Над бездной

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пейдж решила назначить похороны на пятницу, через два дня после обнаружения тела Мары. Двух дней вполне достаточно, чтобы О'Нейлы добрались до Таккера, а она, Пейдж, окончательно смирилась со смертью Мары. Но последнее ей никак не удавалось. И не только потому, что Пейдж чувствовала себя как бы виноватой в том, что организовывала похороны, как будто спешила предать тело Мары земле, но и потому, что никак не могла отделаться от мысли, что женщина, которую она знала как борца, лишила себя жизни.

Пейдж не могла также отделаться от мысли, что смерть Мары, вернее, ее самоубийство, явилась следствием необдуманного, импульсивного поступка. Побег Тани Джон оказался всего лишь последним звеном в цепи разочарований, от которых Мара, по мнению Пейдж, постоянно страдала. В какой-то момент слабости бремя этих разочарований превысило допустимый предел, и это стало для нее роковым. Чувства взяли верх над разумом.

Пейдж была не в состоянии представить себе ту ужасную боль, которую Маре пришлось испытать, если, разумеется, ее догадки были правильными. Единственное, в чем Пейдж была уверена, так это в том, что трагедию можно было предотвратить. В том, правда, случае, если бы она, Пейдж, проявила больше понимания и чуткости по отношению к любимой подруге. Ей следовало быть более проницательной.

Ее сомнения, по-видимому, разделяли все взрослые, проходившие через офис. Им всем хотелось знать одно – видел ли кто-нибудь, как умерла Мара, и, хотя Пейдж понимала причину их невысказанных вопросов – их угнетало беспокойство за физическое и умственное здоровье их детей, друзей и близких – она все больше и больше тонула в безбрежном море собственной вины.

Ей не стало легче и тогда, когда она ознакомилась с отчетом судебного коронера.

– У нее в крови обнаружена большая доза валиума, – машинально повторила Пейдж, пораженная этим известием.

– Валиума? – вслед за ней точно так же машинально повторила Энджи.

– Она превысила дозу? – спросил Питер.

Пейдж думала о том же самом, но в отчете коронера об этом не было ни слова.

– Тут сказано, что она умерла от отравления окисью углерода, но в крови обнаружена доза валиума, достаточная для того, чтобы затуманить сознание.

– Это означает, – моментально подхватила Энджи, привыкшая смотреть прямо в корень всякой проблеме, – что мы никогда не узнаем, случайно ли она покинула этот мир или сознательно находилась в автомобиле, пока не потеряла сознание.

Пейдж была озадачена.

– Я даже не знала, что она принимает транквилизаторы, а ведь считалась ее ближайшей подругой.

– Никто из нас не знал, что она их принимает, – возразила Энджи. – Ведь она выступала против абсолютно всех наркотических средств. Из нас четверых она прописывала их меньше, чем кто-либо другой. Даже вспомнить страшно, сколько раз мы спорили по этому поводу здесь, в этой же комнате.

С момента образования их ассоциации, а тому минуло уже лет десять, офис Пейдж превратился в место их еженедельных сборищ, на которых они обсуждали проблемы новых или сложных пациентов, изменения в области медицины и проблемы в их офисе. Ее офис ничем не отличался от трех других: такая же мебель из светлого дуба, розоватого цвета обои и отделка стен под потолком, но Пейдж была человеком, объединяющим группу, их ядром. Все остальные как-то просто и естественно вошли в ее орбиту и стали приходить именно к ней, словно это разумелось само собой.

Она и в самом деле ощущала себя тогда чем-то вроде ядра. Валиум. Она все еще не могла поверить, что Мара принимала этот препарат.

– Люди принимают валиум, когда они находятся в чрезвычайно нервозном состоянии или сильно опечалены чем-то. Я не знала, что Мара нуждалась в этом лекарстве. Она всегда воспринимала происходящее со страстью, но относиться к жизни со страстью еще не означает быть психом или неврастеником. Когда я видела ее в последний раз, она на всех парах неслась в лабораторию, чтобы выяснить, что же там приключилось с анализами, и устроить сотрудникам разнос. А все из-за этого мальчика по фамилии Фиске. – Пейдж старалась припомнить все подробности инцидента, но сейчас они уже казались не столь важными. – Я могла ее остановить. Я могла поговорить с ней, возможно, успокоила бы ее, но я даже не попыталась. А ведь видела, как она устала. – Пейдж взглянула на своих коллег. – Вполне возможно, виновником ее смерти оказался все-таки валиум. Она слишком много работала и мало спала. А тогда мне ничего не хотелось ей говорить, чтобы, как мне казалось, не усугублять ее состояния ненужным сочувствием. Я поступила, как трус, правда?

– Это было рано утром. Возможно, тогда с ней было все в порядке, – подытожила Энджи.

– А потом в течение всего нескольких часов она дошла до грани, так, что ли? – Пейдж покачала головой. – Если она глотала таблетки, значит, у нее в последнее время далеко не все шло гладко. Ну почему я не заметила этого? Где были мои глаза?

– Они были направлены на твоих пациентов, – вставил Питер, – то есть там, где им и следовало быть.

– Но она нуждалась в помощи.

– Мара в ней всегда нуждалась, – возразил он. – Она всегда сходила с ума по тому или иному поводу. В конце концов, тебя же не приставили к ней в сторожа.

– Я была ее подругой, ее близким другом, как впрочем, и ты. – Пейдж снова мысленно вернулась к тем временам когда Питер с Марой были близки. Они тогда не только ходили вместе на лыжах, но и одновременно увлекались фотографией. – А разве ты не задаешь себе подобных вопросов? – Впрочем, если даже и так, он выглядел на удивление спокойным. – Ты сказал, что видел ее в тот же день ближе к вечеру и заметил, что она была чем-то озабочена. Она тогда тоже выглядела усталой?

– Она выглядела плохо – что верно, то верно. Я ей сказал об этом.

– Питер…

– У нас с ней были особые отношения, а она и в самом деле выглядела чертовски плохо. Казалось, она даже не потрудилась нанести на лицо какую-либо косметику. Но то, что я ей сказал, нисколько ее не задело. Повторяю, она находилась мыслями где-то совсем в другом месте. И я представить себе не мог где.

– А ты спросил? – вставила ему шпильку Энджи. Питер перешел к обороне.

– Это было не мое дело. К тому же она торопилась. А вот когда ты видела ее в последний раз?

– В полдень. – Энджи повернулась лицом к Пейдж. – Я остановила ее в коридоре, чтобы расспросить о случае с Барнсом. Она вступила в спор со страховой компанией, и те давали ей жару. Какой она была в тот момент? Усталой – да, но не могу сказать с уверенностью, что расстроенной или рассеянной. Она прекрасно отдавала себе отчет, о чем я ее спрашиваю, и ее ответ прозвучал вполне осознанно. Очень хорошо она мне ответила. В ее словах, как всегда, чувствовался даже пафос, но прежней энергии в них не было. У меня сложилось такое ощущение, будто у нее кончалось топливо.

– Чудесная аналогия, Энджи, ты не находишь? – сказал Питер.

Пейдж представила себе гараж Мары, подавила неприятное чувство тошноты, появившееся сразу вслед за этим, и постаралась сосредоточиться на событиях. Она очень хотела восстановить последний день, прожитый Марой на этом свете: возможно, это дало бы ключ к пониманию происшедшего.

– Ладно. Все мы видели ее, только в разное время. Когда я видела ее утром, она показалась мне несколько заведенной, когда ее видела Энджи в полдень, она выглядела усталой, когда же ее увидел во второй половине дня Питер, она казалась рассеянной и чем-то расстроенной. – Пейдж сделала паузу. – Кто-нибудь из вас почувствовал, что она находится в состоянии депрессии?

– Только не я, – сказал Питер. Энджи буквально ухватилась за его ответ.

– Нет, никакой депрессии, я уверена, что она была просто усталой. – Она печально посмотрела на Пейдж. – Когда она повернулась и пошла к себе в офис, я не препятствовала этому. У меня находились пациенты, которые требовали моего внимания. Днем у нас всегда битком набито.

Все-таки Энджи слишком рациональна. Как, впрочем, и все они. Своими заботами и текущими делами они прикрывают недостаток проницательности и доброты. До сих пор им все сходило с рук. Если смерть Мары произошла случайно, они и сейчас окажутся вроде бы ни при чем. Но если нет, тогда им всем предстоит крепко задуматься.

Самое же печальное то, что им почти наверняка не узнать правды.

Пока Питер и Энджи вяло пререкались в офисе и растравляли свои раны, Пейдж разрабатывала детали предстоящих похорон. Она уделяла пристальное внимание каждой мелочи, стараясь сделать все так, как сама Мара захотела бы, если бы могла выражать свои согласие или несогласие. Это уже лежало за пределами уважения и любви. Все усилия, которые она предпринимала, служили для Пейдж своеобразным извинением перед усопшей за все то, что она могла бы сделать для нее при жизни, но не сделала.

Она договорилась со священником и переговорила с местной певческой капеллой. Она выбрала для похорон простой гроб. Она же написала выразительную надгробную речь в память об усопшей.

Кроме того, она выбрала одежду, в которой похоронят Мару. Для этого ей пришлось перебрать весь гардероб подруги, что оказалось куда более сложным и болезненным делом, чем она думала. Находясь в доме Мары, она чувствовала ее присутствие в каждом предмете, каждой вещи, что заставляло ее вновь усомниться в ее смерти. Дом Мары был продолжением ее самой. Пейдж поймала себя на том, что ищет разгадку ее смерти, может быть, прощальную записку, написанную впопыхах и забытую в шкафу. А может быть, это была даже не прощальная записка, а крик о помощи, оставленный Марой в виде нескладных строк, написанных на клочке бумаги и пришпиленных к кухонной стене или начертанных губной помадой на зеркале в ванной. Однако единственное, что могло так или иначе поведать о душевном состоянии доктора О'Нейл, оказался валиум, обнаруженный Пейдж в домашней аптечке. И еще – в доме царил страшный беспорядок. Если бы Пейдж относилась к параноидальному типу личности, то она бы, возможно, заподозрила, что дом Мары подвергся ограблению или обыску. Впрочем, при всех сильных чертах характера Мары, хорошей домохозяйкой она не была никогда. Пейдж перед уходом слегка прибралась на тот случай, если бы О'Нейлы захотели взглянуть на жилище Мары. Пейдж очень на это надеялась.

О'Нейлы приехали в четверг. Пейдж встречалась с ними только один раз, в доме О'Нейлов в Юджине. Тогда они с Марой совершали путешествие и в самом конце его оказались недалеко от городка. Их путь пролегал настолько близко от Юджина, что Маре было нелегко придумать предлог, чтобы миновать свое родовое гнездо и не заехать туда, хотя она очень старалась. У нее не слишком приятное семейство, сказала она тогда. Не слишком приятное и патриархальное. Семья большая, и все страдают одной общей болезнью – ксенофобией.

Пейдж, правда, не согласилась тогда с Марой, познакомившись с О'Нейлами поближе, по правде сказать, она вообще смотрела на мир по-иному. Будучи единственным ребенком в семье, она всегда любила большие, основательные семьи, и перспектива иметь шесть братьев с женами и кучей племянников и племянниц весьма ее прельщала. По сравнению с ее маленькой семьей, нигде долго не задерживавшейся и переезжавшей с места на место, О'Нейлы показались ей людьми с традициями и корнями, что для Пейдж казалось в те времена чрезвычайно важным. Тогда Пейдж решила, что родственники Мары были просто старомодные религиозные люди и к тому же великие труженики, которые вели другой образ жизни и не могли понимать ее.

А ведь они были по-своему правы, когда Мара, находясь еще в самом нежном возрасте, стала проявлять неустанное любопытство к миру и жалость к слабым, а чуть позже интерес к политике и борьбе за социальные права. Ничего удивительного, что О'Нейлы отказались платить за учебу Мары в колледже, и тогда она заняла деньги и оплачивала все до последнего цента, в том числе и за обучение в медицинском институте.

Разумеется, Мара поступила правильно. О'Нейлы так и не поняли, почему она поселилась в Вермонте. Даже сейчас, разглядывая окрестности из окна автомобиля Пейдж, на котором их везли из аэропорта, они выглядели напряженными, словно приехали в чужую страну, население которой настроено враждебно по отношению к ним.

На похороны приехало только пять членов семьи – родители Мары и три ее брата. Пейдж объяснила это тем, что у О'Нейлов не было достаточно средств, и надеялась, что Мара тоже так бы это поняла.

Они прибыли на гражданскую панихиду в полном молчании и не обронили ни слова, так же как и на пути от аэропорта. Пейдж провела их внутрь здания, где происходило прощание с телом усопшей, и оставила их одних. Выйдя на ступени, она попыталась вспомнить, когда Мара в последний раз упоминала в разговоре с ней о своей семье, но так и не смогла. Это был печальный факт. По правде говоря, Пейдж и своих родителей видела не слишком часто, зато регулярно встречалась с бабушкой, которая жила в Вест-Винтере в сорока милях от Таккера. Нонни была порывиста и независима. Когда Пейдж была маленькой, бабушка олицетворяла для нее и мать, и отца, да и теперь была той самой семьей, которой Пейдж вполне хватало. Она обожала бабушку.

– Она хорошо выглядит, – послышался напряженный голос отца Мары. Высокий, грузный мужчина, он стоял, засунув руки в карманы тесных брюк воскресного костюма, глядя на улицу суровым взглядом серо-стальных глаз. – Тот, кто занимался ею, сделал свое дело пристойно.

– Она всегда была хорошенькой, – попыталась защитить подругу Пейдж. – Может быть, бледной иногда, но хорошенькой. – Желая сказать о покойной еще что-нибудь доброе, она продолжала говорить с некоторой долей настойчивости в голосе. – Она была счастлива, мистер О'Нейл. Она жила здесь полноценной жизнью.

– Тогда с какой стати она убила себя?

– До сих пор нет уверенности, что она совершила самоубийство. Вполне вероятно, что ее смерть наступила вследствие несчастного случая.

– Не вижу особой разницы, – проворчал тот. Он смотрел прямо перед собой. – Дело вообще не в этом. Мы потеряли свою дочь уже много лет назад. Этого печального события не случилось бы, если бы она поступала так, как мы ей советовали. Если бы она не уехала из дому, она осталась бы в живых.

– Но тогда она никогда бы не стала врачом, – заявила Пейдж. Чем больше она осознавала, что отец Мары страдает, тем меньше ей хотелось оставлять его замечания без ответа. – Она была прекрасным педиатром, любила детей, и они любили ее. Она боролась за них. Она боролась за их родителей. Все они завтра будут здесь, и вы убедитесь сами.

Он взглянул ей в глаза впервые за весь день.

– А вы та самая подруга, которая сманила ее в медицинский институт.

– Нет, что вы. Она решила это давно, еще до того, как познакомилась со мной.

– Но это благодаря вам она оказалась здесь?

– Она решила этот вопрос самостоятельно. Я ей только рассказала о предоставившихся возможностях.

Он что-то буркнул себе под нос и снова принялся обозревать улицу. Через некоторое время он произнес:

– Вы с ней похожи, как мне кажется. Может, оттого она вас и любила. Такие же темные волосы, похожая фигура – вас можно принять за сестер. Вы замужем?

– Нет.

– И никогда не были?

– И никогда не была.

– У вас есть дети?

– Нет.

– В таком случае вы лишены в жизни того же самого, что и она. Она хотела создать семью с парнем по имени Даниэль, но ему не нужна была жена, которая большую часть дня проводит вне дома. Да и какой мужчина примирится с этим? К тому же выяснилось, что она не может иметь детей, а какой толк от такой женщины?

Пейдж постепенно начинала понимать, почему Мара в свое время решила покинуть Юджин.

– Мару нельзя винить за проблемы Даниэля. Он пристрастился к наркотикам задолго до того, как он познакомился с ней. Она полагала, что сможет помочь ему, но не сумела. То же самое можно сказать о ее бесплодии. Это неверно. Если бы у них с Даниэлем было больше времени, то…

– В данном случае время здесь ни при чем, дело в аборте, который она сделала.

– Аборт? – Пейдж не имела представления ни о каком аборте.

– Она вам не говорила? Я хорошо понимаю почему. Далеко не каждая девушка беременеет в шестнадцать лет, а затем убегает, чтобы избавиться от ребенка, даже не посоветовавшись с родителями. То, что она совершила, называется убийством. И ее наказанием стало бесплодие.

О'Нейл с шумом втянул в себя воздух.

– Самое печальное то, что, если бы у нее были дети, ничего подобного с ней не случилось бы. Если бы она осталась дома, вышла замуж и народила детей, то и сейчас преспокойненько жила бы на свете и нам не пришлось бы тратить половину сбережений, чтобы долететь самолетом на ее похороны.

В тот момент Пейдж пожалела, что они приехали. Лучше бы ей совсем не разговаривать с Томасом О'Нейлом. Больше всего она жалела, что узнала об аборте. Не то чтобы она осуждала Мару за это – она могла легко представить себе, какое чувство страха испытывала шестнадцатилетняя девочка тогда в доме у религиозных родителей, – но уж лучше бы Мара сама рассказала ей об этом.

Пейдж подумала, что за все те годы, в течение которых она считалась лучшей подругой Мары, во всех разговорах, которые они вели о ее замужестве, бесплодии и о приемных детях – о девочке, которую та удочерила, и о будущем приемном ребенке, который должен был вот-вот прибыть, Мара ни разу не упомянула об аборте. Она ни разу не обмолвилась об аборте во время многих, очень многих споров и дискуссий, которые их врачебная группа проводила по поводу беременности у девочек-подростков, которых они опекали.

Пейдж испытывала глубокую печаль при мысли о том, как мало она знала о человеке, которого называла самой близкой подругой.

Утро пятницы выдалось теплое и облачное, и в воздухе чувствовалась гнетущая тяжесть, словно он был наполнен секретами Мары. Пейдж нашла наконец некоторое успокоение в том, что в церкви было очень много людей. Это было доказательством того, скольким людям помогла Мара за свою жизнь, борясь за их здоровье, и каким уважением пользовалась среди них. Пейдж чувствовала, что Мара отомщена и оправдана в глазах ее родителей, которые не признавали за ней ее заслуг.

Но этот короткий победоносный порыв прошел довольно быстро, растворившись в море скорби, как растворилась Мара в черной яме могилы на кладбище у подножия холма, откуда открывался вид на город. Прежде чем Пейдж успела перевести дух и опомниться, кладбище осталось позади, прошли поминки в гостинице Таккера, а О'Нейлов из Юджина, штат Орегон, отвезли в аэропорт.

Пейдж вернулась в дом Мары – викторианское строение с высокими потолками, витой лестницей и с балконом, опоясывавшим здание по периметру. Пейдж бродила из комнаты в комнату, вспоминая о том, как Маре нравилось, когда горел узкий камин в гостиной, как она любила выставлять рождественскую елку в высоком окне этой комнаты, а летними вечерами обожала пить лимонад, сидя на балконе. О'Нейлы предложили Пейдж продать дом, а деньги истратить на благотворительные нужды, чем Пейдж и собиралась заняться, но не сразу. Она была не в состоянии вычеркнуть Мару из своей жизни за каких-нибудь несколько дней. Ей было необходимо время, чтобы преодолеть скорбь, чтобы приучить себя к мысли, что Мары больше нет. Ей было необходимо время, чтобы сказать усопшей подруге последнее «прощай».

Ей также понадобится время, чтобы найти покупателя, который полюбит дом так, как его любила Мара. Это тоже ее долг перед подругой.

Она вышла из кухни через дверь в виде арки и прикрыла ее за собой, а потом прошла на балкон – ту его часть, которая выходила на задний двор. Она смотрела, как птицы перелетали с дерева на дерево, с ветки на ветку. Перед Пейдж красовались пять кормушек для птиц, остальных просто не было видно. Она решила, что Мара спрятала их среди ветвей. Больше всего Мара любила сидеть здесь с очередным любимчиком из числа маленьких пациентов и рассказывать ему на ухо о привычках и особенностях птиц, пролетавших мимо или садившихся поклевать корм.

Я буду кормить их вместо тебя, пообещала Пейдж. Уж я постараюсь найти такого покупателя, который тоже станет кормить птиц. Они не будут брошены. Это меньшее из того, что я могу сделать.

Мара наверняка взяла бы котенка у Пейдж – без всякого сомнения. Она любила бездомных животных, а также всех маленьких и слабых. А Пейдж? Нет, Пейдж не могла себе позволить подобной роскоши. Она тоже любила животных, но только не в своем доме. Она была помешана на порядке, постоянстве и предсказуемости. Любые изменения выводили ее из себя.

Выйдя из дому, она отправилась во двор. Птицы улетели. Пейдж постояла, не шевелясь и сдерживая дыхание, но они не вернулись. Она осталась в полном одиночестве. «Мне будет не хватать тебя, Мара», – подумала она и побрела назад к дому, чувствуя себя опустошенной и постаревшей. Дом тоже показался ей опустевшим и старым сейчас. «Прежде всего, его необходимо было заново покрасить. И сделать это придется мне. В дверь необходимо вставить новое стекло. Это не так уж сложно. Ставни на окне одной из спален нуждались в замене – тоже не труд. И в спальне на втором этаже придется поработать – о Господи…»

Раздался звонок в дверь, далекий, но отчетливый. Благодарная за то, что ее оторвали от грустных дум, Пейдж поспешила в дом. Должно быть, кто-то из знакомых увидел ее машину у подъезда и решил зайти, а может быть, это кто-нибудь из тех горожан, кто не был на похоронах и захотел выразить ей свои соболезнования.

Через волнистую стеклянную поверхность входной двери проглядывал силуэт пришельца – по-видимому, человек за дверью был небольшого роста и плотного телосложения. Она открыла дверь и увидела, что это был не один человек, а сразу двое – женщина и ребенок. Не местные – Пейдж никогда не видела их раньше.

– Чем могу быть полезна? – осведомилась она.

– Я ищу Мару О'Нейл, – нервно произнесла женщина. – Пыталась ей дозвониться, но не смогла. Вы ее подруга?

Пейдж кивнула.

– Сегодня мы должны были встретиться с ней в Бостоне, – торопливо добавила женщина, – но, скорее всего, разминулись. Когда мы ехали по шоссе, я время от времени останавливалась и звонила ей, но никто не отвечал.

– Никто и не мог вам ответить, – сказала Пейдж, внимательно рассматривая незнакомку. Женщина была среднего возраста, на вид ей было лет сорок, и она явно не могла быть родной матерью смуглокожего ребенка с огромными сияющими глазами, каких Пейдж никогда еще в жизни не видела. «Скорее всего, – решила про себя Пейдж, – и девочка, и женщина имеют какое-то отношение к организации, занимающейся вопросами усыновлений детей, с которой Мара в последнее время поддерживала связь».

– Скажите, Мара дома? – спросила женщина. Пейдж проглотила клубок, стоявший в горле.

– Нет.

– О Господи! А вы, случайно, не знаете, где она сейчас и когда вернется? Все это очень неприятно – ведь мы договорились обо всем заранее. Она проявляла большую заинтересованность в скорейшем завершении дела.

Ребенок внимательно смотрел на Пейдж, и она почувствовала, что не может оторвать глаз от девочки. Она такая крошечная. На вид ей можно было дать не больше годика, но, судя по выражению ее глаз, она была старше.

Пейдж вспомнила, где она уже видела эти чудесные глаза. На фотографии, которую ей показывала Мара. У Пейдж сильно забилось сердце, и она непроизвольно коснулась рукой щечки девочки.

– Как вы познакомились с Марой? – спросила она женщину.

– Я из агентства, которое занимается вопросами усыновления детей. Кроме того, я также встречаю в аэропорту детей, приезжающих из-за границы. Эта малютка прилетела из Индии, из маленького городка неподалеку от Калькутты. В Бомбее сотрудники нашего агентства посадили ее в самолет. – Она в пути уже не менее трех суток. – Мара, должно быть, перепутала время ее приезда или дату. Офис Мары уже закрылся? Вдруг она именно сейчас пытается дозвониться до нашего агентства?

– Самира, – выдохнула Пейдж. – Ребенок Мары. Но мне казалось, что ребенок должен прибыть через несколько недель! – Пейдж повернулась в девочке.

– Мы обычно советуем нашим клиентам никому не говорить о дате приезда ребенка. Политическая нестабильность в мире может вызвать задержки с прибытием детей сюда.

Пейдж подумала о спальне на втором этаже, стены которой были окрашены в веселый желтый цвет и украшены изображением больших голубых звезд, видных со двора через окно спальни. Глаза Пейдж наполнились слезами, она взяла девочку на руки и принялась ее баюкать.

– Сами, Сами…

Ребенок не издал ни звука. Тихо плакала одна лишь Пейдж, скорбившая о несостоявшемся материнстве Мары и о том счастье, которое могло бы быть у ее подруги. Приезд ребенка делал ее смерть еще более загадочной. Зная, что через три дня к ней приедет приемная дочь, она вряд ли пошла на самоубийство.

Продолжая укачивать ребенка, Пейдж вытерла мокрые глаза. Через минуту ей удалось взять себя в руки. Глядя в глаза женщины, она произнесла:

– Мара умерла в среду. Сегодня утром ее похоронили.

– Умерла? – спросила пораженная женщина.

– Да. Ужасный случай.

– Умерла?! О Боже… – Женщина помолчала минуту. – Бедняжка Мара. Она так долго ждала этого ребенка. И еще… Самира… она собиралась сюда Бог знает откуда…

– Ничего страшного, – сказала Пейдж со странным спокойствием. – Я возьму девочку себе. – Это было именно то, что она должна была сделать, чтобы отчасти компенсировать все, несделанное ею ранее. – Меня зовут Пейдж Пфейффер. Я тоже педиатр и была лучшей подругой Мары. Мы работали вместе, и у нас общая практика. Если вы покопаетесь у себя в архиве, то найдете мою фамилию в досье Мары. Я записана там как человек, к которому можно обратиться при чрезвычайных обстоятельствах. Именно это вы сейчас и сделали. – Пейдж посмотрела на ребенка. Тоненькие ножки девочки покоились на ее бедрах, а крохотные пальчики крепко уцепились за свитер. Ее головка лежала у Пейдж на груди. Глаза девочки были широко раскрыты, и в них можно было прочитать испуг. Она была легкой как перышко, и от нее исходило нежное тепло, свойственное только маленьким детям.

Я позабочусь о ней вместо тебя, Мара. Я вполне способна на это.

– Боюсь, что все далеко не так просто, – быстро проговорила женщина.

– Почему же, интересно знать?

– Потому что мы руководствуемся в нашей деятельности определенными правилами. – Женщина говорила и говорила. Чувствовалось, что она волнуется. – Получить разрешение на усыновление или удочерение ребенка из-за границы довольно сложно. Мара преодолела все трудности, но и то ей потребовалось ждать полгода, чтобы получить подтверждение. В течение этого времени Самира находится под юрисдикцией агентства, и я никоим образом не могу оставить ее здесь.

– Но куда же вы ее повезете теперь?

– Пока не знаю. Ничего подобного у нас еще не было. Придется мне отвезти ее к себе домой и уже потом думать, как быть дальше.

– Но вы же не отправите ее обратно в Индию?

– Разумеется, нет. Нам просто придется подыскать новое семейство, которое согласится удочерить девочку.

– А тем временем вам придется отдать девочку кому-нибудь на воспитание. И я не понимаю, почему таким воспитателем не могла бы стать я?

– Потому что у вас нет на это официального разрешения.

– Но я педиатр. Я люблю детей и знаю, что и как с ними делать. У меня в городе прекрасная репутация, и, если вам недостаточно моего слова, вы можете спросить любого в городе.

– К сожалению, для всего этого потребуется время. – Женщина потянулась за девочкой, но Пейдж не собиралась так легко сдаваться.

– Я хочу, чтобы ребенок остался со мной, – решительно сказала она, – и уже одно это дает мне определенные права. Я хочу забрать ее к себе немедленно и заботиться о ней до тех пор, пока вы не подыщете для ребенка что-нибудь подходящее, но вы не найдете для девочки лучшего дома, чем мой. Это я могу вам пообещать. – Ох, до чего была бы рада Мара, если б узнала. – Должны же быть какие-нибудь пути, которые позволили бы мне временно оставить у себя ребенка?

Женщина озадаченно огляделась по сторонам.

– Есть, конечно. Должны быть. Если председатель агентства даст согласие, мы могли бы довольно быстро оформить временную опеку и договориться о проживании девочки в вашем доме.

– Ну так добейтесь этого. – Импульсивность поступков была свойственна Маре, и Пейдж решила пойти по ее стопам. Кажется, у нее неплохо получилось.

– Как, прямо сейчас?

– Да, сейчас, если это необходимо, чтобы ребенок остался у меня уже сегодня. Ребенок нуждается в любви. Я могу ей дать все необходимое. Я могу создать для нее спокойную, стабильную обстановку. Послушайте, в моих словах есть логика!

Женщина из агентства по вопросам усыновления детей не могла с этим не согласиться. Поговорив по телефону и получив предварительное согласие из агентства, она буквально забросала Пейдж вопросами. Они прежде всего касались биографии Пейдж. Женщина из агентства сообщила ей, что это только начало. Отвечая на вопросы представительницы агентства, Пейдж одновременно ходила вверх и вниз по лестнице, не отпуская ребенка, и переносила припасы для нее из детской в свой автомобиль. Она успокоилась только тогда, когда багажник и салон автомобиля были загружены, что называется, под завязку.

Женщина из агентства, следовавшая за ней буквально по пятам, выглядела утомленной до крайности. Выписав для Пейдж несколько телефонных номеров и заручившись ее обещанием непременно связаться с ней на следующий день, она уехала.

Пейдж повернула к себе девочку таким образом, чтобы видеть ее лицо. Большие карие глаза девочки встретились с ее взглядом.

– Все молчишь, детка? Может, ты хочешь есть или в туалет? – Девочка продолжала смотреть на нее во все глаза, так и не проронив ни слова. – Ну что, будем ужинать? – Ребенок даже не мигнул. – А может, примем ванную? – Пейдж знала, что девочка не понимает по-английски, но все-таки надеялась, что хотя бы звук ее голоса, доброжелательный и мягкий, вызовет у девочки ответную реакцию и та издаст в ответ хотя бы самый тихий звук. – Ну что? – Пейдж сделала паузу, но девочка продолжала упорно молчать. – Что ж, – вздохнула Пейдж, – что касается меня, то я с удовольствием поем и выкупаюсь. Так что поехали домой.

Пейдж подогнала к дверям машину и уже собиралась было отворить дверцу, когда вид опустевшего дома Мары в очередной раз заставил ее помедлить. Недолго владела Мара им. Первые три года, проведенных ею в Таккере, ей приходилось выплачивать долг, взятый ею на учебу. Еще два года ушли на то, чтобы накопить денег для выплаты первого взноса за дом. Нельзя сказать, что строение выглядело очень презентабельным, но покупка его была настоящим триумфом.

И вот теперь дом стоял пустой, а его владелица была зарыта на кладбище у подножия холма, откуда открывался вид на их городок. Пейдж почувствовала, что ее знобит. Мара была неотъемлемой частью ее жизни на протяжении двадцати лет, и вот теперь ее не стало.

Пейдж закрыла глаза. Она крепко прижала к себе худенькое тельце девочки. Ребенок был теплый и живой, только слишком тихий, и в этом было утешение, но лишь до тех пор, пока она переставала думать о прошлом и смотрела в будущее. Она медленно открыла глаза и вновь внимательно посмотрела на девочку. В этот момент, когда дом Мары был уже заперт, уехала представительница агентства, а на руках у нее остался ребенок Мары, смысл совершенного ею поступка наконец дошел до ее сознания в полной мере. И как ни печален был этот день, грусти в эту минуту она не испытывала. Чувство, которое овладело ею, был неподдельный и всепроникающий страх.