Верно, потому что Николеньке, благодарение господу, не довелось лицом к лицу столкнуться с приступами неудержимого гнева их «bonne tantine». Лизавета Юрьевна посылала за мальчиком редко — только по святым праздникам, чтобы тот получил от нее маленький подарок да приложился к ее сухой ручке и покрытой морщинами нарумяненной щеке. Зато Лизе, которая с тринадцати лет стала ее постоянной компаньонкой, довелось повидать всякое. И как вырывала «bonne tantine» волосы своим девкам, и как била их по рукам тонкими розгами. Пощечины в покоях Лизаветы Юрьевны были привычным делом, а щипки и тычки доставались даже карлице Жужу Ивановне. А ведь к этой злобной и вредной bouffonne, с которой у Лизы сразу не заладилось, Лизавета Юрьевна была по-своему привязана.

Впрочем, своих собак и кошек, которых у нее было около десятка, Лизавета Юрьевна любила больше. Даже Лиза впервые получила пощечину именно из-за тетушкиного мопса. Тот попытался ухватить Лизу зубами, а она ловко отпихнула его ногой. Это заметила карлица, и тут же нашептала Лизавете Юрьевне. Та поманила девушку к себе и внезапно с размаху ударила по щеке. Ахнули девки, что помогали барыне с туалетом, злобно ухмыльнулась Жужу Ивановна.

— Ne vous oubliez pas![163] — коротко бросила тогда Лизавета Юрьевна, сжимая накрашенные губы в тонкую ниточку. А потом ударила еще, когда заметила злой и осуждающий взгляд Лизы, пришедший на смену потрясению от первого в жизни удара. И снова повторила те же самые слова.

«Не забывайтесь. И никогда не забывайте! — все эти годы звучал в голове у Лизы голос Лизаветы Юрьевны. — В этом доме ваша роль быть моей тенью, делить со мной дневные часы, развлекая чтением, музицированием или беседой. Вы — барышня по рождению и всегда обязаны помнить, что ваше положение выше всех тех, кто живет в этих стенах, помимо меня, bien sur»

«И в то же время ниже мопсов и болонок в шелковых жилетиках и кошек в бархатных ошейниках с золотой отделкой», — с грустной усмешкой добавляла Лиза к этой наставительной речи.

Долгое время, проведенное подле деспотичной тезки, девушка чувствовала себя одной из этих собачек. Она тоже носила красивые платья и ела с фарфора, ездила в роскошных экипажах и выходила в свет, когда ее опекунша желала видеть «ces personnes»[164]. Она должна была быть довольной, что окружена многочисленной услужливой дворней, что не знает ни в чем нужды.

Должна… но не чувствовала себя таковой. Ведь по-настоящему Лиза была счастлива только на свиданиях с Николенькой. Она, бывало, не видела его целыми днями, хотя жили они в одном доме, и удивлялась всякий раз, как быстро он растет.

За несколько лет в доме Лизаветы Юрьевны из пухлощекого малыша брат превратился в худенького светловолосого мальчика, так схожего лицом с матерью, которой никогда не знал и которую ему когда-то вынужденно заменила сама Лиза. Ведь именно она дала слово у кровати умирающей, что никогда не оставит Николеньку, станет ему опорой и защитой, как должно по старшинству. Степанида тогда еще целый год ворчала себе под нос, что ноша, которую взвалила на себя Лиза, совсем не по силам десятилетней барышне. Но обе понимали, что едва ли отец способен взять на себя хлопоты о новорожденном, совершенно сломленный смертью жены.

И Лиза выполнила обещание, данное матери, во все значимые моменты в жизни Николеньки она неизменно была рядом: первая улыбка, первый зубок, первые слова, первые шаги. Она разделяла с ним все радости и открытия, а при встрече с маленькими огорчениями утирала ему слезы. В те тяжкие дни брат вытеснил из ее души горе от утраты, что так нежданно свалилась на их семью.

И потому за то добро, что после смерти отца делала мальчику Лизавета Юрьевна, за кров над его головой, за все удобства и маленькие радости, Лиза терпеливо сносила свою несладкую долю.

Правда, именно разлука с братом стала тем самым камнем, о который Лиза споткнулась на дороге жизни, и после которого так переменилась ее судьба.

— Пришла пора мальчику покинуть дом, — решительно заявила однажды Лизавета Юрьевна в ответ на все уговоры и слезные мольбы Лизы переменить решение. — Так заведено — он должен принять образование в надлежащем его положению заведении. Все решено, и ни слова супротив! Через три дня Nicolas уедет вместе с Григорием. Позднее я похлопочу о поступлении в корпус. Вы должны радоваться за брата, ma chère, а не слезы лить!

Николенька тоже не скрывал слез при прощании, разрывая сердце сестры и раздражая Лизавету Юрьевну, потому что от его рыданий стали нервничать собаки, забегали вокруг кресла хозяйки и залаяли, как оглашенные.

— Дюже слезы лить-то! — недовольно поджала губы старуха, подзывая к себе мальчика. — Целое озеро наплакали с сестрицей своей. Возьми-ка маленький подарочек от своей радетельницы, mon petite garçon. Ну-ка, открой-ка замочек… По нраву тебе мой подарочек, Nicolas? Откроешь замочек, посмотришь на сестрицын лик. Глядишь, и разлука будет не столь тягостной… Ну! Обними bonne tantine, Nicolas, да ступай ужо. По темноте-то кто в путь пускается? А то чую, до ночи прощаться будете. Да не срами имя свое и мое при обучении-то! А то, бог свят, буду ругать — срама не стерплю, так и знай!

И Николенька, единственная Лизина радость в этом доме, действительно уехал. Проводив брата, Лиза даже на неделю слегла, настолько тяжело далось ей расставание с ним.

Два года в разлуке. Двадцать одно письмо от Лизы к брату и столько же посланий от него. Семнадцать дней, проведенных вместе, когда Николеньку привозили на короткие каникулы. И долгие дни порознь. Пустой и бессмысленной была ее жизнь без маленького Николеньки. И потому ради него она отдаст последний кусок хлеба и последнее платье. Ради него она готова на все, даже на смертные грехи, что камнем уже лежат на ее душе.

Лиза даже не заметила, когда присела на последнюю ступень лестницы в бельведере, ничуть не заботясь о том, что может испачкать светлый муслин утреннего платья. Обхватила плечи руками, не чувствуя, как скользит по плечам прохлада, ведь шаль уже давно сползла с плеч. Увиденное недавно навеяло воспоминания о прежней жизни, где так часто с похожим свистом рассекала воздух розга. И напомнило о том, что происходящее нынче: и душевные разговоры, и мягкость во взгляде, и легкий флирт — все это только ширма для иного. Даже граф прятался за этой ширмой, скрывая то, о чем успела позабыть Лиза, прельстившись яркими красками на закрывающем истинную сущность полотне.

Двулик ли он, как тот другой? Лиза крепче обхватила плечи, пытаясь унять мелкую дрожь. Как и все, кто окружал ее в последнее время. За исключением, пожалуй, Николеньки. Ведь даже простодушная на вид, усыпанная бледными веснушками Ирина тоже таила свои секреты. Иначе отчего так покраснела, когда Лиза застала ее утром у ящика с бельем? И почему неожиданно воротился на место тонкий батистовый платок, который Лиза вышила еще прошлым Рождеством и который последний месяц считала потерянным? Обнаружив пропажу, Лиза даже бровью не повела, но про себя не могла не отметить ее появление, как и краску стыда, залившую щеки Ирины.

«Все, все до единого носят здесь маски, — зло подумала Лиза. — И в первую очередь этот темноглазый Аид» Зачарованная его взглядом, девушка и думать забыла о том, что ей говорили до приезда в Заозерное. О его прошлом. О его жестокости и мстительности. О его бессердечии и себялюбии. «Интересно, если я буду повторять это мысленно, поверю ли снова?» — с каким-то отчаянием подумала она, понимая, что не в силах испытывать неприязнь к Александру, даже став свидетелем его неприглядного поступка.

Совсем недавно Лиза пережила предательство человека, которому столь неосторожно вручила когда-то свою судьбу. Первые дни было больно и горько, но она смирилась и сумела отогнать от себя неприятные мысли, заставила себя не думать и не чувствовать.

С осени она и ее кукловод вели странную игру: он делал вид, что Николенька лишь переменил место учебы и вся недолга, а Лиза притворялась, что верит этому, предпочитая не думать, погрузившись в странное оцепенение. Но почему же сейчас в ней поднимается горячая волна неверия при мысли об утреннем инциденте?

На миг прикрыв глаза, Лиза мысленно дорисовала картину произошедшего. У кого на лице остался след от хлыста? Кто принял на себя гнев барина?

С трудом поборов приступ странной паники и страха, Лиза все же направилась в столовую. Но разве она признается в том, что, замерев перед дверями, боялась заметить след от удара на лице старого дворецкого? Ведь ему в числе первых полагалось держать этим утром ответ за происшедшее перед барином. Разве признается, что боялась почувствовать неприязнь к Дмитриевскому и страх, похожий на тот, что так часто пыталась подавить в себе после очередной вспышки ярости своей благодетельницы? Лиза знала, что ей необходимо приложить неимоверные усилия, дабы ни жестом, ни взглядом не выдать свои истинные эмоции. А еще страшилась, что не испытает вновь той странной смеси чувств, что ощущала в присутствии Александра. И не понимала, отчего вдруг возникло в ней это опасение…

Лицо дворецкого, внимательно наблюдающего за подачей блюд, оказалось совершенно чистым, без единой ссадины. Но Лиза даже не сразу заметила это, потому что, как только лакеи распахнули перед ней двери в столовую, сразу нашла взглядом другое лицо.

Темные глаза вспыхнули видимым только Лизе светом, от которого сердце на миг сжалось и тут же пустилось вскачь. И этот свет заполнял каждую частичку ее тела, прогоняя прочь все страхи и сомнения, все тени, которыми была полна ее душа. Что-то дрогнуло внутри при этом взгляде и снова рассыпалось на осколки, как тогда, во время вальса, от обжигающей страсти его глаз. Потому Лиза не смогла сдержаться, почувствовав внезапную слабость и желание отдаться этому свету, позабыв обо всем, даже о том, что увидела нынче утром.

И она сделала то, что казалось единственно верным в этот миг — отступила. Вернее, позорно сбежала, не в силах смириться с тем, что уже давно приняло ее сердце.

— О! — услышала Лиза за спиной возглас мадам Вдовиной, когда под удивленными взглядами спешно удалялась прочь от столовой, пытаясь сдержать слезы. — Прошу простить мою дочь… все, что стряслось с нашей семьей в последнее время… эти приступы… crises de nerfs[165]…

«Да, — думала Лиза позднее, лежа в своем укрытии из пухового одеяла и прижимая к себе Бигошу, — пусть думают, что у меня нервное расстройство. Пусть думают, что хотят. Даже madam mere пусть думает так»

Металл, ставший таким теплым в ее ладони, уже не приносил прежней уверенности, не придавал сил. Лиза то и дело открывала крышку медальона и смотрела на собственные черты, запечатленные в миниатюре, пытаясь представить образ брата. А видела только Александра. Его глаза, полные нежности и света. Его улыбку. Его пальцы, скользящие по клавишам клавикордов. Когда это случилось? Когда он проник так глубоко в ее душу, что теперь она готова оправдывать его во всем?

— …Не боитесь ли вы, что со временем я стану питать к нему своего рода приязнь? — возник из лабиринтов памяти некий разговор до приезда в Заозерное. Когда все еще казалось только дурным сном. — Разве не должно питать к мужу подобные чувства? Или вы полагаете меня совсем бездушной?

— Я полагаю тебя ангелом, моя душа, — он целовал ей руки, пытаясь погасить в ней остатки совести и страха перед небесным отмщением, которого Лиза так страшилась. — А небесное создание едва ли способно питать приязнь к сущему порождению ада. Вспомните, один ангел уже пытался спасти его душу. И что в итоге? Он погубил ее… Именно погубил! И он — виновник ее смерти… Берегись его, ma bien-aimée. Не позволяй его очарованию завладеть хотя бы частицей твоей души. Как и не поддавайся искушению открыться перед ним, надеясь на его милосердие. В Дмитриевском нет и толики его. Тем самым, ты лишь погубишь себя самое и меня. Что я, впрочем?! Я не страшусь этого, нет… Но ты! И Nicolas! Подумай о твоем бедном брате… Что станется с ним, коли что-то случится со мной? Его сиятельству уж, определенно, не будет до твоего брата никакого дела!..

Не написать ли в ответ на послание, за которым Лиза спустилась тем же вечером в библиотеку, что тот расчет был не так уж верен? Назло тому, кто оставил ее наедине с Дмитриевским на долгие недели. Не написать ли, что ее сердце все же поддалось обаянию порождения ада, как он тогда назвал Александра? Иначе, почему Лиза так задержалась среди книжных шкафов, явно не торопясь покинуть эту мужскую обитель? Она подошла к столу и медленно провела пальцами по спинке высокого кресла, будто желая ощутить тепло головы его хозяина, касавшейся этого самого места.

Александра здесь не было. Но каждой частичкой своего тела Лиза ощущала его присутствие. И отступили прочь все тревоги, и даже воспоминания о Николеньке не приносили тянущей сердце тоски. Так странно. И так чудесно. Хотелось подольше остаться в этом облаке покоя и легкости, в которое она окунулась, переступив порог библиотеки, и в которое всегда погружалась при взгляде в его глаза, кружившие ей голову почище любого вина.

Наверное, поэтому Лиза даже не двинулась с места, когда дверь неожиданно распахнулась, и на пороге библиотеки показался тот, кто занимал все ее мысли.

Она не удивилась его появлению здесь в столь поздний час, когда усадьба постепенно погружалась в сон. Просто стояла и наблюдала, как Александр медленно закрывает дверь, пытаясь не погасить тонкий огонек свечи, которую нес в руке. Как проходит к столу, где она стояла буквально миг назад, трогая книги и его бумаги.

Темный сюртук графа был расстегнут, как и ворот рубашки. Галстук развязан — концы шелковой темно-синей ленты свободно висели на груди. Быть может, потому Александр показался ей таким непривычным. Хотелось подольше оставаться незамеченной в тени книжных полок, чтобы и дальше наблюдать за ним, подмечая каждое движение. Лиза опомнилась, понимая насколько неприличным было ее поведение, когда он стал стягивать с плеч сюртук, полагая себя совершенно свободным. В неясном свете свечей на столе и каминной полке забелело полотно рубашки, подчеркивая его крепкую, статную фигуру.

Лиза быстро взяла с ближайшей полки первую попавшуюся книгу в тонком переплете, чтобы не выглядело странным, что вот уже несколько недель кряду она отдает предпочтение одному и тому же роману. А после шагнула из тени, понимая, каким глупым и бесстыдным покажется ему в этот час ее присутствие здесь. Она намеревалась, извинившись, быстро проскользнуть мимо Александра. Только вот выбрала неверный путь к двери, да не учла, что едва ли чье-то неожиданное появление из-за спины способно заставить Дмитриевского растеряться хотя бы на миг.

Лиза успела сделать всего три шага, прижимая к себе стопку книг, и прошептать: «Je vous prie de m'excuser…[166]» Хотела еще прибавить, что и знать не знала, что хозяин дома придет сюда сейчас, да только не успела — отбросив сюртук на кресло, Александр в тот же миг бросился ей наперерез, загородив собой выход из комнаты.

— Je vous prie, — Лиза готова была провалиться сквозь пол. Стоять вот так в полумраке наедине с этим мужчиной, не смея даже поднять голову и встретиться с ним взглядом. И дело было не в том, что в одной из книг было спрятано письмо, способное разрушить всю авантюру.

Запах его кожи, который Лиза ощущала сейчас, настолько близко он к ней стоял. Его широкие плечи, его настойчивость, что легко угадывалась в позе. Сила, с которой он сжал дверную ручку, не позволяя ей ускользнуть из комнаты. Все это сводило с ума.

— У меня не было нынче возможности видеть вас, — сказал Александр после минуты напряженного молчания. Казалось, именно от этого напряжения потрескивают поленья в камине и огонь одной из свечей в канделябре на столе.

— Позвольте мне пройти, — прошептала Лиза в ответ, и сама удивилась, насколько неубедительно прозвучала просьба.

Она испуганно взглянула на Александра, тут же прочитав в его глазах, что он заметил неуверенность в ее голосе. В неясном свете его глаза казались совсем темными, подобно омуту, который затягивал ее все глубже и глубже в бездну. Но видит бог, она всю жизнь провела бы вот так — стоя столь близко к нему…

— У меня не было нынче возможности видеть вас, — настойчивее повторил Дмитриевский, вынуждая ее вступить в разговор. — Посему не могу выразить, как я рад этому счастливому случаю…

Не прозвучала ли ирония в его голосе, когда он произнес последние два слова? Лиза тут же попыталась выставить линию защиты перед усмешкой, привычно изогнувшей его губы:

— Вы не должны были оказаться здесь, — а потом добавила, понимая, как нелепо прозвучали эти слова: — И я не одна. Ирина… она в коридоре. Обещалась знак подать, коли что… коли кто будет…

— К моему счастью, ее все же нет поблизости.

Лиза безуспешно пыталась понять по тихому и мягкому тону его голоса, разгадал ли Дмитриевский ее ложь. Ведь Ирина не сопровождала ее к библиотеке, загодя получив приказ ступать в кухню и заварить чая с мелиссой на покойный ночной сон. Девушка намеренно не взяла ее с собой, вспомнив, как обнаружила утром пропавший платок. А у сочинения Ричардсона была слишком приметная бархатная обложка, чтобы горничная не запомнила странного интереса барышни именно к этому роману.

Очередная ложь, которой она зачем-то позволила сорваться с губ в бесполезной попытке оправдать свое присутствие здесь. К слову о лжи… Лиза поймала очередной странный взгляд Александра, направленный на книги в ее руках, и занервничала сильнее прежнего: «Отчего он так смотрит на романы? Неужто разглядел зазор меж страницами? Что, если Ирина все же что-то заподозрила? Тогда случайно ли здесь оказался Дмитриевский?..»

— Je vous prie…

Лиза сделала шаг вперед, демонстрируя настойчивое желание покинуть комнату и ее хозяина. Но в итоге только ближе подошла к нему, почти до неприличия вплотную, ведь Александр в свою очередь даже не шелохнулся. Он смотрел на нее, не отрывая взгляда, и этот пристальный взор взволновал Лизу до безумия. А потом он вдруг протянул к ней руку…

Незавершенное прикосновение легким покалыванием скользнуло по нежной коже щеки. Словно кончики его пальцев все же дотронулись до ее скулы и поползли вниз, вдоль линии шеи, такой тонкой и беззащитной под тугим узлом волос. Лиза даже не отклонилась. Только глаза шире распахнулись, придавая ей и без того до крайности невинно-соблазнительный вид. И это сочетание страсти и наивности могло вскружить голову любому мужчине.

Пальцы Александра коснулись кружевной ленточки воротника ее платья, пропустили меж собой тонкую полоску, позволяя той снова упасть на грудь Лизы. Это движение вмиг заставило ее кровь закипеть в жилах, пробуждая желание качнуться вперед, преодолевая короткое расстояние между ними, и положить голову на его широкое плечо. Уткнуться при этом носом в ямку возле ключицы, которую она ясно видела сейчас в неприлично распахнутом вороте рубашки. Закрыть глаза и ощутить невероятную легкость прикосновения крыльев бабочек где-то глубоко внутри.

А потом его пальцы тронули бархатную обложку одной из книг, которые Лиза крепко прижимала к груди, и уверенно потянули из маленькой стопки.

Глава 15


Лиза изо всех сил сжала руки, пытаясь помешать Александру, но разве можно было противостоять этому властному напору? Роман легко оказался в руке Дмитриевского, а ее сопротивление заставило его изумленно приподнять бровь. Он взглянул на обложку, а после вновь на заметно побледневшую Лизу.

Девушка замерла. Сердце, казалось, билось в самом горле, мешая вздохнуть. А перед глазами все завертелось, грозя приближением обморока. Она, верно, и упала бы, вытащи Дмитриевский из стопки сочинение Ричардсона. Но он вытянул книгу, которую Лиза взяла с полки мимоходом, даже не взглянув на название. И смотрел при этом не на роман, который оказался в его руке, а в ее настороженное лицо.

— Я рад, что вы спустились из покоев, — проговорил Александр.

Сознание Лизы снова затуманилось, но уже не от страха перед раскрытием тайной переписки, а от волнения, которое захлестнуло ее при этих словах.

— Скажу от сердца, давеча днем подумал, что вновь не доведется увидеть вас на этой неделе. И что же тогда наше пари?

— Вы полагаете, я не узнала бы об исходе Масленичных забав в тот же день? Уверена, вся усадьба только об этом бы и говорила. Но это вовсе не тема для беседы в столь поздний час и при… таких условиях…

Лиза чуть приподняла брови, показывая, что вид его донельзя неприличен — без сюртука и галстука, с расстегнутым воротом рубашки. А потом сжала губы, без слов демонстрируя, свое недовольство происходящим. Но вышло, похоже, неубедительно — ее собеседник ничуть не смутился, даже наоборот широко заулыбался в ответ.

— Je vous prie, — она попыталась вновь обойти его, но Александр в тот же миг сделал шаг в сторону, блокируя ее маневр. Лиза возмущенно вскинула голову, чувствуя, как в ней просыпается гнев. Пристально глядя ему в глаза, она шагнула в другую сторону. И он снова последовал за ней, все так же непринужденно улыбаясь.

— О боже, до чего же вы несносны! — вспылила Лиза, с трудом удерживаясь, чтобы не оттолкнуть его. Быть может, она так бы и поступила, но в голове вдруг всплыло воспоминание о том, что случилось тогда, у кромки леса. И к чему привело ее яростное сопротивление.

— И вы бы сейчас с превеликим удовольствием ударили меня, позволь вам обстоятельства. Я без труда читаю это в ваших глазах, — медленно произнес Александр с привычной усмешкой на губах. — Знаете, они ничего не скрывают, ваши удивительные глаза. Сейчас в них горит такой огонь, такая злость… Вы ненавидите меня…

— Вы правы! Я… Мне невыносимо многое в вас. И теперь я понимаю, что девица, всего за несколько минут погубившая свою честь и жизнь, могла быть просто пешкой для вас. Забавой! Оттого, что жизнь показалась вам скучной…

— Вы снова вытащили на свет Божий эту старую сплетню, полагая, что ее острота ничуть не притупилась за годы, — усмехнулся Александр, но глаза его не переменили своего выражения.

Это не могло не насторожить Лизу — он вел себя словно хищник перед прыжком. И вот что удивительно, у нее вдруг возникло странное желание продолжать схватку до этого самого прыжка, вынудить его на… На что? Она сама и не знала. Но желание противостоять ему, не склонить головы и смотреть прямо в глаза, не уступая позиций, целиком завладело ей. В конце концов, разве не он сам несколько недель назад позволил ей говорить и делать то, что на уме, а не то, что должно?

— Вынужден вас разочаровать, Лизавета Петровна, ваше оружие не так остро, как вам думается. И порядком уже устарело. Да впрочем, было ли это оружием? Вдруг всего лишь обманкой?

— Насколько мне помнится, недавно оно вас уже ранило…Значит, оружие оказалось острым и опасным, — нанесла Лиза очередной удар и тут же пожалела, заметив, как на короткий миг дрогнули веки ее собеседника.

Александр отвел глаза и распахнул книгу, но Лиза сомневалась, что он погрузился в чтение.

— Мы снова воротились к тому, на чем давеча расстались, — произнес он, по-прежнему не глядя ей в глаза. — С завидным упрямством вы ставите перед собой преграду из сплетен, недомолвок и откровенной лжи.

Хорошо, что в этот момент он не смотрел на нее. Потому что руки Лизы невольно дрогнули, ослабив хватку, с которой она прижимала к груди оставшиеся книги, и те едва не упали на пол.

— И быть может, нынче самый момент выяснить, что же причиной тому? — невозмутимо продолжал Александр, перелистывая страницы.

— Причиной — чему? — растерянно переспросила Лиза.

— Si on juge de l'amour par la plupart de ses effets, il ressemble plus à la haine qu'à l'amitié[167], — многозначительно изрек ее собеседник, будто только что вычитал это в книге. А потом поднял голову и внимательно посмотрел на девушку, подмечая даже движение ресниц, под которыми она попыталась скрыть в эту минуту свои чувства.

— Так смею ли я надеяться, что мудрый герцог оказался прав?

Лиза возмущенно вскинулась при этих словах, испугавшись, что каким-то образом невольно выказала свой интерес к его персоне.

— Вы забываетесь! Этот разговор… и ваш облик — из ряда вон. Я прошу вас вернуть мне книгу и позволить покинуть библиотеку. Понимаю, вам нет ни малейшего дела до моей судьбы и честного имени, но ежели в вас осталась хотя бы капля благородства…

Он ничего не ответил, только с легким поклоном отступил в сторону. И Лиза неожиданно ощутила легкую досаду, что он сдался так быстро. Оттого упрямо протянула руку за книгой, которую Дмитриевский все еще держал в руках.

— Позвольте…

Но Александр лишь резко захлопнул книгу, на секунду прищемив ей кончики пальцев сомкнувшимися страницами. Лиза испуганно отшатнулась, и он был вынужден придержать ее за локоть, чтобы не дать ей упасть.

— Простите меня, ежели доставила вам неудобство, воспользовавшись вашей библиотекой. Я полагала, вы сами дали мне на то свое позволение.

У Лизы вдруг мелькнула мысль, что она могла просто разозлить его своими выпадами, и потому он решил забрать у нее книги в отместку. Глупое предположение, но с него станется.

— В библиотеке есть полки, куда даже при моем позволении вам хода нет, — иронично хмыкнул Александр, по-прежнему сжимая ее локоть через ткань платья. Ей даже казалось сейчас, что каждый его палец прожигает полотно, оставляя отпечатки на ее коже. — Есть книги, что, даже имея название La Philosophie[168], не таят в себе изречения философов.

Почудилось ли ей, что его голос стал чуть ниже, с легкими нотками хрипотцы, отозвавшейся внутри нее привычным трепетом? Лиза не могла позднее ответить себе на этот вопрос. Но в одном сомнений быть не могло — большой палец его руки вдруг шевельнулся ласкающим движением на ее локте, пробегая ниже линии кружева, которым был оторочен рукав ее платья. И касаясь обнаженной кожи ее руки…

— Потому что иногда стремление узнать, что может скрываться под той или иной обложкой, прежде неведанное…

Лиза больше не могла этого выносить: жара, что охватил ее при его прикосновении, трепета внутри тела, причинявшего непонятное беспокойство, природу которого она не могла себе объяснить, желания прильнуть к нему, как когда-то несмело прижималась к тому, кого любила…

Что же с ней происходит? Какая она ветреная! И как права была Лизавета Юрьевна. Ведь еще осенью Лиза была готова разделить свою жизнь совсем с другим человеком, полагая, что он и есть тот единственный, которому будут навеки принадлежать ее душа и тело. А нынче она стоит под взглядом этих влекущих глаз и мечтает только об одном — чтобы другой мужчина обхватил ее в крепком объятии и коснулся ее губ своими губами.

Устыдившись глубины своего падения (не только обманщица и мошенница, но еще и бесстыдная особа!), Лиза снова подчинилась внутреннему голосу, который второй раз за день отчетливо приказал ей бежать прочь. Так и не произнеся ни слова, она медленно отступила на шаг, высвобождая локоть из его пальцев и желая при этом, чтобы он не ослаблял свою хватку.

Но Александр так же медленно разжал пальцы, позволяя ей уйти. Лиза поспешила обогнуть его, торопясь нажать на дверную ручку и выскользнуть в приоткрытую дверь. Одновременно испытывая невероятное по глубине желание остаться в этой скудно освещенной комнате, где ее душа не знала ни страха, ни сомнений, а только пела чарующую песню сирены, кружа ей голову.

— Лизавета Петровна, — вдруг мягко, но настойчиво окликнул ее Дмитриевский, и девушка мгновенно обернулась. Он стоял там же, где она его оставила. Его лицо было освещено светом свечей и огня в камине лишь на половину, оставляя вторую в тени, и на миг Лиза даже испугалась этого контраста. А потом разглядела и другую тень, что мелькнула в его темных глазах… Неуверенность, что так отчетливо прозвучала для нее в последовавшем вопросе:

— Быть может, я покажусь вам чересчур грубым, но… ваше расстройство нынче и меланхолия — не от отъезда ли известной нам персоны?

Внутренне просияв, Лиза на миг отвернулась, чтобы Александр не увидел легкой улыбки, скользнувшей по ее губам. Он ревновал! Пускай эта ревность и неуверенность были тщательно замаскированы под привычной отстраненностью, но видит бог, так и есть!

— Странно вновь слышать от вас подозрение в чувствах особого рода к Василию Андреевичу, — проговорила она, снова повернувшись к мужчине, напряженно ожидавшему ее ответа. И не могла не поддразнить: — Ведь не только ваш кузен покинул усадьбу. Отчего же подобный вопрос не касается отъезда Бориса Григорьевича? Ведь и он отбыл нынче днем, как и намеревался давеча…

— Бориса Григорьевича? — недоверчиво переспросил Александр, и Лизу даже взяла легкая досада за Головнина. Неужто Дмитриевский думает, что тот не может нравиться барышням? Да, он не так привлекателен, как Василь, но все же!..

— Pourquoi pas?[169] — пожав плечами, ответила она вопросом на вопрос и убежала в полумрак коридора. С трудом сдерживаясь при этом, чтобы не рассмеяться, настолько легко вдруг стало на душе. Он ревнует! Он несомненно ревнует! А значит, надежда завоевать его сердце, завладеть его вниманием еще не потеряна…

Хотелось петь. Впервые за долгие годы, появилось ощущение крыльев за спиной. Оттого, едва переступив порог отведенных им покоев, Лиза совершенно безропотно повернула в сторону спальни мадам Вдовиной, откуда раздался властный оклик. Как всегда, Софья Петровна желала знать, где была Лиза (в особенности принимая во внимание столь поздний час), а также обговорить их дальнейшие поведение.

Уже шла Мясопустная неделя. Не за горами Великий пост, а там, оглянуться не успеешь, — Пасхальное воскресенье и день, когда придется покинуть Заозерное. С каждым днем Софья Петровна переживала все сильнее, не наблюдая более никаких сближений между хозяином усадьбы и Лизой. И каждый день был для нее сущей мукой… от понимания того, насколько близко задуманное к краху, несмотря на явную симпатию графа к Лизе. Мадам Вдовина знала, что подобный интерес не всегда ведет к венцу, что бывали случаи, когда мужчины отказывались принимать на себя обязательства определенного рода (даже Дмитриевский мог быть тому примером!). И постепенно вера, с которой она прибыла в имение, таяла. Так же вскорости примется таять снег с приближением весны, что уже отчетливо ощущалась в воздухе в солнечные дни.

Еще более Софья Петровна пала духом после воскресной службы, которую вдруг посетил Дмитриевский, бывший редким гостем в церкви отца Феодора. Тогда при прощании с ближайшими соседями хозяин Заозерного вдруг напомнил о визитном дне на Масленичной неделе. Нет, против семейной четы Зазнаевых, что соседствовала с Дмитриевским по западной границе земель, мадам Вдовина ничего против не имела. Но намеренное упоминание о дне визитов из уст графа, слывшего нелюдимым и не особо приятным в общении, прозвучало для нее скорее как приглашение Зубовых. Жаль, что Лиза так долго не покидала стен церкви, а потому не слышала тех речей и не видела любезных улыбок Дмитриевского, обращенных к прекрасной молоденькой соседке. А вот мадам Вдовина тут же почувствовала, насколько шатким было их нынешнее положение.

Все это Софья Петровна в который раз повторила Лизе при привычном разговоре перед сном, злясь на невнимательность и какую-то странную рассеянную улыбку девушки.

— И что это был за tour de passe-passe[170] нынче днем? — недовольно спросила она Лизу. — Что за мнимый crise de nerfs? Когда в следующий раз решите такое выкинуть, хотя бы предупреждайте наперед. Я могу поддержать любую игру, коли осведомлена буду. Подобный же экспромт… Вы, конечно, разумно придумали, как уйти от этого неудобного нам предложения Головнина. Я сослалась на то, что в своем нынешнем душевном состоянии и тревоге за вас не могу написать и строчки. Но, прошу вас, meine Mädchen, впредь осторожнее! На кон поставлено многое… и как по мне, нынче мы на самом краю…

Высказав все, Софья Петровна поцеловала Лизу в лоб и пожелала ей покойного сна. Сон у Лизы и впрямь был покоен и тих в ту ночь. Быть может, оттого, что легла в постель в благостном настроении. Или оттого, что постаралась забыть обо всем, кроме темных глаз и неуверенности в мужском голосе. Даже письмо, что лежало в книге, оставила нераспечатанным.

Наутро под внимательным и оценивающим взглядом мадам Вдовиной Лиза долго выбирала платье для выхода. Ведь нынче днем у нее в соперницах за внимание Александра будет красавица Лиди. Можно ли было спорить с удивительной красотой mademoiselle Зубовой? Лиза понимала, что это бессмысленно, а потому сдалась уже на третьей перемене платья. Нет, ни яркие вышивки и тонкие кружева на платье, ни румянец от аккуратного пощипывания щек, ни туго накрученные локоны не сделают Лизу прекраснее той, что прибыла вместе с бабушкой прямо к позднему завтраку, пользуясь свободой Масленичной недели.

Чуть отогнув край занавеси, Лиза наблюдала за их приездом. Из окна отведенной комнаты ей плохо был виден подъезд. Но она все же отличила Зубовых от прочих визитеров, что съезжались в Заозерное.

— Какая же красавица соседская барышня! — завистливо выдохнула Ирина из-за плеча Лизы. — Дал же бог такое лицо! Мы все тут думали, что ее в Петербурх или в Москву увезут мужней женой из наших краев. Ан нет… не то у нее на уме.

— Полно! — оборвала ее Лиза. — Лучше эшарп подай тонкий из лазуревого шелка.

— Дык застудитесь по прохладе-то! — покачала головой Ирина, все же подчиняясь приказу барышни. — Вы и в платье тонехоньком! Но если хорошенько подумать, может, вы и правы. Вот гости как набьются-то нынче, и в комнатах тут же теплехонько станется. А гости-то набьются… Нынче впервые на моей памяти после смерти старого хозяина гостей так принимаем на Масленицу.

Лиза слегка насторожилась при этих словах, чувствуя, что необычность этого приема как-то связана с ее присутствием в усадьбе. Потому и следующие слова Ирины не застали ее врасплох:

— А что до гостей-то… В доме шепчутся, что с вашим появлением в усадьбе барин наш иным стал. Не таким бирюком, как в прежние годы. Даже кресло приказал унести из портретной. А ведь, бывало, подолгу там просиживал… Уставится на портрет барыни покойной и смотрит, смотрит… Лакейские шептались, что их дрожь от того взгляда брала, коли доводилось подглядеть за барином. А тут он возьми да и вели убрать кресло… Все к одному ведет!

— К чему же? — не удержалась Лиза, заинтригованная и одновременно разозленная сплетнями у себя за спиной.

— Так ясное дело! — фыркнула Ирина, аккуратно складывая одно из тонких муслиновых платьев. — Ясно ведь к чему… Да только отчего-то некоторые думают, что Борис Григорьевич вам более по сердцу. А то и барин младшой вовсе. Вон чего болтают…

«Ах, вот как! — Лиза не смогла скрыть торжествующей улыбки. — Теперь понятно, почему Ирина так смела нынче утром, хоть и прячет глаза. Будто, кроме платьев, которые складывает, ее и не волнует ничего. А уж, кто мне по сердцу пришелся, и подавно»

— Некоторые лишнее думают, — девушка с трудом удержалась, чтобы в пику этим «интересующимся» не сказать Ирине, явно подосланной с этим вопросом, что она увлечена злым весельчаком Василем или рассудительным и серьезным Борисом. Но после короткого раздумья все же решилась:

— Смотрю, совсем я тебе волю дала в разговорах. Дурно с твоей стороны, Ирина, меня в людской обсуждать.

Горничная в испуге бросила платье и, сложив руки в покаянном жесте, стала умолять о прощении за свою неосторожную болтовню. Но Лиза, взглядом прервав ее оправдания, продолжила:

— А тем, кого любопытство томит, кому же мое сердце отдано, скажи… Разве может прельстить легкий игривый ветерок или теплый спокойный ветер, когда так и манит к себе буйный вихрь, способный все согнуть на своем пути и подчинить своей воле?

Она лукаво улыбнулась. Малограмотный человек вряд ли поймет ее слова, если Ирина и вправду пересказала сплетни из людской. А вот тот, кого Лиза подозревала, непременно разгадает это скрытое признание. Иначе… разве не было бы все совсем иначе? И легкомысленно покружившись перед зеркалом, девушка покинула свои покои.

Когда Лиза переступила порог салона, где собирались прибывшие «на блины» гости, Александр тут же, извинившись, прервал беседу с одним из соседей и в несколько шагов приблизился к дверям. Лиза не знала, дошли ли до его ушей слова, сказанные ею Ирине. Но привычного вопроса, которым Дмитриевский неизменно сопровождал свое приветствие, не последовало. Вместо этого он по-хозяйски завладел Лизиной рукой и, пристально глядя в глаза, коротко поцеловал ее ладонь.

Да, ей бы возмутиться подобной вольностью, но разве она могла? Когда он так смотрел на нее. Когда mademoiselle Лиди на миг слегка прикусила нижнюю губу и сощурила глаза. Когда остальные гости с легким удивлением провожали каждый их шаг до канапе, где расположилась Пульхерия Александровна.

Всю трапезу Лиза витала в облаках, прокручивая в голове моменты из прошлых дней. Она избегала смотреть в сторону Александра, боясь обнаружить перед соседями по столу свои чувства, что так и распирали ей грудь и кружили голову. Ела она мало, пропуская перемены, чем вызвала косые взгляды мадам Вдовиной. Уже знакомый лихорадочный румянец на щеках Лизы не на шутку встревожил Софью Петровну.

— Ах, завтра будут катания! Как же я люблю катания! — чересчур восторженно воскликнула мадам Зазнаева, и перья ее эспри задрожали при этих словах, словно в предвкушении от предстоящего развлечения.

Лиза поспешно спрятала улыбку, приложив салфетку к губам. Тайком взглянув на Александра, она прочитала в его глазах, что он подумал о том же. На короткий миг темные глаза мужчины вспыхнули. От подобного совпадения мыслей и его взгляда странное тепло разлилось в ее груди.

— И завтра граф вновь собирается штурмовать снежную крепость, — с легким раздражением напомнила мадам Зубова, отметив, как побледнела при этих словах ее внучка.

В прошлом году, все время, что Дмитриевский атаковал крепость, Лидия находилась на грани обморока. А когда увидела, что его белоснежную рубаху окрасили первые капли крови, такой алой на фоне общей белизны, то и вовсе впала в нервный припадок, который с трудом удалось унять лишь спустя несколько часов.

Мадам Зубова всей душой ненавидела нелепое безрассудство графа, но разве могла она удержать Лидию в эти дни в усадьбе? И завтра им снова, судя по всему, предстояло пережить непростые минуты.

— А ведь в этом году Alexandre мог бы и оставить свою затею с крепостью, — задумчиво произнесла Пульхерия Александровна, с трудом скрывая легкую обиду на Лизу.

— Неужто? — с надеждой в голосе удивилась Лиди и тут же нахмурилась, когда Пульхерия Александровна поведала о том разговоре, что недавно состоялся в малой столовой, и о вопросе, который задал ее племянник mademoiselle Вдовиной.

И снова на Лизу устремились любопытные взгляды. Словно гости делали ставки, действительно ли она в скором времени сменит свое положение в этом доме на иное, более значимое.

Только мадам Зубова смотрела по-другому — тяжело и недовольно.

— Слыхала я нынче пренеприятную для вас весть, мадам, — произнесла она после некоторого молчания, обращаясь к Софье Петровне. — Вы ведь так торопились в Петербург, и ваша спешка даже привела к несчастному случаю. Потому и беру на себя смелость судить, что сия весть вас несомненно огорчит. На станции нынче совсем худо с лошадьми стало. А на распутицу весеннюю ожидается и того хуже… И не дождешься их! Вам бы позаботиться заранее о почтовых, до срока.

Остальные гости согласно закивали и, словно по команде, заговорили между собой, ругая и весеннее бездорожье, и станционного смотрителя, и местное почтовое ведомство в целом.

— Уж слишком медлительны у нас чиновники, извечная беда наша, — сокрушался господин Зазнаев, худой мужчина средних лет, которого Лиза запомнила по туго завязанному галстуку. Казалось, он совсем пережал своему обладателю шею, оттого и держался тот так неестественно прямо. — Ну а в какой губернии иные? Чтобы не за «вольные деньги»[171] поехать, надо заранее продумать сей вопрос. Можно, конечно, воспользоваться частным дилижансом, но заплатить придется еще больше, чем за «вольных».

Софья Петровна молчала и только растерянно крутила головой, прислушиваясь к разговору, чем весьма удивила Лизу. Уж кого, а мадам Вдовину едва ли можно было переговорить или вынудить замолчать.

Конец беседе о лошадях положил Дмитриевский, который все это время сосредоточенно накладывал серебряной ложечкой икру на блин в своей тарелке. Со стороны казалось, что он вовсе не прислушивается к разговору, но Лиза, уже довольно узнавшая его, понимала, что это далеко не так.

— Софье Петровне нет нужды тревожиться на предмет почтовых, вольных или дилижанса, — медленно проговорил он. А потом поднял взгляд от тарелки и внимательно посмотрел на мадам Вдовину. Так внимательно, что Лиза сразу почувствовала, как странный холодок пробежал вдоль позвоночника. — Мои конюшни и каретный находятся в ее распоряжении. Как радушный хозяин, я позабочусь о том, чтобы мои гостьи не испытывали никаких трудностей, продолжая свое путешествие.

Если бы Лиза могла, она бы вскрикнула при этих словах. Непременно бы вскрикнула, прижимая руку к груди, чтобы унять застучавшее с небывалой частотой сердце. Ей пришлось приложить большие усилия, чтобы ничем не выдать свое потрясение.

«Нет, он не может отпустить меня! — лихорадочно размышляла она. — Это невозможно! Он, верно, имел в виду только madam mere, когда говорил о продолжении путешествия. Ведь madam не осталась бы в Заозерном надолго после нашего с ним венчания»

Но в глазах Софьи Петровны Лиза прочитала такое же потрясение, у той даже испарина над верхней губой выступила, как бывало при сильном волнении.

А потом вдруг пришло невероятное облегчение. Лиза даже повернулась к Александру и улыбнулась ему, широко и открыто, в благодарность, что он наконец-то остановил маятник лжи, который все больше раскачивался с каждым прожитым днем в Заозерном. Дмитриевский чуть сузил глаза в ответ на Лизину улыбку, явно недоумевая ее причине, и Лиза улыбнулась еще шире, радуясь его удивлению.

Так и улыбалась, пока на смену мимолетному облегчению не пришла острая тоска. И боль от одной лишь мысли, как легко Александр дал ей понять, что не стоит рассчитывать на нечто большее. Она вовсе не нужна ему, как радостно полагала еще вчера вечером. Все, кто говорил, что Лиза сумеет настолько занять его сердце, что он решит связать с ней свою жизнь, ошиблись.

— Ничего еще не потеряно, meine Mädchen, — прошептала Лизе после завтрака Софья Петровна, сжимая ее ладонь. — У нас еще несколько недель. Несколько недель!..

Сославшись на плохое самочувствие, мадам Вдовина удалилась к себе, но сопровождать себя Лизе строжайше запретила.

— Не нынче, когда наша belle femme[172] столь близко к нему, — наставительно прошептала она, прощаясь. — Будьте при vieille Psyché[173]. Она может стать нашим проводником к сердцу Аида. Очаруйте его тетушку, поплачьтесь о нелегкой судьбе, что ожидает вас в Петербурге. В конце концов, как и любой мужчина, он дрогнет. Отдать красоту и юность в старческие руки… Не сердце, так его страсть не позволит ему. А она в нем есть. Недаром…

Но что было недаром, Лизе узнать не довелось. Софья Петровна заметила внимательный взгляд графа, наблюдающего столь длительное прощание матери и дочери, и поспешно подала знак лакеям. Те, вынесли ее кресло из столовой, снова оставляя Лизу наедине со своими страхами, разочарованием и болью. И в то же время на виду у стольких глаз. Особенно тех, что внимательно следили за ней на протяжении всего затянувшегося визита соседей, ни на минуту не выпуская из своего плена.

Лиза откровенно скучала подле задремавшей Пульхерии Александровны и уже подумывала, не пойти ли к себе. Но тут, завершив очередную партию в карты, к ней подошел Александр.

— Выиграли, ваше сиятельство?

— Отчего вы так решили? — удивился он, в то же время явно довольный тем, что Лиза возвела его в ранг победителей.

— Разве отошли бы вы, останься за вами проигрыш? — ответила она вопросом на вопрос, заставив Дмитриевского от души рассмеяться.

Желая, чтобы Пульхерия Александровна подольше поспала и тем самым предоставила им возможность мнимого уединения, Лиза с трудом удержалась, чтобы не одернуть его. Тем более вряд ли этот смех выглядел приличным для тех, кто сидел за ломберным столиком и у клавикордов подле окна.

— Смею ли я надеяться, что вы поедете завтра на озеро?

Лиза терялась под этим взглядом, совершенно не понимая, как можно смотреть с такой теплотой и в то же время четко проводить невидимую границу меж ними. Александр смотрел на нее так, словно для него действительно важно было ее присутствие. И не только завтра на гуляниях.

— Я не могу ответить на ваш вопрос, — покачала она головой. — Вы же знаете, здоровье madam mere нынче ухудшилось. Кто ведает, не понадоблюсь ли я ей? Обычно приступы ее мигрени длятся не один день.

— Я уверен, что сумею убедить Софью Петровну в том, что вы обязаны быть завтра на гуляниях, а не в душном доме, — твердо проговорил Александр. — Ежели потребуется, готов применить все свое очарование, дабы вымолить ее согласие…

Боже мой, она даже не замечала ранее, что, когда он так задорно улыбается, на его правой щеке появляется небольшая ямочка!

— Вы так уверены в своей неотразимости? — Лизе хотелось ответить Дмитриевскому в той же легкой манере, с которой он вел этот балансирующий на грани приличия разговор, но ее голос прозвучал совсем не так. Вовсе не соблазнительно, а как-то наивно и глупо.

— До сих пор не доводилось в ней сомневаться.

Лиза не смогла сдержать улыбки, а потом и вовсе легко рассмеялась, вторя его тихому смеху. И смех этот, как она видела, совершенно расстроил mademoiselle Зубову, услаждавшую их слух игрой на клавикордах. Но спустя всего лишь миг Лиза перестала смеяться, когда услышала шепот своего собеседника:

— Когда вы так улыбаетесь, даже самый хмурый день способны озарить светом.

Это прозвучало бы как самый заурядный комплимент, если бы Александр не добавил после некоторой паузы с удивительной серьезностью и в голосе, и во взгляде:

— Для меня озаряете…

Девушка растерялась от его прямоты и готова была поклясться, что покраснела, ведь щеки стали такими горячими. Она даже не знала, что следует сказать, как повести себя, и опомнилась только после его короткого «простите».

— За ваши слова? — еле слышно пролепетала Лиза и тут же снова попала впросак, когда он покачал головой, улыбаясь ей, будто несмышленому ребенку.

— За мое поведение давеча. За мои слова, что могли вас обидеть, за смелость моих поступков. Я, верно, напугал вас… Но вы не должны думать, что отныне моя библиотека для вас закрыта. Та книга…

Тут уж Лиза совсем залилась краской, потому что вспомнила о книге, которую по ошибке выбрала прошлым вечером. Нынче перед завтраком она успела тайком проскользнуть в библиотеку и отыскать ее среди прочих. Девушка хорошо запомнила позолоченный кант на красной ворсистой ткани переплета, и ей не составило труда найти этот злосчастный роман на самой верхней полке одного из шкафов. Ошибкой было вернуть книгу в тот же шкаф или полагать, что женское любопытство не вернет ее к этим полкам.

А потом из жара Лизу вмиг бросило в холод. Ведь следующие слова Александра показались такими двойственными по смыслу:

— Некоторые книги таят под своими обложками настолько опасные тайны, что их открытие способно многое изменить. О, Зазнаевы, судя по всему, готовы почтить меня словами прощания и благодарности за нынешний прием… Прошу простить меня, Лизавета Петровна…

Дмитриевский отошел к гостям, а Лиза еще некоторое время смотрела на них, не видя ни поклонов, ни рукопожатий, ни вежливых улыбок, сопровождающих прощальные слова.

Отчего ей на короткий миг показалось, что Александр говорил о том письме, что лежало под обложкой сочинения Ричардсона? Что он догадывается о странной паутине, что старательно плетется вокруг него?

А еще она думала о том, что впервые совершенно забыла о письме, которого ранее ждала бы с таким нетерпением.

Глава 16


— O bon Dieu! Я уже успела позабыть, каков он может быть… — вдруг раздался удивленный голос Пульхерии Александровны, заставив Лизу даже вздрогнуть от неожиданности. Она-то была уверена, что старушка все это время мирно дремала.

Девушка тут же обернулась, потеряв всякий интерес к прощанию Александра с Зазнаевыми. Пульхерия Александровна смело встретила ее любопытный взгляд и добродушно улыбнулась. Эта улыбка сияла не только в слегка выцветших светлых глазах, но и в лучиках морщинок, которые ничуть не портили ее лица, до сих пор хранившего печать детской непосредственности. Лиза невольно улыбнулась в ответ.

— Он не был таким с той самой поры… — старушка столь многозначительно замолчала, что Лиза сразу поняла, о чем та собиралась сказать.

Уголки губ девушки чуть дрогнули — сравнение с той, что прежде так щедро была одарена любовью Александра, неприятно царапнуло душу.

— Это все от сходства нашего и только, — она рассеянно пожала плечами, при этом всем своим видом выражая заинтересованность и подталкивая свою собеседницу продолжать.

— Вы ошибаетесь, ma chère mademoiselle, — покачала головой Пульхерия Александровна, явно недовольная, что была неверно понята своей собеседницей.

Лиза вдруг испугалась, что старушка сейчас заявит, насколько хороша была покойница в сравнении с ней. И потому поспешила задать вопрос, что так и крутился на языке с момента, когда она впервые увидела портрет Нинель.

— Расскажите о ней… Какая она была?

— О! — Пульхерия Александровна откинулась на спинку канапе, радуясь, что представилась возможность без всяких недомолвок поговорить о прошлом. Теперь, когда она не видела в глазах Alexandre той тени, что заслоняла собой настоящее, можно было выпустить на волю воспоминания, которыми она особенно любила делиться.

— Нинель была всеобщей любимицей. С самых ранних лет она обещала стать истинной прелестницей и разумницей. Так и вышло. В семье ее все обожали, а уж мой брат, покойный Николай Александрович, паче всех. У них были схожие склонности ко всему живому и цветущему. Приезжая в Заозерное, Нинель, на головную боль своей маменьке, целыми днями пропадала в усадебной оранжерее да в питомнике роз, что брат выращивал. С самых юных лет она славилась своей добротой. Приносила в дом и зайцев, что в силок попадали, и птичек с крылами или лапками переломанными. А уж какая щебетунья была… Так и звали ее — птичка, солнышко ясное, голубка…

Пульхерия Александровна облизнула пересохшие губы и потянулась к бокалу с вишневой настойкой, что стоял на столике близ канапе. Сделав изрядный глоток, она блаженно прикрыла глаза и продолжила откровенничать:

— Нинель лелеяли в семье, как прелестный цветок. В особенности ее мать Анна Денисьевна Дубровина. Уж как она ревностно относилась ко всем, кто мог сорвать его, тем самым погубив. А ведь так в итоге и вышло.

Пульхерия Александровна резко замолчала. У Лизы даже мелькнула мысль, что та уснула под расслабляющим действием настойки. Но присмотревшись внимательнее, девушка заметила, что старушка пристально наблюдает из-под полуопущенных век за Александром, который прощался с очередным визитером. Лиза с трудом удержалась, чтобы в который раз не обернуться, завидуя Пульхерии Александровне даже в том, что та так свободно может смотреть в сторону племянника.

— Уже не девочкой, а юной и прелестной девицей, Alexandre впервые увидел Нинель в Заозерном около восьми лет назад, в свой первый отпуск за годы службы. Подозреваю, что чистота ее души привлекла его, как ничто иное. Никто бы не обратил внимания на эту влюбленность: Нинель очаровывала всех и каждого, но всегда оставалась холодна к своим поклонникам, коих даже в деревне имелось изрядно. Ведь у нее не было дороги в счастливое и долгое замужество, все это знали и понимали. Все, кроме Alexandre…

Казалось ли это Лизе, или голос Пульхерии Александровны действительно с каждым словом становился тише, погружая ее в некий транс. В этом полусне-полуяви Лиза видела прошлое, будто сами стены усадебного дома вдруг решили показать ей развернувшуюся некогда здесь трагедию.

В ту пору Александру был без нескольких месяцев двадцать один год. Юная Нинель же только пару лет как покинула детскую комнату в родном имении. Ее редко вывозили даже на уездные увеселения, предпочитая держать вдали от всего, что могло разрушить ее хрупкий мир, в котором царили покой и радость. Мадам Дубровина будто прятала свою дочь за хрустальными стенами в высокой башне. Нинель никогда не было суждено стать женой и матерью — ей втолковывали это с младых лет, да и сама она никогда не стремилась к тому, видя в своих поклонниках лишь добрых друзей. Ровно до тех пор, пока на пути у нее не встал Александр.

Лиза прекрасно понимала, как легко было Нинель влюбиться в Дмитриевского, ведь, судя по рассказам, он всегда с легкостью очаровывал женские сердца. Но при этом и сама Нинель так легко завоевала сердце этого чародея. «Должно быть, она была необыкновенной особой», — со странной ноткой горечи подумала Лиза.

Уже через две недели пребывания в Заозерном убежденный холостяк Дмитриевский, до сей поры не пойманный в сети самыми известными столичными красавицами, просил благословения на брак с Нинель у своего отца. И получил отказ. Александр ожидал такой ответ, но в глубине души все же надеялся на иное. Тогда он решился переговорить с мадам Дубровиной. Но та пришла в ужас и стала кричать, что молодой Дмитриевский воспользовался ее доверием. И, разумеется, решительным образом отказала, упирая не столько на кровную связь, сколько на иную причину невозможности брака.

— Вы сошли с ума, Александр Николаевич! Сошли с ума! — горячилась она. И мерила комнату резкими шагами, то заламывая в отчаянии руки, то неподобающе широко ими размахивая. — Я и подумать не могла, что вы даже мысль допускаете о том. Вы — дядя Нинель! Дядя!

— Я ей родственник пятой степени, а не третьей, — возражал Александр. — Брак меж нами вполне возможен…

— Церковь не благоволит подобным бракам! — не уступала мадам Дубровина. — C’est inceste! Mon oncle[174], я вас прошу, — взмолилась она к хранившему молчание отцу Александра. — Скажите же ему!.. Он погубит ее! Сведет в могилу… Mon oncle!

— Успокойтесь, ma chère, — граф Дмитриевский извлек из кармана своего жилета платок и властным жестом протянул племяннице. Анна Денисьевна смолкла и принялась вытирать мокрые от слез глаза. — У Александра Николаевича горячая кровь равно, как у всех в нашем роду. Это просто порыв. Вскорости (вот буквально на днях, верно, Alexandre?) он отбудет в Петербург, и привычные дни мигом сотрут легкий флер новизны, что вскружил ему здесь голову. И все пойдет своим чередом…

— Нет, ваше сиятельство, — эта короткая реплика Александра заставила остальных удивиться той настойчивости, что в ней прозвучала. — Боюсь, что в данном случае вы не правы…

— Боюсь, что заблуждаетесь вы! — резко оборвал его отец и стукнул об пол тростью, на которую опирался, сидя в кресле. — Своим безумством вы только погубите юную душу. Выпустите из своих когтей маленькую птичку, Александр. La petite oiseau et oiseau de proie ne font la paire![175] И дело не в вашем образе жизни, mon cher fils, вовсе нет, — мягкие отеческие нотки вдруг сменили прежнюю властность голоса. — Дело в вас самих. В вас и в Нинель Михайловне. Потому я запрещаю вам. Коли ослушаетесь, вы лишитесь моей поддержки и моего расположения. Подумайте о том. Хорошенько подумайте, Александр!

— Я не отступлюсь! — это было последнее, что произнес тогда молодой человек, покидая своих собеседников, а спустя некоторое время и усадьбу. — Не отступлюсь!

Только Пульхерии Александровне довелось поговорить с ним тогда перед отъездом. Она до сих пор помнила выражение глаз старшего племянника, когда он, сжимая ее руки, запальчиво исповедовался ей. Когда говорил о своей такой нежданной любви к той, кого помнил еще девочкой, а ныне увидел прекрасной юной девушкой. О, как тогда понравились Пульхерии Александровне его слова о Нинель! Из всех мужчин, которые только могли быть предназначены ее маленькой птичке в мужья, она бы и сама не выбрала более достойного, чем Alexandre! И сердце рвалось на куски при мысли о невозможности этого союза…

Александр и сам все понимал тогда, но разве мог устоять против своей природы, которая настойчиво призывала заполучить желаемое, несмотря на все препоны? Неизведанное прежде чувство так непривычно будоражило кровь и совершенно заглушало голос разума.

— Что скажешь ты мне, ma chère tantine? — спрашивал он тогда у Пульхерии Александровны, целуя ее руки и моля о заступничестве перед родными.

— Скажу, что рада, — ты впервые полюбил, — честно ответила тетушка, лаская его волосы, как ранее, когда он был совсем мальчиком.

Дмитриевский покинул отцовский дом всего восьми лет от роду, чтобы, как и пристало наследнику знатной фамилии, начать обучение в Пажеском корпусе. Но для нее он так навсегда и остался маленьким мальчиком, ее Alexandre.

— И весьма огорчена, что твое сердце желает невозможного. Потому что эта любовь обречена. Не будет венцов. С’est impossible.[176]

— Она меня любит, ma tantine… и потом, разве на этом свете есть что-то невозможное для меня?

Нет, разумеется, Пульхерия Александровна не рассказала Лизе об этой истории во всех подробностях. К чему? Многие, как, к примеру, мадам Зубова, считали ее недалекого ума, объясняя это ее почтенными летами. Но Пульхерия Александровна была совсем не такова. Просто так удобно разведывать многое, играя роль блаженной, навязанную ей окружающими…

— Он не отступил, — медленно проговорила Лиза, подбадривая старушку продолжить свой рассказ, когда та на некоторое время задумчиво уставилась перед собой.

— Нет, не отступил, — подтвердила Пульхерия Александровна, складывая ладошки на груди.

От изразцовой печи уютно веяло теплом, а настойка делала веки такими тяжелыми, так и хотелось сомкнуть их и погрузиться в дрему. Оттого рассказ давался старушке с каждым словом все труднее, все медленнее текли слова, и длиннее становились паузы меж ними.

Александр еще трижды просил руки Нинель у своей кузины. И трижды получал решительный отказ. Последний был и вовсе сопровожден угрозой спрятать девушку за монастырскими стенами. «Да, Нинель не создана для жизни черницы, вы правы, Александр Николаевич. Но исключительно ваша вина будет в том, что ей придется скрыться от мира и его соблазнов», — сказала ему тогда мадам Дубровина.

— Они страдали, Alexandre и Нинель, — печально проговорила Пульхерия Александровна, вспоминая, как долго не могла улечься волна раздоров и ссор после того дня, когда молодой Дмитриевский впервые заявил о своих намерениях. — Разлука должна была охладить чувства, но она только сильнее разожгла огонь в их сердцах. И каждый боролся за совместное счастье как мог: Нинель умоляла мать и графа Дмитриевского смилостивиться над ее судьбой и пойти навстречу ее желаниям, а Alexandre… Он на время пропал. Говорили, что ездил в Москву, но среди публики замечен так и не был, так что едва ли это правда. Он просто скрылся от всех, затаился, как зверь перед прыжком. Это мадам Дубровина после объявила его таким: зверем, поджидающим свою добычу…

Лиза знала, что было потом. В разных интерпретациях слышала ту историю, что еще долго не сходила с уст светской публики. Правда, она полагала, что Пульхерия Александровна расскажет все иначе, но надежды ее не сбылись.

В одно прекрасное воскресное утро молодой Дмитриевский украл mademoiselle Дубровину прямо из ее родного псковского имения. Увез на рассвете. И обвенчался с ней в ближайшей церкви. Без родительского благословения, без высочайшего разрешения из епархии, что впоследствии и попытается применить для расторжения их брака мадам Дубровина.

Грянувший гром, которым в свете отразилось тайное венчание наследника графа Дмитриевского, казалось, ничуть не волновал молодых. Еще до побега Александр выхлопотал отпуск в полку сроком на год, имея намерение в случае объявления их брака незаконным, и вовсе подать в отставку и увезти Нинель за пределы империи и влияния православной церкви.

Молодые удалились в одно из имений Дмитриевских в волжских землях, подальше от Москвы и Петербурга. Конечно, они надеялись на прощение родных и принятие их столь желанного для обоих брака. Но и без оного, как после призналась Нинель Пульхерии Александровне, счастье их было безмерным.

— Я ради него смело бы шагнула и за край земли, прямо в бездну! — восторженно говорила Нинель. И подтверждение тому без лишних слов читалось на ее лице, в ее смехе, во всем ее облике. Как она сияла в присутствии своего супруга! Наверное, ее матери стоило бы взглянуть на это безмятежное счастье прежде, чем браться за любое доступное оружие в попытках разрушить их брак.

И, наверное, именно поэтому самым важным союзником молодых стал старый граф Дмитриевский, которого Нинель навестила в Петербурге и к которому бросилась в ноги, умоляя о снисхождении. Дело о расторжении брака, рассматриваемое по обращению мадам Дубровиной в Святейшем Синоде, по решению обер-прокурора, хорошего знакомца графа, было прекращено. Впрочем, едва ли брак расторгли бы по причине кровного родства.

— Alexandre все обдумал заранее, чтобы после не потерять с таким трудом полученное счастье, — голос Пульхерии Александровны становился все тише и звучал медленно и устало. — Он признался мне в том позднее…

Лиза оглянулась на Дмитриевского. Тот сидел в кресле и внимательно слушал одного из визитеров, в таком уже привычном для нее жесте скрестив пальцы перед собой. Да… Никаких сомнений в том, что Александр был тогда твердо настроен удержать при себе ту, ради которой рискнул всем — своим будущим наследством, титулом, карьерой в гвардии и положением в обществе. И никаких сомнений в том, что он безумно ее любил…

Пульхерия Александровна так и не окончила свой рассказ. Когда Лиза, с трудом заставив себя отвести взгляд от хозяина дома, взглянула на нее, старушка уже дремала, чуть склонив голову к плечу. Но Лиза не расстроилась этому обстоятельству — слушать о счастливом прошлом Александра желания не было. К тому же она знала остальное от иных лиц: молодые супруги, благосклонно принятые отцом Дмитриевского, зажили в Заозерном, словно в сказке. Совсем не обращая внимания на неприятие их брака мадам Дубровиной и пересуды в обществе.

Правда, зажили только счастливо, потому что долго не получилось. Ровно через год и два месяца после бегства и тайного венчания молодая супруга Дмитриевского умерла. И именно в этих стенах мадам Дубровина кричала убитому горем Александру, что это он убил ее дочь.

«Интересно, — думала Лиза после, когда удалилась в свои покои на время дневного отдыха, — понимала ли сама Нинель, что любовь Александра приведет ее к такому финалу? Что жизнь будет такой короткой, пусть и наполненной счастьем в последние дни?»

Скорее всего, из-за этих мыслей Лизе и привиделся сон, в котором ей слышался тихий восторженный шепот Нинель. Этот шепот слышался ей и после: в столовой за поздним обедом, в салоне, когда играла с дамами в écarté[177]. Александр наблюдал за ней издалека, она чувствовала кожей его пристальный взгляд, оттого и проигрывала постоянно то матери, то Пульхерии Александровне под их беззлобное подтрунивание над ее невезением.

— Удача отвернулась от вас, ma chère, — проговорила Софья Петровна, когда Лиза вновь проигралась. На что Пульхерия Александровна справедливо заметила, сгребая к себе карты с ломберного столика, чтобы перетасовать их:

— Кому не везет в игре, всенепременно удача в ином. Кто ведает, в чем улыбнется фортуна mademoiselle?

«В любви!» — вдруг отчаянно захотелось воскликнуть Лизе, когда она посмотрела в темноту окна поверх пышного чепца Пульхерии Александровны. Ее собственное отражение казалось ей расплывчатым из-за неровности тонкого льда, что образовался к вечеру на стекле. Но мужчину в темном фраке, сидящего чуть поодаль от нее с газетным листком в руках, она видела четко. Черты лица, знакомый наклон головы и темные пряди волос, упавшие на лоб, по памяти вставали перед глазами.

— Ох, что за напасть! — меж тем жаловалась Пульхерия Александровна. — Только я радовалась, что солнце пригрело, да снег таять начал, как сызнова морозы ударили. А где была вода, там ныне лед стал. А с завтрева-то… крепость та клятая! И так ее водой залили, а тут еще и мороз на подмогу пришел…

Она раздраженно бросила карты на сукно, не желая продолжать игру. Мадам Вдовина с готовностью приняла ее извинения, заверив, что и сама бы желала уйти к себе. День, наполненный многочисленными визитами, изрядно всех утомил. Все, чего хотелось в тот момент Софье Петровне — принять капель для сна да забыться в ночном покое без сновидений.

Лиза не раз пожалела той ночью, что не последовала примеру матери. Она была взволнована до крайности и предстоящим выездом на Масленичные гуляния, и содержанием письма, которое все-таки вскрыла, когда Ирина погрузилась в сон, и собственными ощущениями, что будоражили ее и мешали спокойно уснуть.

«Я должна быть рада», — повторяла Лиза себе. Рада, что все переменилось. Потому что именно о том гласило письмо, спрятанное между страницами сочинения Ричардсона и забытое там на долгие два дня.

«…Все наши договоренности теряют силу. Я более не желаю, чтобы вы следовали прежнему плану. После долгих раздумий я понял важную вещь — никогда я не сумею даже на короткий миг отдать вас в его руки. Никогда! Сама мысль об этом причиняет мне боль.

Вот так, душа моя… я думал, что смогу, но нет — вся моя сущность восстает против того, что я когда-то наметил. Нет, нельзя сказать, что прежде я думал иначе. Что не знал, как больно и тягостно будет мне, когда вы вложите свою руку в ладонь другого мужчины, когда ступите в его спальню супругой. Я знал. Но не понимал всей глубины этой боли… не ведал ее. Теперь же я готов уступить вам во всем.

Я думаю, есть иной путь получить то, что должно принадлежать мне по всеми признанному праву. Дайте мне время. Дайте мне немного времени, ma bien-aimée, и я все разрешу. И все непременно сложится так, как мы когда-то мечтали. И будет небольшое имение с яблоневым садом, и клавир у окна в гостиной, и чаепития в беседке под сенью цветущих яблонь…»

Лиза читала эти строки и ощущала внутри странную пустоту. Более не виделись ей в мечтах ни яблоневый сад, ни усадебный дом, ни другие картины тихого счастья с автором письма.

Он просил немного времени… Пытался удержать Лизу от той пропасти, в которую она уже летела с замиранием сердца, чувствуя небывалую легкость. Он просил прекратить игру с Дмитриевским, не привлекать его и не принимать его расположения.

«Берегите свое честное имя, — завуалированно намекал он о том, о чем Лиза в последние дни думала почти непрерывно. — Сохраните свою девичью честь нетронутой, незапятнанной даже тенью слуха. Я полагаюсь на ваше благоразумие, потому и не пишу известной нам обоим особе о сих изменениях».

И снова в конце письма говорилось о любви к ней, горячей и безрассудной. Красивые слова, от которых ранее у Лизы так сладко кружилась голова, теперь не вызывали ничего, кроме равнодушия. Сердце ее билось ровно, словно и не было ничего меж ними прежде: ни прикосновений, ни робких поцелуев, ни взаимных обещаний.

Лиза аккуратно сложила письмо в ровный прямоугольник, и спрятала его обратно в книгу. Писать ответ не хотелось. Пустота в душе и ровный такт сердца. Но это сердце тут же пускалось вскачь, едва она вспоминала недавнюю встречу в библиотеке, или когда думала о завтрашнем дне. Четверг Масленичной недели — день, когда, по обыкновению, происходит взятие снежной крепости и захват чучела Масленицы. День, когда решится, кто выйдет победителем странного пари.

«Что попросить в случае выигрыша? — думала Лиза, гладя по ровной шерстке Бигошу, спавшего рядом с ней в постели. — Рискнуть ли, открывая карты в стремлении заполучить заветный приз? Интересно, что бы он сказал, если бы я попросила его жениться на мне?» Начисто забывая строки только что прочитанного письма, Лиза не сумела удержать улыбки, представив себе эту сцену. По телу разлилась горячая волна удовольствия при мысли о возможном браке с Дмитриевским.

Сомнений в том, что пари выиграет она, не было. Пульхерия Александровна верно подметила — последние два дня стояла ясная погода, и солнце пригревало совсем по-весеннему. Снег стал влажным и липким. С крыш стекали струйки талой воды, и возле усадебного дома образовались десятки луж. В среду же неожиданно подморозило. А под вечер и вовсе случилась странность — с небес полился то ли дождь, то ли снег, покрывая все тонкой коркой льда. Даже черные ветви деревьев в парке, которые теперь так низко клонились к земле.

— Решительно, сущее безумие пускаться в подобные авантюры по нынешней погоде! — горячилась Пульхерия Александровна, едва после завтрака выехали к озеру, где должны были состояться гуляния. — У Alexandre даже конь скользит по дороге, что уж говорить об осаде? И коня загубит, и сам убьется, не приведи господь!

И тут же быстро перекрестилась, пугаясь до дрожи собственных мыслей. К концу пути ее тревога передалась и Лизе. Действительно, дорога была очень скользкой. Настолько, что запряженные лошади несколько раз едва не оступились при беге, сани то и дело заносило, и только умелые руки кучера смогли их удержать.

Несмотря на гололед, на Масленичный разгуляй съехалась почти вся округа. Лиза вертела головой по сторонам, дивясь еще на подъезде к озеру разношерстной толпе любопытных. Людское море, открывшееся ее взору на льду, где поставили балаган и лотки, и вовсе на миг лишило духа. Смех, шум, гам над озером оглушали. То и дело звенели бубенцы саней, что проносились с грозным окриком возницы: «Поберегись!» Визжали девицы, скатываясь в обнимку с деревенскими парнями с высокой деревянной горки. Зычно кричали зазывалы, привлекая внимания к товарам, выставленным в наспех сколоченных лотках. Удивительно было среди этой толпы в кожухах, треухах, цветастых крестьянских платках видеть изредка проезжающие сани, в которых чинно сидели пассажиры в мехах, высоких боливарах и капорах с пышными перьями. Разгуляй объединил нынче всех — и бар, и холопов. И у всех кипела кровь от разнузданного веселья, буквально разлитого в воздухе.

— Не желаете ли блинов? Или горячего сбитня? Митрофаниха из Подолья отменный сбитень варит, — обратился к своим спутницам Александр, опасно свешиваясь с седла при той толкотне, что царила вокруг. — А может, Лизавете Петровне угодно с горы съехать?

При этих словах Лиза скользнула по нему взглядом. Дразнит ли он ее, как делал это обычно? Ведь обоим известно, что недаром катятся с высокой горы на рогожке парень и девушка. Масленица горячила кровь и сметала все запреты. Именно на Масленицу можно было смело сорвать поцелуй с губ, а то и несколько. Оттого и ненавидела это разнузданное веселье Лизавета Юрьевна. «Грешники бесстыжие! Содом!» — так отзывалась она о Масленичных гуляниях. В этот день она закрывала дом и наказывала всем домашним и дворне готовить душу к предстоящему посту молитвами и поклонами.

— Пусть сбитня принесут, mon cher, — попросила Пульхерия Александровна, с трудом борясь с желанием приподняться в санях, чтобы разглядеть крепость, которую так тщательно возводили под руководством местного кузнеца в последние дни. Интересно, какой она высоты, и насколько толсты ее стены?

Сбитень оказался не только горячим, но, на удивление, крепким. Лиза, сделав глоток ароматного медового варева, даже закашлялась.

— Alexandre! — негодующе воскликнула Пульхерия Александровна, пригубившая напиток из своей кружки. — Этот же на водке! Ах, нахальник!

А потом только улыбнулась, когда племянник, заговорщицки подмигнув, сделал знак подать некрепкого сбитня, который его лакей уже принес от Митрофанихи. Впрочем, пила его только Лиза. Пульхерия Александровна предпочла сбитень покрепче, с явным наслаждением закрывая глаза при очередном глотке.

То ли от того первого глотка, обжегшего нутро, то ли от всеобщего веселья, Лиза вдруг раскраснелась и заметно оживилась. Она уже не стеснялась ни плотно окружившего их сани простого люда, ни неприличных прибауток и выкриков, то и дело доносившихся из толпы. Только оглядывалась с интересом, испытывая непривычное воодушевление.

Вместе со всеми радовалась победе щуплого мужика с босыми ногами, который по скользкому столбу сумел залезть на самый верх и ухватить новые сапоги как выигрыш в забаве.

Наблюдала за медведем, которого водили на поводке, заставляя кланяться до земли крестьянам или делать неуклюжие реверансы господам, чтобы получить за старания «денежку». Даже захлопала в ладоши, когда медведь у их саней дважды присел, «выражая свое почтение сударю и сударыням», как пояснил его владелец. И даже не раздумывала, когда Александр протянул ей деньги, чтобы она опустила их в сумку, висевшую на шее медведя.

В тот момент Лиза была похожа на маленькую девочку, которая впервые попала на большой праздник. Веселье в ее по-детски ясных голубых глазах и непосредственность, с которой она радовалась происходящему, не могли не вызвать отклик в сердце ее спутника. Александр пристально наблюдал за ней и всякий раз со странным восторгом в душе встречал ее смех.

А потом Лиза увидела крепость, и радость ее мгновенно улетучилась. Для нее это сооружение с высокими ледяными стенами, сверкающими радугой на солнце, выглядело поистине устрашающим. Даже смех и разговоры приглушились в ту минуту, когда Лиза наконец поняла, отчего так волновалась Пульхерия Александровна. Она растерянно оглянулась на Александра, но тот отъехал поприветствовать Зубовых, сани которых уже стояли в толпе близ крепости.

— Вы должны запретить ему! — в смятении зашептала тогда Лиза Пульхерии Александровне. Та даже глаза закрыла, лишь бы не видеть крепости и ее защитников, что уже подначивали своих противников, спешно скидывающих кожухи на снег.

— Я пыталась, Лизавета Петровна… вы же знаете… Уверена, нынче это не под силу никому. Alexandre уже принял вызов…

Лиза обернулась к Зубовым и увидела, как отчаянно что-то говорит Лиди склонившемуся к ней Александру. Девушка явно пыталась переубедить его принимать участие в этой затее, и явно безуспешно, судя по ее несчастному виду и недовольству на лице мадам Зубовой. Через некоторое время Дмитриевский вернулся к саням тетушки, и тогда Лиза все же попыталась остановить его, памятуя, что не так давно он спрашивал ее совета.

— Александр Николаевич… быть может, вам не надобно…

Мысли путались. Она не знала, что нужно сказать, чтобы остановить его от этого безумства. И ей даже на миг показалось, что Александр не услышал ее жалких попыток привлечь его внимание среди окружавшего их невообразимого шума. Ведь он даже не повернул головы в ее сторону, скидывая казакин на руки лакея.

А потом уже готовый к схватке, сигнал к которой вот-вот должен был раздаться под дружный рев толпы, Александр вдруг вскочил к женщинам в сани. Лиза не успела отпрянуть, и их лица оказались так близко, что при желании она могла чуть податься вперед и коснуться носом его носа.

— Вы желаете, чтобы я отступил? И это нынче, когда меж нами такие условия?.. — Лиза безуспешно пыталась понять, говорит ли он серьезно или снова шутит, ведь его глаза так задорно блестели.

— Я готова признать проигрыш, коли вы откажетесь от этого безумства, — сдалась она, не желая, чтобы он атаковал это страшное сооружение.

Дмитриевский долго смотрел ей в глаза, и Лиза успела подумать, что он согласится принять ее предложение. Но вот уголок его рта дрогнул в привычной усмешке, и она поняла, что этому не бывать.

— Легкая победа никогда не принесет удовольствия триумфа, — покачал головой Александр. — И я всегда привык добиваться желаемого! К тому же вы так желали увидеть, как меня вываляют в снегу…

Лиза была настолько поражена его отказом, что даже не противилась, когда его пальцы вдруг протиснулись в глубину меховой муфты и быстрым движением погладили ее тонкие пальчики.

— Par chance![178] — дерзко улыбнулся Александр и в тот же миг соскочил с саней, чтобы принять на себя командование штурмом ледяной крепости.

И начался сущий ад, как думалось Лизе после. Атакующие лезли на стены со всех сторон или таранили стены, пытаясь пробить брешь и через образовавшуюся дыру проникнуть внутрь. На их головы летели ледяные комки, их стегали плетьми, лили воду под улюлюканье и крики разгоряченной действом толпы.

Это зрелище было вовсе не для девичьих глаз. Не только из-за обнаженных мужских торсов, когда крестьяне в пылу сражения поскидывали нательные рубахи (Александр отчетливо выделялся среди них благодаря белой рубашке и черному атласному жилету). Не только из-за грубостей и неприличных выражений, которых тоже было в изобилии. Кровь. Здесь проливалось много крови, когда атакующих с размаху сбрасывали со стен или разбивали им головы ледяными глыбами.

Лиза задрожала всем телом, перед глазами пошла какая-то странная пелена, когда капли крови вдруг заалели на белом батисте рубашки Александра. Она закрыла глаза и вцепилась в боковину саней, не обращая внимания на холод, который сковал уже спустя пару минут голые пальцы. Девушка безуспешно пыталась по дружным выдохам толпы или по крикам определить, что происходит. Ведь глаз больше открыть так и не сумела.

— Домой! Домой! — простонала Пульхерия Александровна, и сани резко тронулись, увозя женщин из обезумевшей толпы. Только тогда Лиза открыла глаза и заметила, какой мертвенно-бледной стала ее спутница, несмотря на легкий морозец.

— Простите, дитя мое, — проговорила та глухо, пряча от глаз Лизы свой обеспокоенный взгляд. — Но я более не могла смотреть на это… никогда не могла…

И только тяжело опустившись на диван в салоне усадьбы, Пульхерия Александровна тихо расплакалась, что-то приговаривая себе под нос. Из ее бессвязного бормотания Лиза сумела разобрать только «кровь», «голова», «insensé»[179] и «Николя на тебя нет!..». Девушка сидела подле несчастной старушки, сжимая ее руку и прислушиваясь к удивительной тишине в доме. Нынче многие в усадьбе получили полдня свободы и ушли к озеру, чтобы повеселится на гуляниях и пройтись среди лотков. Даже привычных глазу лакеев не было возле дверей, и это наполняло душу странным беспокойством, которое вместе со страхом за жизнь Александра являло собой поистине чудовищную смесь.

— У вас дрожит рука, — вдруг отчетливо произнесла Пульхерия Александровна, устало откинувшись на спинку дивана.

Лиза молча поднялась и взяла с соседнего кресла подушки, чтобы подложить для удобства под спину старушке.

— Ma chère, позвоните, чтобы подали настойки, — поблагодарив улыбкой за помощь, попросила Пульхерия Александровна и закрыла глаза. — Только бокальчик вишневой способен успокоить мои расстроенные нервы…

Лиза долго звонила, но никто так и не явился на зов. Пульхерия Александровна с несвойственным ей раздражением заявила, что тогда сама пойдет в буфетную, потому девушка поспешила заверить, что готова с удовольствием послужить ей. Что и сделала, радуясь, что это нехитрое занятие хотя бы на миг отвлечет от мыслей о крепости.

По словам Пульхерии Александровны, запасной ключ от буфета лежал наверху за резной гроздью винограда. Лиза без особого труда его отыскала и открыла створки, а после по запаху нашла среди графинов с настойками темно-бордовую вишневую.

Она бы ловко налила настойку в бокал на высокой ножке, который нашелся в горке. Ведь ей столько раз приходилось готовить горький лечебный настой для Лизаветы Юрьевны по ночам! Но звук резко открывшейся двери в соседней малой столовой заставил руку дрогнуть, и несколько капель упали на полированную поверхность буфета.

— Тимофей Матвеевич будет недоволен сим вторжением в его владения, — произнес голос Александра, намекая на отсутствовавшего буфетчика.

Он стоял в дверях буфетной, лениво прислонившись плечом к косяку. Лиза с удивлением отметила, что его одежда была насквозь мокрой, судя по тому, как облепил батист крепкие руки. И тут же отставила бокал и графин, боясь, чтобы дрожь, которая охватила ее тело при появлении Александра, не стала для него такой явной.

— Я… я желала послужить вашей тетушке. Она просила… — Лиза попыталась объясниться, но Александр жестом заставил ее замолчать. А потом медленно двинулся к ней, не отводя взгляда от ее лица. Встал на расстоянии ладони, неприлично близко, но разве Лиза была в состоянии в тот миг думать о приличиях?

— Почему на вас мокрая одежда? — спросила она первое, что пришло в голову, заставляя его губы изогнуться в улыбке. Темные глаза под растрепавшимися влажными прядями так и блестели плохо сдерживаемым смехом.

— Потому что победителя крепости по обычаю окунают в прорубь, — ответил ей Александр, и она глупо уточнила, словно это было непонятно из его реплики:

— Вы взяли крепость?

— Взял. И теперь я требую у вас свой выигрыш, Лизавета… Петровна.

«Он смеется надо мной, как обычно!» — вмиг рассердилась Лиза после этой намеренной паузы. Для него все происходящее было лишь забавой. И ни единой мысли, что эти забавы могут принести боль кому-то из близких ему людей.

Александр протянул руку, вынуждая Лизу, как выигрыш, вложить в нее свою ладонь. Она подчинилась ему, прикусив от злости нижнюю губу и отводя в сторону взгляд, когда он тихо проговорил знакомые слова:

— Cela ne veut rien dire?[180]

Злость вмиг улетучилась, когда, коснувшись широкой ладони Александра, Лиза мельком взглянула на него и заметила кровавую ссадину под глазом и еще одну подле виска. Одна рука дрогнула легко на его руке, вторая же помимо воли взметнулась к ссадине у волос, чтобы бережно коснуться ее кончиками пальцев.

При этом Александр как-то странно выдохнул и прикрыл глаза, и Лиза тут же встревожилась, что причинила ему боль. Он вовремя сжал пальцы, захватывая в плен руку, предложенную ему в знак капитуляции, другой же рукой успел поймать ее пальчики у своего виска, накрывая те ладонью и прижимая к холодной коже. А потом потянул их вниз, и, повернув голову, коснулся лицом тыльной стороны, прямо у основания пальцев, обжигая своим горячим дыханием. И тогда пришел черед Лизы для прерывистого вздоха, когда вмиг разлился в крови огонь, сметающий на своем пути любые доводы и преграды.

Губы Александра пробежались вдоль всей кисти — по ладони до местечка, где неудержимо бился пульс, выдавая ее волнение. А потом он медленно повернул голову и заглянул в широко распахнутые глаза Лизы, в которых так легко читались потрясение перед происходящим и желание, чтобы он никогда не отрывал своих губ от ее кожи. И она поразилась тому, что прочитала в глубине темных глаз, когда блеск смеха уже более не скрывал его чувств.

— Cela ne veut rien dire?

— Oh que non![181]

Сказала ли она это, или Александр прочитал ее мысли, мелькнувшие в ответ на его короткий вопрос? Лиза и сама не поняла. Как не уловила и тот миг, когда он быстро притянул ее к себе, прижимая к своему телу неприлично близко. Непривычно близко…

Утонув в черном омуте его глаз, она, будто во сне, наблюдала, как медленно склоняется его лицо. И распахнула губы, по странному наитию понимая, что произойдет через мгновение.

Губы Александра были холодны, как и кожа у виска, которой она прежде касалась, как и волосы, в которых почему-то тут же запутались ее пальцы. Но сам поцелуй был горячим, и Лиза поддалась этому жару, опалившему ее, будто огнем, подавляя невольное сопротивление непристойности происходящего.

Да, она не должна позволять себя целовать, но видит бог, мысль о том была такой скоротечной, что вмиг улетела из головы. Как и невольное сравнение этого поцелуя с теми, что ей довелось испытать ранее. Те были легкими касаниями ее губ, словно проверкой границ дозволенного. И Александр сперва поцеловал ее так же. Но после… он не спрашивал, не просил позволения, а поцелуй его сразу стал требовательным и глубоким, вызывая в Лизе целый вихрь неизведанных доселе ощущений и чувств. Ей казалось, что ее ноги стали ватными, и она отчаянно цеплялась за плечи и спину Александра, совсем не чувствуя влажной ткани его одежд под ладонями. Запускала пальцы в его волосы и даже касалась шеи, такой горячей в сравнении с холодной кожей его лица. И наслаждалась тем, что происходило в этот момент, понимая, что никогда по своей воле не сможет сейчас разомкнуть руки или убрать губы от этих требовательных губ и языка.

Теперь Лиза понимала, что значит, принадлежать мужчине. Потому что Александр полностью подчинил ее себе — и тело, и душу. И для нее не существовало ровным счетом ничего во всем мире, кроме него. И хотелось, чтобы так продолжалось всегда…

Но в какой-то миг Александр не удержался на ногах, крепко прижимая Лизу к себе, и качнулся вперед, чуть вдавливая ее в буфет, стоявший за ее спиной. Звякнули жалобно хрустальные графины, сахарница и розетки с вареньем. Качнулся бокал с вишневой настойкой, расплескивая содержимое на полированную поверхность. Волшебство момента было нарушено. Лиза в смятении резко отпрянула от мужчины, по-прежнему цепляясь за него руками.

— Нет… — она отвернула лицо в сторону, пытаясь уйти от его губ. Одновременно оперлась ладонями о буфет, стараясь как можно ниже отклониться назад, чтобы не дать ему продолжить поцелуй. А потом, когда он, словно не слыша ее протеста, скользнул губами по открывшейся ему в вороте беззащитной линии шеи, уперлась ладонью в его лоб, пытаясь остановить движение его головы вниз, где в обрамлении кружев так манили своей хрупкостью тонкие ключицы.

— Я вас прошу… — и резко умолкла, заметив, что вслед за движением ее руки на лбу Александра показались кровавые пятна, а по ее собственной ладони потекла теплая, липкая струйка. Этот ручеек темной крови был последним, что Лиза видела прежде, чем впервые в жизни упасть в глубокий обморок.

Глава 17


— Это сущее безумие, — горячилась Софья Петровна. Неожиданное отступление Лизы привело ее в неописуемое раздражение.

Еще прошлым утром девушка и намеком не показывала, что в ее душе поселились сомнения, а нынче целый день твердит об отъезде и вообще отказывается далее вести свою роль. И оставалось только гадать, что могло случиться за эти часы.

Вчера днем Лизу принесли в покои в беспамятстве. Принес сам Дмитриевский, причем, вид у него был совершенно не подобающий: мокрая одежда, спутанные волосы, без сюртука и галстука. Софья Петровна на миг даже дара речи лишилась, когда через распахнутые в соседнюю комнату двери увидела графа с бездыханной Лизой на руках. И тут же решила: вот он, шанс получить желаемое! Она попыталась заговорить о том, какую тень бросает сам факт нахождения неженатого хозяина дома в покоях девицы, но Дмитриевский резко оборвал ее, заявив, что только выполнил свой долг и уже уходит.

— Я бы не желал пятнать честное имя Лизаветы Петровны, — твердо произнес он, откланиваясь.

Как только за ним затворилась дверь, мадам Вдовина обратила все свое внимание на Лизу. Ирина уже привела барышню в чувство, сунув ей под нос флакончик с солями.

— Что с вами, meine Mädchen? — Софья Петровна действительно была обеспокоена этим обмороком. Ведь Лиза казалась абсолютно здоровой до того момента, как они прибыли в Заозерное. А тут — то нервные припадки, то обмороки…

Тем же вечером для мадам Вдовиной прислали любезное приглашение присоединиться к ужину. Лиза была не совсем здорова (а вернее, была не совсем готова выходить из своих покоев), потому Софья Петровна отправилась в столовую одна. Как она и подозревала, разговора о здоровье ее дочери избежать не удалось. Дмитриевского интересовало все, что касалось физического и душевного состояния Лизы. Любая другая сочла бы эти вопросы неприличными и не стала на них отвечать, но только не мадам Вдовина. Она понимала, что от этих ответов во многом зависела судьба их с Лизой предприятия, ведь едва ли граф еще раз решится на брак с женщиной со слабым здоровьем. Верно говорят, gebranntes Kind scheut das Feuer[182].

— Вы спрашиваете, как часты были эти crise de nerfs прежде? — Софья Петровна держалась уверенно и спокойно, отвечая на все расспросы. — Не припоминаю, чтобы они случались до того ужасного дня, как выяснилось, что, к моему прискорбию, я являюсь banqueroutière[183]. Ma pauvre fillette думала, что проведет свою жизнь подле меня в имении, но — увы! Обязательства ее отца и брата вконец разорили нашу фамилию. А люди… люди — уже не те, что бывали прежде. Нынче только рубль в цене. У нас нет крыши над головой, нет ни пяди земли, ни единой души. Коли наше дело не решится, как должно, то…

Она достала из рукава тонкий батистовый платок и аккуратно промокнула глаза, предварительно извинившись перед своим собеседником, внимательно за ней наблюдавшим.

— Ах, коли вы полагаете меня бессердечной по отношению к собственной дочери, то смею вас заверить — будь моя воля, я бы никогда… никогда! — теперь мадам Вдовина казалась такой возмущенной, а сама при этом с трудом сдерживалась, чтобы не взглянуть в зеркальное отражение серебряного чайника, стоявшего перед ней на столе. Не переигрывает ли она? Граф был из разряда тех зрителей, для которых нужно играть на грани реальности, чтобы те поверили и прониклись происходящим.

— Вы еще достаточно молоды, мадам, будем откровенны, — неопределенным тоном произнес Дмитриевский. — Вы еще вольны сами составить свое счастие.

— Только из расположения к вашей тетушке и из чувства благодарности за ваше гостеприимство я сделаю вид, что не слышала этих слов, — и снова Софья Петровна играла возмущение, хотя внутри у нее все так и пело от восторга. Попался! Она знала, что Пульхерия Александровна не удержится и расскажет племяннику о планах мадам Вдовиной выдать дочь замуж за их основного кредитора, по летам годящегося Лизе в отцы, если не в деды. И интуиция подсказывала ей сейчас, что она не прогадала, поставив на заинтересованность графа в этом вопросе. Особенно, когда он медленно проговорил:

— Мне кажется, я мог бы помочь вам. Согласитесь, было бы прискорбно отдавать прелесть и юность в руки старика? — но как только Софья Петровна при этих словах мысленно взлетела на небеса, Дмитриевский одним махом спустил ее на грешную землю: — Я мог бы выкупить ваши обязательства и стать вашим créancier[184]. Ручаюсь, я не стал бы выдвигать вам подобные условия погашения долгов. И вы при этом были бы уверены, что никто не волен потребовать от вас Лизавету Петровну. И тогда все, о чем вы говорили — тихая сельская жизнь в вашем имении в компании дочери — станет не предметом ваших мечтаний, а явью…

Софье Петровне оставалось тогда, с трудом сохраняя улыбку на лице, любезно проговорить, что «его сиятельство чрезвычайно добр к ним», и что она непременно обдумает его великодушное предложение.

А потом небеса и вовсе разверзлись над головой мадам Вдовиной, когда лакей принес для нее в столовую короткую записку, прочитав которую, она не сумела сдержать эмоций. Ее внезапная бледность не укрылась от Дмитриевского.

— Что-то случилось с Лизаветой Петровной?

Софья Петровна аккуратно сложила записку и вымученно улыбнулась собеседнику.

— Я не понимаю, что происходит, — честно ответила она. — Здравие Лизаветы Петровны в полном порядке. По крайней мере, телесное.

И, внимательно наблюдая за графом, продолжила:

— Моя дочь требует, чтобы мы как можно скорее покинули Заозерное, Александр Николаевич. И настроена она весьма решительно. И, признаюсь, я весьма обеспокоена причинами столь настойчивого требования…

О, если бы Софья Петровна могла широко улыбнуться, не скрывая своего триумфа, когда веки Дмитриевского на мгновение дрогнули, а на лице промелькнула целая гамма чувств — от недоумения до растерянности. Но ей пришлось сохранить равнодушное выражение лица и тем самым не выдать, что она уловила момент, когда с Александра на миг слетела привычная маска отстраненности.

— Об отъезде не может быть и речи! — раздраженно бросил он.

И Софья Петровна поспешила согласиться: его сиятельство совершенно прав, в ее состоянии решительно невозможно помыслить об отъезде в Петербург. И, без сомнений, им придется остаться в Заозерном ровно до того дня, когда она сможет продолжить путь.

В этом легко было убедить Дмитриевского и, как ей думалось, так же легко будет уговорить и Лизу. Но мадам Вдовина ошибалась. Лиза была настроена крайне решительно, хотя и выглядела, словно безумная, раскачиваясь на постели и твердя, что не намерена оставаться в этом доме ни на день, ни даже на час. Ее распущенные волосы свободно падали на плечи и спину, облачена она была в ночную сорочку, оттого и видом своим весьма походила на обитательницу Tollhaus[185]. Девушка то молчала, уставившись в одну точку, то шептала что-то себе под нос, то плакала, прижимая к губам серебряный медальон на тонкой цепочке. Софья Петровна из последних сил сдерживала раздражение, настолько безучастной оставалась Лиза к ее словам и доводам.

И только, когда мадам Вдовина, устав от своего бессмысленного монолога, позвонила, чтобы ее перенесли в соседнюю комнату, Лиза вдруг произнесла четко и ясно:

— Я не желаю, чтобы мои руки были в крови. Посему мы должны все прекратить.

— Das Unsinn![186] — раздраженно отмахнулась от нее Софья Петровна. Она вспомнила похожую истерику, что случилась с Лизой около четырех месяцев назад. Тогда она так напугала ее. Но проплакав день, Лиза успокоилась, снова стала послушна и даже повеселела.

«Man muß es beschlafen[187]», — Софья Петровна хорошо помнила совет своей матери, данный ей когда-то перед первым замужеством, и потому решила отложить разговор на следующий день. Она была уверена, что Лиза переменит свое решение за ночь, как это бывало прежде. Но, увы, в этот раз чуда не случилось, и утром девушка встретила мать все тем же требованием — немедленно покинуть имение.

А когда еще через сутки Лиза сама смело шагнула в спальню мадам Вдовиной, та поняла, что происходящее нынче вовсе не похоже на прежние часы сомнений. Серьезная и бледная, Лиза еще раз решительно потребовала, чтобы они оставили Заозерное сей же час, а не после Пасхи, как собирались прежде.

Софья Петровна повелительным жестом отослала Ирину вон, а после указала Лизе на стул подле кровати. Но та даже не шевельнулась. Все начиналось сначала… störrige Mädchen!

— Мы уже обсуждали данный вопрос, — с трудом сохраняя самообладание, напомнила мадам Вдовина. — И пришли к мнению, что иного пути нет ни для вас, ни для меня. Обстоятельства…

— Вы когда-нибудь задумывались, мадам, какая судьба уготована его сиятельству после венчания? — перебила ее Лиза.

Софья Петровна недовольно наморщила лоб.

— Я предпочитаю не думать об этом, — после минутного молчания сдалась она и добавила честно и открыто: — И вам не советую.

— На моих руках была кровь! Кровь, мадам!

Мадам Вдовина уловила в голосе Лизы истеричные нотки и поспешила ее успокоить:

— Это была вишневая настойка, — как можно мягче произнесла она. — Вы перепачкали руки в вишневой настойке. И заодно — лицо его сиятельства. Заметьте, я не стала спрашивать ни Дмитриевского, ни вас, каким образом ваши ладони оказались на его лице, удовлетворившись его сказкой. Подумать только, вы помогали ему смахнуть грязь со лба! И он действительно полагал, что кто-то поверит в это?!

— Вы когда-нибудь задумывались, мадам, какая судьба уготована его сиятельству после венчания? — будто не слыша ее, снова повторила Лиза.

Софья Петровна раздраженно прищурила глаза и уже открыла рот для резкого ответа, как в дверь постучали. В спальню ступил лакей и с поклоном передал записку для мадам Вдовиной.

— Это от нашего Аида, — произнесла она довольно, быстро пробежав глазами по ровным, размашистым строкам. — Он выражает надежду, что увидит вас нынче за завтраком.

— Будь моя воля, я бы никогда более не виделась с ним! — чересчур горячо воскликнула Лиза.

Мадам Вдовина внимательно посмотрела на нее поверх письма и требовательно проговорила:

— Но на то вашей воли нет! Мы с вами находимся здесь, чтобы не потерять то, что дорого для нас. И я сделаю все, чтобы то, ради чего я принимаю участие в этой авантюре, свершилось. Все! У нас неравны ставки, meine Mädchen, и потому вам легко нынче бросаться высоким слогом. Что такое ваше имя против моего сердца? Без честного имени можно жить, поверьте мне. А жить без сердца невозможно! Посему я требую, чтобы вы привели себя в надлежащий вид и спустились к завтраку. У нас осталось слишком мало времени!

— Он отказался от своего намерения!

Лиза сама не поняла, как эти слова сорвались с губ. Она просто желала все прекратить. И еще ей было страшно спуститься в столовую и увидеть Александра. Она думала о нем непрерывно, чувствуя странную тягу вновь покориться ему, как тогда, в буфетной.

С ним Лиза забывала обо всем на свете. О своей ноше, что давила тяжким грузом на сердце. О страхах и сомнениях. О будущем. И о Николеньке тоже забывала, и это приводило ее в неимоверный ужас. Ведь о брате она обязана была помнить всегда.

Софья Петровна в ярости резко хлопнула по столбику кровати, выругавшись на родном языке. И тут же забросала Лизу вопросами, разгадав, кого та имела в виду:

— Я так и знала! Недаром ваше поведение было таким странным в последнее время. Он здесь? В усадьбе? Зачем? Он не доверяет нам? Вы говорили с ним?

«Мадам не должна знать, кто я. Ни имени, ни моего лица, ничего обо мне, ни единой мелочи», — тут же всплыли в памяти Лизы четкие наставления, полученные ею еще до знакомства с той, что ныне звалась ее матерью.

«Я никому не могу доверять, кроме тебя. Только ты, моя душа, не предашь меня, я знаю это, чувствую… только ты не предашь!»

— Есть некий способ получать письма и отвечать на них, — после минутного раздумья, аккуратно подбирая слова, ответила Лиза. — В доме его человек. Я не знаю, кто он. Письма оставляют в определенном месте, куда я отношу ответ.

— Я не верю, что он мог отказаться от всего, — покачала головой мадам Вдовина. — Не таков человек, что затеял всю эту авантюру. Не таков, чтобы перечеркнуть все в одночасье!

Тогда Лиза ушла к себе и через минуту вернулась с письмом, чтобы Софья Петровна лично прочитала его и убедилась, что финал авантюры так и не состоится.

— Das ist es also![188] — воскликнула Софья Петровна, внимательно прочитав письмо. — Я знала! Вы заблуждаетесь, милочка моя. Он не отказывается от намеченного. Он лишь требует от нас поистине невозможного!

— О чем вы говорите? Я своими глазами видела строки! — возразила ей Лиза, и мадам Вдовина ткнула пальцем в постскриптум в самом низу листа.

— Он хочет, чтобы вы стали супругой Аида без тех самых мер, — со значением произнесла Софья Петровна, а после даже зачитала вслух строки, подтверждающие ее слова: — «Коли окажется возможным ступить под венцы, делайте это. Я изыщу способ, чтобы помочь вам избежать всей полноты брачных обязательств. Главное — получить его имя…» Что ж, как видите, все почти без изменений. Только вот…

Мадам Вдовина стала аккуратно складывать письмо, стараясь не смотреть на потрясенную Лизу, чтобы ненароком не выдать и своего потрясения, ведь между строк ей открылась вся сила чувств неизвестного и в то же время знакомого ей автора письма.

— Положимся на волю судьбы, — повторила она устало последние слова из постскриптума. — Это все, что нам с вами остается, meine Mädchen. При всем, что я понимаю и вижу нынче, — тон ее сменился на ироничный, — мы с вами благополучно отбудем из имения после Святого праздника. И значит, все ваши волнения касательно судьбы его сиятельства абсолютно беспочвенны…

А у самой в груди разливалась странная горечь. Она ведь с самого начала поняла, что ничего не сложится. Не будет благополучного финала у этой затеи, в которую ее втянул Вальдемар. Софья Петровна взглянула на юную совершенно запутавшуюся девушку, которая стояла посреди комнаты и растерянно смотрела на нее в поисках поддержки. В эту минуту женщина испытывала к Лизе лишь досаду и неприязнь. Чем рисковала эта девица с наивно распахнутыми глазами?

Знала ли она, каково это понимать, что ты держишь в руках жизнь близкого тебе человека? А значит, бережно несешь в руках и собственное сердце, рискуя оступиться при одном неверном шаге и разбить его на мелкие осколки.

Знала ли она, каково это — испытывать муки голода и холода? Отдавать собственный кусок хлеба ради того, чтобы сохранить эту самую дорогую для тебя жизнь? Продавать себя ради благополучия того, о ком неустанно болит сердце? Что она понимает, эта die Naive[189]?

— Думали ли вы когда-нибудь, meine Lischen, отчего я согласилась принять участие в этом сомнительном предприятии? — глухо произнесла Софья Петровна.

Распознав странные нотки в ее голосе, Лиза резко вскинула голову. Казалось, за эти несколько минут мадам постарела на годы: под глазами залегли темные тени, морщины на лице стали резче, выдавая истинный возраст женщины даже под изрядным слоем пудры.

— Die Gelder, meine Mädchen, — а потом повторила уже на русском, вспомнив, что Лиза плохо говорит по-немецки: — Деньги. Основа основ в этом мире. Первопричина всех действий и поступков. Вы, верно, догадывались, оттого ведь и не любили меня по первости дней, не правда ли? Да, мне нужны деньги, которые обещаны при благоприятном исходе нашего дела. Мне они нужны как свет, как вода, как самое насущное, что только есть для человека. Потому что эти деньги спасут честь моего сына. А значит, его жизнь…

— Les cartes? — чуть слышно прошептала Лиза, будто боясь спугнуть неожиданное откровение мадам Вдовиной.

— Да, карточный проигрыш, — подтвердила та. — Я вам говорила прежде о моем сыне. Так вот, Вальдемар всегда хотел добиться небывалых высот. Так радовался, когда получил новый чин, позволивший покинуть ряды унтер-офицеров. Но вот только чин не принес ему расположение сослуживцев. Ведь те помнили, и всегда будут помнить, что он всего лишь сын бывшей актрисы из Митавы, а значит, человек не их круга. И какую бы фамилию я не носила, и сколько бы душ не было у его отца (если б те, конечно, на сей день были!), Вальдемар навсегда останется для них сыном бывшей актрисы из Митавы! Он любой ценой пытался стать для них своим, не понимая этих простых вещей. И если он не выплатит долг… О! Если не выплатит этот проклятый долг!..

«Как все сплелось воедино, — думала позднее Лиза, оставшись наедине со своими мыслями в тиши собственной спальни. — Удивительным образом переплелись нити разных судеб в единый клубок, и не распутать этого клубка, не разорвав одну из них. И чья нить должна быть оборвана? Чья жизнь должна быть принесена в жертву? Что было злом, а что добром в этом случае?»

Вопросы, одни вопросы. Даже голова разболелась от долгих размышлений, как следует далее поступить. Следовало бы, конечно, одеться и причесаться, а после спуститься вниз, чтобы не дать угаснуть тому интересу, что толкнул Дмитриевского на поцелуй в буфетной. Потому что только Лизе по силам переломить ситуацию в их с мадам пользу. И в пользу того, кто где-то за несколько десятков или сотен верст выжидал, каков будет расклад сил на игровом поле.

Нужно найти в себе силы и продолжить начатое. Потому что за спиной Лизы незримо стояли тени тех, чья жизнь зависела от того, решится ли она принять имя Дмитриевского. Совесть ее яростно протестовала, напоминая о том, что произойдет после венчания. Разум же настаивал на обратном, возражая, что в ее руках не просто чужие жизни, но и судьба самого дорогого ей человека. И что она когда-то дала обещание сделать все ради благополучной жизни брата.

Что будет, если Лиза откажется от всего? Она совершенно опозорена, а значит, не сможет искать себе место компаньонки или гувернантки даже в провинции. Рано или поздно прошлое ударит в спину. И Николенька… как он отнесется к тому, что его сестра бросила тень на честь их семьи?

Лиза упала в постель, пряча лицо в подушках. Как же хотелось, чтобы снова вокруг была темнота ночи, заботливо прячущая в своих тенях любые очертания. Ничего не видеть. Ни о чем не думать… Истинное благословение нынче! Но когда она закрывала глаза, приходили воспоминания, приносили с собой странные ощущения, воскрешали эмоции, которые Лиза с готовностью позабыла бы. Если бы могла…

Но она не могла. Снова и снова мыслями возвращалась в буфетную, где сильные руки взяли в плен ее тело, а ненасытные губы терзали ее рот, и она сама так жадно поставляла его под эти глубокие поцелуи. И потом снова и снова видела уже не темную настойку, каплями стекающую по ее пальцам, а именно кровь. Алую кровь…

И тогда Лиза принималась лихорадочно ходить по комнате в бесплодных попытках выкинуть из головы эти ужасные мысли.

Пробовала играть с Бигошей, что радостно прыгал вокруг нее. Но в голове постоянно крутилась предательская мысль о том, как хорошо этой невинной Божьей твари, которой движут только инстинкты, как рассказывал отец, и всеобъемлющее чувство любви к своему хозяину. И при одном только воспоминании о собачьей преданности в голове возникали голоса. Они вертелись с бешеной скоростью, переплетаясь и кружа ей голову.

«Я никому не могу доверять, кроме тебя. Только ты, моя душа, не предашь меня, я знаю это, чувствую… только ты не предашь!»

«Помни, ma chère fillette, для человека дворянского сословия нет ничего главнее данного слова. Давши кому-либо его, живота не жалей, а держи его…»

«Дайте мне слово, ma Elise, дайте слово, что никогда не оставите своего брата, что всегда будете подле него ради его жизни и благополучия… Дайте мне слово в том!»


Мадам Вдовина вернулась в отведенные им покои только с наступлением темноты, благоразумно предоставив Лизе возможность побыть наедине со своими мыслями. С некоторой опаской она кликнула девушку из соседней комнаты, чтобы по уже установившейся меж ними традиции обсудить перед сном детали прошедшего дня.

Лиза явилась практически тут же. Спокойная и несколько отстраненная. Слегка бледная, но без явных следов слез на лице, что говорило о том, что страсти, еще недавно бушевавшие в ее душе, улеглись.

— Как вы, meine Mädchen? — ласково спросила мадам Вдовина, а после похлопала по покрывалу, приглашая Лизу присесть рядом. Та без колебаний подчинилась, и Софья Петровна вздохнула с облегчением.

— Ваши страхи и сомнения развеялись или все так же доставляют вам беспокойство? Я бы хотела, чтобы они ушли… Потому что от всех этих мыслей определенно можно потерять рассудок. Не думайте ни о чем, meine Mädchen, положитесь на волю Господню…

— А ежели бы мы попросили денег у его сиятельства? — вдруг с надеждой спросила Лиза. — Мы бы тогда оплатили долги вашего сына…

— И на каком условии мы бы взяли эти деньги, meine Mädchen? Не прибавляйте к нашим преступлениям еще и это! Я предпочитаю получить за труды, а не украсть обманом.

— Даже за такие труды? — изумленно воскликнула Лиза, но мадам Вдовина предпочла промолчать, ласково отводя пряди волос, упавшие на лоб девушки. Ее рука замерла только тогда, когда Лиза проговорила: — Думали ли вы когда-нибудь о том, чтобы открыть всю правду его сиятельству?

Софья Петровна долго молчала, глядя в ее полные неприкрытой надежды глаза, а потом покачала головой:

— Это было бы сущим безрассудством, meine Mädchen. Вы полагаете, что, зная одну сторону нашего Аида, проведали целиком его сущность? Что он поблагодарит нас за честность и отпустит восвояси? У нас на руках подложные бумаги. Это только одно из преступлений против закона, что мы с вами совершили. Каторга, meine Mädchen… это то, что ждет нас в итоге. Потому что едва ли Аид будет милостив к нам и не сдаст властям. Вы уверены в том, что его жалость не умерла вместе с покойницей-супругой? Я — нет! Этот человек не простит предательства. Особенно при том, что позволил себе быть обманутым. Его гордость никогда не простит этого… И мы сейчас, meine Mädchen, на его землях. Целиком в его власти… Кто ведает, что придет ему в голову?

Взгляд Софьи Петровны смягчился, когда она снова провела ладонями по лицу Лизы, будто пытаясь стереть все худые мысли из головы девушки, унять ее тревоги и смятение.

— Мой вам совет — не думайте ни о чем, кроме поставленной цели. Так вам станет намного легче, meine Mädchen. Намного легче… O, meine Mädchen, я ведь понимаю, что с вами происходит. Аид невероятно притягателен той самой мужской силой, что обычно сводит женщин с ума. Но так часто из-за этого женщины теряют самое дорогое, что у них есть…

— Вы говорите о чести?

— Ах, если бы, meine Mädchen… если бы в тех сетях мы теряли только честь! — загадочно улыбнулась Софья Петровна, а потом притянула к себе Лизу и мимолетно коснулась губами ее лба. — Но разве они не стоят того? Подумайте, Lischen, о многом подумайте… Завтра уже Прощеное воскресенье! Только помните ради всего святого, что в руках своих держите…

Уже уходя к себе в комнату, Лиза не могла не задать вопрос, что так часто возникал в ее голове и по нынешним обстоятельствам страшил более всего:

— Теперь, когда вы знаете, что он столь рядом с нами… — девушка особо подчеркнула слово «он», но Софья Петровна и без того догадалась, что речь об авторе письма. — Полагаете ли вы, что его вина в том, что стряслось с господином Журовским?

— Вы говорите о том происшествии? — переспросила мадам Вдовина, а потом коротко кивнула, решив отвечать открыто и без уверток. Если Лиза не понимала многого раньше, то сейчас просто обязана знать, прежде чем решит связать свою судьбу с этим человеком. — Я почти уверена нынче, что бедный доктор пострадал за то, что сократил срок нашего здесь пребывания. Если помните, предполагалось, что мы пробудем в Заозерном до Троицы. Интересно, на какую слабость был пойман наш славный эскулап? Что было его слабым местом? О, поистине страшны люди, meine Mädchen, что без раздумий и жалости давят на раны человека, преследуя свои цели.

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги