Над бездной

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Пейдж позвонила Питеру на следующее утро очень рано и договорилась о встрече с ним в кафе неподалеку от больницы. Конечно, у него дома можно было бы поговорить обо всем без помех, но Пейдж не чувствовала себя в безопасности наедине с ним. Если самое худшее подтвердится, и он окажется виновным во всех грехах, которые она приписывала ему во время долгих ночных размышлений, значит он совершенно другой человек, отличающийся от того, которого, как считала Пейдж, она знает очень давно и досконально изучила.

– О, она знала, что Питер живет в вечном ожидании подвоха по отношению к себе. Уж слишком часто он принимался защищать себя, даже тогда, когда этого не требовалось. Более того, она всегда подозревала, что отношение Питера к Маре значительно глубже и сложнее, чем он хотел показать. Энджи называла его чувства симбиозом любви и ненависти, и Пейдж с ней соглашалась.

Но все остальное чрезвычайно трудно принять и оценить.

– Привет, Пейдж, – крикнул он, и она отметила, что Питер как всегда элегантен – одет в твидовый пиджак и тщательно отутюженные брюки. Он подмигнул кассиру, который пробирался к столику, где расположилась Пейдж. – Так что случилось? – Он пододвинул к себе стул и сел рядом.

– Кофе выпьешь?

– Разумеется. – Он с готовностью пододвинул кофейник к себе. Пейдж налила ему кофе, но собственную чашку перевернула и поставила на блюдце донышком вверх. Она была слишком возбуждена и без кофеина.

Он добавил сливки, две ложечки сахару и отпил. Кофе понравился, и Питер сделал еще глоток, затем поставил чашку на стол.

– Итак, какие проблемы?

– Не знаю, как сказать. – Пейдж попыталась приободриться, но безуспешно. Он был тем же самым беззаботным вермонтцем, как и много лет назад, когда они впервые встретились. Впрочем, его беззаботность была кажущейся; вполне возможно, она была наигранной. – Просто ты единственный человек, который знает правду по интересующему меня вопросу.

– Выкладывай.

– Я хочу поговорить о письмах Мары, о которых я рассказала вам вчера.

– Гм. – Он снова схватился за чашку и отпил глоток.

– Вчера вечером я прочла еще некоторые из них. И в пачке нашлось несколько штук, которые имеют непосредственное отношение к тебе.

Питер со стуком поставил чашку на стол.

– Это тебя удивляет? Я же говорил, что она была без ума от меня.

– Те письма, которые я прочитала вчера, отличаются несколько специфическим содержанием, – сказала Пейдж, понизив голос. – Они повествуют о любовных отношениях, а также об обвинениях, которые вы выдвигали друг против друга – что-то вроде того, что если один из вас будет молчать, то и другой обязуется делать то же самое.

Казалось, Питер был чрезвычайно взволнован полученной информацией.

– Мара была не совсем здорова психически.

– В своих письмах она говорит вполне разумные вещи, – возразила ему Пейдж. – И они имеют совершенно отчетливо выраженный смысл. Они компрометируют тебя, но не меньше – и самого автора.

– Компрометируют? Но в чем? В том, что озабоченная женщина надумала?

Пейдж почувствовала, что она уже с меньшей симпатией смотрит на Питера. Мара, вполне возможно, и в самом деле была до какой-то степени «озабоченной», но и Питер ничуть не меньше, только по-своему.

– Не отмахивайся от писем Мары так уж сразу. В них содержатся указания на вполне конкретные действия. Я не могу взять и так просто отмести их.

Питер изобразил на лице глубочайшее отвращение.

– Ты имеешь в виду фотографии? Уж слишком она расшумелась по их поводу. Она просто из себя вышла. И знаешь, почему? Да потому, что они оказались сделаны куда более искусно, чем все, что когда-либо делала она. На самом деле мои фотографии просто безупречны.

– Она не возражала против их достоинств.

– Прежде всего они не были порнографическими. Пейдж нагнулась поближе к собеседнику.

– Но она утверждала, что твоя модель была несовершеннолетней, а если это так, то проблема становилась куда более серьезной.

– Ей было восемнадцать.

– Даже тогда, когда ты делал эти фотографии?

– Она говорила мне, что ей уже исполнилось восемнадцать.

Пейдж прижала кончики пальцев к вискам.

– Проблема заключается в том, – начала она, стараясь говорить как можно более спокойно, в то время как ей хотелось просто наорать на Питера, – что девочка, возможно, лгала. Мне не приходилось видеть снимки, поэтому я не знаю, как отреагировал бы на них суд присяжных…

– Суд! Господи, Пейдж, разве ты не понимаешь, что все это делалось тайно? Но теперь все прошло и быльем поросло.

Она протестующе подняла руку.

– Выслушай меня. Я не знаю, где проходит граница между искусством и порнографией, зато я точно знаю, что ты детский врач. Ты зарабатываешь себе на жизнь тем, что лечишь детей. Ты состоишь в группе врачей, которые занимаются совместной практикой, объектом которой опять же являются дети. Ты представляешь, что произойдет с тобой – со всеми нами, – если хоть кто-нибудь когда-нибудь увидит эти снимки?

– Значит, ты заранее предполагаешь, что фотографии имеют непристойный характер? – спросил он с осуждением и начал подниматься со стула. – Благодарю тебя за подобную уверенность.

Она схватила его за руку.

– Прошу тебя, Питер. Это касается всех нас. И я ничего не хочу предполагать заранее. Именно поэтому я с тобой и разговариваю. Я даже Энджи не сказала ни слова. Это только между нами. Сядь.

Он угрюмо взглянул на нее, но повиновался.

– Спасибо. – Она перевела дух. – Не думай, что для меня все это очень просто. Ведь это еще одна неприятность в целой куче всевозможных гадостей. Все, что я хочу сделать, – это как-то прояснить обстановку.

Питер защелкал костяшками пальцев.

– Прояснить. Но только за мой счет.

– Нет. Ты часть того целого, которое я хочу удержать вместе. Ты мне нравишься, Питер – и всегда нравился. И я уважаю твои способности врача. Если бы это было не так, я никогда бы не связала свою судьбу с тобой и уж тем более не переманила в Таккер еще двоих наших друзей. – Ответственность и в самом деле лежала на ней, и Пейдж это отлично сознавала. – Может быть, для Мары было бы лучше вообще никогда не приезжать в Таккер.

Лицо Питера приняло напряженное выражение.

– Я не виноват в ее смерти.

– Я не сказала этого, но совершенно очевидно, что она нуждалась в чем-то, что никто из нас не смог ей дать. В своих письмах она постоянно твердит, что ее жизнь не сложилась, что она неудачница, и это надрывает мне сердце. Когда ее отец приехал на похороны, он только заметил, что трагедии бы не произошло, если бы она осталась дома в Юджине.

– Но тогда она не стала бы врачом. А это был главный источник, из которого она черпала силы для жизни.

– Я тоже ему сказала об этом. Тем не менее бывают моменты, когда… – Тут она замолчала и постаралась сдержать себя. – Бесполезно. Как ты говоришь – «было и быльем поросло». – Потом она снова обратилась к Питеру: – Но мы живы и по-прежнему работаем. И мне хочется, чтобы так продолжалось и дальше. Мне нравится, как мы живем, вот почему все неприятности, которые случаются с нами, я принимаю так близко к сердцу. Питер оттолкнул от себя пустую чашку.

– Для особой печали нет причин. Фотографий больше не существует. Я их уничтожил, и негативы тоже.

– Но почему, если ты считал их произведением искусства?

– Потому, что я не идиот, Пейдж. Ты права. Мы не имеем представления, как суд присяжных может посмотреть на подобные упражнения в фотографии. Если бы они попали в дурные руки, я мог бы оказаться в дерьме по уши. Они того не стоят. – Он сделал паузу. – Ну, почему ты не радуешься? Предосудительные улики уничтожены, и совместная практика спасена. Теперь никто не сможет обвинить педиатров группы, что они позволяют себе вольности с пациентами.

Пейдж внимательно посмотрела на свои руки, не зная, как преподнести то, что сказать было необходимо. Питер мог выглядеть невинным, как ягненок, когда чувствовал угрозу по отношению к собственной персоне, а такая угроза, несомненно, теперь существовала. Она тихо произнесла:

– Улики, возможно, канули в Лету, но проблема осталась. – Она схватила его за руку, прежде чем он успел подняться. – Только не горячись. Ответь мне. Что больше опечалило Мару – качество твоих снимков или сам факт того, что ты их делал? Мне необходимо знать это, Питер. Мы имеем дело с детьми. Я не могу позволить, чтобы кому-нибудь из них причинили вред.

– Ты оскорбляешь меня, – так же тихо, как Пейдж, промолвил он.

Она сжала его руку.

– Я просто спрашиваю.

– Если бы ты меня знала или доверяла, тебе не пришлось бы спрашивать.

– Это не имеет никакого отношения к тому, доверяю я тебе или нет. Это связано с тем, что могут подумать о нас люди, а их мысли далеко не всегда можно контролировать.

Питер освободил свою руку. Он обеими ладонями ухватился за пустую кофейную чашку, посмотрел Пейдж прямо в глаза и сердито выдавил:

– Я скажу тебе раз и навсегда. Я люблю детей, потому что они невинные и доверчивые существа и по своей сути не способны на дурное, но я не испытываю к ним никаких сексуальных желаний. В этом плане я предпочитаю женщин. Это вполне здоровое чувство, свойственное всякому здоровому мужчине. Уж коль скоро я затронул эту тему, то позволь тебе сказать следующее: не переступая рамок закона, я имею право трахнуть любую восемнадцатилетнюю девицу, которая мне понравится.

– Я прекрасно все понимаю, но не беру юридическую сторону дела. Просто я могу тебе гарантировать, слышишь – гарантировать, что, если в городе станет известно, что у тебя связь с восемнадцатилетней девчонкой, ты потеряешь половину своих пациентов.

– Ты совершенно права. Вот почему я никогда не сделаю этого.

– А как насчет того, что ты ворвался ко мне домой? – бросила Пейдж, которая искренне считала, что быть жуликом и вором куда лучше, чем фотографировать детей в обнаженном виде. Поскольку Питер как-то ухитрился выслушать ее по поводу фотографирования и не устроил истерику, она надеялась, что он проглотит несколько вопросов о своем участии в обыске. – Ты что, решил выкрасть письма Мары, полагая, что они тебя компрометируют?

Когда он поднялся из-за стола, она не стала его удерживать.

– Ты на самом деле мне не доверяешь, ведь так? – спросил он.

– Мне бы очень хотелось. Но я чуть голову не сломала, размышляя, кто это мог сделать и у кого для этого были мотивы, и решила, что только у тебя.

Он повернулся на каблуках и, сунув руки в карманы, вышел из кафе, не удостоив Пейдж больше ни единым словом.

Он не разговаривал с ней ни в тот день, ни на следующий. В случае, если их дороги на работе как-то пересекались, он или внимательно изучал историю болезни, или занимался еще каким-нибудь делом. Когда Энджи осведомилась о причине подобной отстраненности Питера, Пейдж неопределенно пожала плечами, чувствуя себя в душе лицемеркой. «Общайтесь», – говорила она Энджи, намекая на нее и на Бена; «общайтесь», – твердила она девочкам в Маунт-Корте; «общайтесь», – говорила она чуть ли не каждый день родителям своих пациентов.

Короче, она решила поступать в соответствии со своими намерениями. После нескольких дней молчания она, что называется, приперла Питера к стене, застав его врасплох в его собственном офисе.

– Я знаю, что ты вне себя от ярости, но если мы не поговорим как следует, то ничего не разрешим.

– Нам не о чем с тобой разговаривать, – холодно отпарировал он. – Ты достаточно ясно в прошлый раз изложила свое мнение, и мне не нужно повторять одно и то же.

– Я не утверждала, что именно ты вломился в мой дом. Я только задала вопрос.

– Этого было вполне достаточно.

– Но я должна была задать этот вопрос, – заявила она, переходя к обороне. – Посмотри на все это с моей точки зрения. Если говорить об обстоятельствах дела, у тебя были и возможность, и мотивы залезть в мой дом. Если это не ты, мне надо выяснить, кто это сделал. Подумай только – кто-то вломился в мой дом. В данном случае речь идет не только о моей безопасности, но и о безопасности Сами и Джилл.

– Извини, ничем не могу тебе помочь. – Питер замолчал и принялся что-то записывать в лежавший перед ним отчет.

– Питер, знаешь что? – Она вздохнула. – Я не могу больше работать с тобой, если ты не будешь разговаривать.

– Мы будем разговаривать. – Он отшвырнул в сторону ручку и откинулся на спинку стула. – Мы будем разговаривать по поводу любого пациента, о котором ты захочешь узнать мое мнение. Так что говори, кто он, и в чем его проблемы.

– Скажи, ты любил Мару?

– Мара не была моей пациенткой.

– Ты говорил ей, что это она убила Дэниэля?

– Дэниэль, – со злостью проговорил Питер, – был наркоманом. Она влюбилась в него, потому что считала его несчастным. Она и замуж-то за него вышла только потому, что наивно полагала, что одной силой своей любви способна вытащить его из ямы, в которую он попал. Когда этот номер не прошел, она попыталась его лечить с помощью медикаментов. Не могу сказать точно, действительно ли она его убила – меня там не было. Но, по моему размышлению, помимо медикаментов, она давала ему наркотики.

– Она старалась постепенно уменьшить дозу, чтобы он со временем от них отвык.

– Парень умер как раз от передозировки. Таковы факты. Мара ли приносила ему наркотики, которые вызвали его смерть, или их ему запродал местный толкач, остается под вопросом.

– Но ты на самом деле угрожал ей этим? – спросила Пейдж.

Она ни секунды не верила в то, что Мара виновна в смерти Дэниэля. С другой стороны, если подобное предположение выдвигалось и если бы этим делом заинтересовались официальные лица, признав ее виновной, это могло бы грозить потерей лицензии на занятиях медицинской практикой, что для Мары было бы равносильно смерти. Ее карьера значила для нее слишком много.

Питер, однако, был не склонен рассуждать подобным образом.

– Что ж, я действительно угрожал ей этим. Она просто с ума сходила от ярости, пытаясь дать мне понять, как я буду выглядеть перед авторитетной медицинской комиссией в случае, если мои снимки попадут к ним. Ну я, конечно, тоже рассвирепел и рассказал ей, что может произойти, если мои предположения о причине смерти ее мужа дойдут до той же комиссии. – Питер провел рукой по волосам. – Знаешь, Мара временами бывала порядочной сучкой. И до сих пор не оставляет нас в покое, ее тень все еще витает над нами.

Так ли это, задалась вопросом Пейдж. С тех пор как умерла Мара, все пошло наперекосяк. И неизвестно, восстановится ли прежнее стабильное положение.

Обескураженная всем услышанным, она тяжело облокотилась о дверной косяк.

– И что же нам теперь делать? Как жить дальше?

– Понятия не имею.

– Но мы не можем продолжать в том же духе. Уж слишком сгущаются тучи.

– Тогда мы разделимся. Ты возьмешь своих пациентов, Энджи – своих, а ко мне перейдут мои.

– Но мне этого совсем не хочется, – крикнула Пейдж. Раскол – это самое последнее решение. – Я люблю твоих пациентов не меньше, чем своих собственным. Кроме того, мне нравится работать в коллективе.

Я хочу, чтобы все вернулось на круги своя. Наша жизнь до того, как умерла Мара, была такой комфортной.

Питер ничего не ответил. Он даже не взглянул на нее. Когда он снова взял ручку и принялся писать, она поняла, что самое время ей исчезнуть. Она вернулась в свой офис, а когда последний из пациентов удалился, ни секунды не медля поехала в Маунт-Корт.

Тренировка прошла удачно. Пейдж изо всех сил пыталась убежать от демонов, преследовавших ее весь день, и поэтому заставляла своих девочек, да и себя заодно, трудиться больше обычного. Поэтому она и устала больше, чем обычно, направляясь к машине после тренировки. Усталость заставила ее потерять обычную наблюдательность, и она не почувствовала подвоха, когда подъезжала к дому. Остановив машину, она выбралась из-за руля и протянула было руку к заднему сиденью, чтобы взять одежду, которую она носила на работе. Неожиданно из-за сиденья возникла девичья головка, и Пейдж вскрикнула от неожиданности:

– Сара!

Сара – а это была она – смотрела на нее во все глаза.

Прижав руку к груди, Пейдж попыталась успокоить бешено стучавшее сердце.

– Ты меня испугала до полусмерти. Я и представить себе не могла, что ты находишься там. Почему ты меня не предупредила, что в машине?

– Если бы я заговорила, вы бы развернулись и отвезли меня назад.

– Я и сейчас могу это сделать, между прочим, – пригрозила Пейдж, но Сара быстро вылезла из машины, пересекла лужайку перед домом и уселась на ступеньках парадной лестницы.

Пейдж подошла и присела рядом с ней. Ей очень хотелось поскорее повидать Сами, но инстинкт подсказал ей, что сейчас Сара нуждается в ней больше. Девочке нужен друг. Неожиданно Пейдж почувствовала, что не против стать подругой Сары.

– Значит, ты пришла ко мне в гости?

Сара кивнула.

– Кто-нибудь в курсе, что ты у меня?

– У меня отпуск до вечера.

– До какого часа?

– До десяти.

Значит весь вечер Сара будет у нее. Когда-то вечер был священным временем отдыха для Пейдж, а сейчас она полностью отдавала его Сами. И Джилл. И вот теперь еще Сара. Как говорится, время, которое необходимо отдать семье. Что ж, не так уж это плохо. Даже приятно. Как всякое новшество.

– Значит, ты у меня отобедаешь?

Сара пожала плечами.

– Если вам так хочется…

– Конечно, хочется. Только я должна тебя предупредить, что меня могут вызвать к больным. Если зазвонит телефон, мне придется ехать в больницу. Ты прихватила с собой домашнее задание?

Сара отрицательно покачала головой.

– Вам что, не задали?

– Я успела его сделать до начала тренировки.

– Прекрасно. Я перед уходом оставила размораживаться цыпленка. Как ты смотришь на жареного цыпленка?

Сара опять пожала плечами.

Пейдж потрепала ее за руку и прошла в дом. Она потянулась к Сами, которая играла с Джилл на ковре в гостиной.

– Здравствуй, крошка. Как поживает наша маленькая девочка?

– Га-а-а-а.

– Прекрасное приветствие! Скоро ты у меня будешь трещать, как сорока; Джилл, познакомься, это Сара. Она из Маунт-Корта. – Саре же она сказала: – Джилл живет со мной, чтобы помогать мне ухаживать за Сами. Она была у друзей, когда вы все нагрянули, чтобы мне помочь.

Сара неожиданно смутилась.

– Я думала, здесь живете только вы и Сами.

– Еще один человек в доме не помешает. – Пейдж положила Сами на руки девушки, прежде чем Сара успела сказать, что никогда раньше ей не приходилось держать на руках такого маленького ребенка. – Хочешь передохнуть, Джилл?

Джилл сразу же помчалась наверх звонить своим подругам. Пейдж взяла на руки котенка.

– И тебе привет, киска. Как поживает моя вторая дочка?

Китти замяукала.

Сара, которая несколько неуклюже обнимала Сами, воспользовалась этим, чтобы сказать:

– Не уверена, что я держу ребенка правильно. Может быть, вы лучше ее у меня заберете?

– Положи ее на бедро. Вот так. Правильно. Сара и Сами обменялись взглядами.

– Вы собираетесь ее удочерить?

– Нет. Я просто держу ее у себя. Пока не найдется нормальное семейство, которое захочет взять девочку.

– Как вы думаете, она об этом догадывается?

Продолжая гладить кошку, Пейдж подошла поближе к девочке.

– Я думаю, что она еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи. Пока что она ощущает только, сухо ей или мокро, полон ли у нее животик или в нем пусто, а главное – насколько ей спокойно и комфортно существовать. Она, естественно, может печалиться и радоваться, знает, что вокруг нее есть люди, которые о ней заботятся. Несомненно, она понимает, когда люди вокруг нее меняются. Она может отличить новые лица в своем окружении от привычных, но я сильно сомневаюсь, что она в состоянии дать себе отчет, что проехала столько километров и что ей, возможно, предстоит еще немало путешествовать, прежде чем она окончательно определится и устроится.

Сара продолжала смотреть на девочку.

– Ужасно, когда тебя передают от одного к другому.

– А ты откуда знаешь? – с готовностью спросила Пейдж, чувствуя, что девушке хочется поговорить на эту тему.

– Не могу сказать, чтобы я прошла через что-то подобное. Разве что самую малость. Мой папочка время от времени появлялся и забирал меня с собой на целый день. Не могу сказать, что мне это нравилось.

– Почему?

– Он всегда как-то странно себя при этом вел.

– Странно?

– Ну да. Словно чужой. Да и я его почти не знала. До сих пор не пойму, зачем он приезжал?

– Он хотел тебя видеть, ведь он любит тебя.

– Нет. Просто он считает, что раз я – его дочь, то он обязан испытывать ко мне родственные чувства. Я не уверена, что он приезжал ко мне потому, что ему это было действительно необходимо.

– Ты его недооцениваешь.

– Если его чувства ко мне шли от сердца, а не от ума, то почему же он не приезжал чаще?

– Может быть, он чувствовал себя не слишком удобно в компании с твоей мамой и ее новым мужем?

– Но ведь он – мой отец.

– Он мог подумать, что тебе хочется об этом забыть. Ведь даже фамилия у тебя была другой.

– Это была идея моей матери, а он даже не попытался возражать.

Пейдж пожалела, что она не слишком хорошо знает точку зрения самого Ноа по этому вопросу.

– А ты сама его хоть раз спрашивала, почему он не был против?

Сара наморщила носик и отрицательно покачала головой.

– А надо было спросить.

– Мы никогда не разговаривали на подобные темы.

– А зря. Особенно если это тебя так волновало…

– Я не утверждаю, что это так уж волновало меня, – быстро вставила Сара. – Мне, признаться, наплевать, отчего он поступает так или эдак. У него своя жизнь, у меня – своя.

– Но сейчас, как мне кажется, ваши жизни пересеклись.

– Не слишком тесно. Я не часто его вижу. Он меня избегает.

Пейдж отпустила котенка погулять и жестом пригласила Сару проследовать за ней на кухню.

– У меня сложилось впечатление, что он избегает тебя, поскольку вы договорились держать свои родственные отношения в секрете. – Она достала размороженного цыпленка и извлекла тушку из пакета.

– Идея действительно была, но она не сработала. Люди всегда обо всем узнают.

– Это он рассказал? – Пейдж такого и представить себе не могла. Ей казалось, что Ноа весьма бережно относится к Саре. Он даже не сказал ей, что Сара солгала насчет своего маленького брата, хотя легко мог разоблачить ее.

– Ребята обычно узнают про такие вещи. Они имеют обыкновение задавать вопросы. Они хотят знать, откуда ты приехала, кто твои родители и как ты проводишь день Благодарения.

– А-а-а. Так, значит, это ты им все рассказала?

– Если и рассказала, то совсем немного, – виновато проговорила Сара, – только самым близким друзьям. – Она мрачнела буквально на глазах. – Другие уже или узнали, или скоро узнают. Приближается суббота. Почти все разъезжаются по домам. Только я остаюсь. Им захочется узнать, почему.

– Ты всегда можешь сказать, что Калифорния слишком далеко, чтобы ехать туда на субботу – воскресенье, – предложила Пейдж. – С другой стороны, ты сама можешь захотеть, чтобы ребята узнали правду. Теперь они уже тебя достаточно узнали. Их мнение о тебе сформировалось. И, возможно, их мнение о твоем отце тогда изменится тоже.

Сара весьма скептически хмыкнула.

– А разве оно не стало уже изменяться? Неужели на него по-прежнему так же злятся, как в первые дни?

Сара неопределенно пожала плечами.

– Разве совместное восхождение в горы не помогло?

– Возможно, самую малость.

– Что ж, это уже кое-что. – Она достала из холодильника две бутылки. – Должна предупредить тебя, что из меня получился не самый лучший кулинар на свете. Обычно я жарю цыпленка на гриле на заднем дворе, но если ты хочешь, я могу приготовить его в горчичном или в томатном соусе. Ты какой предпочитаешь?

– Горчичный, – сказала Сара, а потом спросила: – А вы правду говорили тогда, что ни капельки в него не влюблены?

Пейдж сняла крышку с бутылки, где хранился горчичный соус.

– Я слишком мало его знаю. Как же я могу его любить? – Она стала обмазывать тушку цыпленка соусом.

– Как вы считаете, он привлекательный мужчина?

– Очень.

– Он умный?

– Весьма. Но должна тебе сказать, что это далеко не самое главное, что я ценю в мужчине. Когда я полюблю кого-нибудь, то только благодаря душевным качествам. – Она вынула спички. – Подумай над моими словами, я через минуту вернусь.

Пейдж вышла на задний двор, зажгла гриль и вернулась на кухню. Судя по всему, Сара действительно подумала над ее словами, только выводы сделала несколько другие.

– А вам бы хотелось в него влюбиться? – спросила она.

– В сущности, – произнесла Пейдж, доставая миску с готовым салатом и длинный французский батон из холодильника, – я не уверена, что мне хочется влюбиться в кого бы то ни было. По крайней мере, сейчас. Уж больно я занятая женщина.

Сара согласно кивнула. Потом она принесла Сами и передала ее на руки Пейдж.

– Что, тяжеленькая девочка? – спросила Пейдж.

– Да нет.

Вернулась Джилл. Она выглядела радостно возбужденной, но смотрела на Пейдж как-то неуверенно. Встретившись с ее вопрошающим взглядом, она сказала:

– Моя подруга Кэтти достала билеты на концерт группы «Колесо Хендерсона». Она сказала мне, что я могу рассчитывать на один из них, если вы меня отпустите на вечер. Это будет через неделю в городском кинотеатре.

Пейдж не могла спокойно думать о любом мероприятии, которое проходило в пресловутом кинотеатре, но знала, что концерт состоится, хочет она того или нет. Кроме того, она понимала, что Джилл было бы неплохо развеяться.

– Ты мне не понадобишься. Все устраивается просто прекрасно. Утром я работаю, а вечером собралась вместе с Сами навестить бабушку. Она просто обожает девочку, так что мы останемся у нее.

– Значит, я могу пойти? – сказала Джилл, и ее лицо озарилось такой радостью, которую редко видела Пейдж.

– Позвони Кэтти и скажи ей, что ты пойдешь, и поторопись, если не хочешь, чтобы она пообещала билет кому-нибудь другому. – Джилл умчалась.

Пейдж вдруг подумала, что концерт должен состояться в ту самую злополучную субботу, когда Сара в числе немногих будет вынуждена остаться в Маунт-Корте одна.

– А ты случайно не поклонница «Колеса Хендерсона»?

Сара издала несколько неопределенное восклицание.

– Так что же это должно означать? Да или нет?

– Честно говоря, не слишком большая.

– Смотри, а то я могу достать для тебя несколько билетов, если хочешь. Прости меня, Сара, но это ради доброго дела – для тебя и для тех, кто останется в Маунт-Корте.

Сара отрицательно замотала головой.

– Там соберутся местные, а они нас не очень-то жалуют.

– Кто, интересно знать, тебе об этом сказал?

– Да это каждый знает. Местные считают, что мы испорченные богатые юнцы. Деньги наши их привлекают, зато мы сами – ни чуточки.

Пейдж хотелось бы, чтобы Сара ошибалась, но плохое поведение – иногда даже дикое – юных пансионеров Маунт-Корта на улицах Таккера создало стойкий негативный стереотип у жителей города.

– Может быть, теперь, когда директором стал твой отец, мнение горожан изменится. Насколько я знаю, с начала года не случилось ничего из ряда вон выходящего. Его строгости начинают приносить плоды.

Она на некоторое время ушла из кухни, чтобы положить цыпленка на решетку гриля, а вернувшись, принялась заправлять салат маслом и майонезом. Когда она закончила, вернулась Джилл. Пейдж потянулась к Сами.

– Маленькую необходимо переодеть. Джилл, ты ведь знаешь, где находятся столовые приборы, поэтому почему бы тебе не накрыть на стол. Сара, цыпленок будет готов через несколько минут. Ты можешь принести его сюда.

Пейдж поиграла с Сами, одновременно меняя ей пеленки. Она заметила, что девочка самую капельку начала улыбаться. Это была еще не улыбка, а только намек на нее, но Пейдж уже предвкушала ее появление и поэтому старалась смеяться так часто, как только могла. Кроме того, ей нравилось, что руки девочки уже вполне привычно охватывали ее, когда Пейдж поднимала ребенка.

– Ах ты моя милая, – нежно говорила она, покачивая девочку все время, пока они спускались вниз по лестнице. Она усадила Сами на высокий стульчик, дала ей пюре из цыпленка, которое достала из очередной баночки с детским питанием, очистила и нарезала мелкими дольками банан. Потом присела, чтобы наконец поесть вместе с Сарой и Джилл. Она посмотрела на Сару.

– Я предупреждала тебя, что могут последовать вызовы в больницу.

Однако звонили не из службы информации больницы. Оказалось, звонит Ноа.

– Я тут несколько запаниковал, Пейдж. Мне нужна ваша помощь. Дело в том, что мы обыскали весь лагерь, но никак не можем найти Сару. Она не появлялась после тренировки.

– Она у меня, – быстро сказала Пейдж.

– У тебя? В самом деле?

– Она уехала из школьного городка вместе со мной. Сейчас мы обедаем.

– Слава Богу, – произнес он и перевел дух. – А то я уже начал думать черт знает что.

– Вам не следовало волноваться. Она отпущена до вечера.

– Ничего подобного.

Пейдж заметила, что на лице у Сары появилось виноватое выражение.

– Значит, она ушла без разрешения. Мне следовало догадаться. – Повернувшись к Саре, она сказала ей официальным голосом: – Он там с ума сходил. Они искали тебя повсюду.

Если Сара и была тронута этим обстоятельством, то она тщательно это скрывала. Пейдж даже захотелось слегка потрясти ее за плечи.

На другом конце провода Ноа продолжал говорить очень взволнованно:

– Девочки продолжают говорить о Дьявольских братьях. Они утверждают, что те обязательно похитят или совратят какую-нибудь студентку. Вопрос только во времени. Кто, черт возьми, такие эти самые Дьявольские братья?

– Не дьявольские. Их зовут братья Де Вилли. Это два тихих, умственно отсталых существа – вечные козлы отпущения в городе. На самом деле они совершенно безвредны.

– Ясно. Но девочки словно с ума посходили. Они требовали, чтобы я сопровождал их во время поисков. Кстати, боюсь, наш секрет – Сары и мой – уже раскрыт. Значит, она у вас. Слава Богу, – повторил он. Потом сказал: – Кстати, пусть Создатель поможет маленькой негодяйке. Если она полагает, что я не накажу ее, она сильно ошибается. Особенно сейчас, когда люди узнали о нашем родстве. Придется прибегнуть к решительным мерам. За свои проделки она уже сто раз заслужила домашний арест.

– Что он говорит? – прошептала Сара.

– Скоро ты узнаешь, – тоже шепотом ответила Пейдж, а в трубку сказала: – Но, может, она, по крайней мере, закончит обед?

– Я приеду за ней через полчаса.

– Лучше через час.

– Через пол. – Он тяжело вздохнул, это было слышно даже в трубку. – Слава Богу, что с ней ничего не случилось. Я уж было подумал, что, забрав Сару у матери, я тем самым обрек ее на непереносимые трудности, и она сбежала. – Он снова вздохнул, на этот раз спокойно. – Кстати, хоть это и не относится к делу, что вы там едите?

– Цыпленка, но для вас уже ничего не осталось. Приезжайте через час, и я угощу вас ржаными лепешками. – С этим словами она повесила трубку, чтобы не слышать его возражений.

– Ржаные лепешки? – спросила Джилл. – Но у нас нет никаких лепешек.

Пейдж перевела взгляд с одной девушки на другую.

– Тогда нам лучше достать вон из той коробки специи и сахар вон из тех и быстренько приготовить тесто.

Ноа любил ржаные лепешки. Ему не понравился дух враждебности, которым, казалось, был пронизан воздух в автомобиле, когда он вез Сару назад в Маунт-Корт. Разговоры с подростками вообще давались ему легко. Но беседа с Сарой опечалила его, потому что разговор не получался. Кроме того, он понимал, что Сара отчаянно нуждается в настоящем отце, как, впрочем, и он нуждался в дочери.

Но говорить о чувствах, критиковать и, возможно, в свою очередь подвергаться критике было делом рискованным для людей, которые не слишком хорошо знали друг друга. Через несколько минут, стараясь пробить стену молчания, которая возникла между ними, он не нашел ничего лучшего, как сказать:

– Я очень волновался.

– Прошу меня извинить, – последовал ответ, хотя тон, которым она произнесла извинения, совершенно не вязался со смыслом.

– Почему ты не отметилась у дежурного преподавателя?

– Я об этом не подумала.

Он хотел напомнить ей, что это – одно из главных правил общежития: покидая школьный городок, необходимо получить разрешение у дежурного. Если все будут приходить и уходить, когда им вздумается, никогда не поймешь, где находятся ученики. Родители доверили школе заботу о своих детях, и он, Ноа, персонально отвечает за каждого учащегося.

– Знаешь ли, – начал он, – когда я решил, что моя дочь будет учиться в школе, где я работаю директором, мне казалось, что я знаю все недостатки затеянного мною предприятия. Я тоже был когда-то в подобном положении. Я думал, насколько для тебя, должно быть, непросто такое положение. Но, оказывается, существовала еще одна сторона проблемы, о которой я не подумал: я сам. Обычно родители живут вдалеке от своих детей и не знают о тех маленьких трудностях, которые возникают в жизни закрытых учебных заведений, а если и узнают, то задним числом, когда они так или иначе разрешаются. Им не приходится так переживать и волноваться, как мне.

Сара продолжала хранить молчание, и он невольно подумал: а слышит ли она его вообще? Ноа посмотрел на нее вопросительно, и она сказала:

– Ты всегда можешь отослать меня домой, и тогда тебе не придется узнавать о так называемых маленьких трудностях.

– Я не хочу отсылать тебя домой. Я хочу, чтобы ты была здесь.

– А может быть, мне совсем не хочется здесь быть.

– Это правда?

Она снова промолчала.

– Сара, я тебя спрашиваю…

– Я не знаю, – пробурчала она себе под нос.

– Ты что, так скучаешь по Калифорнии?

– Может, и скучаю.

– Ждешь – не дождешься, когда поедешь домой на день Благодарения?

Она ничего не ответила, и Ноа пристально взглянул на нее.

– Ты же разговариваешь с матерью каждую неделю, ведь правда?

– Угу.

– У нее все нормально, надеюсь?

– Просто великолепно.

Правда состояла в том, что Ноа несколько дней назад разговаривал по телефону с разъяренной бывшей женой, которая спрашивала, почему Сара ей не звонит, и почему телефон в общежитии все время занят, так что она не может дозвониться в Маунт-Корт. По словам Лив, она не разговаривала с дочерью уже в течение трех недель.

Выслушав версию Сары, Ноа склонялся к тому, что Лив больше заслуживает доверия. Но Саре он сказать этого, конечно, не мог. Он изо всех сил старался ей верить, надеясь, что она, в свою очередь, отплатит ему тем же.

К сожалению, пока этого нельзя было сказать; Ноа стал понемногу терять терпение.

Он очень надеялся на предстоящие маленькие каникулы. Они продлятся только пять дней – от четверга до понедельника, но это будет первый раз, когда Сара окажется полностью только с ним. Эти пять дней станут самым длительным периодом времени, который они проведут вместе. Поездка к его родителям по этой причине откладывалась – его собственный родительский долг получал высший приоритет.

Подобная перспектива могла бы настроить его на лирический лад, если бы он не был так возбужден. Он хотел, чтобы девочка наконец прониклась к нему родственными чувствами, и планировал обед в хорошем ресторане, а также поездку в Бостон, где хотел поводить Сару по магазинам. Он пойдет с ней даже в кино, если она, конечно, согласится. Он был согласен на любую роль во время каникул. Кроме того, у него была еще одна задумка: он собирался вовлечь Сару в переустройство и отделку своего директорского домика, чтобы она ощутила, что дом принадлежит не только ему, но и ей.

Он надеялся взять ее с собой в путешествие на каноэ по реке к северу от Таккера. Гребля на каноэ расслабляет и настраивает на лирический лад, особенно когда идешь по реке в каноэ-двойке. Здесь требуются скоординированные усилия обоих, которые рождают дух сотрудничества и дружбы и создают атмосферу, где может зародиться начало настоящих тесных отношений. На это, по крайней мере, надеялся Ноа. Он знал, что будет наталкиваться на сопротивление, но намеревался преодолеть все. Если конец недели, на который он делал столь большую ставку, окажется неудачным, значит, думал Ноа, выяснится, что он недостаточно старался.