На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре

Глава 3. Витте

Алексей сидел в гостиной напротив Витте и его жены и наблюдал за ними. В большей степени, за Витте — ведь неизвестно с каким умыслом тот пригласил его в гости. Можно было и не приходить, однако Глебов понимал — Витте неспроста появился на Фонтанке и слишком много знает о нем. Почему же не воспользоваться возможностью и не изучить его поближе?

Алексей слышал, как петербургские аристократы презрительно сравнивали Витте с купцом-выскочкой, насмешничали над его украинским выговором и «плебейским» французским. Да, Витте имел повадки провинциала, однако Глебов считал, что человека нужно оценивать не потому, как он говорит, а по тому, ЧТО говорит и КАК поступает.

Он знал, что Витте много лет служил в правительстве. И за это время за счет его усилий вдвое удлинилась российская железная дорога, выросла промышленность, в порядок пришли финансы — значительно благодаря винной монополии, им введенной. Витте обладал хозяйственной хваткой и без стеснения говорил о своих заслугах. Поговаривали, что Витте крал, хотя никем уличен не был. А еще Витте считали скрытным и беспринципным.

Да, в обществе о Витте говорили, судачили, считали карьеристом — «из титулярных советников да махом в статские»! Но не все так было гладко, как могло казаться. Витте был бесцеремонен буквально со всеми, в том числе и с самим императором Николаем II — больше поучал того, чем внимал. Этим самым и заслужил его немилость. Должность председателя комитета министров, которую Витте получил около двух лет назад, по сути, была почетной отставкой — комитет не имел ни влияния, ни значения. А для деятельного Витте это было высшее наказание — оказаться не у дел.

Конечно же, Витте был известной личностью, но Алексей предпочитал составлять собственное мнение, поэтому, сидя напротив супругов Витте, наблюдал и слушал больше, чем говорил.

— Я слышала, что с вами приключилась страшная оказия, — разливая чай, сказала Матильда Ивановна.

Глебов взглянул на Витте. Принял чашечку из рук хозяйки.

— Хотелось бы узнать, какую из бед вы имеете в виду? — спросил он, пригубив предложенный ею чай.

— Ваш дом сгорел.

— Ах, это. Это была съемная квартира в доходном доме[90].

— Однако. — Мадам Витте окинула Алексея пытливым взглядом. По-видимому, он показался ей не совсем здоровым. — А знаете, у нас довольно редко останавливаются гости. И мы были бы очень рады, если бы вы воспользовались нашим гостеприимством.

Глебов вновь кинул взгляд на ее мужа, который лишь добродушно улыбнулся. С чего бы чете Витте ему так доверять?

— Простите, я не могу, — вежливо ответил он хозяйке дома.

Однако Витте решил ее поддержать.

— Ну что же вы, Алексей Петрович. Соглашайтесь. От всей души вам предлагаем, — посоветовал он. — Я знал ваших опекунов. Они не раз оказывали мне помощь и поддержку, особо ваш дядя. А я ценю дружбу тех, кто и меня ценит. Я перед ними в неоплатном долгу. А вами они дорожили.

Глебов молчал. Супруги Витте настораживали его своей настырностью и, возможно кажущейся, простотой.

— Прошу прощения, я ненадолго вас покину, — сказала мадам Витте и поспешно удалилась.

Оставшись наедине с Витте, Глебов наклонился вперед и тихо произнес:

— Столько доверия моей персоне? Вы ведь знаете, кто я.

Витте также подался вперед:

— Я — знаю.

— И доверяете?

— Да, доверяю.

— А я вам нет. — Алексей откинулся на спинку дивана.

Витте усмехнулся:

— То, что вы честны со мной — это уже о многом говорит. — Он тоже облокотился на спинку кресла. — И я хочу быть с вами честным. Господин Лопухин, с оным вам довелось пообщаться, человек недобросовестный, я отношусь к нему неприязненно.

— Но этого ведь мало, чтобы верить мне, — гнул свое Глебов. В конце концов, он пришел сюда не чаи гонять, а выяснить, что Витте от него надо. Бескорыстный политик — нонсенс!

— Чего вы боитесь, господин Глебов? Кому-то доверять? И будьте так любезны, не расстраивайте мою супругу. Она прекрасный душевный человек. И предлагает вам гостеприимство от всего сердца. К тому же, — Витте вновь наклонился поближе, — у вас появиться возможность самому разобраться, что к чему, раз вы не доверяете моим словам.

Глебов не ответил.

Вернулась мадам Витте:

— Что же вы скажите мне, Алексей Петрович? Для вас уже и комната готова.

Алексей решил им подыграть.

— Раз на то пошло, я согласен. — Он улыбнулся. — Благодарю за гостеприимство.

«Лишь бы потом не оказаться, как рыба, на крючке».

Лиза пришла на работу рано. Доктор еще не пришел, однако ей было чем заняться: необходимо было тщательно прокипятить медицинские инструменты, разложить в шкафу закупленные вчера микстуры и пилюли.

Дверь амбулатории открылась и в помещение без разрешения вошли. Лиза оглянулась. У входа стояла женщина, бледная, как мел, и напряженно заламывала руки.

— Прошу вас, помогите!

— Что случилось?

— Моему ребенку очень плохо! Прошу вас! Вы должны пойти со мной!

— Но я не доктор, я всего лишь ему помогаю.

— Если вы не пойдете — он умрет!

Лиза взглянула на настенные часы. Доктор придет через час, не раньше.

— Что случилось?

— Я не знаю. Он весь горит, его лихорадит, рвет.

Лиза кивнула. В последнее время многие были больны кишечной инфекцией. Особенно страдали дети. Уже был смертный случай. Лиза сложила в медицинский ранец лекарства, которыми доктор отпаивал больных с подобными симптомами.

— Пойдемте.

Покинув пределы фабрики, они направились к баракам. Женщина показывала путь, очень торопилась, так, что Лиза едва поспевала за ней. Пройдя рабочий поселок, незнакомка свернула к речным докам. Лиза замедлила шаги:

— Куда же мы идем?

— Здесь недалеко.

Наконец они достигли своей цели. Возле реки на отшибе стоял неказистый почерневший от времени домишко, вокруг него — гнилой накренившийся забор. Пройдя мимо сидящей на привязи худой собаки, они оказались перед обшарпанной дверью дома. Женщина, не останавливаясь, вошла первой, за нею Лиза.

Дверь тут же закрылась, Лиза оглянулась и увидела перед собой испещренное оспой лицо мужчины. Его желтоватые глаза пылали пугающим триумфом. Лиза вздрогнула. Это был тот самый тип, что следил за ней!

— Где мой ребенок? — раздался голос женщины за ее спиной. — Вы мне сказали, что отдадите мне ребенка!

— Заткнись! И убирайся. Получишь его через три дня. Если, конечно, будешь держать язык за зубами.

— Я привела ее, отдайте мне ребенка! — Женщина в отчаянии кинулась к нему, упала на колени.

Щербатый ударил ее наотмашь, она вскрикнула, растянулась на грязном полу. Он пнул ее, затем еще раз. Лиза бросилась вперед, Щербатый развернулся и ударил ее в челюсть. В глазах потемнело.

Придя в себя и с усилием открыв глаза, Лиза поняла, что привязана к кровати. Стараясь не паниковать, она попыталась освободиться. Раздался шум — Лиза притихла и повернула голову на звуки. Из подполья показался Щербатый: он неспешно поднялся, опустил крышку, застегнул замок. Затем обернулся.

Лиза закрыла глаза и притворилась, что все еще без сознания. Нужно выиграть время! Раздались шаги. Он приближался. Некоторое время стоял рядом и наблюдал. Его дыхание участилось. Под тяжестью его тела заскрипела и просела кровать. Щербатый протянул к ней руку, провел шершавыми пальцами по шее, грубо смял грудь. Навалился телом, потным, грязным. Лиза готова была закричать.

— Умоляй, проси меня ничего тебе не делать. Давай, проси же, умоляй!

Лиза посмотрела на него с безумной ненавистью — он отшатнулся, будто взглядом можно было убивать.

— Сука!

Лиза молчала. Он замахнулся, чтобы ударить. Лиза не отвернулась, не отвела глаза. Он не ударил. Сплюнул на пол. Поднялся, стал снимать штаны.

Лиза сжала кулачки. Боже, помоги мне, Боже! Алеша…

Псина во дворе залаяла. Щербатый смачно выругался и с опаской выглянул в окно. Собака продолжала лаять, затем завыла — отчаянно и скорбно. Ей стали вторить по поселку чуть ли не все псы. Щербатый матерно заорал, застегнул так и не снятые штаны. В чем был, выскочил из дома. Хлопнул дверью, запер на замок.

Алексей Глебов воспользовался гостеприимством супругов Витте. Комната была просторной и по-домашнему уютной. Кровать была удобной, но он не мог уснуть. Несколько раз вставал, курил, ходил по комнате и вновь ложился. Забыться сном удалось лишь к утру.

Приснилась Лиза. Она смотрела на него с холодом и укоризной. Он шел за ней, а она все дальше удалялась. По грязным улицам, среди халуп. Он бросился за ней, но потерял из виду. Его манила грязная облезлая изба. Флюгер в виде одноглазой кошки, поворачиваясь, скрипел. Солнечный луч, просвечивая через дыру вместо глаза, ослеплял. Еще один шаг. Худая псина, с обтянутыми облезлой шкурой ребрами, повернулась, посмотрела, залаяла, а затем завыла.

О, Боже! Боже! Лиза от страха и отвращенья быстро задышала, и попыталась высвободиться, но не смогла. В отчаянье она готова была разрыдаться. Нет, нельзя плакать! Нельзя!

На фабрике потеряли Лизу. Первой на ее отсутствие обратила внимание Катя, которая в этот день работала в фабричной библиотеке и зашла в амбулаторию позвать подругу попить чаю.

— Да где же она может быть? — спросил тревожно Шмит, ходя по амбулатории из стороны в сторону.

Доктор пожал плечами.

— Николай Павлович, она без сомненья была здесь утром до моего прихода. Вот только теперь нет медицинской сумки.

— Может быть, ее похитил Глебов? — разгневано предположила Катя. — По собственной воле она с ним не пойдет.

Шмит явно расстроился, но постарался не показать и виду.

— А если нет? Ведь нет медицинской сумки.

— Да, конечно, — согласилась Катя. — Тогда нужно опросить рабочих, может быть, кто-то видел.

Она поднялась, ожидая решительных действий от мужчин.

— Ты права.

Ушло два часа на то, чтобы хоть что-нибудь узнать. Двое рабочих видели, как приходила в амбулаторию какая-то женщина. А вот работница из набивного цеха смогла дать сведений побольше: она видела, как госпожа Глебова шла с посторонней женщиной на окраину рабочего поселка.

Итак, с момента исчезновения Лизы прошло примерно семь часов. Нужно было срочно организовать поиск. Через четверть часа удалось собрать рабочих — Шмит объяснил им, что к чему, и попросил помочь. Из фабрики вышли гурьбой и распределились группками по поселку.

Щербатый был в полном бешенстве. Собака спятила — не иначе. Он кинулся к ней, хотел прогнать, но псина убегала и снова возвращалась. Не просто лаяла, а выла. На дом уже и так поглядывали — кого-то могло заинтересовать, что же происходит.

Щербатый вынул револьвер и стал пулять по псине. Бежал за ней, как сумасшедший вдоль берега реки. И на свою беду нарвался на жандармов. Его отколошматили дубинками, скрутили, отволокли в кутузку.

Щербатый от злобы сам готов был выть. Когда он выйдет — эта глебовская потаскуха поплатится за все его напасти! Он изобьет ее и отымеет. Затем еще раз изобьет и снова отымеет, грубо, жестко, так, что пусть визжит.

Лиза разомкнула глаза. В полной темноте она слышала, как из-под пола раздавалось глухое завывание и слабый детский плач.

— Не плачьте, — произнесла она, но слишком тихо, и повторила громче из последних сил. — Не плачьте!

Внизу притихли.

— Мы выберемся отсюда, — сказала, пытаясь больше убедить себя, чем их…

Настало утро. Было ужасно холодно. Дом весь остыл. Но это было лучше, чем, если бы вернулся Щербатый. Лиза попыталась раскачать кровать, но безуспешно. Стала кричать, звать на помощь! Женщина в подвале тоже закричала. И вдруг заскрипело крыльцо под тяжестью ступавшего на него человека. Лиза притихла, затем снова закричала:

— Помогите!

— Лиза, это вы?! — раздался за дверью голос Шмита. Он дернул дверь.

— Да, да, это я! Помогите!

— Ребята, сюда! Ломайте дверь!

За порогом послышались шаги, дверь толкали, она скрипела, затем слетела с гнилых петель. Все на мгновенье застыли на пороге, затем Шмит ринулся к Лизе, скинул пальто, накрыл ее и торопливо стал развязывать узлы.

— Лиза, Лиза! С вами все в порядке? Ребята, доктора зовите! Как вы? — Он крепко обнял ее, прижал к себе, пытаясь отогреть.

— Со мной все хорошо, — ответила Лиза, пытаясь улыбнуться синими от холода губами. — Там женщина с ребенком, в погребе!

Рабочие уже кинулись открывать подполье. Взломали замок, один из них спустился, чтобы помочь матери с ребенком выбраться наружу.

— Что же случилось? — встревожено вглядываясь в лицо Лизы, спросил Шмит.

— Я не знаю. Меня похитили, закрыли здесь. А похититель ушел еще вчера куда-то. Коля, я хочу домой.

— Да, конечно. — Он подхватил ее на руки и понес на улицу. Рабочие расступились.

— Вы хотите обсудить мою семейную жизнь? — с сарказмом спросил Глебов.

— Нет, что вы! Упаси Боже! Судить со стороны, почему муж хорошо живет с женой и почему часто брак является несчастным, очень трудно, даже зная все обстоятельства дела. — Витте затянулся трубкой. Попыхивая, выпустил дымок. — На вас свалилось столько бед: шантаж Лопухиным, разрыв с женой, пожар, раненья. Вам в пору отдохнуть, набраться сил, подумать. — Он вновь подымил. — А что касается рассказов о семье, то я люблю поговорить о своей. Я был женат дважды: удачно и очень удачно. И оба раза на разведенных женщинах. Моя первая супруга, упокой Господи ее светлую душу, была замечательной женщиной. И я любил ее всем сердцем. Но так было угодно Богу, она скончалась. — Он помолчал, отдавая дань уважения усопшей. Затем оживившись, продолжил: — Новая любовь застигла меня в театре! Как-то раз в театральной ложе я заметил даму с выразительными серо-зелеными глазами. Я нашел способ с ней познакомиться. Матильда Ивановна оказалась замужней женщиной и матерью маленькой дочки. И что же сделал я? Я уговорил госпожу Лисаневич разойтись с мужем и выйти за меня. Вот так.

— И всего-то?! — госпожа Витте вошла к ним в библиотеку. Присела на подлокотник кресла, в котором сидел ее муж, положила руку ему на плечо. Затем посмотрела Глебову в глаза. — Вы ведь понимаете, Алексей Петрович, брак чиновника его ранга с разведенной женщиной был скандалом. К тому же я еврейка, и уже лишь только это могло поставить крест на всей его государственной службе.

— Ну что ты, дорогая. — Витте похлопал ладонью по ее руке.

А мадам Витте продолжала:

— Сергей Юльевич заплатил моему первому супругу двадцать тысяч рублей отступного. Брак благословил сам император — Александр III.

Витте рассмеялся:

— Да, император был очень добр!

Мадам Витте улыбнулась:

— Он сказал «По мне, женитесь хоть на козе. Лишь бы дело шло». С Лисане-вич меня развели в три дня.

— Брак, тем не менее, не повредил моей карьере. Уже через год я был произведен в тайные советники и министры финансов. Для нашего времени, Алексей Петрович, характерна новая порода женщин. Они умны, деловиты, живут интересами мужа и просекают их выгоду моментально, на несколько ходов вперед. При этом обольстительны, но не жеманны, — изрек Витте, подняв указательный палец вверх. — И такова моя супруга.

— Но полно-те, Сергей Юльевич, — пожурила его жена. Он взял ее ручку и запечатлел на ней благодарный поцелуй. — Ни один государственный деятель России не был предметом столь разнообразных и противоречивых, но упорных и страстных нападок, как мой муж. При дворе его обвиняют в республиканизме, в радикальных кругах ему приписывают несгибаемый монархизм.

Алексей почувствовал себя ущемленным: он подумал о Лизе и их отношениях, и позавидовал браку Витте. А он уж думал, что такого взаимопонимания и взаимоподдержки в браках не бывает! А еще Алексей решил повременить с поездкой. Не в том он был душевном состоянии, чтобы вести беседы с Лизой. Они бы все равно закончились скандалом.

Вечером прибыли приемная дочь Витте Вера со своим малолетним сыном Львом. Приехала специально из Брюсселя, чтобы навестить родителей. Муж Веры — дипломатический чиновник Кирилл Нарышкин по долгу службы приехать не смог. Но и без него идиллия была полной. Семейство Витте, а вместе с ними и Алексей, сидели у самовара, играли в безик, душевно разговаривали, смеялись. В углу храпел сеттер Арапка, а Левушка пытался до него добраться. Матильда Ивановна пела цыганские романсы — Вера аккомпанировала на фортепиано, Витте дул в флейту…

Витте был так уверен в своих музыкальных дарованиях, что совершенно не смущался, когда фальшивил. Но когда запел! Выходило пискляво и звучало неприятно. Алексей потер переносицу, чтобы скрыть за ладонью невольную усмешку на своих губах.

Вера, заметив это, тихонечко ему сказала:

— Это еще что! Когда мы были в Крыму всем семейством, и отправлялись гулять в горах, он часто прислонялся к скале, клал руку на сердце и пел арию Русалки «У этих грустных берегов». Вы себе представить не можете, как скалы разносили эти звуки! Терпеть их не могла!

Алексей взглянул на нее с любопытством:

— Он вам симпатичен?

— Я считаю его своим отцом, так как собственного отца почти не знаю. А он полюбил меня как собственную дочь. Теперь вы понимаете, какой он человек?

К большому счастью, Витте закончил петь и принялся возиться с внуком.

Вера улыбнулась их играм, затем тихонечко вновь заговорила с Алексеем:

— Мою маму не принимали ни во дворце, ни в так называемых «хороших» домах. И это было очень неприятно для нее. Сергей Юльевич довольно чувствителен к таким вещам. Родители решили проблему довольно просто. Маменька сама стала устраивать у себя приемы, поражая гостей их великолепием. Ради нее он рискует быть смешным. На сплетни не обращает внимания. Maman — помощница и советчица ему в делах. Он делится с нею радостями и переживаниями. Я бы хотела, чтобы мои отношения с супругом были такими.

К ней подбежал Лева:

— Мама, мама! Дедушка будет моим пони! Смотри!

Мальчишка разбежался, запрыгнул Витте на руки, тот мигом подсадил его себе на шею. Сам рассмеялся, как ребенок.

Что ж за человек такой вы, господин Витте?

Переехав, Алексей назначил встречу с господином Рерихом — своим поверенным. Решив с ним накопившиеся деловые вопросы и дав соответствующие распоряжения, он попросил подыскать хорошего сыщика для розыска Катарины Хмельницкой и ее сына.

После ухода поверенного, Глебов прошелся по своей новой квартире. Чего-то здесь не хватало. Точнее, кого-то… Очередная холостяцкая обитель коих в его жизни было предостаточно. А ведь ничего не стоит покидать вещи в чемодан и отправиться в Москву. Что его держит? Гордыня? Самолюбие? Страх? Или все вместе взятое? Перед глазами так и возникал образ Лизы, когда она ему говорила, что им нужно расстаться. Расстаться! И ради кого? Ради этого молокососа Шмита?

Алексей в сердцах пнул пуфик. Затем сел. Нет, на измену Лиза не способна — брачные узы для нее святы, однако полюбить другого она может — и тогда как быть? Не может он держать ее подле себя насильно, не может. И что же делать? Семейные отношения не заладились — их брак превращается в катастрофу. И Лиза изменилась — стала невыносимой, что ни слово, то наперекор. Однако, как же он желает ее видеть, прикоснуться к ней, ощутить ее тепло. Алексей вздохнул. Может быть, стоит вынудить ее приехать? А это мысль. Стоит подумать.

Через пару дней во время пешей прогулки Глебов вновь встретился со своим новым знакомым — рядом остановилась карета, и в окошко выглянул Витте.

— Здравствуйте, Алексей Петрович.

— Здравствуйте, господин Витте.

— Садитесь, я вас подвезу.

Глебов раздумывал недолго и вскоре уже сидел напротив Витте.

— Как ваши дела? — вежливо поинтересовался тот.

— Прекрасно.

— С супругой виделись?

— Пока что нет.

— Понятно. — Витте помолчал, опираясь двумя руками на набалдашник трости. — Прошу простить меня за расспросы, все моя супруга. Она так близко к сердцу приняла ваши напасти, что постоянно задает про вас вопросы. Особенно ее волнует ваше душевное состояние.

— Передайте, что не стоит волноваться.

Витте улыбнулся. На улице раздались крики — какая-то толпа устроила погром. Витте задернул шторку на оконце. Вздохнул:

— По мере наших неудач на фронте[91] смута в России все более и более растет. Вот вам и «маленькая победоносная война», предложенная фон Плеве!

От Алексея не ускользнуло, как поморщился его собеседник, упомянув злосчастного министра.

— Вы его не жаловали?

Витте фыркнул, затем посмотрел на Глебова и невесело улыбнулся:

— Многие осуждают меня за мою прямолинейность. Однако не считаю нужным юлить и прикрываться ложью. Познакомившись с Плеве, я убедился, что это человек, сделавшись министром, будет преследовать только свои личные цели и принесет России несчастья. Я старался убедить его, что принятый им курс политики кончится дурно и для него и для государства. Что при той политике, какую он ведет, он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь фанатика.

Витте помолчал.

— Плеве же думал, что я хочу занять его место. Он так долго добивался поста министра, что, добившись, готов был задушить всякого, кого мог подозревать в способствовании его уходу с министерского места. Я же оказался прав.

— Я слышал, что при покушении на Плеве были похищены некоторые документы из его портфеля, — вставил Алексей.

— Сплетни! — Витте недовольно насупил брови. — Вы хотите меня обидеть?

— Ни в коей мере.

Витте вздохнул:

— До меня дошел слух о документах. Известие об убийстве Плеве я получил в Берлине, в то время я заключал с канцлером Бюловым новый торговый договор. Когда же я приехал в Петербург, то узнал, что в портфеле Плеве якобы было найдено письмо агента тайной полиции, какой-то еврейки из Германии, которая сообщала, что готовится революционное покушение на Его Величество, и что будто бы я принимаю в этом деле живое участие! Очевидно, Плеве этим письмом желал более вооружить чувство Государя Императора против меня.

— Между вами были серьезные разногласия.

— Плеве был злопамятен и мстителен. Мы с ним расходились по большинству государственных вопросов. В течение более чем десятилетнего моего управления финансами — а я их привел в блистательное состояние! — я очень мало мог сделать для народа, ибо встречал в правящих кругах противодействие — и во главе оного всегда стоял Плеве. Я расходился с Плеве по поводу политики на Кавказе, по еврейскому вопросу. Я не могу сослать человека в Сибирь только за то, что он мыслит не так, как мыслю я, и не могу лишать его гражданских прав только потому, что он молится Богу не в том храме, в котором молюсь я.

Витте был раздражен, поэтому предпочел некоторое время помолчать, чтобы успокоить нервы.

Глебов его не торопил. Спустя какое-то время он заметил:

— У вас интересные взгляды, господин Витте. Однако политика наполнена коварством, ложью и цинизмом. Разве политик может остаться «чистым»? Стоит выглянуть в окно, и можно увидеть к чему приводит такая политика.

— Вы правы. В нашей стране нет порядка. Порядок может основываться только на законности. И до тех пор, пока уважение к закону не войдет в плоть и кровь не только населения, но в первую очередь чиновников всех рангов и положений, можно будет всегда ожидать самых невероятных сюрпризов — вот, наподобие беспорядков, что мы наблюдаем.

— Однако, как вы сами и признали, в России уже беспорядки. До законопослушности явно далеко. Да и чиновники не только не желают меняться, но и что-либо предпринять.

— Эх, Алексей Петрович, вы бы знали, как много мне хотелось бы сделать! Недавно я направил императору всеподданнейшее письмо со своими предложениями. Ведь первым делом нужно устранить первопричины нынешних беспорядков, а одна из первопричин — война с Японией. Продолжение войны становится опасным, и дальнейшие жертвы страна при существующем состоянии духа не перенесет без страшных катастроф. — Витте горько усмехнулся. — Однако, так как я в немилости у императора, он не счел нужным прислушаться к моим предложениям.

Некоторое время ехали молча. Витте, в задумчивости хмурясь, смотрел в окно.

Глебов был с ним согласен, русско-японская война оказалась тягостным бременем для России, ибо народ не желал и дальше терпеть свалившихся на него невзгод.

— Да уж, после ряда военных неудач этой зимой число оптимистов, верящих в благоприятный для России исход войны, заметно уменьшилось, — сказал он.

Витте обернулся. Его взгляд был печальным.

— Я не помню ни одного такого поражения русской армии как то, которое мы потерпели в Мукдене[92], - произнес он. — После того, как мы позорно проиграли бой и отступили, для здравомыслящих людей стало ясно, что следует употребить все усилия, чтобы по возможности достойно покончить войну. Государь по свойственному ему оптимизму ожидает, что Рожественский[93] перевернет все карты войны. Ведь сам Серафим Саровский предсказал[94], что мир будет заключен в Токио, значит только одни жиды и интеллигенты могут думать противное. — Последнее прозвучало с явной насмешкой. — Между прочим, я предупреждал, советуя не доводить нашу эскадру до боя с японским флотом.

Нахмурившись, он помолчал, затем продолжил:

— После хотели вслед за эскадрой Рожественского послать наш скромный черноморский флот, совершенно оголив Черное море. Я высказался, что посылка этой эскадры ничем не поможет на Дальнем Востоке, совершенно обессилит нас в Черном море.

Алексей заметил:

— Если российский флот покинет Черное море, в него сразу же войдет флот нашего давнего соперника — Англии.

Витте кивнул:

— К слову, наши политиканы пытались найти иной путь. Решался вопрос о покупке аргентинского флота. Флот, конечно, приобретен не был, но были затрачены и украдены многие миллионы.

Карета остановилась, и собеседники замолчали.

— Что ж, рад был с вами повидаться, — произнес Глебов. В последнее время он стал ловить себя на мысли, что общество семейства Витте ему приятно.

— Знаете, что, Алексей Петрович, а приходите-ка к нам сегодня вечерком. Матильда Ивановна будет вам рада.

— Благодарю за приглашение, — Алексей хотел было отказаться, но неожиданно передумал: — Я обязательно приду.

После похищения Лиза проболела целый месяц. Полиция искала похитителя, но его и след простыл. В конце концов Лиза устала бояться: нельзя же вечно сидеть дома, трясясь от страха, что маньяк вернется, чтобы закончить свое дело! Однако за нее опасались Шмиты и старались ни на миг не оставлять одну. Им помогали оберегать Лизу их общие партийные друзья. Но время шло, а ничего не происходило.

За это время Катя вышла замуж за Андриканиса, и Лиза переехала жить в их дом — находиться в доме Николая Шмита стало неприличным. Постепенно жизнь вошла в свое русло. Как бы то не было, революция разрасталась, а Лиза не хотела ставить свои личные интересы выше общих.

В Москве с начала апреля велись сборы на вооружение, распространялись листовки, состоялись массовки. А несколько дней назад, 28–30 апреля, полиция арестовала активных деятелей РСДРП и партии эсеров, разбрасывавших листовки на улицах Москвы. Были арестованы некоторые члены Военной организации московского комитета эсдеков, проводившие агитационные беседы с солдатами Московского гарнизона.

Прошли первомайские митинги рабочих в Сокольниках, в Марьиной роще, в Петровско-Разумовском, в Останкинском лесу и других местах. Ораторы говорили о приближении решительного боя с самодержавием, о необходимости объединения пролетариата под красными знаменами революции, о политических требованиях.

«Долой самодержавие!», «Долой войну!» — раздавались повсеместно призывы революционно настроенных масс. Митингующие пели революционные песни. Общее настроение было взбудораженным, возбужденным. За порядком пыталась следить полиция и солдаты. На общем фоне возникали выходки хулиганов и пьяных — куда же без них! Полиция стала разгонять демонстрантов, начались аресты. Задержали примерно до двухсот пятидесяти человек.

На фабрике Шмита происходили перемены: как Николай и планировал ранее, он ввел новые правила на своем предприятии. Вместо одиннадцати с половиной часового рабочего времени ввел девятичасовой рабочий день с повышением заработной платы. Рабочим выплачивалось жалование и в случае болезни, а также старикам, проработавшим на фабрике по двадцать — тридцать лет с освобождением от работы. Не считая амбулатории, где вся медицинская помощь оплачивалась хозяином, при фабрике существовала библиотека, велось обучение. Николай требовал от администрации вежливого культурного обращения к рабочим на «вы».

Объявление о новом распорядке рабочие встретили шумно, с ликованием. Но на следующий день в пять часов вечера, когда на фабрике раздался гудок и прозвучали первые слова «Кончай работу, ребята!», никто не решился уйти, по-прежнему находясь у верстака.

Наблюдая за всем этим и недоумевая, Лиза попросила одного из работников позвать Николая Павловича. Обескураженный увиденным, Шмит принялся отправлять всех по домам. Он ушел с фабрики лишь после того, как выпроводил за ворота последнего рабочего…

Рабочие фабрики оценили действия Шмита. Девятого мая они устроили собрание в одной из мастерских. Увидев столпившихся работников, Лизе стало любопытно, и она вышла из амбулатории посмотреть, что происходит. Все ждали, тихонько перешептываясь. Лиза спросила Федора Григорьева — работягу, что происходит. Тот улыбнулся, ответил: «Сами все увидите», и дальше пояснять не стал. Шмит прибежал с тревогой на лице, на ходу застегивая студенческую тужурку.

— Что случилось? Несчастье?

Она поспешила его успокоить, что на фабрике ничего не произошло. Он прошел дальше, и Лиза последовала за ним.

К Шмиту решительно приблизились представители от рабочих: Федор Григорьев, Шлыгин и Егор Федотов. Егор, торжественно раскрыв кожаный переплет, на котором была бронзовая пластинка с выгравированным текстом, запинаясь и путаясь от волнения, стал читать:

Федотов перевел дыхание и, подбадриваемый рабочими, кашлянув, продолжил:

Прочитав, он шагнул вперед и торжественно вручил послание рабочих Шмиту. Николай был смущен и тронут. Улыбаясь, он посмотрел на поздравительный адрес с подписями рабочих фабрики, повертел его в руках.

— Спасибо за теплые слова. Вы можете быть уверены, что я всегда пойду навстречу вашим нуждам и желаниям. — Он помолчал. — Спасибо.

Шмит пожал руки делегатам, рабочие стали расходиться.

— Поздравляю, вы заслужили доверие рабочих, — произнесла Лиза.

— А сколько я из-за этого пережил! — Николай улыбался.

— Что-то случилось?

— Местные фабриканты пригласили меня на общее собрание и устроили головомойку. Говорили, что я молод и неопытен, не знаком с производством, не сведущ в коммерческой стороне дела и прочее. Когда же я сказал, почему все это сделал, то есть принял новый распорядок, такое началось! То ли смеяться, то ли плакать. Они повскакивали с мест. Левинсон, самый крупный фабрикант, кричал, что я развращаю рабочих, что не делец, не понимаю, как создается капитал. Что так дела ведут лишь дураки, а умный коммерсант сразу видит, что выгодно, а что нет.

— Несложно все это представить! И что дальше?

— Я сказал им вполне спокойно, что если вам невыгодно, то можете свои предприятия закрыть, а я свои расширю.

Лиза засмеялась:

— Наверно, начался такой скандал!

— Не то слово! Ругательства посыпались градом. Я ушел с собрания под крики, угрозы доносом и вмешательством властей. Они назвали мою фабрику «Чертовым гнездом».

Лиза вздохнула:

— Надеюсь, вы не столь беспечны, как пытаетесь казаться. Все, что мы делаем, опасно. Можно дать небольшой совет?

Николай кивнул:

— Конечно, Лиза, говорите.

— Вам нужно не показывать полиции своего единомыслия с рабочими. Вам необходимо сказать Карпу, хотя бы для вида предъявлять к вам требования и объявлять забастовки. Нельзя привлекать к фабрике пристального внимания. Вы ведь сами знаете почему. — Лиза намекала на нелегальную школу для политического воспитания рабочих, открытую при фабрике и боевую дружину, которая здесь же создавалась.

— Знаю. Я стараюсь быть осторожным. А как же вы, Лиза?

— Я?

— Я хочу оберегать вас, Лиза, — проникновенно произнес Шмит и взял за руку. — Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

В Шмите стала проявляться уверенность в себе, чего Лиза раньше в нем не замечала. Она отняла руку и медленно, осторожно, чтобы не обидеть, сказала:

— Вы мне нравитесь, но я не готова говорить с вами об этом. Я замужем.

— Вы хотели сказать — пока замужем.

— Да. — Лиза замолчала. — Пока замужем. Но.

— Не убивайте во мне надежду, Лиза, — остановил он ее. Затем спрятал руки за спиной: — Давайте пока не будем говорить «об этом».

Лиза молча согласилась. Шмит почтительно кивнул и направился к себе в контору.

Лиза вздохнула. Сегодня вечером ее ждал поверенный, который занимался ее разводом. Поверенный отослал все необходимые бумаги Алексею, но сообщил, что по данному адресу никто не проживает, а чтобы начать бракоразводный процесс, необходимо получить согласие супруга.

Глебов сидел напротив Витте в его кабинете и попивал из бокала скотч. Он был слегка рассеян: посыльный, которого он отправил с письмом к Лизе, вернулся, сообщил, что письмецо передал, однако ответа от нее так и не последовало. Алексей нахмурился. Лиза не могла не отреагировать на его послание — она должна была что-то предпринять, но никак не играть в молчанку.

Тем временем Витте внимательно за ним наблюдал.

— Алексей Петрович, вас что-то беспокоит? — поинтересовался он.

Глебов вздрогнул, вздохнул.

— Нет. Ничего. Сущие пустяки, — отмахнулся он от расспросов и перевел разговор на излюбленную тему Витте: — Вы уже слышали о Цусимском сражении[95]?

— Да. Вся наша эскадра была похоронена в японских водах! — Витте сокрушенно покачал головой. — Боле пяти тысяч моряков погибли и примерно столько же попали в плен. — Он помолчал. — Надеюсь, до трона дошло, что необходимо покончить войну миром. Вы видите, что творится в столице? Беспорядки! При том они усиливаются с каждым днем. Генерал-губернатор Трепов сделался негласным диктатором! Он грубой силой желает задавить революцию, не идя на какие-либо уступки. Но ведь это невозможно!

Глебов невольно рассмеялся:

— А Трепов-то чем вам не угодил? — Его удивляло нежелание Витте скрывать свои антипатии к неприятным ему лицам.

Витте сдержанно улыбнулся:

— Вы меня поймете, когда я вам расскажу. Впервые я услышал фамилию Трепов в 1896 году на похоронах Его величества императора Александра III. Вы знаете, как я его уважал. Так вот, когда траурная процессия поравнялась со строем солдат, некий ротмистр скомандовал: «Смирно! Голову направо! Смотри веселей!» Представьте мои чувства! «Смотри веселей!». Я спросил, кто этот идиот, и мне ответили, что это ротмистр Трепов.

— Я слышал, — вернулся к прежней теме Алексей, — среди возвращающихся в Россию военнопленных наблюдается брожение, вызванное распространением японцами революционных прокламаций и изданий.

— Да, японцы целенаправленно проводят противорусскую агитацию среди пленных поляков, евреев и финнов. Что чревато. Япония выдохлась в войне, однако использует сложную ситуацию, что сейчас в России. А Государь не видит опасности. Он уверен, что Япония с некоторыми усилиями будет разбита. Вы знаете, первое время обыкновенное выражение Государя в резолюциях было не японцы, а «эти макаки». Цивилизованнейший человек! После это название начали употреблять так называемые патриотические газеты.

Глебов улыбнулся. Все-таки Витте своими критичными замечаниями его веселил. Витте любил говорить, ему нужны были свободные уши, так что Алексей мог спокойно молча слушать, ответов Витте требовал редко. А тот тем временем продолжал:

— Мы к войне не были приготовлены, а Япония к ней приготовлена была. К тому же, театр военных действий находится почти под рукой Японии и в громадном расстоянии от Европейской России, центра всех наших, как военных, так и материальных сил.

— А кто в Японии посланник от России? Неужели в своих докладах императору он не обрисовывает сложившуюся ситуацию как таковую?

— Посланник от России — барон Розен[96]. Человек он честный, рассудительный, но с немецким мышлением. Он советовал правительству войти в соглашение с Японией относительно Кореи. Но держится того мнения, что Манчжурия должна быть наша. Между тем, я уверен, Манчжурия не может быть нашей; было бы хорошо, если бы за нами осталась восточно-китайская дорога и Квантунский полуостров с Порт-Артуром. Ни Америка, ни Англия, ни Япония, ни все их союзники явные или тайные, ни Китай никогда не согласятся нам дать Манчжурию. А потому держась убеждения что, так или иначе, а нужно захватить всю Манчжурию, устранить войну будет невозможно.

— Если так, то барон Розен не может быть удобным дипломатом для ведения переговоров с Японией.

— Совершенно верно! Однако не может быть удобным и Алексеев[97] — оный по натуре мелкий и нечестный торгаш, а не государственный дипломат.

— Как бы то ни было, необходимость мирных переговоров назрела. И в сложившейся ситуации — не в пользу России. Зная мнение Императора, а он ведь не желает идти на уступки, многие не рискнут взять на себя столь сложное обязательство. — Алексей перевел взгляд от бокала на Витте. — Скажите, а вы бы хотели быть тем самым человеком, который заключит мирный договор и окончит неудавшуюся «маленькую победоносную войну» Плеве?

Витте совершенно не смутился, ибо Алексей не ошибся в своих догадках, наклонился к нему и посмотрел в глаза:

— Как вы думаете, я могу это сделать?

— Конечно. Почему бы нет?

Катарина Хмельницкая вышла из лечебницы и рассеяно огляделась по сторонам. Ей нужна помощь. Ей и сыну. Но где же искать помощь? Это мысль не давала ей спать уже несколько недель — с того момента как она узнала, что больна. Чахотка. Она закашлялась и прикрылась платочком. На бывшем когда-то белом платке появились капельки крови. Катарина зажала его в руках и зашагала к дому, где снимала комнату для себя и сына. В течение недели за Пашкой должна была присматривать домохозяйка, не бесплатно, конечно.

Расстояние до дома было приличным, но Катарина не имела права тратить последние копейки, поэтому побрела пешком. Рядом проходили люди, проезжали экипажи, коляски, изредка автомобили, оставляя за собой пыль, и Катарина, задыхаясь, покрывалась потом.

И тут она увидела его. Глебов! Алексей сел в экипаж и приказал трогать. Катарина кинулась следом, закричала, но Глебов ее не услышал. Экипаж скрылся за поворотом. Из ее глаз хлынули слезы. Прошло три месяца, как она отправила ему письмо, прося прощения за предательство, которое совершила. Теперь он на свободе. Он обязательно поможет. Он не может не помочь.

Катарина все же решилась потратить деньги на экипаж, чтобы добраться до квартиры, где, как она знала, проживал Глебов со своей женой.

Привратник остановил Катарину на парадной лестнице, когда та намеревалась войти в дом:

— Мадам, вы к кому?

Катарина оглянулась. Ее бледное лицо и темные синяки под глазами выдавали, насколько она тяжело больна.

— Я? Мне нужны господа Глебовы.

— Господа Глебовы? Таки тут не проживают-с.

— Нет, я точно знаю. Они здесь живут. Квартира 8. — Она сделала шаг к входу, считая, что разговор окончен.

— А-а, это там, где был пожар!

Катарина оглянулась:

— Пожар?

— Да, пожар. Жильцы квартиры больше здесь не живут-с. Господам пришлось оплатить ремонт и съехать.

— Как же так? — Катарина закрыла лицо руками, затем вновь посмотрела на привратника и спросила: — Может быть, вы знаете, куда они съехали?

Тот пожал плечами:

— Нет, не знаю. Они-с не оставили адрес. Вот и почта приходит господам, копится.

Больше Катарина его не слушала. Последняя надежда растаяла как дым. Просто невозможно найти Глебова в столице. Катарина покачнулась.

— Что с вами? — Привратник поддержал ее за локоть. Отвел к скамье, помог сесть. — Вы больны-с?

Катарина прикрыла рот платком.

— Вам нужна помощь.

— Мне уже больше ничто не поможет, — ответила она.

Привратник смотрел на бледную красавицу с сочувствием.

— Подождите, — произнес он, — я дам вам один адрес. Там проживает сердобольный человек. Он лечит, очень больных лечит. Он вам поможет. Его зовут Григорий Ефимович Распутин[98].

Глебов застал Витте в задумчивости.

— Здравствуйте, Сергей Юльевич, — произнес он.

Витте пожал руку, пригласил жестом присесть в кресло.

— Вас что-то тревожит? — поинтересовался Алексей.

— Я нахожусь перед трудным выбором, Алексей Петрович. Мы с вами так часто говорим о войне с Японией, что вы в курсе всего, что происходит.

— Судя по вашему виду, не совсем. — Глебов улыбнулся.

— Президент американской республики Теодор Рузвельт предложил свои услуги для того, чтобы привести Россию и Японию к примирению.

— Да, это новость.

— Это еще не все, — продолжил Витте, расхаживая по кабинету. — Когда явился вопрос о назначении главного уполномоченного для ведения мирных переговоров, то граф Ламсдорф[99] словесно указал Его Величеству на меня, как человека, который, по его мнению, мог бы иметь шансы привести это дело к благополучному концу.

— И что же Его Величество?

— У Его Величества в отношении меня «особые» чувства. Его Величество не ответил графу Ламсдорфу в утвердительном смысле, хотя и не сказал «нет». -Витте сел в кресло и осмотрительно добавил: — В конечном счете, достаточно знать крайне мягкий, деликатный характер Государя Императора, чтобы понять, что после всего происшедшего Его Величеству было не особенно удобно приблизить меня к себе, назначив главным уполномоченным по такому государственному делу, как ведение переговоров с Японией.

— Подождите, вы сказали «Его Величеству было неудобно»? Я правильно понимаю, что вас все же назначили уполномоченным?

— Думаю, что назначение вскоре последует, — улыбнувшись, ответил Витте. — Никто не желает рисковать карьерой, взявшись за столь сложное дело. Нелидов[100]отказался, ссылаясь на свои лета и здоровье. Извольский[101], наш посланник в Дании, также отказался. Государь решил поручить эту миссию Муравьеву[102].

— А Муравьев приезжал к вам на днях.

— Да. Он провел у меня целый вечер, говорил, что Государь поручил ему ехать в качестве уполномоченного в Америку вести мирные переговоры с японцами. А вот сегодня ко мне явился граф Ламсдорф в ленте, что дало мне основание думать, что он приехал от Государя. Я оказался прав, граф заявил мне, что приехал от Государя, дабы из частной беседы узнать, не соглашусь ли я взять на себя переговоры о мире с Японией.

— А что же Муравьев? Чем он объяснил свой отказ от возложенной на него миссии?

— По словам Ламсдорфа Николай Валерьянович вчера был у Государя и сказался совсем больным. Его Величеству действительно показалось, что Муравьев болен. Ламсдорф взывал к моему патриотизму, дабы я не отказался.

— Поздравляю, Сергей Юльевич. Вы ведь этого хотели.

— Хотел, не спорю. Но понимаю, что на меня возлагается самая неблагодарная задача. Ибо, заключу я мир или нет, меня будут терзать: одни, уверяя, что, если бы мир не был заключен, то мы бы победили, а другие, в случае не заключения мира, что все последующие несчастья произошли от того, что я его не заключил.

— Не думаю, что вас волнует общественная молва. Для вас всегда особо важно достичь цели.

— Поэтому я ответил Ламсдорфу, что, не считая по моему положению возможным уклониться от этой миссии, я ее приму, но если Государь лично меня попросит или прикажет.

Алексей промолчал. Витте играл с огнем, делая такое заявление — государь обиды не прощал, а Витте опять не преминул показать императору свое к нему пренебрежение.

В дверь постучали, затем на пороге возникла прислуга и сообщила Витте о приходе нарочного[103].

— Я оставлю вас ненадолго, — обратился Витте к Алексею и вышел. Оставшись один, Глебов неторопливо прошелся к окну, как раз вовремя, чтобы увидеть посыльного его Величества, вскакивающего на лошадь. Спустя некоторое время в кабинет вернулся Витте, держа в руке развернутый лист бумаги со сломленным отпечатком императорской печати.

— Я получил приглашение Его Величества завтра приехать к нему, — сообщил он.

— Что ж, дело пошло. Можете приказывать прислуге готовить чемоданы, — пошутил Глебов.

Витте улыбнулся:

— Ну уж нет, такое ответственное задание нужно поручать супруге. Лучше Матильды Ивановны никто меня в дорогу не соберет.

Лиза находилась в тревожащем ее неведении. Ее поверенный выслал необходимые документы в контору господина Рериха, занимающегося делами ее мужа, однако время шло, а ничего не происходило. От Алексея не было известий.

В один из вечеров, когда Лиза с Катей вдвоем сидели в гостиной и ожидали прихода Андриканиса, Лиза сказала подруге:

— Мне нужно съездить в Петербург.

На лице Кати отразилось беспокойство:

— Тебя нельзя отпускать одну. Тот тип, что на тебя напал, на свободе. От полиции нет никакого толку. По-видимому, своей основной задачей они считают усмирение интеллигенции, рабочих и студентов.

Лиза улыбнулась, но улыбка вышла вялой и неуверенной.

— Уже прошло почти два месяца, а этот… тип не объявился. Возможно, я была его случайной жертвой.

— Что ты говоришь! Случайной?! Да он следил за тобой несколько месяцев, а потом напал! Какая тут может быть случайность! Нет, одна ты не поедешь! Я попрошу мужа съездить с тобой.

— Но он же очень занят. У него сейчас очень важный процесс.

— Тогда тебе придется подождать! И не спорь. Развестись ты всегда успеешь.

Лиза промолчала. Вошла служанка и сообщила, что пришел Николай Павлович. Девушки переглянулись — сегодня Николая у себя они не ждали. Николай вошел подавленный, обескураженный — по-видимому, произошло что-то плохое.

— Что случилось, Николаша? — спросила встревожено Катя.

— Да, случилось. — он снял фуражку, скомкал ее в руке, посмотрел на Лизу, затем на Катю, — дядя, Савва Тимофеевич умер.

Девушки ахнули.

— Как так? Не может быть!

Николай сел на стул, опустил голову:

— Сообщили, что самоубийство. Но я не верю. Не мог он такого сделать!

— Но как же. Ведь он поехал во Францию, в Канны отдыхать. Как так? — Катя села рядом с братом.

— Да не мог Савва Тимофеевич покончить с собой! Не мог! Не таков он человек… Дядя помогал денежными средствами социал-демократам. Помнишь, он говорил, что к нему приходили некто, предупреждали, чтобы он подобного не делал?

— Но кто?

Лиза предположила:

— Полиция? Черносотенцы[104]?

— Кто-то из них.

Все одновременно замолчали. На камине громко тикали часы.

— Тело выслали на родину. Прибудет 28 мая.

— Нужно все подготовить. Очень многие его любили и захотят с ним проститься.

Лиза вздохнула. Алексей тоже захочет с ним проститься. А значит, приедет в Москву на похороны. Если конечно, его судьба опять не занесла в какие-нибудь дали…

К Глебову прибыл посыльный от Витте — Сергей Юльевич приглашал отобедать в его доме. Ничего необычного — Алексей был его частым гостем, однако удивляла некая поспешность.

Через два часа он был уже у Витте. Тот встретил его с дружеской улыбкой, однако заводить серьезные разговоры не торопился. Обед прошел в привычной для семейства теплой обстановке.

После обеда Витте, по обыкновению, пригласил Глебова в свой кабинет. Разлив виски по бокалам, он протянул один из них Алексею и произнес:

— У меня есть к вам предложение, Алексей Петрович.

— Да? И какое?

— Мне предстоит путешествие по делу государственной важности.

Алексей вскинул бровь и усмехнулся.

— Вы приняли предложение Его Величества?

Витте кивнул:

— Да, принял. И хочу, чтобы вы поехали со мной.

— Я? — Глебов удивился. — Позвольте спросить, зачем я вам нужен?

Витте сел на диван и неторопливо, обстоятельно пояснил:

— Вы один из тех редких людей, которым я доверяю. Только не смейтесь, я говорю серьезно. Никто из нас не безгрешен. Познакомившись с вами, я понял, насколько вы способны и умны. Господин Кони считает, что в свое время вы подавали надежды, как самый лучший студент-юрист, ему встречавшийся. Он пророчил вам блестящую карьеру. Надеялся, что при старании вы станете дипломатом.

Глебов пожал плечами:

— Как видите, подобного не произошло.

— Что не отменяет ваших талантов, Алексей Петрович. Мне хотелось бы, чтобы рядом со мной в Америке находился толковый человек, друг, способный помочь в сложном деле. И скажите, положа руку на сердце, разве вам не интересно поучаствовать в этом деле? Да к тому же побывать в столь отличных от России американских Штатах?

Глебов усмехнулся:

— Вы играете со мной, господин Витте!

— В никоей мере.

Некоторое время помолчали, неторопливо отпивая из своих бокалов. Глебов взглянул на Витте. Все же что-то кроется за его поступками, но что?

— Почему именно Америка? — поинтересовался Алексей, не торопясь с ответом на предложение Витте. — Ведь было бы удобнее съехаться для переговоров где-нибудь недалеко от театра военных действий.

— Согласен с вами, но выбор таков — или Америка, или Европа. А при таком выборе — удобнее в Америке, чтобы по возможности отстраниться от интриг европейских государств.

Алексей понимающе кивнул.

— Государь выдвинул условия по заключению договора? — спросил он.

— Его Величество желает, чтобы переговоры пришли к мирному решению, но не допускает ни копейки контрибуции, ни уступки даже пяди земли. Великий князь Николай Николаевич[105] как председатель Совета государственной обороны пояснит мне нынешнее положение нашей армии на Дальнем Востоке. — Витте помолчал. — Со мной поедут все те лица, которые были назначены для Муравьева. Я считаю ненужным кого-либо менять, так как сомневаюсь, что на чье-либо мнение буду опираться… За исключением вас.

— Вы принуждаете меня принять поспешное решение? — Взгляд Алексея стал суровым.

— Алексей Петрович, у вас есть выбор. Вы можете согласиться, можете отказаться. Но мне бы очень хотелось видеть вас в делегации.

Глебов помолчал:

— Я хотел бы обдумать ваше предложение.

— Что ж, я буду ждать вашего ответа.

Алексей поднялся и, распрощавшись, ушел.

После его ухода Витте взял трубку телефона, назвал телефонистке номер. Вскоре на другой стороне провода ответили.

— Есть срочное дело.

Прибыв домой, Алексей нашел на подносе для писем телеграмму от Станиславского. Тот сообщал пренеприятнейшие новости — в Каннах во Франции покончил жизнь самоубийством Савва Тимофеевич Морозов. 28 мая прибывало на вокзал его тело.

Алексей, недолго думая, стал собирать чемодан. Затем написал пару строчек для Витте о том, что ему нужно срочно уехать по делам в Москву, и попросил прислугу отправить письмецо с посыльным. А также распорядился поймать коляску, чтобы уехать на вокзал.

Подхватив чемодан, Алексей вышел из квартиры. На улице уже ждал извозчик.

Прибыв в Москву, Глебов снял номер в гостинице, затем навестил Станиславского. Тот был опечален, сообщил, что завтра утром прибывает тело Саввы Тимофеевича. На вокзале будут многие, кто его любил и уважал.

На следующий день на вокзале полиции было больше, чем всегда — нужно было охранять порядок, так как собрался многочисленный люд, ожидающий прибытия поезда с телом Саввы Тимофеевича. Толпа была разношерстной: многочисленные родственники Морозова, актеры Художественного театра, рабочие и их семьи с орехо-зуевских предприятий, принадлежащих ранее Савве Тимофеевичу. Были здесь и Шмиты. А вместе с ними Лиза. Сердце Алексея замерло и защемило. Он так давно ее не видел! Лиза…

Лиза повернулась, увидела его, на мгновение растерялась, затем, высоко подняв подбородок, отвернулась. Глебов упрямо сдвинул брови и решительно направился к жене, но не успел сделать и пары шагов, как его остановил подошедший поздороваться Станиславский. Алексей взглянул на Лизу. Однако она так и не смотрела в его сторону. Через минуту сообщили о прибытии поезда, на котором был гроб с телом Морозова.

Поезд гудел, свистел, подходя к перрону, затем остановился, выпустил пары. Несколько рабочих забрались внутрь указанного им вагона и осторожно вынести цинковый гроб. Женщины заплакали. Сняв головные уборы, склонили головы мужчины. Рабочие подняли гроб, поставили себе на плечи, затем неторопливо понесли с вокзала, следом двинулась траурная процессия.

В этот день Алексею так и не удалось поговорить с женой. Скорей всего, она ушла, как только гроб погрузили на катафалк.

На следующий день на Рогожском кладбище состоялись похороны. По столь печальному событию собралось еще больше народу, чем в день прибытия тела на вокзал. Среди присутствующих нельзя было не заметить пришедших проводить в последний путь Морозова именитых служителей искусства: Чехова, Шаляпина, Врубеля, Серова, Левитана, Рахманинова.

После похорон, когда Глебов, осматриваясь, пытался найти жену среди присутствующих, к нему подошел маленький пухлый лысеющий мужчина. Представился — его имя Алексей и не запомнил — затем сказал, что является поверенным его супруги Елизаветы Николаевны. Только тогда Глебов взглянул на него. Поверенный заговорил о необходимости встретиться завтра по важному делу.

— Я не собираюсь ждать до завтра, — раздраженно ответил Алексей. — Я жду вас к трем часам сегодня. Гостиница «Дрезден».

Поверенный не стал с ним спорить и быстро удалился.

Лиза хочет развода! Алексей шагал из угла в угол в гостиничном номере как разъяренный лев в клетке. И было от чего: в назначенное время к нему явился поверенный его жены и заговорил о ее намерении расторгнуть брак, при этом предлагая ему подписать документы. Алексей испытал такое потрясение, что готов был вышвырнуть дурного вестника за порог. Бросив документы на край стола, он холодно заявил злосчастному поверенному, что желает переговорить со своей супругой и что он ждет ее сегодня вечером в шесть у себя. Тон был столь категоричным, что поверенный, несколько раз беззвучно открыв рот, наконец, его закрыл, сгреб бумаги и, откланявшись, удалился.

Хотя и прошло несколько часов с его ухода, Глебов до сих пор не мог смериться с услышанным. Развод — немыслимо! Как ей в голову вообще могло такое прийти?! Значит, Лиза хочет развестись и выйти замуж за этого малахольного владельца фабрики! Как бы ни так! Что ж, дорогая женушка, не все так просто!

Стрелки часов подходили к пяти сорока пяти, когда раздался стук в дверь. Алексей резким движением распахнул ее, но на пороге была не Лиза — довольно привлекательная служанка, улыбаясь, держала на руках поднос.

— Ваш ужин, сударь.

Алексей, раздраженно передернув плечами, пропустил ее в комнату. Кокетливо поглядывая на него, девица неторопливо расставила на столе столовые приборы, затем грациозно покачивая бедрами, направилась к двери. Она была довольно симпатичной. Глебов был вынужден это признать.

Открыв дверь, девица обернулась и посмотрела сквозь полуопущенные ресницы на Алексея, затем очаровательно улыбнулась.

В этот момент на пороге появилась Лиза. Глебов вздрогнул. Супруга презрительно взглянула на него, проводила прислугу пренебрежительным взглядом, вошла и закрыла дверь. В ее глазах было столько холода и неприязни, что Алексей, первоначально забывший о причине ее прихода, сразу все вспомнил и озлобленно взглянул на жену.

Он жестом предложил ей сесть. Она не стала это делать, а осмотрелась, затем повернулась к нему и решительно произнесла:

— Я хочу развод.

Глаза Алексея сузились, скулы плотно сжались, и Лизе вдруг стало страшно от мысли, что муж сейчас задушит ее в припадке гнева. Таким, наверно, был Отелло, когда душил Дездемону[106]. Но Глебов отвернулся и прошел к столу.

— Ты пришла рано. Раньше назначенного времени. Я еще не поужинал, — сказал он тоном, не допускающим возражений. Усевшись на стул, он демонстративно взял салфетку. Игнорируя гневный взгляд Лизы, принялся за еду.

Поджав губы, Лиза взглянула на настенные часы — стрелки показывали без десяти шесть, — затем с достоинством опустилась на предложенный ранее стул.

Он трапезничал, она смотрела на него и ждала. Когда стрелки часов показали шесть, из них выглянула кукушка и принялась раздражающе противно куковать.

Алексей пригубил бокал вина, поставил его на стол, неторопливо взял салфетку, вытер рот, затем по-барски бросил ее на край стола. Потянул шнурок, вызывая прислугу.

— Время вышло, — предъявила Лиза, когда кукушка скрылась в теремке часов. Он поднял палец вверх, призывая подождать.

— Ты умышленно тянешь время? Что тебе.

В этот момент в дверь постучали, и Лиза замолчала.

— Войдите.

Вошла прислуга — та же самая кокетливая девица, и улыбнулась господину.

— Что желаете?

— Унесите. — Он кивнул на стол.

Девица вплыла в комнату, собрала посуду на поднос и, покачивая бедрами, направилась к выходу. Лизу она раздражала. И с каждой мгновением все больше!

— Да, и еще, — Глебов остановил прислугу. Нарочно. Девица с улыбкой оглянулась, он кивнул на настенные часы. — И их тоже заберите. Они меня нервируют.

— Как это ужасно! — посочувствовала она, вынесла поднос в коридор и вернулась за часами. Сняв их со стены, направилась к выходу и, прежде чем закрыть за собой дверь, кокетливо улыбнулась Алексею.

Когда дверь закрылась, Глебов посмотрел на супругу.

— Прости, дорогая, но кукушка просто выводит меня из себя.

«А ты выводишь меня», — прочитал он в ее взгляде.

Лиза протянула Алексею бумаги:

— Так не может больше продолжаться. Подпиши согласие на развод.

Глебов откинулся на спинку стула. Сцепил пальцы в замок.

— Ты ведь понимаешь, что разводы не приветствуются ни обществом, ни церковью. На сто браков приходится один развод, и такова возможность, что нас разведут.

— Ты подпишешь?

— Зачем?

— Развод нужен нам обоим.

— Правда? И зачем же он мне нужен? — не удержался Алексей от сарказма. Лиза судорожно вздохнула, набираясь смелости.

— В любом случае я не вернусь к тебе. А после развода ты сможешь вновь жениться. Заведешь себе полноценную семью: любящую жену, детей и еще любовниц.

Алексей все же не выдержал — вскочил с места, подошел к окну, уставился в него, повернувшись к жене спиной. По тому, как были напряжены его плечи, Лиза поняла, насколько он не приемлет ее слова.

— Во-первых, — произнес он сухо, — я хотел создать семью с тобой. Во-вторых, мне развод не нужен.

— Мне нужен, — настойчиво ответила она.

Алексей молчал некоторое время. Наконец спросил:

— Ты так сильно его любишь?

— Кого? — Она не поняла, о ком он говорит.

Глебов оглянулся, посмотрел на супругу и усмехнулся.

— Я непонятно выразился?

Лиза смутилась, пойманная на слове.

Алексей расслабился, вальяжно прошелся по комнате, встал напротив жены. Смотрел на нее долго и пристально сквозь полуопущенные ресницы. Лиза отвернулась.

— Знаешь, я готов подписать эту чертову бумагу, но с одним условием, — сказал он наконец.

— С каким? — голос Лизы прозвучал глухо. В горле пересохло.

Он наклонился к ней. На губах заиграла улыбка искусителя, а в глазах заплясали огоньки.

— Проведи со мной эту ночь.

Лиза вспыхнула, вскочила на ноги. Он поймал ее за руку, резко притянул к себе и сжал в объятиях. Она попыталась оттолкнуть мужа, но безуспешно.

— Ты сводишь меня с ума. — Алексей поцеловал ее. От гнева и бессилия Лиза застонала. Еще раз попыталась его оттолкнуть. Напрасно. Он нежно целовал ее и сжимал в объятиях. Невольно наслаждаясь, она ослабла в его руках. Вся задрожала, когда его руки, лаская, заскользили по ее спине.

— Ты все еще хочешь уйти? — спросил он проникновенно, коснувшись губами ее ушка. Сердце его отбивало бешеный такт, и Лиза слышала это. Ее собственное сердце вторило ему.

Лиза опомнилась, испуганно оттолкнула мужа, отступила и стремительно выбежала из номера.

Оставшись один, Алексей тяжело вздохнул, запустив пятерню в волосы. Затем крепко выругался. Подошел к столу, плеснул из графина в бокал вина — руки предательски дрогнули, и часть жидкости расплескалась по поверхности стола. Пить не стал, прошел к окну и, оперевшись рукой о раму, уставился на улицу.

Из мрачной задумчивости его вывел звук открывающейся двери. Решив, что вернулась прислуга, Алексей нехотя оглянулся и увидел Лизу. Напуганная чем-то, она быстро закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Алексей сам не заметил, как оказался рядом.

— Что случилось, Лиз? — заволновался он.

— Эт-от тип, — от страха она стала заикаться.

Алексей взял ее за плечи:

— Успокойся.

Лиза подняла голову и посмотрела на него большими от ужаса глазами. Она готова была разрыдаться.

— Я боюсь его.

— Кого боишься?

— Этого подонка. В прошлый раз, он на меня напал! И вот сейчас опять вернулся!

Лиза закрыла лицо руками. Зарыдала. Глебов стиснул зубы:

— Где он?

— На улице. Стоял у входа.

— Как выглядит?

— Такой щербатый, худой, жилистый. Не знаю. Гадкий, отвратительный!

Алексей открыл дверь:

— Оставайся здесь. Закройся.

Лиза, судорожно глотая слезы, кивнула, он вышел, дождался, когда она замкнется, и затем быстрыми шагами направился по коридору вниз. Выйдя на улицу, осмотрелся, но, не обнаружив никого с подобными приметами, вернулся к номеру. Постучал в дверь:

— Лиза, это я.

Она открыла. В глазах ее стоял немой вопрос.

— Нет там никого.

— Куда же он делся?!

Алексей прошел внутрь, закрыл дверь. Затем усадил расстроенную жену на стул, присел на корточки рядом. Взял за руки.

— Расскажи мне все по порядку. Хорошо?

Лиза кивнула. Стала рассказывать о типе, который следил за ней, а затем похитил и хотел изнасиловать.

Алексей задавал наводящие вопросы, слушал внимательно, и в его глазах по мере рассказа жены разгорался недобрый огонь.

— Где он тебя держал? — спросил он.

— За фабрикой. На окраине рабочего поселка. Там есть ветхий домик у реки. Он стоит поодаль от других домов. На доме флюгер в виде кошки.

Алексей вздрогнул. Вспомнился фрагмент тревожного сна. Флюгер скрипит, поворачиваясь на ветру, солнечный луч просвечивает через дыру вместо глаза. Он отвел взгляд от Лизы, поднялся.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Дождись моего возвращения. Поняла?

Лиза растерянно заморгала. Встала:

— Я.

— Никому не открывай, кроме меня. Ясно?

Она кивнула. Все же хорошо, когда можно на кого-то положиться и не пытаться всегда быть сильной.

Алексей ободряюще ей улыбнулся.

— Все будет хорошо. Обещаю, — сказал он и направился к выходу. Лиза последовала за ним до двери.

— Будь осторожен, — попросила она. Он посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но передумал. Выйдя, он дождался, когда Лиза закроется на замок, и только потом зашагал по коридору.

Внутри, как и следовало ожидать, никого не оказалось. Пыльно, грязно, сыро. На спинках кровати по-прежнему болтались веревки, которыми маньяк привязывал Лизу. Глебов злобно стиснул зубы. Отвернулся. Прошелся по дому, осматриваясь, и пытаясь найти хоть что-то, что может подсказать, где нужно искать маньяка. Во дворе залаяла собака. Алексей выглянул наружу, но сквозь пыльное окно ничего не возможно было разглядеть. Он прошел к двери, взялся за ручку. Открыл. Собака стояла возле крыльца и лаяла в его сторону. Но не на него! Он успел отклониться — нож скользнул по груди, распарывая тонкую ткань воротничка рубашки. Щербатый кинулся на него из укрытия, вновь взмахнул ножом. Алексей опять отступил. Маньяк сделал выпад, Глебов уклонился, одновременно ухватился руками за его кисть — резко вывернул. Кисть хрустнула, Щербатый взвыл от боли. Нож звякнул, упав на пол.

Маньяк толкнул Глебова и бросился бежать. Алексей кинулся за ним — дверь захлопнулась перед его носом. Он распахнул ее, ринулся за перескакивающим палисадник Щербатым. Побежав наперерез, выскочил на дорогу, однако не успел. Понесся за ним по улице. Еще немного и цель была бы достигнута. Рывок — Щербатый сиганул через забор, Алексей кинулся за ним, забор предупреждающе скрипнул, затем раздался треск, и вся конструкция вместе с Глебовым опрокинулась на землю.

В дверь постучали. Лиза соскочила с кресла и подошла к ней. Вновь раздался стук.

— Лиза, это я, — узнала она голос мужа. Быстро повернула ключ, распахнула дверь. На пороге стоял Глебов в пыльной, запачканной грязью одежде. Он вошел в номер, запер дверь.

— Что случилось?

— Познакомился с этим гадом. — Глебов заходил по комнате из угла в угол.

— Он.

— Он сбежал. Я сломал ему руку.

— Что же делать? Он не оставит меня в покое!

— Нужно подумать. — Алексей остановился посреди комнаты. Его взгляд упал на свое отражение в зеркале.

— Черт, — он потер ладонью щеку, на которой осталась грязь. А еще нужно было переодеться.

Глебов прошел в соседнюю комнату — Лиза последовала за ним. На ходу он скинул пиджак, открыл шкаф, достал чистую одежду, швырнул ее на спинку кресла.

Лиза ждала, что он скажет. Но что сказать? Он рывками расстегнул разрезанную сорочку, скинул ее с себя. Потянулся за чистой.

Лиза очень быстро оказалась рядом.

— Что это? — Голос ее дрожал. Она коснулась пальцами его покрытой шрамами спины. От ее прикосновения Алексей вздрогнул и застыл на месте, забыв о рубашке.

— Что это? — очень тихо переспросила она.

— Да так.

Лиза провела рукой по его спине. Хотелось плакать. Что же произошло с ним за последние месяцы? Где он был? Что делал?!

Она отдернула руку, испугавшись тех чувств, которые нахлынули на нее. Алексей медленно повернулся. Он стоял очень близко. Совсем рядом. Лиза чувствовала его дыхание на своем лбу, а ее глаза смотрели на еще один новый шрам на его теле — пулевое ранение — несомненно. Она подняла на него полные слез глаза и увидела, что он смотрит на нее смятенно, потерянно.

— Лиза.

Она обняла его, поцеловала шрам, провела ладонями по спине. Глебов обнял ее, потянулся к ее губам. Она ответила на поцелуй нежно, затем страстно. Он целовал ее, ласкал ее тело. Он так скучал по ней! Ужасно скучал! Лиза крепко прижималась к нему, гладила по обнаженным торсу, спине, плечам. Он стал освобождать ее от одежды: жакет, блуза, юбка — все оказалось на полу под их ногами. Лиза осталась лишь в белье — лямка сорочки скатилась вниз, оголяя волнительные округлости груди. Он погладил их руками, коснулся горячими губами сквозь тонкую ткань. Лиза с тихим стоном наслаждения вздохнула, запустила пальцы в его волосы, погладила шею.

— Лиза. — Он подхватил ее на руки, отнес в кровать, положил на покрывало. Склонился над ней, смотря жадно в глаза. Лиза потянулась к поясу его брюк, расстегнула. Он разделся быстро и вернулся к ней. Снял с нее последнюю одежду.

— Лиза. — Их губы слились в сладостном поцелуе. — Лиза.

— После завтрака, родная, мы заедем и заберем твои вещи, — сообщил Глебов, отходя к окну.

— Зачем? — Бутерброд повис в руке, так и не оказавшись у рта.

— Ты едешь в Петербург со мной. — Голос Алексея был категоричен.

Лиза положила бутерброд на тарелку. Аппетит исчез. Она ведь обо всем забыла в одно мгновенье, как только оказалась в плену его сильных рук! Как она могла? Лиза закрыла глаза, тяжело вздохнула:

— Я не поеду.

— Поедешь. Так лучше для тебя.

Лиза промолчала. Убрала поднос, соскользнула с кровати и стала одеваться.

— Ты будешь под моим присмотром. Я защищу тебя. Я обещаю.

— Алексей, я не поеду. — Голос ее звучал глухо, но твердо.

Он обернулся:

— Лиза, ты поедешь!

Она вспыхнула от его приказного тона, решительно вышла из спальни.

— Лиза! — Глебов последовал за ней.

Она взяла со стола документы:

— Вчера я тебя просила подписать бумаги. Ты должен подписать!

— С какой стати?!

Лиза судорожно вздохнула:

— Ты опять?! Мы ходим по кругу! Ты делаешь мне больно! Ты должен подписать!

— Нет!

Лиза была на грани истерики. Он не понимает, как ей плохо! Лиза закрыла глаза и закричала:

— Самонадеянный дурак! Я тебя ненавижу!

— Ты спишь с ним, да? — Глебов тоже дошел до гневного злого крика. — Спишь?!

— Замолчи! Я тебя ненавижу!

— Я тебя тоже! — Он вырвал из ее рук бумаги, прошел к столу, схватил перо. На секунду остановился, затем быстро макнул в чернила и расписался на листах. Выпрямился, расправил плечи. Несмотря на нее, прошел к двери и вышел, хлопнув ею.

Лиза разрыдалась. Утерев слезы ладошкой, она собрала волосы в узел, поправила одежду. Затем взяла бумаги и вышла из номера.

Глебов вернулся в номер и быстро понял, что Лиза уже ушла. Он в сердцах ударил кулаком о дверь и кинулся вдогонку.

Лиза шла по улице и не замечала, что по ее щекам бегут слезы, а прохожие с удивлением и неодобрением смотрят на нее. Ей было все равно. Она их не замечала. Ей было плохо. Все. Конец. Она его отпускает. Она ведь даже не может родить ему детей.

Кто-то резко ударил ее в спину и затащил в проулок. Лиза закричала, увидев лицо Щербатого. Он ударил ее по лицу, прижал к стене.

— Что, сука, получила?! Заткнись, иначе сразу прирежу. — Щербатый вынул нож. Приставил к ее горлу. Лиза замерла. Маньяк осклабился, развернул ножик и опустил острие между ее грудей. Стал медленно резать лиф блузки.

Он практически не держал ее, и это было странно. И Лиза вспомнила. Алексей сказал «Я сломал ему руку». Она отчаянно схватила маньяка за больную кисть и, что был сил, сдавила. Щербатый заорал, замахнулся ножом. «Все!» — Лиза закрыла глаза.

Удара не последовало. В следующий миг, она увидела рядом Алексея, избивающего маньяка. Он его бил так стремительно и сильно, что тот не успевал сопротивляться. Лиза покачнулась и стала сползать по стенке. Глебов оглянулся, Щербатый вырвался и бросился бежать. Глебов ринулся за ним. Щербатый выскочил из проулка, на ходу оглядываясь, далеко ли Алексей, и не заметил мчащуюся упряжку лошадей. Он закричал, когда лошади сбили его, и еще раз крикнул, когда копыто одной из них ударило ему в лицо и раскололо череп.

Лиза, стягивая рукой разрезанный лиф, вышла из проулка и столкнулась с Алексеем. Он закрывал собой то, что происходило за его спиной. Там что-то случилось, и собирались люди.

Он взял ее за локоть, повел назад, по пути подобрал принадлежащий ей ридикюль, в котором торчали свернутые документы. Они вышли на соседнюю улицу, Алексей поймал коляску, посадил Лизу и сел рядом.

— Адрес.

Лиза назвала. Коляска тронулась вперед. Они молчали. Подъехали к дому Кати.

Лиза посмотрела на Алексея, он даже не повернулся, так и смотря перед собой.

— Он.

— Он больше тебя не побеспокоит. Никогда. — Голос Алексея звучал жестко. Лиза подняла руку, неосознанно желая коснуться мужа, но передумала, сжала пальцы в кулак и опустила руку на колени.

— Ты должна сделать выбор, Лиза. Сейчас. Раз и навсегда. — Его голос звучал напряженно и категорично. Алексей ждал.

По щеке Лизы стекла одинокая слеза.

— Прости. — Она спрыгнула с коляски и отошла на тротуар. Алексей даже не посмотрел на нее.

— Лиза! — из дома выскочила Катя, за ней следом Шмит и Андриканис.

Алексей посмотрел на них, затем холодно на Лизу и приказал извозчику:

— Трогай.

Коляска рванулась с места и покатила по каменной мостовой.

Прошло несколько дней, как Алексей уехал. Лиза тосковала, и это видела не только Катя, но и Шмит. Отношение Николая к Лизе, после того, как она провела ночь с мужем, изменилось. Возможно, он по-прежнему ее любил, но мириться с тем, что Лиза может вернуться к своему супругу, он не хотел.

— Лиза, когда у тебя встреча с поверенным? — спросила как-то Катя.

Она вздохнула:

— Я к нему схожу. Алексей. Он подписал бумаги.

— Может быть, тебе не стоит разводиться?

Лиза посмотрела на подругу.

А Катя неуверенно продолжала:

— Твой Алексей не так уж плох. Он показал себя как настоящий мужчина. И если ты его любишь.

— Ты ведь знаешь, почему я развожусь!

— Лиза, это не причина! Расскажи ему.

— Я не могу. — Лиза отвернулась. — Мне не нужна его жалость. Давай не будем говорить об этом.

Катя тоже горестно вздохнула:

— Но, все-таки, ты подумай.

Прошло три дня и Лиза, наконец, решилась приехать к поверенному. Она передала ему документы и подошла к окну. Вот и все.

Поверенный снял пенсне и положил документы на стол.

— Мадам, вы уверены, что развод вам нужен?

— Почему вы опять спрашиваете об этом? — с грустью произнесла она.

— Потому что развести вас практически невозможно.

— Но вы говорили, что если муж подпишет согласие на развод, то вы найдете возможность это сделать.

— Да, говорил.

— Так, что же? Он подписал.

Бровь поверенного пошла вверх.

— О! Вам стоит на этого взглянуть, мадам.

Лиза подошла к столу и взяла бумаги. Руки задрожали от охватившего ее волнения. На документе, там, где должна была стоять подпись мужа, было написано размашистым уверенным почерком: «Лиз, я тебя люблю».

Она закрыла глаза. Слезы покатились по ее лицу.

— С вами все в порядке?

Она кивнула. Мой муж — мошенник!

После расставания с женой, Алексею нестерпимо захотелось уехать как можно дальше. Дальше от неверной Лизы, от городского шума… и душевной боли.

Вернувшись в гостиницу, он собрал чемодан и уехал в Подмосковье. Снял меблированную комнату, и, как в ранешние беззаботные времена, каждый день ходил на реку удить. Когда надоедало рыбачить или же одолевали мысли о жене, нырял в июньскую холодную воду. Плыл против течения, а устав, ложился на спину и позволял течению себя нести. А затем греб к берегу, падал на мелкий прибрежный песок и смотрел в небо. Голубое чистое или пасмурное — все равно. Как глаза Лизы. И так день изо дня. Июнь шел к исходу, и Алексей решил вернуться в Питер: ждали неотложные дела.

Возвратившись в Петербург, Алексей не ожидал повстречать у себя дома, ни кого иного, как уполномоченного Департамента полиции.

— Малышев?

Тот улыбнулся:

— Удивлен?

— Не то слово. Мне казалось, что наши пути разошлись. Окончательно.

Малышев протянул ему руку, Глебов пожал, предложил Малышеву сесть в кресло, сам сел на диван напротив. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Догадываешься, почему я к тебе пришел?

— Понятия не имею, — солгал Глебов.

— В Москве более двух недель назад под экипаж попал наш бывший сотрудник, — начал Малышев, смотря ему в глаза. — Тот, что следил за твоей женой какое-то время.

Алексей невольно сжал кулаки, выдавая свое напряжение. Затем усмехнулся:

— Знаешь, мне нет до этого никакого дела.

Малышев не поверил:

— Полиция расследует дело. Есть свидетели, который могут тебя опознать. На тебя выйдут, начнутся дознания. Многое всплывет. У тебя в запасе неделя. Тебе лучше на какое-то время уехать. И как можно дальше. За границу — лучший вариант.

Малышев поднялся, надел шляпу, кивнул на прощание и удалился, оставив Глебова размышлять.

— О, дорогой мой Алексей Петрович! — Витте дружески пожал руку Глебова, который к нему пришел. — Вы вернулись. Как ваша поездка в Москву?

— Увы, я ездил не по приятному делу. На похороны хорошего знакомого, — ответил Алексей.

— Сожалею. — Витте предложил Глебову присесть.

— А как продвигаются ваши дела?

— Ведем подготовку к поездке. Поездка обещает быть захватывающей. Не без приключений.

Глебов усмехнулся:

— Хотите меня завлечь?

— Я? Несомненно.

Алексей смотрел на носки своих ботинок и, мнимо рассеянно улыбаясь, молчал. Он не торопился с ответом, а Витте его не торопил.

— Мне нужно уладить массу дел… Когда отбывает делегация?

— Шестого июля.

— Хорошо. Я буду иметь это в виду. — Алексей посмотрел на Витте. Тот кивнул.

Лиза и Катя были у Николая на Новинском бульваре, когда пришел Шанцер[108]. Поприветствовав всех, Марат развернул газету.

— Это первый номер новой большевистской газеты «Пролетарий», — пояснил он. — В ней опубликованы извещение о третьем съезде РСДРП и его важнейшие резолюции! — Он поискал по тексту нужное место. — Вот, послушайте: «…принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности особые группы из партийных работников».

— Вот это настоящее дело! — воскликнул Николай, вставая с места и запуская пятерню в волосы, затем прошелся по комнате. — Деньги на оружие у нас будут! А преданные люди давно имеются: как на нашей фабрике, так и на других фабриках и заводах. Мы проведем собрание на фабрике сегодня. Ты должен выступить, Вир-гилий.

К концу рабочего дня на фабрике в большом цеху собрались рабочие. Кто сидел на стульях, кто-то стоял, облокотившись на станки, иные присели на сложенные одна на другую доски. Лиза пришла вместе с Катей, Николай уже был здесь и беседовал с Маратом и Карасевым — руководителем большевистской организации фабрики.

Марат начал выступление. Пока он зачитывал резолюцию РСДРП о вооруженном восстании, в цехе стояла полнейшая тишина. Он закончил, посмотрел на рабочих, но все по-прежнему молчали, понимая, к чему приведет восстание с оружием в руках. Перед рабочими встал и заговорил Карасев. Он говорил долго и, по сути, без прикрас и бравады. Затем выступил Николаев и, обычно молчаливый на собраниях, Егоров[109].

Один из рабочих поднялся.

— Что же. Мы все понимаем. Без вооруженного восстания уже никак нельзя. Но нужен основательно продуманный план. Как, братцы?

Он повернулся к рабочим. Они одобрительно зашумели, некоторые закивали головой. Марат и Николай перекинулись взглядами, радуясь пониманию со стороны рабочих. Последующие несколько часов обсуждали, что нужно сделать, предпринять.

Когда рабочие разошлись, Лиза с Катей вместе с фабричными работницами размножили на печатном станке резолюцию третьего съезда.

Работу окончили далеко за полночь. Лиза устало опустилась на табурет.

— Устали? — участливо спросил Николай.

— Да, немного, — Лиза замучено посмотрела на него снизу вверх покрасневшими глазами.

Он протянул ей кружку чая.

— Спасибо.

Лиза отпила чай и задумчиво обхватила кружку ладонями.

Некоторое время Николай не решался заговорить.

— Я должен вам сказать, — начал он. — Я взял на себя смелость и дал распоряжение вашему поверенному.

— Что сделали.? — не поняла Лиза, но с подозрением уставилась на него.

— Ваш поверенный отправился искать Глебова, чтобы оформить ваш развод.

Лиза вскочила на ноги, как ошпаренная. Кружка выскользнула из ее рук и упала на пол.

— Как вы могли! Вы не имели право!

Шмит тоже поднялся.

— Я сделал это для вас. Вы не можете заниматься разводом самостоятельно. Это лишает вас сил и здоровья.

— Кто вас просил? Вы… Вы.! — Лиза сжала кулачки. — Вы не имели право!

— Разве должно быть какое-то право для того, чтобы любить и оберегать небезразличного вам человека? Я хочу заботиться о вас, Лиза, оградить от неприятностей. Возможно, я поступил своевольно, но сделав это, я приблизил вас к той самой свободе, которую вы добиваетесь так долго. Но если вы считаете, что я поступил неправильно, вам ничего не стоит отозвать своего поверенного и оставить все как есть.

Сказав это, Шмит развернулся и зашагал прочь. Лиза обессилено опустилась на табурет и закрыла лицо ладонями. Шмит принял за нее важное решение. Чем же тогда он лучше ее мужа? В ее жизни всегда было так — мужчины принимали за нее решения, не считаясь с тем, чего хочет она. Вначале отец и братья, затем Алексей, теперь вот Шмит.

— Боже, как я устала! — прошептала она отчаянно. — Как же я устала от них всех вместе взятых!

Алексей решил поехать с Витте, таким образом, убив двух зайцев сразу: скрыться от неприятностей со стороны полиции и от поверенного Лизы, который обивал его порог. Но прежде нужно было повидаться со своим поверенным для обсуждения деловых вопросов, а также с сыщиком, разыскивающим для него Катарину.

Если с Рерихом не возникло никаких сложностей, то сыщик Алексея разочаровал: Катарину с сыном он не обнаружил, однако узнал, что госпожа Хмельницкая лежала в лечебнице, а затем забрала сына и уехала в неизвестном направлении. Глебов дал распоряжения сыщику продолжать поиск и стал собираться в путь.

Витте выехал из Петербурга в Париж 6 июля в сопровождении жены и прислуги. Семейство Витте должно было доставить своего внука Льва его родителям, Нарышкиным, ждавших их во французской столице. Ехать же Глебову в Париж было нельзя ввиду его последней туда поездки. Поэтому он предпочел отправиться в Шербург, откуда 12 июля должен был отплыть в Америку пароход с российской делегацией.

Гостиница, в которой поселился Глебов, являлась воплощением местного мещанского уюта, имела вид на пристань и сад с всевозможными цветами и кустами. Однако спокойному размеренному пребыванию Алексея нашлась помеха в лице надоедливого немца из соседнего номера. Швайгер совал везде свой нос и не давал прохода. Он сам подсаживался к Алексею за столик на мансарде, был поблизости на пристани, частенько встречался в саду и на улицах города. Гаркающая речь немца начинала раздражать.

Одиннадцатого, перед отъездом, в номер Глебова постучали. Открыв, он увидел Швайгера, который предложил ему вместе отобедать. Алексей вежливо отказался. Спустя час, придя на мансарду, он сел за один из столиков и заказал обед.

Швайгер сидел немного поодаль в компании азиата — господина с квадратным лицом. Говорили они весьма тихо. Незнакомец положил на край стола газету, немец поспешно ее забрал и спрятал во внутренний карман.

Глебов нахмурился. Швайгер еще та темная лошадка! Щурясь солнцу, Алексей надел очки с затемненными стеклами, приобретенные им на днях. Главная польза таких очков, по его мнению, была в том, что они скрывали глаза и не позволяли определить, куда же смотрит их хозяин.

Устроившись поудобней, будто он наслаждался солнцем, Глебов между тем попытался прочесть по губам, о чем говорили немец и его собеседник. Он давно не практиковался — чтение давалось с трудом, урывочными фразами и только то, что отвечал собеседнику Швайгер.

— Да, я уверен. Личный помощник Еттив. У нас нет времени. Нужно найти способ склонить его к сотрудничеству.

Гарсон принес заказ и закрыл для Алексея обзор. Глебов взглянул на него снизу вверх, вздохнул и снял очки. Когда официант ушел, господа, за которыми он наблюдал, разошлись.

Алексей собирал вещи в чемодан, когда в дверь громко постучали. Он нехотя открыл — на пороге оказался немец.

— Позвольте, господин Глебов, войти, — произнес он по-русски. — У меня к вам очень серьезный разговор.

— Господин Швайгер, я собираюсь в дорогу.

— Я не займу у вас много времени, господин Глебов.

Алексей нехотя его впустил:

— Что ж, входите.

Он вновь принялся складывать вещи в чемодан, показывая тем самым, что не намерен вести длительные беседы.

— Господин Глебов, вы человек риска?

Алексей удивленно вскинул бровь:

— Что за блажь, господин Швайгер?

— Вовсе нет. Не юлите. — Иностранец вел себя бесцеремонно. Присел на край стола, держа руки в карманах. — Деньги и риск — вот что вам интересно.

Глебов, стараясь снять внутреннее напряжение, рассмеялся:

— Вы хотите предложить мне посетить казино где-нибудь в Монте-Карло?

— Я хочу вам предложить намного больше.

— Ума не приложу — чтобы это могло бы быть! Деньги и риск? Хм, — Алексей снова повернулся к чемодану. Разговор с Швайгером становился опасным. Неужто угораздило вляпаться в шпионские дела?

— Вы ведь помощник господина Витте?

— Это не совсем так. Точнее, совсем не так. — Алексей дотянулся рукой до револьвера. Неужели придется стрелять? Убрал руку. Поправил вещи.

— У нас есть информация о вас, господин Глебов. Не нужно со мной играть. Я знаю, кто вы, чем занимались. Я знаю то, что Витте взял вас с собой для каких-то личных целей. Он ценит вас и даже доверяет. А мы готовы вам платить. За информацию. И двойную игру.

Алексей повернулся к нему. Посмотрел в глаза:

— Это что, вербовка?

— Предложение к сотрудничеству.

— Ах, да, точно. Сотрудничество. — Он захлопнул чемодан, закрыл замки. — А что, если я не согласен?

— Полиция будет рада вас задержать. Она вас, кстати, ищет во многих государствах. Даже у нас в Германии. Ограбление ратуши в предместье Берлина. Помните?

Алексей усмехнулся:

— Вы меня с кем-то путаете, господин Швайгер! Да, я бывал в Берлине. И в его предместьях. Знаете, немецкое пиво, сосиски и грудастые немки. Только все равно тоскливо у вас в стране. Die Ordnung und die Arbeit[110] — основа вашей жизни. Негде развернуться русской душе! Поэтому русских там так мало, в отличие от Франции. Вот где для нас простор! Если не считать России…

Желваки на лице немца нервно заходили.

— Вы хотите мне зубы заговорить, господин Глебов?

— Нет, я просто издеваюсь.

Швайгер вскочил, вытягивая револьвер из кармана, но Алексей был быстрей. Он со всего размаху чемоданом ударил немца по голове, и тот рухнул на пол. Меткий удар! Немец потерял сознание. Осталось только перетащить его в соседний номер и тайком покинуть гостиницу.

Пароход, на который должна была сесть российская делегация, опаздывал из-за бури. И к лучшему, решил Витте — Глебов не объявился. Так как пароход еще не прибыл, российской делегации пришлось расселиться в гостинице, которая оказалась переполненной настолько, что им едва достались две некомфортабельные комнаты.

Витте угнетало отношение французов. Не было прежнего почтения, большинство относилось равнодушно, иные с чувством какого-то соболезнования, другие со злорадством. Газеты левого толка отзывались о Государе и России недостойно и оскорбительно. В Париже президент Лубе[111], хотя и встретил его тепло и говорил с искренней симпатией к российскому Государю, однако настоятельно советовал заключить мир на любых условиях со стороны японцев. Первый министр Рувье[112] убеждал не противиться, даже если японцы потребуют контрибуции, обещая при этом финансовую помощь. Их позиция, хотя и была неприятна, но понятна — и президент, и министр, осознавая опасность внешней политики Германии, нуждались в России как союзнице и поэтому не желали дальнейшего ее ослабления из-за войны.

Если в Париже отношение к нему — как представителю России — его несколько коробило, то чувство это еще более усилилось в Шербурге: делегации было выказано полное пренебрежение. Пока его подчиненные обустраивались на ночь, Витте мрачно раздумывал по поводу отсутствия Глебова. Поездка начиналась крайне неудачно.

Ближе к ночи служанка предала Витте записку. Некий раввин[113] желал встретиться с ним. Витте недоумевал.

— Что это?

— О, простите, месье, за беспокойство. Но этот человек сказал, что знаком с вашей женой и хочет передать вам от нее небольшой напутствие в дорогу.

— И где же этот раввин?

— Он ожидает вас в холле.

Спустившись в холл, Витте сразу заметил раввина: как и положено иудею-ортодоксу он был в черной долгополой одежде, шляпе, имел бороду и пейсы, сплетенные в косички[114].

— Вы меня искали? — спросил Витте незнакомца.

Раввин обернулся — широкие поля шляпы скрывали его глаза — кивнул и плавным жестом предложил Витте пройтись. Они вышли в сад.

— Господин раввин, что вы хотели мне сказать?

— Оставайтесь спокойным и не показывайте вида, господин Витте, — раздался тихий голос.

Витте на секунду опешил, сбился с шага, но быстро взял себя в руки:

— Алексей Петрович? Этот маскарад. Что случилось?

— Меня хотели завербовать. Немцы. Кто-то поделился с ними моими «секретами» и сообщил, будто я ваш помощник. Будьте осторожны, господин Витте, против вас ведется грязная игра. Я счел необходимым вас предупредить, однако в виду произошедшего не могу поехать с вами.

— Поздно. Мне нужна ваша помощь. — Голос Витте был серьезным и удрученным.

Они вошли в повитую плющом беседку.

— Что значит «нужна помощь»?

— Я был у Лубе. Выкрали переписку, которую я с ним вел. Если письма обнародовать — разразится скандал, который может привести к перестановке сил в Европе.

— Вы были столь неосторожны? Неужели все настолько серьезно?

— В мире начинались войны под менее значительными предлогами.

— И кто же выкрал переписку? С какой целью?

— Агенты американского президента. Он имеет свои интересы на Дальнем Востоке, и на переговорах будет поддерживать японцев. Он желает повлиять на исход мирного договора.

— Откуда вы знаете?

— Есть достоверные источники, поверьте. Мне сообщили, что в ходе подготовки к мирным переговорам Япония условилась о поддержке со стороны Великобритании и США. В январе этого года президент США Рузвельт[115] и посол Великобритании Дюранд[116], тайно естественно, договорились о передаче Порт-Артура и Ляодунского полуострова Японии. Помимо всего Германия не желает скорейшего окончания войны между Россией и Японией.

— А ей, какой интерес?

— Когда началась война, в которую нас, в некоторой степени, вовлек император Вильгельм[117], то Германия от этого больше всех выиграла, так как война нас ослабила и обессилила. Сейчас Германия опасается того, что после подписания мирного договора Россия выступит на стороне Франции как ее союзница. Лубе обеспокоен, грезит о том, чтобы мы скорейшим образом заключили договор на любых условиях.

— Но что вы от меня хотите?

— Мне нужна ваша помощь, Алексей Петрович. Переписка, которую выкрали — это бомба замедленного действия. Я говорю не о себе — после того, как документы пустят в дело, со мной будет покончено раз и навсегда. Однако знайте, я действовал исключительно в интересах государства. — Витте помолчал. — Если вы не поможете, для России будет заключен весьма невыгодный договор. Союзники от нас отвернутся, появятся новые враги. Возможно, потеряем Дальний Восток. Начнется экспансия. Не уверен, что мы удержим эти территории. Последствия могут быть плачевными. Я знаю, Алексей Петрович, вы любите своё Отечество. Вам не безразлична судьба России.

Глебов тихо рассмеялся, выглянул в щель между решетками беседки и осмотрелся по сторонам:

— Вы шутите?

— Нет. Я совершенно серьезен.

— Я аферист, для меня ценными являются только риск и деньги.

— Деньги? Вы довольно состоятельный человек.

— Денег никогда не бывает много.

— Не пытайтесь казаться циничным. Я вам не поверю. Риск — я согласен, он вам нужен. Как воздух. В этом деле риск будет. Прошу вас, помогите мне и рискните во имя интересов Отчизны.

— Я — на службе Отечеству? — Глебов покачал головой. — Не могу поверить, что вы серьезно! Кто внушил вам эту глупость?

— Не знал, что вы считаете меня глупцом.

— Раньше не считал. Но судя по тому, что вы мне сейчас предлагаете, господин Витте.

— Если вы сможете вернуть переписку, а также добудете документы, подтверждающие, что американцы имеют тайный договор с японскими властями, мы избавим Россию не только от войны. Станет возможным успокоить массы — Государь примет общенародный Манифест. Революция пойдет на спад.

— Господин Витте, вас не пугает то, что меня ищут? Если не полиция, так германские или японские шпионы. Что им стоит заявить в газете, что российскую делегацию сопровождает вор и мошенник?

— Это не так страшно, как то, что уже произошло. Вам не нужно быть в делегации, чтобы быть полезным. Я знаю, вы сможете решить эту проблему.

Алексей молчал. Витте говорил убедительно. У него непревзойденный талант — убеждать.

— Я подумаю, — сказал Глебов и вышел из беседки. Вскоре Витте уже не слышал его шагов.

Утром делегация покинула негостеприимную гостиницу и отправилась на пристань. Возле берега собралась толпа зевак, мешая пройти к пароходу.

— Что там случилось? — поинтересовался Витте у полисмена.

— Ночью был убит мужчина, труп сброшен в воду. Лица не опознать. Но он не местный.

Из толпы появился еще один полицейский, держа в руке промокший документ.

— Сержант, я обнаружил во внутреннем кармане пиджака документы. Выданы российскому подданному Глебову Алексею Петровичу.

Витте покачнулся. Передал саквояж помощнику и стал пробираться сквозь толпу.

На земле лежало тело молодого человека, у которого вместе лица было сплошное месиво. Опознать Глебов ли это или нет — он не мог. Витте отвел глаза от трупа и натолкнулся на пытливый взгляд блондина с внушительным синяком на левом виске. Агент германской разведки? Один из тех, о ком говорил Глебов. Витте отвел глаза и снова посмотрел на тело. Снял шляпу, перекрестился и на несколько секунд почтительно склонил голову. Затем развернулся и стал пробираться сквозь толпу.

Члены делегации недоумевали, что с Витте, но вопросов задавать не стали.

— Идемте, господа, — сказал он, забирая саквояж из рук помощника, и зашагал вперед. Члены делегации переглянулись, некоторые пожали плечами, и пошли за ним следом.

Поднимаясь по трапу на немецкий пароход «Wilhelm der Grosse[118]», Витте был рассеян и вздрогнул, когда при его появлении командный оркестр заиграл русский гимн «Боже Царя храни».

Витте посмотрел на публику. Снял шляпу, и все русские и многие не русские пассажиры последовали его примеру. Он улыбнулся, помахал рукой и прошел дальше. Такое отношение к России было для него отрадно, но лишь на мгновение приподняло ему настроение. Череда неудач продолжалась.

Наступили вторые сутки морского путешествия. Осталось еще четыре. Море было довольно спокойное, и Витте почти не укачивало. На пароходе он обедал отдельно со своими сопровождающими, и только раз с другими пассажирами. Часто Витте совершал прогулку по палубе. Оказалось, что на пароходе едут многие люди просто из любителей сенсаций для того, чтобы быть на месте во время предстоящего политического турнира между Витте и Комурой[119]. Были здесь и любопытствующие корреспонденты.

Витте, поприветствовав одного из них — Диллона[120], прошел к краю борта и оперся на перила. Глубоко втянул носом воздух. Порывистый ветер нес запах солено-горького океана.

— Здравствуйте, господин Витте, — услышал он голос протестантского пасто-ра[121], остановившегося минуту раньше рядом и также наблюдавшего за океаном. Витте слегка вздрогнул, затем неторопливо повернулся к священнику в черной одежде с белым воротничком — колораткой[122].

Глебов в строгом сюртуке и черной фетровой шляпе смотрел на него сквозь стекла круглых очков. Вкупе с коротко подстриженной бородкой и тонкими усами, они делали его лицо неузнаваемым. Библия в руках мешала думать об этом человеке плохо и заставляла невольно доверять ему.

— Ужасно рад вас видеть, — сказал Витте и снова повернулся к океану. — Поделитесь секретом, как вам удалось себя похоронить?

— Здесь нет особого секрета. У меня есть знакомые, которые помогли. За хорошие деньги, разумеется. Одни подобрали в морге подходящий труп, одели в мою одежду, положили мой паспорт, а другие выправили мне новый документ. Теперь я Густав Астер. Прошу любить и жаловать.

— Вы потрясающий трюкач! Но вы осознаете, что теперь и в России вас будут считать мертвым?

— Что ж, если я не вернусь, моя жена окажется довольно состоятельной вдовой. — Хотя Алексей и шутил, но в голосе послышалась горечь. Затем он сменил тему: — Нам не нужно встречаться на людях, господин Витте. В девять ждите меня в своей каюте. А сейчас я вас попрошу уйти — один из журналистов направляется к вам.

Витте без лишних слов развернулся и не спеша пошел прочь. Через несколько минут к нему присоединился молодой любопытный журналист, по всей видимости, которого Витте знал и не особо жаловал.

Глебов оперся руками о перила. Океан олицетворял мощь и силу. Ясная погода была обманчива: на горизонте виднелась серость, грозящая навалиться сильным штормом.

Алексей вновь подумал о Лизе. Что произошло с ними?

До знакомства с Лизой аферы, которые он проворачивал, делали жизнь интересной, захватывающей, опасной. Когда же он повстречал ее, многое переменилось. Он стал думать о том, что может изменить свой образ жизни: стать достойным мужем, отцом семейства, вести дела, приносящие честный доход.

Однако грезы о семейном счастье оказались самообманом. Их брак не выдержал житейских испытаний и распадался на глазах, принося боль и горечь. И что теперь? Теперь вкус к жизни возвращал азарт, вызываемый риском. Риск будоражил кровь, заставлял мозг усиленно работать, принимать быстрые решения, продумывать на несколько ходов вперед. Алексей вздохнул полной грудью. Что ж, он готов к новым испытаниям, готов играть.

— Предлагаю разработать тактику поведения, господин Витте. Ваши письма могут быть обнародованы. Поэтому нужно заранее кардинально поменять мнение окружающих по поводу вас и делегации. Все считают Россию проигравшей стороной. Вы же должны вести себя так, что мы не проиграли. С Россией произошла небольшая неприятность. Будьте демократичны, доступны для американцев — они это любят. Найдите подход к журналистам. Пусть напишут о вас и делегации, но только хорошие отзывы. Можно осторожно дать им совет воспользоваться воздушной связью, чтобы распространить статьи по миру. Чем скорее вы приметесь за дело, тем лучше.

— Все это хорошо, Алексей Петрович. — Витте поправился, — Густав. Но зачем же столько сложностей?

— Как я понимаю, японцы люди скрытные и не будут искать контактов. Американцы, да и вообще многие европейцы, любят контактных, общительных людей. Симпатии будут на вашей стороне. Когда же американцы будут на вашей стороне, президенту Рузвельту ничего не останется, как поддержать Россию и посоветовать японцам пойти на уступки.

— Что же, разумно. — Витте предложил закурить, но Алексей отказался. Витте закурил. — Итак, давайте обсудим тактику по пунктам. Во-первых, ничем не показывать, что мы желаем мира, вести себя так, чтобы создать впечатление, что если государь согласился на переговоры, то только ввиду общего желания почти всех стран, чтобы война была прекращена. Во-вторых, держать себя так, как подобает представителю России — представителю величайшей империи, у которой приключилась маленькая неприятность. В-третьих, имея в виду громадную роль прессы в Америке, держать себя предупредительно и доступно ко всем ее представителям. В-четвертых, чтобы привлечь к себе население, которое крайне демократично, держать себя с ним совершенно просто, без всякого чванства. Это все?

— Добавьте пятый пункт. В США значительное влияние имеют евреи, в особенности в Нью-Йорке. Не относитесь к ним недружелюбно, как порой относятся к ним в России. Тот же совет дайте и членам своей делегации. Наладьте с американскими евреями добрые уважительные отношения.

— Это вполне соответствует моему к ним отношению.

— Но вы бываете резки в высказываниях. Будьте актером, господин Витте.

Витте пытливо посмотрел на Глебова.

— Странная особенность! Как только вы согласились заняться этим делом, вы чудеснейшим образом взяли все под свой контроль, — заявил он с нотками недовольства.

Алексей оценивающе смотрел на него.

— Это всего лишь дельные практичные рекомендации, господин Витте. Как только мы сойдем на берег, наши пути разойдутся. Мы с вами будем крайне редко соприкасаться. Но нельзя забывать о том, что действия каждого из нас предопределят исход. Нужно снизить риск до малого.

Витте хмуро молчал. Затем вздохнув, сказал:

— Вы единственный человек в моем сопровождении, мнение которого мне не безразлично. Я в вас не ошибся.

Путешествию подходил конец: пароход бороздил атлантические просторы уже пятые сутки. Глебов, облокотившись о перила, наблюдал, как белые «барашки» несутся по волнам, подгоняемые ветром. Небо, хоть еще и отливало синевой, но неминуемо затягивалось серыми тучами, сбивающимися в кучу, превращаясь в гнетущую серую массу на горизонте. Должен был разразиться шторм — это было несомненно.

Алексей задумчиво смотрел вдаль, хмурясь своим мыслям. Война с Японией обострила противоречия в российском обществе и спровоцировала революцию, резко ослабила позиции России и на Востоке, и на Западе. России приходилось весь свой военный потенциал постоянно делить на две части, разрываясь между западной и восточной границами. Следовательно, очень многое зависело от исхода мирных переговоров.

Алексей усмехнулся и покачал головой. Это был редкий случай, когда важную дипломатическую миссию профессиональные дипломаты под разными предлогами отказались выполнять. В результате царю пришлось против своего желания доверить миссию Витте. Задача, поставленная Государем, не могла не вызывать озабоченности: Николай требовал добиться мира, не уступив ни пяди русской земли и не выплатив даже символической контрибуции. Были и другие сложности: переговоры проходили в США, где президент и общественное мнение откровенно симпатизировали японцам.

Сейчас Витте уже осуществлял тактику, предложенную Алексеем. Человек он был инициативный и не откладывал решение проблемы в долгий ящик: он давал интервью известному в Штатах и Великобритании публицисту и корреспонденту «Дейли телеграф» Эмилю Диллону. Интервью должно было стать первым, данным по воздушному телеграфу посреди океана. И это обстоятельство уже привлекало внимание общественности. Хорошо осознавая, какую роль играет пресса в жизни Америки, первое свое интервью Витте начал с комплиментов в ее адрес, воздав должное «великому американскому народу» и в конце назвав президента Теодора Рузвельта «гениальным вождем».

Витте был не только равнодушен к «государевым инструкциям», но и к своей свите, которая подбиралась для Муравьева, когда думали, что поедет он. Витте твердо знал, что будет делать только то, что сам посчитает нужным, тогда, не все ли равно, будет ли при нем Розен, Плансон[123], Коростовец[124], Набоков[125], или вместо них будут другие.

Равнодушный со всеми остальными, Витте прислушивался только к Алексею. Что это — искреннее доверие или попытка усыпить бдительность? Глебов не мог дать однозначного ответа. Как это бывает, он неосознанно чувствовал к нему симпатию. Однако Алексей редко кому доверял. Бывало, что ему приходилось разочаровываться в человеке. А Витте. Время покажет, стоит ли ему доверять.

Ночной сторож морга спал крепким сном. Его склоненная на бок фигура была хорошо видна сквозь окно. Швайгер, отошел от окна, свернул за угол, взломал замок черного входа и проскользнул внутрь. Пробираться приходилось в темноте, но он шел осторожно и бесшумно. Оказавшись в холодном подвальном помещении морга, он чиркнул спичкой и осветил помещение. Несколько тел лежали на столах, прикрытые белыми полотнищами, были еще и боксы, где, возможно, находились тела покойников. Швайгер искал тело русского: он приподнимал простыни и всматривался в безжизненные застывшие лица мертвецов. Наконец, он нашел то, что искал. Мертвого русского. Оказывается, он напрасно сомневался. Это Глебов. Значит, он не ошибся, когда докладывал начальству, что русский погиб. Немец накинул простыню на распухшее разбитое лицо покойного и сделал шаг в сторону, но неожиданно остановился. Чиркнув спичкой, он осветил оголенные ступни мертвеца. У трупа отсутствовал мизинец. Немец вспомнил один из дней, когда он следил за Глебовым на побережье. У прогуливавшегося босиком Глебова не было подобного дефекта, а у мертвого человека, лежащего на столе, палец был отрезан по всем признакам много лет назад.

Немец развернулся и пошел к выходу. Глебов жив! Нужно сообщить начальству.

Он вышел из морга тем же путем, что и проник. Свернул за угол и столкнулся с человеком. В тоже время он почувствовал резкую боль в боку, вцепился пальцами в плечи незнакомца. Затем замертво рухнул к его ногам.

Во время путешествия Витте заочно познакомил Глебова со своей свитой. Вторым уполномоченным являлся посол в Америке барон Розен. Витте характеризовал его, как человека «хорошего, благородного», но с «посредственным умом», который не будет принимать активного участия в переговорах, а лишь окажет полное содействие, что уже неплохо. Профессор Мартенс[126] был «хорошим человеком с громадным багажом знаний», однако, может быть, случайно пользовался известностью за границей, так как был «крайне ограниченной» особой. Плансон был угодлив и, в пору службы чиновником при наместнике Дальнего Востока Алексееве, угодливо исполнял его политику, в результате приведшую к войне. Покотилов[127], который должен был прибыть на переговоры прямо из Китая, являлся «весьма умным, талантливым и отличным человеком, прекрасно знающим Дальний Восток»; он был противником войны и сторонником заключения мира, однако не имел больших полномочий в переговорах, но мог, по крайней мере, оказывать влияние на Розена.

Витте без подробностей упомянул двух секретарей, чиновников министерства иностранных дел Набокова и Коростовец, а также директора департамента казначейства Шипова[128], опять же, по словам Витте, «умного, талантливого и недурного», и двух чиновников при нем.

От военного ведомства в делегацию был определен генерал Ермолов[129], заведующий заграничными военными агентами, «человек умный, хороший, культурный, приличный, но немного слабый характером». Он выражал мнение, что мир желателен, мало верил в то, что Россия может иметь успех на театре военных действий, однако весьма заботился, чтобы при переговорах и, в особенности, в мирном договоре не было задето достоинство русской армии. Со вторым уполномоченным военного ведомства, полковником Самой-ловым[130], Алексей уже вался, когда пароход тронулся из Шербурга. Витте говорил, что Самойлов — сторонник мира, «весьма умный, культурный и знающий», до войны он был военным агентом в Японии, а после находился при Главном штабе действующей армии. От морского ведомства должен был прибыть из Маньчжурии капитан Ру-син[131], который заведовал канцелярией по морским делам при главнокомандующем.

Мнения Витте были субъективны, однако Глебову стало ясно, что в большей степени российские делегаты имели пораженческие взгляды, и Витте в Америке придется рассчитывать только на себя.

Алексею тоже придется рассчитывать только на себя. Не шутка ли выкрасть документы у самого президента Рузвельта! Глебов усмехнулся. Задачка не из простых, но решить ее можно.

Шоу началось! По приближению к Нью-Йорку «Вильгельма Великого» встретили несколько пароходов с корреспондентами различных американских газет. Когда эти корреспонденты поднялись на пароход, Витте, давая интервью, выказал радость по случаю своего приезда в страну, которая «всегда была в дружественных отношениях с Россией», и свою симпатию к прессе, которая играет такую «выдающуюся роль в Америке».

Глебов наблюдал с верхней палубы за действиями и речью Витте. Первый уполномоченный вел себя как заправский актер, так что постоянное внимание со стороны прессы ему было обеспечено — американцы любят show и showmen[132]!

Поймав на мгновение взгляд Витте, Алексей прищурился, затем оттолкнулся от перил и вернулся в свою каюту. Нужно было собрать вещи: вскоре судно пришвартуется к пристани и, под всеобщий ажиотаж вокруг делегации с Витте, он неприметно покинет пароход.

Нью-Йорк встретил прибывших статуей Свободы — символом Соединенных Штатов Америки. Дама на постаменте высилась над берегом более чем на девяносто метров и поражала своим видом так же, как Эйфелева башня в Париже. Немудрено, подарили-то ее французы!

Нью-Йорк представлял собой центр промышленности, торговли, связи, однако неотъемлемой его частью были нищета и преступность. Манхэттен, Бронкс, Бруклин, Квинс, Статен-Айленд — районы города — отличались друг от друга благосостоянием, зависящим от благополучия населяющих их людей. В городе проживали многочисленные иммигранты, прибывшие сюда в поисках лучшей доли. Как и любому «белому» европейцу, Глебову было необычно видеть «чернокожих», которых в Нью-Йорке было много. Город оказался шумным. Повсеместно раздавались тревожные звуки свистков, лай собак, стук колес и шелест шин, будоражащие перезвоны медных колоколов спешащих на пожар машин.

Глебов поселился в довольно неплохой гостинице Нью-Йорка. От облачения священника пришлось отказаться и принять вид обычного среднестатистического обывателя ничем не приметного в разношерстном Нью-Йорке. Прежде чем приняться за дело, Алексей должен был получить «весточку» от Витте. А пока было время, он его зря не терял: практиковался в «американском» английском и изучал образ жизни нью-йоркцев.

Как он заметил, зачастую американцы улыбались, говорили: «How do you do?»[133], ждали в ответ подобной же улыбки и единственного ответа: «I'm fine»[134]. И не дай бог кому-то начать говорить о своих делах и заботах!

Обслугой в гостинице в большей степени были студенты, желающие подзаработать. Работы они не стыдились. В России подобного и быть не могло: русские студенты порой голодали, но, тем не менее, не мыслили прислуживать кому-то.

Отличались здесь и нравы. Даже добропорядочные американцы не считали предосудительным, если девушки их семейств находились с молодыми людьми тет-а-тет: в лесу, в парке, на прогулках в лодках и во время темноты. Насколько это было благоразумно, Алексей мог судить по тому, что порой наблюдал у «пообщавшихся» помятые одежды, неудачно поправленные прически и блеск в глазах.

Американки находили Глебова довольно интересным и привлекательным — ему же не помешало бы развлечься, только на «подвиги» они не вдохновляли. Прямолинейные, порой нахальные, без таинственности, исход с такими и так был ясен — скучно, никакой тебе интриги и желания завоевать.

Из газет Алексей в подробностях узнавал о деятельности Витте. Популярность главы российской делегации росла не по дням, а по часам.

Витте поселили в одной из лучших гостиниц Нью-Йорка, где над балконом его номера развивался громадный российский флаг. Но Витте на месте не сидел, а активно действовал: побывал у президента в загородном особняке на острове Ойстер-Бей, в Нью-Порте у губернатора, тем же днем выехал в Бостон, где с утра посетил Бостонский университет. Пообщавшись с тамошними профессорами, он скорым образом вернулся в Нью-Йорк, так как прибыли оппоненты — японские делегаты — Комура со свитой.

В течение последующих дней Витте был словно заведенный: встречался с банкирами, посетил бедные эмигрантские кварталы, побеседовал с соотечественниками, особо уделил внимание евреям.

На радость репортерам он пожимал руки кочегарам и механикам парохода, машинистам поездов, простым американцам, его встречавшим, и даже вызвал радостный ажиотаж, подняв на руки маленькую девочку и поцеловав. Съемка по просьбе на «кодаки»[135], раздача улыбок, автографов, рукопожатий и интервью стала важнейшей частью его миссии. Витте был открыт для всех, жил в номере, не закрывая окон, чтобы его мог сфотографировать любой репортер или прохожий. Он окончательно завоевал симпатии прессы, предложив сделать переговоры открытыми, доступными для газетчиков и журналистов.

Витте стал популярным. Угрюмая японская делегация на фоне вечно улыбающегося и общительного Витте проигрывала в глазах публики вчистую.

Очередной раз купив утреннюю газету, Глебов сразу заметил на первой странице статью о переговорах. Встреча делегатов была назначена на яхте президента Рузвельта около Ойстер-Бея, после чего намечался отъезд на военных судах в Портсмут для начала проведения конференции. Итак, Витте отправляется на переговоры.

Вернувшись в гостиницу и поднявшись к себе, Глебов нутром ощутил, что в его номере кто-то побывал. Внешне все выглядело как прежде, однако обойдя комнаты и вернувшись в гостиную, он обнаружил на столе запечатанный бумажный пакет. Не адресата, не отправителя.

Зашторив окна, Алексей вскрыл посылку. В ней было досье на американского президента. Досье было подробным: биография Рузвельта, его привычки, наклонности, данные на его семейство, места его пребывания и тому подобное.

Алексей развернул на столе рабочие чертежи летнего особняка президента, напоминающего дом небогатого бюргера. По всей видимости, чертежи были изъяты из архивов бюро технической инвентаризации или архитектурнопланировочного управления. Каждое лето Рузвельт проживал со своим семейством в особняке Сагамор-Хилл. Прислуга в основном — негры, о них мало, что известно, однако думается, что отбирали их с особой тщательностью. Охрана — бдительная, хорошо обученная, ведь охраняли главу государства и его семью. Алексей задумчиво потер подбородок. Витте уверен, что Рузвельт держит похищенные документы в загородном доме. Попасть же в дом Рузвельта и выяснить, где находятся документы практически невозможно.

Глебов открыл личное дело президента и еще раз пробежался по нему глазами. В октябре Рузвельту исполняется 47 лет. Два раза женат. Первая жена умерла при родах, оставив Рузвельту дочь. От второго брака четыре сына, дочь. Еписко-пал[136]. Окончил Гарвардский университет. Примкнул к республиканской партии. Был шефом полиции города Нью-Йорк. Затем заместителем военно-морского министра в администрации президентаУильяма Маккинли[137]. Был губернатором Нью-Йорка, вице-президентом, а после покушения на Маккинли, стал президентом США. Рузвельт активен: с энтузиазмом отдается работе, регулярно занимается теннисом, греблей, водным поло, верховой ездой. Боксировал, пока не получил травму и не ослеп на один глаз. Теперь занимается дзю-дзюцу. Когда Глебов закончил изучать документы, он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

«Что ж, не нужно недооценивать Рузвельта, все-таки он был шефом полиции, а у таких — особый нюх на тех, кто вне закона, — размышлял Алексей. — Но у него, как и у всех людей, имеется слабое место… Как говорил Архимед? «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир»? Нужно найти такую точку у недосягаемого Рузвельта — его слабое место, и тогда можно проникнуть в его мир, в его дом, несмотря на то, что он президент».

Глебов закурил, еще раз внимательно изучил переданные ему бумаги, затем подошел к камину и поджег их. Дождавшись, когда листы догорят, он перемешал пепел кочергой, затем стал укладывать вещи в чемодан.

Прибыв на остров Ойстер-Бей, где находился Сагамор-Хилл — имение президента, Глебов поселился в «Таунсенд Инн» — гостинице одноименного острову городка.

Городок Ойстер-Бей, в сущности, оказался провинциальным, однако был уютным и находился недалеко от побережья. Как и другие отдыхающие, Алексей ежедневно совершал пешие и конные прогулки по округе, бывал на пляже, несколько раз на лодке проплывал вдоль побережья, посещал кафе и рестораны. Все мирно, чинно, однако если первые отдыхали, то Глебов наблюдал.

Прожив несколько дней в Ойстер-Бее, в скором времени он точно знал, кто живет и работает в Сагамор-Хилле, кто часто там бывает. Слухи, которые ходили среди местных жителей и постояльцев, сыграли в этом существенную роль, ведь, как правило, многое из того, что говорят, является правдоподобным и нередко — достоверным. Конечно, Алексей относился к слухам предельно осторожно, никогда не забывая о стремлении людей выдавать домыслы за правду.

Следующим шагом в его деле стало знакомство с Мэри — горничной из Са-гамор-Хилл. Девушка часто бывала на местном рынке, делая закупки для кухни и домашнего хозяйства; она любила поболтать, построить глазки, поэтому Алексею не составило особого труда завязать с ней знакомство.

Мэри в самом прямом смысле оказалась находкой «для шпиона». При очередной встрече, когда Алексей катал девушку на лодке, она болтала без умолку — ему оставалось только направлять словесный поток Мэри в нужное русло.

— Мистер Рузвельт был женат на Элис Ли Хатуэй. Говорят, что он ее очень любил. После ее смерти он в одиночку занимался воспитанием дочери, пока вновь не женился. На Эдит Кермит Рузвельт[138], с которой был знаком с детства. От второго брака у них несколько детей: Теодор младший, Кермит, Этель, Арчибальд, Квен-тин[139], - Мэри поморщила носик, — но лишь старшая Элис — дочь президента от Ли Хатуэй, для всех словно «принцесса». Президент обожает ее и спускает с рук все ее выходки!

— Выходки? — мнимо рассеянно спросил Глебов, отложив весла в сторону и позволяя лодке раскачиваться на тихих волнах.

— О, да! Когда Элис Рузвельт узнала о предстоящем переезде в Белый дом, — болтала Мэри, — она издала дикий крик и пустилась в пляс по газону. И это леди?! Это еще что! Когда мистер президент распорядился о том, что ни одна из его дочерей не будет курить под его крышей, знаете что она сделала?

Алексей пожал плечами:

— Что же?

— В знак протеста, она забралась на крышу и закурила.

— Так она бунтарка?

Мэри фыркнула:

— Элис Рузвельт пытается подражать новомодному образу — хочет быть как девушки Гибсона[140]!

— Девушки Гибсона?

Мэри округлила глаза:

— Вы не знаете?

Алексей с очаровательной улыбкой посмотрел на нее:

— Нет.

Мэри сверкнула глазками, сложила кокетливо ручки на коленках и стала объяснять:

— Гибсон — художник. Он рисует девушек столь соблазнительными, что все молодые парни хотят влезть внутрь картины и сесть подле неё!

— И как же должна выглядеть «девушка Гибсона»?

Глаза Мэри загорелись:

— О, девушка Гибсона — хорошенькая, высокая, выше, чем девушки в модных журналах, с осиной талией, затянутой в корсет, — Мэри провела руками вдоль своей талии, — и с подчёркнутыми пышным платьем округлостями. — Она игриво захлопала ресницами.

Алексей облокотился на спину сидения, с прищуром смотря на молоденькую кокетку.

А Мэри продолжила:

— Девушка Гибсона — активная, независимая, но женственная. Она носит накрахмаленные английские блузки, ее мягкие шелковистые волосы уложены в шиньон, на голове огромная шляпа с перьями. — Мэри изобразила над своей головой что-то немыслимо больших размеров. — А ниспадающая свободными складками юбка, — девушка провела рукой по своей юбке, — собрана сзади в турнюр[141].

Она вздохнула:

— Эта девушка всегда хорошо воспитана, уравновешенна и аристократична.

— Однако в ее глазах за благовоспитанностью таится озорство? — спросил Алексей, чуть наклонившись вперед.

Девушка рассмеялась.

— Так значит, тебе нравится, как себя ведет Элис?

— Еще чего! — Мэри фыркнула: — Девица — испорченная отцом и его деньгами, вот и все!

Глебов достал сигареты, предложил девушке:

— А что бы ты делала, будь у тебя много денег?

— О, много чего. — Она взяла сигарету, Алексей услужливо дал подкурить. Сделав затяжку, Мэри, элегантно держа сигаретку в руке, пожала плечиками и печально вздохнула: — Но денег-то нет.

Алексей неторопливо закурил:

— Есть способы, как их можно приобрести.

Мэри заинтересовано и кокетливо посмотрела на Алексея:

— А у вас они есть?

Корыстная девчонка!

— Не так много, — ответил он с легкой усмешкой. Подкупить такую — только себе навредить.

Мэри вздохнула, поправляя свою юбку.

— Может быть, мне повезет, и я отхвачу себе богатого папика, одного из тех, что ошиваются в доме хозяев. — Она повернулась к Глебову и посмотрела на него сквозь полуопущенные ресницы. — А пока такого папика нет, ничего не вижу плохого в том, чтобы немного развлечься, — промурлыкала она.

Губы Алексея дрогнули в улыбке. Он неспешно наклонился к ней, смотря в глаза, и шепотом сказал:

— Не будем торопить события, малышка.

Затем затушил сигарету и, взявшись за весла, стал неторопливо грести, смотря на океан за спиной Мэри. Итак, значит, Элис.

Лиза находилась в фабричной амбулатории, когда доктор сообщил ей, что ее разыскивает некий господин. Закончив зашивать рану повредившему руку столяру, Лиза вышла к незнакомцу. Его напряженный вид не предвещал ничего хорошего.

— Госпожа Глебова? — уточнил незнакомец, снимая шляпу-котелок.

— Да, — ответила Лиза. — С кем имею честь?

— Господин Юдич, помощник господина Рериха, поверенного вашего мужа. Лиза криво улыбнулась:

— Вы по поводу развода?

Юдич на мгновение растерялся, затем надел шляпу.

— Нет, мадам. Я прибыл сообщить вам печальные, гм, вести. Господин Глебов скончался несколько недель назад в Шербурге во Франции. Он оставил вам довольно большое состояние.

Но Лиза не слышала его.

— Что? — спросила она онемевшими губами.

Юдич оторопел, вновь снял шляпу.

— Я соболезную вам, госпожа Глебова.

— Я вас не понимаю.

Юрист не знал, что сказать.

— Госпожа Глебова.

Однако Лиза не слышала его — коснувшись закружившейся головы, она покачнулась и без сознания рухнула на пол.