Анна не понимает, что спрашивают ее, хотя стоит сразу за Энджи, но потом спохватывается и отвечает:

— Да, все нормально.

Мишель стучит в дверь, из-за которой доносятся звуки музыки.

— Помада не размазалась? — на этот раз Энджи обращается к Дженни, и та отвечает:

— Все идеально.

Дверь открывается, являя взору коренастого, темноволосого и краснолицего парня, небритого, с жестяной банкой пива в руке.

— Michelle, ma belle. У тебя получилось! — восклицает он и обнимается с Мишель. Потом указывает рукой с пивом на остальных: — А что это за красавицы с тобой?

— Так. — Мишель начинает перечислять, указывая пальцем: — Это Энджи, Дженни, Ким, Анна. Девочки, это Джефф.

Джефф несколько раз кланяется.

— Добро пожаловать, — говорит он. — Если я сегодня вечером могу что-либо для вас сделать, скажите только слово.

— Можешь для начала предложить нам что-нибудь выпить, — бросает через плечо Мишель, проходя мимо него в комнату.

— Прошу сюда. — Джефф вытягивает руку и жестом приглашает войти. Когда они заходят в комнату, Анна замечает, что Ким и Джефф посмотрели друг на друга. Хотя лица Ким не видно, она вдруг понимает, что Джефф и Ким сегодня сойдутся. Может быть, займутся сексом. Внезапно у нее в сознании рождается догадка, что вся эта поездка и была затеяна ради того, чтобы познакомиться с кем-нибудь. Нельзя сказать, что ни о чем таком она не подозревала, но теперь это стало очевидным.

В гостиной десять-двенадцать парней и две девушки. Одна из девушек — симпатичная блондинка в узких джинсах и черных кожаных ботинках. На другой — трикотажная рубашка с капюшоном и бейсболка. В кутерьме взаимных представлений, Анна понимает, что блондинка — это чья-то подруга, приехавшая в гости из пригорода, а вторая девушка учится в местном университете. Анна не запоминает ни одного из названных имен. Одновременно работают и магнитофон, и телевизор (по телевизору показывают баскетбол), в комнате почти темно. Кто-то разговаривает стоя, а кто-то сидит на полу. Несколько человек устроились на двух софах. В комнате накурено. Один парень разговаривает по радиотелефону, прохаживаясь из гостиной вглубь квартиры и обратно. Анна заходит в ярко освещенную кухню. Энджи дает ей банку с пивом, и Анна, возвратившись в гостиную, останавливается у одной из соф. Ее взгляд направлен на телевизор, она делает вид, что следит за игрой.

— Неужели ты фанатка «Соникс»[3]?

Она поворачивает голову. На софе, положив ноги на журнальный столик, сидит парень.

— Нет, — отвечает Анна.

Она понимает, что ее ответ слишком уж краткий; если она хочет, чтобы разговор продолжался, нужно сказать что-нибудь еще.

— Какой счет? — спрашивает она.

— Семьдесят пять — пятьдесят восемь. «Кникс»[4] уже, считай, выиграли.

— Здорово, — говорит Анна. Потом, думая, что парень может догадаться, что она представляет собой на самом деле, поспешно добавляет: — Я, вообще-то, не очень увлекаюсь баскетболом.

Похоже, это признание доставило парню удовольствие. Оживившись, он весело замечает:

— Женщины не понимают духовности спорта.

— Духовности?

— Это то, что объединяет людей. Например, церковь… Хотя кто сейчас ходит в церковь?.. Вот представь себе: на часах осталось десять секунд, а «Чикаго Буллс» отстают на одно очко. Пиппен дает пас Джордану, Джордан проходит по площадке. Он смотрит на часы и видит, что истекают последние секунды матча. Зрители начинают сходить с ума. За две секунды до конца Джордан прыгает и забивает победный мяч. Болельщики беснуются, совершенно незнакомые люди начинают обниматься. И что это, по-твоему, если не единство духа?

Пока парень рассказывает, Анна думает: «Ну давай, Эйнштейн, просвети меня еще». Но в конце, после слов об обнимающихся незнакомцах, она не может не думать о том, как бы он обнял ее. Он специально это сказал? На нем клетчатая фланелевая рубашка, и Анна представляет себе, как его руки обнимают ее.

— Честно говоря, мне кажется, что спорт — это положительно направленная сила, — осторожно произносит Анна.

— А о чем еще можно так сказать? — продолжает парень. — Назови любое другое явление, которое так же сближало бы людей.

— Я знаю, что больше ничего такого нет, — отвечает Анна. — Я согласна с тобой.

— Когда я слышу, как родители начинают пороть всякую чушь типа того, что спортсмены ведут недостойный образ жизни, я думаю: «Вы же сами воспитываете своих детей. По крайней мере, должны это делать! Деннис Родман не укладывает каждую ночь маленького Джонни в постельку. Если спортсмены нюхают кокаин или избивают своих жен, к их спортивным достижениям это не имеет никакого отношения.

— Я бы не сказала, что избивать жену и нюхать кокаин — одно и то же.

— Точно, — ухмыляется парень. — Избивать жену намного дешевле.

Неужели, думает Анна, разговор о жестокости в семье — это прелюдия к флирту? Неплохо. Но она тоже слегка улыбается — ей не хочется с ходу портить отношения.

— Кстати, — говорит парень, — меня зовут Тодд.

— Анна.

Он кивает головой, показывая на свободное место рядом с собой.

— Падай.

Задумавшись на секунду, она все же садится на софу. Сейчас парень сразу начал нравиться Анне больше, чем когда она стояла. Ей приятно, что он сидит близко и касается ее плечом. Может, именно он станет первым мужчиной, которого она поцелует? Когда-нибудь в будущем она будет вспоминать: «Первый раз это у меня было на вечеринке в Спрингфилде с парнем в клетчатой рубашке, которого звали Тодд».

— Так что ты изучаешь у себя в Тафтс? — спрашивает Тодд.

— Я еще не выбрала специализацию. Мне нравится история искусства.

— Это те занятия, на которых вы рассматриваете картины, а потом используете всякие умные слова, чтобы описать, какое впечатление они на вас производят, типа того?

— Именно. И мы одеваемся в черные свитера с воротником под горло и черные береты.

Он смеется.

— А я уже и не помню, когда последний раз был в музее. Наверное, это было, когда я еще в начальной школе учился.

— Вообще-то, я еще точно не решила, чем именно буду заниматься. Во всяком случае у меня есть время подумать.

Глядя на нее, он говорит:

— Знаешь, насчет умных слов я пошутил. Это я тебя подначивал.

Метнув на него короткий взгляд, Анна отворачивается.

— Я не обиделась, — спокойно произносит она.

Какое-то время оба молчат.

— Ну а ты? — наконец спрашивает она. — Вы, ребята, все тут на инженеров учитесь, да?

Тодд откидывается на спинку софы.

— Я — технарь, — говорит он. — Изучаю машиностроение.

— Круто!

Но Анна не развивает эту тему, потому что, кроме «а что это такое?», в голову ничего не приходит. Она одним длинным глотком допивает пиво и поднимает руку с пустой банкой.

— Схожу еще за одной, — говорит Анна. — Тебе принести чего-нибудь?

— Нет. Мне и так классно.

В кухне Дженни и Энджи разговаривают с двумя парнями. Дженни берет Анну за плечо.

— Ну ты как, веселишься?

— Да, конечно.

— Звучит не очень убедительно.

— Да все нормально! — вскрикивает Анна и понимает, что уже пьяна. Ей хватило одной банки.

Дженни смеется.

— Что это за парень, с которым ты болтаешь?

— Тодд. Но я о нем ничего не знаю, только имя…

— А что тут знать? — Дженни локтем толкает Анну. — Он очень даже ничего. — Она переходит на шепот: — А что ты думаешь о… — Подруга косит глаза влево.

— Который в очках? — тихо спрашивает Анна.

— Нет, второй. Его зовут Дейв.

— Одобряю, — шепчет Анна. — Займись им.

Она не может понять, что более странно: то, что этот разговор происходит всего в трех футах от парня, о котором идет речь, или то, что она вообще принимает участие в подобном разговоре. Оказывается, она знает, какие слова нужно говорить и с какой интонацией. Вероятно, ей следует почаще этим пользоваться, а проблема с заведением друзей, скорее всего, была надумана.

Вернувшись в гостиную, Анна видит, что рядом с Тоддом сидит Мишель. Но это не беда. Справа от него есть место. Она переступает через их ноги и, усаживаясь, говорит:

— Привет!

На приветствие никто не отвечает.

— Мой папа купил BMW-M5, — рассказывает Мишель. — Это он себе такой подарок сделал на пятьдесят лет.

— Ребята, вы обсуждаете кризис мужчин среднего возраста? — спрашивает Анна.

Мишель переводит взгляд на Анну.

— Мы говорим о машинах. — Потом она снова поворачивается к Тодду и продолжает развивать свою мысль: — Я ему предложила: «Папа, давай я буду твоим курьером. Я с удовольствием буду ездить на этой машине по твоим поручениям».

— Современные бээмвухи по сравнению со старыми… — начинает Тодд, и Анна отворачивается от них.

На второй софе, впритык придвинутой к этой, сидит девушка, та, которая учится на техническом, и потягивает пиво в компании троих парней. По телевизору баскетбол, похоже, закончился, и теперь два комментатора с микрофонами в руках что-то рассказывают, но их слов не слышно. Настроение Анны стремительно ухудшается. Она открывает банку пива и залпом выпивает его. Можно было бы вернуться в кухню и остаться с Дженни, но Анна не хочет показаться навязчивой.

— Эй! — Тодд легонько толкает ее колено. — Ну ты тут как, отдыхаешь?

— Да, я устала за день.

— Устала от чего? От изучения картин? — улыбается он, и Анна думает, что, может, он еще и не решил, предпочесть ли ей Мишель.

— Это не так легко, как тебе кажется, — говорит она.

— В этом семестре у меня по пятницам свободные дни, — вмешивается Мишель. — Это так классно.

У Анны тоже по пятницам нет занятий, и этим, возможно, объясняется ее пристрастие к лекарствам от кашля. Ведь когда наступает вечер пятницы, она на целых двадцать четыре часа предоставлена самой себе.

— Вы, люди искусства, даже не понимаете, как хорошо вам живется, — с иронией в голосе произносит Тодд.

— Я собираюсь поступать в медицинский, — заявляет Мишель. — Приходится работать как ломовой лошади.

— Хорошо, но она… — парень большим пальцем указывает на Анну, — изучает историю искусства. Если у тебя есть вопросы про «Мону Лизу», Анна тебе ответит.

Он флиртует со мной, думает Анна. Может, он не имеет в виду ничего серьезного, но он флиртует! К тому же Тодд довольно симпатичный и, похоже, пьян, а это хорошо, поскольку если он действительно пьян, то, когда ему захочется поцеловать ее, он не сможет сказать, что она не понимает, что делает.

— Вообще-то, мы с Анной не очень хорошо знакомы, — говорит Мишель, после чего обращается к Анне: — Пока ты не села к нам в машину, я была уверена, что мы едем за другой девушкой. По-моему, ее тоже зовут Анна.

— А я-то думал, вы лучшие подруги, — признается Тодд. — Я представлял себе, как ты делаешь прическу Анне, а она примеряет твои капроновые колготки.

— Извини, но до восемнадцати лет никто не носит капроновые колготки, — говорит Мишель.

— А что это у нее? — Тодд показывает на Ким, которая стоит с Джеффом у магнитофона.

— Это трикотажные, — поясняет Мишель. — Капроновые колготки прозрачные. Красоваться в них — все равно что ходить голой.

— Голой? Это слово мне нравится.

Нет, пожалуй, Тодд не станет первым парнем, которого поцелует Анна. Однако ей следует окончательно убедиться в этом, прежде чем отказаться от дальнейшей борьбы. Соперничество с Мишель (на Мишель обтягивающая розовая кофточка с V-образным вырезом и явно купленная в обычном универмаге массивная цепочка из прессованного золота) нелепо и смешно, как сцена из фильма: две стервы дерутся из-за парня. Может быть, сам Тодд в этот момент надеется заполучить их обеих.

Сейчас они разговаривают о практике, которую Тодду предстоит пройти этим летом на «Локхид Мартин»[5]. Анна снова смотрит в сторону соседней софы. Подлокотники двух соф соединены так, что на них можно было бы даже немного отдохнуть — достаточно улечься поудобнее и закрыть глаза. Со стороны это выглядело бы довольно странно, но вряд ли кому-то есть до этого дело; к тому же все бы подумали, что она просто вырубилась от пива. Анна укладывается на валики и закрывает глаза. В ту же секунду она проваливается в темноту. Ее как будто накрыло плотным одеялом, не пропускающим свет, и все происходящее вокруг осталось по другую сторону.

— Смотри, — доносится до нее голос Тодда. — Как ты думаешь, с ней все в порядке?

— Наверное, она просто заснула, — говорит Мишель. — По-моему, ей тут не очень весело.

Анна ждет что-то вроде «Да и вообще она неудачница!», но вместо этого Мишель спрашивает:

— Ну так что, мы идем в бар или нет?

— Сейчас я ребят спрошу, — отвечает Тодд.

«Идите, — думает Анна. — Целуйтесь, обнимайтесь, передавайте друг другу хламидии».

Вокруг Анны происходит какое-то движение. С соседней софы раздается мужской голос:

— Эта девушка спит?

Анна боится, что пошевелится или, хуже того, улыбнется и выдаст себя.

— Анна! — Кто-то дергает ее за руку, и она медленно открывает глаза.

Затем, притворяясь, что спросонья не понимает, где находится, она опускает веки, делает глотательное движение и только потом снова открывает глаза. Перед ней на коленях сидит Дженни.

— Анна, ты заснула, — говорит Дженни. — Ты себя нормально чувствуешь?

— Да, все в порядке.

— Все собираются сходить в бар на часик. Хочешь остаться или пойдешь с нами?

— Наверное, я лучше останусь.

— Может, тебе принести воды или чего-нибудь еще?

Глаза Дженни блестят как-то по-особенному, слова она произносит слишком выразительно, поэтому Анна решает, что Дженни уже порядком захмелела.

Анна качает головой.

— Ну ладно. Сладких снов. — Дженни улыбается ей, и Анне вдруг ужасно хочется, чтобы они стали настоящими подругами. В эту минуту Анна почти уверена, что, если Дженни узнает, какая она на самом деле, она примет ее и такую.

Они выключают телевизор и магнитофон, во всей квартире гаснет свет, кроме кухни. Когда все уходят, наступившая внезапно тишина поражает. Анна думает, что и в самом деле могла бы немного поспать. Но тут до нее доходит, что ей неизвестно, как и когда девушки собираются возвращаться в общежитие. Возможно, все они останутся тут на ночь. Это предположение приводит ее в смятение. Неужели придется любоваться на эту компанию еще и утром, на свежую голову, когда все они будут стоять в очереди в туалет? Она пожалела, что не захватила с собой зубную щетку.

Не проходит и пяти минут, как до Анны доносится звук открывающейся входной двери. Слышится шепот и приглушенный смех двух человек, парня и девушки. Скоро они уже разговаривают в полный голос. Девушка — это Дженни, понимает Анна, а парень — Дейв, тот, который был в кухне.

— Я его спрятала в рукаве своей куртки. Если он выпал, то должен быть где-то на полу в комнате, — говорит Дженни. — Только не включай свет, Анна спит.

На какое-то время наступает тишина. Когда Дейв заговаривает снова, его голос звучит как-то по-другому, глуше.

— Ты хочешь? — спрашивает он чуть охрипшим голосом.

Дженни смеется:

— Что ты имеешь в виду?

— А что, по-твоему, я имею в виду? — Наверное, сейчас он проводит рукой по лбу Дженни или по ее шее. — Если не хочешь, ничего страшного, — продолжает он. — Мне нравится просто находиться рядом с тобой.

— Он точно должен быть где-то здесь, — негромко произносит Дженни. Ее голос тоже изменился, стал мягче, тише.

Снова наступает тишина. Анне кажется, что она даже перестает дышать. И тут слышится звук поцелуя, а затем шуршание одежды. К ужасу Анны, они перемещаются к софе, которая стоит рядом с той, на которой она лежит. Они почти ничего не говорят, и скоро их дыхание становится учащенным. Анна слышит звуки расстегивающихся кнопок. Через несколько секунд Дженни говорит:

— Нет, это расстегивается в другую сторону.

Ноги Дейва и Дженни почти у головы Анны, и их разделяет всего несколько дюймов подушек и подлокотников двух соф.

— Ты уверена, что она спит? — спрашивает парень, и Дженни отвечает:

— Она отрубилась за секунду.

«Интересно, — думает Анна, — она что, действительно в этом уверена?»

Снова раздается шуршание. Оно продолжается довольно долго, может быть минут пятнадцать. Правда, Анна не открывает глаз с того момента, когда Дженни и Дейв вошли в квартиру, и не имеет представления, сколько сейчас времени. Расстегивается молния, и через несколько секунд Дейв тихо произносит:

— Тебе нравится?

Вообще-то, звуки, которые издает Дженни, похожи на плач, с той лишь разницей, что это совсем не плач. Они звучат как-то мягко, жалобно, по-детски. «Пожалуйста, только не доходи до оргазма, — думает Анна. — Пожалуйста!» Она вдруг замечает, что плачет. Одна за другой из ее закрытых глаз вытекают слезинки, скользят по щекам до подбородка и тяжелыми каплями срываются с него на ключицу.

Дейв шепчет:

— Ты такая страстная.

Дженни ничего не отвечает, и это настолько удивляет Анну, что она даже на какое-то время забывает о своих слезах. Казалось бы, Дженни должна как-то отреагировать на комплимент. Пусть не «спасибо» сказать, но хоть что-то.

— Подожди секунду, — неожиданно говорит Дженни почти обычным голосом. Они отодвигаются друг от друга, и Дженни встает с софы.

Через минуту из ванной явственно слышится звук рвоты.

— Вот черт! — восклицает Дейв. Он встает и тоже отправляется в ванную.

Анна открывает глаза и выдыхает. Ей хочется уйти в другую комнату или даже в коридор, какая разница! Но если она уйдет в их отсутствие, они поймут, что она все это время не спала. Наверняка они решат, что она подсматривала.

Когда слышатся приближающиеся шаги, Анна снова закрывает глаза. Ей показалось, что это идет Дейв, но раздается шепот Дженни:

— Анна. Анна!

Анна бормочет что-то невнятное.

— Проснись, — просит Дженни. — Меня только что стошнило, а я тут с парнем. Он сейчас в ванной убирает. Господи, я хочу поскорее смыться отсюда. Давай уйдем, а?

— И куда мы пойдем?

— Поедем обратно в общежитие. У меня ключи Ким, а ты ведь умеешь водить, да? Ты же совсем немного выпила.

— Если мы уедем, то как Ким и остальные доберутся обратно?

— Можно заехать в бар и забрать их. Если же они не захотят ехать с нами, а я уверена, что они не захотят, можно будет заехать за ними завтра.

— А как же твой парень?

— Господи! Я не знаю, зачем вообще с ним пошла. Этот идиот только что в ванной лез целоваться после того, как меня стошнило! Давай уедем, а?

Анна приподнимается на локтях.

— Машина не поможет. Я не могу сесть за руль, потому что…

Дженни прижимает ее обратно к софе.

— Он идет. Притворись, что спишь. Я немного перебрала, — последние слова Дженни обращены уже к подошедшему Дейву.

— Ничего, — отвечает Дейв, — со всеми такое бывает.

— Знаешь что? — говорит Дженни. — Я, наверное, поеду домой.

— Ты это серьезно?

— Мне кажется, так будет лучше.

— Да не переживай ты, — успокаивает он. — Оставайся.

— Нет, мне лучше уйти. Анна, просыпайся.

Почему Дженни отказала Дейву? После того как ее стошнило, он все равно предлагает ей остаться, а она отказывается. То, что он пытался поцеловать Дженни в ванной, Анне вовсе не кажется чем-то ужасным; наоборот, это даже льстит.

— Нам необязательно чем-то таким заниматься, можно просто лечь спать.

Он говорит ровным голосом, как будто считает, что если сделает вид, будто ничего не случилось, то у него будет больше шансов убедить Дженни.

— В другой раз, — отрезает Дженни. — Эй ты, соня.

В третий раз за сегодняшний вечер Анна делает вид, что просыпается. Интересно, сейчас, когда Дженни знает, что Анна притворяется, заметила ли она, что Анна точно так же вела себя и в прошлый раз?

— Мы уезжаем, — настойчиво произносит Дженни. — Спать будешь в своей кровати.

— Ладно. — Анна садится и переводит взгляд на Дейва. — Привет!

— Привет. — Он не сводит глаз с Дженни, пока та надевает куртку.

Дженни бросает ключи Анне. Пока Анна достает свою куртку из шкафа, Дженни на прощание обнимает Дейва.

— Приятно было познакомиться, — говорит она.

— Если заедете к нам еще раз, оставайтесь дольше.

— Конечно, — заверяет его Дженни. — С удовольствием.

После этого они выходят в коридор и слышат, как за ними закрывается дверь. Дейв остается внутри. Дженни сжимает руку Анны и шепчет:

— Этот парень такой мерзкий.

— А по-моему, он довольно симпатичный.

— Да он просто ужасный! Если бы мы с ним переспали, наутро он сказал бы, что любит меня.

Анна молчит.

— Ты правильно сделала, что заснула, — говорит Дженни. — Правильное решение.

«Решение? — недоверчиво повторяет про себя Анна. — Я не принимала никаких решений». А потом думает: «Или все-таки принимала?»

Они подходят к машине. Анна замерзла: на улице очень холодно. Бар находится внизу холма, и Анна не глушит мотор, пока Дженни на минуту забегает внутрь, чтобы предупредить остальных девушек о том, что они уезжают. Анне кажется, что подруги Дженни разозлятся, но в окне появляется Ким, которая улыбается и машет рукой. Анна машет ей в ответ.

— Нам надо будет позвонить им завтра днем, — сообщает Дженни, забираясь обратно в машину. — Но, может быть, ехать за ними придется только в воскресенье утром. Ты отвезешь меня?

Это предложение удивляет Анну. Похоже, несмотря на странное поведение Анны сегодня вечером, Дженни все-таки решила не бросать ее. Наверное, Анне стоит быть благодарной ей за это.

После всего лишь одного неправильного поворота им удается выехать на шоссе. На дороге немного машин — сейчас уже больше трех часов ночи. Анна поглядывает на электронные часы на приборной панели и едва замечает, как за окнами по обеим сторонам дороги темной массой проносятся деревья. Машина Мишель едет плавно, настолько плавно, что, когда Анна смотрит на спидометр, оказывается, что она почти на двадцать миль превысила допустимую скорость. Анна знает, что нужно сбавить скорость, но в движении машины есть что-то бодрящее и волнующее. Она понимает, что в глубине души ей не хотелось уезжать. Признаться, у нее теплилась неосознанная надежда, что, когда все вернулись бы из бара, Тодду уже надоела бы Мишель и он обратил бы внимание на нее, Анну. Возможно, пока не начался новый день, она наконец-то поцеловалась бы первый раз в жизни. Но через минуту она уже рада, что не осталась. Если завтра они с Тоддом случайно встретятся на улице, он, возможно, даже не узнает ее.

По мере того как постепенно затихает досада, улетучивается и возмущение поступком Дженни. Наверняка парню не так уж и легко было признаться ей в любви после всего нескольких часов знакомства. Все это очень красиво лишь в теории. В любом случае Анне трудно представить, что такое может произойти и в ее жизни. Она задумывается: сколько еще пройдет времени, прежде чем она в первый раз поцелуется и займется сексом, прежде чем кто-то скажет ей «я люблю тебя». Может быть, причина в том, что она делает что-то такое, чего не делают другие девушки, или наоборот, не делает того, что делают другие? Неужели она вообще никогда ни с кем не поцелуется? Постарев, она превратится в такое же редкое чудо природы, как латимерия, рыба, которую, если верить учебнику биологии, считали вымершей семьдесят миллионов лет назад, пока в тридцатых годах не выловили одну из них возле Мадагаскара, а потом еще один экземпляр не обнаружили на рынке в Индонезии. Она станет такой же кистеперой и чешуйчатой и будет безмолвно скользить в темных водах на невообразимой глубине.

Полчаса прошли в полной тишине. Только когда они проехали знак, указывающий на то, что впереди находится стоянка грузовиков, Дженни говорит:

— Хочешь выпить кофе? Я угощаю.

— А ты сама будешь? — спрашивает Анна. Она не пьет кофе.

— Если ты не против.

Анна включает сигнал поворота и съезжает с трассы. В отдалении она замечает яркие огни огромного щита с названием стоянки, которые освещают почти пустую парковку. Она ждет, пока сменится сигнал светофора и можно будет проехать.

— Странно, — задумчиво произносит Дженни. — У меня дежавю. Мне кажется, что я уже это когда-то видела.

— Что именно? Эту остановку?

— Все. И нашу машину, и тебя за рулем.

— Дежавю случается, когда глаза обрабатывают информацию быстрее, чем мозг, — говорит Анна. — Я об этом где-то читала.

Дженни никак не реагирует на ее слова, и тогда Анна на одном дыхании выдает длиннющее пояснение, которое, как ей кажется, звучит сбивчиво и от волнения слишком торопливо.

— Знаешь, это довольно скучное определение. Медицина сплошная. Иногда я представляю себе, как лет через десять выйду замуж, рожу детей и буду жить в своем доме. Как-то вечером мы с мужем будем готовить ужин, я начну резать овощи или что-то в этом роде и у меня случится дежавю. Я вдруг подумаю: «Стоп, я это уже когда-то видела». Мне просто кажется, что это действительно необычно, потому что выглядит так, будто я всегда знала, что у меня в жизни все сложится хорошо, что я буду жить счастливо.

Сердце Анны бешено колотится в груди.

— Наверное, это звучит странно, — добавляет она.

— Нет. — В эту секунду Дженни выглядит очень серьезной, почти печальной. — Совсем не странно.

Они въезжают на стоянку. В окне висит реклама о снижении цен на двухлитровые бутылки газированной воды. Внутри за прилавком стоят две женщины в красных рабочих халатах. Все вокруг звенит от электричества.

— У меня не очень большой опыт общения с парнями, — говорит Анна.

Дженни усмехается:

— Считай, что тебе повезло.

2

Возвращаясь на электричке в общежитие после встречи с доктором Льюин, Анна делает кое-какие записи в тетради относительно их разговора по искусству ислама. «Джаред, возможно, польщен, — пишет она. — Почему капризный жест? Почему не задумчивый?» Потом она вырвет из тетради этот листок с заметками и положит его в картонную папку, которая хранится в верхнем выдвижном ящичке ее рабочего стола. Анна надеется, что, когда там соберется достаточное количество таких листов, она сможет понять секрет счастья. Не совсем ясно, сколько на это уйдет времени, но Анна уже год каждую пятницу ездит к доктору Льюин после того, как закончилась весна ее первого года в университете. Доктор Льюин берет с Анны девяносто долларов в час; эта, на первый взгляд, огромная сумма на самом деле отражает скользящий график оплаты. Чтобы не просить на это деньги ни у матери, ни у отца (другими словами, чтобы не рассказывать им, что она ходит к психоаналитику), Анна устроилась на работу: она расставляет по полкам книги в ветеринарной библиотеке.

— Почему ты не расскажешь им? Ты боишься их реакции? — спросила однажды доктор Льюин. Анна ей ответила:

— Я просто не хочу разговаривать с родителями на эту тему. Не вижу в этом смысла.

Доктору Льюин далеко за тридцать. Она всегда аккуратна и подтянута. Анна подозревает, что она занимается бегом. У нее темные вьющиеся волосы, всегда коротко подстриженные, чистая кожа и внимательные голубые глаза. Она предпочитает носить белые или полосатые блузки на пуговицах и черные брюки. Их встречи проходят в Бруклине в обустроенном цокольном этаже ее большого дома с оштукатуренными стенами. Дипломы, которые висят на стене офиса доктора Льюин, свидетельствуют о том, что она с отличием окончила Веллесли колледж и продолжила обучение в медицинской школе при Университете Джонса Хопкинса[6]. У Анны есть подозрение, что доктор Льюин — еврейка, хотя фамилия Льюин, как ей кажется, не похожа на еврейскую фамилию. У доктора Льюин двое сыновей младшего школьного возраста, скорее всего приемных, потому что оба они — выходцы из Центральной или Южной Африки (на фотографии в рамке, которая стоит на рабочем столе доктора Льюин, видно, что у детей темно-коричневая кожа). О муже своего психоаналитика Анне ничего неизвестно. Иногда ей кажется, что он тоже психоаналитик и доктор Льюин познакомилась с ним в университете. Он, наверное, был восхищен ее умом и серьезностью. Но иногда (Анна отдает предпочтение именно этой версии) она представляет мужа доктора Льюин каким-нибудь плотником сексуального вида, немногословным парнем с рабочими инструментами на ремне, который тоже (только по-другому) восхищается умом и серьезностью доктора Льюин.

На сегодняшней встрече темой обсуждения стало то, как Анна на занятии по социологии дала пузырек сиропа от кашля парню по имени Джаред. Эти занятия посещает всего двенадцать студентов, и ведет их степенный бородатый профессор, который носит джинсы. Студенты всей группой рассаживаются за большим столом. Анна почти всегда сидит рядом с Джаредом, но они никогда не разговаривают, хотя время от времени определенная искра между ними пробегает. Анне кажется, что он обращает внимание на те же вещи, что и она; их оценки по поводу других студентов тоже в точности совпадают (кто-то нравится и ему, и ей, а кто-то их обоих раздражает). Джаред очень своеобразно одевается. Такую одежду мог бы носить либо панк, либо гей: большие красные, или темно-синие, или оливкового цвета джинсовые шорты, которые длиннее обычных шорт, свисают намного ниже колен; белые гетры, обтягивающие худые икры; замшевые спортивные туфли и нейлоновые куртки с застежкой-молнией спереди и вертикальными белыми полосками на рукавах. Если, выходя из аудитории, пристроиться следом за ним, можно заметить серебряную цепочку, которая протянута между передним и задним карманами и предположительно соединяет некий предмет (что именно, Анна еще не выяснила; может, бумажник?) с другим неизвестным предметом (который тоже является загадкой для Анны: ключи? карманные часы?). У него крашеные черные волосы, и Анна иногда видит, как он катается на скейтборде по территории университетского городка в компании других молодых людей, одевающихся примерно так же, или с девушкой, у которой через правую бровь продето кольцо.

Дать ему сироп от кашля Анна решилась после того, когда заметила (и это вполне разумное обоснование), что Джаред на нескольких последних занятиях часто кашлял. Однажды, сидя рядом с ним, Анна вдруг вспомнила, что у нее в шкафу стоит пузырек с сиропом от кашля, который остался еще с тех пор, когда она пила его, чтобы заснуть (она перестала это делать в прошлом году приблизительно в то время, когда подружилась с Дженни; тогда же она начала посещать психоаналитика). Горлышко пузырька было все еще запечатано прозрачной пленкой, сам сироп на вкус был вишневым. Перед следующим занятием, пряча коробку с лекарством в рюкзак, Анна заметила, что срок годности, указанный на упаковке, истек, но подумала: какая разница? Это же не молоко! Анна отдала сироп Джареду, когда они выходили из аудитории. Отстав на несколько шагов, она окликнула его: «Джаред!» (первый раз она назвала его по имени). Поначалу он слегка смутился, но потом, когда выяснилось, в чем дело, даже, как ей показалось, обрадовался. Он сказал «спасибо», развернулся и направился своей дорогой. Они не дошли вместе даже до двери. В следующий раз, когда они встретились на занятиях (это произошло сегодня), Джаред ничего ей не сказал. Вообще-то, они даже не взглянули друг на друга, что просто-таки возмутило Анну. Время шло, и в Анне закипала и уже начала бурлить обида. Ее охватило разочарование, сменившееся почти отвращением. Что же она за дура такая? Зачем ей понадобилось давать просроченный сироп от кашля этому панку, с которым она даже никогда не разговаривала? Может, она просто пыталась флиртовать? А если срок годности сиропа все-таки имеет значение, и, когда Джаред открыл пузырек (если он таки открыл его), внутри оказалась какая-нибудь заплесневелая гадость с вишневым запахом? Хотя, скорее всего, ничего он не открывал, а его кашель появился из-за какого-то нового клубного наркотика, о котором Анна ничего не знает.

Слушая все это, доктор Льюин, как всегда, сохраняла полное спокойствие: ее в меньшей степени интересовало, считает ли теперь Джаред Анну странной, чем ответ на вопросы: чем сама Анна объясняет свое желание дать ему сироп от кашля, почему Джаред мог бы воспринять этот сироп как нечто большее, нежели просто проявление вежливости, и какие еще — не имеющие отношения к сиропу — факторы могли заставить его избегать зрительного контакта с Анной на сегодняшнем занятии?

— Вы хотите, чтобы я перечислила причины? — спросила Анна.

Доктор Льюин спокойно кивнула. («О доктор Льюин, — думает иногда Анна, — надеюсь, вы действительно так спокойны и уравновешенны, какой кажетесь со стороны! Пусть в вашей жизни будут одни лишь радости и вас не коснутся огорчения и беды окружающих людей».)

— Не знаю… Может, он всю ночь готовился к занятиям и устал, — предположила Анна. — А может, поругался с соседом по комнате.

Доктор Льюин согласилась, что обе версии вполне правдоподобны. Еще она сказала, что не видит причин, чтобы на ближайшем занятии, которое состоится в следующий понедельник, не сообщить Джареду, что сироп просрочен, если, разумеется, он сам этого не заметил и не захочет спросить. Доктор Льюин не считала, что просроченный сироп может угрожать здоровью, а она же как-никак врач.

История знакомства Анны с доктором Льюин началась с телефонного звонка в университетский медицинский центр, где было получено направление. Тем же, что заставило, вернее, кто заставил ее позвонить в медицинский центр, оказалась Элизабет. Регулярно, раз в несколько месяцев, она созванивалась с племянницей. Как-то раз, в пятницу, она позвонила Анне в семь часов вечера, когда та уже спала.

— Ты там что, спишь? — спросила Элизабет, на что Анна сонно пробормотала:

— Да, вроде того.

В воскресенье Элизабет снова позвонила Анне и мягко произнесла:

— Я хочу тебе что-то сказать, но не подумай, что это касается твоего характера. Ты прекрасный человек, но мне кажется, что у тебя депрессия. Анна, тебе надо бы обратиться к психоаналитику. — Не услышав немедленного ответа, Элизабет спросила: — Ты не обиделась?

— Нет, — ответила Анна. Она действительно не обиделась. То, что у нее депрессия, для нее не было новостью. Новостью стало то, что с этим нужно как-то бороться.

— Встречаются такие психоаналитики, от которых бежать хочется, — сказала Элизабет, — но бывают и такие, которые действительно помогают.

Доктор Льюин была первой, кому позвонила Анна, получив список телефонных номеров, и она сразу ей понравилась. Поначалу Анне казалось, что доктор Льюин чем-то напоминает саму Элизабет, но со временем она поняла, что это ложная ассоциация, несомненно вызванная обстоятельствами, при которых происходил поиск психоаналитика. На самом деле эти две женщины были совсем не похожи.

Когда Анна возвращается в свою комнату, на часах уже почти шесть часов. Она выдвигает верхний ящик стола, кладет новый лист с заметками в картонную папку и снова задвигает ящик. Минуту она сидит неподвижно. Сегодня ей по расписанию предстоит еще сходить на работу в ветеринарную библиотеку, и она этому очень рада. Боязнь пятничных вечеров (неосознанное желание закрыться в комнате и ни с кем не общаться) немного отступает, когда она заранее знает, что нужно будет еще куда-то идти. Иногда она даже заходит в столовую, но не для того, чтобы поужинать, а чтобы купить яблоко или овсяных хлопьев. А после, уже в библиотеке, расставляя книги в прозрачных пластиковых обложках по металлическим полкам или раскладывая в аккуратные стопки журналы и газеты, отпечатанные на серой или светло-голубой бумаге с перечнем статей на первых страницах («Артроскопическая хирургия скелетно-мышечной системы лошадей»), Анна, благодаря этой однообразной и требующей повышенного внимания работе, расслабляется, на нее нисходит почти полное спокойствие.

Телефонный звонок раздается в воскресенье в три часа дня. Анна как раз читает о производстве фаянса в турецком городе Изник в шестнадцатом веке. Она ни с кем не разговаривала с вечера пятницы и сейчас, поднимая трубку, ожидает услышать голос Дженни. В последнее время, когда начало теплеть, они с Дженни встречаются по субботам и ходят есть мороженый йогурт. Но вместо голоса Дженни в трубке раздается голос Фиг, двоюродной сестры Анны. Она говорит:

— Привет, как там бабушка?

— О чем ты?

— Боже мой! — восклицает Фиг. — О нет! Какой ужас! Да, конечно… — И шепотом добавляет: — Подыгрывай. — Потом опять громко, слишком громко (притворяется, догадывается Анна) Фиг говорит: — Да, пожалуй, мне стоит приехать. Не знаю, может, ты смогла бы заехать за мной? Ты правда не против?

— Фиг?

— Я сейчас в Гуаннисе. Тебе нужно сначала ехать по Третьей южной, потом свернуть на Шестую, а после, когда въедешь в город, найти Барнстейбл-роуд… Ты записываешь?

Немного помолчав, Анна спрашивает:

— Это ты притворяешься или действительно спрашиваешь?

Снова перейдя на шепот, Фиг шипит в трубку:

— Я с этим профессором, он оказался настоящим козлом, и я хочу уехать. Найди Генри и заставь его приехать сюда. На телефонные звонки он не отвечает. Поезжай в САЭ, он, наверное, где-то во дворе, играет с фрисби. Или спроси кого-нибудь, где он. О! — снова переходит на театрально громкий и скорбный голос Фиг. — Мне тоже трудно поверить. Такое иногда случается, когда этого меньше всего ждешь.

— Ты как-то странно разговариваешь, — замечает Анна. — Тебе угрожает какая-то опасность?

— Я притворяюсь, что умерла бабушка, — шепчет Фиг. — Ты можешь прямо сейчас поехать?

— Ты имеешь в виду бабушку, которая умерла четыре года назад?

— Анна, ты слушала, что я тебе только что говорила? Подыгрывай. Ты записала, как проехать? — Фиг повторяет указания, и на этот раз Анна действительно их записывает, хотя Фиг говорит очень быстро, да еще этим своим странным голосом. — Ты же была на мысе?

— На мысе Код?

— Нет, на мысе Доброй Надежды! Господи, Анна, конечно же, на мысе Код.

— Извини, — сконфуженно произносит Анна. — Нет, не была. А Генри знает, как туда добраться?

— Анна, прошу тебя, не расстраивайся, — снова меняет голос Фиг. — Просто пришло ее время.

— Ты меня пугаешь.

Опять понижая голос, Фиг говорит:

— Все объясню в машине. — Чуть помедлив, она громко добавляет: — Только будь осторожнее на дороге, хорошо? Пока, Эн.

— Дай мне номер Генри! — запоздало кричит Анна, но Фиг уже положила трубку.

Пересаживаясь с одной электрички на другую, чтобы с Девис-сквер добраться до Бостонского университета, Анна начинает думать, что, наверное, ей нужно было взять такси. Может быть, нельзя терять ни минуты! Может быть, Фиг в опасности! САЭ (Сигма Альфа Эпсилон) оказывается невысоким кирпичным домом с полукруглой террасой и полукруглой же крышей, поддерживаемой тонкими ионическими колоннами. На крыше в шезлонгах сидят двое парней, один из них без рубашки. Кресла занимают почти все пространство за черными коваными перилами. Прикрыв ладонью глаза, Анна щурится на солнце и смотрит в их сторону.

— Прошу прощения, — говорит она. — Я ищу Генри.

Тут до нее доходит, что она не знает фамилии Генри. Она видела его всего лишь раз, несколько месяцев назад, когда приезжала к Фиг в гости в общежитие. Он на два года старше Фиг и Анны, красив (это естественно) и вежлив (в отличие от предыдущих парней Фиг он поинтересовался делами самой Анны).

— Сначала скажи, что он натворил, а потом мы скажем, где он, — заявляет один из парней. — У нас такое правило.

Помедлив, Анна сообщает:

— Я двоюродная сестра его девушки, Фиг.

— Двоюродная сестра Фиг, — повторяет парень без рубашки, и они начинают смеяться.

Анна собралась было сказать, что у нее срочное дело, но она не знает, так ли это на самом деле, и, кроме того, ей не хочется так резко менять тон общения. Ребята ведут себя дружелюбно, и она сама виновата, что не дала им сразу понять, что у нее спешное дело.

Пытаясь казаться веселой, Анна говорит:

— Извините, но я действительно тороплюсь. Я слышала, что он, возможно, играет с фрисби?

Парень без рубашки поднимается, переклоняется через перила и указывает внутрь дома.

— Он смотрит игру по телевизору.

— Спасибо.

Анна взбегает по лестнице к входной двери. Дверь, выкрашенная красной краской, приоткрыта, ее подпирает желтая пластиковая корзина для мусора. Когда Анна толкает тяжелую деревянную створку, кто-то из двух парней кричит ей вдогонку:

— Пока, двоюродная сестра Фиг!

Анна довольна: значит, ребята не посчитали, что она начисто лишена чувства юмора.

Внутри дома темнее, чем на улице. Анна останавливается на пороге и рассматривает затылки примерно семерых парней, сидящих перед огромным телевизором (один из них повернул голову, когда она вошла, но тут же снова уставился на экран). Молодые люди расположились кто где: на креслах, диванах, стульях. Анна почти уверена, что тот, кто ей нужен, Генри, сидит прямо перед ней в нескольких футах. Двинувшись к нему, она обходит диван.

— Генри? — обращается Анна к парню (это точно он) и, когда он поворачивается, прикладывает руку чуть ниже шеи. — Я Анна, — говорит она. — Ты помнишь меня? Мы уже встречались раньше… У Фиг…

Анна могла ждать любой реакции (хотя бы внимания, что ли), но только не той, которая последовала.

— Привет, — говорит парень и недоуменно смотрит на нее.

— Можно с тобой поговорить? — Анна делает знак рукой в направлении коридора.

Выйдя из гостиной в коридор, Генри останавливается и скрещивает на груди руки. Но в его взгляде нет недовольства. Он примерно шести футов росту, на нем белая футболка с короткими рукавами, голубые спортивные шорты и резиновые шлепанцы. У него темно-русые, почти черные волосы и темно-карие, под стать волосам, глаза. Он очень красив — именно так в представлении девяти-десятилетних девочек должен выглядеть настоящий мужчина. Вот таким, думает Анна, будет и ее парень, ее суженый. У нее даже немного перехватило дыхание. Она его почти не знает (может быть, в действительности он не так уж и хорош), но все равно несправедливо, что лишь некоторым девушкам достаются настоящие красавцы.

Анна собирается с мыслями.

— Фиг попросила, чтобы мы забрали ее. Она с профессором.

— То есть?

Анна считала, что Генри все знает и сможет объяснить ей ситуацию, но то, что он повел себя точно так же, как и сама Анна, одновременно и расстраивает, и вызывает любопытство.

— Фиг позвонила мне… — Анна смотрит на часы. — Около часа назад. Она хочет, чтобы мы поехали и забрали ее. Она сейчас в Гуаннисе.

— Она с Марком Харрисом?

— Это ее профессор?

— Ее профессор… Да уж.

— А что, он не профессор?

Генри несколько секунд внимательно изучает Анну.

— Знаешь, мы с Фиг уже расстались, — наконец говорит он. — Я подозреваю, что она тебе этого не сказала.

Вот как… И что теперь делать? Ехать обратно в Тафтс? Надо полагать, никто не ждет, что Анна возьмет напрокат машину и сама поедет за Фиг. Вполне вероятно, что ее миссия неожиданно подошла к концу. Впрочем, по лицу Генри нельзя сказать, что ему все это абсолютно безразлично. Парень не сказал «нет» — пожалуй, он хочет почувствовать, что его упрашивают.

— Я не думаю, что Фиг действительно угрожает опасность, — после паузы продолжает Анна. Ей почти противно ощущать себя передаточным звеном, на которое к тому же возложена миссия гасить конфликты (Мои дорогие эгоистичная двоюродная сестренка и слабохарактерный якобы парень, позвольте привести вашу ситуацию к тому результату, которого вы оба хотите, и сделать все, чтобы вы не почувствовали неудобства). — Но… — добавляет Анна, — она была сама не своя.

— До Гуанниса миль семьдесят, — задумчиво произносит Генри.

Анна молча выдерживает его взгляд. Неизвестно, насколько это может помочь убедить Генри или, наоборот, выставить саму Анну в неприглядном свете, но у нее это получается на удивление хорошо.

Наконец Генри вздыхает и отводит в сторону глаза.

— Ты знаешь, куда ехать?

Анна кивает.

— Ключи от машины у меня наверху, — говорит Генри. — Жди меня во дворе.

Жаль, что у нее нет с собой солнцезащитных очков, но все равно приятно нестись в машине по шоссе в такой прекрасный вечер, когда на дворе поздний апрель. Ей радостно просто куда-то ехать. Последний раз Анна каталась на машине больше месяца назад, когда ездила домой на весенние каникулы. Она была готова к тому, что Генри включит какую-нибудь ужасную музыку, которую так любят парни (хэви-металл или каких-нибудь бездушных белых рэперов), но он поставил компакт-диск с Брюсом Спрингстином. Вполне вероятно, что сейчас самый счастливый момент в жизни Анны.

У Генри солнцезащитные очки есть, они держатся на выцветшем от солнца фиолетовом спортивном ремешке вокруг головы. Анна держит в руках атлас, раскрытый на карте Массачусетса. Разворот атласа тоже выцвел.

— Будешь говорить, куда ехать, — сказал Генри, когда они садились в машину, и Анна, увидев, как далеко от них находится Гуаннис, почувствовала, что у нее от удовольствия засосало под ложечкой.

Поначалу они не разговаривают, только Анна один раз спросила: «Чтобы выехать на Третью, нужно ехать по Девяносто третьей?», на что Генри лишь покачал головой. Прошло минут тридцать, пока он наконец сделал музыку тише.

— Неужели она просто так позвонила тебе и попросила забрать ее? — спрашивает он.

— Ну да, — отвечает Анна.

— Ты — хорошая двоюродная сестра, Анна.

— Фиг умеет убеждать.

— Можно и так сказать, — соглашается Генри.

Анна не обращает его внимания на тот факт, что и он сейчас едет с ней в машине.

Какое-то время они молчат («I got laid off down at the lumberyard»[7], — поет Брюс Спрингстин), потом Анна говорит:

— Мне кажется, в детстве я на нее тратила еще больше нервов. Особенно в начале средней школы, потому что тогда ее приглашали на вечеринки и старшеклассники, и малолетки. Мне приходилось постоянно выслушивать, как люди обсуждали, что она учудила в очередной раз. Однажды рассказали, что на парковке, где оставляли машины болельщики, приехавшие на баскетбол, она стрелялась драже. Я тогда подумала: «Что? Это делала Фиг? Моя двоюродная сестра Фиг? Не может быть!»

Тот факт, что Генри слегка раздражен, и то, что он — парень Фиг (несмотря на их разрыв, Генри все равно продолжает быть парнем Фиг и, значит, не представляет интереса для Анны), дает Анне возможность расслабиться. Она много говорит, что для нее совсем нехарактерно. Нет, она не хочет понравиться ему или произвести впечатление, у нее просто очень спокойно на душе.

— Конечно, я не хочу сказать, что мне самой хотелось ходить на вечеринки старшеклассников или малолеток, — продолжает она. — Наверное, мне больше хотелось, чтобы и меня на них приглашали, чем на самом деле ходить туда. Я такая дура.

— Или просто стрельба драже — это не то, что тебе нужно, — замечает Генри.

— Да я никогда и не пробовала.

Ей вдруг стало интересно, как он воспримет ее слова. Как откровенное признание? Если так, то это будет смешно! Учитывая, что Анна еще ни разу не целовалась, то стрельба драже — самое незначительное из того, чего ей пока не удалось попробовать.

— Главное, что я хочу сказать про Фиг, — она очень импульсивный человек, — говорит Анна. — Приходится либо ценить ее хорошие качества, либо не принимать близко к сердцу, когда она отрывается на тебя.

— Какие именно хорошие качества ты имеешь в виду?

Анна бросает на него внимательный взгляд.

— Это ты с ней жил, — серьезно произносит она. — Ты должен ее хорошо знать.

— Верно, но мне интересно, о каких конкретно качествах ты говоришь.

— Начни первый.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал, чем мне нравится Фиг?

— Ты же просишь меня об этом.

— Да, но разница в том, что мы с ней недавно расстались, а ты — нет. — Генри пожимает плечами. — Ну ладно, я расскажу.

Он перестраивается в левый ряд, обгоняет «вольво» и возвращается в правый. Видно, что он хороший водитель, который уверенно чувствует себя на дороге.

— Во-первых, она очень красива.

«Ну, началось», — думает Анна.

Генри смотрит на нее.

— Надеюсь, я сейчас никого не обидел? Я ведь могу красивую девушку назвать красивой?

— Конечно, — отвечает Анна. Пожалуй, единственное, что может быть скучнее разговоров о красоте Фиг, это разговоры о том, имеет ли Генри право обсуждать ее.

— Дело не только в красоте, — добавляет Генри. — Но я солгу, если буду утверждать, что это не имеет значения. Кроме того, она — необъезженная лошадка.

Анна подозревает, что это эвфемизм к выражению «хороша в постели».

— Никогда не знаешь, чего от нее ждать, — продолжает Генри. — У Фиг сумасшедшее количество энергии, и она готова участвовать в чем угодно. Если ты в три часа утра разбудишь ее и скажешь: «Пойдем купаться голышом», она ответит: «Конечно, с удовольствием!»

«Понятно, — думает Анна. — Мысль я уловила».

После паузы Генри вдруг признался:

— Насколько я ее знаю, она, вероятно, считает меня старомодным.

— Да, но Фиг нравятся старомодные мужчины.

— Ты думаешь?

— Ей нужна аудитория. Она хочет отличаться от всех окружающих. — Анна до сих пор никогда не задумывалась на эту тему, но сейчас ей кажется, что она действительно так считает. — Когда мы учились в шестом классе, в нашей баскетбольной команде была девочка, которую звали Аманда. Она постоянно вытворяла всякие глупости: то «Янки Дудл» под мышками сыграет, то начнет кувыркаться, когда тренер пытался нам что-то объяснить. Но он не злился, она ему почему-то нравилась. Однажды, когда наша команда ехала в микроавтобусе, Аманда уселась на переднее сиденье, выбрала радиостанцию и с умным видом заявила тренеру: «Следите за дорогой, тренер Халворсен». В общем, можно сказать, что Аманда — это Фиг, возведенная в квадрат. Фиг ее ненавидела.

— Подожди, подожди, — говорит Генри. — Эта девочка действительно могла сыграть под мышками «Янки Дудл»?

— Да, этим она больше всего любила удивлять окружающих.

— Неудивительно, что Фиг считала ее серьезной конкуренткой.

Анна улыбается.

— Наверное, ты прав, это действительно необычно, но тогда я не придавала этому значения, — признается она. — Аманда задирала рубашку, совала себе под мышку ладонь, как будто собиралась изобразить цыпленка, и подмышка начинала издавать звуки.

— Ничего себе! А я-то считал себя крутым, потому что мог вывернуть веки наизнанку.

— У нас такое тоже делали, — говорит Анна. — Когда мальчишки, которые ездили с нами на автобусе, выворачивали веки, все девчонки начинали визжать.

— А что ты умела делать в школе? Только не говори, что ничего.

То, что сейчас вспомнилось Анне, вообще-то симпатичным парням обычно не рассказывают, но опять-таки, это же парень Фиг, с которым она не собирается заводить шуры-муры.

— Один раз в четвертом классе, — начала Анна, — прямо на уроке социологии я чихнула и пукнула одновременно.

Генри хохочет.

— Но я, разумеется, не призналась. Я сидела в глубине класса, а все вокруг услышали и начали оглядываться, кричать: «Кто это?», а я им говорю: «Ведь ясно, что это не я, я же как раз чихала!»

— Очень умно с твоей стороны.

— Все, наверное, в конце концов решили, что это сделала Шейла Валивал. На нее всегда все сваливали, если в нашем классе происходило что-то неприличное или нехорошее. Когда мы были в пятом классе, у нее первой начались месячные. Такой дурдом тогда был! Шейла запиралась в кабинке в туалете, а остальные девочки суетились вокруг, переживая за нее. Но Фиг взяла дело под свой контроль. Она стала режиссером и продюсером месячных Шейлы.

— Надо же, какая забота о ближнем!

— Наверное, все девочки в этом участвовали. Мне кажется, каждая из нас просто была рада, что не оказалась первой, с кем это произошло, хотя сейчас я догадываюсь, что у некоторых моих одноклассниц месячные начались еще раньше, просто они никому об этом не говорили. Шейла же рассказала Фиг, а это все равно, что сделать публичное заявление.

— Когда у моей сестры — мы близнецы — начались месячные, — вспоминает Генри, — наш отец поздравил ее за столом, прямо во время обеда. Я с трудом доел. Нам было по тринадцать лет, но я выглядел и вел себя лет на девять, а Джулия — лет на двадцать пять.

— Я не знала, что у тебя есть сестра-близнец, — говорит Анна. — Мне всегда казалось, что здорово быть близнецами.

— Да вы с Фиг сами почти как близнецы. У вас ведь разница всего в пару месяцев, правильно?

— Она на три месяца старше, — уточняет Анна. — Но это совсем не то. Мы росли в разных домах, с разными родителями. К тому же, если у тебя есть брат или сестра-близнец, можно отлично…

— Ты хочешь сказать, чувствовать мысли друг друга на расстоянии? У нас с Джулией такого не бывает.

— Вообще-то, я имела в виду ночные посиделки. Я когда-то думала о том, что, если бы у меня был брат-близнец, он бы приглашал к себе друзей на ночь, а я могла бы безбоязненно подслушивать и узнавать, кто в какую девочку влюблен.

— А вот когда Джулия устраивала ночные посиделки, меня вообще выгоняли из дому. Один раз, когда я должен был заночевать у друга, он в последнюю минуту заболел и мне пришлось остаться у себя. Мама сразу же взяла меня в оборот: «Не мешай подругам Джулии. Не вздумай их разыгрывать». Я, признаться, и не собирался, и им там было намного веселее, чем мне. Но все равно мама заставила меня спать в их с отцом комнате в спальном мешке на полу рядом с кроватью. Всю ночь она то и дело поднималась с подушки, садилась и спрашивала: «Генри, ты там?»

— А где ты вырос? — интересуется Анна.

— В Нью-Гемпшире. «Жить свободным или умереть».

— А я выросла в пригороде Филадельфии. Э-э-э… так же, как и Фиг. Но я понятия не имею, какой у нашего штата девиз.

Не задумываясь ни на секунду, Генри цитирует:

— «Честь, свобода и независимость».

— Правда?

— Массачусетс: «Мечом завоюем мир, но мирно будем жить только свободными». Довольно мудрено, да?

— Ты это на ходу придумываешь?

— Нас по социологии заставляли учить, — объясняет Генри. — Кое-кто занялся делом и все выучил, а кое-кто профукал такую возможность.

Анна, улыбаясь, слегка хлопает его по плечу тыльной стороной ладони. Удар не сильный, скорее просто прикосновение, но она тут же вспоминает тот крайне неприятный эпизод, когда ее отец приказывал никогда не прикасаться к водителю во время езды.

— Извини, — поспешно произносит она.

— За что? — удивляется Генри.

Все еще думая об отце, Анна мысленно задается вопросом: возможна ли в принципе такая жизнь, когда за каждым углом тебя не ждут конфликты, когда время течет не с одной лишь целью — заполнить промежутки между твоими ошибками? Думать о такой жизни — все равно что представлять себе какую-нибудь тихую деревушку в горах Швейцарии. Вслух же она говорит:

— Извини, что сомневалась в тебе. А девиз Аляски знаешь?

— «На север в будущее».

— Миссури?

— «Благоденствие народа превыше всего». Некоторые из них — это перевод с латинского.

— Мэриленд?

— «Поступки, достойные мужчин, слова, достойные женщин».

— Это не может быть девизом Мэриленда, — заявляет вдруг Анна.

— А что ж это такое, по-твоему?

— Что вообще означает выражение «Поступки, достойные мужчин, слова, достойные женщин»? Что такое мужской поступок или женские слова?

— Ну, мне кажется, мужской поступок — это нарубить дров, например. А женские слова… Может, «брасматик» или «салфетка»? Кстати, я правильно понял, что надо не сворачивать с Третьей, пока не доедем до моста Сагамор?

Анна поднимает упавший под ноги атлас.

— Похоже, после моста Третья переходит в Шестую и сливается с шоссе Мид-Кейп. До этого места еще десять миль.

Оба на какое-то время замолкают. Потом Анна спрашивает:

— Так почему ты считаешь себя старомодным?

— Я имел в виду по сравнению с Фиг. Просто я не так люблю вечеринки, как она. Если ты один, то часто ходишь в клубы, в гости, но когда у тебя с кем-то отношения, иногда хочется просто посидеть дома и отдохнуть. Однако твоя двоюродная сестра просто обожает веселиться. Она любит отрываться, верно?

— Но ведь вы расстались не из-за ее любви к веселью, так ведь?

— Мы с ней, в общем-то, движемся в разных направлениях. Через пару недель я заканчиваю университет и собираюсь работать консультантом, то есть настанет сумасшедшая жизнь. А то, что Фиг предстоит еще два года учиться… Так будет спокойнее, чем постоянно думать о том, что она выкинет в следующий раз.

Другими словами, Фиг изменяла ему. Наверное, он это имеет в виду.

— И ты правильно сказала, — продолжает Генри. — Цени Фиг за ее хорошее и не ожидай от нее слишком многого.

Неужели Анна действительно так сказала? Сейчас она уже вряд ли это вспомнит.

— Марк Харрис, кстати, не настоящий профессор, — добавляет Генри. — Он всего-навсего ассистент преподавателя, учится на выпускном курсе и изучает то ли Чосера[8], то ли кого-то еще. Очень чуткий молодой человек. Он увивался за Фиг с осени.

— Он работает у нее на факультете?

— Нет, в этом семестре нет. Этот парень — настоящий донжуан. Серьезно, я не удивлюсь, если он носит бархатную накидку.

Анна начинает улыбаться, но Генри с серьезным видом продолжает:

— Откуда у ассистента преподавателя дом на мысе Код? Наверное, это дом его родителей. — Он качает головой. — Должен признаться, какая-то часть меня горит желанием развернуть машину и поехать обратно.

Сначала Анна ничего не говорит. Звонок Фиг застал ее врасплох, и ситуация начала развиваться сама по себе. Хотя неизвестно, что у нее там на самом деле произошло. Анна вспоминает, как когда-то давно — они с Фиг были совсем маленькими — двоюродная сестра частенько прибегала к ней в гости, и они вместе рисовали или пекли печенье. Но потом, без предупреждения, Фиг собиралась и исчезала. Это происходило как раз в тот момент, когда Анне начинало казаться, что им очень весело, лучше и быть не может. Фиг иногда уходила даже посреди ночи, и отец Анны, который считал Фиг испорченным ребенком, в конце концов запретил ей оставаться у них на ночь.

Вряд ли Фиг сейчас действительно угрожает какая-либо опасность. Скорее всего, ей просто надоел этот «псевдопрофессор», которого Анна из-за бархатной накидки теперь представляла себе в образе сэра Уолтера Ралея. Но если Анна и Генри сейчас повернут, их совместная поездка скоро закончится и, возможно, они никогда уже не встретятся вновь. Причина, по которой она на самом деле хочет продолжать путь, не имеет к Фиг практически никакого отношения.

— По-моему, нам нельзя поворачивать, — говорит Анна. — Мне кажется, лучше все-таки ехать. Хочешь, расскажу интересную историю?

— Если ты пытаешься меня отвлечь, это можно делать не так откровенно.

— Нет, я правда хочу тебе это рассказать. Пару дней назад… — Эту историю Анна планировала вчера рассказать доктор Льюин, но тогда ей не хватило времени. — Я сидела на лекции по политологии, и мне в голову пришла одна мысль: «За первого, кто сейчас войдет в аудиторию, я выйду замуж». Просто возникла такая идея. Я сидела впереди, поэтому мне хорошо было видно дверь. Она то и дело приоткрывалась, но тут же захлопывалась, никто не входил. Как ты думаешь, это означает, что мне суждено остаться одной на всю жизнь?

— Ну, потом-то наверняка кто-то вошел?

— Да, но никто не вошел, пока я ждала.

— Ты это сейчас серьезно говоришь?

— В общем-то, не то чтобы я действительно собиралась сделать это, но совпадение получилось довольно странным.

— Анна, ты сумасшедшая. Ничего более нелепого я еще не слышал. А если бы следующей в дверь вошла девушка, ты бы решила выйти замуж за нее?

— Нет, я, наверное, все-таки думала о «следующем парне».

— Но рано или поздно кто-то из парней все-таки вошел в эту дверь, не так ли?

— Наверное, да, хотя…

— Если ты не хочешь выходить замуж, это одно дело, но придумывать себе какую-то игру и полагаться на ее результат, чтобы устраивать свою жизнь!..

— А ты что, никогда так не делал? Не думал, например: «Если проснусь ровно в семь, то получу по контрольной пятерку»?

— «Найти монетку — это к счастью».

— Это твои личные суеверия, — говорит Анна. — Ты их сам выдумываешь, но считаешь, что они действительно работают. Часто ты даже и не помнишь, как или когда их придумал.

— «Если мне в левое ухо влетит снежинка, я выиграю в лотерею».

— Да ладно, забудь. — Чтобы подыграть ему, Анна притворяется, будто обиделась.

— «Если я проеду мимо жирафа на тротуаре, у меня вырастет третий сосок», — продолжает Генри.

— Очень смешно!

— Если я чихну и пукну одновременно…

— Никогда в жизни больше не буду тебе ничего рассказывать!

— Ты что? — улыбается Генри. — Обиделась?

Средним и большим пальцами правой руки он прикасается к щеке Анны. Это приятно. Во-первых, потому что он дотрагивается до нее, хотя никаких причин для этого как будто и нет; во-вторых, теперь они в расчете за то, что она до этого хлопнула его по руке. В процессе узнавания друг друга Анна была как бы на шаг впереди, но теперь он ее догнал. Немного помедлив, Генри говорит:

— Могу поспорить, что ты еще и в любовь с первого взгляда веришь.

Сердце Анны дрогнуло, по телу прокатилась приятная теплая волна. Неужели он действительно флиртует с ней? Но голос ее звучит на удивление спокойно, когда она отвечает:

— А что? Ты не веришь?

— Я верю в то, что с первого взгляда человек может показаться привлекательным, — отвечает Генри. Его голос, как обычно, звучит серьезно. — Потом, когда люди узнают друг друга лучше, можно и полюбить. Пожалуй, я верю, что при первом взгляде в теле происходят какие-то процессы, влияющие на дальнейший ход событий.

Как же лучше ответить? Если она сейчас скажет что-нибудь слишком банальное или, наоборот, слишком неординарное, они вместе посмеются и на этом все закончится. Но если же она подберет правильные слова, он, возможно, влюбится в нее. (Нет, конечно нет, он не влюбится! Он же бывший приятель Фиг! А парень, который уже встречался с Фиг… Кроме того, вряд ли он флиртовал с Анной, потому что, если ты с парнем обсуждаешь романтические темы, это автоматически означает, что к вам они не относятся.)

— Не знаю, что и сказать, — задумчиво произносит Анна.

Генри качает годовой:

— Плохая отмазка. Попробуй еще раз, — настаивает он.

— Тогда я скажу, что не верю в любовь с первого взгляда. Это тебя разочарует?

— А как же тот парень, который должен был войти в дверь аудитории?

— Мы же влюбились бы друг в друга не в первый день. Это было бы просто предварительное знакомство. Может, мы даже и не заговорили бы на той лекции или аж до конца года, но в следующем году мы бы обязательно снова встретились на какой-нибудь другой лекции, вот тогда бы и познакомились.

— Да, план составлен довольно тщательно.

— Да нет, на самом деле я ничего не продумывала заранее. Я просто говорю об этом, потому что ты спрашиваешь.

— Любопытно, — констатирует Генри. — Фиг — сумасшедшая, и ты тоже сумасшедшая, но совсем по-другому.

— А ты сумасшедший?

— Я уже говорил: я — типичный американский зануда. В старшей школе я играл в бейсбол. У нас была собака, золотистый ретривер. Мои родители до сих пор живут вместе.

— А теперь ты собираешься стать консультантом. Неплохая работенка для зануды.

— Да уж, — отвечает Генри, но Анна заметила, что он улыбнулся при этом.

— Ты только что назвал меня сумасшедшей.

— Наверное, лучше было бы сказать «странная». Ты, по сравнению с Фиг, прагматичнее, что ли, — объясняет он.

— Вообще-то… Во-первых, мне не кажется, что я не сумасшедшая. А во-вторых, я думаю, что парням нравится, когда девушка немного сумасшедшая. Я постоянно вижу, как парни встречаются с капризными и ветреными девицами.

— А как насчет тех девушек, которые встречаются с придурками?

— Это не одно и то же. Я имею в виду девушек, которые каждую секунду жалуются, пускают слезу, устраивают сцены. Если бы я оказалась на месте парня такой девушки, я бы не выдержала и пяти минут. Но парни остаются с ними, и это лишь свидетельствует о том, что им нравятся постоянные капризы избранниц.

— Знаешь, со стороны нельзя понять, что люди находят друг в друге.

Из того, с какой серьезностью звучит голос Генри, Анна делает вывод, что у него было несколько романов с девушками. Он говорит взвешенно, в отличие от Анны основывая свои выводы на личном опыте.

— То, что видят окружающие, — это лишь надводная часть айсберга, — рассуждает он. — Плюс мы стараемся вести себя так, как от нас ожидают, не правда ли? Если твоя девушка ведет себя слишком уж вызывающе, естественно, ты постараешься дать ей понять, что тебе это не нравится, даже если ее поведение не поддается логическому объяснению. Это то же самое, что и скрипучее колесо в телеге, которое приходится смазывать.

— Другими словами, если хочешь встречаться с парнем, надо вести себя как можно развязнее.

— Лучше сказать, у тебя появится больше шансов, если ты время от времени будешь надевать блузку с глубоким вырезом.

— Значит, ты со мной не согласен?

— Нет, конечно, бывает и так, как ты говоришь, но нельзя же обобщать.

Анна умолкает. Ее несерьезное настроение улетучивается. Она явно отталкивает от себя Генри своей теорией о том, что девушкам нельзя потворствовать. Он старается быть вежливым, но не заинтересован в дальнейшем развитии отношений. Кроме того, начинающая увеличиваться дистанция между ними приносит даже какое-то облегчение. Слишком уж она возбуждена мыслями о надеждах, которым все равно никогда не сбыться.

Несколько минут они молчат.

— Как ты там? — наконец спрашивает Генри.

— Все в порядке.

Стекло со стороны Анны опущено, и она чувствует, что воздух за окном тоже начинает меняться: дело идет к вечеру. Когда они переезжают через мост Сагамор, Анна решает: хватит делать вид, будто ей тридцать один год, Генри тридцать три, а на заднем сиденье сидят их дети (одному шесть лет, другому четыре); хватит изображать из себя семейную пару, которая едет за город к морю. Это обычное свидание двух студентов, со всеми обычными в таких случаях ритуалами, манерой поведения и намеками, которыми приходится изъясняться. Но как же все это далеко от того, чего на самом деле хочется Анне! Она чувствовала бы себя намного лучше, если бы оказалась лет на десять старше, чтобы не нужно было стараться выглядеть веселой и сексуальной. Все, о чем она мечтает, — это чтобы рядом с ней находился человек, с которым можно было бы зайти в магазин и купить еды в дорогу, а затем ехать с ним в одной машине — вот как сейчас, с той лишь разницей, что она была бы не актрисой второго плана, а играла бы главную женскую роль. Они с Генри ехали бы куда-то не ради Фиг, а ради нее.

Мыс оказался вовсе не таким, каким представляла его Анна. Она думала, что здесь все будет блестеть чистотой и удивлять роскошью, но на самом деле вдоль дороги тянутся бесконечные ряды серых невысоких зданий. Анна и Генри подъезжают к Гуаннису, и уже через несколько минут их машина вливается в поток городских автомобилей. Разговор сошел на нет минут двадцать назад, и голос Генри звучит даже как-то неожиданно:

— Видишь там мексиканскую закусочную? Ты как, хочешь есть?

— Наверное, да, — отвечает Анна. — Хочу.

Внутри это заведение чем-то напоминает ресторан быстрого питания, хотя вряд ли оно относится к какой-то крупной сети. Анна и Генри заказывают себе буритто (Анна берет без гуакамолы и сметаны — ей хочется побыть дамой с изысканными манерами) и выходят с ними во двор, где рядом с дорогой стоят летние складные столики. Генри усаживается на стол, и Анне приходится последовать его примеру. Они сидят лицом к шоссе — это почти то же самое, что смотреть телевизор; неспешный разговор незаметно снимает напряжение.

Анна уже почти доела свой буритто, когда Генри сказал:

— Знаешь, ты права насчет того, что парни любят девушек, которые не скрывают своей сексуальности. Я, в общем, с тобой согласен. Но мне кажется, что ты недооцениваешь, насколько парню важно чувствовать, что он нужен, что его хотят. Это звучит глупо, но если девушка надеется на тебя и ты добиваешься того, что она хочет, то ты чувствуешь себя настоящим супергероем.

Почему именно от этих слов у Анны на душе вдруг становится так тоскливо?

— Конечно, перспектива прожить всю жизнь с женщиной, которая не в состоянии сама о себе позаботиться, не радует, — продолжает развивать мысль Генри. — Но сначала… Не знаю. В этом есть свои минусы, но плюсы такие, что очуметь можно.

Анна продолжает молча наблюдать за машинами. Сейчас этот парень почти вызывает у нее отвращение.

Генри снова начинает говорить, однако немного медленнее, как бы взвешивая каждое слово.

— Я знаю, что до сегодняшней встречи я видел тебя всего один раз, но мне кажется, что ты приспособлена к этой жизни, тебя не нужно спасать.

Возможно, самое грустное в его словах то, что он лишь отчасти прав: дело не в том, что ее не нужно спасать, а в том, что это никому не под силу. Она всегда подозревала, что ее спасение зависит только от нее самой. А может, причина совсем в другом: просто раньше казалось, что если она это осознает, то жить станет проще, а вышло наоборот — все только усложнилось.

— Ты же понимаешь, что для тебя это хорошо? — спрашивает Генри и, подумав, добавляет: — Не нужно думать, что ты никогда не выйдешь замуж только потому, что ты не похожа на девушек, о которых мечтают парни.

Анна не может найти в себе силы посмотреть на него, даже просто ответить. Его слова сбили ее с толку. Непонятно, то ли он сказал все это из жалости, то ли выдал как комплимент, чтобы расположить ее к себе. А может, он ее успокаивает или ему хочется раскрыть перед ней душу? И как ей надо реагировать на заявление Генри: немного обидеться на неожиданную с его стороны фамильярность или показать легкое смущение, вызванное приятной похвалой в ее адрес? Мысленно она умоляет: «Пожалуйста, скажи что-нибудь еще. Сделай еще один шажочек, дай понять, что это все-таки не жалость!» Анна украдкой смотрит на него, и их глаза встречаются. В эту минуту Генри серьезен. Если бы он говорил из жалости, то, наверное, должен был бы сейчас ободряюще улыбаться. Она вновь переводит взгляд на дорогу и тихо произносит:

— Да, наверное.

А вдруг он сейчас поцелует ее или возьмет за руку? Может, он ждет, чтобы она снова на него посмотрела? Но Анна не поворачивает голову. Не то чтобы не хочет, скорее тянет время. По крайней мере, так ей хочется думать до той минуты, когда он вдруг встает, комкает пакет от буритто и швыряет его в металлическую корзину для мусора. В ту же секунду она понимает, насколько глупо было думать, что Генри ее поцелует.

Продолжая свой путь, они несколько раз ошибаются и сворачивают не на ту улицу. Анна предлагает вернуться на главную дорогу и спросить у кого-нибудь из местных, как им проехать к тому месту, где их ждет Фиг. Но тут Генри замечает нужную им улицу. Она называется Кленовая, а не Клинковая, как записала Анна, хотя ее ошибку оправдывает то, что название Клинковая больше подходит к Уолтеру Ралею.

— По крайней мере, улицу мы нашли, — удовлетворенно произносит Анна. — Значит, найдем и дом.

Она чувствует, что Генри расстроился из-за того, что заблудился. Но его плохое настроение даже в какой-то степени радует Анну, потому что так ей привычнее.

— Спорим, что Фиг сейчас сидит где-нибудь на пляже и попивает коктейль, а тот придурок читает ей стихи? — говорит Генри, медленно проезжая мимо домов и всматриваясь в номера на стенах.

Анна вздыхает, когда он наконец въезжает в арку, за которой они видят небольшой домик с черепичной крышей и голубыми стенами; вздыхает, оттого что подходит к концу их поездка.

Неожиданно для себя Анна весело спрашивает:

— Как думаешь, они сейчас стреляются драже?

И в эту секунду из дома выбегает Фиг. Она бежит со всех ног. На ней джинсы и черный хлопковый свитер с вырезом мысом, на правом плече болтается большая белая холщовая сумка с розовой вышивкой (не та ли это сумка, думает Анна, которую ее мать несколько лет назад подарила Фиг на Рождество? Она удивлена, что Фиг действительно ею пользуется). Длинные темные и прямые волосы Фиг развеваются за ней, когда она через двор подбегает к машине, открывает заднюю дверь, швыряет на сиденье сумку, забирается в салон, захлопывает дверь и кричит:

— Поехали! Заводи машину, Генри, заводи!

Только сейчас Анна, сидящая на переднем сиденье, поворачивается и замечает, что у Фиг разбита губа. На нижней губе с левой стороны разошлась кожа, и из раны течет яркая кровь, вокруг — пятно уже успевшей высохнуть крови. В углу рта и на щеке видно еще одно покраснение, на фоне которого выделяются несколько пятнышек, напоминающих крохотные родинки еще более темного красного оттенка. Машина до сих пор стоит на месте, потому что Генри тоже повернулся и смотрит на Фиг. Она не плачет, и на ее лице не видно следов от слез. Анна не сказала бы, что она очень напугана. Сейчас в ее глазах одно сплошное нетерпение.

— Что, черт возьми, происходит? — восклицает Генри.

— Только не вздумай туда идти, — предупреждает его Фиг. — Езжай или дай мне ключи, и я сама поведу машину.

— Этот мудак тебя ударил? — испуганно и одновременно недоверчиво спрашивает Генри.

— Может, поедем наконец? — раздраженно говорит Фиг. Всплеснув руками, она с презрением бросает: — Я упала.

Анна не может понять, к чему отнести ее жест, — к тому, что они за нее волнуются, или к тому, что ей приходится врать, будто рассеченная губа — следствие несчастного случая.

— Фиг, что с тобой? — спрашивает Анна. — Может, тебя в больницу отвезти?

Фиг закатывает глаза. (Интересно, у Генри тоже сложилось такое впечатление, что они — родители, а Фиг — их дочь, причем не шестилетняя девочка с косичками, а агрессивный подросток?)

— Самим вам надо в больницу, — огрызается Фиг. — Десятый раз повторяю, поехали отсюда.

Наконец Генри поворачивается к рулю, но Анна замечает, что он продолжает внимательно смотреть на Фиг в зеркало заднего вида. Когда он сдает назад, выезжая на дорогу, Анна успокаивается: теперь уже понятно, что Марк Харрис не выйдет, а Генри не попытается войти в дом.

— Ах да, — раздается с заднего сиденья, — спасибо, что заехали за мной.

Голос Фиг звучит вполне нормально. Если бы Анна не видела ран на ее лице, она бы подумала, что ее двоюродная сестра просто разговаривает с набитым ртом.

— Фиг, почему ты ничего не сказала мне? — спрашивает Анна. — Я ведь даже не догадывалась.

Генри качает головой.

— Этот парень просто псих.

— Знаете что? — распаляется Фиг. — Марк сейчас выглядит намного хуже, чем я, уж вы мне поверьте.

Генри бросает на нее быстрый взгляд через плечо.

— И ты этим гордишься?

В голосе Фиг действительно проскальзывают нотки злорадства.

— Если ты вдруг решил, что тебе надо вступиться за мою честь, то не стоит, — насмешливо произносит она. — Я сама могу за себя постоять.

— Не сомневаюсь, — бросает Генри.

— Знаешь еще что, Генри? — добавляет Фиг. — Иногда мне хочется послать тебя подальше.

В наступившей тишине до Анны вдруг доходит, что диск с песнями Брюса Спрингстина играет все время с тех пор, как они с Генри выехали из Бостона. Альбом, наверное, уже раз десять прокрутился от начала до конца. Через несколько минут, когда они ехали по главной улице, Генри делает поворот направо и подъезжает к автозаправке.

— О, это хорошая идея, — говорит Анна. — Фиг, давай мы тебе пластырь наклеим.

Позже, вспоминая именно эти слова, Анна будет думать, какая же она дура. Частично причина кроется в том, что она понимает ситуацию буквально. Фиг и Генри ругаются, и это, как считает Анна, означает, что они раздражены. Она действительно думает, что если они все вместе выпьют воды, успокоятся, то поездка обратно в Бостон станет намного приятнее. Генри подвезет Фиг до общежития, Анна выйдет из машины, обнимет ее на прощание, потом снова сядет на переднее сиденье, и они с Генри поедут ужинать. Пройдет какое-то время, он попросит ее руки, и они станут жить вместе. Да-а-а, наверное, она самая наивная двадцатилетняя девушка в мире!

Выключив зажигание, Генри обращается к Фиг:

— Я хочу с тобой поговорить.

— А я пока машину заправлю, — говорит Анна.

Фиг и Генри отходят в сторону, а она вставляет сопло шланга в бензобак. Сейчас приятная ночь, дует прохладный весенний ветерок, небо над горизонтом начинает багроветь. Скорее всего, профессор на самом деле сволочь, но Фиг, кажется, более-менее в норме. Поэтому, может быть, сегодня все-таки не такой уж плохой день? Просто отличный день!

Но Генри и Фиг не возвращаются что-то очень долго. Непонятно, куда они могли запропаститься, но их все нет и нет. Расплачиваясь за бензин, Анна не видит их и среди полок с чипсами и бутылками антифриза. Когда Генри въезжал на заправку, Анна немного иначе представляла себе ближайшие несколько минут: в женском туалете, стоя у раковины, она будет промокать влажным полотенцем рану на лице сестры (прямо как Флоренс Найтингейл[9]), а Генри будет нервно прохаживаться в ожидании (Или накачивать шины? В общем, заниматься тем, чем обычно занимаются мужчины, пока женщины заняты.) Но в женском туалете никого не было. Никто не выходит и из мужского. Анна уже догадывается, в чем дело, но пока только подсознательно. Купив бутылку воды, она выходит на улицу.

— Фиг? — зовет она, но тут же понимает, что это выглядит смешно. Она идет за угол небольшого здания заправки и мгновенно понимает, что не стоило далеко ходить, чтобы найти их: Фиг замерла, прислонившись спиной к стене, а Генри опустился перед ней на колени и, обняв руками за талию, уткнулся лицом в ее голый живот. Она гладит его по голове. Они полностью одеты, только свитер Фиг задран (спасибо и на этом). То, что видит Анна, скорее удивляет (они все-таки обнимаются не так нежно, как если бы перед этим занимались бурным сексом), чем шокирует ее. Нельзя сказать, что в эту минуту она чувствует себя потрясенной. В будущем, когда у нее уже будет свой парень, она поймет, почему тогда между Генри и Фиг все закончилось именно так. Их недавний разрыв, рана Фиг, невыносимо прекрасный весенний вечер. Разве могли они в такой ситуации сохранить дистанцию? Кроме того, если у тебя есть пара (несмотря на то что вы в ссоре), воссоединение нельзя считать законченным и официально объявленным, пока вы не обнялись. Даже когда ты просто встречаешься с кем-то в ресторане, чтобы вместе поужинать, и вы не обнялись и не поцеловались, думает Анна, это говорит о том, что в твоих отношениях с этим человеком что-то не в порядке. Короче говоря, Генри и Фиг просто исполняют свои роли. Они не хотят обидеть ее. По крайней мере, это не является их целью.

Мысли беспорядочно роятся в голове Анны, пока Фиг не поворачивает голову в ее сторону и едва заметно, не раскрывая рта, улыбается. В ту же секунду Анна ретируется.

Сложив руки на груди, она прислоняется к машине и задумывается. В мозгу рождается план действий. Рано или поздно она обязательно поцелуется хотя бы с одним парнем, а еще лучше — с несколькими. Она будет целоваться с другими парнями, и когда-нибудь (понятно, что не сегодня и не в ближайшее время), когда Генри захочет ее поцеловать, она будет к этому готова, потому что у нее появится опыт. Он дал ей повод готовиться. Анна не чувствует грусти. Она вспоминает о Джареде с занятий по социологии, о своих переживаниях по поводу сиропа от кашля и думает, как все-таки мало она о нем знает. Ей даже неизвестно, гетеросексуал он или нет. Правда заключается в том, что рядом с ним она начинает волноваться (в лучшем случае это приятно, в худшем… это ведь всего лишь волнение). Но Анна не может представить себя и Джареда целующимися. Она почти уверена, что на самом деле она не питает никаких чувств к нему. Джаред — просто часть игры, которую она ведет. Он дает ей повод подумать и поговорить с кем-то (а именно с доктором Льюин), не считая родителей.

Но с Генри она может спать в одной кровати, есть утром овсяные хлопья или пить пиво в баре. То же и в обычной повседневной жизни: ходить с ним в магазин за новым зонтиком или дожидаться его в машине, пока он зашел на почту. Ей очень легко представить, как она знакомит его с матерью и сестрой. Нет, она сейчас не думает о каком-нибудь бурном романе, просто ей трудно вообразить себе ситуацию, в которой Генри не мог бы находиться рядом; нет ничего такого, чем она не могла бы поделиться с ним. Анне кажется, что никогда не наступит такое время, когда бы ей нечего было сказать ему. А если и наступит, то в этом тоже будет своя прелесть.

Когда Фиг и Генри возвращаются к машине, Анна замечает на их лицах особенное выражение, которое Генри пытается скрыть. Фиг же ведет себя так, как будто ничего не произошло. Однажды, когда им было по пятнадцать лет, Фиг прихватила с собой Анну и отправилась к какому-то парню, до дома которого надо было идти пешком четыре-пять миль. Затем она уединилась с ним на чердаке, оставив Анну ждать в кухне. Когда мать того парня пришла домой, Анна как раз ела грушу из миски на столе, и ей, помнится, было очень стыдно. Анна не возражает, когда Фиг занимает переднее место. Генри, стараясь быть внимательным, задает Анне всякие дурацкие вопросы, как будто до этого они не провели два часа вместе в машине. Когда у нее заканчиваются занятия? Какие у нее планы на лето?

Через несколько дней он пришлет письмо на ее электронный почтовый ящик:

«Привет, Анна. Надеюсь, у тебя все в порядке. Я нашел твой электронный адрес на сайте университета Тафтс. (Больше всего ей доставляет удовольствие думать, как он набирает ее имя в поисковой системе.) Суббота была сумасшедшей, да? Мы с Фиг проводим время вместе, и у нее все отлично. Я подумал, что ты, может быть, захочешь узнать, как она. Береги себя. Генри.

Р. S. Уверен, что я показался тебе страшным лицемером. Представляю, как бы ты поставила меня на место, если бы мы об этом поговорили».

Анна распечатает письмо и, выучив его наизусть (последнее предложение ей тоже очень нравится), иногда будет перечитывать его. Из-за того, что Анна не расстраивается по поводу воссоединения Фиг и Генри, доктор Льюин не пытается разубедить ее (и это для доктора Льюин немного странно), что Генри является символическим воплощением того типа парней, которые нравятся Анне и с которыми она хотела бы иметь отношения: Анна хочет иметь отношения только с Генри.

Но опять же: не сейчас, а позже, когда она будет готова. Именно поэтому, возвращаясь с мыса, Анна спокойно воспринимает то, что именно она оказалась в роли девушки, которую по дороге высаживают у общежития и обнимают на прощание. Когда Фиг вновь садится в машину, Анна наклоняется и машет рукой Генри, который не выходит и остается на водительском месте.

— Пока, Генри, — говорит она. — Надеюсь, еще встретимся.

Может быть, он почувствует в ее словах скрытый намек?

Задумавшись на секунду, он отвечает:

— Я тоже надеюсь.

Когда Анна провожает удаляющуюся машину взглядом, на улице уже совсем темно. Первый раз за многие годы Анна не завидует Фиг. И разбитая губа — лишь одна из причин. Просто Фиг как будто идет не той дорогой. Так относиться к Генри, как она!.. Он этого не допустит — карма не позволит. И Анна знает это наверняка. Пока задние огни машины еще различимы, Анна изо всех сил концентрируется, как будто от этого зависит, дойдет ли до Фиг ее мысленное послание: «Береги того, кого я люблю больше всех на свете. Ты за него в ответе».

3

Когда в мае, перед началом летней стажировки, Анна приезжает домой, она встречается с отцом. Они заходят пообедать в ресторан рядом с его офисом (обед с отцом лучше, чем ужин, поскольку при дневном свете он не вызывает такого страха) и занимают места за одним из столиков, которые стоят прямо на тротуаре на улице. Анна заказывает равиоли со шпинатом, которые подали со сливочным соусом, а не с томатным; в меню, очевидно, это было оговорено, но она не обратила внимания. Несколько штук она съела, но больше не смогла; сейчас час дня, солнце сияет вовсю, и мысль о том, что придется съесть целую тарелку горячих, залитых сливками равиоли, отбивает всякий аппетит. Отец, доедая свой салат «Цезарь» с жареным цыпленком, спрашивает:

— Что, равиоли тебе не понравились?

— Да нет, все нормально, — говорит Анна. — Ты не хочешь? Я просто не голодна.

— Если с ними что-то не так, нужно вернуть блюдо.

— Все в порядке, у меня действительно нет настроения наедаться мучным.

Как только эти слова сорвались с ее уст, Анна тут же понимает, какой будет реакция отца. Главная примета — это его ноздри, по ним всегда можно судить безошибочно. Сейчас они расширяются, как у разъяренного быка.

— Не знал, что для этого нужно какое-то особенное настроение, — раздраженно произносит он. — Но я скажу тебе то, что знаю наверняка. Эти равиоли стоят шестнадцать долларов, и поэтому я уверен, что ты сейчас съешь их все до последнего.

В душе Анны одновременно возникают два равных по силе желания: рассмеяться и расплакаться.

— Мне двадцать один год, — говорит она. — Ты не можешь заставить меня доедать то, что я не хочу.

— Что ж, Анна, — отец старается, чтобы его голос звучал с интонацией, которая подразумевает: «Ты уже слишком взрослая, чтобы тебя баловать», но на самом деле все это означает: «В ближайшее время можешь ко мне не подходить». — Смотри, какая у нас с тобой проблема. Когда я вижу, как ты легко швыряешься деньгами, то начинаю задумываться, правильно ли я делаю, оплачивая твою квартиру этим летом и давая тебе возможность решать свои проблемы в рекламном агентстве? Может быть, моя помощь только разбаловала тебя?

Еще одна привычка отца Анны — идти на обострение конфликта. Любое несогласие воспринимается им как проявление неуважения к нему как к личности или как следствие неадекватности собеседника.

— Ты сам убедил меня идти на неоплачиваемую стажировку, — напоминает ему Анна. — Ты сказал, что для моего резюме это лучше, чем работа няней.

Какое-то время они молча сидят за столом, испепеляя друг друга взглядами. Мимо с подносом в руках проходит официантка в черных брюках, белой блузке на пуговицах и черном переднике, завязанном на талии. Не произнося ни слова, отец Анны кивает на тарелку с равиоли.

Анна складывает салфетку на коленях, в уме приказывает себе не забыть сумочку и поднимается, чтобы уйти. Набрав в грудь побольше воздуха, она с твердостью в голосе произносит:

— Я не буду есть равиоли. И не надо этим летом платить за мое жилье. Это с самого начала было плохой идеей. За мое обучение, кстати, тебе тоже не надо платить.

По лицу отца было видно, что он одновременно поражен и доволен, как если бы она позволила себе рассказать неприличный, но очень смешной анекдот.

— Черт возьми! — восклицает он. — Я собирался сэкономить шестнадцать баксов, а сэкономил тридцать тысяч! Мне просто интересно, где ты собираешься найти такие деньги? Ты уверена, что твоя мать сможет столько заработать?

После развода родителей финансовое положение матери оставалось для Анны загадкой. Несколько лет назад мать устроилась на работу в магазин, где четыре дня в неделю работала продавщицей дорогого постельного белья и мыла, но значительную часть своей зарплаты, судя по всему небольшой, она оставляла в том же магазине: ванные комнаты в ее квартире были забиты фестончатыми полотенцами из магазина и миниатюрными бутылочками с английскими лосьонами. Конечно, когда несколько лет назад, оставив кое-какое наследство, умерли бабушка и дедушка Анны (по материнской линии), им выплачивали алименты, но Анне все равно кажется, что их семья лишь более-менее держится на плаву и твердой уверенности в завтрашнем дне нет. Впрочем, еще ей кажется, что именно такое положение не дает матери пасть духом, а это уже немало.

Как бы то ни было, Анна встает из-за стола. Она вешает сумочку на плечо и бросает отцу:

— Наверное, мне придется самой что-то придумать. Я больше не хочу иметь с тобой дела. Уже половина одиннадцатого, но в офисе еще почти никого нет (сегодня пятница, а завтра — четвертое июля, День Независимости). Кто-то в глубине коридора включил радио, которое передает музыку семидесятых, но Анна поняла это только после пятой или шестой песни. Около одиннадцати появляется Сари (она тоже стажер и учится на выпускном курсе в университете Нордистерн). Ее фигура возникает в том пространстве, где должна была стоять дверь, если бы в кабинках для стажеров ставили двери.

— Представляешь, он опоздал и приехал за мной слишком поздно, — без вступления начинает Сари. — Когда я села в машину, он говорит: «Я, признаться, не голоден. Может, просто выпьем по чашечке кофе?» Я про себя думаю: «Ну уж нет, я совсем не на чашечку кофе рассчитывала!» Я, понимаешь… — Тут она одними губами беззвучно произносит: «Сделала себе эпиляцию», — а затем опять переходит на обычный голос: — Я имею в виду, я готовилась и все такое, но вслух говорю: «Да, конечно!» И мы едем в какую-то забегаловку, даже не в «Старбакс». Там, наверное, по кухне крысы бегали. Просидели мы не больше часа, и он повез меня домой. Так вот, когда мы подъехали к дому (ты сейчас упадешь, Анна), он меня и спрашивает: «Можно мне зайти?»

Сари качает головой.

— Не понимаю, — говорит Анна. — А что тут такого?

— Он попросился зайти ко мне, чтобы выпить кофе! Мы же только что пили кофе. Ну не идиот, а?! Я даже не стала ему ничего отвечать, просто захлопнула у него перед носом дверь.

— Да. — Анна сочувственно кивает головой. — Неприятная история.

— Да уж, приятного мало, — соглашается Сари. — Другое дело, если бы он повез меня на ужин! Ну да ладно. — Она хмурит брови и ворчит: — Мужики, что с них возьмешь…

— Если этот… (Патрик, кажется?) такой, — спешит вставить слово Анна, — это не значит, что все они одинаковые.

Сари кивает.

— Не обижайся, но мне он с самого начала показался туповатым, — добавляет Анна.

— Правда? Мне надо почаще прислушиваться к твоему мнению, Эн. Все они — свиньи.

— Нет, не все! — голос Анны чуть не срывается на крик.

— Да это я просто тебя дразню, — улыбается Сари. — Я хочу в туалет.

Когда она поворачивается, чтобы выйти, Анна обращает внимание на ее юбку. Она максимум на три дюйма ниже зада, красновато-коричневого цвета и сделана из какой-то прилипчатой ткани, названия которой Анна не знает, потому что в ее гардеробе вещей из подобного материала нет. До начала лета Анна и не знала, что в офис разрешается приходить в такой одежде, как носит Сари. Видно, много еще разрешено делать в этом мире такого, о чем она даже не догадывается.

Рост у Сари небольшой, зато формы пышные. Когда она выходит из их кабинки, Анна любуется ее красиво очерченными икрами. Сари обладает фигурой, которая (по наблюдениям Анны) очень нравится парням, и сама она, пусть и невысокая, но в то же время аппетитная, с симпатичным лицом и светлыми волосами, о которых нельзя с уверенностью сказать, крашеные они или это их природный цвет. Сари всегда носит юбки. Анна, в отличие от нее, каждый день приходит на работу в брюках. Кроме того, Сари носит трусики «танга». Всякий раз, когда они вместе оказываются в туалете, Сари начинает рассказывать, что «танга» удобные, что они не видны под одеждой и, надень их Анна хоть раз, то уже никогда не сможет отказаться от этой модели.

Пару раз Сари удалось уговорить Анну сходить с ней в бар. Анне там показалось скучно; ей ничего не оставалось делать, кроме как наблюдать за мужчинами, сидевшими за соседним столиком и пялившимися на Сари, словно они видели в ней какой-то источник энергии или света. Время от времени Анна начинает немного завидовать Сари и тогда вспоминает один случай, когда Сари спросила ее:

— Слушай, а Шанхай — это город или страна?

Хуже всего было то, что, наверное, у Анны сделалось такое лицо, что Сари смущенно засмеялась и сказала:

— Идиотский вопрос, да? Не говори никому, что я такое брякнула.

Ближе к полудню музыка, играющая в коридоре, начинает сильно отвлекать, поэтому Анна убирает отчет о совещании, над которым работала, и достает из стола чистый лист бумаги с логотипом компании. «Постирать», — пишет она вверху, а затем: «Купить маме подарок на день рождения». После этого настроиться на рабочий лад никак не получается, и она выглядывает в коридор. Мимо проходит Тед Дэли, которого недавно «повысили» — перевели из кабинки в открытый офис. Заметив Анну, он машет ей рукой.

— Улыбнешься — дам конфетку, — весело произносит он, и Анна в самом деле невольно начинает улыбаться. — Хорошие у тебя очки, — говорит Тед. — Новые?

— Мне кажется, что из-за постоянного сидения перед компьютером у меня начало падать зрение, — отзывается Анна. — Я в них выгляжу как школьница-зубрилка.

— Нет, что ты, классные очки. Непонятно, зачем вам надо было сегодня приходить, все равно ведь работы нет! Раз уж тебе не платят, то и свободы у тебя больше!

— Меня это не волнует.

Изначально предполагалось, что Анна будет приходить на работу пять дней в неделю, но в конечном итоге все свелось к трем дням, поэтому в свободные дни она может подрабатывать няней и сидеть с детьми одного профессора. Анна попыталась рассказать Льюису (это куратор по работе со стажерами) об изменениях в своем финансовом положении. Оказалось, что работы недостаточно, чтобы заполнить даже эти три дня. В основном ее обязанности состоят из отсылки факсов и копирования документов, еще она должна присутствовать на совещаниях, где служащие более высокого ранга тратят по часу на обсуждение таких вопросов, на которые, по мнению Анны, вполне хватило бы и трех минут. Сейчас ее основная цель — получить хорошую рекомендацию, которая пригодится при поступлении на работу (не связанную с рекламой) после окончания университета.

— Я бы сегодня и сам не приходил, — продолжает Тед, — но в октябре я еду в Баджу и не собираюсь тратить на работу свой отпуск. — Он расставляет руки, как будто удерживая сдвигающиеся с обеих сторон стены, и покачивает бедрами. — «Все, что мне нужно для счастья, — это хорошие волны и холодное пиво».

— Чего?

— «На отдыхе в Риджмонт-Хай», — объясняет Тед. — Кино такое было, помнишь? В восьмидесятых годах. Ну да ладно… Ты тогда, наверное, еще в детский сад ходила. Я собираюсь заняться серфингом в Бадже.

— А, — говорит Анна. — Здорово!

В их разговоре наступает короткая пауза, и Тед, опустив голову, смотрит на наручные часы. Анна же в эту секунду рассматривает его слуховой аппарат. «Интересно, — думает она, — когда человек, который носит слуховой аппарат, собирается искупаться, он его снимает? Или слуховые аппараты делают водонепроницаемыми?» Теду всего двадцать восемь или двадцать девять лет (он занимает должность помощника администратора рекламного агентства), и, когда Анна только попала в агентство, она даже немного влюбилась в него — если такое вообще возможно! — из-за его слухового аппарата. Благодаря этому приспособлению, Тед казался человеком чувствительным, которому в жизни приходится сталкиваться с трудностями, но не настолько серьезными, чтобы они могли очерствить иди ожесточить характер. У этого парня был очень приятный мягкий голос, к тому же он был высоким и зеленоглазым. Впрочем, любовь прошла меньше чем за месяц. На недавней вечеринке в офисе, куда Анна зашла на пятнадцать минут, она случайно услышала, как он с кем-то оживленно обсуждал, какая же стерва Лоис, а это, во-первых, по мнению Анны, была абсолютная неправда (Лоис — очень милая девушка) и, во-вторых, выглядело глупо и невыносимо вульгарно. Нет, Тед — даже со слуховым аппаратом — определенно не тот единственный, кого ждет Анна.

— Мы на обед будем пиццу заказывать, — тем временем сообщает ей Тед. — Ты не хочешь присоединиться?

— Хочу, конечно, — отвечает Анна. — Сколько с меня?

Тед заходит в кабинку, чтобы взять деньги, и Анна инстинктивно переворачивает лист со списком вещей, которые нужно сделать, хотя, судя по всему, Тед и сам сегодня далеко не в рабочем настроении.

— Любовные письма сочиняешь? — спрашивает он, когда Анна наклоняется за сумочкой, которая лежит на полу под рабочим столом.

— Да, и все они тебе, — улыбается Анна.

— Что?

Сообразив, что он не расслышал ее последних слов, Анна решает, что лучше не повторять эту шутку, но потом думает: «Да кому какая разница?» — и говорит уже немного громче:

— Я писала любовные письма тебе.

Он улыбается.

— Все девушки пишут мне любовные письма.

— Конкуренция. — Анна машет рукой. — Не обращай на них внимания.

— Правда? — Тед продолжает улыбаться, но теперь на его лице смешанное выражение любопытства и удивления. Наверняка он сейчас оценивает ее, догадывается Анна, и от этого смущается, не зная, что сказать.

Она опускает глаза, потом снова смотрит на него.

— Ну, в общем, десяти долларов хватит?

— Да, если ты собираешься накормить половину офиса.

Анна всегда предлагает больше денег, чем надо, и знает об этом. Она делает это в первую очередь из-за того, что боится прослыть прижимистой. Правда, почти никто никогда не возражает.

— Хватит и пяти баксов, — говорит Тед. — Ты сколько будешь, два куска? — И добавляет: — Пока не принесут пиццу, продолжай писать стихи для меня.

Анна понимает, что после едва заметной искры, которая только что пролетела между ними, неловкость начала ощущать только она, но не он.

Когда привозят пиццу, в кухне собираются человек девять-десять. Оказывается, сегодня на работу вышли только молодые сотрудники. Кто-то заказал пиво, и одну из бутылок вручили Анне.

— Я за это не платила, — пытается возразить она, но ее никто не слушает. Потом Лоис (она на пятом месяце беременности) передает ей открывалку.

— Мне нельзя, — говорит Лоис, поглаживая свой живот. Она держит в руках кусок пиццы с грибами.

— Ну что, какие у тебя планы на четвертое число? — спрашивает Анна.

Лоис только что откусила и машет рукой перед ртом.

— Ой, извини, — говорит Анна.

Лоис проглатывает.

— Ничего особенного, мы с Джимом обедаем с несколькими другими парами.

— Все приносят свою еду? — как будто беззаботно спрашивает Анна, но на самом деле ей говорить на эту тему неловко, потому что сама она обычно обедает одна. Анна ходит в столовую в Пруденшел-билдинг[10], где заказывает салат «Кобб» в прозрачном пластиковом судке и спрайт в бумажном стакане.

— Да, приносят, — говорит Лоис. — А мне поручили десерт.

— Правда? И что же ты собираешься приготовить?

— Я уже приготовила вчера вечером. Это шоколадный торт, рецепт которого мне дала мать Джима.

— Звучит аппетитно, — хвалит Анна. Она уже справилась с первым куском пиццы. Проходит секунд тридцать, в течение которых ни она, ни Лоис ничего не говорят, и Анна открывает свою бутылку пива. Оно кажется темным и густым, как наваристый суп.

— Привет, девочки, — говорит Сари, подходя к ним. — Сколько сегодня народу убежало из офиса?

— Тебе лучше знать, — отвечает Лоис.

— Эн, не хочешь завтра по дороге зайти ко мне переодеться?

— Хорошо, — соглашается Анна. — Но я не буду сильно наряжаться.

— Вы вдвоем собираетесь куда-то идти четвертого? — спрашивает Лоис.

— Собираемся, — в голосе Сари звучит легкая ирония. — У моего зятя дома можно выйти на крышу, а оттуда отлично видно салют.

Анна с трудом удерживается, чтобы не начать поддакивать. Она ненавидит себя за то, что вечно поддакивает (какая, в конце концов, разница, что думает Лоис?), и ей захотелось сейчас же уйти куда-нибудь подальше от этих двух женщин.

— Я на минутку, — говорит она и протискивается между стоящими рядом людьми к выходу.

В коридоре стоит небольшая компания едва знакомых Анне мужчин: Тед, парень из телерадиоотдела по имени Рик, Стефан, копирайтер и еще один молодой человек, имени которого она не помнит. Заметив Анну, Тед забирает у нее из рук бутылку и, определив на глаз, сколько пива осталось, говорит:

— Похоже, пора обновить.

— Мне кажется, что для разгара рабочего дня одной бутылки вполне достаточно, — пытается воспротивиться Анна, но Тед не слушает ее и отправляется в кухню.

— Когда Нейланда нет на месте, никто особенно не горит желанием работать, — замечает Стефан.

— Я слышал, что Нейланд приезжал на работу, даже когда его жена рожала, — с насмешкой произносит Рик, и все смеются.

— Но это невозможно, потому что Нейланды усыновили своего ребенка, — замечает Анна.

Как раз в этот момент из кухни возвращается Тед. Он подходит к ней, приобнимает ее за талию и подносит свой рот близко к ее уху, как будто собираясь что-то прошептать.

— Выпей пивка, — произносит он обычным голосом, и все опять начинают хохотать.

Анне не остается ничего другого, кроме как опять взяться за пиво. Молодые люди начинают обсуждать свои планы на выходные, кто куда едет.

— Я, слава богу, отговорил свою девушку ехать в Нантакет, — сообщает Рик. — Я терпеть не могу этот клоповник.

Рик, пожалуй, самый близкий друг Теда, к тому же (и для Анны он представляет интерес именно поэтому) он — тот, с кем закрутила роман Сари, сразу же, как только поступила на стажировку в агентство (естественно, его девушка, которая так рвется в Нантакет, об этом ничего не знает).

— Ну ладно. Так кто это такую ужасную музыку врубил сегодня на всю громкость? — спрашивает Стефан.

— Но-но! — восклицает Тед.

— Значит, это был ты?

— Вообще-то нет, — отзывается Тед. — Но я не стыжусь признать, что в семидесятые года была классная музыка. Покажите мне человека, которому бы не нравилась «I Will Survive».

— Ты это серьезно? — удивляется Анна. — А ты знаешь, что эта песня, можно сказать, гимн феминисток?

Ее слова вызывают у молодых людей новый приступ безудержного смеха, хотя она сейчас вовсе и не думала шутить.

Тед ставит свое пиво на пол, отходит на несколько шагов, разворачивается и начинает петь:

«First I was afraid, I was petrified

Kept thinking I could never live without you by my side…»

— Боже! — восклицает Анна. Она убегает в кухню, берет еще одну бутылку пива и обращается к Сари и Лоис: — Девочки, вам на это стоит посмотреть.

В коридоре Тед уже распевает припев песни, и все девушки, кроме Анны, начинают хором подпевать ему. Анна уже напилась пива, даже улыбается, но еще не настолько пьяна. Впрочем, сейчас ей хорошо. Она редко пьет алкогольные напитки, а если пьет, легкое опьянение ей даже нравится.

Выступление Теда раззадоривает остальных, и все начинают петь песни, слова которых помнят наизусть: «Stayin’ Alive», потом «Uptown Girl». В возбуждении Лоис случайно сбивает полупустую бутылку Теда, но никто, похоже, не обращает внимания на разлившуюся жидкость, которая сразу начинает впитываться в ковер. Обстановка становится какой-то нереальной и начинает больше напоминать сцену из какого-нибудь сериала про жизнь офиса, а не настоящий офис, в котором люди должны в течение рабочего дня заниматься делом.

Тед, стоящий за спиной Анны, хватает ее за плечи, разворачивает и притягивает к себе. Она смеется. Но когда он отпускает ее, она со словами «Мне надо еще закончить работу» отходит в сторону.

— Работу? — выкрикивает Тед. — И не надейся!

Анне кажется, что стены в ее кабинке начинают раскачиваться из стороны в сторону. Она садится за свой стол, на котором стоит компьютер, берется за мышку и проверяет электронную почту. Увидев, что новых сообщений нет, она спешит закрыть программу, чтобы не поддаться искушению и не разослать всему офису какое-нибудь язвительное сообщение типа «Никогда еще не видела, чтобы под одной крышей собралось столько посредственностей» или «Работать с вами — все равно что очень медленно умирать». Или, еще хуже, не послать Генри признание в любви. За год, прошедший с их поездки на мыс Код, они время от времени обменивались электронными письмами, совсем неромантического содержания (однажды он написал ей, что в сегодняшнем выпуске «Глоуб» была статья о девизах штатов), но сейчас, когда Генри живет в Корее, обмениваться письмами они стали чаще. В марте его перевели в сеульское представительство, где он занимает то же место, что и в Бостоне.

Прошло меньше двадцати минут, когда снова появляется Тед.

— Привет, — говорит он.

— Привет, — повторяет в ответ Анна.

Появление Теда очень смутило ее. Но дело не в том, что ей не нравится, когда кто-то посторонний заходит в ее кабинку. Разве могут ей не нравиться люди как живые организмы, личности со своими интересами и желаниями, которые время от времени проявляют свое дружелюбие? Нет, чаще всего люди заслуживают хорошего отношения, вот как Тед сейчас. Жестоко было бы думать наоборот. Просто она не предполагала, что в офисе (то есть во взрослой жизни) будет так обыденно и неинтересно.

— Все уже расходятся, — сообщает Тед. — Мы собираемся к Рику, если хочешь, пойдем с нами.

— А где живет Рик? — спрашивает Анна. Ей кажется, что это неплохой способ отказаться от приглашения, не говоря об этом напрямую.

— В Северном районе. А ты, кажется, живешь в Сомервилле? В Хеймаркете ты можешь сесть на электричку и поехать домой.

Анна поражена тем, что ему известно, где она живет этим летом.

— Я буду через минуту, — немного растерянно произносит она.

Где-то в половине четвертого все выходят на улицу: Анна, Тед, Рик, Стефан и Сари. В электричке на удивление много людей, и все начинают шутить, что, пока они пашут, население Бостона бездельничает. Они разговаривают очень громко, но и люди вокруг отнюдь не молчат. Чувствуется всеобщее возбуждение, вызванное скорыми выходными, которые к тому же совпадают с праздниками.

Когда они приехали к Рику, его девушки дома не оказалось.

В комнате стоит большой кожаный диван, а перевернутые ящики из-под молока заменяют стол. «Что за ужасное сочетание!» — думает Анна. Потом, когда она расположилась на диване, ей в голову вдруг приходит вопрос: «А сколько Рик зарабатывает?»

Стефан и Тед обсуждают, какую выпивку лучше купить в магазине, который находится дальше по улице, а Рик дает им указания. Когда парни уходят, он идет в спальню, чтобы переодеться, а Анна и Сари остаются сидеть на диване.

— Я тебе не рассказывала про пуэрториканца, который сегодня мне звонил? — спрашивает Сари.

— По-моему, я слышала, как ты с ним по телефону разговаривала, — отвечает Анна.

— Это был кошмар какой-то! Ему нужна была девушка, которую зовут Маргарет. Я ему несколько раз повторила: «Здесь стажера с таким именем нет», а он долдонит одно и то же: «Пожалуйста, хотеть говорить с мисс Маргарет».

Анна протягивает руку, берет с молочного ящика выпуск «Спортс иллюстрейтед» и начинает перелистывать его, рассматривая рекламу.

Сари продолжает болтать. По мере развития истории пуэрториканец превращается в мексиканца. Через четыре минуты Анна смотрит на часы и задумывается: если она сейчас встанет и уйдет, будет ли вся компания до конца лета коситься в ее сторону, считая странной особой?

Потом возвращаются Стефан и Тед, и вечер превращается в настоящую попойку. Все напиваются до чертиков, и особенно Анна. Рик приносит из спальни настольную викторину «Тривиал Персьют»[11]. Какое-то время они играют, но одновременно прикладываются к бутылкам, и через час уже никто не может ответить правильно ни на один вопрос. Они бросают игру, кто-то включает телевизор. Проходит еще сорок пять минут, и, когда Анна поднимается с дивана, чтобы сходить в туалет, ей приходится схватиться за плечо Сари, чтобы не потерять равновесие. В зеркале, которое висит в ванной комнате над раковиной, она рассматривает свои раскрасневшиеся щеки и вдруг, непонятно почему, начинает радостно улыбаться. На крючках висят красные полотенца для рук (оттого, что у Рика есть специальные полотенца для рук, он начинает ей нравиться еще больше), и она вытирает все свои десять пальцев, каждый в отдельности, представляя себе, что это руки фотомодели.

Вернувшись в гостиную, Анна видит, что Сари и Тед поменялись местами, и следующий час проходит в сложных пересаживаниях с места на место и периодических замираниях сердца у Анны в те (и только те) моменты, когда они с Тедом касаются друг друга какими-нибудь частями тела. Такие, словно бы случайные, прикосновения происходят все чаще, пока наконец его рука не ложится на ее плечо. Не то чтобы Тед обнимал ее, но все-таки!..

Учитывая ситуацию (Анна замечает все больше и больше знаков, которые указывают на то, что вот-вот что-то случится), она снова направляется в ванную, берет там из стакана на раковине зубную щетку и чистит зубы. В ее теперешнем состоянии ей кажется, что это довольно милый и бесшабашный поступок.

В какой-то момент возвращается подруга Рика — с несколькими пакетами продуктов в руках, злая. Они с Риком проходят по коридору вглубь квартиры и громко о чем-то спорят. Эта сцена на трезвую голову весьма позабавила бы Анну, но сейчас она слишком пьяна, чтобы насладиться чужой драмой. Ее веки опускаются; возникает ощущение, что все вокруг кружится. Вновь открыв глаза, она видит, что Тед направляется в кухню. Поддавшись внезапному желанию, она следует за ним. Она не собирается ему что-то говорить, вообще нет никаких причин идти туда, просто ей хочется быть рядом с ним.

На протяжении всего вечера звук телевизора постепенно увеличивался, и сейчас (на часах уже начало восьмого вечера) он уже работает на полную мощность, из-за чего все происходящее кажется намного более беспорядочным, чем это есть на самом деле.

— Как ощущения? Весело? — обращается к Анне Тед, когда она вошла в кухню. Он стоит у раковины и наполняет бокал льдом. — Я рад, что ты пришла, — добавляет он.

Даже после этих слов они оба продолжают непринужденно улыбаться. Тед ставит на место емкость для льда, они наклоняются друг к другу, пока их тела не начинают касаться. Его губы задевают ее челюсть — это первый намек на то, что ситуация может перерасти в нечто большее. Потом пару секунд они смотрят друг на друга (так вот что значит целоваться!), и их губы соединяются. Анна понимает, что окончательное решение принято. Она никогда не представляла себе, что ее первый поцелуй произойдет в кухне, что она будет целоваться с человеком, которого почти не знает, которому почти тридцать, и что при этом она будет в очках. Анна даже не подозревала, что целоваться можно, не снимая очков! Более того, вполне вероятно, что из комнаты их прекрасно видно. Но она так пьяна, что ее это совершенно не волнует!

Тед берет ладонями голову Анны, касаясь средними и указательными пальцами ее шеи там, где проходит линия волос, а большими — за мочками ушей. Он подается вперед, так что теперь их тела прижаты друг к другу. Это не «проверочный» поцелуй или поцелуй по пьяни. Это поцелуй, за которым следует секс. Откуда она это знает? Просто знает, и все. И действительно, чуть-чуть отклонившись в сторону, Тед говорит:

— Давай уйдем.

Она кивает.

В комнате они прощаются. Тед на ходу придумывает какое-то объяснение, но Анна даже не слушает. Она обнимается со всеми, кроме Сари, которой нигде не видно: скорее всего, та отключилась в туалете. Потом они, спотыкаясь, спускаются по лестнице и выходят на сырую улицу, где уже почти темно. На ходу они решают, к кому ехать — к нему или к ней. Лучше к ней, потому что ее соседки по квартире, Дженни и Ким, на выходные уже уехали из города. Анна соглашается с такой охотой, как будто они только что вырвались из компании, где все критически оценивали каждый их шаг (какие-нибудь двоюродные бабушки, например).

Вагон электрички забит битком (она не понимает, куда могут ехать люди так поздно), и все время, пока они едут до ее остановки, Анна и Тед смотрят друг другу в глаза и стоят, почти прижавшись телами. Даже самой Анне непонятно, то ли в этом виновата давка, то ли им самим этого хочется. Когда они выходят на остановке на Портер-сквер, солнце уже почти село. Анна чувствует, что начинает потихоньку трезветь. Но это ничего. Ведь труднее всего сделать первый шаг (прикосновение), а не перейти к тому, что следует за ним. Он идут вдоль дороги, поворачивают за угол и оказываются у дома, где снимают квартиру Анна, Дженни и Ким. Она открывает первую дверь, потом своим ключом отпирает замок на второй. Когда она поднимается по ступенькам на второй этаж, ей кажется, что кровь бешено пульсирует в венах, заставляя ее почти бежать.

Наконец они на месте, и Тед спрашивает:

— Покажешь мне свою квартиру?

Кроме ничем не примечательной кухни и столь же непримечательной гостиной, в квартире есть только спальни. Одну из них занимают Анна с Дженни (у них у каждой своя двухместная кровать). Ким же платит за квартиру больше, поэтому одна занимает отдельную спальню. Анна замечает, что утром забыла застелить кровать. Они с Тедом стоят над скомканным бежевым одеялом, и он снова целует ее. На это уходит несколько минут, а затем он снимает с нее очки. Они не произносят ни слова, и в квартире так тихо (особенно после шума у Рика), что Анна невольно обращает внимание на звуки, которые сопровождают поцелуй, — легкое причмокивание и что-то еще. Она думает, что не мешало бы поставить компакт-диск, но вскоре они уже лежат на кровати. Анна даже не заметила, как это произошло, и все ее прежние мысли испарились. Она лежит на спине, ноги свисают с края кровати, а Тед, упираясь локтями, склоняется над ней. Они перебираются выше, на подушку, Тед расстегивает ее блузку, потом заводит ее руки за спину и расстегивает бюстгальтер.

— Выключи свет, — просит Анна, но он как будто не слышит ее. — Давай выключим свет, — говорит она громче. — Выключатель у двери.

— Но я хочу видеть тебя, — возражает он.

Ну уж нет! Подталкивая его в бок, Анна настаивает:

— Пожалуйста.

Он целует Анну в шею, потом еще какое-то время смотрит на нее и встает, чтобы выполнить ее просьбу.

Поднявшись с кровати, он говорит:

— Кстати, у тебя есть что-нибудь для… э-э-э… защиты? — И снова ложится, но уже рядом с ней, а не сверху.

— Я, признаться, думала, что за этим должны следить мужчины, — хихикает Анна, но тут же смущенно замолкает. В конце концов Тед все равно не похож на человека, который может понять, что причиной этих слов или глупого смеха является смущение.

— Может, у меня что-то есть, — бормочет он. — Сейчас…

Перевернувшись на бок, Тед запускает руку в задний карман брюк.

В быстротечном потоке событий вдруг образуется небольшой островок бездействия, который, впрочем, так же стремительно уменьшается, поэтому, если Анна хочет что-то сказать, это нужно делать прямо сейчас.

— Кстати, — начинает она, и ее голос становится похожим на тот, каким она обычно отчитывается перед Лоис на собраниях. — Наверное, мне нужно кое о чем предупредить тебя. Ничего особенного, но… я еще ни разу не занималась сексом.

Наступила долгая тишина, и Анна начинает подозревать, что Тед ее слов не услышал. Она даже решает, что, пожалуй, и не следовало этого говорить.

— Ты хочешь сказать, — медленно произносит Тед, и Анна сразу же понимает, что он прекрасно все услышал, — что ты… что ты девственница? Ты это имеешь в виду?

— Ну, я это слово терпеть не могу. Мне даже не нравится, когда люди говорят «девственная природа» или «девственно-чистый». Но да, я имею в виду именно это.

— Ты что, верующая?

— Нет, — отвечает Анна.

— А ты на первом курсе учишься или на втором?

— На последнем.

— А ты… Это, конечно, не мое дело, но, может, у тебя был парень, который плохо к тебе относился?

— То есть приставал? — переспрашивает Анна, и ее голос, который до этого чуть-чуть дрожал, снова звучит уверенно. — Я правильно тебя поняла?

Тед молчит. Похоже, он растерян.

— Нет, — говорит она и решает, что больше ничего объяснять не станет. Все кончено. Момент упущен.

— Мне, конечно, приятно, — натянуто произносит Тед, — но я думаю, что ты должна сделать это с тем, кого любишь.

— Какие-то у тебя несовременные взгляды.

— Анна, ты классная, — голос Теда такой искренний, такой мелодичный, что в эту секунду его даже приятнее слушать, чем обычно. — Ты мне очень нравишься. Просто в этой ситуации…

— Тебе, наверное, лучше уйти, — прерывает его Анна.

— Да ладно тебе, мы ведь все равно можем весело провести время.

— Правда? — восклицает она и тут же (ей не хочется становиться такой, не хочется поддаваться своим низменным желаниям) добавляет: — Ты так ничего и не понял. Это Сари — практикантка-потаскушка.

Первый раз за несколько минут он смотрит прямо на нее. Даже в темноте смотреть друг другу в глаза мучительно больно. Она отводит взгляд. Тед встает с кровати и уже через мгновение словно бы отходит на задний план, начинает восприниматься скорее как тень, а не реальный человек.

Он поспешно заправляет рубашку, потом надевает туфли.

— Увидимся, — стараясь скрыть смущение, произносит он. — Спасибо, Анна.

Про себя она добавляет: «За то, что ничего не было». Откровенно говоря, в голосе Теда нет никакого сарказма. Его слова звучат как-то сдержанно, даже сухо. Он выходит из спальни; слышно, как открывается, а затем захлопывается входная дверь. Первое, о чем думает сейчас Анна, — это возможность отдохнуть; ведь сегодня пятница, и перед тем как снова появиться на работе, у нее хотя бы будут выходные.

Она продолжает лежать в том же положении, как он ее оставил: блузка наполовину стянута, бюстгальтер расстегнут, ноги раздвинуты. Через какое-то время до нее начинают доноситься звуки хлопающих петард. Они совсем близко, возможно прямо за ее окном. Периодически комната на секунду озаряется белым светом, как во время грозы. Что за идиоты придумали взрывать петарды третьего июля?

Еще до начала лета у нее появится уверенность, что все изменится, что ее жизнь уже начинает становиться совсем другой. Анна не поедет домой, а останется в Бостоне, чтобы продолжить практику. Она будет все так же снимать эту квартиру с Дженни и Ким, а ее душа наполнится надеждами.

Сейчас она вспоминает тот день в мае, когда обедала с отцом. Ресторан находился на Спрус-стрит, и, встав из-за стола (ее всю трясло), она пошла на север, направляясь к двадцатым улицам, а потом повернула направо, к Риттенхаус-сквер. В парке было полно офисных служащих, обедающих на свежем воздухе; бездомных, сидящих на скамейках с сумками, забитыми грязным скарбом; маленьких детей, бегающих между статуями. Пройдя через парк, Анна вышла на Волнат, где купила бутылку воды у разносчика. Температура поднялась до восьмидесяти пяти градусов по Фаренгейту, это был первый по-настоящему жаркий день весны.

Машина матери была припаркована у перекрестка Семнадцатой и Волнат. Двинувшись к ней, Анна прошла мимо нового магазина одежды, в котором проводились какие-то праздничные мероприятия по случаю открытия. Работники магазина, в джинсах и ярких футболках, суетились, устанавливая у входа большие колонки, из которых звучала песня, ставшая летом главным хитом. В тот день Анна впервые услышала ее. Перейдя Восемнадцатую улицу, между большим продуктовым магазином и бутиком элегантной одежды с атласными платьями в витрине, Анна пристроилась за тремя людьми, которые, как ей сначала показалось, шли порознь. Через минуту она поняла, что на самом деле они были одной компанией: девушка, примерно того же возраста, что и Анна, мужчина, на несколько лет старше нее, и женщина, похожая на мать кого-то из них. Анна всматривалась в их профили, когда они поворачивались друг к другу, чтобы что-то сказать. Пара (а они наверняка пара, подумала Анна, когда увидела, как мужчина нежно взял девушку за руку, — брат никогда бы так не сделал) показалась ей очень красивой. У мужчины были широкие плечи и четко очерченный профиль. Девушка, светловолосая, в открытом зеленом платье без рукавов, выглядела беззащитной и ранимой. Она высоко задирала подбородок, как будто пародируя типичную представительницу аристократии. Старшая женщина, с повязанным на голове платком, была тучной и медлительной. Анне стало интересно, куда они направлялись. Мужчина что-то сказал девушке, и та в ответ покачала головой. Анна не могла расслышать, о чем они говорят, поэтому немного ускорила шаг. Ей пришлось пройти за ними еще почти целый квартал, прежде чем они заговорили снова.

Внезапно женщина резко повернулась к девушке и спросила:

— Ты счастлива?

Из-за необычного акцента в слове «счастлива» сразу два слога были ударными: «счастлива». Она была из Восточной Европы, решила Анна, возможно из Венгрии.

Странно, но девушка ничего не сказала в ответ, и Анне на миг показалось, что этот вопрос был обращен не к девушке, а к ней самой. Почему девушка не ответила? Была ли вся ее жизнь одним сплошным ответом на вопрос: все ли вокруг происходит так, как нам хочется?

С другой стороны улицы мигала красно-синими огнями полицейская машина. Анна сначала засмотрелась на разноцветные переливы, потом бросила взгляд на офицера. Он выписывал квитанцию водителю мини-вэна, который, не выходя из своей машины, решительно размахивал руками. Создавалось впечатление, что оба они находятся очень далеко. Сквозь шум проезжающих машин все еще была слышна музыка, игравшая в магазине, и Анне (как всегда, когда она слышала музыку на городской улице) показалось, будто все, что сейчас происходит вокруг, не реальная жизнь, а кино. Она решительно и, возможно, глупо повела себя с отцом, но не жалела об этом. Странно, но после неприятного разговора с ним Анне не стало совсем уж скверно, может, даже наоборот. Все вокруг тогда указывало на то, что в ближайшие месяцы ее жизнь наладится. Она приблизилась к венгерке так близко, что, если бы протянула руку, могла бы коснуться ее спины. «Ты счастлива?» — повторила свой вопрос она, но уже более настойчиво, и в ту секунду шагающая по Волнат-стрит Анна готова была ответить: «Да!»

4

В комнате 128 отеля «Холидей Инн» в Анкоридже сестра Анны Эллисон только что закончила чистить зубы, а Анна все еще продолжает умываться. Когда Анна кладет полотенце на краешек раковины, Эллисон говорит:

— Анна, я помолвлена. Мы с Сэмом решили пожениться.

— С Сэмом? — Анна произносит это имя так, будто не может вспомнить, кто это, хотя Сэм сейчас находится в этом же номере гостиницы по другую сторону двери. Эти слова просто застали Анну врасплох. Секунду назад они болтали о всяких пустяках, обсуждали разные марки солнцезащитных кремов.

— И когда это случилось? — спрашивает Анна.

— Он сделал мне предложение на прошлой неделе. Смотри. — Эллисон выставляет вперед левую руку. На пальце красуется серебряное кольцо в виде переплетающихся волн. Анна замечала кольцо и раньше, но ей не приходило в голову, что оно может быть символом помолвки. — Когда мы болтали по телефону, я чуть не проговорилась, но решила, что будет лучше сказать тебе об этом лично.

— А мама знает?

— И она, и папа знают. Ты что, не рада за меня? Вообще-то, могла бы поздравить сестру. — Эллисон как-то беспомощно улыбается. — Мне казалось, Сэм тебе понравился.

— Я не говорила, что он мне не нравится. Просто я… Я и представить себе не могла, что у вас все так серьезно.

— Анна, мы уже год живем вместе.

— Да, а мне это как-то не пришло в голову! Тебе всего двадцать четыре года, ты еще молода. Да нет, с Сэмом-то все в порядке. Конечно, я поздравляю тебя! Просто мне он не показался каким-то особенным.

— Господи, Анна.

— Извини. — Анна смущается. — Это было невежливо, да? Я просто стараюсь быть честной. Мне не стоило этого говорить?

— Да, — натянуто произносит Эллисон. — Тебе не стоило этого говорить.

Анне на самом деле не приходило в голову, что ее сестра выйдет замуж за Сэма. Эллисон всегда отвечала отказом, когда кто-нибудь делал ей предложение. Ей не нужно было ловить момент и соглашаться, потому что всегда нашелся бы другой мужчина, который влюбился бы в нее. У нее большие зеленые глаза и длинные волнистые русые волосы. До Сэма уже двое парней делали ей предложение. Первым был молодой человек, с которым Эллисон встречалась, когда училась в колледже (сестра отвергла его, потому что, как она сказала Анне, еще не была готова к такому самопожертвованию), вторым — какой-то парень у бара в Сан-Франциско в День святого Валентина. Она тогда стояла на улице, ожидая своего приятеля, и, обернувшись, увидела высокого худого черноволосого парня в черной кожаной куртке и кучей серебряных колец в ушах. Парень был совершенно не в ее вкусе, но в ту же секунду они впились губами друг в друга, он запустил руку в волосы Эллисон, и она в тот момент чуть не лишилась чувств. Парень спросил: «Выйдешь за меня, красавица?» Анна живо представляет себе, как ее сестра удивленно уставилась на парня своими огромными глазами. У некоторых людей в глазах можно прочитать отказ еще до того, как они произнесут хотя бы слово, но к Эллисон это не относится. Ее глаза никогда не говорят «нет» даже бывшим приятелям, всяким озабоченным в барах или просто придуркам, которые подваливают к девушкам на улице. Потом возник приятель Эллисон и увел ее, она не сопротивлялась. Больше с тем парнем в кожаной куртке она никогда не встречалась. Позже она рассказывала, что не ответила тогда ему, потому что боялась, что если откроет рот, то скажет «да».

В ванной номера отеля «Холидей Инн» Анна говорит сестре:

— Не злись. Я уже начинаю свыкаться с мыслью, что вы будете вместе. — Она протягивает руки, и Эллисон с некоторой неохотой делает шаг навстречу. — Это просто здорово! — восклицает Анна, когда они обнимаются. — Ура!

Когда они выходят из ванной, Сэм лежит на кровати и рассматривает карту залива Принца Уильяма, а Эллиот, брат Сэма, роется в своем рюкзаке, который прислонен к стене.

— Оказывается, вас можно поздравить, — оживленно произносит Анна и с объятиями устремляется к Сэму, чувствуя себя при этом большой и неуклюжей птицей, распростершей крылья. Уже второй раз за сегодня ей приходится обнимать Сэма. Первый раз это случилось в аэропорту.

Анна прибыла в Анкоридж раньше всех. Она не знала, чем можно заняться, поэтому купила бутерброд с индейкой, чтобы хоть как-то скоротать время. Между двумя кусочками хлеба оказалось довольно много мяса, но оно было какое-то сыроватое и выглядело так неаппетитно, что большую часть Анна оставила на пластиковом подносе, доела хлеб с латуком, а затем выкинула поднос в урну. После этого она неспешно подошла к стоящему за стеклом гризли (это был настоящий, хотя и неживой гризли девяти футов росту с темно-коричневой, тронутой проседью шерстью и оскаленной в рыке пастью). Если верить табличке, вес взрослого гризли может превышать восемьсот фунтов и этот медведь способен почуять запах падали на расстоянии восемнадцати миль. «Вот я и на Аляске», — подумала Анна. Аляска. Аляска! В глубине души ей вдруг захотелось снова оказаться в своей квартире в Бостоне, смотреть с Дженни сериал про полицейских, есть на обед яичницу. Она зашла в сувенирную лавку, посмотрела на цепочки для ключей и магниты, решила, что нужно купить открытку, но передумала, посчитав, что еще не заслужила на это права.

Через четыре часа (она в конце концов сдалась и купила несколько журналов, чтобы было чем заняться во время ожидания) начали слетаться остальные. Эллисон с Сэмом и Эллиотом прилетели вместе из Сан-Франциско, и, когда они спускались по трапу из самолета, Анна ждала их у входа. Как только Анна заметила сестру, в груди у нее что-то сжалось. Это ощущение возникало у нее всегда, когда она встречалась с Эллисон после нескольких месяцев разлуки. Каждая черточка на лице Эллисон, каждый ее жест кажутся такими родными! К тому же она такая красивая! И она — сестра Анны! В толпе встречающих Эллисон искала глазами именно Анну. Анне даже пришлось сделать усилие, чтобы не расплакаться.

Они обнялись, и Эллисон, внимательно посмотрев на младшую сестру, похвалила:

— Мне нравятся твои очки. Ты в них выглядишь очень интеллектуально.

После небольшой паузы Анна сказала:

— Я для тебя прихватила с самолета немного печенья, оно на вкус такое же, как сыр чеддер.

Когда подошел Сэм, Анна замешкалась, не зная, как поступить — поцеловать его или обнять. В конце концов она решила, что лучше будет обнять, но Сэм наклонился к ней, явно настроенный на поцелуй, поэтому в последнюю секунду Анна подставила щеку под приближающиеся губы и задержала свои руки на его плечах. Тут Сэм, естественно, догадался, что Анна рассчитывала на легкое объятие, и поэтому всего лишь слегка коснулся губами ее лба и обнял за талию.

— Это мой старший брат Эллиот, — представил Сэм, отстранившись от Анны.

— А это моя младшая сестра Анна, — сказала Эллисон.

— И в сегодняшней серии «Дел семейных»… — начал, улыбаясь, Эллиот.

Эллиот был пугающе красив. Когда они пожали друг другу руки, Анна подумала, что он намного красивее Сэма, хотя братья были очень похожи. У Эллиота были голубые глаза, прямой нос, светлые волосы и рыжеватая борода. Но его борода ничем не напоминала те противные бороды, которые носят ученые и профессора (хотя Эллиот учился в аспирантуре). Его борода была спортивного типа.

Обнимаясь с Сэмом в номере отеля во второй раз, Анна думает, что Эллисон нужно было выходить замуж за Эллиота хотя бы потому, что он красивее Сэма.

— Ты у нас на свадьбе будешь нести букет, правильно? — спрашивает Сэм.

— Она будет свидетельницей невесты, дубина, — говорит Эллисон. — Ты не против, Анна?

Эллисон пристраивается на кровать рядом с Сэмом.

— Конечно, — отвечает Анна. — Это же так здорово!

Глядя на сестру и Сэма, которые лежат на кровати рядом, Анна начинает понимать, что они действительно подходят друг другу: Эллисон работает в социальной сфере, а Сэм — учитель средних классов. Легко представить себе их совместные ужины (еда обязательно с кориандром), когда каждый думает о своем; воображение Анны рисует, как они по воскресеньям вместе разгадывают кроссворд в газете «Таймс», а после наступления холодов любят носить шапки и варежки, связанные парагвайскими крестьянами. К тому же отец Сэма — главный управляющий крупной сети аптек, поэтому, несмотря на свой небольшой достаток, Сэм с Эллисон имеют возможность проводить отпуск на Аляске. (Может быть, билет на самолет для Анны был куплен за деньги отца Сэма.) И Анна не кривила душой, когда говорила, что Сэм ей не не нравится. Он прекрасно к ней относится и, когда она звонит им в Сан-Франциско, прежде чем передать трубку Эллисон, всегда спрашивает, как она поживает у себя в Массачусетсе.

Эллиот уходит в ванную, и Анна усаживается на край пустой двухместной кровати. У нее только что появился один вопрос, который она хочет разрешить, прежде чем ляжет в кровать.

— Эллисон, ведь ты на этой кровати будешь спать, да? — спрашивает она. — Сестра с сестрой, брат с братом?

Сэм опускает уголок карты, чтобы посмотреть на Анну.

— Ты что, думаешь, что от моего брата плохо пахнет?

Ей кажется, что это означает «нет» и она не будет спать рядом с Эллиотом, но Сэм, снова уставившись на карту, добавляет:

— Мы с Эллисон привыкли спать в одной кровати. Для тебя это так важно, Анна?

— Я просто посчитала, что вы с Эллиотом будете спать в одной кровати, а мы с Эллисон — в другой, — говорит Анна. И что тут странного? Она уверена, что никто не станет спорить о том, что спать в одной кровати с симпатичным молодым человеком, которого к тому же совсем не знаешь, не очень-то уютно, а спать со своей сестрой, наоборот, очень даже удобно, можно спокойно перетягивать на себя одеяло.

— Ребята, вы… — начинает Эллисон, но Сэм перебивает ее:

— Если ты спишь, какая тебе разница? Не знаю, как ты, но я смертельно устал.

«Гад», — думает Анна.

Из ванной выходит Эллиот, и Анне становится неловко продолжать спор в его присутствии. Но тут Сэм, не скрывая раздражения, сообщает:

— Эллиот, Анна не хочет спать с тобой в одной кровати. Я ей сказал, что все обвинения в домогательствах с тебя уже сняты, но она не верит.

Эллиот улыбается.

— Это была даже не настоящая женщина. Это был трансвестит!

Эллисон говорит:

— Анна, а что если вы с Эллиотом сегодня поспите вместе, и потом, когда поедем на природу, будете спать с ним в одной палатке, но я поплыву с тобой в каяке?

Как это типично для Эллисон, она всегда ищет компромисс.

— Если ты хочешь проводить время с сестрой, лучше это делать днем, а не ночью, когда спишь, — бормочет Эллиот. В голосе парня чувствуется досада, но с его логикой не поспоришь. Наступило молчание, во время которого Анна понимает, что своим упрямым характером может испортить им отпуск.

— Ладно, — соглашается она. — Мы с Эллисон поплывем на каяке.

После того как потушен свет, все сразу же притихают. Анна обращает внимание, какая у нее мягкая подушка, но потом замечает, что в комнате спертый воздух. Несколько минут она смотрит в спину Эллиоту, который лежит рядом с ней в серой футболке, и задумывается: а есть ли у него девушка и, если да, то какая она? Проходит час. Анна чувствует, что ей хочется в туалет. Она на ощупь пробирается в туалет и садится на унитаз. Из нее выходит немного ярко-желтой мочи. Анна возвращается в кровать.

В полночь (четыре утра по часам Анны, то есть прошел час сорок пять минут, как они выключили свет, и примерно двадцать часов, как она вылетела из Бостона) у нее возникает желание разбудить Эллисон, но тогда, наверное, проснутся и Сэм с Эллиотом. Еще ей хочется потихоньку выбраться отсюда, вызвать такси, поехать в аэропорт и вернуться домой, но она понимает, что это может закончиться настоящим скандалом.

Двенадцать двадцать пять ночи. Анна так активно ерзает на своем месте, что с ее стороны простыня сбилась и намоталась на лодыжки. «Просто закрой глаза и не открывай их, как бы ни хотелось», — приказывает она себе. Ей удается продержаться четыре минуты (вновь открыв глаза, она посмотрела на электронные часы). «Ничего страшного. Попробуй еще раз». Откуда-то с улицы, невозможно понять с какого расстояния, слышатся странные завывания. Она не может разобрать, кто издает эти звуки, человек или животное. Она продолжает лежать, невольно вслушиваясь; ее тело напряжено, в голове роятся мысли о том, что нужно делать и нужно ли что-нибудь делать вообще. С этими мыслями она и засыпает.

Утром Анна последний раз принимает душ перед предстоящими пятью днями на природе. Они идут в магазин спортивных товаров, потому что Сэму нужна еще одна пара шерстяных носков. Магазин занимает два этажа и забит разнообразными каноэ, палатками, спальными мешками; повсюду снуют подтянутые продавцы с горящими глазами, на них шорты защитного цвета и туристские ботинки. Анне кажется, что все они идеально подходят к месту своей работы и как будто бы созданы для нее. У самой Анны так никогда не получится. Вдруг у нее мелькает мысль, что она совсем не тот человек, который нуждается в активном отдыхе на Аляске, и то, что она действительно побывает на Аляске, а потом смело, без зазрения совести будет всем об этом говорить, не сделает из нее такого человека.

Эллисон и Сэм запланировали эту поездку несколько месяцев назад, а потом в июне позвонили Анне и пригласили ее поехать с ними. Эллисон сказала, что они хотят пригласить и Эллиота, чтобы Анна не чувствовала себя третьей лишней. Но Анна почти уверена, что Эллисон пригласила ее из-за конфликта с отцом (наверное, Эллисон думает, что поездка отвлечет Анну от мрачных мыслей). Когда Анна отказалась от их предложения, сославшись на то, что ей это не по карману, Эллисон, продолжая настаивать, заверила ее: «Мы заплатим за самолет. Тебе нужно только купить снаряжение». Это снаряжение (в которое входит так называемый теплосберегающий спальный мешок, набор разнообразных штанов, курток и нижнего белья разных степеней водонепроницаемости) в конечном счете «потянуло» на восемьсот долларов. Стоя у кассы в Кембридже, Анна задумалась о том, разумно ли она поступает, выбрасывая такие деньги, ведь большая часть из всего, что она приобрела, ей больше никогда не пригодится.

Ее взгляд скользит по ряду вешалок с плащами, когда к ней подходит продавец.

— Вам подсказать что-нибудь? — спрашивает он. У него курчавые волосы и бородка клинышком (он симпатичный), на вид ему примерно столько же, сколько Анне.

— Нет, я тут просто кое-кого жду.

— Вы приехали на Аляску отдыхать?

— Мы собираемся поплавать на каяках в заливе Принца Уильяма.

— Правда? Вас ожидает масса удовольствия. Может, вам даже повезет встретить медведей. Наблюдать за ними в естественной среде обитания — это совсем не то, что смотреть на них в зоопарке.

— А разве не опасно встретить медведя?

Он усмехается, но по-доброму.

— Можете мне поверить, они боятся вас больше, чем вы их.

Никогда в жизни Анна не верила никому, кто ей такое говорил.

— Чаще всего видят помет медведей, а не их самих, — продолжает парень. — Если вам действительно удастся повстречать медведя, считайте, что вам повезло. Опасаться нужно гризли, но черные медведи — милые и добрые создания.

— И все-таки, неужели мы действительно можем встретиться с медведем?

— Если вы боитесь, то вам нужно, особенно там, где много растительности, время от времени кричать что-нибудь типа «Эй, мишка! Эй, приятель!» Или можно петь. Главное — не наткнуться на них неожиданно, особенно нужно остерегаться медведиц с медвежатами. Если они заранее услышат, что вы приближаетесь, они просто уйдут с вашего пути. А где вы собираетесь остановиться? Наверное, на маленьких островах?

Анна кивает.

— Все зависит от размера острова. Помните, что нужно убирать за собой мусор, не пользоваться духами, продукты на ночь вешать над землей, ну и так далее.

Его советы звучат как-то знакомо, как будто Анна уже читала об этом в путеводителе, но не обратила внимания, вроде бы что-то такое она уже слышала, но посчитала тогда для себя малозначимым. Теперь же она думает: «Неужели речь идет о медведях? О настоящих медведях?» Она ведь даже собак терпеть не может.

— Если вы все еще беспокоитесь по этому поводу, можете купить у нас специальные колокольчики, — говорит парень. — Позвольте, я вам покажу.

Он идет в дальний конец магазина, Анна следует за ним.

— Еще есть перечный спрей, — продолжает он, оборачиваясь на ходу. — Его я вам тоже покажу.

Колокольчики похожи на те, которые принято покупать на Рождество. Они продаются поштучно, каждый выкрашен в яркий цвет и подвешен на ленточке с липучкой.

Парень выбирает красный колокольчик.

— Повесьте его куда-нибудь на одежду, — советует он. — Давайте попробуем на поясе. — Когда он приседает на корточки, его голова оказывается на уровне ее талии. Анна думает, не покажется ли она ему в таком ракурсе толстой? Он поднимается и предлагает: — Теперь попробуйте пройтись.

Колокольчик звенит.

— Сколько это стоит? — спрашивает Анна.

— Три доллара. Я вам еще хочу показать перечный спрей. Так на сколько вы приехали?

— На неделю, если учитывать время на дорогу и все остальное. А вообще, у нас пять дней на катание на каяках.

— А вы откуда?

— Из Массачусетса.

— Серьезно? И вы приехали сюда из самого Массачусетса всего на пять дней?

«Надо было соврать, что на две недели», — думает Анна.

Перечный спрей стоит тридцать пять долларов.

— Если честно, — улыбаясь, говорит продавец, — от колокольчиков будет больше пользы.

Анна решает взять и колокольчик, и спрей. Когда она расплачивается в кассе, ее уже ждут Эллисон, Сэм и Эллиот. Симпатичный продавец и с ними заводит разговор о медведях. Когда Анна подходит к ним, он кладет руку ей на плечо.

— Все у вас пройдет замечательно, — уверяет продавец. — Вы прекрасная девушка.

— Ты что, боишься? — спрашивает Эллиот.

— Нет, — отвечает Анна.

В это время продавец, глядя на нее, начинает рассказывать:

— На прошлых выходных я со своей девушкой специально ездил в Денали[12], чтобы посмотреть на медведей. К сожалению, так и не увидел.

При упоминании девушки Анна чувствует себя полной дурой из-за своих переживаний по поводу того, заметил ли он объем ее талии.

Эллиот кивает на перечный спрей, который держит в руках Анна, и спрашивает:

— А тебе не приходило в голову, что если медведь окажется на таком близком расстоянии, чтобы ты могла прыснуть на него этим, то это уже не поможет? Если ты, конечно, не обладаешь сверхчеловеческой меткостью и не попадешь в него с большого расстояния.

— Слушай, закройся, — спокойно произносит Сэм. — Если она хочет, пусть тащит его с собой.

Эллисон берет колокольчик из рук Анны и трясет им в воздухе.

— Хо-хо-хо, — смеется она. — С Рождеством! — Потом сестра поворачивается к Сэму и шутливо осведомляется: — А ты в этом году был послушным мальчиком?

Они заходят в гастроном, чтобы купить продукты, затем садятся на поезд до Андера, где им предстоит взять каяки и поздно вечером на катере отплыть в залив Принца Уильяма. Андер представляет собой кучку беспорядочно разбросанных примерно на полмили небольших домов (продуктовый магазин, пара ресторанов, пункты проката каяков), несколько брошенных или украденных железнодорожных вагонов и огромное здание, выкрашенное в розовый цвет. Это бывшая военная казарма, в которой теперь живет примерно треть всего местного населения, то есть человек сто. За домами начинаются острые скалы, местами покрытые зеленью, а кое-где снегом. Перед домами синим полукругом начинается залив Принца Уильяма, из которого тоже торчат заснеженные скалы. Хотя на дворе солнечно, на перемешанной с грязью гальке, которая служит здесь дорогами, повсюду видны лужи.

Сейчас половина четвертого, и на обед все, кроме Эллисон, берут гамбургеры с лососиной. Она вегетарианка и поэтому заказывает себе спагетти. Официантка, похоже, пьяна; на вид ей лет сорок, у нее тонкие, сбившиеся в неаккуратные пряди волосы и неестественно белый искусственный передний зуб. Она с радостью сообщает, что приехала сюда из города Корваллиса, что в Орегоне, четыре года назад и всего как два месяца вышла замуж за повара; на свадьбе она была в тех самых джинсах, которые и сейчас на ней. Теперь она живет с мужем в казарме на четвертом этаже. Она сразу забывает, что заказывала Анна, поэтому возвращается к их столику, чтобы переспросить. У Анны возникает странное, но уже знакомое желание стать такой же, как эта официантка: быть сорокалетней непривлекательной женщиной, жить в странном маленьком городишке на Аляске с мужем-поваром, который любит тебя, и чтобы никто не тянул тебя на острова, где водятся медведи.

Пообедав, они отправляются к пристани и вскоре садятся на катер, который, подпрыгивая на волнах, увозит их на север к фьорду Харриман. Все разговаривают с капитаном, крепким бородатым мужчиной, только Анна не встает со своего места у борта. Ветер бьет ей в лицо, и от холода кожа теряет чувствительность. Через час капитан заглушает мотор, и катер по инерции подплывает к скалистому берегу. За острыми камнями виднеются папоротники, пятна травы и большие кустистые заросли аралии, за ними — ели и ольшаник, а за деревьями — ледник. Впервые они видят ледник своими глазами. Он буквально врос в скалу, почти став с ней одним целым. Его площадь — примерно три квадратных мили. Анна думала, что ледник должен быть чистым, сверкающим, с аккуратными краями, как увеличенный до огромных размеров кубик льда из холодильника, но то, что она видит сейчас, больше похоже на громадную беспорядочную кучу грязного снега. К тому же снег не белый, а голубоватый, как будто его подкрасили синькой.

Каяки привязаны к верхней палубе катера, и капитан с удивительной ловкостью взбирается наверх, чтобы спустить их. Они аккуратно укладывают каяки на камни и в своих черных резиновых сапогах хлюпают обратно по мелководью, чтобы забрать с катера рюкзаки. Наконец катер уплывает, и все вокруг начинает казаться бесконечным: небо, море, скалы и пустынный берег. Анна не может поверить, что все это существует на самом деле даже тогда, когда она сидит с профессорскими детьми или ест замороженный йогурт с Дженни в университетской столовой. Сейчас вся ее прежняя жизнь кажется далекой и какой-то неестественной. Вот настоящий мир: кристально чистый воздух, ветер, колышущий высокую траву, вечернее солнце, отражающееся в спокойных волнах, которые с шуршанием накатываются на камни. Но все равно она чувствует себя глупо. Мысли о своей незначительности в этом мире и сами кажутся незначительными. К тому же восторг не исключает страх.

Примерно в пятидесяти ярдах от воды они разбивают палатки.

— Если вы скажете, что мне делать… — обращается Анна к Эллиоту, и он вручает ей складные шесты, на которых должна крепиться палатка. Они сложены и держатся на резиновом шнуре. То, как металлические трубки вставляются друг в друга и нечто сложенное превращается в нечто прямое, напоминает ей о фокусах с волшебной палочкой на детском празднике. Земля оказалась мягкой, шесты втыкаются легко. Когда палатка наконец поставлена, Анна на коленях, чтобы не вносить грязь, забирается внутрь и замечает, что из-за бирюзового нейлонового навеса ее руки приобрели синеватый оттенок. На задней стороне палатки Эллиот расстегнул застежку-молнию, под которой оказалось треугольное окошко, и от этого сразу стало как-то уютнее, как будто он повесил колокольчики над дверью или поставил почтовый ящик с их именами, на случай если Эллисон и Сэм захотят прислать им письмо. Анна затаскивает в палатку спальные мешки (они все еще не распакованы), а рюкзаки они оставляют у деревьев.

До завтрашнего утра плавать на каяках никто не собирается. На ужин братья готовят макароны с сыром и кусочками вегетарианских сосисок.

— Анне этих сосисок не клади, — говорит Эллисон. — Она их не любит.

Когда все съедено, Сэм вешает сумки с провизией на дерево. Братья начинают партию в шахматы (они играют на маленькой магнитной доске), а Эллисон идет на берег делать записи в свой дневник. Не зная, чем ей заняться, Анна забирается в палатку, переодевается в новую футболку и рейтузы и залазит в спальный мешок. В угасающем вечернем свете она принимается за детектив, который Эллисон читала в самолете. Но она читает невнимательно, порой приходится переворачивать пару страниц обратно и перечитывать их заново, чтобы понять смысл. Прошло минут сорок, прежде чем в палатку зашел Эллиот. Он приветствует Анну невразумительным односложным восклицанием и, повернувшись к ней спиной (у него загорелая кожа, худые, но мускулистые руки), снимает шерстяной свитер и футболку, стягивает джинсы и в одних серых спортивных трусах забирается в свой спальный мешок.

— Ты, кажется, сейчас пишешь докторскую по неврологии? — вежливо интересуется Анна. — То есть в больнице врачом ты быть не собираешься, верно?

— Я хочу заниматься научными исследованиями или, возможно, преподавать, — отвечает Эллиот. — Но делать операции со скальпелем в руках я не буду, если ты это имела в виду.

— И у тебя есть какая-то определенная тема, над которой ты работаешь?

— Я состою в группе, исследующей, каким образом разные части мозга реагируют на стресс. Сейчас мы изучаем миндалевидные железы, но, думаю, тебе это ни о чем не говорит.

— Где-то я такое название слышала.

Наступает долгая пауза.

«Ну и ладно, — думает Анна. — Не хочешь разговаривать — не надо».

Но тут Эллиот говорит:

— А ты, кажется, в Тафтс учишься?

— Да, я как раз перешла на последний курс. Этим летом у меня была стажировка в рекламном агентстве. Бостон мне очень нравится. Знаешь, то, что говорят о бостонских водителях, полностью соответствует действительности, но у меня нет машины, поэтому меня это ничуть не трогает.

— Я знаю Бостон. Я учился в юридической школе в Гарварде.

— Ого!.. Ты времени зря не терял.

Он снова предпочитает не отвечать. Но сейчас они оба лежат в спальных мешках на спинах, и Анна не может не почувствовать, что их разговор напоминает беседу супругов. Есть в этом что-то интимно-обыденное, то есть без всякого флирта или заигрывания. То же самое она ощущала, когда однажды на втором курсе помогала одному аспиранту, соседу по общежитию, закупать продукты на выходные. Его звали Викрам, она не испытывала к нему никаких чувств, просто они вместе бродили по супермаркету с тележкой и обсуждали покупки: «Почему виноград такой дорогой?» или «Ну что, будем покупать соленое печенье?»

Эллиот поворачивается на бок, спиной к Анне. Ей бы стоило притихнуть (он явно пытается заснуть), но неожиданно для себя она спрашивает:

— Что ты думаешь о свадьбе Сэма и Эллисон? Обалдеть можно, да?

— Я за них рад, — отвечает Эллиот. — Надеюсь, они счастливы.

— А ты знал, что у них все так серьезно?

— Если бы все не было так серьезно, Сэм выглядел бы полным идиотом. Твоя сестра — удивительная девушка.

Удивительность Эллисон (обычный источник чувства гордости для Анны) кажется ей неинтересной темой для разговора, поэтому она умолкает. Эллиот тоже молчит. В палатке очень темно, до них доносится шум волн. Проходит около часа, и Анна (в животе появилось ощущение тяжести и вздутия) начинает задумываться, о чем ей следует больше переживать: что она так и не сможет заснуть или что заснет и во сне громко пукнет. Потом ей представляется кудлатая коричневая медвежья шерсть, подвижный влажный нос, длинные темные и слегка загнутые когти. Конечно, все это лишь игра воображения, но все равно хорошо, что она сейчас в палатке, — в конце концов, это хоть какое-то укрытие. Медведю еще лучше: его все боятся. Наверное, здорово, когда можно свободно бродить себе среди деревьев или по берегу моря.

После завтрака, когда они стали готовиться к заплыву и надевать спасательные жилеты, Эллиот говорит Анне:

— Ты же не собираешься в каяке плыть с этим?

Анна прицепила к рукаву своей куртки противомедвежий колокольчик, и теперь он позванивает при каждом движении. Она бросает неприязненный взгляд в сторону Эллиота и отворачивается. Ей уже надоело подстраиваться под него.

— Мне просто так хочется, — говорит она, и в ту же секунду к ней обращается Сэм:

— Слушай, Анна, у тебя спасательный жилет какого размера?

— Не знаю. — Она расстегивает пластмассовые застежки на животе и сбрасывает жилет, чтобы посмотреть. — Здесь написано «большой».

— Давай поменяемся? — Сэм бросает ей другой жилет. — Два среднего размера для тебя с Эллисон, а два больших для меня и Эллиота.

— Но… — нерешительно начинает Анна. — Я понимаю, что ты выше меня, но, Сэм, у меня же есть бюст, и он явно большего размера, чем у тебя.

Тут же слышится смешок Эллисон.

— Да уж, Анне есть чем гордиться, — улыбаясь произносит она. — Меня со школы зависть мучает.

Это неправда. К восьмому классу Анна носила бюстгальтеры большего размера, чем ее сестра и мать, но от этого мучиться приходилось только ей самой. Однако уже несколько лет они с Эллисон ведут себя так, будто у Анны есть хоть что-то, чему Эллисон может позавидовать.

— На самом деле объем груди у меня больше, это же очевидно, — упрямится Сэм. — Я не хочу тебя обидеть, Анна, но встань рядом со мной.

Сначала они становятся плечом к плечу, потом спиной к спине.

— Это просто смешно, — заявляет Эллиот, но Анна не понимает, что именно ему кажется смешным. Ситуация? Она?

— Без рулетки трудно определить, — говорит Эллисон. Она по-прежнему, как кажется Анне, пытается свести все к шутке.

— Ты сможешь застегнуть на себе средний? — спрашивает у Анны Сэм.

Анна продевает руки в отверстия. Она уверена, что жилет не застегнется, но он все-таки застегивается. Впрочем, это, скорее всего, означает, что на Сэме он тоже застегнулся бы. Пока она возится с застежками, он как-то незаметно забирает у нее жилет большего размера, и ей ничего не остается делать, кроме как садиться в каяк.

Поначалу кажется, что каяк неустойчив и может в любую секунду перевернуться, но через какое-то время это ощущение проходит и возникает новое — как будто по воде скользишь ты сам, а не стекловолокнистый корпус лодки. Эллиот и Сэм гребут быстрее, чем Анна с Эллисон, поэтому, когда братья уплывают вперед на несколько сотен ярдов, Анна поворачивает голову (Эллисон сидит на корме) и через плечо говорит:

— И что ты думаешь о поведении своего парня… или жениха, или кто он там тебе?

— Анна, успокойся.

— Спасибо, что поддержала меня. Может, ты испугалась, что он станет импотентом, если признает, что грудь у него не такая широкая, как ему хочется?

Эллисон молчит.

— Но с братцем его я замечательно провожу время, — добавляет Анна. — Он такой милый парень.

— Эллиот симпатичный, — говорит Эллисон, и Анну бесит, что она не только не защищается, но даже не отходит от темы, с которой начался разговор. В детстве они, бывало, дрались по-настоящему (таскали друг друга за волосы, кричали «Я тебя ненавижу!» и так далее); со временем подобное выяснение отношений сошло на нет, но они продолжали грызться до тех пор, пока Эллисон не закончила седьмой класс. А потом — это было ужасно! — она стала доброй. Точно так же, как с переходом в старшие классы некоторые девочки превращаются в школьных красавиц, или начинают садиться на диеты, или становятся неформалками, Эллисон полностью и безвозвратно подобрела. К тому же она стала очень красивой, отчего ее доброта казалась еще более неуместной и странной.

— Знаешь, что мне это напоминает? — Возможно, Анна начинает понимать, что все заходит уже слишком далеко. — «Сложи лапки и не рыпайся»! Они считают, что я думаю только о том, как бы не встретиться с медведем, но сами не очень-то похожи на опытных туристов.

— Сэм уже ездил на такие вылазки раньше, — возражает Эллисон. — Они с Эллиотом постоянно путешествуют с рюкзаками по Вайомингу.

— Ну-ну. — Анна кивает головой. — Настоящие ковбои.

И снова Эллисон молчит.

— Но у меня есть один вопрос, — не может успокоиться Анна. — Тебе не кажется подозрительным, что у него в семье куры денег не клюют, а он дарит тебе простое серебряное кольцо?

— Признаться, — говорит Эллисон, — я уже и не знаю, хочется ли мне, чтобы ты была моей свидетельницей на свадьбе.

— Это что, угроза?

— Анна, с какой стати мне тебе угрожать? Ты сама даешь понять, что тебе не нравится ни Сэм, ни Эллиот. Я не хочу, чтобы из-за меня ты попала в дурацкую ситуацию и чувствовала себя неудобно.

— В такую, как сейчас? По-моему, совершенно очевидно, что всем было бы лучше, если бы я не поехала с вами. — Анна ждет, что Эллисон тотчас начнет возражать, но, когда этого не происходит, добавляет: — И мне самой тоже.

Следующие двадцать с лишним минут они не разговаривают. Сначала спасательный жилет сдавливает тело подобно корсету, но потом Анна к нему привыкает. Сидя в каяке, она испытывает облегчение, ведь теперь осталось пережить лишь саму поездку, а не подготовку к поездке и поездку.

Наконец Эллисон нарушает молчание:

— Видишь впереди ледник? К нему нельзя близко подплывать, потому что в любую секунду от него может отвалиться кусок. Такой ледник называется айсбергообразующим.

Да, Эллисон старше Анны, да, характер у нее лучше, но они находятся в разном положении. Эллисон может позволить себе не продолжать спор, потому что в этой поездке Анна для нее не самый интересный человек.

— А ты молодец, — добавляет Эллисон. — Когда я первый раз поплыла на каяке, меня укачало.

— Неужели? — продолжая дуться, бормочет Анна.

— Меня стошнило прямо в воду. Можешь спросить Сэма. Ему от моего вида самому едва не стало плохо.

Пока они плывут, над ними пролетает белоголовый орлан, потом рядом с каяком выныривает тюлень. У Анны складывается впечатление, что взгляд его больших черных глаз, поблескивающих на мокрой коричневой голове, какой-то печальный. Затем он снова ныряет в воду и исчезает из виду.

Вечером, перед ужином, когда Сэм кипятит воду, чтобы приготовить кускус, а Эллисон с Эллиотом уходят в палатку, он обращается к Анне:

— Как насчет спасательного жилета, без обид?

Подумав, она отвечает:

— Да, все нормально.

Сэм понижает голос:

— Знаешь, Эллисон очень переживает по поводу твоих отношений с отцом.

— Я и не знала, что мои отношения с отцом стали предметом всеобщего обсуждения, — говорит Анна, и Сэм умолкает.

После ужина они в палатке Сэма и Эллисон играют в червы. Становится так холодно, что все надевают куртки и шерстяные шапки. Около девяти, когда начинает темнеть (Аляска не то место, где солнце в августе не садится допоздна), парни достают из рюкзаков фонари и устанавливают их так, чтобы они под разными углами светили вверх — сразу четыре луны внутри палатки. Но вскоре наступает такая темень, что даже с включенными фонарями невозможно разглядеть карты.

Прежде чем последовать за Эллиотом в свою палатку, Анна отходит в сторонку футов на двадцать, где стоит дерево. Стягивая рейтузы и флисовые штаны, она представляет себе, что сейчас к ней сзади подкрадется медведь и даст лапой по голому заду. На всякий случай Анна трясет медвежьим колокольчиком, и на его звон откликается Эллисон.

— Анна, я тебя слышу! — нараспев кричит она.

Анне пришлось просидеть за деревом целую минуту, прежде чем ей удалось достаточно расслабиться, чтобы помочиться. Ей кажется, что моча немного попала на ногу (она в шерстяных носках и сандалиях), но сейчас очень темно, и она слишком устала, чтобы придавать этому значение.

Дни проходят однообразно. На завтрак они едят овсяную кашу, иногда пьют горячее какао; на обед — морковь, яблоки и бублики с арахисовым маслом; а на ужин Эллиот или Сэм готовят макароны или разогревают консервированную фасоль на переносной печке Эллиота. У каждого с собой две бутылки воды, одна миска, чашка и набор вилок и ложек. Они перемещают лагерь на другой остров, и на берегу, недалеко от воды, Анна замечает несколько лепешек того, что, судя по всему, является медвежьим пометом: большие кашеобразные комья, иногда темно-коричневые, а иногда почти розовые, усеянные непережеванными ягодами. Она вспоминает того парня в магазине в Анкоридже, его слова «Вы прекрасная девушка» и старается все время держать это в голове как талисман.

В море, вдалеке от берега, иногда видны круизные суда, и Сэм с Эллиотом насмешливым тоном отпускают шуточки по поводу пассажиров, плавающих на них, и их способа путешествовать по Аляске. «Туристы», презрительно говорят они, а Анна думает: «А сами-то мы кто?» Она бы с радостью поменялась местами с какой-нибудь седовласой дамой из Милуоки, которая путешествует на круизном лайнере с фотоаппаратом в дорогой сумочке, а вечером ест палтуса с белой тарелки. С каждым таким кораблем у Анны на время притупляется ощущение того, что они оторваны от внешнего мира, поэтому ей всегда становится горько, когда корабль скрывается из виду. Даже случайно найденный недалеко от лагеря полузатоптанный в грязь кусочек детского пластыря с нарисованными персонажами из мультфильма про Флинстоунов приносит ей утешение. Она поднимает его (чего на «большой земле» никогда бы не сделала) и долго рассматривает, держа на ладони.

По ночам Анна спит в спортивном лифчике и, следуя указаниям Эллисон, укладывает мокрые предметы одежды (в основном носки) себе на живот, чтобы они высохли. По меньшей мере раз в день моросит мелкий дождь. Когда это происходит, Анне кажется, что если просто перестать думать, то время пролетит незаметно и уже очень скоро она снова окажется в своем родном университете Тафтс, вступит в новый учебный год и будет корить себя за то, что не оценила по достоинству это необычное путешествие, которое к тому же обошлось весьма недешево.

На четвертый день их пребывания на островах, когда на короткое время установилась солнечная погода, братья (они, как всегда, уплыли далеко вперед), дождавшись Эллисон с Анной, начинают веслами обрызгивать их водой. Точнее, они обрызгивают Эллисон. Эллиот, как и Анна, сидит на корме, но он так изогнулся, что к Эллисон теперь повернута его спина, а не лицо. Эллисон визжит и хохочет, а на лице Эллиота появляется такое искреннее выражение абсолютного счастья, какое иногда бывает у слабоумных. Это настораживает Анну. Вечером, по возвращении в лагерь, Эллиот и Эллисон уходят за хворостом для костра. Анна наблюдает за ними, когда они идут к палаткам по берегу моря. Она замечает, что Эллиот шагает раскованно, но внимательно смотрит по сторонам. Совершенно очевидно, что, если сейчас предложить ему перенестись на выбор в любую точку земли, он предпочтет остаться здесь.

Именно в эту самую секунду, видя, с каким обожанием Эллиот смотрит на Эллисон, Анна мысленно почти сливается с ним в единое целое и начинает думать то же, что и он. Ее рука уже готова прикоснуться к волнистым волосам этой девушки, чья нежность и красота могут сделать тебя счастливым на всю жизнь, если, конечно, ты сможешь заставить ее полюбить тебя. Анна задумывается, а не приходило ли Эллиоту в голову, что она тоже может быть такой, как сестра?

Закончив после ужина уборку стоянки, Эллиот и Сэм заявляют, что уходят осмотреть территорию. Когда они покинули лагерь, Анна, не забыв про колокольчик и перечный спрей, отправляется на берег и забирается на большой, нависающий над водой камень. Низкое белесое небо начинает приобретать розоватый оттенок, края всех предметов вокруг темнеют. В кристальной тишине звуки разносятся очень далеко. К Анне подсаживается Эллисон. Долгое время они сидят молча.

— Как здесь красиво! Настоящим преступлением было бы сейчас лечь спать, — первой заговаривает Эллисон.

— Могу поспорить, что вся эта красота никуда не денется до утра.

— Я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать, — ровным голосом произносит Эллисон и на какое-то время замолкает. Потом она снова обращается к сестре: — Анна, мне действительно кажется, что тебе нужно поговорить с отцом. Если ты извинишься, я уверена, он заплатит за твое обучение в этом году.

Наконец-то! Анна знала, что рано или поздно этот разговор должен был случиться. Насупившись, она отвечает:

— Я не буду перед ним извиняться.

— И где ты собираешься взять деньги?

— Это мои проблемы. Я уже разговаривала с человеком в отделе финансовой помощи.

— Ты же понимаешь, что эта проблема касается и меня. К тому же из-за этого конфликта страдает мама. Она не сможет полностью оплатить твою учебу.

— А я об этом ее и не просила. Я беру ссуды в кассе студенческой взаимопомощи.

— И ты считаешь, что это нормально? Может быть, кто-то из менее благополучной семьи нуждается в этих деньгах еще больше, чем ты.

— Это ссуды, Эллисон, не стипендия. Мне нужно будет вернуть деньги — вот почему я считаю, что имею право так поступать.

— Папа платил за меня, когда я сдавала на магистра, — продолжает Эллисон. — Я думаю, он готов заплатить и за тебя, когда ты будешь работать над дипломом, если, конечно, вы наладите отношения. Вообще-то, он очень щедрый человек.

— Он мудак, — перебивает сестру Анна. — Кстати, о птичках… А Сэм знает, что его брат запал на тебя?

Эллисон смеется.

— С чего ты взяла?

Никто не сомневался, что Эллисон предпочтет отшутиться. Но не граничит ли ее оптимизм в этом вопросе с глупостью? Она, конечно же, не тупая. Анна всем говорит (например, доктору Льюин), что они с сестрой очень близки, но так ли это на самом деле? Доставляет ли им удовольствие находиться рядом, понимают ли они все еще друг друга?

— Он когда-нибудь пробовал заигрывать с тобой?

— Почему ты спрашиваешь? — вопросом на вопрос отвечает Эллисон, то есть не отрицает напрямую.

— Вот сволочь! — восклицает Анна.

— Это было всего один раз, на одной вечеринке. Эллиот напился и полез ко мне целоваться. На следующий день он сделал вид, будто ничего не произошло.

— Ты рассказала Сэму?

— А тебе-то какое дело, рассказала я или нет? — голос Эллисон дрожит, в нем слышится то ли вызов, то ли жалость к самой себе. — Что бы я ни сказала, ты все равно посчитаешь, что это неправильно.

О, как Анна скучает по той Эллисон, какой она была, когда училась в начальной школе! Тогда она знала, куда послать того, кто ее хорошенько достанет.

— Понимаешь, мне тебя было даже жалко, оттого что к тебе постоянно липли мужики, — говорит Анна. — Я, наверное, должна была тебе завидовать, но все эти парни — такая головная боль! Ведь тебе никто из них по-настоящему не нравился, но все равно приходилось постоянно отвечать на их телефонные звонки, подставлять щечку для поцелуев или просто ломать голову, как же вести себя, чтобы никого из них не обидеть. Но теперь до меня дошло, что я ошибалась. Тебе доставляет удовольствие крутить ими, иначе зачем бы ты взяла с собой Эллиота в поездку, если знаешь, что нравишься ему?

— Это несправедливо!

— Может, затем, чтобы Эллиот мог наблюдать, как вы с Сэмом развлекаетесь на природе?

— Ты не можешь успокоиться, да? — вспыхивает Эллисон и порывисто, но неуклюже поднимается на ноги. Ее щеки заливаются краской.

Когда она уходит, Анна остается сидеть на камне, вслушиваясь в неожиданно наступившую пугающую тишину — порождение ее же собственной злости. Но через какое-то время возвращается Эллисон. Она становится перед Анной, прищурив глаза.

— Мама иногда спрашивает меня, не кажется ли мне, что с тобой что-то не в порядке? Тебе это известно? Она интересуется: «Почему Анна ни с кем не встречается? Почему не заводит друзей? Я уже начинаю переживать». А я всегда тебя защищаю. Я говорю: «Нет, просто у нашей Анны свое представление о жизни». Но это не так. На самом деле ты упрямая как осел и к тому же жестокая. Тебе кажется, что ты видишь насквозь всех нас, жалких людишек, живущих жалкой жизнью. Может быть, ты и права, только на самом деле ты сама — жалкий человек. Ты и себя делаешь несчастной, и всех вокруг.

На секунду Эллисон умолкает.

«Скажи, что у тебя на уме, — думает Анна. — Что бы это ни было, скажи!»

— Самое смешное в том, — говорит Эллисон, — что ты напоминаешь мне отца.

Сегодня их последний вечер на природе. Они опять перебрались на новый остров, уже третий и последний. (Путешествие наконец-то подходит к концу. Ура!) Анна не имеет понятия, сколько сейчас времени, только чувствует, что ее сморил крепкий сон и она, возможно, проспала несколько часов. В какой-то момент она просыпается, оттого что ощущает на себе тяжесть тела Эллиота. Его рука закрывает ей рот.

— Спокойно, — шепчет он ей прямо в ухо. Она еще ни разу в жизни не слышала такого тихого шепота, он как будто передает свои мысли прямо в ее мозг, минуя уши. — Кто-то пытается достать нашу еду. Кричать нельзя. Поняла? Сейчас я уберу руку, но если ты начнешь шуметь, то я опять закрою тебе рот.

Хоть он и не говорит напрямую, Анна понимает (как только до нее дошло, что Эллиот не насилует ее), что речь идет о медведе. В конце концов к ним в гости все-таки пожаловал медведь, как она и предполагала.

Она кивает, и Эллиот отводит руку. Снаружи доносится царапанье о кору дерева и тяжелое дыхание, явно не человеческое. Царапанье прекращается, потом начинается снова. Сэм и Эллисон тоже проснулись? Эллиот продолжает лежать на Анне. Она замерла внутри своего спального мешка, а он опирается на руки так, что центр его торса прижат к ее плечу, живот — рядом с бедром, ноги расставлены. Почему он продолжает оставаться в такой позе? Может, опасается, что Анна попытается вылезти из мешка и это произведет шум? А может, он прикрывает ее собой на тот случай, если медведь залезет в палатку? Или потому, что им — просто удивительно! — очень удобно и приятно находиться в такой близости? Давление мужского тела совсем не раздражает ее.

Дыхание Эллиота отдает луком, которым был приправлен ужин, и Анна наверняка посчитала бы такое дыхание отвратительным, если бы ей довелось ощутить его на какой-нибудь вечеринке. Но сейчас оно не кажется ей неприятным. «Может, нам суждено сегодня умереть?» — думает она. Ей вспомнилось чучело медведя в аэропорту Анкориджа. «Когда медведь раздражен, он громко ворчит и щелкает зубами, шерсть на шее поднимается дыбом, а уши прижимаются к голове. Чувствуя угрозу, медведь может напасть первым». Сейчас Анна почти рада, что в их лагерь забрел этот медведь, теперь ее не будут считать параноиком.

Потом медведь проходит мимо палатки, на секунду заслоняя луну, которая до этого заглядывала в треугольное окошко. Анна видит его совершенно отчетливо, но не полностью: темная шерсть с проседью, округлая выпуклость мышцы на плече. Это гризли. За тонкой стенкой палатки живой гризли! Животное стоит на четырех лапах (хотя Анна всегда представляла гризли стоящим на задних лапах) менее чем в десяти футах от них. Как вообще можно остаться в живых, оказавшись так близко к медведю? А что, если поза, в которой замер Эллиот, объясняется тем, что в такой ситуации он может сделать что угодно — схватить ее за грудь или плюнуть в лицо, — ведь никто никогда об этом не узнает. В груди начинает гулко биться сердце. На Анну волной накатывает грусть, лицо искажается, и она начинает плакать. Из нее невольно вырывается подавленное сопение, и Эллиот тут же снова прижимает руку к ее рту, так что теперь его лицо совсем рядом с ней: его нос — у нее под подбородком, а лоб — у ее уха. Он качает головой, а затем прижимает руками голову Анны к земле, как будто хочет придушить ее. Анна выдыхает ему в лицо: «Эллиот». Он снова качает головой. Если бы на его месте был кто-нибудь другой, кто-то, чей ближайший родственник не находился бы сейчас в соседней палатке, она бы ему не поверила. Где-то в глубине ее рюкзака лежат ключи, соединенные колечком (какими бесполезными вдруг становятся ключи от дома, как только оказываешься за пределами своего города!), а к колечку пристегнут свисток, с помощью которого, если в него дунуть, возможно, удалось бы напугать медведя и заставить его убежать. И она бы это сделала, если бы не доверилась Эллиоту.

А потом медведь уходит. Сначала он, совсем как человек (Анна чувствует это), осматривается, убеждается, что вокруг не осталось ничего интересного, чем можно было бы еще заняться. Но здесь ему уже неинтересно, его внимание переключилось на что-то другое. И он уходит. Все, ушел. Ни она, ни Эллиот не шевелятся. Сколько времени они остаются неподвижными? Возможно, минут шесть. Тишину нарушает голос Сэма:

— Ни фига себе! — громко говорит он.

— Анна, ты в порядке? — кричит Эллисон. — Ребята, у вас все хорошо? Он у вашей палатки терся.

— У меня все нормально! — в ответ кричит Анна. — Эллиот не дал мне и пикнуть.

— Мне очень хочется обнять тебя, — говорит Эллисон, — но, пожалуй, я лучше подожду до утра.

— Мы что, недостаточно высоко еду подвесили? — обращается к Сэму Эллиот. Он говорит это обычным голосом, все еще продолжая лежать на Анне. Его дыхание уже начинает ее беспокоить.

— Я все сделал так же, как и в прошлые ночи, — откликается Сэм. — Не думаю, что он что-то взял. По-моему, ему просто было любопытно.

— Или он хотел подружиться, — серьезно произносит Эллиот.

Лежа под ним, Анна начинает смеяться, но не потому, что его слова показались ей такими уж смешными, — это просто всплеск накопившейся энергии. Им всем хочется, чтобы этот эпизод наконец закончился, и он действительно заканчивается. Через несколько минут они начинают воспринимать его как происшествие, о котором можно будет рассказывать своим знакомым.

— Он не хотел расстраивать Анну, — говорит Сэм. — Он знал, что Анна посчитает, что ее надули, если она хотя бы раз не увидит живого медведя.

— Да это даже не настоящий медведь был, — подхватывает Эллисон. — Это был тот парень из магазина в Анкоридже в медвежьей шкуре. Он подумал, что Анна потребует вернуть деньги за перечный спрей.

Теперь уже смеются все. А еще Анна чувствует, что у Эллиота эрекция. Если бы она была другим человеком, не девственницей, то сейчас бы она… что? Расстегнула бы свой спальный мешок, сняла бы спортивный лифчик? Наверное, ей не составило бы большого труда сделать так, чтобы дело пошло. Еще надо было бы постараться, чтобы Сэм и Эллисон ничего не услышали. Когда она будет лететь домой на самолете, то наверняка пожалеет, что не воспользовалась представившимся шансом. Эллиот был явно не против, обстановка сложилась подходящая, и, черт возьми, они только что едва не попали в лапы медведя! Да, что-то у нее явно с парнями не клеится! Но кого в этом винить, если не себя? В самый ответственный момент у нее не получается взять себя в руки и направить энергию в нужное русло. Но если разобраться в этом конкретном случае (вдумчиво проанализировать его, а не рассматривать лишь как частный случай), то необходимо признать, что, окажись Анна в той же ситуации снова, она бы повела себя точно так же. Она устала. У него был дурной запах изо рта. Под правым бедром не давал покоя камень, который впился в тело через матерчатый пол палатки, подстилку и спальный мешок. На следующий день она бы чувствовала себя неловко, и, может быть, эта неловкость осталась бы с ней на многие годы. Она бы начала переживать, догадался ли Эллиот, что у нее совсем нет опыта, не подумал ли он, что она плохо целуется. К тому же на самом деле ему нужна была ее сестра, а не она. То, что близость медведя его возбудила и он решил довольствоваться тем, что есть, — это все-таки недостаточная причина.

Анна меняет позу, как будто собирается перевернуться на живот, и Эллиот скатывается с нее.

Утром происходит «следствие»: восстанавливается путь, которым медведь прошелся по лагерю. Они собирают вещи и в последний раз садятся в каяки. Днем им предстоит встретиться с капитаном на том же берегу, где он высадил их в первый день.

После обеда небо становится хмурым.

— Анна, — говорит Эллисон, и Анна неожиданно для себя замирает, каждая клеточка ее организма ждет, что же будет дальше. — Я понимаю, что все в этой поездке пошло наперекосяк с самого начала. Жаль, что мне не удалось ничего изменить, — продолжает Эллисон. — А может, нам вообще не стоило ехать всем вместе, но, так или иначе, тебе придется смириться с тем, что я выхожу замуж за Сэма. Он хороший человек, поверь мне, и ты ему нравишься. Если ты не захочешь пересилить себя, всем будет только хуже.

— Я не спорю с тобой, — отвечает ей Анна. — Ты только объясни мне, зачем ты выходишь за него? Я спрашиваю не из-за того, что я стерва, просто мне действительно интересно. Мне хочется понять, что же в нем есть такого, что ты решила выйти замуж.

— Я выбрала Сэма, потому что рядом с ним я счастлива, — ровным голосом произносит Эллисон, и в ту же секунду начинает идти дождь. Не какой-нибудь моросящий дождик, а настоящий проливной дождь. У Анны не получается полностью развернуться в каяке, она может лишь повернуть голову так, что Эллисон попадает в поле ее бокового зрения, но не больше. — Когда мы вместе, я чувствую себя лучше, чем когда я одна, — добавляет Эллисон. Теперь ей уже приходится почти перекрикивать усиливающийся шум дождя. Где-то вдалеке (когда ты плывешь в лодке, трудно определить, насколько далеко) небо прорезает вспышка молнии. Анне кажется, что Эллисон этого даже не заметила. — Знаю, что это звучит пошло, — продолжает сестра, — но Сэм заботится обо мне. Я не хочу сказать, что не вижу в нем никаких недостатков, я не слепая, но все равно люблю его.

Тем временем ливень набирает силу. Капли барабанят по куртке Анны, из-за брызг у нее уже намокли волосы и лицо.

— У меня очки запотели! — кричит она. — Я почти ничего не вижу.

— Сними их. Раз уж ты ничего не видишь, хуже не будет.

Сняв очки, Анна не может сообразить, куда их пристроить. Положив очки в один из карманов куртки, она рискует поломать их, когда надо будет причаливать к берегу. Поэтому она засовывает очки за пазуху. Из-за дождя все вокруг кажется серым и расплывчатым.

— Ты видишь ребят? — спрашивает Эллисон. — Они плывут вон к тому берегу справа. Ты просто греби, а я направлю каяк туда.

У Анны зуб на зуб не попадает, а руки задубели и стали скользкими от воды. Дождь такой холодный, что, кажется, вот-вот превратится в снег. Повернувшись на девяносто градусов, она кричит:

— Я и не считаю Сэма сволочью! Надеюсь, ты это понимаешь. — Как будто вся проблема заключается в том, что она обозвала Сэма сволочью. На самом деле ей следовало бы извиниться за слова, которые вслух не были произнесены, но подразумевались: «Нет в нем ничего особенного, мне он кажется вполне заурядным». Но задушевность момента не позволяет исправить ошибку, легче просто продолжить: — И я знаю, что чем-то напоминаю отца. Но разве я виновата? Ведь это гены. По-моему, странно как раз то, что ты на него не похожа.

— Ты слишком много внимания уделяешь вещам, которые приносят тебе только несчастья, — говорит Эллисон.

Вне всякого сомнения, она права. Но опять же, задумываться о том, что приносит несчастье, вполне естественно. Ведь это очень важно, иначе она не была бы самой собой. Разве не честнее критически наблюдать за людьми и высказывать о них свои замечания (которые чаще всего и приводят к неприятностям), чем вести светские беседы и мило улыбаться друг другу? Неприятнее, но честнее! И главное: разве не все люди в душе оценивают других и страдают от этого? Или это привилегия немногих, и она может по своему желанию выйти из их числа? Неужели будет лучше, если она опустит руки и сдастся, как это сделала их мать?

Они гребут сквозь дождь, и, когда наконец достигают берега, братья (они приплыли раньше) заходят в воду, чтобы помочь им.

— Я натяну брезент, — говорит Сэм.

Парни вытаскивают на берег второй каяк, и Эллиот расстилает на земле еще один рулон брезента. Они ложатся на него, все четверо, лицом вверх.

— Кто-нибудь, кроме меня, отморозил себе пальцы? — спрашивает Эллисон.

— Я даже не стану говорить, что я себе отморозил, — усмехаясь, бормочет Сэм.

Промокшая и продрогшая Анна лежит на спине, и никто на нее не смотрит. Она улыбается. В конце концов, встречи с медведем можно уже не опасаться, а завтра они вообще отсюда уедут. Она убирает со лба мокрую прядь и в рывке садится.

— Я потеряла свои очки, — сообщает она.

— Где ты их видела в последний раз? — спрашивает Сэм, и Эллисон рассказывает, что Анна сняла очки, когда пошел дождь.

— Вот черт! — восклицает Анна. Она приподнимается и начинает хлопать себя по груди и животу. — Наверное, они выпали, когда мы вытаскивали на берег каяк.

Наклонив голову, она проходит под брезентовым навесом, а затем, несмотря на все продолжающийся дождь, рысью бежит к воде. В том месте, где волны накатываются на берег, она всматривается под ноги и ковыряет носком резинового сапога черный песок и мелкие камешки. Но от этого вода только становится мутнее. Анна заходит глубже и останавливается, когда вода достает уже почти до самых колен, угрожая залиться за голенища сапог.

— Анна! Эй, Анна! — Из-под брезентового навеса появляется Эллисон. — Я помогу тебе искать, — говорит она.

Они ходят вдоль берега, время от времени запуская руки под воду, и не разговаривают. Каждая осматривает отдельный участок берега. Шум дождя уже превратился в мерный сильный гул.

После десяти минут бесплодных поисков Анна понимает, что очки ей уже не найти, но они продолжают бродить по берегу. Анна украдкой поглядывает на Эллисон, расплывчатую фигуру в зеленой куртке. Вьющиеся светлые волосы сестры потемнели и свисают прямыми прядями. Анне первой придется прекратить поиски, Эллисон этого не сделает.

— Наверное, их унесло водой, — говорит Анна. — Ладно, я куплю себе новые.

— Как жалко. — Эллисон с сочувствием смотрит на нее.

— Я сама виновата. Надо было все-таки положить их в карман.

— Может, мы в Анкоридже купим тебе другую пару?

— Не надо, я и без них обойдусь. Правда.

— Наверное, ты права. Аэропорты, оптики — со всем этим легко можно справиться, даже полностью лишившись зрения.

Эллисон берет Анну за руку и крепко сжимает ее.

— Ты можешь быть моей свидетельницей, — шепчет она. — Я хочу, чтобы ею была именно ты. Я вела себя как дура.

Когда они вернулись под навес, было решено сварить горячего шоколаду. Сэм вызвался среди вещей Анны найти ее чашку. Он смывает из нее остатки завтрака (он на этом настаивает), насыпает в нее порошок какао и заливает кипятком из кастрюли.

— У меня близорукость, — говорит Анна. — Я плохо вижу только то, что вдалеке.

Когда какао выпито, ему хочется самому помыть ее чашку. Она молча уступает и передает чашку Сэму, чувствуя на своей руке прикосновение кончиков его пальцев. «Я отдаю тебе сестру, потому что у меня нет выбора, — думает Анна. — Но ты никогда не сравнишься со мной, потому что, сколько бы ни прошло времени, я буду знать ее дольше, чем ты».

Если Сэм и понял ее, виду он не подал.

Вернувшись в Андер, они сдают каяки, спасательные жилеты, непромокаемые куртки и резиновые сапоги, фотографируются, стоя на пристани на фоне гор, и устраиваются на ночь в дешевый отель под названием «У Давиды», который располагается в старых армейских казармах. В этом помещении стоит запах сигарет, а сама Давида, нервная женщина лет за пятьдесят, в посветлевших от многочисленных стирок старых джинсах, бледно-лиловом свитере и синей нейлоновой куртке, поднимается вместе с ними на лифте до этажа, на котором находится их номер. При этом она постоянно брызгает вокруг освежителем воздуха, так что в конце концов Анна начинает чувствовать его терпко-кислый вкус во рту. Когда Давида уходит, Эллиот говорит:

— Разве мы могли себе представить, что будем ночевать в казарме?

Анна весело смеется. После того, что чуть не произошло между ними, Анне поначалу даже было искренне жаль его, но потом ей показалось, что этот случай вызвал определенную неловкость. Похоже, теперь она совершенно не интересует его в сексуальном плане, но сама втрескалась в него по уши. За последние три часа ситуация только усугубилась.

Утром они садятся на поезд до Анкориджа, там берут такси и едут в аэропорт. Их самолет вылетает ночью. Анна вернется в Бостон в шесть тридцать утра. В туалете в аэропорту Эллисон замечает, что у нее начались месячные, но нет с собой тампона, поэтому Анне приходится бросить несколько десятицентовых монеток в автомат на стене и просунуть ей тампон под дверью кабинки.

— Ты должна радоваться, что это не началось, когда мы были на природе, — говорит Эллисон. — Медведь бы меня сразу учуял.

И вот Анна в Тафтсе. Начинается новый учебный год. Теперь она возвращается к своей обычной жизни, безопасной и одинокой. В мае во Дворце Почетного легиона в Сан-Франциско состоится свадьба Эллисон и Сэма, и, хотя уже за несколько недель до вылета Анна начнет задумываться, как произойдет встреча с Эллиотом и как ей нужно будет себя с ним вести, он практически не будет обращать на нее внимания. На свадьбу он придет с худенькой девушкой с очень светлыми волосами, которая не то что симпатичнее Анны, но даже гораздо красивее Эллисон. Выяснится, что она работает врачом в неотложке.

Пройдет немало времени, прежде чем Анна перестанет думать о том, что не стоило ругаться с Эллисон из-за Сэма. Но намного чаще (даже чаще, чем она жалеет о том, что упустила шанс с Эллиотом) она думает о своих очках, которые остались лежать на дне Тихого океана. Там темно и спокойно, мимо бесшумно проплывают рыбы, и никому нет дела до прозрачных пластиковых линз с титановыми дужками. Недвижимые, вдали от своей хозяйки, очки будут продолжать всматриваться в окружающий мир сами по себе.

5

Ожидая приема у начальника отдела финансовой помощи, Анна встречает парня. После поездки на Аляску она уже два раза приходила сюда, и знакомство с системой финансовой помощи уже начинает восприниматься ею как дополнительный учебный курс, за который, правда, не ставят оценок. На листе бумаги она уже в который раз делает одни и те же расчеты, как будто они могут привести к какому-то другому результату: если стоимость одного года обучения составляет 23 709 долларов, а мать увеличит выплату за семестр с 4 000 долларов до 6 000 долларов («Тебе вовсе необязательно это делать», — говорила Анна, а мать отвечала: «О, Анна, если бы я могла, я бы давала больше»), и Анна получит 4 300 долларов в качестве заема и станет работать в ветеринарной библиотеке тридцать часов в неделю вместо двадцати, то… Тут она отвлекается, чувствуя, что парень за стойкой наблюдает за ней. Она поднимает глаза.

— Пока ты ожидаешь, может быть, я смогу ответить на твой вопрос? — обращается он к ней. Скорее всего, незнакомец учится на выпускном курсе. Парень всего на дюйм или два выше Анны, у него темные волосы, и он не особенно симпатичен.

Анна качает головой.

— Это довольно сложно.

— Я могу попробовать, потому что уже пять лет работаю здесь.

— У меня исключительный случай, — Анна дословно передает выражение начальника отдела финансовой помощи. Исключительность заключается в том, что Анна узнала, что ей потребуется помощь, только в конце мая, после окончания учебного года. Но в ответ парень улыбается.

— Ну, это я уже понял, — говорит он.

Непонятно, то ли он флиртует с ней, то ли просто язвит. Впрочем, и то и другое Анну лишь раздражает. Она снова опускает глаза в бумаги, возвращаясь к своим вычислениям.

Не прошло и минуты, как парень снова заводит разговор:

— Я был на этой выставке на факультете искусств.

У Анны на коленях под листом с расчетами лежит биография Пьера Боннара[13]. Анна готовится писать по нему курсовую.

— Это он рисовал свою жену в ванне? — спрашивает парень.

Анна кивает, его познания произвели на нее впечатление.

— А ты видел его самую последнюю картину? — спрашивает она. — Жена Боннара умерла, когда он ее писал, а потом эта картина стала считаться его лучшей работой. Сочетание теплых и холодных тонов на ней просто невероятное. А плитка на полу и стенах! Она как будто светится.

Анна тут же смущается. Упоминание о теплых и холодных тонах звучит очень по-научному — так говорят старшекурсники на факультете истории искусств.

Но парень с готовностью соглашается. Ему, похоже, эта тема интересна.

— На выставке я… — начинает он, но в эту секунду открывается дверь в кабинет начальника отдела финансовой помощи, и показывается его голова.

— Анна Гавенер? — громко называет он ее имя и фамилию, и она встает, чтобы зайти в кабинет.

За три последних года Фиг назначала Анне встречу в трех местах: в двух разных ресторанах «Старбакс» (один на Кенмор-сквер, второй на углу Ньюбери-стрит и Клерэндон), в парфюмерном отделе на втором этаже магазина «Филен», и вот сейчас, в воскресенье утром, — у себя на съемной квартире. Они договорились вместе позавтракать. Стоя в грязном коридоре дома, в котором обитает Фиг, Анна трижды нажимает кнопку домофона. После третьего звонка из динамика раздается заспанный, недовольный женский голос (это, по-видимому, одна из подруг Фиг, с которой она снимает комнату):

— Кто это?

— Это Анна, позовите… — начинает Анна, но ее перебивают:

— Фиг нет дома. Вчера ночью она не пришла.

Последовавший за этим сигнал отбоя похож на жирную финальную точку. Анна понимает, что звонить еще раз бесполезно.

Вернувшись к себе в общежитие, Анна по электронной почте шлет Фиг язвительное письмо: «Не кори себя за то, что тебя не оказалось дома, когда я приходила, потому что утренняя поездка на электричке доставила мне истинное удовольствие». Но через несколько дней, когда Фиг так и не ответила, Анна начинает волноваться: вдруг что-то случилось?

В среду днем Анна звонит Фиг.

— Слава богу, мне так нужно с тобой поговорить! — восклицает Фиг. — Мы можем прямо сейчас встретиться? Ты сегодня днем свободна? Или нет, не сегодня, я договорилась сходить в бар с одним парнем с юридического. Хуже юриста может быть только будущий юрист, правда?

— А что у тебя стряслось на прошлых выходных?

— И не спрашивай. Помнишь первокурсницу Бетти, которая жила со мной?

Анна очень хорошо ее помнит. Когда она первый раз приехала к Фиг в гости, Бетси у нее спросила:

— Ты сюда пешком шла?

Анна ответила:

— Нет, на электричке приехала, а что?

— Ты так вспотела, — сказала Бетси.

Тем временем Фиг продолжает:

— В субботу Бетси устраивала грандиозную вечеринку и собиралась оторваться там по полной программе. Она попросила меня помочь, хотя, честно говоря, у меня не было никакого желания участвовать в этой вакханалии. В общем, мы все приготовили, накупили еды, навели в квартире порядок, а потом такое началось!.. Народ не расходился до шести утра. Жаль, что тебя там не было.

— Учитывая, что я узнаю о вечеринке только сейчас, это было бы довольно сложно.

— Бетси сейчас встречается с парнем, который носит скобку на зубах. Можешь себе представить, что ты целуешься с парнем со скобкой?

— Фиг, если у тебя с похмелья голова не варила, можно было просто позвонить мне.

— Я знаю. Я очень плохая, но я как раз в эту минуту собиралась звонить тебе, чтобы загладить свою вину… Я приготовлю для тебя обед.

— Ты не умеешь готовить, — замечает Анна. Она знает, что в основном Фиг питается маринованным луком, прессованным сыром с кетчупом и иногда шоколадом. В ресторанах она заказывает еду, но практически не притрагивается к ней. Анна и Эллисон уже много лет подозревают, что она страдает анорексией.

— Не злись, — просит Фиг. — Приезжай на эти выходные, я каких-нибудь гренок нажарю.

— Да ты ни разу в жизни не жарила гренки!

— Ну и что? — говорит Фиг, и Анна вдруг остро чувствует: приятно знать свою двоюродную сестру настолько хорошо, что не ошибаться в ней даже тогда, когда этого сильно хочется. — Я тысячу раз видела, как мама жарит гренки. Нужны только хлеб и яйца.

— Я к тебе больше не поеду, — заявляет Анна.

— Да, суровая девушка. Мне это нравится. В правильном направлении движешься. Ну ладно, тогда я сама к тебе приеду. Давай в воскресенье днем?

— На этих выходных я занята, — говорит Анна.

— Все будет классно, похихикаем, посекретничаем.

— Я же сказала, что занята.

— Значит, договорились, — констатирует Фиг. — До встречи.

Когда Анна снова приходит в отдел финансовой помощи, чтобы оставить очередной бланк, она видит за стойкой того же парня. Улыбнувшись ей, он спрашивает:

— Анна, кажется?

— Привет, — говорит она.

— А я Майк, — представляется он. — К вашим услугам. Как дела?

В приемной сидят еще двое: атлетического телосложения молодой человек, читающий журнал «Экономист», и женщина средних лет. Как-то неудобно разговаривать, стоя перед ними.

— Хорошо, — отвечает Анна.

— Есть какие-то планы на выходные?

— Вообще-то, никаких. Можно это тебе отдать? — Она протягивает ему бланк.

Когда она уходит из кабинета и уже успевает пройти по коридору футов двадцать, Майк догоняет ее.

— Анна! — кричит он ей вдогонку и, увидев, что она остановилась, говорит: — Слушай, а ты любишь джаз? Я слышал, есть такое заведение, оно называется «Ожурдуи»[14], где по выходным играют джаз.

«Если ты действительно делаешь то, на что это похоже, — думает Анна, — я вряд ли смогу тебе помочь».

— Или ты занята в эту пятницу? — добавляет Майк.

Несмотря на ее старание, в голову не приходит ничего такого, чем можно было бы обосновать отказ. Вздохнув, она говорит:

— Наверное, нет.

В пятницу они встречаются возле ее общежития. Вечер выдался теплый, поэтому они решают пойти в ресторан пешком. Майк рассказывает, что приехал из Вустера (это в Массачусетсе), братьев и сестер у него нет, а родители тоже в разводе. Узнав, что Анна из Филадельфии, он машет рукой.

— Только не говори мне, что ты из секты амишей.

— Они больше в деревнях живут, — замечает она.

— Да шучу я, — быстро добавляет Майк.

Их столик находится далеко от сцены. Может, им специально дали хорошее место, думает Анна, подальше от всех, потому что они молоды и со стороны кажется, что это их первое свидание; или наоборот, это плохое место, которое им выделили, чтобы на них никто не обращал внимания, потому что вид у них не очень гламурный.

Несмотря на то что они сидят в самом углу, музыка такая громкая, что каждый раз, когда надо что-то сказать, приходится почти кричать. В конце концов они оставляют попытки поговорить и просто смотрят друг на друга, слегка улыбаясь и кивая в такт музыки.

Когда они выходят, на улице более-менее тихо.

— Здорово иногда послушать живую музыку, — говорит Майк.

В эту секунду Анне кажется, что он относится к той категории людей, от которых не приходится ждать неожиданных поступков. Летом он будет спрашивать: «Тебе не очень жарко?»; в первый день ноября он пожалуется (впрочем, даже не оттого, что это его действительно раздражает, а так, между прочим, по привычке), что с каждым годом подготовка к Рождеству начинается все раньше и раньше; а если произойдет скандал, в котором будет замешан какой-нибудь политик, этот парень наверняка скажет, что пресса гоняется за сенсациями, что неинтересно читать об одном и том же каждый день. (Самой Анне очень даже интересно об этом читать.) В конце концов Майк сделает предложение (не Анне, какой-нибудь другой девушке), для чего явится к ней домой с дюжиной красных роз и поведет ее в хороший ресторан. Предварительно он договорится с официантом, и тот спрячет кольцо в крем-брюле так, чтобы девушка обязательно нашла его ложечкой. В ту же ночь он займется с ней сексом (он будет называть это «заниматься любовью») и, внимательно всматриваясь в ее глаза, скажет, что она сделала его самым счастливым мужчиной на свете. Это будет простое золотое колечко с маленьким бриллиантом в знак вечной любви.

Идя по улице вдоль дороги, Майк деловито говорит:

— Но сегодня они играли дерьмово. Тебе ведь тоже не понравилось, правда? Спорю, что не понравилось.

— Саксофонист так напрягался, что я начала переживать, что у него полопаются кровеносные сосуды, — соглашается Анна.

— Лучше бы они полопались, — усмехается Майк, — тогда хоть что-то интересное произошло бы. Может, возьмем такси?

Он делает шаг в сторону дороги.

— Лучше прогуляться, — мягко возражает Анна. — Если хочешь, можешь ехать на такси, а я еще немного пройдусь сама. Я имею в виду, мы же не… ты же не пойдешь со мной до моего общежития?

Он улыбается.

— Хорошие у тебя манеры.

— Да нет, я просто не подумала, что нам идти в одно и то же место. Ты, если не против, можешь и ко мне зайти. — Зачем она это сделала? Кто ее тянул за язык? — Но предупреждаю, у меня нет даже телевизора.

Майк смеется. Наверное, со стороны кажется, что она обиделась, поэтому он кладет руку ей на плечо и, пристально посмотрев, говорит:

— Ты сегодня замечательно выглядишь.

В первый раз за сегодняшний вечер Анна ощущает какое-то движение в душе. Неужели она действительно так сентиментальна?

— Эй, — зовет ее Майк.

Анна поднимает на него глаза, он улыбается и берет правой рукой ее левую руку. Ладони у них примерно одинаковые, хотя у него ногти и костяшки уже, чем у нее. (Позже Анна будет думать, что, если сфотографировать их руки рядом, показать кому-нибудь фотографию и попросить угадать, где мужская рука, а где женская, большинство наверняка бы растерялись.) Они продолжают идти, держась за руки.

— А я рад, что мы гуляем, — говорит Майк. — Сегодня замечательная ночь.

— Да, замечательная, — отвечает Анна. Ее голос звучит очень тихо.

На протяжении нескольких последних часов ей время от времени приходила в голову одна и та же мысль о том, что это свидание оказалось неудачным. Она уже даже представляла, как будет рассказывать о нем Дженни или Фиг, но теперь ей кажется, что совсем необязательно посвящать их во все свои дела. В ее комнате они садятся рядом на краешек кровати, он медленно проводит большим пальцем по ее предплечью, и от волнения она не в состоянии говорить. Майк кажется таким милым, в его взгляде столько надежды, что у нее на глазах появляются непрошеные слезы. Он поворачивает к себе ее лицо, взявшись пальцами за подбородок, и, когда они целуются, Анна чувствует, какой у него теплый язык.

Дальше этого дело не пошло, но Майк остается на ночь, ложится в кровать в футболке и трусах спортивного покроя и обнимает ее обеими руками. Прежде чем снять рубашку и джинсы, он спрашивает у нее разрешения. То, что он всю ночь ее обнимает, удивляет Анну. «Я не жалею о том, что было между нами», — как будто говорят его руки. И потом, ближе к утру: «Я по-прежнему ни о чем не жалею».

Но утром, когда Майк снова садится на краешек кровати, на этот раз чтобы завязать шнурки и уйти (Анна соврала, сказав ему, что ее смена в библиотеке начинается в восемь часов), она стоит рядом, скрестив руки. Поднявшись с кровати, он кладет руку ей на талию, и это, конечно, очень мило, но кажется неестественным и случайным — он точно так же мог бы коснуться ее головы или взять за локоть. Ситуация кажется постановочной; они — актеры на сцене, и режиссер сказал ему, что нужно положить руку ей на талию, чтобы зрители почувствовали, что их что-то соединяет. Ей хочется, чтобы он ушел.

Воскресенье приходит незаметно. Когда в двадцать минут второго раздается стук в дверь, Анна поначалу даже хочет сделать вид, что никого нет дома, но потом, конечно же, открывает. На Фиг черные обтягивающие штаны, черный свитер и черные ботинки на высоких каблуках. Она бросает на пол сумку и, не останавливаясь (Анна чувствует запах сигаретного дыма, который исходит от длинных темно-рыжих волос Фиг), подходит к кровати Анны и ныряет под одеяло.

Анна, на которой в эту минуту джинсы и футболка, не удерживается:

— Ты что, Фиг! Хоть бы ботинки сняла.

Фиг отбрасывает одеяло и поднимает одну ногу.

— Ну уж нет! — возмущается Анна.

— Ну пожалуйста, — хнычет Фиг.

— Совсем совесть потеряла! — Анна обнимает лодыжку Фиг, расстегивает молнию, стягивает ботинок и принимается за вторую ногу.

— Спасибо, дорогая, — мурлычет Фиг и снова подтягивает одеяло к подбородку. — Я решила стать вором-домушником. Как думаешь, у меня получится?

— А я надеялась, что мы в кино пойдем, — говорит Анна. — Хочешь что-нибудь посмотреть?

— Мне, вообще-то, надо скоро быть дома, потому что должен позвонить Генри. — Фиг поворачивается в сторону часов. — Сколько сейчас?

Его имя! На душе сразу становится так тепло, будто вдруг вспоминаешь, что тебя ждут на потрясающей вечеринке. Действительно, как глупо с ее стороны было думать, что у нее мог бы завязаться роман с кем-то вроде Майка, которого она почти не знает. Самое лучшее письмо пришло от Генри по электронной почте несколько недель назад: «Тебе стоит сюда приехать. Фиг собиралась, но я не уверен, что она сможет это устроить. В Сеуле столько интересного (большую часть я сам, правда, не видел)! Мы могли бы попутешествовать. Так было бы здорово увидеть знакомое лицо. Я слышал, что в «Корейских авиалиниях» относительно дешевые билеты». «Относительно дешевые»… Анна, конечно, проверила. Это почти тысяча долларов, другими словами, о том, чтобы слетать в Сеул, не могло быть и речи. Но все равно, это было чудесное письмо.

— И как дела у Генри? — спрашивает Анна. Она до сих пор не знает, известно ли Фиг, что они с Генри общаются по электронной почте. Похоже, что неизвестно, но безопаснее будет вести себя так, будто все же известно. Пожалуй, не стоит удивляться, что Фиг все-таки лучший источник информации о Генри, чем сам Генри. Она постоянно упоминает всякие подробности из его жизни, отчего становится понятно, что в письмах, адресованных Анне, он не намерен раскрывать свою душу. В последний раз Фиг рассказывала, что Генри вместе с коллегами ходил в ночной клуб, где, обратившись к официанту, можно подыскать себе девушку. Тебе находят самую красивую женщину в клубе и, если потребуется, даже силой приводят к твоему столику. Это, по словам Фиг (которую, кажется, совершенно не беспокоит, что Генри общается с другими девушками), называется «делать заказ».

— Голос у него уставший, — жалуется Фиг. — Каждый второй раз Генри звонит в три часа утра по тамошнему времени, и — представляешь, какой ужас? — он в такое время все еще на работе. Тебе действительно неинтересно, почему я стала домушником?

— А мне надо это знать?

— Я кое-что украла.

— Замечательно, Фиг.

— Посмотри, что у меня в сумке.

Анна продолжает неподвижно сидеть на стуле у письменного стола.

— Давай же, посмотри, — просит Фиг. — Оно не укусит. Ты упадешь, когда увидишь!

Анна протягивает руку к сумке. Внутри — пачка однодолларовых купюр, резинкой примотанных к водительскому удостоверению, губная помада, пачка сигарет и небольшая серебряная рамка, в которую вставлена черно-белая фотография женщины в переднике и круглых очках.

— Кто это? — спрашивает Анна.

— Это прабабушка Мюррея.

— Кто такой Мюррей?

— Ну, тот парень, будущий юрист. Я полчаса назад еще сидела взаперти в его квартире.

— А мне казалось, что тебе не нравятся студенты-юристы.

— Теперь уж точно не нравятся. Он какой-то заторможенный, но явно запал на меня, поэтому я и бросила ему косточку.

— А Генри об этом знает?

— Он не спрашивает, а я не рассказываю. В любом случае после вчерашней ночи никаких костей Мюррею больше не будет.

— Как ты думаешь, у Генри там есть женщины, о которых он тебе не рассказывает?

— М-м-м… — Фиг задумывается, но с таким видом, будто этот вопрос ей на самом деле не особенно интересен. — Нет, вряд ли, — наконец произносит она, и у Анны с сердца падает камень. Хуже всего думать, что там найдется какая-то другая женщина, которая навсегда отнимет Генри у Анны с Фиг. По крайней мере, пока его связывают отношения с Фиг, он в пределах досягаемости.

— Такая безвкусная фотография, что я не смогла удержаться, — продолжает Фиг.

Анна снова переводит взгляд на фотографию в рамке. Женщина широко улыбается, за стеклами очков видна сеточка морщин. На вид ей лет шестьдесят.

— А чувства вины у тебя не возникло?

— Возникло. Ужасное, невыразимое чувство вины.

— Еще бы!

— В качестве наказания я даже надела власяницу. Тебе не видно, потому что я укрыта одеялом, но от нее все тело ужасно чешется и зудит.

— Фиг, это же его бабушка.

— Прабабушка, — криво улыбается Фиг. — И секс с ним был ужасный, поэтому я решила, что имею право взять у Мюррея что-нибудь взамен.

— Ужасный? Правда? — Непривычно слышать от Фиг, что ей не понравилось заниматься сексом.

— У меня, наверное, целый час ушел, чтобы кончить. И, кстати, раз уж мы заговорили об этом, как у тебя дела? Твоя грандиозная эпопея еще не закончилась?

— Мне не хочется говорить об этом сейчас. — Анна смотрит в сторону. Ирония заключается в том, что Фиг даже не представляет, насколько действительно грандиозной становится ее эпопея. До того случая летом, с Тедом, двоюродную сестру никогда особенно не интересовала личная жизнь Анны. Но рассказать ей про Майка (серьезно, а не для того, чтобы посмеяться) сейчас кажется совершенно немыслимым.

— Знаешь, тебе надо брать ситуацию в свои руки, — поучительно произносит Фиг. — Господь дал тебе такие большие буфера не просто так, Анна.

Анна закрывает глаза.

— Ты, кажется, говорила, что тебе нужно идти.

— Я хочу с тобой кое-что обсудить, — не унимается Фиг. — По-моему, я встретила мужчину своей мечты.

— Прошу тебя, Фиг.

— Да нет, я серьезно, — настаивает Фиг. Кажется, еще немного и она по-настоящему обидится.

— Это, естественно, не Генри или Мюррей? — спрашивает Анна.

— Его зовут Филипп Лейк. Я познакомилась с ним летом, когда была на свадьбе у сестры Трейси Брюстер. Помнишь, я тогда домой ездила? А ты в это время на Аляске была.

Анна кивает.

— На самой свадьбе я с ним даже не разговаривала. Но тогда я увидела его впервые. На нем был сирсакеровый костюм. Не каждый мужчина решится надеть такое, а он чувствовал себя совершенно спокойно и уверенно. С ним была какая-то дамочка, которая ни на секунду не оставляла его одного, поэтому я не стала к нему подходить. Потом я узнала у Трейси его адрес. Мне стоило сохранить копию письма, которое я ему написала! Это было что-то!

Зная Фиг, можно предположить, что она еще и какую-нибудь откровенную фотографию в конверт вложила. Кроме того, думает Анна, вряд ли Фиг не стала разговаривать с этим парнем во время свадьбы из-за того, что он был со спутницей. Если бы она захотела, то все равно нашла бы способ познакомиться с ним поближе. Скорее всего, Фиг просто решила оставить его на потом, чтобы получить удовольствие от соблазнения на расстоянии.

— Лейк работает на телевидении в Лос-Анджелесе. Он, конечно, не строит из себя звезду, но видно, что ему неплохо живется, — увлеченно рассказывает Фиг. — Он готов купить мне билет, чтобы я приехала к нему. Мы какое-то время переписывались, а на этой неделе начали общаться еще и по телефону… Почему ты так на меня смотришь?

— Это, по-твоему, разумно? Ты же его практически не знаешь.

— Анна, с кем бы ты ни встречалась, тебе все равно не удастся узнать о нем все, что хотелось бы (если, конечно, это не твой собственный брат). — Анне вспомнился Майк, и она решила, что слова Фиг не лишены здравого смысла. — Но я подумала и о безопасности, — продолжает Фиг. — Я решила, что со мной должна полететь ты.

— В Лос-Анджелес?

— Мы снимем номер в гостинице. Я знаю, что ты вечно думаешь о деньгах, поэтому расходы поделим пополам. — Неужели Фиг думает, что Анне ее предложение покажется таким уж заманчивым? — Если все пойдет нормально, я останусь у него. А если окажется, что он какой-нибудь придурок типа Марка Харриса (в чем я очень сомневаюсь), то я останусь в гостинице с тобой. Погуляем по городу, может, каких-нибудь кинозвезд встретим.

— А почему ты так уверена, что Филипп Лейк не окажется вторым Марком Харрисом?

— Он почти родственник Брюстеров. Он был женат на сестре мистера Брюстера.

— Так он разведен? А сколько ему лет?

— Сорок четыре. — На губах Фиг расплывается похотливая улыбочка. — Анна, поверь мне, зрелые мужчины знают, как вести себя с женщиной. Возможно, и тебе нужно подыскать такого.

— И на когда намечена эта поездка?

— Пока еще не решено точно, но, скорее всего, в конце первой или второй недели октября. У тебя же по пятницам нет занятий?

— В этом семестре есть.

— Но надо и о себе когда-нибудь подумать. Ты ведь никогда не была в Калифорнии?

Странно, но Анне всегда льстит, когда Фиг зовет ее с собой. Она уже сейчас знает, что поедет с сестрой, как бы ни притворялась, что ей это неинтересно. Даже если Фиг передумает и не захочет брать ее с собой, она все равно поедет.

Фиг садится в кровати, опуская ноги на пол.

— Подумай только, как будет здорово! — говорит она и потягивается, высоко поднимая руки вверх и в стороны. — Ясно, что Фиг собирается уходить. Она обводит взглядом комнату. — Ты хоть и учишься на последнем курсе, а все еще живешь в общежитии. Классно! — восклицает она.

Самое странное то, что Анна и Майк продолжают вместе проводить время. Он звонит ей по телефону, и у нее, как и в первый раз, все так же не находится причин, чтобы отказаться от встречи с ним. Их второе свидание проходит в кинотеатре; за весь вечер они ни разу не прикоснулись друг к другу (не зная, как поступить, Анна, встретившись с ним, помахала в знак приветствия рукой), но за пять минут до финальных титров он берет ее за руку. На третьем свидании они идут во вьетнамский ресторан, на четвертом — вместе едят чизбургеры. Он всегда платит за двоих, и Анна с удивлением отмечает, что ей это нравится. На ее вялые возражения Майк просто не обращает внимания. Во время пятого свидания они отправляются на Гарвард-сквер, потом гуляют по Чарльз (Анна думала, что это убьет всю романтику, как будто они слишком уж заигрываются, стараясь походить на парочку влюбленных, но оказывается, что это просто приятно). После их первого, почти целомудренного свидания, все следующие встречи заканчиваются одинаково: они возвращаются в комнату Анны (он снимает комнату с друзьями, поэтому у него нельзя) и в полной темноте раздеваются догола. Майк не пытается склонить ее к сексу, но часто повторяет, как она его привлекает; почти всегда то же самое говорится в продолжение их дневных встреч. Когда у нее уже начинают закрываться глаза, Майк тихо произносит: «Ничего, если я займусь собой?», и, когда она кивает, он переворачивается на спину, берет в руку пенис и начинает водить пальцами вверх-вниз. Она лежит на боку рядом с ним, и свободной рукой он ласкает ее грудь — ту, которая сверху. Так продолжается, пока он не кончает. Поначалу Анне кажется, что такая ситуация должна быть либо крайне похабной, либо совсем уж неловкой, но Майк настолько деловит и сосредоточен, что ничего этого не чувствуется. Глубокой ночью, когда она лежит рядом с ним, готовая вот-вот заснуть, в этом даже есть что-то трогательное. Иногда у нее мелькает мысль, что, если бы она была такой, как Фиг, то сделала бы это сама, но тут же отметает ее, потому что, будь на ее месте Фиг, не возникло бы такой необходимости: они бы с Майком наверняка висели где-нибудь на трапеции вниз головами, слизывая друг с друга взбитые сливки.

Все чаще и чаще Анна трогает его, а он повторяет: «Не бойся. Ты не сделаешь мне больно». Он говорит с нежностью (и это выглядит в ее глазах очень странно, хотя и непонятно почему), ему как будто кажется, что Анна все делает робко, как девочка. Когда он первый раз начинает ее целовать от груди и ниже вдоль живота, а потом между бедрами, Анна шепчет:

— Если не хочешь, можешь не делать этого.

— Я знаю. Но я хочу.

Она говорит:

— А я думала, парням это не нравится.

В темноте он поднимает голову и спрашивает:

— Кто тебе такое сказал?

Поначалу, наученная горьким опытом, Анна не признается, что она девственница, но как-то раз ночью, на второй неделе их отношений, когда все только что закончилось и в комнате наступает тишина, говорит:

— Я думала о нас с тобой, и мне стало интересно, сколько у тебя было девушек до меня, с которыми ты занимался сексом? — Она лежит на боку спиной к нему, он обнимает ее.

Не задумываясь, Майк отвечает:

— Четыре.

Наступившая тишина подразумевает ответное признание. Собравшись с духом, Анна глухо произносит:

— А у меня… — На мгновение она замолкает. — Ноль.

На какую-то долю секунды время останавливается. Анне вспоминается лето и Тед. Потом Майк берет Анну за плечо, чтобы повернуть ее к себе. Когда они оказываются лицом к лицу и прижимаются обнаженными телами, он берет одну ее руку и просовывает под себя, затем берет вторую и заводит себе за спину. Сам он тоже обнимает ее, не произнося ни слова.

В студенческом центре Анна случайно встречается с Дженни.

— Я тебя теперь совсем не вижу, — говорит Дженни. — Где ты прячешься?

Анна в нерешительности закусывает губу.

— Я встречаюсь с одним парнем.

Дженни радостно вскидывает брови:

— С кем?

— Ты, наверное, его не знаешь. Это так, ничего серьезного.

— Ты сейчас не спешишь? Хочешь йогурта?

Купив замороженного йогурта, они со стаканчиками в руках под клацанье компьютерной клавиатуры (это другие студенты проверяют свои почтовые ящики) и шум постоянно открывающейся и закрывающейся двери книжного магазинчика направляются к столику. Анна рассказывает, как развиваются их отношения с Майком.

— Он вообще ничего, — заканчивает она. — Но не совсем в моем вкусе.

— А кто в твоем вкусе?

— Ну, не знаю. Таллер.

Дженни изображает крайнюю степень удивления:

— Так в чем же дело? — восклицает она. — Что тебе мешает заняться им?

Почти всегда они просто ложились в кровать и ласкали друг друга, пока не засыпали. Они не надевали пижам, не умывались, не чистили зубы, но сегодня ночью Майк достает из кармана новую зубную щетку, еще в магазинной упаковке. Показывая ее Анне, он спрашивает:

— Не возражаешь?

Она молча кивает.

— Отлично, — говорит он. — По-моему, мы переходим на следующий уровень.

Когда они укладываются в постель, он перелазит через Анну и его пенис скользит по ее телу. Этот контакт кажется чем-то обыденным. Осознание того, что их тела всего лишь тела и ничего больше, с одной стороны, очень обнадеживает, а с другой, признаться, разочаровывает. Майк ложится на нее, и какое-то время они оба не шевелятся, но через минуту он задает вопрос:

— Я твой первый парень?

— Ты не мой парень, — игриво отвечает Анна и дважды хлопает его по заду. Но говорит она, похоже, вполне серьезно. — У меня не может быть парня.

— Почему?

— Потому что я Анна.

— И что это значит?

Неужели это действительно происходит? Из того, что Анна знает по рассказам других, для себя она давно сделала вывод, что обсуждение с молодым человеком взаимоотношений — это что-то такое же для нее невероятное, как, скажем, поездка на сафари или участие в чемпионате по боулингу, что-то такое, чем занимаются другие люди, но что вряд ли когда-нибудь коснется ее. То, что в эту секунду именно она ведет такой разговор, облегчения не приносит. Во всяком случае, это не доказывает ничего такого, что Анне хотелось бы считать доказанным. Все кажется каким-то ненастоящим, и в ней вновь пробуждается ощущение, что они — актеры, исполняющие свои роли.

— И как же мне представлять тебя людям? — спрашивает Майк.

— Как Анну, — отвечает она.

Фиг звонит во вторник днем.

— Я только что говорила по телефону с агентом из бюро путешествий, — сообщает она. — Мне нужно перезвонить ей до пяти. Ты же едешь, да?

На часах — без двадцати пять.

— Напомни мне, в какой день вылет?

— Анна, какая разница? У тебя что, какие-то дела появились?

Анна просто не может рассказать Фиг про Майка и потому уверена: ни к чему хорошему это не приведет.

— А вдруг у меня контрольная будет? — отвечает она вопросом на вопрос.

— Ладно, мы летим в третью субботу октября. Билет стоит чуть дороже трехсот долларов.

Анна вздыхает. Сейчас, когда она влезла в долги, деньги начинают казаться чем-то эфемерным. Какая разница, сколько ты должна — одиннадцать тысяч или одиннадцать тысяч триста долларов?

— Договорились, — бросает она в трубку.

Третья суббота октября — день рождения Майка. Ему исполняется двадцать два.

— Я же тебе рассказывал. Помнишь, когда мы обсуждали поездку к моей маме?

Он прав. После его слов Анна сразу же отчетливо вспомнила тот разговор. Она говорит:

— По крайней мере, это не круглая дата, тебе же не двадцать лет исполняется.

— Приятно слышать, что тебя это так беспокоит.

Впервые Майк недоволен ею, но его обида кажется какой-то детской. Она встает с кровати, застланной пуховым одеялом, на котором они лежали одетые (собирались ужинать), берет резинку из блюда на комоде с зеркалом и завязывает волосы в хвостик; это повод отойти от него.

— Если вспомнить, что ты рассказывала о своей двоюродной сестре, — заявляет Майк, — можно сделать вывод, что ты ее не особенно любишь. По твоим словам выходит, что она ужасный человек.

— Так и есть, — соглашается Анна и добавляет: — Но еще она классная.

По взгляду Майка она понимает, что ему в это с трудом верится.

— Однажды, когда мы были маленькими, кто-то подарил родителям Фиг на Рождество шоколадные конфеты, трюфели, а мы с Фиг их свистнули и съели всю коробку в ее комнате, — начинает вспоминать Анна. — Потом, когда до нас дошло, что конфеты были с ликером, Фиг убедила меня, что мы обе опьянели. Она и сама в это поверила. Она начала, шатаясь, бродить по комнате, кататься по полу — мы тогда понятия не имели, как ведут себя пьяные. Я тоже начала беситься, и это было так весело! С Фиг никогда не бывает скучно. Она и сама не умеет скучать!

На Майка эта история, похоже, не произвела впечатления.

— А еще она как-то раз пыталась свести меня с одним парнем из Бостонского университета, она там училась.

— Лучше не рассказывай.

— Это было в начале прошлого года. Их студенческая община устраивала какой-то праздник, и Фиг договорилась, чтобы я тоже туда пошла с другом ее бойфренда. Наверное, он думал, что я такая же красавица, как и Фиг, поскольку мы с ней двоюродные сестры. Она меня предупредила, что если я напьюсь и не ляпну ничего лишнего, то он обязательно начнет приставать ко мне, но идти с ним в его комнату стоит только в том случае, если я буду готова заняться сексом. И он действительно начал лапать меня в автобусе, но я не смогла заставить себя пойти с ним. — Анна никак не может вспомнить, как звали того парня. Он был игроком в лакросс, но Анне больше всего запомнилось, что его шея была туго перевязана бусами (веревочка с коричневыми деревянными шариками) и через пять лет после окончания университета он собирался заколачивать по сто штук (это его выражение). — В общем, вечер получился паршивый. Но дело не в этом. Цветы мне купила Фиг, — говорит Анна. — Она знала, что тот парень до этого не додумается, и купила мне букетик из ирисов и перекати-поле. Фиг не такая уж плохая.

Майк качает головой.

— Во-первых, на самом деле ты очень красивая, — говорит он. — И знаешь, еще что? Ты сама себе худший враг.

Майк раньше ходил в католическую школу для мальчиков, поэтому Анне кажется, что ему должно быть особенно интересно учиться в таком прогрессивном университете, как Тафтс. Он состоит в «Партии зеленых» и не ест виноград, потому что его собирают мигрирующие работники. Анна спрашивает:

— В чем же виноваты наемные рабочие?

И Майк дает очень подробный ответ, что ее удивляет: она-то как раз спрашивала в расчете на то, что ему будет не под силу вразумительно объяснить свою позицию. Впрочем, она не может решить, хуже это или лучше, что его идеализм основывается на фактах. Просто все это кажется немного глупым. Когда Анна росла в семье (до развода родителей), самый главный принцип, которого она придерживалась, заключался в том, чтобы не мутить воду. Поэтому люди, способные вот так, на словах, определить себя и свои принципы, кажутся ей неискренними. Они как будто играют в игру, хотя сами этого не понимают.

Среди самых близких подруг Майка есть лесбиянка (ее зовут Сьюзен), и это, похоже, доставляет ему огромное удовольствие. У нее сзади на шее вытатуирован красивый черный крест. Когда они однажды вечером отправляются с ней в бар, Анна замечает, с каким упоением он рассказывает Сьюзен о своей случайной встрече с одной из ее бывших партнерш.

Но потом Анна и Майк (из-за поездки Анны в Лос-Анджелес на неделю раньше, чем планировалось) отправляются на автобусе в Вустер, где живет его мать, и оказывается, что она тоже лесбиянка. Так что нет, тогда вечером в баре, когда Майк разговаривал со Сьюзен, Анна ошиблась, определив в его поведении намек на то, что ему очень жаль, что та лесбиянка.

Мать Майка живет в небольшом ухоженном доме в колониальном стиле с обшитыми белым алюминием стенами, в котором есть две спальни. Майк, его мать и Анна ужинают на задней веранде. Когда Анна, обращаясь к матери Майка, называет ее миссис Козловски, та просит:

— Брось ты эти глупости, Анна. Называй меня Сэнди.

Мать Майка работает бухгалтером, она развелась с его отцом, когда Майку было четыре года. Она, как и Майк, небольшого роста и подтянута, ее седые волосы обрезаны на уровне подбородка, а разговаривает она с легким массачусетским акцентом. На ней клетчатая рубашка на пуговицах без рукавов, джинсы и дешевые открытые кожаные туфли на невысоком широком каблуке. С ней живет апатичный бульдог по кличке Ньюти, названный так в честь Ньюта Гинрича[15].

— Вы дали такое имя собаке в знак почтения или, наоборот, неуважения? — спрашивает Анна, на что мать Майка говорит:

— К кому — к человеку или к собаке?

Ее уклончивый ответ, нежелание поделиться информацией о себе и то, что она пока воздерживается от какой-либо оценки самой Анны (или делает вид, что воздерживается), вынуждают Анну сделать вывод, что миссис Козловски считает ее девушкой при деньгах. Нельзя сказать, что это (несмотря на нынешнее не очень благополучное в финансовом отношении положение) абсолютно не соответствует действительности.

Майк, не стесняясь, часто прикасается к Анне на глазах у матери, и, когда они закончили ужинать и пересели на скамейку, он пристраивается рядом с Анной и обнимает ее за плечи. Поднимаясь, чтобы убрать со стола (помощь Анны не принимается), он берет левую руку Анны и целует ее. На десерт они едят мороженое.

— Анна, тебе с мятной стружкой или с пекановым маслом? — спрашивает Майк, выходя из кухни с ведерками в руках.

Услышав, что Анна отвечает: «А можно и того, и того?», мать Майка одобрительно восклицает:

— Ну молодец!

Она разрешает Майку и Анне спать в одной комнате, в той кровати, в которой он спал, когда еще был ребенком, хотя Анна рассчитывала, что ее уложат спать на кушетке в гостиной. Глубоко ночью (они оба лежат в майках) Майк предлагает:

— Давай снимем одежду, я хочу чувствовать твою кожу.

— А как же твоя мама? — спрашивает Анна.

— Она спит как убитая.

Скоро, само собой, они начинают целоваться и обниматься, он оказывается сверху.

— Ты уверен, что она не услышит? — шепчет Анна.

— Сколько можно! — шепотом изображает крик Майк. — Дайте поспать!

Когда Майк показывает презерватив, она кивает (удивительно, что до этого дошло только сейчас), и потом он входит в нее. Непосредственный момент проникновения самый болезненный, и Анне вспоминается, как Фиг, когда еще учились в старшей школе, поучала: «Нужно просто сжать зубы и перетерпеть». После первой секунды, когда происходит сам процесс, она не чувствует ни той боли, ни того удовольствия, которые ожидалась ею. Его толчки рождают только ощущение влажного трения, и Анна думает: «И ради этого люди по субботам собираются в барах, женятся, совершают преступления и развязывают войны? Неужели всего лишь ради этого? Если это правда, то все люди, и она в том числе, странные и какие-то милые, что ли…» Она понимает, что каждый раз, когда мужчина и женщина оказываются вместе в постели, прелюдия может отличаться, но ощущения-то наверняка практически одни и те же! Первый раз с тех пор, как почти полтора года назад она встретила Генри, Анна начинает задумываться, что, возможно, не в нем заключены ответы на все ее вопросы и решение всех ее проблем. Вполне может быть, что все они заключены в Майке.

Прижавшись к ней, Майк спрашивает:

— Ну что, нравится тебе секс, Анна?

Что тут скажешь? Она лишь сжимает его руку.

Он шепчет:

— С каждым разом тебе будет приятнее и приятнее.

В эту секунду у нее из глаз едва не потекли слезы, и все потому, что он с такой уверенностью говорит об их будущем. Неужели у него нет никаких сомнений по поводу отношений с Анной?

— А теперь я займусь тобой, — ласково произносит Майк и начинает работать указательным и средним пальцами. Она судорожно выгибается (это, естественно, не то занятие, которое у всех пар проходит одинаково) и, испытав оргазм, тихонько всхлипывает, а он шепчет ей в самое ухо:

— Какая же ты красивая! Как мне повезло, что сейчас рядом со мной такая красивая, такая замечательная обнаженная женщина!

За день до вылета Анны в Лос-Анджелес подруга Майка Сьюзен устраивает праздничный вечер в честь его дня рождения. Сьюзен живет с двумя другими женщинами не в университетском общежитии. Они на бумажных тарелочках подают клецки и приносят вино, разлитое в пластиковые стаканчики, все (кроме Анны и — очевидно, в знак солидарности с ней — Майка) курят марихуану. Анна принесла купленный в магазине пирог и распечатанный на своем компьютере заказ на ужин в любом ресторане на выбор Майка. Ей самой этот подарок кажется плохим (такое мог бы преподнести своей девушке лишенный воображения молодой человек, который не позаботился о подарке заранее), но когда она, перед тем как поехать на вечеринку, вручила его Майку, он обнял ее и искренне произнес:

— Спасибо, милая.

Для Анны услышать обращение «милая» сродни тому, что касается, например, сафари или чемпионатов по боулингу; она никогда не предполагала, что кто-либо будет так ее называть.

На вечеринке Анна не пьет, но вот Майк допивает уже шестую или седьмую бутылку пива. Вернувшись к себе в общежитие, она вслед за ним ложится в постель спиной к нему, тушит свет и замирает. Перегнувшись через нее, Майк берет край одеяла и укрывает ее плечи.

— Спасибо, — шепчет она.

— Надеюсь, что ты ощущаешь тепло и любовь, — говорит Майк и, немного помолчав, добавляет: — Потому что я тебя люблю.

Сейчас два часа ночи, в комнате совершенно темно. Анна знала, что такой момент рано или поздно наступит, но не была уверена, хочет ли она услышать это. Во всяком случае, она никак не ожидала, что это случится сейчас. Прошло полминуты, прежде чем Анна решается нарушить молчание.

— Почему ты так думаешь? — спрашивает она.

Она чувствует, что Майк улыбается.

— Я прошел один тест в Интернете, — отвечает он и заключает Анну в объятия, зарываясь носом в ее волосы.

Ответное признание не кажется Анне чем-то невозможным, но желания произнести это вслух и немедленно нет, так что еще какое-то время она продолжает молчать. Может, он заснул? Майк лежит, грудью прижавшись к спине Анны. Ее глаза открыты. Минут через пятнадцать тихим, но отнюдь не сонным голосом Майк спрашивает:

— А ты меня любишь?

Причина, которая мешает Анне ответить, заключается в том, что ей трудно подобрать слова, которые бы точно передали ее мысли. После довольно продолжительной паузы (ей кажется, что грубо будет не ответить, к тому же появилось ощущение, будто ее приперли к стенке) Анна мягко произносит:

— Еще нет и двух месяцев, как мы вместе. Это не такой уж большой срок.

Майк отстраняется от нее и переворачивается на спину.

— Сделай одолжение, — говорит он, — проверь, пожалуйста, календарь своих эмоций и скажи мне, какого распорядка нужно придерживаться. Может, стоит пожертвовать парой свиданий? — Анна еще никогда не слышала, чтобы он говорил с таким сарказмом.

— Майк, может быть, я и люблю тебя, — отвечает она.

— Может быть?

Анна снова молчит, но потом решается продолжить разговор.

— Если я скажу, что люблю тебя, только потому, что ты заставляешь меня это сделать, разве в этом будет какой-то смысл?

Майк резко поворачивается еще на девяносто градусов, так что теперь они лежат спиной друг к другу.

— Спасибо за такой прекрасный день рождения, — говорит он, и Анна начинает плакать.

Едва заслышав ее всхлипывания, он снова поворачивается к ней (значит, мужчин все-таки трогают женские слезы!) и спрашивает:

— Что нужно изменить, чтобы наши отношения стали лучше? Я не хочу сказать, что сейчас они плохие, но ты, судя по всему, не хочешь, чтобы это было официально. Помнишь «ты не мой парень»? Что это было? Я тебя смущаю?

— Конечно нет, — шепчет Анна, хотя иногда она действительно смущается. Она бы хотела, чтобы он не произносил слово «подлинный» как торговец подержанными машинами «по-о-одлинный», чтобы он ел виноград или хотя бы перестал постоянно объяснять, почему он его не ест. Ей не хотелось бы задумываться о том, что, если она представит Майка своей семье, его, вероятно, сочтут некрасивым. Анна понимает, что эти чувства ей никогда не выразить словами, но нужно ли притворяться перед самой собой, что она совершенно не испытывает их?

— Я просто еще привыкаю, — говорит она.

— Знаешь что? — вспыхивает Майк. — Привыкать ты можешь и без меня. Сегодня я не могу здесь оставаться.

— Но сейчас половина третьего ночи!

— Меня всего колотит, но я не хочу выяснять с тобой отношения.

— Я же завтра в Лос-Анджелес улетаю, — напоминает она. — Не уходи.

— И потом… — Майк на мгновение умолкает. — По субботам ветеринарная библиотека работает с десяти.

— Это ты к чему?

— Первый раз, когда мы встретились, ты сказала, что завтра тебе нужно идти к восьми на работу.

— Майк, мы же были едва знакомы. Я тогда не знала, как себя вести.

— А знаешь, ты права, — задумчиво произносит он. — Зачем мне тебя уговаривать?

С рюкзаком и спортивной сумкой Анна на электричке едет к Фиг. Они договорились, что до аэропорта Анна заедет, чтобы помочь Фиг выбрать одежду, которую нужно будет взять с собой. Для Анны ссора с Майком — это как тарелка с супом, которую нужно пронести по длинному коридору; думать о размолвке — все равно что трясти тарелку. Лучше просто продвигаться вперед, не задумываясь ни на минуту. Анна застает Фиг в тот момент (дверь в ее спальню открыта), когда она в одних черных трусиках «танга» стоит перед раскрытым гардеробом. Анна невольно подносит руку к глазам, а Фиг бросает ей:

— Не будь ханжой. Я не буду похожа на студентку, если надену лифчик на бретельках?

— Но ты же и есть студентка!

Двухместная кровать Фиг не убрана и завалена разнообразной одеждой, поэтому Анна садится на пол, прислонившись спиной к стене.

— Я не хочу, чтобы из-за меня Филипп Лейк чувствовал себя как на пивной вечеринке студентов. Мне нужно выглядеть потрясающе.

— У тебя классные черные ботинки, — напоминает Анна. — Где они?

— Это ботинки Минди. А что, неплохая идея! Эй, Минди… — Фиг в одних трусиках выходит из спальни в коридор.

Когда она возвращается, Анна спрашивает:

— А как ты определишь, оставаться ли тебе на ночь у Филиппа Лейка или вернуться ко мне в гостиницу?

— Там видно будет.

— Может, поступить так: сегодня в любом случае остаться в гостинице, а уже потом решить, стоит ли ехать к нему завтра вечером.

Фиг продевает ноги в черную замшевую юбку и, натянув ее на бедра, застегивает молнию. Она подходит к большому зеркалу на стене и внимательно осматривает себя.

— А может, наденем на меня ошейник? — раздраженно говорит она. — Ты пристегнешь поводок и, когда я начну уж слишком заигрываться, дернешь.

— Фиг, ты сама пригласила меня лететь с тобой.

— Но я не просила быть мне нянькой.

«Вообще-то, просила», — думает Анна, но вслух не произносит ни слова.

Фиг снимает юбку и швыряет ее на кровать. Она смотрит на Анну и, когда их глаза встречаются, спрашивает:

— Ты что, на мои груди смотришь?

Лицо Анны заливается краской.

— Конечно нет! — восклицает она. Вообще-то, наблюдая за Фиг, она подумала, что первый раз в жизни, наверное, понимает, почему мужчин так привлекает женская грудь. Раньше грудь всегда казалась ей лишь неудобной анатомической особенностью женского тела, которая еще к тому же чудно выглядит (собственный бюст для нее не был исключением), но грудь двоюродной сестры смотрится по-другому. Она небольшая и упругая на вид, смуглость кожи (Фиг загорает на солнце летом и ходит в солярий в остальное время года) подчеркивается еще более темными сосками. Иногда, когда Майк целует ее грудь, Анна затрудняется сказать, кому из них это доставляет больше удовольствия. Наверное, она Майку, хотя не совсем понятно, как именно. Но на грудь Фиг смотреть приятно, и то, что она ее не прячет, воспринимается как приглашение.

— Так какие конкретно у нас планы? — Анна вопросительно смотрит на сестру. — Он заберет нас в аэропорту?

— Господи, нет, — вздыхает Фиг. — Я думала, что мы возьмем такси. Честно говоря, Филипп вообще не знает, что ты приедешь со мной. — Фиг брызгает из флакончика с духами на запястья и трет ими за ушами. Она больше не смотрит на Анну и поэтому не видит несколько растерянное выражение ее лица. Ну разумеется, Филипп Лейк не знает о приезде Анны, она предположила обратное только потому, что серьезно не задумывалась об этом. Раньше их путешествие казалось Анне чем-то более значительным, заслуживающим того, чтобы об этом переживать, но в последнее время ее мысли переключились на другое. Она сейчас даже не может точно вспомнить, во сколько их вылет (то ли в час двадцать, то ли в час сорок), поэтому расстегивает змейку на рюкзаке и запускает руку внутрь, чтобы достать билет на самолет. Когда Анна, нащупав билет, достает его, она видит, что к нему приклеен желтый ярлычок. На нем голубыми чернилами почерком Майка написано: «Анна прекрасна!»

По меньшей мере минуту она изумленно смотрит на этот клочок бумаги, который сжимает между большим и указательным пальцами, не понимая, когда он это написал, до их ссоры или после. Но, так или иначе, какая же она дура! Зачем ей лететь в этот Лос-Анджелес? Зачем, как сказала бы Эллисон, заниматься тем, из-за чего она страдает? Почему она сейчас находится здесь, с Фиг, если никто не отнимал у нее право выбора?

Она резко встает и говорит:

— Фиг, я не полечу с тобой.

— Что за глупости?

— У тебя все будет хорошо. Если ты считаешь, что Филипп Лейк прекрасный человек, я уверена, что твоя интуиция тебя не подводит. Я там не нужна.

— Ты обиделась, что я не предупредила его, что прилечу с тобой? Если это для тебя так важно, я могу позвонить ему…

— Дело в другом, — перебивает ее Анна. — Мне еще надо кое с чем разобраться здесь. Все равно с самого начала было ясно, что это плохая идея. — Она уже натянула на плечи рюкзак и взяла в руки сумку. Фиг смотрит на нее с удивлением и смятением. Возможно, она впервые начинает понимать, что жизнь Анны имеет свои темные коридоры и тайные двери. — Но у тебя действительно красивая грудь, — добавляет Анна. — Я уверена, Филиппу Лейку она понравится.

— Да что с тобой? — бросает Фиг, но Анна уже идет по коридору и машет на прощание свободной рукой.

— Когда вернешься, расскажешь, как все прошло, — говорит она.

— У тебя, похоже, точно не все в порядке с головой, — заявляет Фиг. — Надеюсь, ты не думаешь, что я верну тебе деньги за билет.

Анна садится на скамейку на остановке электрички, в ее руке квадратик желтой бумаги. Из окна Фиг ее можно легко заметить, но Фиг не спускается к ней. Вдалеке уже показался поезд, и в эту секунду Анна понимает, что она не в состоянии ждать так долго, она не выдержит пересадки на другую линию и похода от остановки на Девис-сквер к общежитию. Она знает наверняка, что Майк сегодня работает до полудня, поэтому ей нужно поймать такси и ехать прямиком к отделу финансовой помощи. Но ведь, скорее всего, записка была написана до ссоры, и, может, теперь все переменилось?

Рядом с путями стоит телефонная будка. Анна опускает в автомат монетку и набирает номер. В трубке раздается ровный голос Майка:

— Отдел финансовой помощи студентам. Слушаю вас.

Она уже готова вот-вот зареветь, но все-таки говорит:

— Это я.

Он отвечает не сразу, и этой паузы хватает, чтобы у нее в душе зародился страх. Пока он не ответил, Анна успевает подумать, что, если он рад ее слышать (если не рад, она этого не перенесет), она скажет, что тоже любит его, скажет прямо сейчас, по телефону.

Ей слышно, как Майк нервно сглотнул.

— Привет, милая, — говорит он.