Музыка льда. Осколки

Чувств собственных не ведая тогда, одни мы оставались в те мгновенья…

Осеннее солнце еще только планирует вступать в свои права. Первые лучи едва окрашивают горизонт, намечая настроение нового дня. В темной спальне очертания людей и предметов не до конца верные. И все же день уже начался. Длинный и полный движения.

В 6 утра обнаженный молодой мужчина рассматривает на экране хрупкую девушку… И это просто работа. Дуга позвоночника в охвате крепких мышц спины чуть подрагивает, так как хореограф проживает вместе со спортсменкой прокат, и мозг привычно отдает команды телу, видя знакомое движение. Зеркальный механизм в действии. Как зевать, как улыбаться, так у всех, связанных со спортом, включаться в каждое знакомое движение, чтобы не понять, а прочувствовать его вместе с тем, кто движется.

Виктория перекатывается на кровати, откидывая с лица растрепавшиеся пряди волос, и прикасается губами к самому выступающему позвонку на пояснице, медленно и со вкусом продвигаясь вверх. До лопатки, дальше выше – на ключицу. Кладет подбородок на плечо молодому человеку и вынимает один наушник, вставляя его себе в ухо. Безмолвное движение на экране синхронизируется со звуками нежнейшего вальса Евгения Доги.

Так они, молча, обнявшись, она у него за спиной, держа его за талию и чувствуя его ладони на замке своих рук, продолжают смотреть последние полторы минуты проката. Музыка красивая. Нежная. Непростая. История любви, предательства, обиды и ошибок.

– Скольжение у нее стало и правда лучше, в произвольной тоже видно – задумчиво говорит Домбровская, озвучивая мнение многих специалистов фигурного катания, отметивших прогресс Милы именно в этом компоненте.

Илья молча кивает, не отрываясь от экрана. Ему не нравится последнее вращение. Ни то как оно сделано, ни то, как оно задумано. Но в целом это единственное, о чем можно сказать – “неудачно”. Иностранные специалисты постарались на славу, учитывая, что музыка для них незнакомая. Любопытно, Милка объясняла суть? Если – да, то она молодец.

– На льду я хотя бы могу думать о работе, когда на тебе, как на капусте. Но вид голой начальницы совершенно не способствует трудовому процессу, знаешь ли!

Он откидывается назад и заваливает женщину на кровать.

Утро, начавшееся смехом, по определению прекрасно, а уж продолжающееся таким томным и голодным поцелуем – и подавно. “Ты меня соблазняешь…” шепчет ей в ухо молодой человек: “Теперь моя очередь!”

Губы ниже, туда, где подрагивает мягкая кожа живота, бледнеет тонкий шрам на бедре… еще ниже, глубже, пока не слышит ее тихий стон, ему кажется, что она даже стонать от страсти умеет шепотом, чтобы ни одно лишнее ухо не услышало.

Губы ее чуть влажные от частого дыхания под его губами. И дальше первобытно и прекрасно до боли. Вечный ритм начала жизни. “Держи меня крепче”,– шепчет она в полузабытьи между всхлипами и вздохами, когда он вжимается пальцами в ее ягодицы. И он держит. Крепко, как только может.

****

На груди остались царапинки от щетины, на подвздошной косточке засос, во всем теле расслабленность такая, что, кажется, даже немного больно и ни одна мышца не держит.

Виктория Робертовна не была монашкой, ни по духу, ни по поведению. Спорт вообще учит с уважением относиться к потребностям тела. Тело должно хорошо спать, полноценно питаться, о теле надо заботиться, чтоб оно оставалось послушным в работе. И страстям тоже надо давать выход, реализуя гормональные потребности, когда приходит их срок.

И все же секс – это только секс. Удобно, когда он есть, и неважно, если его нет. Тем более сейчас, когда женский потенциал практически сходит на нет. Она реализовалась в своем, исконно женском, предназначении. Родила, вырастила и уже почти отпустила в большую жизнь ребенка. Секс и вовсе потерял свою насущную значимость. Как-то же она жила без него последние почти два десятка лет, не считая коротких заплывов в различных мутных водах. Прожила бы и сейчас.

Но вот отказаться от всепоглощающей нежности после было невозможно. И это не заканчивалось. К этому прирастала душа. А значит вся она прирастала к молодому мужчине. Очень молодому. Сильно моложе, чем позволительно и обоснованно сохранять так близко в своей жизни. Правильно было бы расстаться сейчас, на пике, чтобы сохранить благодарность этим двум годам, которые он был рядом. Но сил на это болезненное решение, тем более его реализацию, попросту не было.

Кружа плавной спиралью эту мысль, Виктория приняла душ, оделась, накрасилась. Нет, кофе уже по дороге на работу. Не успевают.

– Илюш, я сегодня с вами до 9, потом у меня встреча с Ахмедовым. Буду сдаваться. В обед я на месте, на второй лёд тоже постараюсь прийти. И ещё сегодня хорошо бы с Милой встретиться. Так что в основном управляйтесь своим умом и силами. И, да, будь другом, свяжись с Максом, скажи, что нам надо по шоу встретиться, в конце концов там и его постановки. Край уже.

Ландау мысленно зафиксировал поручения, что-то тут же поставил в напоминалки, зная, что по дороге Вика, включившая режим “босс”, ещё накидает задач.

– Что планируешь сказать Леоновой?

Это был скорее общий вопрос, но ответ удивил и даже разозлил.

– Буду извиняться, Илюх, – тихо сказала Домбровская.

– Класс!

Это был сарказм. Густой, настоянный на огорчении и обиде за нее. И, что уж там, за себя Илье тоже было обидно. Как ни крути, а это он видел боль, причиненную тогда еще просто коллеге и руководителю, но всегда женщине, заслуживающей самого бережного отношения, девчонкой, которую она вырастила с сопливого возраста. А та даже не потрудилась прийти и проститься лично, глядя в глаза.

****

Начало постолимпийского сезона Илья запомнит в первую очередь безразличным стуком телефона о поверхность рабочего стола на катке и таким же безразличным голосом Домбровской:

– Всем доброго дня. Начинаем работать.

В тот день никто не спросил у нее, почему пришлось срочно ехать в федерацию, о чем там говорили и чем так нехороши были разговоры, что женщина, которая какой только боли не переживала и выходила из нее, став еще сильнее, вдруг приходит на вечернюю тренировку гладко причесанной, с красными глазами и осипшим безразличным голосом.

И так все плохо. Не до разговоров.

****

– Илюшенька, не сейчас. Если захочешь, объясню вечером. Пока текущее…

Полчаса, которые занимала дорога на работу прошли в раздаче ЦУ, комментариях того, что уже было сделано, планах на будущее. Это был просто еще один день. Почти обычный. И только в конце, перед самым уходом, старший тренер, посмотрев на свою команду, сказала: “Еще нам нужен специалист по расстройству пищевого поведения. Психиатр. Или, может, психотерапевт. Быстро нужен. В идеале завтра. И лучше не из нашей системы. И не трепло”.

****

Год до первой олимпиады.Год до первой большой победы. До изветности, широкой, всеохватной, выматывающей, тоже год. Милка еще только подбирается к своей первой высоте. Аля. Аля уже давно хочет с нее спрыгнуть. Собственно то, что она делает и есть падение вниз. Летит, чтоб разбиться.

Маленькая женщина, Алькина мама, которая так нравилась когда-то тренеру Домбровской своей цельностью и устремленностью, готовностью помогать дочери в достижении спортивных успехов, сейчас смотрит в зеленые глаза Вики обиженно и зло:

– Виктория Робертовна, вы хотите сказать, что моя дочь психически больная? Ведь вы сами говорили, что вес для нее – критическое место! Разве она только для себя держит эту диету? Нет, скажите мне, если вам этого всего не надо, мы найдем тренера, который умеет работать на результат!

“Светлана, боже, как же у нее отчество? Ладно, неважно уже. И так все ясно!”– Домбровская внутренне машет рукой. В конце концов эта женщина – мать Али, девочка – ее ребенок. Ей виднее. Да и что правда, то правда: вес Альке набирать нельзя. Не остается у нее прыжков, когда прибывают даже не килограммы, а граммы. Кто бы мог знать еще год назад, как они будут этот вес держать зубами, руками, истериками и насилием над ребенком. Всего год назад Алька могла даже выпить бутылку газировки в выходной, а на следующий день прийти и прыгать все, что запланировано. Как много улеглось в один год боли и страха о возможном крахе мечты.

– Я вас прошу только об одном, следите, чтобы она ела хоть что-то, кроме этих добавок. Иначе прыгать ей будет просто не на чем. Для тренировки нужна энергия. Тело и так подвергается огромной нагрузке.

– Я не могу следить за ребенком, которого со всеми этими сборами и выездами на этапы почти не вижу. Дайте мне возможность ездить с вами,– это, конечно, выход, но сердце чуяло, что все может быть не так просто. Тренеры не зря не любят родителей, которым слишком нравится участвовать процессе тренировок. Редко это добром заканчивается.

Виктория тяжело вздыхает:

– Хорошо, я включу вас в ее группу. Только следите за ней, ради бога!

****

Аля смогла. Стала первой ласточкой школы Домбровской. Не прошло и десятка лет с той олимпиады, а теперь кажется, что Вика, Миша и Илья всегда стояли на вершине горы под названием “Женское фигурное катание” и взирали вниз на пасущие стада желающих попасть под их пристальное внимание овечек, мечтающих о лаврах чемпионов.

Раду родители притащили аж из Хабаровска. Цыганская кровь плескалась в темных глазах и алела на юных щеках. Послушный и красивый инструмент. Как и Алина мама, папа Рады верил, что у него чемпионка. Главное – подходящий возраст. Это много. Это важно. Если повезет, они не слишком захватят пубертат, изменения в теле. Всю ту боль, которой не смогли избежать с Алей. То, из-за чего пришлось положить саму Альку Извицкую под дамоклов меч и пришибить ей здоровье по полной.

Через несколько лет олимпийский лед увидит неподражаемую юную баядерку, лирическую, балетную, влюбленную и восхитительную, горячую, страстную Эсмеральду. Типаж зашел, образ наделся. Рада прыгала на пьедестале, взлетев туда для публики стремительно и почти из ниоткуда. Рада пришла. Аля ушла. Аля ее не простила. Аля ей не простила Милку. Милка не простила потом Раду. Длинная цепь непрощений. Рада, наверное, тоже кого-то не простила, но выяснять это Домбровская не будет. Расстались мирно.

Аля в конце концов была права. Что бы Вика ни говорила журналистам, как бы ни объясняла, внутри она знала всегда, что уходящие от нее дети по-своему правы. Их работа – это рутина и боль, боль и рутина. Каждый божий день. И каждый раз, когда кажется, что ты сделал все и даже больше, наступает новый день, когда тебе говорят, что и этого недостаточно. О такое ломаются даже взрослые. А дети, ее девочки, маленькие и худенькие, держат этот бой с бесконечным “ВЫШЕ, БЫСТРЕЕ, СИЛЬНЕЕ”.

Пока верят ей. И их предавать она не могла. Они ее могли, хотя каждый раз это было очень страшно и больно. Но они вкладывались самым бесценным в свои и ее победы: детством, наивностью, невозвратным. Именно поэтому Домбровская никогда не давала им обещаний, за которыми бы не стояла ее уверенность в том, что они выполнимы. Именно поэтому каждый раз, когда понимала, что сделанный сверх человеческих сил еще один шаг к победе удался, она сглатывала слезы, накатывающие от радости за исполнение их мечты. Именно поэтому крыла их трехэтажной площадной бранью, когда видела, что они не хотят бороться со своим “не могу”. И только одного она никогда не делала – не била. Она отлично знала, что боли в их жизни столько, что этот удар уже ничего не решит. Никакой высокой морали. Это всего лишь неэффективно.

Уход Милы для Вики тоже был частью правоты этой девочки, а вот ложь, уверения, что все пройдено, забыто и всегда вместе – это было жестоко и нечестно. И за это нельзя было простить. И все же Мила – ее ребенок. Если Милка так уходит, стало быть что-то она Леоновой не объяснила про правила их жизни. Правила фигурного катания, не те, которые написаны на бумаге, а те, которые в узком пространстве всех со всеми перепутанных самыми разными связями, неотъемлемы. И за это она готова извиниться. Но только за это. Педагог должен делать свою работу полностью и следить за результатом. Не усвоили ученики – повтори, пока есть возможность. С Леоновой у нее возможность появилась. Это в “плюс”.

****

Карен Магометович Ахмедов прожил интересную молодость, адреналиновые зрелые годы и за всю жизнь научился лавировать в потоках и ловить рыбу в мутной воде политической жизни столицы. Если его правильно попросить, то он всегда находил мудрые административные решения и изыскивал ресурсы на нужное дело. Сейчас Виктория Робертовна Домбровкая была именно таким прекрасным ресурсом для решения очень важного вопроса, о поиске этого решения с ним консультировались люди куда как более значимые, чем сам Карен Магометович. Это было и лестно, и обязывало.

К тренеру Домбровской господин Ахмедов относился бережно, что к той курице, которая несет золотые яйца. Во-первых, как ни крути, он был восточным мужчиной, а во-вторых, весьма разумным руководителем. Но собственно женщины в том смысле, в котором мужчины говорят именно о женщинах, он в Виктории Робертовне не видел и видеть не мог. Долгая жизнь и воспитание привили ему убежденность, что правильная женщина должна направлять свой ум на то, чтобы быть вовремя прелесть какой дурочкой, мягкой и уступчивой, умеющей извлечь бонусы из этого своего слабого и нежного пола. А светловолосая мать малолетних дракончиков, разрывающих на каждом новом старте соперников в лоскуты, меньше всего подходила под этот типаж прекрасной дамы.Эта огнедышащая стерва сожрет, не подавится, а потом, облизнувшись, пойдет дальше. Разве это дама? Это кошмар любого приличного мужчины.

И все же он ее очень уважал, ценил, а значит хотел, чтобы она точно поняла его пожелания и постаралась их выполнить максимально успешно. Ради самой же себя.

– Виктория Робертовна, я надеюсь вы следите за ситуацией, которая развернулась вокруг нашей страны в поле спорта? И понимаете, насколько нам всем важно оставаться патриотами в этот момент полностью, до мозга костей?

Вика внимательно следила за вязью слов, которые произносил Карен Магометович. Склонив голову, как она это делает во время просмотра выступлений своих учениц, проникалась тем смыслом, что таился за словесным узором и лишь слегка кивнула на вводную часть, побуждая перейти большого начальника к сути.

– Я надеюсь, что вы, тренер юных спортсменов, отдаете себе отчет, насколько важно донести до них правильный ход мыслей и поведение в сложившейся ситуации.

– Ну, послушайте, Карен Магометович, нареканий на моих ребят никогда не было в этой части,– аккуратно подтолкнула его к углублению в суть Домбровская.

– Безусловно. И это весьма радостно для меня как для вашего, пусть и не непосредственного, но все же руководителя. Однако нужно понимать, что бывшие наши подопечные, даже возвращаясь к нам, зачастую теряют часть опор и основ, которые мы в них закладываем. Хотелось бы, чтобы в этот непростой для Людмилы момент вы были рядом не только как ее вновь обретенный тренер, но и как тот человек, который напомнит ей, какие душевные связи у нее есть с родиной.

В целом текст был предельно ясен: следи за тем, что девчонка будет молоть языком,– но Виктория решила уточнить:

– Карен Магометович, вы хотите, чтобы я провела политпросвещение Милы после того, как она два года пребывала за рубежами родины под крылом иностранного специалиста? Или я недопонимаю, что от меня требуется?

Домбровская была готова напомнить еще и факт того, что сама она мать иностранной гражданки, прожившая многие годы за пределами России. И уже потому считать Викторию Робертовну хорошим политпросветителем – дело опасное. Однако, выяснилось, что вопрос не в части политики, хотя и в ней тоже. Колечко у начальства сжималось по более приземленным поводам.

Ахмедов мягко улыбнулся:

-Ну что вы, Виктория Робертовна, я скорее хочу, чтобы вы ненавязчиво вернули Людмилу в те года, когда она была рядом с вами счастлива. Прогуляйтесь по тем местам, где были вместе. Просто напомните ей те времена и подарите то ощущение радости, которое было у нее тогда.

Вика приподняла удивленно бровь:

– Карен Магометович, вы сейчас говорите так, словно Мила была моей девушкой, которой нужно напомнить о былой любви. Но у нас совсем другие отношения, она спортсменка, а я ее тренер, а “места, где мы были вместе” и, возможно, даже счастливы, это лед, спортзал и танцкласс. Мне организовать ей экскурсию по “Сапфировому”?

Ахмедов внимательно посмотрел на тренершу, прикидывая, правду ли ему сказали или все же было там что-то большее, чем профессиональные отношения, но улыбка осталась на его лице такой же проникновенной:

– Мы все понимаем, насколько глубока бывает связь тренера и спортсмена, не так ли? Ваши же отношения даже по этим меркам были гораздо более теплыми, чем в среднем. Вы, я думаю, осознаете, насколько важно дать молодому человеку или девушке возможность испытывать чувство привязанности и дарить его. Наша с вами задача, как старших, как наставников, сделать все, чтобы человек, подобный Людочке по уровню известности во всем мире, имел возможность доносить до этого мира свою любовь к нашей стране, своим наставникам и учителям, тем, кто делает ее счастливой. И не чувствовал себя отвергнутой самыми дорогими людьми. Я думаю, вы осознаете, что иногда ради покоя и блага многих людей, самого нашего мира спорта, необходимо делать то, что необходимо. Мы с вами взрослые уже, от нас, простите, за прямоту, не убудет.

Беседа между тренером и директором “Самоцветов Москвы” длилась еще почти 20 минут, но самое главное уже было сказано и дальнейшие наставления лишь оформляли в рамочку общую картину.

****

В чем тренер Домбровская не сомневалась, так в том, что она правильно поняла тонко завуалированные ЦУ Ахмедова. И ведь язык же повернулся намекать на такое!

Сев на водительское сидение, Вика положила руки на руль и звонко и резко сказала только одно слово: “Блин!”. По лицу ее пробежала странная улыбка. И, зацепившись за уголок губ, притаилась где-то в складке между ними.

Именно с этим сложным выражением лица Виктория Робертовна и пришла на вечернюю ледовую тренировку.

****

– Ну, и какие ценные указания мы получили из высоких кабинетов?– спросил Григорьев.

Вика вздохнула:

– Все указания были лишь по мою душу. Вам предложено работать как работали, взяв часть моих обязанностей, пока я буду вводить в режим новую спортсменку. Точнее возвращающуюся к родным пенатам заблудшую дочь отчизны.

– Ну, а тебе были какие указания? – поинтересовался Ландау.

Домбровская усмехнулась:

– Если кратко резюмировать, то мне было предложено трахнуть ее, ну, или дать ей трахнуть себя. Это уж как получится.

Справа закашлялся, подавившись кофе, Миша. Илья, как стоял у бортика, так и остался стоять, только глаза раскрывались все шире и шире:

– Так прямо и сказал?

– Ну что ты, Илюш, намного тоньше и вежливее. Я передаю только суть.

Губы женщины дрогнули, глаза наполнились на мгновение слезами. И именно в этот момент из раздевалки на лед высыпали фигуристы. Совершенно по-детски шмыгнув носом, стальная тренер Домбровская загнала обиду вовнутрь, превращаясь в саму себя для детей.

– Все, ребята, работаем,– тихо произнесла старший тренер.

Время офигительных историй закончилось. Начиналась повседневная, простая и понятная жизнь. Все внимание обратилось на разминающихся ребят. И стало немного легче дышать. Мысль о том, что ее попытались опосредованно изнасиловать под предлогом “так надо” отступила. Осталась только злость на тех, кто готов использовать почти ребенка любым способом, лишь бы держать в повиновении.