На земле и на небе

ГЛАВА 6

Дни скользили один за другим в своем ленивом однообразии. Утреннюю росу слизывал легкий, душный ветерок — предвестник жаркого полудня. День, прокаленный добела палящим солнцем, сменялся теплым вечером. Охваченная чисто физическим блаженством, Катерина не задумывалась о том, что будет завтра, позволяя себе полностью погрузиться в сладкую истому ничегонеделания. Книга, рукоделие, несложная домашняя работа, неутомительные прогулки по лугу, купание в речке — таковы теперь были ее повседневные занятия. Она не заметила, как пронеслись десять дней. Несколько раз проходили небольшие дождики, чуть освежавшие воздух, но по-прежнему стояла жара. Дмитрий больше не появлялся.

— В пятницу начнем косить, — как-то вечером предупредила хозяйка. — За тобой Слава приедет али как? — поинтересовалась она.

— Да нет, — ответила Катя, — сами на рейсовом автобусе доберемся. — Она задумалась. Честно говоря, в город возвращаться совсем не хотелось, но, видимо, хозяйка давала ей понять, что пора и честь знать.

Тетя Сара тем временем разлила чай по чашкам и продолжила:

— Завтра-послезавтра ребята должны приехать. Мой Славик телеграмму прислал — вырвется на два денька, Володька обещался быть, а может, и Сережку отпустят.

— Конечно, конечно, — закивала Катерина, — я понимаю, будет полон дом работников, вам не до нас.

— Ты не серчай, деваха, в любое время приезжай, а сейчас — сама понимаешь, домик у меня небольшой…

— Конечно, вы не волнуйтесь, нам давно пора домой собираться. Я по городской жизни соскучилась, — солгала Катя.

— Вот и славно, — с облегчением сказала хозяйка и стала шумно прихлебывать горячий, душистый чай.

— Нам, тетя Сара, надо еще с вами денежные дела обговорить, — начала неприятный для нее разговор Катя, — сколько мы вам задолжали?

Хозяйка поставила на стол свою чашку в белый горох и внимательно посмотрела в глаза Катерине. Та опустила взгляд. Несмотря на то что Катя не раз обговаривала денежные вопросы с заказчицами, она до сих пор чувствовала неловкость при расчетах. В первые же дни по приезде она пыталась договориться о цене за проживание, но хозяйка почему-то всегда только отмахивалась, откладывая этот разговор на потом.

— Пятьдесят за сутки не много будет? — спросила тетя Сара.

— Пятьдесят? — переспросила Катя недоуменно. — С человека?

— Конечно, с человека, собак же вы с собой не привезли, — пошутила хозяйка.

— Значит — сто в сутки? А за питание сколько?

— Я говорю — всего пятьдесят, откудова сто? И како тако питание?! Все свое с огороду, из-под коровки!

— Тетя Сара, — улыбнувшись, стала разъяснять Катя, дружелюбно глядя в ее чуть усталые глаза, — по пятьдесят за меня и за Ксюху плюс питание плюс…

Но хозяйка перебила ее:

— Был бы у тебя мужик, и брала бы за всех. А ты мне и по хозяйству помогала, и вон скатерку связала, спасибо на добром слове.

Она встала и сказала как отрезала:

— Пятьсот клади, больше все равно не возьму. Не хватало мне еще на детке наживаться!

Катя хотела напомнить, что они прожили больше двух недель, но хозяйка только отмахнулась:

— Сказала — пятьсот, значит — пятьсот! Нечего торговаться.

Катя невольно улыбнулась и вздохнула. Она была благодарна этой по-настоящему доброй, а при первой встрече показавшейся ей такой суровой женщине, не знающей настоящей цены своему тяжелому труду.

…Вечером она стала собираться, доставая из комода, накрытого связанной ею белой ажурной скатертью, свои вещи.

— Мам, — к ней тихо подошла дочка, — а мы что, домой поедем?

Катя кивнула. Девочка села на кровать и тяжело вздохнула:

— Жалко, правда, мам? Так тут душевно…

— Да, — согласилась она, — хорошо тут, душа отдыхает.

Катя оглянулась. Ксюша сидела сложив руки на коленках и наклонив голову набок. Так сидела хозяйка, когда сильно уставала. Быстро же дочка перенимает и слова, и жесты! — подумала она.

— Мам, а почему дядя Дима не приехал? — только начала дочка, как тут же вскочила и завизжала от радости так, что у Кати чуть не заложило уши. Девочка бросилась вон, и вскоре Катя услышала спокойный голос Дмитрия:

— Привет хозяйкам.

Мужская тяжелая фигура возникла на пороге.

— Дядя Дима, вы такой большой, что у нас в комнате, наверное, не поместитесь, — вынырнула откуда-то Ксюшка и остановилась перед ним. Впервые их комната показалась Кате настолько маленькой и тесной, что захотелось побыстрее выйти во двор.

— Вы что, собираетесь домой? — прозвучали в его голосе тревожные нотки. — Куда так рано — лето только началось?

— У тети Сары сыновья на покос приезжают, — важно явно подражая хозяйке, начала Ксюшка, — а домик у нее маленький. Они косить траву приедут, на целую зиму для Звездочки. Видели, какая она большая, потому что много кушает! Я наблюдала. Она целый день жует, когда пасется.

На секунду девочка замолчала, окинула взглядом Дмитрия. Потом деловым тоном добавила:

— И вы, наверное, тоже много кушаете, вон какой большой…

Дмитрий рассмеялся:

— Да, немало! Только я больше на мясо налегаю, а не на травку, как твоя буренка.

— А вы что-то задержались в городе, — вступила в разговор Катя.

— Да я и сам не думал, что так получится, — согласился он, — дел много навалилось, с трудом вырвался из этой карусели.

— Карусели? — удивилась Ксюша. — Вы катались на каруселях? Все это время? А на каких?

— Вот на таких! — Дмитрий со смехом подхватил ее, выбежал с ней во двор и закружил, Ксюшка визжала от удовольствия, и даже Булька вылезла из-под забора и, пораженная до глубины души невиданным зрелищем, лениво залаяла.

Когда Дмитрий опустил девочку на землю, она тут же похвалилась ему:

— Я тут Бульку тоже обучала, — и тут же дала команду: — Булька, голос!

Собака покосилась на девочку и засеменила к своему привычному месту. Ксюша, однако, опередила ее и, встав рядом с забором, вскинула руку и еще раз громко повторила:

— Голос, Булька! Голос!

Собака смерила ее презрительным взглядом и снисходительно тявкнула.

— Вот видите, видите, она научилась!

И Ксюша радостно захлопала в ладоши.

Катя вышла на крыльцо и тоже смотрела, как девочка демонстрирует свои успехи в дрессировке ленивой псины.

— Вот и славно! — услышала она за собой низкий голос хозяйки. — Наконец-то приехал. А то все глаза уж проглядели.

Дмитрий удивленно посмотрел на Катерину.

— Да нет, что вы… — неуверенно начала она.

— Правда-правда! — закричала девочка, повисая у него на шее. — Смотри, нет у меня больше глазок, все высмотрела. — И она сощурилась так, что вместо глаз образовались щелочки.

— Ксюша, — одернула ее мать, — не приставай к дяде Диме.

Но девочка как будто не слышала ее.

— А ты за нами приехал? На машине? А Рекс где? — сыпала она вопросами, невольно переходя на «ты».

— Ох, щебетуха! — Дмитрий с трудом уворачивался от ее нескончаемых поцелуев, но с его лица не сходила довольная улыбка.

— Ксения! — еще раз одернула ее Катя. — Иди сюда.

Дмитрий поставил девочку на землю и легонько подтолкнул в направлении матери:

— Иди, мама зовет.

— Дмитрий, как ты кстати, — сказала хозяйка и устало опустилась на скамейку, положив руки на колени, так что стали видны большие синие вены. — Мне как раз в доме надо прибрать к приезду сынов. Пусть у тебя мои постояльцы и поживут.

Катя только вздохнула: «Без меня меня женили!» Она давно поняла, что их хозяйка не оставила попыток свести их, не понимая, что ничего у них с Дмитрием не получится — слишком они разные, да и прежние раны у обоих еще не затянулись.

Зато Ксюшка обрадовалась услышанному несказанно. Она стремглав кинулась в дом и через секунду вернулась. В одной руке был ее детский рюкзак, а в другой болтался, глупо ухмыляясь, тряпичный клоун.

— Мам, давай скорее, мы тебя в машине будем ждать, — поторопила девочка мать. И, повернувшись к Дмитрию, с надеждой спросила: — Вы ведь на машине, дядя Дима?

Он кивнул в ответ.

— Ура! — И Ксюша вприпрыжку поскакала к воротам.

— Ксения, — окликнула ее Катя, — а с тетей Сарой кто будет прощаться?

Девочка оглянулась, посмотрела на спокойно стоящую рядом с мамой хозяйку, бросила на землю свои вещи и, подбежав, кинулась ей на шею.

— Тетя Сара, миленькая, — причитала она, целуя ее в обе щеки, — мы еще обязательно приедем! Мы так вас любим, и Звездочку любим, и Бульку!

У женщины от умиления даже слезы навернулись на глаза.

— Конечно, конечно, дочка! Приезжайте, всегда вам рада буду.

Еще раз обняв тетю Сару, девочка шмыгнула носом и, опять весело напевая, подхватила свои вещи и скрылась за воротами.

— Спасибо вам, тетя Сара, — произнесла Катерина.

Она хотела еще много чего сказать, но почему-то не смогла найти нужные слова. Она всегда чувствовала некоторую неловкость при прощании, слова казались ей какими-то пустыми и громоздкими. Катя быстро поцеловала хозяйку в сухую щеку, взяла сумку и поспешила к калитке. Дмитрий перехватил у нее объемную сумку, закрыл за ней калитку и пошел к машине, около которой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стояла Ксюша.

— Ну что, в баньку пойдете? — спросил Дмитрий, когда гости вышли из машины.

— Ой нет! — Ксюша сморщила нос и усиленно замотала головой.

— Да она негорячая, я вчера ее топил.

— Вы давно здесь? — спросила Катя, не поднимая взгляда.

— Да нет. — И взглянув в казавшееся бесстрастным лицо, Дмитрий подошел к ней и взял за руку: — Не сердись, я хотел приехать пораньше, но не мог…

— А почему я должна сердиться? — спросила Катя, вскинув брови с деланным удивлением. — Вы свободный человек… И не беспокойтесь, завтра с утра мы уедем.

— Не надо, Катерина. — Мужчина отпустил ее руку и, глядя на нее чуть из подлобья, тихо добавил: — Я скучал, а ты?

Катя не ответила. Она старалась сохранять спокойствие, хотя сердце ее почему-то колотилось в груди, как от быстрого бега. И чтобы успокоиться, она поискала взглядом дочь. Конечно, та была рядом с Рексом и радостно обнимала пса за шею.

— Ксюша, — позвала она.

Девочка погладила пса и вприпрыжку бросилась на зов:

— Что, мамочка?

— Хватит обниматься-целоваться. Сейчас быстро идем в баню — и спать!

— Как — спать?! — возмутилась Ксюша.

— Нам завтра надо пораньше встать и на автобус успеть, мы поедем домой. — И, глядя на дочку, лицо которой уже не выражало восторга, остановила ее: — Только, пожалуйста, без рыданий!

Опустив голову, Ксюша покорно вздохнула и пошла следом за матерью по направлению к бане. Она понимала, что спорить сейчас бесполезно.

Дмитрий тихонько остановил ее и, чтобы мать не слышала, прошептал ей на ухо:

— Ничего-ничего, утро вечера мудренее.

— Как в сказке? — доверчиво воскликнула Ксюша.

— В какой еще сказке? — переспросила Катерина и строго посмотрела на Дмитрия.

Но он ничего не ответил, а только весело подмигнул и по-мальчишески улыбнулся.

Катя невольно улыбнулась в ответ.

Час спустя Ксюшка уже спала, тихо посапывая, на чистых простынях большой кровати. Катерина сидела рядом, задумчиво глядя на дочь. Сгустившиеся сумерки сделали очертания предметов неясными, цвета — тусклыми, как будто наступающая ночь завесила их комнату сумеречного цвета кисеей.

— Катя, — тихо позвал ее Дмитрий, — подойди, пожалуйста.

В большой комнате было уже совсем темно, и она не увидела, а скорее почувствовала присутствие мужчины. Катя невольно ощутила волнение и нервно прижала руки к груди. Дмитрий, приблизившись к ней, взял ее руки в свои, привлек ее к себе и обнял, не обращая внимания на ее слабое сопротивление. Она невольно замерла, подчинившись его силе, прислушиваясь к мерно стучавшему где-то рядом его сердцу и подняла голову, стараясь поймать его взгляд. Он взял ее лицо в ладони, медленно наклонился к ней и нежно, едва касаясь своими губами ее губ, поцеловал. Катя закрыла глаза, но ее губы не дрогнули, оставаясь холодными и безучастными. Дмитрий немного отстранился от нее, пытаясь прочитать ответ в ее глазах, но она, отведя взгляд, рывком высвободилась из его объятий:

— Пожалуйста, не надо!

— Но почему? — непонимающе спросил мужчина.

— Ни к чему все это, — устало сказала Катерина и опустилась на диван. Она придвинула к себе свечу и пошарила руками по столу в поисках спичек.

Дмитрий сел рядом, достал зажигалку, и колеблющееся пламя осветило его напряженное лицо. Он обнял сжавшуюся в комок Катю и прижался губами к ее виску, ощущая слабое биение ее пульса. Потом наклонился, коснулся губами мочки ее уха и вдруг почувствовал, что ее напряжение ослабло и она поддается его ласкам.

— Катюшка, ты же знаешь сама, жизнь так темна без этих кратких минут нежности. Ты женщина, я мужчина, и нет ничего сложнее и ничего проще этого.

Она не возразила ему, и это ободрило его. Он вновь нашел ее губы и прижался к ним. Ее глаза словно заволокло туманом и тяжелые веки смежились. На этот раз она ответила на его поцелуй. Он почувствовал, как дрогнули ее губы, как приоткрылся рот. Он целовал ее лицо, в то время как руки его расстегивали ее легкое платье. У нее вырвался стон, когда он коснулся губами ее соска.

— Не надо, — выдохнула она, — прошу тебя… Я не могу… — Слова выражали протест, а ее тело предательски реагировало на каждое его прикосновение, на каждый поцелуй. — Господи… — взмолилась она.

Она более не владела собой, лишь ощущала жар его дыхания, его губы, его горячие ладони. Он целовал ее долго и страстно, так что она уже не могла больше терпеть своей пустоты, и, когда он вошел в нее, из ее губ вырвался стон блаженства.

Ее разбудил звук отъезжающей машины. Катя открыла глаза. Рассвело, но было еще по-утреннему прохладно. Она подняла голову. Дочка по-прежнему спала, во сне сбросив одеяло и, пытаясь согреться, сжалась в комочек. Катерина встала, накрыла ее, натянув одеяло повыше, и легко поцеловала выгоревшие от солнца спутанные волосы. Потом она подошла к столу. На нем белела записка: «Должен уехать, постараюсь быть к вечеру. Дмитрий». Катя перевернула листок. Большими крупными буквами на обороте была сделана приписка: «Все было классно! Спасибо тебе».

Катя вздохнула. Воспоминания о вчерашних ощущениях вызвали дрожь во всем теле, но она, испытав истому разбуженных чувств, все же невольно укорила себя за слабость — нельзя идти на поводу у своих инстинктов. Натянув шорты и футболку, она выбежала на улицу. Ей хотелось движения. Она бежала быстро, толчки крови в висках заглушали тревогу и недовольство собой. Хотелось истерзать, утомить себя так, чтобы не осталось никаких мыслей, ничего, кроме усталости. Катя добежала до реки и, еле переводя дыхание, остановилась. Она стояла и смотрела на текущую воду, наблюдая за проплывающими по ней отражениями легких облаков, и горячие слезы потоком полились из глаз. Она присела на корточки и закрыла лицо руками. Глухие рыдания рвались из груди. Она поймала себя на странной мысли, что получает удовольствие от своего страдания. Что, собственно, произошло? Да ничего, ответила она сама себе на поставленный ею же вопрос. Она была вместе с мужчиной, а проснувшись, ощутила его отсутствие, и это было как обман. Но разве он что-то ей обещал?

Слезы успокоили ее. Она поднялась и медленно пошла обратно. Эта мука, только что пережитая ею, сделала ее решительной. Она поговорит с Дмитрием, убедит его (а в большей степени, конечно, себя), что нельзя играть с чувствами, нельзя поддаваться слабостям. А для слияния двух тел есть только одна причина, одно оправдание — это невозможность существовать друг без друга. И пока они это не прочувствуют, нельзя отдаваться на волю чувственных желаний, иначе она может задохнуться под их тяжестью. Это значит, что они должны расстаться. Раз и навсегда.

Эта решительность не покидала ее до конца дня, но Дмитрий так и не приехал. Не приехал он и на следующий день, Решительность сменилась отчаянием. Катя изнемогала от желания увидеть его, заглянуть в его глаза, услышать голос, опять почувствовать его тепло. Но его все не было. К концу третьего дня, когда отчаяние переросло в досаду, она около дома услышала шум мотора. Кровь бросилась ей в лицо.

— Дядя Дима приехал, дядя Дима! — Ксюшка выбежала навстречу.

Катя присела на стул не в силах выйти из дома.

— Ой-ой-ой! Санька, дурак, чего щекочешься! — услышала она.

Со смехом в комнату вкатился клубок детских тел и тут же распался на две фигурки: одну белоголовую, другую с черными короткими, стоящими дыбом волосами. Обе детские мордашки блаженно улыбались, а руки и ноги, казалось, ни секунды не оставались без движения.

— Здравствуйте, тетя Катя, — сказал Санька и тут же ущипнул стоящую рядом Ксюшку.

— Ай! — заверещала она. — Я же тебя не трогаю, и ты меня не трогай.

— Саня, прекрати! — услышала Катерина голос Вячеслава, и тут же его веснушчатое лицо возникло в проеме двери.

— Катюха, я за тобой. Нагостилась?

— Ой, Слава! — с облегчением воскликнула она, поднимаясь ему навстречу. — Как я рада! Ты какими судьбами?

— Говорю же, за тобой. А то у меня больше возможности не будет, — сказал он, удивленно озираясь вокруг, — а то, может, останешься? Здесь неплохо.

— Нет, мы поедем, — заторопилась Катя. Она испытывала несказанное облегчение от того, что больше нет необходимости ждать Дмитрия. Уехать домой — и забыть! — самое легкое решение.

— Есть хочешь? — спросила она Славика, присевшего на диван.

— Да ты что? Я еле жив сейчас от обжорства, ведь я сначала к тете Саре заехал. Она и подсказала, где тебя искать. Так что я немного передохну, а ты пока собирайся.

Катя сложила свои вещи в сумку, огляделась, как будто вспоминая, что она еще забыла. Потом написала записку Дмитрию: «Спасибо за гостеприимство, — и, перевернув листок, размашистым почерком добавила: — Было классно». Положив листок на стол, встала.

— Пошли, — позвала она Славу.

Тот тяжело встал и направился к выходу.

Катя закрыла двери на ключ.

— Придется к тете Саре заехать — ключ передать, — сказала она.

Славик кивнул в знак согласия. Дети уже сидели в машине на заднем сиденье, не переставая тузить друг друга.

— Ну-ка хватит! — садясь за руль, сказал Вячеслав и повернул ключ зажигания. Дети мигом присмирели.

Стало еще темнее от набежавшей тучи, и начался дождь. Теплый, стремительный ливень обрушился на обожженную солнцем землю. Он был коротким, как детские слезы. Катя опустила боковое стекло машины и подставила лицо ветру. Пахло мокрой землей и листвой. «И летней ночью», — подумала она, взглянув на небо. Небольшая туча, вероятно, ушла куда-то дальше, обнажив блеклое небо: июньская ночь приходит поздно. Они ехали в тишине. Был слышен только ровный шум мотора сильной машины. Меньше чем через час пути вдоль дороги замелькали рекламные щиты. Они въехали на улицы города, и отвыкшие глаза стали исподволь выхватывать из темноты неоновые огни магазинов, баров и кафе. Катя почувствовала себя здесь неуютно после спокойного деревенского отдыха. На дороге машин было мало, а когда они свернули на улицу, где в ряду себе подобных стоял их панельный, серый дом, стало совсем пустынно.

— Спасибо, — поблагодарила Славика Катя, вылезая из машины. Она открыла заднюю дверцу и попыталась разбудить дочку. Дети, уютно устроившись на мягком широком сиденье, спали. Слева виднелась белая головка Ксюшки, а справа — черная Саньки.

— Погоди, — остановил ее Славик. — Не буди, я ее донесу.

Он осторожно взял девочку на руки и понес. Катерина подхватила сумки и поспешила за ними. Она открыла дверь и прошла в комнату. Слава осторожно опустил спящую девочку на небольшую софу и, тихо попрощавшись, ушел. Катя закрыла за ним дверь и только тогда включила свет в прихожей.

Неяркая лампочка осветила небольшую прихожую. Катя вдруг заметила, что стены в квартире оклеены незнакомыми светлыми обоями. Она прошла на кухню — и там на стенах красовались новые обои с пошлым рисунком каких-то ярких, похожих на подсолнухи, цветов. Посреди кухонного стола в литровой банке красовались три белые розы. Катерина от неожиданности села на табурет.

— Ну, как отдохнули?

Она подняла глаза. Перед ней стоял Роман. Он радостно и чуть виновато улыбался. Скорее это был не оттенок вины, а остатки сна, подумалось ей.

— Я немного не дождался, заснул. — Он подошел к жене и обнял.

Катя невольно напряглась и, высвободившись из его объятий, встала. Как будто не замечая ее неприязни, Роман распахнул холодильник и достал торт в прозрачной пластиковой коробке.

— А я твой любимый торт купил, — стараясь казаться веселым, сказал он.

«Почему я не сменила замки?» — подумала она.

Роман вернулся домой спустя несколько часов после их отъезда. Ему нужны были кое-какие документы. Он был неприятно поражен, когда не застал Катю с дочерью дома. Узнав от соседки, что те уехали отдыхать в деревню, не мог сдержать гнев. Он схватил первое, что ему попалось под руку, — стоявшую на столе пустую вазу и швырнул ее об пол. Прозрачный конус с глухим стуком упал и покатился, ничуть не пострадав при падении. В бессильной ярости Роман стал топтать твердый, скользкий пластик — и не успокоился, пока ваза не превратилась в горстку осколков. И только тогда он успокоился, подошел к большому настенному зеркалу и взглянул на свое отражение: жесткая складка залегла на лбу, крылья носа раздулись от гнева, глаза смотрят злобно и холодно, а губы побелели так, что стали едва различимы на покрасневшем, с каплями пота лице. Он перевел дыхание, стараясь унять глухое раздражение, овладевшее им. Конечно, он втайне надеялся, что Катерина, увидев его, бросится ему на шею и начнет плакать, просить, умолять, чтобы он вернулся. А он молча снимет ее руки, возьмет то, что ему необходимо, и, ни слова не говоря, выйдет, плотно прикрыв за собой дверь, сквозь которую будут слышны ее горькие, безудержные рыдания. Он не знал, откуда пришла к нему эта жестокость, желание увидеть страдания женщины, которую совсем недавно, казалось, любил. Но, судя по всему, его жена и не собиралась страдать, наоборот, она наслаждается жизнью как может. Что ж, решил он, и он не дурак. Он молод и хорош собой, любая женщина с удовольствием разделит его общество.

В тот же вечер он познакомился в баре с яркой блондинкой с длинными, как у русалки, волосами. Но красотка оказалась и холодной, как русалка. Скинув с себя одежду, она распростерлась на широком супружеском ложе, не мигая уставившись в потолок. Тело ее оставалось безучастным к его ласкам. Он пытался разбудить в ней чувство, страстно целуя ее напомаженные губы и теребя соски. Но девица ни на мгновение не забылась. И даже когда он дотронулся языком до самого чувствительного и сокровенного, она только лишь слегка вздрогнула. Утром «русалка» ушла, бросив на прощание одно только слово: «слабак», которое запульсировало в его висках как приговор. В ту ночь он впервые потерпел фиаско.

Ему надо было срочно реабилитироваться. На этот раз ему нужны были гарантии. И вечером следующего дня он снял проститутку. Профессионалка хотя и была недорогой (только начинала свою карьеру на улице), но обладала всеми видимыми достоинствами: чувственным ртом, густыми вьющимися волосами и большой, упругой грудью. Особенно поразили ее крутые бедра, обтянутые черными кожаными шортами. Шорты были настолько коротки, что открывали половину ягодиц. Но дотронуться до себя она ему не позволила, отстранив даже руки.

— Я сама, — коротко бросила она писклявым голосом, который так не вязался с ее внешностью «секс-бомбы», а потому неприятно поразил его. Но глаза ее завораживали, а губы манили своей многообещающей влажностью. Он вдруг размяк, смутился и потерял всякую решительность. Она же делала все профессионально быстро и профессионально бесстрастно. Не успел он опомниться, как, промокнув губы салфеткой, она встала с колен и протянула руку — «гонорар».

Он суетливо застегнул брюки, достал две сложенные вдвое купюры и с большим облегчением закрыл за ней дверь. Удовольствие было сомнительным, да и денег было жалко.

Потом Роман вспомнил о своей недавней любовнице, фельдшерице, и невольно вздохнул. И этот эпизод его жизни оказался в прошлом.

— Все, это был последний раз, — как-то объявила она, лежа в смятой постели после их любовной битвы.

Роман привстал на локте и шутливо спросил:

— Это что, ультиматум или тайм-аут? — и потянулся к ее необъятной обнаженной груди.

Она молчаливо отстранила его руку:

— Хватит в игры играть, я замуж выхожу.

— Что?! — Он был неприятно удивлен. — Ты — замуж?

Женщина поднялась с кровати и накинула старый, потертый фланелевый халат.

Роман невольно поморщился: в таком же халате выходила к нему жена, когда лежала в роддоме. Он еще тогда подумал, что этот фасон, наверное, специально придумали, чтобы мужья не испытывали никакого влечения при виде своих жен.

Он еще раз переспросил, сам не веря в серьезность услышанного:

— И за кого ты собралась?

— Да тут один вдовец посватался…

Роману неинтересно было слушать описание ее будущего мужа, и он перебил ее:

— Но это же не помешает нам встречаться?

Женщина вновь опустилась на кровать рядом с ним и, перебирая его чуть влажные от недавних бурных любовных игр волосы, тихо сказала:

— Уезжаю я, Ромашка. — Она вздохнула, и тяжелая слеза скатилась по начинающей увядать щеке. — А тебе надо вернуться в семью. Не дело это — девчонку с малолеткой бросать. Постель постелью, а семья семьею.

После того разговора они больше не встречались, а неделю назад к ним в часть прислали нового фельдшера, молодого юнца-недоростка, у которого усы только пробивались легким пушком.

Холостая жизнь оказалась не столь романтичной и привлекательной, как это представлялось ему сначала. Роман был уязвлен и попытался еще раз сделать вылазку. В этот раз оказалось еще хуже: он так набрался, что, когда утром открыл глаза и заметил рядом с собой бритый затылок, его прошиб холодный пот. Он силился что-либо вспомнить, но виски разламывались от боли, а к горлу подкатила тошнота. Он выскочил в туалет. Выпростав мерзко пахнущее содержимое желудка, он прополоскал рот и подставил свое мучающееся похмельем тело под струю холодной воды. Стало немного легче, но воспоминания не возвращались. «Где я этого мальца подцепил? Неужели на пацанов меня потянуло?» Он силился найти ответы на свои вопросы, роясь в остатках памяти, но опять и опять натыкался на глухую стену забытья.

Вдруг без стука ворвалось бритоголовое существо, быстро спустило белые трусики, присело на сиденье унитаза, и тугая струйка с шумом застучала о стенки унитаза.

У Романа отлегло от сердца. Все же — девушка, значит, с ориентацией пока полный порядок. Но при взгляде на ее тонкую шею и бритый затылок его опять охватило волнение. Сколько этой малолетке? Уж не под статью ли он влетел?

— Ух ты! Думала, что описаюсь. — Хриплый голос вывел Романа из состояния ступора.

Он вышел из ванной, обернув вокруг бедер полотенце. Девушка вышла вслед за ним, подтягивая трусики и поеживаясь.

— Опохмелиться есть?

Он со страхом взглянул ей в лицо и с облегчением заметил небольшие гусиные лапки морщинок под глазами. Не прикрывая рта, она зевнула, выставив напоказ желтые зубы с темными проемами в глубине. Роман даже вздрогнул от омерзения, представив, что вчера, возможно, он целовал этот щербатый рот.

Женщина прошла на кухню, открыла холодильник и в раздражении захлопнула дверцу:

— Слышь, сбегай, как там тебя?

Она не знала его имени и, судя по всему, тоже мало что помнила из событий вчерашней ночи.

Роман опустился на кровать.

— Дорогуша, давай сваливай, — устало произнес он.

Смерив его презрительным взглядом, женщина выругалась, натянула на себя драные джинсы и вытянутый до колен свитер. Когда щелкнул замок, Роман с облегчением вздохнул.

Больше никаких попыток найти себе компаньонку для сексуальных развлечений он не предпринимал.

Как-то ночью он лежал один на их жестком супружеском ложе, и к нему пришли воспоминания первой недели знакомства с Катей. Он вспомнил, как его манил ее алый, пылающий рот, как остро реагировала она на малейшее прикосновение к ее нежной груди, как доверчиво и немного застенчиво она позволяла ему ласкать себя. И как впервые в порыве страсти она коснулась губами его горячей плоти. «Вернуть, вернуть, — часто застучало его сердце. — Еще все можно вернуть. Мы молоды и любим друг друга», — убеждал он сам себя.

На несколько дней он взял в свое распоряжение трех солдат, и вскоре их квартира сияла чистотой и пахла свежим клеем и краской. Он узнал от Шуры, что Слава привезет Катерину с дочкой в воскресенье, и, готовясь к встрече, купил три белые розы и торт.

— Я чайник поставил. Садись, будем есть торт, — пригласил Роман.

Катя внезапно почувствовала себя маленькой и очень одинокой. Пустота в душе и усталость в теле. Она опустилась на табурет. Она не знала, что сказать и как реагировать на внезапное появление Романа.

— Катюшка, хватит дуться. — Роман подошел к ней и ласково погладил ее по голове.

Она вновь сжалась, как будто напряжением мышц могла оградить себя от неприятных прикосновений.

Он сел напротив, взял ее маленькие руки в свои и прижался к ним губами, стараясь поймать ее взгляд. Их глаза встретились. В блестящих темным янтарем глазах мужа Катя прочла мольбу о пощаде. Роман своим мизинцем зацепил ее мизинец и, стараясь выглядеть веселым, произнес:

— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, а если будешь драться, я буду кусаться.

Так приговаривала Ксюшка, когда, набедокурив, старалась загладить свою вину.

Катя улыбнулась своим мыслям. Роман принял ее улыбку за согласие. Он резко встал, притянул ее к себе и жадным ртом приник к ее губам. Его дрожащие руки стали срывать с нее одежду, словно не замечая ее сопротивления. Он легко подхватил ее на руки и отнес на кровать. Катерина закрыла глаза и предоставила свое тело мужу. Она ничего не хотела, но ее тело думало иначе.

Роман, казалось, вновь открыл для себя радость супружества. Он не задерживался на работе, дарил жене подарки, подолгу гулял с дочкой, которая всегда встречала его с радостью. Ночью из заботливого отца и мужа превращался в страстного любовника. Но Катя, принимая его заботу и любовь, испытывала странное чувство: словно все это происходило не с ней, ощущала себя зрителем, сидящим в первом ряду партера. В театре расстояние всего в несколько метров разделяет два мира: иллюзорный и настоящий. Иллюзия красива, ярка, подчас изящна, игра непринужденна, и живой зал напряженно застывает в ожидании кульминации. Вот и она, казалось, застыла в ожидании, смутно понимая, что именно это ожидание и мешает ей наслаждаться сегодняшними радостями. Она знала, что их безмятежное нынче супружество зиждется на очень хрупком фундаменте, который уже дал трещину. И сколько бы они ни прилагали сил, их семья может в один миг разрушиться от малейшего толчка — слишком слабой и ненадежной была основа. И прежде всего она сама была повинна в этом. В ее сердце была лишь пустота, любовь ушла.

Все оставалось без изменений. Дни скользили за днями, один был похож на другой. Роман по-прежнему служил, Ксения ходила в детский сад на соседней улице. Сама она нашла работу в фирме по пошиву штор. Работа была несложной, но утомительной из-за своей монотонности. И прежние заказчицы тоже не оставляли ее без внимания. К концу недели Катя чувствовала себя настолько разбитой, что, когда Роман приглашал ее в кино или на прогулку в парк, она воспринимала это как необходимость. Она улыбалась, даже смеялась его шуткам, старалась быть ласковой с ним, но это был компромисс с самой собой, это была работа ее души, инстинкт сохранения семьи. Она старалась вернуть свою любовь, но не могла. Ей не за что было зацепиться. Ей казалось, что и Роман играет в эту игру под названием «семейное счастье», что и ему требуются большие усилия, чтобы играть свою роль. А для того чтобы скинуть напряжение этой утомительной игры, ему стал необходим алкоголь. Все чаще он приходил домой пьяный. И в такие вечера Катя прилагала неимоверные усилия, чтобы сохранять спокойствие в их доме: алкоголь делал мужа агрессивным. Катя старалась избегать близости с ним в те ночи, когда он был пьян: он становился груб и жесток и получал разрядку только после того, как она кричала от боли. И теперь, когда он задерживался на службе, она чувствовала настоящий животный страх, гадая, в каком состоянии придет муж. Сердце каждый раз начинало бешено колотиться, и она напряженно вглядывалась в его лицо, когда он возвращался домой. А в те дни, когда Роман оставался ночевать в части, она испытывала большое облегчение.

Как-то он опять пришел домой под хмельком и объявил, что его отправляют в командировку на месяц. Катя вышла на кухню, чтобы муж случайно не заметил охватившую ее радость. Роман, видимо, почувствовал это ее желание свободы. Резким движением он схватил ее за плечи и развернул к себе.

— Смотри мне в глаза, — приказал он.

Искорки радости мгновенно погасли. Катя, стараясь казаться невозмутимой, подняла на него усталый взгляд.

— Ты любишь меня? — жестко спросил он, и едкий запах спиртного ударил ей в лицо.

Она невольно поморщилась.

Продолжая сжимать ее плечи, Роман смотрел в ее глаза, в которых не было ничего, кроме брезгливости.

— У тебя есть любовник! — догадался Роман, и горькая складка появилась у его губ. — А я-то думаю, почему ты такая стала замороженная… Вон и новое колечко на пальчике…

Ее зеленые глаза удивленно расширились: чего она не ожидала — так это упреков в неверности. И от кого!..

— Неправда! — Катя закусила губу, собрала все силы, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Кольцо мне подарила мама… Давно… — Она силилась еще что-то сказать, но у нее перехватило дыхание, и муж перебил ее:

— Ври, да не завирайся! Что я, не вижу, что мы не по средствам живем!

— Я же работаю… зарабатываю, — она отвечала ему машинально, стараясь заглушить страх затравленного животного, чувствующего нарастающую, но пока скрытую ярость более сильного зверя.

— Ты за кого меня принимаешь? Что я, совсем дурак! — возмутился Роман. Его глаза сузились и синяя толстая вена набухла на лбу, делая его лицо жестоким и неприятным, — Я сколько месяцев уже денег не приношу, а ты и пылесос купила, и вон, кожаную куртку, и туфли. Я специально смотрел — такие туфли две штуки стоят! Откуда у тебя деньги? Твой богач тебе подкидывает?

— Какой богач? — не поняла Катерина.

— Мне твоя дочь все выболтала, как ты там с богачами в деревне развлекалась и на «мерседесах» каталась. Так что святую из себя не корчи, пожалуйста. Явно передком подрабатываешь!

Кровь отлила от ее лица, страх исчез, сменившись жаркой яростью от несправедливости. Не помня себя, она ударила его. И в этом жесте было все: и накопившаяся за долгое время усталость, и обида, и отказ от иллюзий.

Роман на секунду застыл от неожиданности. Но тут же гнев захлестнул его. Он издал какой-то звук, похожий на сдавленный смех, и наотмашь ударил женщину так, что она повалилась с ног. Не помня себя от ярости, он стал пинать ее. Катя сжалась в комок, защищая лицо руками.

— Папа-а-а! — тоненько закричала Ксюшка. Она стояла на пороге кухни, и от ужаса увиденного у нее задрожали колени.

Не обращая внимания на дочь, Роман продолжал избивать жену.

Тогда девочка бросилась на отца и изо всех сил укусила его за руку.

От неожиданности Роман остановился, выпрямился и перевел дыхание. Перед ним лежала распростертая женщина. Девочка выпустила руку отца и присела рядом с матерью, стараясь приподнять ее голову.

— Мама, мама, мамочка, — тихим шепотом причитала она, неотрывно глядя, как тонкая струйка крови сочится из разбитого носа матери.

Роман мгновенно протрезвел и ужаснулся самому себе. Откуда взялась эта звериная жестокость? Он расстегнул рубашку и вцепился в волосы на своей груди, стараясь ощутить чувство боли.

Женщина на полу пошевелилась и, держась за бок, со стоном села, прислонившись спиной к стене.

— Уходи, — с трудом произнесла она разбитыми губами.

Роман хотел было что-то сказать в свое оправдание, но ее горящие презрением и ненавистью глаза остановили его.

Он резко повернулся и выскочил за дверь. Ему было стыдно. Он чувствовал свою неправоту, всю омерзительность своей жестокости, но знал, что это было естественным взрывом его чувств. Он пытался стать хорошим мужем. Он покупал ей цветы, он ласкал ее тело, и после столь усиленного внимания, которое он ей оказывал, она ничего не могла дать ему взамен. Не захотела. Она чужая ему, чужая. Таким образом успокаивая себя, он приводил свои мысли в порядок, как все мужчины, желающие оправдать себя даже за самые неблаговидные поступки.

Время, говорят, лечит. Действительно, синяки и кровоподтеки сошли, ребро срослось, но боль и разочарование поселились в душе Катерины. Ее жизнь стала тусклой, как будто перегорела лампочка, освещающая ее жизнь.

Роман пытался опять восстановить их отношения, даже приходил в больницу, но Катя отвернулась к стене и не захотела с ним разговаривать. Женщина, которая лежала на соседней койке и поправлялась после удаления аппендицита, посоветовала ему пока не показываться ей на глаза.

— Тяжело ей простить, сердце ненавистью горит, — говорила она, а сама с любопытством оглядывала красивого мужчину. «Видимо, налево жена сходила, вот и проучил», — решила она, вспоминая, как поколачивал ее муж, когда она увлеклась механиком из автопарка.

— Ничего, поправится, поживет одна, помается, сама тебе на шею кинется, — успокаивала она Романа, бережно укладывая оранжевые мячики апельсинов в тумбочку, которая стояла между ее кроватью и Катиной.

Роман и не торопился. Он вернулся спустя месяц. Катерина встретила его одна. Она молча открыла ему дверь и, не глядя на него, словно стыдясь своей неприязни, прошла на кухню. Роман хотел сделать вид, что ничего особенного не произошло, что, мол, милые бранятся — только тешатся, но, взглянув в лицо жены, понял, что разговор предстоит тяжелый. Он неторопливо разулся, помыл руки и прошел на кухню. Стол был пуст.

— Катюш, — начал он, — я вообще-то устал и проголодался.

Она медленно подняла на него глаза, пытаясь увидеть на его лице хотя бы легкую тень раскаяния. Но Роман смотрел снисходительно-испытующе.

— Катя, я все же твой муж…

Свет электрической лампочки, висевшей под потолком, отражался в его зрачках двумя блестящими, неподвижными пятнышками, и от этого взгляд его казался еще более холодным.

— Нет уже. — Ее ответ прозвучал резко, как выдох.

Он не узнавал ее. В последнее время она очень изменилась. Это была уже не та маленькая, восторженная и податливая студентка, что он когда-то встретил, и не усталая, немного испуганная женщина, которая жила рядом с ним, Перед ним стояла зрелая, сильная, гордая женщина. Ее лицо выражало решимость человека, испытавшего боль и страдание и закрывшего себя от вторжения любых чувств.

— Я подала на развод, — тихо, но твердо сказала она. — И будет лучше, если ты вообще не появишься в суде. Как твоя карьера? Тебе вроде предлагали повышение с переводом в другой город. Я думаю, что тебе стоит согласиться.

— А что ты за меня решаешь?! — вспылил, поднимаясь, Роман.

— Так будет лучше для тебя, или ты хочешь, чтоб все узнали о твоей зверской выходке? Я с трудом уговорила врача не заявлять на тебя… — Катя вздохнула. — Так что у тебя нет выбора.

— «Врача»… «нет выбора»? — Эхом отозвался он. Впервые Роман испытал страх. Ему внезапно стало душно, он опустился на стул и нервно расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Я не буду говорить об этом. Не хочу. Но поверь — это лучший выход из сложившейся ситуации.

— А как же дочь? — Роман попытался выложить последний козырь.

— Дочь?! — От нахлынувшего гнева у нее перехватило дыхание. — Ты бил и топтал не меня, ты рвал и уничтожал ее. Ты разбил ее маленькую жизнь.

В ее взгляде было столько ненависти, что он тут же опустил глаза.

— Ты преувеличиваешь, как всегда. Она же несмышленыш… Ну поссорились… С кем не бывает. — Роман еще бормотал какие-то беспомощные слова, но уже начинал понимать, что это конец их семейной жизни. И все же он продолжал, нелепо комкая фразы: — К тому же… я все же мужчина… как ты будешь одна.

Он вдруг резко встал, подошел к ней вплотную и хотел было обнять, но Катя отстранилась:

— Ты мне омерзителен, Рома. Ты даже не понял, какое преступление совершил, не можешь понять…

— «Преступление»!.. — Он даже задохнулся от возмущения. — Это ты раскидывала ноги направо и налево. Я, как благородный человек, хотел тебя простить ради нашей семьи, нашей дочери, а ты…

Она посмотрела на него. Эти поджатые губы, это серое от злости лицо, вмиг ставшее жестоким, эти сжатые кулаки… Ей стало страшно. На секунду. Но, призвав на помощь все свое мужество, она произнесла как можно тверже:

— Уходи!

Ее полный презрения взгляд обжег его. Хорошо! Но она еще приползет к нему на коленях, она еще пожалеет, билось у него в висках. Роман старался себя успокоить, но клокочущая волна ненависти опять поднималась в его душе, и он, опасаясь, что не совладает с собой, бросился вон.

Как только за Романом захлопнулась дверь, Катя вдруг почувствовала, как на нее навалилась усталость. Усталость, не требующая иного лекарства, кроме забытья. Она прилегла на кровать и закрыла глаза. Ей не хотелось ничего чувствовать: ни нежности, ни жестокости, ни любви, ни ненависти. Она натянула на ноги плед. Напряженные мышцы постепенно расслабились, по телу разлилось тепло, и она нырнула в сон как в омут, не думая о пробуждении, не надеясь и не желая его.

Она проснулась, когда сгустились сумерки, почувствовав чье-то присутствие. Открыв глаза, она заметила силуэт понуро сидящей дочки.

— Мамулечка, ты заболела?

Девочка нагнулась к ней и поцеловала.

— Нет, просто прилегла, устала немного, — ответила Катерина и зажгла стоящий рядом торшер. Катя внимательно посмотрела на дочку. Ксюша в последнее время очень изменилась. В ее светло-карих глазах словно застыл страх. Темно-красная полоска крови на лице матери перечеркнула все ее детские представления о безопасности. Мир взрослых теперь представлялся ей кошмаром, где ее добрый волшебник и защитник отец мог в одно мгновение превратиться в злодея. Она силилась и никак не могла понять, как это возможно. Пока что она не нашла отгадку и жила в вечном напряжении. И вот этого отблеска неуверенности и страха в глазах дочери, скованности ее маленького тела, словно готовящегося отразить удар, Катерина никогда не сможет простить Роману.

Она села на кровати.

— Ты откуда, малыш? — спросила она.

— Меня тетя Шура забрала из садика. Смотри, что мне Санька подарил.

Девочка протянула ей рисунок. Неровный круг, обозначавший овал лица, угольки глаз, черточки бровей, две дырки носа и загибающаяся кверху линия рта. Рисунок был до примитивности прост, и в то же время неопытный художник смог передать какие-то неуловимые черты, что отличали его подружку от множества других детей.

— Похоже… — Катя внимательно рассматривала рисунок, — действительно похоже.

— И тетя Шура так сказала, — обрадовалась Ксюшка. — А давай его повесим вот здесь. — И девочка, забравшись на кровать, прикрепила листок на едва заметный, торчащий из стены гвоздик. Безликая, унылая стена озарилась сиянием улыбки с наивного портрета. — Мам, а день рождения у меня скоро? — неожиданно спросила дочка. Она села рядом с Катей и прислонилась к ее руке, чтобы чувствовать тепло ее тела.

— А почему ты спрашиваешь? — Катя обняла дочку.

— Тетя Шура интересовалась, что я хочу на день рождения. Да и листики с деревьев стали падать. А я помню, что в мой день рождения листики желтые, а солнце светит.

Действительно, Ксюша родилась в начале сентября — ярким, солнечным, теплым днем. Катя тогда еще подумала, что и жизнь ее должна быть такой же светлой и радостной, как этот сентябрьский день.

— Да, Ксюшенька, через три дня будем готовить угощение для ребят из твоей группы в садике.

Девочка заглянула в лицо матери.

— Правда-правда? — задала она свой ритуальный вопрос и, заметив на Катином лице улыбку, соскочила с кровати. — Три денечка, три денька, ля-ля-ля, ля-ля-ля, — запела она, радостно подпрыгивая, — угощенье — кренделя, ляля-ля, ля-ля-ля.

Вечером в четверг они делали печенье. Катя замесила тесто, раскатала в виде круга и разделила его на восемь ровных треугольников.

— Ксюш, в каждый треугольник клади изюминки и закатывай.

Девочка неуверенно взяла щепотку вымытого изюма и застыла в нерешительности.

— Клади сюда. Раз-два-три-четыре-пять. — Катя показала, как класть изюм.

— А теперь — закатать, — подхватила Ксюша, и детские пальчики ловко свернули треугольник теста в трубочку. — Ура! Получилось!

Она захлопала в ладоши и потянулась за новым треугольником.

Утром она собиралась вручать пакетик с печеньем воспитательнице в детском саду. Ксюшина воспитательница была доброй пожилой женщиной. Полноватая, с аккуратно собранными в пучок седыми волосами и приветливой улыбкой, с лучистыми голубыми глазами за стеклами круглых очков в металлической оправе — такими любят изображать добрых бабушек, и такой была Тамара Степановна. Она прожила большую и тяжелую жизнь, потеряв всех своих родных в лагерях. И сейчас ее семьей были дети, ее воспитанники, к которым она относилась как к своим внукам: всегда следила, заправлена ли майка в трусики, чтобы сквозняком, не дай бог, не прохватило, не промочил кто ножки. А если кто-то из ребят начинал слишком уж шалить, могла и пошуметь, и шлепнуть, и в угол поставить. Родители никогда не обижались на нее — все она делала, как подсказывало ее доброе, отзывчивое, большое сердце. Ксюша сразу полюбила свою воспитательницу и с удовольствием ходила в детский сад.

В этот день она собиралась особенно тщательно. Надела новое голубое платье с кружевами, которое специально к этому дню сшила ей Катя, белые колготки и новые синие туфли с бантиками. Она так себе понравилась, что Катерине с трудом удалось оттащить ее от зеркала.

— И вот, радостно-возбужденная и чрезвычайно довольная собой, Ксюшка влетела в раздевалку и, не успев поздороваться с Тамарой Степановной, тут же выпалила:

— А у меня сегодня день рождения.

— А я-то думаю, что за девица-красавица к нам пожаловала, — улыбнулась воспитательница. — У тебя новое платье!

— Да, это мама сшила, — ответила ей Ксюшка, любуясь бледно-голубыми кружевами.

Катерина протянула дочке пакет с печеньем. Ксюши схватила его обеими руками и с гордостью сказала, протягивая воспитательнице:

— Это мы сами с мамой испекли, я хочу всех ребят угостить.

Воспитательница, заглянув в кулек, похвалила:

— Ах ты хозяюшка! Умница! Поздравляю тебя, дорогая.

Она погладила девочку по светлым волосам, наклонилась и поцеловала в лоб. Тамара Степановна, конечно, знала, что по инструкции в саду нельзя давать детям домашнюю выпечку, но также знала она и правоту житейскую — больше двадцати лет работала в детском саду и привыкла доверять своему сердцу.

— Можно, и я угощусь? — спросила она. — Уж больно красивые у тебя печеньица и пахнут так вкусно…

— Конечно-конечно! Угощайтесь на здоровье!

— Ах, какая вкуснятина. — Глаза женщины засияли.

Ксюша, обрадовавшись, стала подробно рассказывать, как они с мамой весь вечер пекли печенье. Тамара Степановна, слушая вполуха ее сбивчивый рассказ, наблюдала за ней. Ксюшка всегда была очень ласковой, доверчивой и дружелюбной. Но в последнее время она стала пугливой и недоверчивой. Жизненный опыт подсказывал Тамаре Степановне, что и в этой молодой семье начались трудности, что, конечно, отразилось и на ребенке. Но сейчас девочка словно сияла, ее лицо озаряла улыбка, в глазах светилась радость.

И этой радостью она хотела поделиться с другими.

— Ну иди, угощай своих друзей. — Воспитательница ласково улыбнулась. Какие уж тут инструкции! Разве она может запретить такую счастливую щедрость?

Когда Катя вечером пришла в детский сад, дочка радостно выбежала ей навстречу:

— Мама! Меня сегодня все поздравляли! И хоровод водили, и песню пели про бёздей.

— Что? — не поняла Катерина.

— Ну мам, как будто ты не знаешь! Хэпи бёздей ту ю… — И девочка громко запела ставшую международной песенку.

— А ты сама-то понимаешь, о чем тут поется? — улыбнулась мать.

— Понимаю, конечно! Эта песенка про день рождения, который раз в году.

Катя опять улыбнулась и поцеловала дочку в раскрасневшуюся от счастья щечку.

— Винегрет у тебя в голове, дочурка.

— А вот и нет, а вот и нет! — воскликнула Ксюша и опять запела: — К сожалению хэпи бёздей ту ю только раз в году!

В субботу с поздравлениями пришли Шура с сыном. Саня в черных шортах, белых гольфах и белой рубашке с галстуком-бабочкой выглядел очень нарядно. Он держал перед собой на вытянутой руке букет игольчатых белых астр. Ксюшка, просияв, бросилась ему на шею:

— Санька пришел!

Маленький мальчик с серьезным выражением лица отстранил от себя подружку и начал, вероятно, заранее приготовленную речь:

— Ксюша, мы пришли тебя поздравить с днем твоего шесть… годик… лет… с днем рождения. — Он вздохнул с облегчением, найдя нужное слово. — И мы желаем… слушаться маму и… — Санька вновь запнулся и в поиска поддержки посмотрел на свою мать.

— Будь умницей и красавицей, как твоя мама, — закончила поздравление тетя Шура. Она присела на корточки и поцеловала девочку.

— Вот тебе подарок! — Мальчик с серьезным видом сунул Ксюшке цветы прямо под нос: — На, нюхай.

— Я что, собака?! — фыркнула девочка.

— Все равно бери, раз день рождения. — Мальчик явно не знал, куда деть казавшийся ему теперь ненужным букет.

— Спасибо, Сашенька, — выручила его Катя, — сейчас мы его поставим в вазу, и у нас будет настоящий праздник. — Глаза женщины забегали по комнате в поисках вазы.

— Катерина, я тебя тоже поздравляю с рождением дочери, и вот к букету — ваза. — Шура протянула ей коробку, обернутую в ярко-фиолетовую фольгу.

Катя с праздничным шорохом развернула подарок взгляду ее предстало чудо: матово-синий полупрозрачный тяжелый стеклянный конус.

— Какая красота! — От восхищения Ксюшка даже чуть присела. — Мам, можно я сама наберу в нее воды?

— Ксюшенька, а я тебе еще не все подарила, — остановила ее тетя Шура, — вот тебе заморский гостинчик. — И она протянула ей яркий целлофановый пакет. — Разворачивай.

— Ой, топик-попик-весь-в-цветочек! — захлопала в ладоши девочка. — И джинсы зелененькие!

И она тут же начала стаскивать с себя нарядное платье, горя желанием примерить обновки.

— Ксюшенька, потом примеришь, у тебя такое красивое платье, — пыталась урезонить ее Шура, но какое там! Ксюшка уже старательно задирала подол над головой, второпях забыв расстегнуть пуговицы.

— Подожди-подожди, а то порвешь, — остановила ее Катя, возвращаясь с уже наполненной вазой. Она помогла дочке выпутаться из платья, а потом, вернувшись к столу, поставила в новую вазу роскошный букет осенних астр, и комнату словно озарило солнце.

Ксюшка, облачившись в джинсы и топик, распахнула дверцу платяного шкафа и завертелась перед зеркалом.

— Модница-сковородница, — ворчливо-снисходительно заметил Санька.

— Ксюшка, хватит крутиться, еще насмотришься, — окликнула ее Катя. — Давай-ка, моя радость, приглашай гостей к столу!

Когда все необходимые ритуалы с наполнением бокалов газированной водой, произнесением тостов, чоканьем, задуванием шести цветных свечечек на тортике в виде ежика были соблюдены, дети выскользнули из-за стола, чтобы заняться привычным делом — только им понятными играми. Женщины остались за столом и спокойно беседовали. В основном говорила Шура, делясь впечатлениями от недавней поездки в Испанию. Катерина слушала подругу с восхищением.

— Представляешь, эту Саграду Фамилию один архитектор строил — Гауди. Всю свою жизнь строил, так и не достроил. Ничего ему не надо было, только бы строить… И женщин он не любил, и мужчин тоже. В общем — ненормальный какой-то. И умер в бедности. А когда умер — оказалось, что он был миллионером.

Ее сбивчивый рассказ был прерван трелью дверного звонка.

У Кати кровь отхлынула от лица. Больше всего она сейчас не хотела видеть своего бывшего мужа. Но что поделать, Роман все же отец ее Ксюшки, и запретить ему поздравить дочь с днем рождения она не может. Она застыла, не в силах принять решение. В дверь еще раз настойчиво позвонили.

— Ксения, иди открывай, — позвала Катя и даже испугалась своего ставшего чужим от напряжения голоса.

Девочка нерешительно, оглядываясь на мать и чувствуя ее невольный страх, направилась к двери. Шура пошла за ней. Раздался легкий звук открывающегося замка и какой-то приглушенный, незнакомый голос.

— Ай-ай!!! — закричала от радости Ксюша. Она вбежала в комнату с большой, почти с нее ростом, игрушечной собакой. — Мама, это подарок от Рекса! Там еще поздравление!

— Дай-ка посмотрю. — Санька выхватил из рук девочки открытку с изображением овчарки с дурацким бантом на шее.

— Отдай-отдай! Это мне принесли! — Девочка поставила игрушку на пол и со слезами в голосе бросилась к мальчику, который, дразня ее, взобрался на софу, держа открытку в высоко поднятой руке.

— Александр, прекрати, — строго сказала Шура. — Отдай немедленно.

Санька соскочил с софы и протянул открытку Ксюше. Та мгновенно схватила ее, отбежала в сторону и, повернувшись ко всем спиной, стала разглядывать.

— Давай я тебе помогу. — Катя подошла к дочке, развернула ее к себе лицом, взяла открытку и стала читать вслух:

— «Дорогая Ксения! Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю хорошо кушать и быть красивой и сильной, как я. Рекс».

Катерина удивленно смотрела на подпись.

— Я же вам говорила, говорила, что это от Рекса! Я же вам говорила! — закричала от возбуждения Ксюша.

И, подбежав к игрушечной собаке, обняла ее.

— Ты мой дружок, дружочек, ты мой песик лохматенький, ты мой любименький, — запричитала она, буквально потонув в мягкой шерсти игрушки с глупой довольной мордой и торчащими вверх треугольниками мягких ушей.

Катерина перевернула открытку и увидела написанное мелким, но разборчивым почерком добавление: «Прости, что не смог приехать. Все объясню. Позвони. Дмитрий».

Она смотрела на нескончаемую череду цифр и ничего не ощущала внутри. Только прежнюю пустоту и усталость. К ней тихо подошла Шура:

— Что за Рекс? Колись, подруга.

— Это собака одного дачного знакомого, — она отложила открытку, — ничего серьезного.

Шура изучающе посмотрела в усталые глаза Катерины.

— Санечка, поздно уже, — позвала она сына, — прощайся с Ксюшенькой, нам пора.

— Спасибо, что пришли. — Катерина с видимым облегчением произнесла дежурную фразу.

— Вам спасибо, — ответила Шура, все еще внимательно изучая лицо подруги. — Ну ладно, захочешь — расскажешь, — вздохнула она. — И не переживай ты так из-за всяких идиотов.

Шура ободряюще улыбнулась ей своей открытой, детской улыбкой, и Катерине сразу стало легче. Действительно, почему «всякие идиоты» должны вползать в ее душу и селиться там. Всех вон, метлой! Катерина кивнула своим мыслям. Жизнь продолжается, и никаких извинений ей не надо!

Но номер его телефона ей понадобился уже в ближайшее время.

Длинный звонок, еще один, и — громкий, отчаянный, безудержный стук кулаками в дверь. Катя резко проснулась. Сердце выпрыгивало из груди от страшных предчувствий, которые несли эти глухие, частые удары в дверь.

— Катя! Катя! Открой!

Она побежала в прихожую, дрожащими руками открыла замок и распахнула дверь. Глаза, полные отчаяния и боли, смотрели на нее.

— Катя! Помоги, помоги, пожалуйста… Славик…

Шурины губы тряслись, лицо побелело, руки дрожали, а в глазах стояли слезы.

— Что? Что случилось?

Катя напряглась в ожидании ужасного известия о непоправимом несчастье.

— С-с-славик… — Шура схватила ее за руку и с силой потянула за собой. — Он там, в колодце.

Катя выбежала во двор. Но глаза уткнулись в стену темноты.

Луч фонарика осветил открытый проем колодца.

— Катя, он там, осторожно, — прерывающимся шепотом произнесла Шура.

Катерина подбежала к зияющей дыре и заглянула в колодец — ничего, только темнота.

— Шура, фонарик у тебя?

Вместо ответа ей в руку ткнулось что-то холодное и твердое. Яркий луч скользнул вниз. Знакомый затылок бобриком. И неправдоподобная тишина.

— Давно он там? — спросила Катя, чувствуя, как у нее от страха холодеют руки.

— Нет, я вышла во двор выносить мусор — и вдруг, как удар током — мелькнула его голова и исчезла… Я к нему — потом к тебе.

— Будь тут, разговаривай с ним, может, он слышит, чтоб понял, что он не один, а я вызываю «скорую». — Катя помчалась к подъезду. Ее мысль работала со скоростью набирающего высоту самолета.

Шурина дверь была только прикрыта, в прихожей — телефон. Палец автоматически нажимает 03.

— Слушаю, — раздался металлический голос.

— У нас беда, мужчина провалился в люк колодца.

— Пьяный? — Голос оставался невозмутим.

— Нет!!! — У Кати от ужаса пылало лицо.

— Вызывайте милицию.

— Но ему же нужна медицинская помощь. — В Катином голосе появились просящие нотки.

— Ладно, называйте адрес.

Она сбивчиво назвала улицу, номер дома.

— Ваша фамилия?

— Пырьева, соседка, — зачем-то уточнила она.

— Ждите.

— Когда?

— Скоро, в течение получаса.

Эти слова холодом стянули ее сердце. Полчаса неизвестности… От своего бессилия ей захотелось плакать.

— Нет-нет, скорее, это вопрос жизни и смерти! — в отчаянии закричала она в бесстрастную пластмассовую трубку.

— Как сможем, машины все на вызовах.

И трубка равнодушно запищала.

Катерину словно ударило током, холод сменился жаром, лоб покрылся испариной. Она вбежала в свою квартиру, на ощупь открыла ящик письменного стола, достала дочкину открытку с ухмыляющейся собачьей мордой и кинулась к телефону.

Какой длинный номер! Еще одна цифра… Наконец гудок и… щелк.

— Я слушаю, — спокойный, знакомый голос.

— Дмитрий, это Катерина.

— Катюшка…

— Не перебивай, пожалуйста. Нужна твоя помощь. Муж моей подруги провалился в люк колодца. Машина «скорой помощи» будет только через полчаса!

— «Скорая» будет в течение пяти минут. Адрес, ориентиры, — по-деловому осведомился Дмитрий.

Катя машинально отвечала на его лаконичные вопросы.

Разговор занял не больше минуты, но ее вдруг охватила необъяснимая радость. Теперь все будет хорошо, она уверена. Есть Дмитрий, который знает, как, когда и с кем разговаривать, и он сделает все, чтобы спасти неизвестного ему человека, потому что его попросила об этом она.

Действительно, через несколько минут к ним во двор с воем влетела машина «скорой помощи». Через секунду головы санитаров склонились над отверстием, а еще через несколько минут неподвижное тело Вячеслава с разбитой головой положили на носилки и понесли к машине.

— Ты жена? — строго спросил Катю высокий, худой мужчина, вероятно врач и старший в спасательной команде.

— Нет, вот его жена. — И Катерина указала на дрожащую от нервного напряжения Шуру.

— Кто с ним поедет? — Врачу, вероятно, было достаточно одного взгляда на Шуру, чтобы понять, что она находится на грани нервного срыва и в любой момент может впасть в истерику.

Но Шура, услышав вопрос, как будто очнулась, подошла к нему и спокойно сказала:

— Я должна, я сейчас… Я еду. — Она уже перестала дрожать, лишь ее худые руки, сжатые в кулаки так, что побелели костяшки пальцев, выдавали, в каком она находится напряжении.

— Едем. — Врач кивнул ей и помог забраться в машину. Шура села рядом с носилками. Двери захлопнулись, и через секунду машина опять взвыла и понеслась по тихому, ночному городу.

Катя вернулась домой. Только она набрала воду в электрический чайник и включила его, как в дверь тихо постучали.

Она запахнула халат потуже, завязала пояс и открыла дверь.

Большая, тяжелая фигура заслонила дверной проем.

— Жив? — шепотом вместо приветствия спросил Дмитрий.

Катерина кивнула.

— Увезли?

— С минуту назад.

— Немного не успел… — В голосе Дмитрия звучала досада. — И куда?

— Я не знаю… Не спросила.

— Ничего, не беспокойся, лучшие врачи города сейчас рядом с ним.

И столько уверенности и знания ситуации было в его голосе, что Катя поверила — это действительно так. Взглядом она поблагодарила его:

— Проходи.

Они прошли на кухню, где горела неяркая лампочка под белым стеклянным колпаком.

— Чай пить будешь? — спросила Катя, когда в чайнике забурлила вода.

— Выпью, пожалуй. — Дмитрий тяжело опустился на табурет и обеспокоенно спросил: — Дочка спит?

— Да, ни Ксюшка, ни Санька не проснулись. Завтра я их в садик отведу, они в соседних группах. — И добавила: — Санька — это сын того, кто в больнице. А Шура сейчас рядом со Славиком.

— Конечно, — кивнул Дмитрий, — жена же…

Катерина не стала ничего объяснять, чувствуя себя не вправе посвящать Дмитрия в запутанную историю жизни ее подруги.

Она встала, достала с полки железную банку с чаем и засыпала заварку в чайник в виде слоника, залила кипятком и прикрыла чайник тряпичной куклой.

Дмитрий внимательно наблюдал за ней. Уютом и теплом веяло от ее неторопливых движений.

— Ты завариваешь чай, как моя мама. И кукла такая же несуразная…

Катя взглянула на куклу: пуговки-глазки, как всегда смотрели вызывающе бесстрастно, но рот ниточкой добродушно растянулся в улыбке. Она устало присела.

— Кать… — Дмитрий попытался взять ее за руку, но она резко отдернула руку. — Катерина, я хочу все объяснить…

— Не надо… Зачем?

Катя встала и, не глядя на Дмитрия, достала чашки, поставила на стол.

А он взял в руки чашку и улыбнулся:

— В горошек, как любит тетя Сара.

— Да, Ксюшка как увидела в магазине, так и заставила купить. Говорит, из таких чашек все вкуснее пьется… — Катя откинула со лба прядь спутанных волос и взглянула на Дмитрия уже мягче. — Почему ты не приехал? Ксения ждала…

— Не мог я… — Дмитрий опустил голову, старательно разглядывая простенький рисунок на чашке.

Катерина вздохнула:

— Ты прав, зачем приезжать, и так все классно получилось!

— Кать, не надо так… У меня жена заболела…

— Ты ведь сказал, что не женат! — Сердце подпрыгнуло и провалилось в пустоту. Не помня себя, она словно в тумане подошла к плите. Зачем-то чиркнула спичкой, зажгла газ, но, опомнившись, повернула кран обратно.

— Марина нуждалась в моей помощи, и я не мог ей отказать. Ее муж, может, и гений, но только полный тюфяк. А ей нужен был нормальный врач, и отдельная палата, и хороший уход, и лекарства…

Дмитрий встал из-за стола, подошел к Кате и хотел обнять ее, но не решился, словно чувствуя ее сопротивление.

— Врачи нашли у нее рак.

Катя резко повернулась к нему, и в ее глазах он увидел тревогу.

— А как же ребенок? Он сейчас с тобой?

— Нет, Марина уже дома. Операция, кажется, была сделана вовремя. А Ксения только что вернулась из международного лагеря и сейчас рядом с ней. Я думаю, что все будет хорошо… Я надеюсь на это…

— Ты вернешься к ней? — Катя не узнала собственного голоса, настолько глухо и незнакомо он прозвучал.

— Это невозможно, — спокойно ответил Дмитрий.

— А ты хотел бы?

— Катерина, я не пользуюсь этой дурацкой частицей «бы»!

Он невольно повысил голос так, что Катя вздрогнула.

— Что было — то в прошлом. А сейчас есть ты — и это настоящее, а если ты захочешь — и будущее!

Дмитрий положил руки ей на плечи и пристально посмотрел ей в глаза, но не увидел в них ничего, кроме недоверия.

— Катерина, что произошло? Я тебя не узнаю.

— Знаешь, я очень устала, завтра опять будет тяжелый день. Давай прощаться, — ответила она и сняла его руки со своих плеч.

— Нет, не давай! Я ненавижу слово «прощай»! Оно как мерзкая клякса, уродующая настоящее, как жирная черта, перечеркивающая будущее! — Дмитрий, казалось, был разгневан не на шутку.

Катя удивилась. Она никак не ожидала такой бурной реакции на произнесенное ею простое, будничное слово.

— Ну тогда до свидания. — Она устало улыбнулась, замечая, как разглаживается его лицо и теплеет взгляд.

Дмитрий обнял ее и, наклонившись, поцеловал в лоб:

— Надеюсь, с твоим другом все будет в порядке. Если что — звони.

Он приоткрыл дверь, оглянулся и добавил:

— И просто звони, я хочу тебя слышать и видеть.

Катя с облегчением закрыла за ним дверь. Зато она не желает видеть ни его, ни Романа, ни кого-либо еще. Слишком больно расплачиваться за минуты блаженства. Не хочется больше ни радости, ни боли. Она подошла к дочери, которая спокойно посапывала во сне, уткнувшись в добродушную морду игрушечного пса. «Вот моя единственная радость в этой жизни, другой не надо», — подумала она.

Всю следующую неделю Шура провела рядом со Славиком, лишь иногда забегая домой, чтобы принять душ и переодеться. Санька ходил в детский сад, а все вечера проводил вместе с Катей и Ксюшкой. Дети, казалось, тоже ощущали трагизм ситуации — они не шумели и не капризничали. За всю неделю Шура только один раз пришла к сыну. Как только Санька увидел мать, он бросился ей на шею и горько заплакал. Он ничего не спрашивал, не жаловался и не просил. А просто плакал, не по-детски тихо, как будто делясь с ней своей болью. У Шуры глаза были сухими, но искусанные губы выдавали, в каком состоянии она находилась.

— Как там? — только и спросила Катерина, когда Шура встала, отстранившись от тихонько всхлипывающего мальчика.

— Не знаю, — ответила Шура, — одна надежда на Бога и на врачей. Была операция, сейчас буду договариваться о другой.

За несколько дней она изменилась до неузнаваемости. Казалось, кто-то взял и легкой влажной тряпкой стер все пестро-детское, что было в ней. Катя видела перед собой волевую и решительную женщину.

— Ну ладно, Катюш, мне некогда, я сейчас опять должна быть рядом со Славиком. Как ты? Управляешься с ребятами? — спросила ее Шура.

Катя утвердительно кивнула, понимая по мечущемуся взгляду подруги, что мысли ее совсем не здесь, что сейчас она снова там, с любимым человеком.

— Я побежала, — то ли спросила, то ли сказала Шура.

Она поцеловала сына в макушку, скользнула ладонью по его отросшим темным волосам и открыла дверь. Санька в отчаянии ринулся за ней, но Шура, не оборачиваясь, метнулась вниз по лестнице, дробно стуча каблуками.

Катя обхватила плачущего мальчика за плечи и увела в дом, посадила на стул и попыталась успокоить:

— Твоя мама сейчас у папы, она ему помогает, она его лечит…

Санька ничего не хотел слушать, только всхлипывал, и слезы потоком струились из глаз.

— Попей водички сладенькой.

Катя оглянулась. Рядом с ними стояла ее дочка и держала в протянутой руке кружку с плавающими рыбками.

— Попей, попей, — повторила Ксюша и поднесла кружку прямо к Санькиным губам. И вдруг рыдания стихли: мальчик вопросительно смотрел в потемневшие от сострадания серьезные глаза подруги. Потом, видно что-то решив для себя, еще раз всхлипнул, взял в руки кружку и безропотно выпил.

— Пойдем, умоешься холодной водичкой.

Девочка взяла его за руку, отвела в ванную и ждала, пока Саня долго полоскал ладошки под струей воды. Потом, совсем как взрослая, она подала ему свое полотенце, и мальчик старательно вытер лицо и руки мягкой махровой тканью.

Весь вечер Ксения не отходила от своего друга, стараясь его развлечь. Она взяла с полки любимую книжку стихов Чуковского и с выражением стала читать:

Санька тихо сидел рядом с подружкой, внимательно слушал, рассматривал картинки. Девочка без маминой помощи дочитала сказку до конца и закрыла книжку. Катерина была удивлена: либо Ксюша знала сказку наизусть, либо она, мать, даже не заметила, как ее дочка научилась читать. Но это она выяснит позже, подумала Катя и позвала детей ужинать.

Шура вернулась только дней через десять, поздно вечером, когда Катя уже уложила детей спать. Все то время, пока Шуры не было, Катя с Ксенией жили в ее квартире, чтобы Саньке не было так одиноко и чтобы он не чувствовал себя неуютно в другом месте. К тому же у Шуры был телефон, и она каждый вечер звонила сыну. Разговоры обычно бывали короткими, но Саня всегда ждал этих звонков и мог заснуть только после того, как слышал голос матери.

Разувшись и скинув пальто, Шура прошла на кухню и тяжело опустилась на стул.

— Катюш, — попросила она, — принеси кулек из прихожей, сил нет.

Катерина подняла валявшийся у порога пакет с изображением красотки, принесла на кухню и поставила на стул. — Что есть в печи — на стол мечи, — попыталась пошутить Шура, но губы так и не сложились в улыбку. Катя с удивлением извлекла из пакета плоскую бутылку бренди, пластиковую упаковку селедки, плитку шоколада и пачку печенья.

Шура, ни слова не говоря, развернула шоколад, поломала его на кусочки, отвинтила крышку бутылки и вопрошающе посмотрела на Катю.

— Чего застыла — давай рюмки, — приказала она.

Катя открыла створки буфета, но рюмок не нашла. Тогда она достала два стеклянных стакана с рисунками диснеевских персонажей и поставила на стол. Шура решительным движением налила темную жидкость в стаканы, одним махом выпила содержимое своего и опять налила:

— Давай, подруга, поддержи.

Катя сжала пальцами тонкие стенки стакана и нерешительно взглянула в напряженное лицо Шуры: оно было по-прежнему бледным.

Шура дождалась, пока Катерина поднесла к своим губам стакан, и только тогда взяла свой:

— Выпьем, Катюшка!

Она опять залпом проглотила жгучую жидкость, поперхнулась и закашлялась. Ее кашель резко перешел в рыдания, слезы градом покатились по щекам. Катя смотрела и не узнавала подругу. За неполный месяц та повзрослела больше чем на десять лет. Ее глаза утратили яркость бирюзы, губы потрескались, лицо осунулось. Только кожа осталась по-прежнему гладкой и чистой, бархатно-матовой. Страдание привнесло в ее облик что-то неуловимо притягательное, то, что отличает настоящую красавицу в толпе искусственных красоток.

Катя поставила на стол стакан и обняла подругу. Шура почувствовала ее тепло и участие и, казалось, полностью отдалась своему горю. «Славика больше нет» — эта догадка обожгла Катерину, и ей захотелось, так же как и Шуре, напиться, чтобы хоть как-то притупить острую боль.

— Все, Катюха, все закончилось, — как будто услышав ее мысли, подтвердила рыдающая женщина.

— Ничего, дорогая, надо жить дальше, — стараясь держаться, с трудом проговорила Катя, но и ее рыдания, подстегиваемые воспоминаниями, вырвались наружу.

Так и сидели они обнявшись — две одинокие молодые женщины. Постепенно рыдания стихли, слезы иссякли, и они еще долго сидели в тишине, тесно прижавшись друг к другу, слегка подрагивая от холода.

— У Славика пальчики шевелятся, — вдруг тихо прошептала Шура, горько улыбнулась, и слезы опять полились из ее покрасневших глаз.

— Какие пальчики? — Катя так резко встала, что Шура, покачнувшись, чуть не упала.

— На ножках пальчики шевелятся…

Шура достала из кармана большой мужской носовой платок, шумно высморкалась, подняла голову и широко улыбнулась. Ее глаза, опухшие от слез, покрасневшие, со слипшимися ресницами, опять излучали радость.

— Катюш, у тебя картошка есть? — вдруг спросила она и добавила, словно сама удивляясь своему голоду: — Страсть как есть охота!

Разогрев в микроволновке вчерашнее пюре, Катя выложила его горкой на тарелку. Шура тем временем вскрыла ножом селедку и, не вставая с места, выдвинула ящик стола и достала вилку.

Катя поставила перед ней тарелку и, подперев щеку кулачком, с удивлением смотрела на обратное превращение Шуры-женщины в Шуру-ребенка, жадно, со вкусом поглощающего простенькую пищу. Потом они ели приторно-сладкое кокосовое печенье, запивая его крепким чаем. Лицо Шуры порозовело, а щеки хоть и остались впалыми, но опять на них появился легкий румянец.

И она стала рассказывать. Слезы свои она уже выплакала, а теперь решила выплеснуть и слова, тяготившие ее по-детски не защищенную душу. Слова, налетая друг на друга, казалось, мешали ей, но она пробиралась, как сквозь чащу, раня себя, но постепенно выходя на свет из темноты отчаяния.

— Представляешь, я захожу, а у него руки трясутся, я опять в палату к мужикам. Что делать? Не хочу, чтобы он оперировал Славика. Ведь сделает что-нибудь не так своими трясучками.

— Шурочка, — остановила ее Катя, — давай по порядку, а то я ничего не понимаю. Славику сделали операцию?

— Да, сделали. И сейчас пальчики на ногах зашевелились, — значит, жить будет, ходить будет, любить будет…

— А какая травма у него была? — опять заставила ее сделать паузу Катерина.

— Я точно и не знаю… — Шура вздохнула. — На нем живого места не было. И сотрясение мозга, и ребра поломаны, и самое главное — позвоночник порушен.

— Значит, операция прошла удачно?

— Слава Богу!

Шура вздохнула и стыдливым жестом перекрестилась.

— Его завотделением оперировал? — спросила Катя.

— Нет-нет! — Шура решительно замотала головой. — Я к нему как-то утром зашла, а у него руки трясутся. Я как посмотрела на эти его трясучки, поняла — зарежет, а потом скажет, что сделал все что мог. А что он может, если руки его не слушаются?! Я тогда к мужикам, что уже выздоравливают. Спрашиваю, кто здесь еще оперирует. Ну назвали мне еще двоих хирургов «фифти-фифти».

— Это как?

— Это одна удачная операция на одну неудачную приходится. Те, кто выздоровел, говорят, что хороший процент, а кому не повезло, тот уже ничего не говорит, у того бирки к ногам привязаны.

Она вдруг умолкла, глядя в одну точку. Глаза ее были пусты. Казалось, мысли ее витают где-то далеко. И мысли горькие, страшные, тяжелые.

— И что? Что со Славой? — спросила Катя, стараясь вернуть подругу к реальности.

— Ах да, — спохватилась Шура. Она глотнула остывший чай и продолжила: — Только ты не перебивай, мне и так трудно.

— Хорошо-хорошо, — заверила ее подруга и погладила по руке, успокаивая.

— Тогда я к тете Клаве. — Шура отставила кружку, положила руки на колени, как делают маленькие девочки, и продолжила: — Душевная такая тетка. Я к ней иногда заходила чайку попить. Так вот, она говорит, что пришел к ним какой-то молодой хирург с искрой божьей. На одном пациенте крест поставили, так ему потренироваться дали. Я потом этого выходца с того света видела — он уже за медсестрой приударяет. Тогда я к нему, с искрой который. А он, оказывается, такой плюгавенький, ножки колесиком, а пальцы на руках длинные, худые. Вот как я увидела эти пальцы, так и говорю, сколько денег надо — добуду, только оперируй моего мужа. А он даже не удивился. «Если будет приказ, — так спокойненько отвечает, — прооперирую». Ну я опять к этому, с трясучкой. Хочу, мол, чтоб этот плюгавенький оперировал, Василь Васильичем звать его. А заведующий вроде даже и обрадовался. Видимо, сам не уверен нынче в себе и не любит тяжелых случаев. Значит, написала я заявление. И жду. Славика к операции готовят. Я опять жду. Оперируют. А я как замороженная, ничего не чувствую. Сроду в Бога не верила, а тогда только одно в голове — «спаси и сохрани». Не знаю, сколько времени прошло, только смеркаться стало. Выходит мой Василек, личико с кулачок, как-то весь осунулся. Я к нему. А он еле губами от усталости шевелит. Я, мол, его собрал в кучку как мог, теперь все зависит от его желания жить. Если, мол, есть зацепки для жизни — выкарабкается. А я сижу и думаю: зацепка я ему или нет. Ну, раз не женился, — значит, нет. Тогда к телефону, звоню ребятам, спрашиваю, есть ли у Славика подружка. Нашла в конце концов. Пришла его цаца, личико, ручки, ножки, попочка — высший класс, как в журнале. Зашла его красавица в палату, посмотрела на искалеченного Славика, поморщила носик — и поминай как звали. Я ей потом еще пару раз звонила — да без толку, видимо, уже к другому переметнулась. Кому же охота с калекой оставаться.

— Но ты же осталась, — не удержавшись, все же перебила Шурин рассказ Катя.

— Я другое дело. Он мне родной. Санькин же отец.

Она вновь ненадолго задумалась.

— Но Саню я все же побоялась привести, он у меня впечатлительный. И так настрадался.

И она вздохнула, видимо вспоминая неудержимые слезы Саньки.

— Так и сидела я у постельки Славика, держа за руку, пока он не открыл глазки. А как открыл да улыбнулся, все поняла — есть зацепка, хочет он жить. И никакая цаца ему не нужна. Славик выздоровеет — другую найдет, еще лучше прежней.

Катя смотрела на счастливое лицо подруги и удивлялась ее душевной щедрости. Ни капли ревности, зависти или злобы не было в ее незамутненной детской душе. Только радость жизни, которой она готова была поделиться со всеми.

Утром Шура опять убежала к в больницу, а в воскресенье Катя купила апельсины и пакет яблочного сока и вместе с детьми пошла проведать выздоравливающего.

Катя не любила больницы, вернее, не просто не любила, а боялась их. Даже проезжая мимо на автобусе, она старалась отвести взгляд, инстинктивно отстраняясь от ощущения страдания и боли, что, казалось, несло в себе само по себе серое, угрюмое здание. Сама она не раз бывала там. В юности ее мучили приступы режущих болей в животе. Но как только «скорая» доставляла ее в больницу — приступы, вероятно от страха, исчезали. И, провалявшись на пахнущих хлоркой простынях два-три дня, она опять уходила домой, неся тяжелые воспоминания о своих страхах, боли и страданиях лежавших вместе с ней женщин.

Уже в коридоре на нее опять пахнуло тем же до жути знакомым запахом хлорки, лекарств и дешевой пищи, что привозят в отделение на грохочущей тележке в огромных деформированных кастрюлях. Она невольно поежилась и устремилась по лестнице вверх, стараясь убежать от этого тошнотворного запаха скорби и нищеты. Дети с трудом поспевали за ней.

Палата, где лежал Вячеслав, была на пятом этаже. В холле пятого этажа Кате стало легче: здесь было много света, из открытых окон веяло прохладой поздней осени.

Она открыла дверь пятьсот пятой палаты и пропустила детей вперед. Они робко вошли внутрь. Если бы не большая, со специальными приспособлениями медицинская кровать, можно было бы подумать, что это вполне приличный гостиничный номер, состоящий из мини-прихожей, большой комнаты, где находился пациент, и примыкающего к ней небольшого закутка, где стояла кушетка. Именно оттуда и вышла улыбающаяся Шура. Она наклонилась к детям, чмокнула в щеку сына и погладила по голове Ксюшу.

— Проходите — гостями будете, — она взяла их за руки и подвела к большой кровати, где, словно мумия, извлеченная из саркофага, весь в бинтах лежал Вячеслав.

Он, увидев детей, слегка приподнялся, опираясь на локти, и его лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Санька, дай пять! — приветствовал он сына.

Мальчик тихо подошел и протянул отцу руку. Тот пожал взмокшую от волнения ладошку сына и опустился опять на подушку.

— Ксюшка, ручки целовать буду, когда уж выздоровею, не обессудь, — добавил он шутя, но Катя заметила мелкие бисеринки пота, выступившие на его бледном лбу. Вероятно, каждое движение было для него очень болезненным, но он старался мужественно преодолеть эту боль.

— Слава, мы ненадолго… — проговорила, оправдываясь за невольно причиненные ему страдания, Катерина. — Мы бы пришли попозже, да Санька сильно скучает.

Катя взглянула на мальчика и пожалела, что взяла с собой детей. Санька стоял рядом с кроватью, не в силах оторвать испуганный взгляд от бинтов. Он знал своего отца только здоровым, веселым и сильным. А сейчас у него было одно желание — убежать, скрыться, спрятаться от этой страшной картины.

— Ну мы пойдем, Слава, выздоравливай, — сказала Катя торопливо и заметила, как мальчик с облегчением вздохнул. — Вот апельсины и сок — витамины тебе сейчас нужны. Она протянула Шуре пакет, но та замахала руками и засмеялась.

— Катюха, ну что за напасть — кто ни придет, один и тот же набор. Славка сроду апельсины не ел — у него аллергия, и у меня скоро будет, не могу же я каждый день их тоннами поглощать.

Катя в растерянности опустила пакет.

— Ешьте сами, — успокоила ее подруга, — я еще вам сейчас подкину, у меня всего уймища.

Шура подошла к небольшому холодильнику, открыла дверцу и стала вытаскивать один за другим пакеты с соком и апельсинами.

— Вот возьми. Нам не нужно столько. Один пакет только оставлю — с гранатовым соком, говорят, он для крови полезный. А все остальное забирай. — И она стала складывать в большой полиэтиленовый мешок прямоугольные паты, приговаривая: — Ананасовый, яблочный, апельсиновый, еще апельсиновый, опять яблочный. Пейте на здоровье. Сегодня ребята Славику должны пивка с рыбкой принести и огурчиков маринованных.

— А можно? — робко спросила Катя, поглядывая на распростертое тело мужчины.

— Конечно! — уверенно ответила Шура, озорно сверкнув глазами: — Ему же не аппендицит вырезали.

— А что нам в следующий раз принести?

— Ничего не надо, — подал голос Вячеслав, — я скоро уже выпишусь, не век же мне здесь торчать. А то так и разориться недолго.

Лечение платное, ахнула Катерина. Вот почему такие хорошие условия! Наверное, действительно дорого.

— А сколько… — начала было она и осеклась, понимая некорректность вопроса.

— Шуренок, — попросил Слава, — мне надо с Катюхой наедине посекретничать.

Шура только кивнула в знак согласия:

— Детки-конфетки, за мной!

Она взяла детей за руки, но у порога оглянулась, и Катя заметила легкую тень тревоги на ее лице.

— Шура, я недолго, — успокоила ее подруга.

— «Пять минут, пять минут….» — фальшиво пропел Слава, слегка приподнялся и пошевелил пальцами руки в прощальном жесте.

Катерина подошла к Славику. Теперь он уже не улыбался, глаза смотрели серьезно и устало, рыжие брови сошлись на переносице.

— Катюша, — начал он тихо, пытаясь говорить тепло и мягко, но голос выдавал его напряжение, — я знаю, что это твой друг за все заплатил. Но и я не из бедных и не люблю ходить в должниках. Поэтому, я тебя очень прошу, устрой нам встречу.

Катя слушала его и смотрела в окно. Белые мохнатые снежинки плавно кружились на фоне серого, осеннего неба. Она поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется еще раз встречаться с Дмитрием. Она всегда ощущала неловкость, когда приходилось благодарить кого-либо: слова казались пустыми, а жесты неловкими по сравнению с тем чувством признательности, которое она испытывала на самом деле.

— Хорошо, — согласилась она, — я дам тебе его номер телефона.

— Кать, я что-то не пойму…

Славик взял ее за руку, старался заглянуть в ее глаза, но она упорно смотрела в окно, на падающий снег.

— Я хочу, чтобы ты вместе с ним пришла… Я же понимаю, что если бы не вы, то не разговаривал бы я сейчас с тобой, а лежал в сырой земле… И что за странная штука жизнь! И с ножом на меня нападали, и в перестрелке бывал, а тут так глупо чуть не погиб. Видимо, сантехник пьяный, люк не закрыл, а я, дурак, не посмотрел — рядом машину поставил. Два шага и… И ведь какой-то болван туда еще всякого железного хлама накидал. Васич говорит: «Еще бы немного — и ржавая труба прямехонько сердце пропорола». Конечно, поломало меня здорово. Так что я теперь по гроб жизни обязан и тебе, и другу твоему, и Вась Васичу, и Шурке…

Вячеслав со стоном откинулся на подушки.

— Слава, — с жаром сказала Катя, переводя взгляд на его когда-то такое румяное, а теперь землистого цвета лицо, обрамленное белизной марлевой повязки. — Ты в первую очередь должен был сказать спасибо Шуре…

— Да, кстати, — Вячеслав остановил ее, — у меня к тебе просьба… — он слегка замялся, — даже не знаю, как сказать… Я как раз хотел тебя попросить… — Он помолчал, вздохнул и, решившись наконец, продолжил: — Я, конечно, очень благодарен Шурке, что она целыми днями здесь, со мной, но, понимаешь… — и он дотронулся пальцами до Катиной руки, будто ища у нее поддержки, — мне надо работать, ребята уже и сотовый принесли. Я не имею права болеть — дело страдает. От меня, знаешь, многое зависит, вернее, многие… А Шура…

— Мешает, — подсказала ему Катя. В голосе ее прозвучало презрение.

— Да нет… — Слава замялся и отвел взгляд. Некоторое время он словно пытался подыскать слова, но потом прямо взглянул Кате в глаза: — Да, наверное, ты права. Ты же знаешь ее — она как ребенок. Суетится, болтает без умолку, ну, в общем… Раздражает это меня.

— Раздражает?! — Катя в возмущении отняла руку, кровь бросилась ей в лицо. — Ну почему вы все такие дураки! — закричала она. Вдруг вспомнив, где находится, стала говорить тише, но от этого не менее взволнованно.

— Неужели ты ослеп и ничего не видишь? Не я, не Дмитрий, а именно Шура спасла тебя! Ты говоришь, что она ребенок. Возможно, но какого черта ее понесло в тот вечер во двор с дурацким мусором?! Не заметь она тебя — и валяться бы тебе в той яме до второго пришествия…

Она замолчала, стараясь подавить гнев, а потом продолжила уже спокойнее:

— Пойми, то, что случилось с тобой, это как знак свыше, предупреждение…

И опять умолкла. За окном по-прежнему безмятежно кружились снежинки, подчиняясь лишь воле ветра. И им не было никакого дела ни до больных, ни до здоровых людей с их страстями!

Вячеслав с удивлением смотрел на молодую женщину. Она всегда казалась ему робкой и даже какой-то скованной, неуверенной в себе. Обычно таких женщин он даже не замечал, не то чтобы прислушиваться к их мнению. Но сейчас ее слова задели его за живое сильнее, чем он ожидал. Он всегда был материалистом и верил только в теорию вероятности. И вот именно по этой теории у него шансов на спасение практически и не было.

Катины тихие слова продолжали убеждать его в том, что где-то, возможно сам того не желая, он совершил большую ошибку.

— Мы погрязли в суете сегодняшнего. Деньги, власть, удовольствия и… одиночество. Мы боимся себя отдавать, потому что, отдавая, невольно предполагаем благодарность, а не получая ее, страдаем. А вот Шурка — она другая. Она раздает всем и все безоглядно, по своей простоте даже не предполагая, что когда-либо что-то получит взамен. Она, наверное, одна из немногих, что умеют любить без ответного чувства и при этом радоваться жизни. Ведь и ты недаром постоянно к ней возвращаешься, чтобы набраться сил, зарядиться ее любовью.

— Я к сыну приезжаю… — возразил было Вячеслав, но Катя резко перебила его:

— Не лукавь! Ты возвращаешься к Шурке, чтобы глотнуть этого свежего воздуха ее безыскусности, душевной щедрости и непосредственности! Ее радости! Ведь ты всегда знаешь, что и за сколько можно купить, ты знаешь, что престижно, а что нет в вашем мире. Да, ты играешь по всем сегодняшним правилам — машины, квартиры, длинноногие красотки. Но душой отдыхать приходишь в свою семью. И не возражай, это действительно твоя семья! И ты не можешь иначе, потому что не все в тебе умерло. Ты живой! А живому нужна все-таки настоящая жизнь, настоящие чувства, настоящая любовь, а не тот силикон, что тебя постоянно окружает….

Катя замолчала, прокручивая ленту своего разговора уже во внутреннем монологе. Она сама удивилась всему тому, что сейчас сказала Славику. И ему ли она говорила, может, она убеждала себя? Готова ли она сама отдавать, не требуя ничего взамен? Почему она испытывает боль, не получая того, на что, как она надеется, вправе рассчитывать? И, боясь этой боли, она отказывается и от радости, спрятавшись за броней ежедневного «простого» существования.

Днем она позвонила Дмитрию:

— Это Катерина…

Она сделала паузу, стараясь успокоить дыхание. Независимо от нее сердце так бешено колотилось, что не хватало воздуха.

— Катюшка, я тебе чуть позже перезвоню, не отходи, пожалуйста, от телефона. — Голос Дмитрия был спокойным, как и всегда. Катя невольно вздрогнула, когда услышала короткие гудки. Почему он положил трубку? Волнуется ли он так же, как она?

Она просидела так минут десять — тупо уставясь на телефонный аппарат с круглыми маленькими кнопочками. Один, два, три… ноль. Это всего лишь деловой звонок. В ее обязанности входит только устроить встречу Вячеслава с Дмитрием. Больше ничего… — успокаивала она сама себя. И когда прозвенел звонок, ее дыхание было ровным.

— Алло, я слушаю.

— Катерина, привет! Прости, ставил машину на стоянку так что сейчас можем спокойно переговорить. И, если хочешь, давай где-нибудь поужинаем.

— Да нет, спасибо, Дмитрий. Я по делу звонила. — Ничто в ее голосе не выдавало волнения, и она радовалась, что может контролировать свои эмоции.

— Какое дело?

— Ты не мог бы сходить в больницу к Вячеславу?

— Как он?

— Поправляется.

— Хорошо, когда мы пойдем?

Катя невольно улыбнулась. За те десять минут, что ожидала звонка, она подготовила целую схему разговора, подобрала аргументы, почему не сможет составить ему компанию, но его бесхитростный вопрос и это короткое, легкое слово слово «мы» выбили ее из колеи, заставив забыть о заготовленных клише.

— Я не знаю… Давай в пять.

— В пять не могу, нужно быть… — Дмитрий оборвал фразу на полуслове.

— Да, конечно, — несколько поспешно согласилась Катя. — У тебя, наверное, свидание с какой-нибудь красоткой!

И сердце опять предательски забилось. Она сама не поняла, как вырвалась у нее эта пошлая фраза.

— Да! — рассмеялся в трубку Дмитрий. — С красоткой. Видела бы ты эту «красоту несказанную», как Ксюшка говорит. Лысая, с животиком и постоянно курит. Нет, Катеринка, завтра в четыре у меня переговоры с инвестором, думаю, надолго затянется. Но вот послезавтра — вполне. Я за тобой в шестом часу заеду, давай?

— Хорошо, — согласилась она.

— Тогда до скорого свидания, — ласково попрощался Дмитрий.

— До свидания. — Катя положила трубку на рычаг, встала и вдруг увидела себя в зеркале: довольная улыбка играла на ее губах, глаза лучились от радости. Катя нахмурила лоб, но счастливые искорки не пропали из ее глаз.