На пути к свадьбе

Глава 19,

К пятнице Грегори впал в полное отчаяние.

Трижды он заезжал к Люси в Феннсуорт-Хаус. И трижды ему отказывали в приеме.

Ему катастрофически не хватало времени.

Им катастрофически не хватало времени.

Что, дьявол побери, происходит? Даже если дядя ответил на ее просьбу приостановить свадьбу отказом – конечно, он был недоволен, ведь она как-никак решила обмануть будущего графа, – Люси все равно предприняла бы попытку связаться с ним.

Ведь она любит его.

Грегори знал это наверняка. Он знал это своим сердцем. Он знал это так же точно, как то, что земля вертится, что глаза у Люси серо-голубые, что два плюс два всегда будет четыре.

Люси действительно любит его. Она его не обманула. Она просто не умеет лгать.

Она никогда не стала бы его обманывать. Тем более в таком важном вопросе.

И все это означает, что случилась беда. Другого объяснения быть не может.

Грегори искал ее в парке, часами ждал у той скамейки, где она кормила голубей, но Люси так и не появилась. Он наблюдал за дверью дома в надежде перехватить ее, но она так ни разу и не вышла.

А потом, когда его в третий раз не пустили в дом, он ее увидел. Мельком. В окне. Она слишком быстро опустила штору. Но ему хватило. Он так и не смог разглядеть ее лицо, понять, что оно выражает. Однако он увидел нечто в ее торопливых движениях, в том, как она поспешно, чуть ли не в панике задернула штору.

Что-то действительно случилось.

Может, ее насильно держат дома? Может, ее опоили? Грегори мысленно перебирал различные варианты, и следующий был более зловещим, чем предыдущий.

А сегодня уже пятница. До ее свадьбы осталось менее двенадцати часов. В обществе царит полнейшая тишина – ни единой сплетни, никаких слухов. Если бы кто-то хоть намекнул на то, что свадьба между Хейзелби и Абернети срывается, он обязательно узнал бы об этом. Гиацинта обязательно рассказала бы – она все узнает первой, причем до того, как об этом узнает предмет сплетен.

Грегори стоял под деревом напротив Феннсуорт-Хауса и неотрывно смотрел на фасад. Где ее окно? То, в котором он видел ее на днях? Но в нем нет никаких проблесков света. Может, шторы слишком плотные? Или она уже легла? Сейчас-то уже поздно.

А утром у нее свадьба.

Господи!

Он не может допустить, чтобы она вышла за лорда Хейзелби. Не может. Потому что он и Люсинда Абернети предназначены в супруги друг другу. Именно на нее он должен смотреть по утрам за завтраком, расправляясь с омлетом, беконом, копченой рыбой, треской и тостами. Он знает это точно, и это единственное, что имеет значение в этом мире.

Грегори коротко рассмеялся, только смех получился нервным, горьким и очень похожим на фырканье – такой звук обычно издают, когда стараются не заплакать.

Он снова посмотрел на ее окно.

Вернее, на то окно, которое, как он надеялся, было ее. Ведь с его невезением оно вполне может оказаться окном уборной для слуг.

Грегори не знал, сколько он уже тут стоит. Впервые на его памяти он чувствовал себя беспомощным, а наблюдение за окном давало хоть какое-то ощущение деятельности.

Грегори задумался о своей жизни. Очень приятной. Полной денег, милых родственников, толп друзей. Он здоров и телом, и душой и до фиаско с Гермионой Уотсон непоколебимо верил в справедливость собственных оценок. Возможно, он был не самым дисциплинированным человеком на земле, возможно, ему следовало бы больше внимания уделять всему тому, чем его всегда донимал Энтони, однако он знал, что такое хорошо и что такое плохо. А еще он всегда знал – знал абсолютно четко, – что его жизнь будет счастливой и успешной.

Вот каким человеком он был.

Он не был меланхоликом. У него не случалось вспышек гнева.

И ему никогда не приходилось много работать.

И в конечном итоге он стал самодовольным. Так уверился в счастливом конце, что не пожелал поверить – ему до сих пор не верилось – в то, что можно и не получить желаемого.

Да, ему действительно не приходилось много трудиться ради чего-то. Но это только одна сторона дела. Ведь по сути он не лентяй. Он работал бы не покладая рук, если бы только...

У него для этого были основания.

Грегори все смотрел на окно.

А сейчас у него основания есть.

Теперь ясно, что все это время он ждал. Ждал, когда Люси убедит своего дядю расторгнуть помолвку. Ждал, когда соберется почти вся мозаика его жизни, и он с победным «Ага!» вставит на место последний кусочек.

Ждал.

Настало время покончить с ожиданием. Настало время забыть о судьбе и роке.

Настало время действовать. Работать.

Не покладая рук.

Никто не принесет ему этот последний, недостающий кусочек мозаики – ему придется добывать его самому.

Нужно увидеться с Люси. И немедленно. Традиционным способом ему до нее не добраться, придется искать другой путь.

Грегори пересек улицу и, завернув за угол, направился к заднему фасаду дома.

Вход для слуг.

Он несколько секунд внимательно смотрел на дверь. Гм, а почему бы нет?

Шагнув вперед, он взялся за ручку.

И она повернулась.

Он тихо закрыл за собой дверь. Когда через минуту глаза привыкли к темноте, он понял, что находится в просторной буфетной, а справа расположена кухня. Справедливо предположив, что кто-нибудь из слуг спит поблизости, он снял сапоги, взял их в руку и двинулся в глубь дома.

Осторожно ступая, он по черной лестнице поднялся на второй этаж – туда, где, по его расчетам, была спальня Люси. Остановившись на лестничной площадке, он воззвал к своему здравомыслию.

О чем он думает? Ведь он даже не знает, что произойдет, если его поймают. Нарушает ли он закон? Вероятно. Трудно представить, что может быть иначе. Хотя близкое родство с виконтом и спасет его от виселицы, он останется опозоренным до конца дней своих, потому что дом, в который он вторгся, принадлежит графу.

Но ему нужно увидеться с Люси. Он по горло сыт ожиданием.

Грегори опять огляделся, чтобы сориентироваться, и пошел в сторону главного фасада. Здесь в коридор выходило всего две двери. Мысленно представив здание, он уже потянулся к левой. Если Люси действительно находилась в своей комнате, когда он заметил ее, значит, ему нужна левая дверь. Если только...

Проклятие! У него же нет никакой зацепки. Ни единой.

До чего же он дошел – глубокой ночью крадется тайком по дому графа Феннсуорта!

Господь всемогущий!

Грегори медленно повернул ручку и облегченно выдохнул, когда петли не скрипнули. Он приоткрыл дверь, проскользнул в комнату, тут же осторожно закрыл ее и только после этого огляделся.

В комнате было темно, лунный свет почти не проникал через опущенные шторы. Однако его глаза уже давно привыкли к темноте, поэтому он смог разглядеть мебель – туалетный столик, гардероб...

Кровать.

Кровать была большой, массивной, с балдахином из плотной ткани. Шторы балдахина были задернуты. Если на кровати кто-то лежит, то этот человек спит очень тихо – не храпит, не ерзает.

«Именно так и должна спать Люси», – неожиданно подумал Грегори. Мертвецким сном. Она не нежный цветочек, его Люси, и ей для нормальной жизни требуется глубокий и здоровый сон. Ему показалось странным, почему он так уверен в этом.

Да потому, что он знает се, сообразил он.

Он знает ее душу.

И не может допустить, чтобы она вышла за другого.

Грегори осторожно отодвинул штору балдахина.

В кровати никого не оказалось.

Он еле слышно ругнулся и только потом заметил, что простыни сбиты, а на подушке осталась вмятина от головы.

Он резко повернулся и в последнее мгновение заметил свечу, стремительно несущуюся на него.

Издав удивленный возглас, он метнулся в сторону, однако удара в висок избежать так и не смог. Он опять ругнулся, на этот раз в полный голос, а потом услышал...

– Грегори?

Он замер.

– Люси?

Она бросилась вперед.

– Что ты здесь делаешь?

Грегори жестом указал на кровать.

– Почему ты не спишь?

– Потому что завтра у меня свадьба.

– Вот поэтому-то я и здесь.

Люси ошеломленно уставилась на него. Его появление стало для нее полнейшей неожиданностью, и она никак не могла сообразить, как же на него реагировать.

– Я-то думала, что это какой-то злоумышленник, – наконец проговорила она, приподняв руку с подсвечником.

Грегори позволил себе улыбнуться.

– А оказалось, что это я, – сказал он.

Мгновение он ждал, что Люси ответит на его улыбку. Но вместо этого она прижала руки к груди и прошептала:

– Ты должен уйти. Немедленно.

– Только после того, как поговорю с тобой.

Взгляд Люси зацепился за какую-то точку на его плече.

– Говорить не о чем.

– А как насчет «я люблю тебя»?

– Не произноси этого, – взмолилась Люси.

Он шагнул к ней.

– Я люблю тебя.

– Грегори, пожалуйста.

Он шагнул ближе.

– Я люблю тебя.

Люси задержала дыхание. Расправила плечи.

– Завтра я выхожу замуж за лорда Хейзелби.

– Нет, – заявил Грегори, – не выходишь.

У Люси от удивления приоткрылся рот.

Грегори схватил ее за руку. Она не отпрянула.

– Люси, – прошептал он.

Она зажмурилась.

– Будь со мной, – сказал он.

Она медленно, очень медленно покачала головой.

– Прошу тебя, не надо.

Он резко притянул ее к себе и вырвал свечу из пальцев.

– Будь со мной, Люси Абернети. Будь моей возлюбленной, будь моей женой.

Люси открыла глаза и позволила себе на мгновение встретиться с его взглядом, а потом отвернулась.

– Ты все только усложняешь, – с мукой в голосе проговорила она.

У Грегори сжалось сердце.

– Люси, – сказал он, гладя ее по щеке, – позволь мне помочь тебе.

Она покачала головой и, прижавшись щекой к его ладони, замерла. Ненадолго. На секунду. Но Грегори все это заметил.

– Ты не должна выходить за него, – сказал он, притягивая ее лицо к своему. – Ты не будешь с ним счастлива.

Их взгляды встретились. В ночном сумраке ее глаза казались черными. И до боли печальными. Грегори видел в ее глазах целый мир. Все, что ему требовалось знать, все, что ему когда-нибудь потребуется узнать, – все это было в ее глазах.

– Люси, – взмолился он, – только скажи. Позволь помочь тебе.

Она тяжело вздохнула и отвела взгляд.

Грегори взял ее руки в свои. Она напряглась, но руки не отдернула. Они стояли друг напротив друга, и он видел, как вздымается и опускается при дыхании ее грудь.

В том же ритме, что и его.

– Мы же созданы друг для друга, – прошептал он. – На вечные времена.

Она прикрыла глаза. Изможденно. А когда открыла, Грегори увидел в них страдание.

– Люси, – промолвил он, вкладывая в это единственное слово всю свою душу, – Люси, скажи мне...

– Прошу, не говори об этом, – попросила она, отворачиваясь так, чтобы он не видел ее лица. Ее голос дрожал. – Говори о чем угодно, только не об этом.

– Почему?

И она прошептала:

– Потому что это так.

У Грегори на мгновение перехватило дыхание, и он одним движением притянул ее к себе. Это не было объятием, вернее, это было не совсем объятием. Их сплетенные пальцы не смогли разомкнуться, и соединенные руки оказались между ними.

Он зашептал ее имя.

Ее губы приоткрылись...

Он зашептал ее имя снова, тихо, почти без звука, одними губами:

– Люси, Люси.

Она стояла не дыша. Их тела были совсем рядом, но не касались друг друга. Жар же, охватывавший их обоих, окутывал их будто облаком.

И Люси затрепетала.

– Позволь мне поцеловать тебя, – шепотом попросил Грегори. – Еще один раз. Позволь мне поцеловать тебя только один раз, и если ты отпустишь меня, я, обещаю, уйду.

Люси чувствовала, что здравый смысл теряет над ней власть, она чувствовала, как ею овладевает желание, как ее стремительно влечет туда, где царствуют любовь и страсть, где правильное становится неотличимым от неправильного.

Она любит его. Она любит его безумно, но он не может принадлежать ей. Ее сердце бешено стучало, дыхание прерывалось, и она думала только о том, что больше никогда в жизни ей не суждено испытать то, что она чувствует сейчас. Никто никогда не будет смотреть на нее так, как Грегори. Менее чем через день она станет женой человека, у которого даже не возникнет желания поцеловать ее.

Она больше никогда не испытает этого восхитительного трепета, который отдается во всем ее теле. Это последний раз, когда она может смотреть на губы возлюбленного и мечтать о том, чтобы эти губы прикоснулись к ней.

Господи, как же она хочет его! Да, она хочет этого. Пока еще не поздно.

И он любит ее. Он действительно любит ее. Он сам так сказал, и она верит ему.

Люси облизнула губы.

– Люси, – прошептал Грегори. В этом коротком слове слышался и вопрос, и утверждение, и мольба – все в одном слове.

Люси кивнула. А потом, понимая, что не может лгать самой себе или Грегори, ответила вслух:

– Поцелуй меня.

Чтобы потом не было никаких отговорок, никаких заявлений, будто от страсти она помрачилась в рассудке, будто желание лишило ее способности думать. Чтобы было ясно: это ее решение. И она приняла его сама.

Мгновение Грегори не шевелился, но Люси знала, что он услышал ее. Он шумно дышал, в его глазах появился возбужденный блеск.

– Люси, – сказал он. От звука его голоса – хриплого, низкого, глухого – по ее телу прошла волна трепета.

Губы Грегори нашли ямочку у нее на шее.

– Люси, – проговорил он.

Люси хотела сказать что-то в ответ, но не смогла. Все силы ушли на то, чтобы решиться попросить его о поцелуе.

– Я люблю тебя, – прошептал он, ведя губами вдоль ее шеи. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Слова, которые он произносил, были самыми болезненными, прекрасными, ужасными, волшебными. Люси хотелось плакать – от счастья и от тоски.

От наслаждения и муки.

И вдруг она поняла, впервые в жизни осознала всю острую радость эгоизма. Она не должна делать это. Она знает, что не должна, и знает, что Грегори, вероятно, рассчитывает на то, что она найдет способ нарушить свои обязательства перед Хейзелби.

Она лжет ему. Лжет так явно, будто говорит вслух.

Но она ничего не может с собой поделать.

Это ее мгновение. Ее единственное мгновение, когда можно подержать в руках блаженство.

Ободренная горевшим внутри ее огнем, Люси взяла лицо Грегори в ладони и, притянув к себе, жадным поцелуем впилась в его губы. Она плохо представляла, что делает, – ведь существуют же какие-то правила для подобных случаев? – однако это ее не заботило. Она просто хотела поцеловать его. И ничто не могло остановить ее.

Неожиданно рука Грегори оказалась на ее бедре, и Люси даже сквозь ночную рубашку ощутила, как горяча его ладонь. А затем эта ладонь решительно переместилась на ее попку и сжала ее. Люси обнаружила, что куда-то скользит, и в следующее мгновение они оказались на кровати. Навалившись на Люси, Грегори буквально распластал ее на матрасе, а она с восторгом ощутила на себе вес разгоряченного мужского тела.

Она почувствовала себя женщиной. Она почувствовала себя богиней. Она почувствовала, что может лианой обвиться вокруг него и уже больше никогда не выпустить из своих цепких объятий.

К ней наконец вернулся дар речи, и она прошептала:

– Грегори. – И запустила пальцы ему в волосы.

Он замер, и она догадалась, что он ждет от нее других слов.

– Я люблю тебя, – сказала она, потому что это было действительно так, и ей хотелось, чтобы хоть что-то во всем этом было правдой. Завтра он возненавидит ее. Завтра она предаст его, но хотя бы сейчас она не солжет.

– Я хочу тебя, – сказала она, когда он приподнялся, чтобы заглянуть ей в глаза.

Он смотрел на нее долго и пристально, и она поняла, что он дает ей последний шанс отступить.

– Я хочу тебя, – повторила она, потому что действительно безумно хотела его. Она хотела, чтобы он целовал ее, чтобы он овладел ею и заставил обо всем забыть.

– Лю...

Она приложила палец к его губам. И прошептала:

– Я хочу быть твоей. – Помолчав, добавила: – Сегодня.

По его телу прошла волна трепета, дыхание стало учащенным и шумным. Он что-то простонал, возможно, ее имя, и их губы слились в поцелуе, который одновременно дарил и принимал страсть и разжигал и поглощал огонь. Люси и не заметила, как ее руки, будто сами по себе, стали разводить полы его сюртука и раздирать ворот рубашки – она стремилась прикоснуться к его горячей коже.

Глаза Люси расширились от изумления, когда она увидела, что он стал снимать с себя рубашку, причем не медленно, а с какой-то лихорадочной поспешностью, которая только подчеркивала силу его желания.

Грегори уже не владел собой. Он превратился в такого же раба горевшего внутри огня, как и Люси.

Он отшвырнул рубашку, и Люси восторженно вскрикнула при виде его обнаженной груди, выпуклых мышц, перекатывавшихся по покрытой курчавыми волосками коже.

Он был красив. Люси и не думала, что мужчина может быть так красив. Это было единственное слово, которым можно было описать его. Она осторожно дотронулась до его груди и, ощутив, как бешено застучало сердце под ладонью, едва не отдернула руку.

– Нет, – покачал головой Грегори, накрыв ее руку своей. И заглянул ей в глаза.

А она не смогла отвести взгляд.

В следующее мгновение он опустился на нее, и она опять ощутила на себе его тяжелое и горячее тело. А ее сорочка... теперь она уже почти не скрывала ее тело. Сначала она была на бедрах, потом оказалась на талии. И Грегори прикасался к ней – не «там», но рядом. Гладил ее по животу, обжигая своей горячей ладонью.

– Грегори, – прошептала Люси, когда его пальцы каким-то образом нашли ее грудь.

– О, Люси, – простонал он, принимаясь тискать и мять ее грудь, теребить сосок и...

О Боже! Разве возможно, чтобы все, что она чувствует, отдавалось «там»?

Люси ощутила острую потребность вжаться в него бедрами. Она стремилась к чему-то, что не поддавалось определению, к чему-то, что могло бы наполнить ее, насытить.

Грегори быстро и решительно стянул с Люси ночную сорочку, и она осталась абсолютно обнаженной. Она подсознательно попыталась прикрыться, но Грегори перехватил ее руки и прижал их к своей груди, а потом опять сел прямо и посмотрел на Люси так, будто... будто...

Она была прекрасна.

Он смотрел на нее так, как мужчины всегда взирали на Гермиону. Только в этом взгляде было и нечто другое. Страсть, желание.

Люси ощутила себя божеством, которому поклоняются.

– Люси, – прошептал Грегори, едва касаясь, гладя ее по груди. – Мне кажется... я думаю...

Он замолчал и покачал головой. Медленно, как бы не понимая, что с ним происходит.

– Я так ждал этого, – тихо проговорил он. – Всю жизнь. Я даже не знал об этом. Не знал.

Люси поднесла его руку к губам и поцеловала в ладонь. Она все поняла.

Неожиданно Грегори поднялся и принялся спешно расстегивать бриджи.

Люси ошеломленно наблюдала за ним.

– Я буду нежным, – пообещал он. – Даю слово.

– А я и не беспокоюсь, – сказана Люси, неуверенно улыбаясь.

Грегори улыбнулся ей в ответ.

– Да, но вид у тебя обеспокоенный.

– Ничего подобного. – Однако взгляд она отвела.

Грегори усмехнулся и лег рядом с ней.

– Может быть больно. Мне говорили, что так бывает в самом начале.

Люси замотала головой.

– Меня это не волнует.

Грегори погладил ее по руке.

– Запомни: сначала будет боль, а потом станет лучше.

Люси ощутила, как где-то внизу живота стало разгораться обжигающее пламя.

– Насколько лучше? – чужим голосом спросила она.

Грегори лег на нее и всем телом ощутил ответный жар ее тела. И понял, что погружается в грех. И в блаженство.

– Намного, – наконец сказал он, прищипывая губами кожу на ее шее. – Вообще-то даже больше, чем намного.

Он раздвинул ей ноги и устроился между ними. Почувствовав его мужское естество, твердое и горячее, она напряглась. Он, вероятно, догадался, в каком она состоянии, потому что прошептал ей в самое ухо:

– Ш-ш-ш...

А потом его губы стали медленно двигаться вниз.

И вниз.

И вниз.

От шеи они переместились к ямочке на плече, затем...

О Господи!

Он обхватил ладонью ее тугую грудь и взял губами сосок.

Люси дернулась под ним.

Он усмехнулся. Одной рукой прижав ее плечо к матрацу, другой он продолжил эту сладостную пытку, прерываясь только для того, чтобы перебраться к другому соску.

– Грегори, – выдохнула Люси, не найдя иных слов, чтобы выразить свои эмоции. Она чувствовала себя беспомощной перед этой чувственной атакой. Она лишилась способности давать определения, разъяснения, толкования. Она могла только чувствовать, и это было чудовищно, до умопомрачения восхитительно.

Грегори оставил в покое ее сосок и подтянулся вверх, чтобы их лица оказались рядом.

– Дотронься до меня, – учащенно дыша, попросил он. Люси испуганно заглянула ему в глаза.

– Где хочешь, – добавил он.

Только тогда Люси сообразила, что все это время ее руки были вытянуты вдоль тела, а пальцы судорожно комкали простыню, как будто пытались удержать ее от падения в пропасть безумия.

– Прости, – сказала Люси и вдруг начала смеяться.

Грегори усмехнулся.

– Придется отучить тебя от этой привычки, – проворчал он.

Люси обняла его за шею.

– Ты не хочешь, чтобы я извинялась? – спросила она.

Когда он шутил, когда поддразнивал ее, ей становилось хорошо. Это прибавляло ей отваги.

– Только не за это, – ответил он.

Она потерлась ногой о его икру.

– Никогда?

Его руки стали творить совершенно невообразимые вещи.

– Ты хочешь, чтобы я извинился вот за это?

– Нет, – выдохнула она.

Он дотрагивался до нее нежно и в тех местах, к которым, как ей казалось, прикасаться не следовало. По идее она должна была бы считать его действия ужасными, но она не считала. От того, что он делал, ей хотелось выгибаться, извиваться, вытягиваться. Она не понимала, что чувствует, – она не смогла бы описать это, даже если бы ей помогал сам Шекспир.

Однако ей хотелось большего. Это было единственное, что она знала. Единственное, к чему она стремилась.

Грегори вел ее куда-то. Она чувствовала, как он влечет ее за собой, тянет, несет.

И ей хотелось всего этого.

– Прошу тебя, – взмолилась она. Слова сами собой сорвались с ее губ. – Пожалуйста.

Но Грегори уже перешел ту грань, когда что-то можно было выразить словами. Он лишь произносил ее имя. Раз за разом он произносил его, как будто губы разучились выговаривать другие слова.

– Люси, – шептал он, целуя ее между грудями. – Люси!

Она прикоснулась к нему. Осторожно, нежно.

Но все равно прикоснулась. Его ласкала ее рука, и он чувствовал, что горит в огне.

– Прости, – проговорила она, отдергивая руку.

– Не извиняйся. – По голосу можно было решить, что он рассердился, однако на самом деле он просто с трудом произносил слова. Взяв руку Люси, он вернул ее на прежнее место. – Видишь, как сильно я хочу тебя, – сказал он. – Всем, что у меня есть, всем своим существом.

Их лица были в дюйме друг от друга. Их дыхания смешивались, а взгляды...

Они чувствовали себя единым целым.

– Я люблю тебя, – прошептал Грегори и улегся у нее между ног. Люси обхватила его за плечи.

– Я тоже тебя люблю, – проговорила она, и вдруг ее глаза расширились, как будто она удивилась собственным словам.

Теперь она принадлежит ему.

И он принадлежит ей.

Грегори двигался очень осторожно, постепенно усиливая нажим. Он понимал, что находится на краю пропасти. Теперь его жизнь разделилась на две части – до и после.

Он больше никогда не полюбит другую.

Он просто не сможет полюбить другую.

После всего. Пока Люси ходит по этой грешной земле. Другой уже не будет.

Пропасть пугала. Пугала и манила, и...

Он прыгнул в эту пропасть.

Люси вскрикнула, и он поспешно вышел, но, заглянув ей в лицо, понял, что вскрикнула она совсем не от боли. Ее голова была откинута назад, и каждый выдох сопровождался сладостным стоном. Казалось, что у нее не хватает сил удержать внутри свое неистовое желание.

Она обхватила ногами его икры и изогнулась, как бы умоляя продолжить.

– Я не хочу причинять тебе боль, – сказал он.

Каждая мышца его тела была напряжена до предела, он весь стремился вперед. Он никогда в жизни ничего не хотел так, как сейчас Люси.

– А мне не больно, – простонала Люси, и в следующее мгновение Грегори отпустил вожжи.

Вобрав в рот ее грудь, он преодолел последний барьер и стремительно ворвался в нее.

Если Люси и почувствовала боль, то не обратила на нее внимания. Она восторженно вскрикнула и обхватила Грегори за плечи.

Его тело требовано ее и двигалось в ритме, которым не мог управлять разум.

– Люси!

Он понимал, что следует выждать. Он пытался ждать. Но Люси прижималась к нему, впивалась ногтями в плечи, изгибалась под ним так, что даже приподнимала его.

Наконец он почувствовал ее лоно. Как оно упруго и плотно обхватило его. И дал себе волю.

Он дал себе волю, и мир буквально взорвался.

– Я люблю тебя, – выдохнул он, содрогаясь в спазмах. Он думал, что за той гранью, которую он преодолел, нет места словам, но они там оказались.

Они стали его постоянными спутниками. Три коротких слова.

«Я люблю тебя».

Теперь они всегда будут с ним.

И это замечательно.