На всю жизнь

Пролог

В спальне было темно. Стоя возле окна и напряженно вглядываясь в зыбкие очертания качающихся во дворе теней, он чувствовал, как какое-то смутное волнение исподволь охватывает его замершую в ожидании душу. Легкий ветерок мягко шевелил белую полупрозрачную занавеску перед балконной дверью. Матово поблескивала вода в бассейне, вырытом посреди патио — внутреннего дворика, а чуть левее и значительно дальше за широкой кроной старого клена виднелся прячущийся в кустах гостевой домик. Сияла яркая тропическая луна. А багровые и темно-лиловые краски еще не угасшего заката явно предвещали ночное ненастье: дождь, ветер, даже, может быть, шторм. Был конец лета. И жаркий влажный воздух, обычный для этого времени года, мокрой, душной пеленой окутывал все окружающие предметы, стелился мелкими капельками по стеклу галереи и густым клубком стоял в горле, затрудняя дыхание. Уж не эта ли духота сжимала ему грудь, заставляя беспокоиться?

Но где же она?

Джордан вновь и вновь с усилием вглядывался в ночной беспокойный мрак. Но за окном было тихо. А ведь всего несколько часов назад этот внутренний дворик наполняли звонкие, веселые голоса, смех, музыка; яркими разноцветными звездами мигали, переливаясь, маленькие китайские фонарики; сновали развязные, расторопные журналисты; слышался характерный, носовой и протяжный, бойкий говорок южан, пересыпанный звучными испанскими словечками. Все дышало весельем и беспечностью.

Но среди этой суетливой радостной публики, как казалось хозяину виллы, таилось какое-то напряжение; какое-то неотчетливое, почти неразличимое чувство опасности росло и росло в нем. И он подумал, что, возможно, все это началось еще раньше, там, во Франции, прошлым августом. Тогда Джордан почти задыхался от подобного же непонятного и жгучего волнения. Тогда он думал, что оно останется в прошлом; но, вероятно, помимо его желания это глухое, подспудное беспокойство затаилось где-то в темных уголках его души и теперь, воспользовавшись его замешательством, подобно дикому зверю, бросилось из своего сумрачного укрытия, чтобы вновь терзать и мучить его ослабевшее сердце.

Боже! Да что же это такое с ним творится? Почему другие могут беспечно резвиться, радуясь приятно проведенному вечеру и не замечая нависшей над домом беды, не дающей ему ни отдыха, ни покоя? Или он тоньше и чувствительнее их? Или вновь нуждается в близком человеке?

Да где же в конце концов Кэтрин?!

Он очнулся от своих мыслей и хотел было отойти от окна, но вдруг почувствовал — что-то словно бы держит его здесь, заставляя внимательно следить за качающимися во дворе тенями, зыбкими и сумрачно-красными в мутном свете угасавшего заката.

Друзья называли Джордана Треверьяна счастливчиком. Да и он сам временами думал так же. Ведь в его жизни было все, что соответствовало этому понятию: профессиональный успех, большие доходы, красавица жена и две прелестные маленькие дочки. Своего положения он добился собственным трудом, упрямо следуя намеченной цели. И вполне мог гордиться своей волей и постоянством. Джордан любил свою работу. Музыка была его миром, его судьбой. Теплые голоса клавишных, тонкое, прихотливое пение флейты, мягкие интонации гитары, самого любимого его инструмента, — все это заставляло быстрее биться сердце, страстно замирать в глубоких задыхающихся паузах, горячо трепетать в ответ на грозное металлическое гудение басов. Да, музыка, только она способна достигать истинного совершенства, только она может быть по-настоящему искренней. Ни люди, ни жизнь на это не способны.

Но что же так мучает его?

Он всегда стремился воссоздать для себя целостную картину мира, постичь его полноту и глубину. Однако большинство людей предпочитает замечать только самое простое, поверхностное. Джордана привлекали открытость, душевная теплота, взаимопонимание. Но почти все в этом мире одиноки, каждый замыкается в своей скорлупе. Людей отделяют друг от друга слова, которые они не осмеливаются высказать вслух, секреты, которыми стыдно поделиться с ближним.

«Нужно отойти от окна, — уговаривал себя Джордан, — отгородиться от этой ночи, забыть свои бессмысленные надежды и тревоги. Зачем тебе истина, зачем бесполезная глубина мира? Живи тем, чем живут люди, и будешь вполне доволен собою и окружающими». Но все было бесполезно. Он не мог быть таким, как все; не мог примириться с фальшью опутавшей его жизни.

Господи, что с ним?

Над садом, тяжело набухнув, выросло мохнатое громоздкое облако. Свет луны побледнел. И по краю притихшей помрачневшей аллеи будто бы пробежала вереница прозрачных красноватых призраков. Сумрачные тени меж деревьями сгустились, потемнели и приобрели какой-то колдовской темно-бордовый оттенок.

И тут он увидел ее.

В этом неожиданном появлении Кэтрин именно сейчас было что-то мистическое. Она была не просто близка ему, она словно стала частью его существа, частью его плоти. Временами Джордану казалось, что они знают друг друга вечность.

Он полюбил ее еще девочкой, когда она, краснея и смущаясь от его внимания, становилась от этого еще привлекательнее. Они оба были робки и застенчивы и поэтому еще острее и болезненнее ощущали необходимость быть вместе.

С тех пор прошло много лет. Они выросли, стали опытнее и серьезнее. Но все та же внутренняя близость по-прежнему соединяла их души. Красивая девочка превратилась в стройную, элегантную женщину. А их смутная детская тяга друг к другу переросла в глубокую, искреннюю привязанность.

Он знал эту женщину как самого себя. Знал ее лицо, улыбку, смех, ее манеру хмуриться, беспокоиться, удивляться. Он изучил каждую черту ее облика, каждый изгиб тела и интонацию голоса, любой оттенок выражения глаз, когда они печалятся или радуются неизвестно чему, когда расширяются от восторга или бледнеют и прищуриваются от набегающих на них слез. Никто не знал ее лучше него.

Однако есть все же какой-то неуловимый предел в знании одного человека о другом, переступить который не дано никому. И иногда его охватывало чувство, что душа возлюбленной ускользает от него, уходит в темное пространство ее внутреннего бытия и он напрасно тщится различить в этой туманной, сумрачной глубине что-то знакомое и родное.

Знает ли он ее сейчас?

Он не видел ее лица. Ее неожиданное появление в этот час было так же неестественно и фантастично, как сегодняшняя надвигающаяся ненастная ночь. Одинокая тонкая фигурка в летящем по ветру легком белом платье, овеянная вьющимися над плечами волнистыми прядями волос, слегка красноватых в свете темнеющего заката, словно бы плыла в потоке морского вечернего бриза над почерневшей в сумерках землей, казалось, совсем не касаясь ее ногами. Внезапно возникнув в дальнем конце внутреннего дворика, она быстро скользнула в сторону домика для гостей и, проходя длинную анфиладу качающихся бордовых теней, медленно растворилась во мраке между клонившимися ей навстречу хмурыми ночными деревьями.

Что она там делает?

Нервы его напряглись до предела. Он сейчас готов был убить Кэтрин, окажись она рядом. И решив взять себя в руки, Джордан прислонился лбом к холодному стеклу. Время сжалось упругим, тугим комком и отчаянно пульсировало в груди. В жилах горячим густым потоком билась и трепетала кровь, а в голове будто отсчитывал пробегающие секунды тяжелый литой маятник. Напряжение не проходило — напротив, оно все нарастало и нарастало, пока не стало совершенно нестерпимым.

И эта женщина только что твердила ему об искренности! Как мог он ей поверить? Нет, никогда больше не будет он столь доверчив, никогда не поддастся на уловки ее нежности. Истина очевидна. И только собственное слепое доверие могло до этой поры скрывать от него самого настолько очевидный факт.

Теперь Джордан знал причину своего беспокойства. Злоба душила его. Побледнев от бешенства, он отвернулся от окна.

Но вдруг яркая алая вспышка, озарившая темную комнату, заставила его вновь броситься к окну. Красно-золотое зарево беззвучно трепетало в померкшем вечернем небе. Горел гостевой домик. Лишь только эта мысль коснулась сознания Джордана, раздался оглушительный взрыв, стекла дрогнули и задребезжали, а над маленьким домиком ярким, сияющим фейерверком повис огненный дождь выброшенных взрывом искр.

Крик застрял в его горле. Беззвучно открывая рот, он, словно рыба, вынутая из воды, глотал густой, мгновенно помутневший воздух. Ужас незримыми цепями сковал ему ноги. Парализованный страхом, он не мог двинуться с места, и только одна мысль билась в его голове: «Она пошла к дому». Только что он готов был убить ее, а теперь чувствовал, что не выживет, если с ней что-нибудь случилось. Ведь он сам видел, как его жена скрылась в направлении того участка сада, где теперь рос чудовищно великолепный адский куст гудящего пламени.

Казалось, горела сама ночь. Опомнившись, Джордан выбежал из спальни, крича, чтобы кто-нибудь вызвал пожарных, и, стремительно слетев вниз по лестнице, бросился в сторону полыхавшего дома. Разноцветные языки пламени, качнувшись, жадно потянулись к нему, обдав волной нестерпимого жара. В них была какая-то жуткая, дьявольская красота. Огонь рос, обжигая ему кожу; от мучительного жара уже трещали и сжимались в спирали волосы. Но Джордан бежал дальше. Он должен был найти Кэтрин, чего бы это ему ни стоило.

И тут чьи-то гибкие руки обхватили его сзади, оттаскивая в сторону; он услышал свое имя, почти не различимое в гудении и треске бушевавшего пожара. И, обернувшись, увидел эти родные янтарного цвета глаза, смотревшие на него с напряжением и испугом.

— Джордан! — звала она его, тормоша за руки, и слезы блестящими золотыми бусинками катились у нее по щекам. — Джордан!

Взрывная волна бросила их на землю. Они упали в грязь, и тут же оглушительные вопли пожарных сирен разорвали воздух, двор огласился криками и топотом суетящихся людей, мелькнули бегущие тени, вздрогнули, будто испугавшись, языки пламени. А он не отрываясь смотрел в эти глубокие, вызолоченные огнем глаза.

Подумать только, ведь он недавно желал ее смерти, а сейчас чувство беспредельного счастья вдруг горячо охватило его. Она жива. Пламя не коснулось ее, не причинило ей вреда.

Вокруг сновали пожарные, раздавались испуганные голоса, плясали на деревьях отблески огня, а они лежали в объятиях друг друга, и она вновь повторяла его имя и смотрела на него глазами, полными слез и смущения. И он, думая лишь о ней, ни разу не вспомнил ни о ценных бумагах, ни, увы, о друге, который остался в горящем доме, ни о своем сомнении, сгоревшем вместе с ним. Он лежал с нею рядом и упивался кратким мгновением бытия, заслонившим от него все.

Но сомнениям еще суждено было возродиться…