Нарушенная клятва

Глава 1

— Она должна убраться из нашего дома, и немедленно!

— Но ты не можешь вот так запросто взять и выгнать ее, Джесси-Энн. Она имеет право оставаться здесь до похорон, и потом наверняка она будет упомянута в завещании. Что вполне естественно.

— «Вполне естественно»! И это говоришь ты?!

— Да, вполне естественно, ведь последние годы она была отцу настоящей женой.

— Она была тварью, все эти годы лишавшей нас того, что принадлежит нам по праву рождения!

— Т…ты, ты в…выражаешься, как пишут в дешевых журналах, Джесси-Энн.

Миссис Джесси-Энн Картрайт, в прошлом Джесси-Энн Сопвит, круто обернулась к своему девятнадцатилетнему брату:

— Не смей говорить со мной в таком тоне, Джон! Я никому не позволю говорить со мной так!

Пока юноша силился произнести что-то в ответ, его старший брат тяжело опустился в кресло и сжал руками виски.

— Господи, поскорее бы это все кончилось! И умоляю, Джесси-Энн, перестань беситься и вопить, как уличная торговка.

Услышав это, юная миссис Картрайт так надулась в своем черном траурном платье, что шелк заскрипел. От возмущения она лишилась дара речи. Джон, всегда старавшийся сглаживать любые конфликты, подошел к ней:

— Л…Люк не хотел тебя обидеть. П…просто у…у всех нас н…н…нервы на пределе. А з…знаешь, Джесси-Энн, т…ты ведь прежде тоже любила Трот…Троттер — т…так же, как и мы. Ч…ч…что же теперь ты так на нее обозлилась?

— Не будь идиотом! — яростно отмахнулась от брата Джесси-Энн. — Ты прекрасно знаешь, что если бы не она, то мы все вернулись бы домой еще четыре года назад, когда умерла мама.

— Не надо передергивать, Джесси-Энн. — Люк, вставая с кресла, жестом остановил сестру. — У всех нас была возможность вернуться домой.

— Да, если бы мы согласились с ее положением в доме. Она была служанкой, нянькой, а потом, став любовницей отца, возомнила себя хозяйкой.

— Да, она была его любовницей, и она действительно была хозяйкой в его доме. И, по-моему, великолепно справлялась с этой ролью. Ты, похоже, забыла, Джесси-Энн, что после той аварии в шахте, потеряв ноги, отец стал совершенно другим человеком. Чем дальше, тем с ним было все труднее, и если бы не Троттер, одному Богу известно, что бы с ним сталось.

Молодые люди ответили на гневный взгляд сестры взглядом столь же прямым, однако, лишенным враждебности, потом Джон, как бы продолжая слова брата, негромко добавил:

— Ей… Т…Троттер… нелегко пришлось, очень нелегко. С…ситуация у нее была сложная, и…и…и потом, в…в…вспомни, Джесси-Энн, она так и не в…вышла за него замуж, а в…ведь могла. Он рассказывал нам с Люком… п…п…помнишь, Люк?.. Как… как он упрашивал ее. П…по-моему, это говорит только в ее пользу.

— А, по-моему, она задурила голову вам обоим — так же, как и отцу. Но со мной-то у нее этот номер не прошел и с Мэтью тоже.

— Н…н…на твоем месте я не был бы столь категоричен.

Джесси-Энн вздернула свой пухлый подбородок и демонстративно повернулась к Люку:

— А я уверена! Мэтью уехал в Америку при первой же возможности именно потому, что не мог больше выносить подобную обстановку.

— Да, он не мог больше оставаться здесь, но только не потому, что ты думаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, отчасти то, что он уже был по горло сыт тем, как шли дела в Скарборо, маминым постоянным нытьем, а потом, после ее смерти, бабушкиным деспотизмом.

— Да как ты смеешь, Люк!..

— Да, смею, Джесси-Энн, потому что это правда. И когда Мэтью получил приглашение от дяди Альваро приехать к нему в Америку, чтобы попытать счастья, он обеими руками ухватился за эту возможность. А уж после смерти деда, когда он получил весьма солидное наследство, ты думаешь, что-нибудь могло бы остановить его?

Платье Джесси-Энн снова заскрипело. Вечерело. Джон, подойдя к жарко горящему камину, пламя которого освещало комнату в этот сумрачный январский день, наклонился и протянул к огню озябшие руки.

— В… вот чего я никогда не мог понять в отношении М…Мэтью, так это не то, что д…дедушка оставил ему все эти деньги, а того, что он н…не предложил помощи отцу. Ведь можно было бы снова от…открыть шахту, наладить там все…

— Мертвому припарки.

Джон, подняв голову, взглянул на брата:

— Ты…ты так считаешь?

— Да, конечно. Во всяком случае, я думаю, что Мэтью все-таки предлагал отцу помощь, но тот не принял ее.

— Брат рассказывал тебе?

— Нет. Ты же знаешь Мэтью: он говорит и делает только то, что сам считает нужным. Нет. Я слышал кое-что от отца.

— Мне кажется, Мэтью мог бы постараться приехать на похороны.

— О чем ты говоришь, Джесси-Энн? — В голосе Люка прозвучало раздражение. — Вероятно, он еще и не знает, что отец умер.

— Он уже давно знал, что дело идет к концу. Я сама сообщила ему. И еще написала, что ему следовало бы приехать. — Джесси-Энн подтвердила свои слова двумя энергичными кивками головы, адресованными каждому из братьев.

— О! — одновременно вырвалось у обоих.

— Да. — Она снова закивала, отчего ее светлые локоны, ниспадавшие из-под черного кружевного чепца, запрыгали вверх-вниз, как проволочные. — Он является наследником и должен находиться в родном доме. Так я ему и написала.

— Да, полагаю, отчасти ты и права. — Люк ссутулился. — Но что здесь может представлять для него интерес, если он не собирается снова открывать шахту? Она столько лет стоит затопленной, что, по-моему, одна мысль обо всех этих неимоверных трудах способна удержать в Америке кого угодно. Во всяком случае, меня удержала бы.

— А как же поместье?

Люк, глядя на сестру, покачал головой:

— Поместье! В конце концов, что оно из себя представляет? Ферма с полдюжины домов, несколько хижин да семьсот акров земли — это все, что от него осталось. Ни охоты, ни рыбалки. Я думаю, Мэтью мудро поступает, предпочитая оставаться в Америке.

— Но что же станет со всем этим? Скажи, если знаешь.

— Да, я скажу, Джесси-Энн. — Люк отвесил сестре низкий поклон. — Я скажу тебе после того, как будет оглашено завещание. Но только, уверен, это вряд ли понадобится: ведь ты сама уже будешь все знать.

— О! — Джесси-Энн, невысокая и полноватая, так и подскочила в своем кресле; ее глаза буравили молодого офицера, второго из трех ее братьев, к которому она испытывала все нарастающую неприязнь.

Ответив ей таким же взглядом и, испытывая те же чувства, Люк произнес:

— Вот будет забавно, если окажется, что отец завещал все Троттер! Не правда ли, Джесси-Энн? Тогда у тебя появились бы некоторые основания для того, чтобы изливать на нее свою желчь. Однако, учитывая данные обстоятельства, думаю, Троттер заслуживает нашей благодарности.

Братья увидели, как их сестра, приподняв обе руки, выставила их перед собой ладонями вперед. Этот жест всегда, начиная с самого раннего детства, означал, что Джесси-Энн собирается огорошить кого-нибудь сногсшибательной новостью. Вот и сейчас юная дама достигла своей цели, предав огласке причину своей ненависти к их бывшей няне.

— Благодарности! — воскликнула она. — Что ж, надеюсь, вы готовы к тому, чтобы осыпать ее миллионом благодарностей, когда она осчастливит вас единокровным братом или сестрой, а может, и тем, и другим сразу… через пять месяцев. — Вволю насладившись потрясенным видом своих братьев, Джесси-Энн кивнула сначала одному, потом другому, затем плавно повернулась и выплыла из комнаты.

Машинально проводив ее взглядом, Люк и Джон Сопвиты несколько мгновений смотрели друг на друга, пытаясь что-то сказать, потом, раздумав, оба направились к высокому камину и, взявшись руками за край его мраморной доски, уставились на огонь.

Глава 2

Тилли Троттер стояла в библиотеке помещичьего дома имения Хайфилд-Мэнор, глядя на лицо человека, которому она служила на протяжении последних двенадцати лет: служила как жена, как мать, как нянька, как хозяйка его дома. Тот факт, что она не обладала законным правом на титул жены, не имел для нее никакого значения, ибо она знала, что была ему настоящей женой. Пряди его густых седых волос, разделенные прямым пробором, прикрывали виски и спускались до самых скул. За прошедшие три дня морщины на лице разгладились, — казалось, оно принадлежит не пятидесятисемилетнему мужчине, а юноше, — но кожа уже приобрела синеватый оттенок, говоривший и непоправимом.

Тилли посмотрела на его руки, сложенные на груди. Она любила эти руки. Они были нежными, нежными всегда, даже в самые бурные минуты страсти. Она еще помнила, почти ощущала, как они гладили ее волосы. Он любил делать это, раскладывая длинные густые локоны по подушкам; потом его пальцы, как пальцы художника, моделирующего контур лица, скользили по ее лбу, вискам, скулам, щекам, подбородку, и его низкий голос шептал:

— Тилли! Тилли! Моя Тилли Троттер! Моя прекрасная, моя чудесная Тилли Троттер!

Ему не нравилась ее фамилия[1], однако он называл ее Троттер с тех самых пор, как взял ее, шестнадцатилетнюю, к себе в дом в качестве няньки. Это произошло вскоре после того, как семейство Макграт и обезумевшие от жажды мести жители деревни сожгли домик бабушки Тилли, тем самым преждевременно сведя ее в могилу.

Сразу же после пожара Симон Бентвуд, фермер-арендатор приютил Тилли и ее бабушку в своем доме. Правда его молодая жена повела себя столь враждебно, что, когда через несколько дней старушка умерла, Тилли сама не захотела больше оставаться на ферме, хотя ее сердце, исполненное юной любви к Симону, жаждало только одного: быть рядом с ним.

Одинокая, оставшаяся без средств к существованию, Тилли поселилась в сарайчике рядом с обгоревшим остовом своего домика. Там ее и нашел Марк Сопвит, владелец поместья, на земле которого стоял домик; нашел и предложил стать няней его детей.

Тилли была благодарна за предложение, однако побаивалась принять его, ведь в округе ее считали ведьмой. После трагических событий, случившихся в семье Макграт, которые Тилли сама того не желая, спровоцировала, многие полагали, что она одержима нечистой силой. Но сама Тилли была уверена, что это сущая чепуха: никогда в жизни она не желала зла никому, за исключением, может быть, Хэла Макграта. Парень твердо вознамерился жениться на ней. И однажды чуть не изнасиловал. Вдобавок он вбил себе в голову, что в домике, где ее дед и бабка прожили всю свою совместную жизнь, спрятаны краденые деньги.

Вскоре Тилли обнаружила, что ее дурная слава докатилась до господского дома впереди нее: большинство слуг относилось к ней враждебно и со страхом. А когда человек, лежащий сейчас мертвым, неосмотрительно связался с некой леди Агнесс Митон, совсем недавно обосновавшейся в этих краях, его жена воспользовалась удобным случаем, покинула диван, который долгое время под предлогом разных болезней служил ей убежищем от обязанностей замужней женщины, забрала всех четверых детей и уехала к своей матери в Уотерфорд-Плейс, неподалеку от Скарборо. Тогда экономка, не долго думая и не скрывая злорадного удовольствия, вышвырнула из дома «ведьму».

Тилли часто думала, как бы она сумела выжить, если бы не семья Дрю, большинство членов которой — как мужчин, так и женщин — работали на шахте Марка Сопвита. Бидди Дрю приняла ее в своей дом — лачугу, в двух каморках которой и так уже ютились десять человек.

Вот так, выстраиваясь одно за другим, как фрагменты мозаики, эти события привели Тилли в шахту. То было кошмарное время, а наибольшим кошмаром стали трое с половиной суток, проведенные ею в затопленном наводнением штреке, в кромешной тьме вместе с хозяином шахты — Марком Сопвитом. В результате чего он лишился обеих ступней, а сама Тилли чудом осталась жива.

Потом он снова позвал ее к себе — ухаживать за ним. Тилли с самого начала почувствовала, какую цель он преследует, и когда в конце концов он предложил ей делить с ним постель, она отказалась, хотя и сознавала, что у любви, которую она питала к Симону Бентвуду, нет будущего.

О том, что даже кажущаяся бессмертной любовь может погибнуть от одного-единственного нанесенного ей удара, Тилли было суждено узнать в тот самый день, когда она услышала о смерти жены Симона, случившейся несколькими неделями раньше. Тилли ринулась к Симону душой и телом — и нашла его в сенном сарае с той же самой женщиной, которая сломала жизнь ее хозяину, причем женщина эта была также нага, как в тот день, когда появилась на свет.

И хотя любовь Тилли умерла при виде этого зрелища, боль осталась. И оставалась еще какое-то время — до той ночи, когда она добровольно отдала себя человеку, на которого смотрела сейчас затуманенными от слез глазами.

Нежно коснувшись пальцами бледной щеки, она прошептала:

— О, Марк! Марк! Что я буду делать без тебя?

Отняв руку от его лица, она положила ладонь на свой слегка выступающий живот. Марк так ждал рождения ребенка. Как раз за день до смерти он написал своему поверенному, прося приехать по возможности быстрее.

Тилли не знала, что именно он написал в этом письме; знала только одно — Марк написал его после того, как она обещала ему выйти за него замуж. Теперь она сама удивлялась, почему раньше на все его неоднократные просьбы отвечала отказом. И все же она знала, почему. После отъезда жены Марка его друзья на некоторое время отдалились от него, а известие о том, что он взял ее, Тилли, в любовницы, еще больше накалило обстановку. Так что, согласись она стать его женой, на нее стали бы смотреть, как на ловкую интриганку, и положение Марка в графстве ухудшилось бы, поскольку никто не стал бы принимать ее у себя.

Подобная перспектива совершенно не волновала Марка, однако волновала ее. Находясь в изоляции, он нуждался в друзьях. Он мог сколько угодно повторять, что ему не нужно от жизни ничего, кроме нее, но она знала, что ему необходимо и другое общество.

Этой потребности не могли удовлетворить ни редкие — всего два-три раза в год — приезды детей, ни ежедневное общение с мистером Бургессом, их бывшим учителем. Марку требовался контакт с внешним миром. Временами Тилли казалось, что он замышляет снова открыть шахту. Она догадывалась, что, когда Мэтью, унаследовав деньги своего деда, предложил отцу помочь с этим делом, Марк испытал сильный соблазн согласиться, но как раз примерно в то же самое время у него начались проблемы с сердцем, и врач посоветовал избегать всяческих треволнений. И шахта осталась затопленной за исключением тех мест, откуда вода ушла естественным путем.

Шли годы, но Тилли никак не могла забеременеть, хотя страсть Марка к ней была такова, что ей давно уже следовало быть окруженной целым выводком детей. Но однажды утром, проснувшись, она с изумлением поняла причину своего странного самочувствия, непохожего на болезнь, но все же достаточно неприятного. Когда она поделилась новостью с Марком, он расхохотался и смеялся так долго, что у него внутри все заболело, а потом привлек ее к себе и, крепко прижав к груди, сказал:

— Ведь ты всегда этого хотела, правда? И теперь тебе придется выйти за меня замуж. — И добавил неожиданно мрачно, как будто предчувствуя, что его ждет: — А после того, как это будет сделано, я умру счастливым, потому что тогда, Тилли Троттер, я буду знать, что Тилли Сопвит будет жить в достатке и покое до конца своих дней.

Наклонившись, Тилли прильнула губами к холодному иссиня-бледному лбу. Она в последний раз прикасалась к Марку, в последний раз видела его, потому что уже совсем скоро его должны были снести вниз. Тилли отвернулась, ничего не видя перед собой; боль, не покидавшая ее сердца, теперь была не такой острой и пронзительной, как в ту минуту, когда она нашла Марка мертвым в его кресле, а тупой, тяжелой. Боль заполняла все ее тело, разливалась по рукам и ногам, и единственным желанием Тилли было рухнуть там же, где она стояла, и уснуть — уснуть вечным сном вместе с Марком. Это было бы лучше всего.

Тилли вышла из библиотеки, прошла через холл, поднялась по лестнице. Она знала, что сейчас дети Марка ожесточенно спорят в гостиной.

До своего отъезда из дома четыре года назад двое из мальчиков и девочка, казалось, вполне спокойно и доброжелательно относились и к ней, и к тому положению, какое она занимала в доме. Трое из четверых, — но не Мэтью. Он так и не примирился с этим. Временами он вел себя с ней так же, как вел себя маленький мальчик, с которым она встретилась в детской много лет назад.

Тилли не удивляла перемена в настроении Джесси-Энн. Девушке было семнадцать, когда умерла ее мать. Она хотела вернуться в дом и стать его хозяйкой, однако отец сказал ей: «Я буду очень рад, если ты вернешься, если вы все вернетесь, но в доме уже есть хозяйка, и если ты решишь вернуться, тебе придется согласиться с этим». С того самого дня Джесси-Энн и возненавидела Тилли. Тем не менее Люк и Джон приняли сложившиеся обстоятельства как вполне естественное. Джон возвратился в Хайфилд-Мэнор, Люк пошел служить в армию. Однако оставался еще Мэтью. Правда, он не проявлял открытой враждебности к Тилли, как его сестра, однако чаще всего держался холодно и отчужденно, отпуская едкие саркастические замечания. Тилли всегда вздыхала с облегчением, когда визиты Мэтью заканчивались, а уж когда три года назад он, окончив университет, уехал в Америку, она просто обрадовалась.

Медленно поднявшись по лестнице, миновав галерею и широкий коридор, Тилли вошла в спальню — хозяйскую спальню, их с Марком спальню. Тщательно прибранная комната светилась чистотой. Долгим взглядом посмотрела Тилли на кровать, в которой ей не суждено было больше спать. Потом через гардеробную прошла в туалетную комнату. Там она умылась холодной водой и, вытираясь, взглянула в зеркало. В лице у нее не было ни кровинки, глаза глубоко запали и вместо карих казались черными, крупные полные губы вздрагивали. Ей было тридцать. Выглядела ли она на свой возраст? Нет. Марк всегда говорил, что она так и осталась двадцатилетней. Конечно, это было преувеличением, продиктованным любовью, но Тилли знала, что лица такого типа, как у нее, мало меняются с годами, и воспринимала это как своеобразную компенсацию за свою фигуру, никак не соответствовавшую требованиям моды. Ее грудь так и осталась маленькой, а бедра узкими. Было время — она даже переживала по этому поводу, считая, что лишена женской привлекательности. Однако Марк находил ее стройность и даже худобу прекрасной.

И потом — ее рост, чересчур высокий для женщины: без малого пять футов десять дюймов.

Но какое значение имеет ее внешность теперь? Она носит под сердцем ребенка — дитя Марка, через несколько месяцев она станет матерью. За это время живот ее вырастет, а вместе с ним увеличатся грудь и бедра. Ее кости наконец обрастут плотью. Всего несколько недель назад сознание того, что она беременна, наполняло Тилли счастьем; сейчас это сознание давило тяжким грузом, а прежние страхи вновь поднимались в душе. Что она будет делать, если ее выгонят? Несомненно, мисс Джесси-Энн не станет терпеть ее присутствия в доме ни минуты дольше необходимого. Тилли говорила об этом с мистером Бургессом, и он настаивал, что она должна прийти жить к нему. Тилли была благодарна старому учителю, но что за жизнь ожидала их в его крохотном, битком набитом книгами домике?

И еще об одном Тилли теперь сожалела: став любовницей Марка, она отказалась от своего жалованья. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, что она взимает плату за свои услуги. Кроме того, ей было известно, что Марку приходится выплачивать содержание своей жене и платить за обучение мальчиков в школе, да и хозяйство требовало немалых расходов. Взяв бразды правления в свои руки, она сумела сократить эти расходы наполовину, уволив вороватую прислугу и взяв на ее место семью Дрю.

Бидди Дрю проворно хозяйничала на кухне, а Кэти, ставшая теперь горничной, одна справлялась с работой, которую прежде делали две девушки. Кроме того, была Пег, успевшая за последние несколько лет выйти замуж и овдоветь; она взяла на себя обязанности дворецкого — открывала дверь и прислуживала в столовой. Фэнни — ей исполнился двадцать один — заведовала буфетной, мыла посуду и помогала на кухне. Сэм вернулся на шахту, за ним последовал Алек; теперь оба уже были женаты. Но Билл, Артур и Джимми по-прежнему работали в усадьбе и отлично делали свое дело. Мужчины спали в помещениях над конюшней, а все четыре женщины семейства Дрю жили в Норт-Лодже, который после тесной двухкомнатной шахтерской хибары казался им настоящим дворцом.

Тилли не опасалась, что их уволят: с ними все в доме шло как по маслу. Конечно, не было ни настоящего дворецкого, ни ливрейного лакея, но Фред Лейберн продолжал присматривать за коляской, лошадьми и состоянием двора. Правда, Филлис Коутс, бывшая старшая горничная, вышедшая за него десять лет назад, больше не могла работать в особняке: по их небольшому домику уже бегало и ползало восемь малышей.

Весь штат прислуги, включая саму Тилли, составлял всего девять человек, и Марк часто говаривал, что во всем графстве наверняка не найдется другого поместья, где бы господский дом и усадьба обходились столь малым числом работников.

Выйдя из туалетной, Тилли пересекла коридор и вошла в комнату, до сих пор считавшуюся ее комнатой, хотя, за исключением последних нескольких дней, она пользовалась ею только тогда, когда наезжали дети Марка. Тилли села у окна и посмотрела на сумрачное, низкое небо. В ту же секунду раздался негромкий стук, и в ответ на ее «войдите» дверь открылась. На пороге появилась Бидди Дрю с подносом в руках. Тилли была удивлена — обычно чай ей приносила Кэти.

Поставив поднос на стол, Бидди стала наливать чай в чашку из маленького серебряного чайника, приговаривая:

— Совсем ни к чему тебе сидеть тут в темноте, девуля. Давай, зажги лампу. И выпей чайку. Гляди-ка, я принесла тебе сандвичей. Непременно надо поесть. Хочешь не хочешь, а пережить все как-то надо, и если ты не собираешься уморить с голоду то, что у тебя в животе, то поешь, хоть и через силу.

— У меня нет аппетита, Бидди. Совсем не хочется.

— Знаю, девочка, знаю. Но бывает, что и неохота что-то делать, а все же приходится. — И, присев на край подоконника напротив Тилли, она тихо спросила: — Что-нибудь еще слышно?

— Нет, — покачала головой Тилли. — Скорее всего, все прояснится только завтра, после похорон.

— Какая же она стала, наша дамочка! Вот уж верно говорят — из грязи в князи: это точно про нее. Господи Боже мой, кто бы мог подумать! А ведь в детстве была такая тихоня… Я так думаю, что это мужнина семья вскружила ей голову. Долмэн Картрайт — ничего себе имечко! Это она сейчас так нос задрала, а уж когда старик муж помрет и она заделается леди Долмэн Картрайт, так на нее и вовсе управы не будет. — Помолчав, Бидди негромко добавила: — Она ведь решила выгнать тебя, девочка. Кэти слышала, как они ругались там, в гостиной. Парни-то на твоей стороне, а вот она…

— Я знаю, Бидди, но ведь дом и поместье отойдут не ей, а Мэтью, как и положено. Вот только кто будет заниматься всем этим до его приезда? Похоже, что Люк. Хотя ему необходимо вернуться в свой полк. А Джон — вряд ли он захочет бросить университет. Так что остается только мисс Джесси-Энн. Такие вот дела, Бидди.

— Но она же не сможет остаться здесь и заправлять хозяйством.

— Не знаю, не знаю, Бидди. Понадобится — так останется. В конце концов, она может нанять экономку.

Бидди встала:

— Да никогда! Она не посмеет.

— О-о, еще как посмеет, Бидди. Это ее право.

— Господи Боже мой! — Бидди сделала несколько шагов по комнате и снова вернулась к окну. — После всего, что ты сделала, хозяин не спятил только благодаря тебе. А кто лучше тебя вел бы все хозяйство? Куда ни глянь — все в полном порядке.

— Ну, мне кое-кто немножко помогал, — слабо улыбнулась Тилли.

— Ну да, мы помогали, но хозяйкой была ты. Не будь тебя, не привези ты нас сюда, поместье просто превратилось бы в дом с привидениями. Господи Боже мой, чего только не случается в жизни! Это несправедливо. Все свои лучшие годы ты промаялась — не одно, так другое. Да и потом тоже: хоть тебе, наверное, было хорошо с ним, я не говорю, что плохо, но все же и легко не было. Я ведь помню, сколько раз тебе приходилось бросать все дела и бежать, чтобы угомонить его. И вот — надо же такому случиться! Ты должна была выйти за него… — Эти последние слова прозвучали почти как стон. — Я тебе еще тогда говорила. Говорила, что перед тобой открывается заветная дверца и что надо хватать все, что за ней лежит. А что сделала ты? Все тянула, да тянула, пока время не ушло. Ты чокнутая. Знаешь, Тилли, ты просто чокнутая. Ты как будто сделана из двух половинок: одна деловая, но маленькая, поэтому ты так хорошо заправляешь хозяйством, а другая, большая, — мягкая, словно каша… Тебе давно надо было выйти за него.

Тилли вздохнула и на мгновение закрыла глаза.

— Все мы крепки задним умом, Бидди: только когда оглядываемся назад, понимаем, что нужно было поступить так-то и так-то. А я вот не поступила. Так что теперь будь что будет.

— Пей чай, — уже совсем мягко отозвалась Бидди. — И не трудись спускаться, если тебе неохота. Я уже прикинула, что приготовить на обед. Вермишелевый суп, потом котлеты в тесте, а главное — как ты велела, баранья нога и кролик под соусом «карри» с отварным рисом. Ну, а потом — сливовый пудинг и оладьи с яблоками, уж что они выберут. Из сыров остались только «бондонские», «стилтон» кончился. Ну, если они справятся с тем, что будет на столе, то с голоду уж никак не умрут. Господи Боже мой, и куда только у них все это помещается. Вчера подала индейку — впечатление такое, что вокруг нее сидело не меньше трех десятков душ, а не трое. Вдобавок, еще и каштаны все поели. А куропатки! Поглодали косточки так, что куда там ястребу. Я уж так и сказала Кэти. Знаешься думаю, главный у них в этом деле — мистер Джон. Посмотришь как лихо он все это убирает, так подумаешь, что парень отработал две смены, а не валялся весь день на диване… Но все-таки, если честно, мне он больше всех по душе, хоть и заикается, бедняга. Ну да ладно, я пошла вниз. Не тревожься ни о чем, я присмотрю, чтобы все было как надо. Жаловаться не придется.

— Спасибо, Бидди. Попозже я спущусь.

— Да-да, вот это правильно. Тебе сейчас не стоит быть одной. Ну, я пошла, девуля. Постарайся успокоиться.

Едва успев закрыться, дверь снова распахнулась, и Кэти, чуть не столкнувшаяся с матерью, сообщила шепотом:

— Мисс Джесси… то есть миссис Картрайт… Она хочет видеть тебя, Тилли. Внизу, в диванной.

Тилли тяжело поднялась.

— Очень хорошо. Спасибо, Кэти. Я спущусь через минуту.

Дверь закрылась, а Тилли так и не тронулась с места. Временная хозяйка дома послала за ней, и ей следовало бы поторопиться, но уже много лет она не мчалась бегом ни на чей зов и не собиралась делать этого сейчас.

Тилли спокойно подошла к зеркалу и пригладила волосы. Она уже давно не носила ни чепца, ни формы для прислуги, и сегодня на ней было самое темное из ее платьев — фиолетовое из рубчатого плиса. Его подарил ей Марк на прошлое Рождество вместе с небольшой брошью в виде веточки ландыша — четырнадцать маленьких бриллиантов в золотой оправе. Брошь когда-то принадлежала его матери. Это была единственная вещь, оставшаяся у него после того, как ему пришлось забрать из банка и продать все ее драгоценности, чтобы поправить свои сильно пошатнувшиеся дела.

Прошло не менее пяти минут, прежде чем Тилли открыла дверь диванной. Она не постучалась, и эта дерзость не ускользнула от внимания молодой дамы, сидевшей в кресле у камина.

— Вы хотели видеть меня, миссис Картрайт?

— Да, Троттер, иначе я не посылала бы за вами. — Джесси-Энн оглядела высокую худую женщину, стоявшую перед ней. — Сразу перейду к делу. Нет нужды напоминать вам, что ваше положение в этом доме причиняет массу неудобств.

— Кому, миссис Картрайт?

— Не дерзите, Троттер, и помните, с кем вы разговариваете.

— Я помню. И очень сожалею. Дама, говорящая со мной в таком тоне, не имеет ничего общего с милой девушкой, которую я знала когда-то.

Лицо Джесси-Энн Картрайт прямо-таки побагровело, но даже этот гневный румянец не мог в полной мере отразить охватившего ее бешенства. Эта ничтожная служанка смеет выражаться, как леди! Годы общения с мистером Бургессом не пропали даром. Джесси-Энн боролась с сильнейшим желанием вскочить и влепить ей пощечину. И все же она сама не смогла бы объяснить причину этой лютой ненависти к своей бывшей няне. Дело было не только в том, что из-за Троттер отец отдалился от детей — хотя и в этом (причем в немалой степени) тоже. Вернись они все сюда после смерти матери, она, Джесси-Энн, не стала бы так торопиться выходить замуж, чтобы ускользнуть из-под тяжелой руки властной бабушки. Нельзя сказать, что ей совсем уж не нравился Долмэн Картрайт, но замужество оказалось для нее достаточно трудным испытанием, а жизнь в семье мужа — ничуть не легче, чем под постоянным двойным давлением со стороны матери и бабушки.

Джесси-Энн кашлянула, чтобы справиться со своей яростью.

— У меня нет ни малейшего желания тратить время на долгие разговоры с вами, Троттер. Я велела вам прийти только для того, чтобы сообщить: с этой минуты я беру на себя все заботы о доме и буду благодарна вам, если вы будете оставаться в помещениях для прислуги до окончания похорон моего отца.

Тилли взглянула сверху вниз в ее круглое, пухлое, почти детское лицо:

— Прошу прощения, миссис Картрайт, но я не смогу выполнить ваше распоряжение. Я намереваюсь исполнять свои обязанности экономки до того момента, как будет оглашено завещание вашего отца: тогда я узнаю, каковы были его пожелания. Хочу также сообщить вам, миссис Картрайт, что на протяжении последних четырех лет ваш отец убеждал меня выйти за него замуж. У меня были свои причины, чтобы не принимать его предложения, но сейчас я очень, очень сожалею, что совершила эту глупую ошибку. Однако даже окажись я в положении законной хозяйки этого дома, думаю, что проявила бы достаточно такта, чтобы скрыть свои истинные чувства к вам, какими бы они ни были. — Тилли чуть вздернула подбородок. — А сейчас, с вашего позволения, миссис Картрайт, я вернусь к своим обязанностям. Ужин будет подан в семь, как обычно.

Почти у самой двери она услышала пронзительный, срывающийся на визг вопль Джесси-Энн:

— Троттер!!!

— Да, миссис Картрайт?

— Да как вы смеете!.. Как вы смеете!

Тилли взглянула через комнату на маленькую ощетинившуюся фигурку.

— Смею, миссис Картрайт, — тихо ответила она. — Смею, потому что была вашему отцу нянькой, женой и хозяйкой его дома на протяжении двенадцати лет.

Онемев от ярости, Джесси-Энн обеими руками вцепилась в собственные волосы, прикрытые черным кружевным чепцом. В этот момент дверь, ведущая из диванной в столовую, отворилась и в комнату, улыбаясь, вошел Джон.

— Прошу… п…прошу прощения, Джесси-Энн, но я с. случайно оказался рядом. В…вообще-то я как раз собирался войти, когда т…ты набросилась на нее. Н…н…ну, скажу тебе, Трот…Троттер оказалась на высоте. Она п…просто положила тебя на обе лопатки, Джесси-Энн.

— Замолчи! Ты, кретин, безмозглый идиот, заткнись, слышишь!

Доброжелательная улыбка исчезла с лица Джона: оно стало напряженным и жестким. Голосом, совсем не похожим на свой обычный, мягкий голос, хотя и заикаясь еще сильнее, Джон произнес:

— Н…не с…смей говорить со мной так грубо, Джесси-Энн. Это… это т…ты забываешься, а н…не Троттер. Если мне когда-то и п…п…приходилось быть свидетелем недостойного обращения с…с прислугой, т…так это сейчас. Ты п…просто взбесилась, Джесси-Энн. А Трот…Троттер ты не любишь потому, что она к…красивая женщина и умеет держаться так, как т…тебе никогда не суметь, ведь в т…тебе нет достоинства. Да, д…достоинства. В…вот. Я д…давно хотел сказать тебе это, так что н…не жди, что я буду извиняться: ждать придется д…д…долго.

Джесси-Энн, окаменев, воззрилась на брата. Он был всего на два года моложе ее, но она всегда обращалась с ним как с глупым ребенком, которого можно в любое время выставить из комнаты.

Сказать, что она была ошарашена, значило не сказать ничего. Джон осмелился дать ей отпор. Всю жизнь она срывала на младшем брате все свои обиды, неудачи, приступы дурного настроения, одновременно зная, что никакое ее слово или поступок не изменят его привязанности к ней. Но теперь Джон пошел против нее, и все из-за этой женщины.

Лицо Джесси-Энн исказилось, глаза сузились, превратившись в едва заметные щелки, и, повернувшись к камину, она застучала своими мягкими белыми кулачками по его мраморной плите. Жгучие слезы злобы и гнева катились по ее щекам. О, поскорее бы настало завтра! Только бы дождаться завтрашнего дня, и она лично позаботится о том, чтобы вышвырнуть эту женщину за дверь. Она сделает это. Сделает.

Джон искал удобного случая, чтобы поговорить с Тилли наедине. Но лишь после ужина, когда его сестра насела на Люка в гостиной, чтобы склонить его на свою сторону (о чем Джону не было известно, а потому и не беспокоило его), проходя по галерее, он увидел, как Тилли вышла из своей комнаты и направилась к лестнице, ведущей в детскую. Догнав ее, он взял у нее из рук лампу и торопливо проговорил:

— Д…давай я понесу, Троттер.

Она не противилась, но и не сказала ничего в ответ. Молча поставив лампу на старенький стол в детской и, оглядевшись по сторонам, Джон заговорил снова:

— Н…н…ничего не изменилось, к…как будто это было вчера, правда, Трот…Троттер?

Его расположение к ней было столь явным, что никак не ответить было просто невозможно. Но вместо слов Тилли наклонила голову в знак согласия, едва справляясь со спазмом в горле.

Джон подошел к ней и положил руку на ее плечо:

— Не надо так расстраиваться, Т…Троттер. Я п…понимаю, какие чувства т…т…ты сейчас испытываешь. Джесси-Энн ведет себя просто от…от…отвратительно. — Он долго старался выговорить это слово, закрыв от напряжения глаза и мотая головой. — Иди…иди сюда, сядь. Тебе не холодно? — Он взглянул на пустой камин. — П…прежде здесь всегда пылал о…огонь. — Усадив Тилли на деревянный стул у стола, он сам сел напротив. — Я все п…помню, Троттер, — негромко заговорил он. — П…помню даже, как увидел тебя в п…первый раз. Ты вошла в спальню и н…наклонилась надо мной. Твое лицо с тех пор ни к…капельки не изменилось. Это было в п…п…первый или во второй вечер, когда М…Мэтью подложил тебе в постель лягушку, а т…ты пришла и з…засунула ее ему за шиворот. — Джон расхохотался, запрокинув голову. — Д…до сих пор помню, как он вопил. Он был н…настоящий чертенок, правда?

— Да, настоящий чертенок, — подтвердила Тилли. Она не прибавила «мистер Джон», а назвать его просто по имени не могла и, чтобы избавиться от вновь подступившего спазма, перевела разговор на более нейтральную тему: — Вам хорошо там, в Кембридже?

— И да, и нет, Трот… Троттер. — Джон обернулся, снова окидывая взглядом комнату. — Ч…честно говоря, у меня не очень-то лежит душа к у. у…учению, Троттер. Наука не для моей головы. 3…знаешь, кем бы я хотел быть? Ф…фер…фермером.

— Неужели правда? — улыбнулась она.

— Да, Троттер. Я л…люблю деревенскую жизнь, А г…города просто не выношу. Хотя з…знаешь, бывает забавно, когда я езжу в Л…Лондон обедать с Люком. Он… Л…Люк всегда обедает роскошно и всегда в каком-нибудь н…необычном месте. — Он подмигнул Тилли, и ей ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. — И всегда сам платит з…за все. У меня-то по б…большей части с деньгами туго, а там все т…так дорого. Знаешь, сколько берут к…кебмены от Восточного вокзала до Лестер-сквер?

Тилли покачала головой.

— Два ш…ш…шиллинга четыре пенса. — Джон отвесил низкий поклон. — В Ньюкасле, прибавь еще чуть-чуть — и можно к…купить лошадь. — Он снова рассмеялся, откинув голову, потом опять взглянул на Тилли. — Лондон нельзя не полюбить, Троттер: там можно увидеть столько р…разных чудесных вещей. В прош…прошлом году Люк водил меня на Промышленную выставку. Это было п…просто потрясающе. Все страны п…п…прислали что-то особенное: химические товары, машины, ткани, п…произведения искусства… с. скульптуры. П…просто потрясающе. Люк о…очень д…добр ко мне, Троттер.

— Я уверена в этом.

— Конечно, у него есть в…возможности для этого — дедушка оставил ему с…совсем недурное наследство. Вот только насчет меня он поскупился, и з…знаешь, почему, Троттер?

— Нет.

Джон опустил голову, закрыл глаза и долго, широко растянув рот, силился выговорить свой невеселый ответ:

— П…п…п…потому что он не выносил моего заикания. Он д…думал, что у меня не все в порядке с головой.

Протянув руку через стол, Тилли накрыла его руку своей ладонью.

— У вас все в порядке с головой, Джон. И с сердцем тоже, а это самое главное.

— Спасибо, Троттер. Ты всегда т…т…такая добрая. Потому-то, наверное, отец и л…любил тебя. А он действительно тебя л…любил.

— Да, он любил меня. — И, вновь уводя разговор от причиняющей такую боль темы, она спросила: — Вы прямо отсюда вернетесь в Кембридж?

— Нет, Троттер. Семестр начинается т…тринадцатого, поэтому я п…поеду в Лондон с Люком. — Он усмехнулся. — И боюсь, что Люк не б…будет слишком долго соблюдать траур, потому что, в конце концов, м…мы ведь не были очень близки с от…отцом, правда?

— Правда.

После едва заметной паузы Джон продолжал:

— Л…Люку нравится жить весело. Он р…регулярно ездит в театр, на выставки… Но больше в театр… он называется «Аделфи»… и еще в «Ко…Ковент-гарден». Это т…там, возле рынка, где торгуют фруктами и о…овощами. Н…ну, и в другие места. Там можно столько всего увидеть, Троттер, ты просто не п…поверишь. Ньюкасл по сравнению с Лондоном просто д…д…деревня.

— Быть не может.

— Правда, правда, Трот…Троттер. А в театре — такие дамы… О! И, знаешь, они ездят туда вовсе н…не для того, чтобы п…посмотреть пьесу.

— А для чего же?

— Чтобы по…похвастаться перед другими своими платьями и драгоценностями. Да и дж…джентльмены тоже не отстают. Ох уж эта пудра! Я ч…ч…чувствую себя полной деревенщиной, потому что, в…видишь, я не пудрю волосы. — Широко улыбаясь, юноша добавил: — Мне это н…не по средствам: три шил…шиллинга шесть пенсов за фунт. Н…нет, нет!

Тилли почувствовала, что ее губы тоже невольно растягиваются в улыбке. Джон был такой симпатичный, даже милый, в отличие от своих братьев и сестры. Люк был неплохим парнем, но слишком уж занятым самим собой и своей армией. Что же касается Джесси-Энн… Для миссис Долмэн Картрайт было только одно подходящее слово — мегера. Маленькая злобная мегера. Кто бы мог подумать, что она так изменится!.. А Мэтью, новый хозяин имения? Тилли всегда было как-то неуютно в его обществе. Он держался с ней не то чтобы оскорбительно, нет. Но в его поведении проскальзывало нечто такое, чему она затруднялась подобрать название. Во время его визитов в Хайфилд-Мэнор она частенько ловила на себе взгляд Мэтью — очень похожий на тот, каким обычно смотрел его отец, когда бывал зол или раздражен. И уж наверняка злость и раздражение сына вызывало то, какое место она, Тилли, занимала в жизни и в сердце его отца.

Внезапно дверь детской открылась, оба — и Тилли, и Джон разом обернулись, но вздохнули с облегчением, увидев, что это Люк.

— Я так и думал, что найду вас здесь, — произнес он. Подойдя поближе, он кивнул брату и добавил: — Там, внизу, обстановка накалилась, рекомендую тебе спуститься. Мне очень жаль, Троттер. — Он дружелюбно взглянул на Тилли.

В ответ она поднявшись, наклонила голову и осталась стоять, глядя, как братья выходят из комнаты.

Дверь закрылась. Тилли снова села и обвела глазами комнату. Может быть, это последний вечер, который она проводит здесь. Если только Марк не распорядился в своем завещании, чтобы она оставалась в доме в качестве экономки до возвращения Мэтью, то Джесси-Энн выставит ее за дверь еще быстрее, чем это сделала прежняя экономка несколько лет назад. Странно, как некоторые события повторяются в жизни.

Каково ей будет жить в маленьком домике, состоящем всего из четырех комнат, три из которых битком набиты книгами, а каково ей будет спать на чердаке, под самой крышей? Тилли, вздохнув, расправила плечи. Нет никакого смысла задавать себе подобные вопросы. Нет смысла и строить какие-либо планы раньше завтрашнего дня. В одном она была абсолютно уверена — и, задумавшись, ощутила горечь во рту, — если ее выгонят, вся деревня будет злорадствовать.

Хотя Тилли не была в деревне вот уже несколько лет, она знала, что ее жители находятся в курсе всего происходящего в усадьбе и господском доме; их всегда живо интересовало, что поделывает или что собирается сделать «ведьма». Само это слово больше не пугало ее — Марк часто употреблял его, называя ее своей прекрасной ведьмой. Хотя Тилли никогда не ощущала себя ведьмой — прекрасной ли, нет ли — и с самой смерти Хэла Макграта ни разу не пожелала зла кому бы то ни было. Но другое мнение было у обитателей деревни, будь их воля — она давно уже лежала бы бездыханная на земле, лицом в грязи, а они издевательски отплясывали бы рядом. Кому-то оно доставалось по наследству от родителей, чьими суевериями, ревностью и ядом оно питалось, углублялось и расширялось, ну а кто-то рождался на свет, уже неся зло в себе. Человеком с врожденным злом и был Мэл Макграт. А еще прежняя кухарка. И оба они заражали этим злом всех, с кем соприкасались. Как говорил мистер Бургесс, воспитание выведет человека вперед, к свету разума, а невежество тянет назад, в объятия зла. Как он был прав! По крайней мере, Тилли была твердо убеждена, что воспитание приблизило ее к разуму. Вот только разум все никак не давал ей ответа на один вопрос: почему некоторые люди с первого взгляда начинают испытывать к ней самые горячие чувства, тогда как другие с не меньшей страстью начинают ненавидеть ее?

Глава 3

Теплое дыхание струилось из лошадиных ноздрей пухлыми белыми комочками пара, которые, всплыв к черным плюмажам, венчавшим головы животных, таяли в колючем морозном воздухе.

Тилли стояла у окна спальни, зажав ладонью горло — не для того, чтобы не дать пролиться потоку слез (все они уже были выплаканы долгими бессонными ночами), а чтобы удержать протяжной стон, готовый в каждую секунду вырваться наружу. Огромным усилием сдерживаемый стон в любой момент мог перейти в вой, подобный тому, каким встречали ирландки в шахтерских лачугах весть о гибели еще одного из своих мужчин.

Катафалк был установлен напротив парадной двери, за ним, вдоль всего двора и даже загибаясь за угол особняка, выстроился ряд экипажей. Занавески во всех окошках были задернуты, лошади покрыты черными попонами. Экипажи стояли и на всем протяжении дороги, ведущей к усадьбе — где-то вдалеке она сливалась с большой дорогой. Соседи и друзья покойного уже заняли в них свои места и приготовились отдать своим кучерам приказ следовать за колясками, в которых поедут родные и близкие.

Возле каждой пары лошадей стоял грум в шляпе с высокой тульей, повязанной длинными, свисающими с полей вниз черными лентами. Вся эта сцена была похожа на картину, написанную лишь двумя красками: белой и черной. Было холодно. Единственными цветными пятнами в массе облаченных в траур фигур выделялись лица: одни побелевшие, другие розовые, третьи, багровеющие румянцем. На всех присутствующих были черные перчатки.

Когда гроб начали сносить по ступеням к катафалку, глаза Тилли неотрывно следовали за ним, однако ничто внутри нее не прошептало: «Прощай, Марк». Она знала, что в этом богато отделанном гробу покоится лишь его искалеченное тело. Но вот его дух она ощущала по-прежнему отчетливо рядом с собой, вокруг себя, в этой комнате, где он жил, где оба они жили целых двенадцать лет. Внезапно ей показалось, что она будет счастлива, если сможет взять эту комнату с собой, будучи вынужденной покинуть Мэнор. Правда житейская мудрость подсказывала: как только она уйдет из этого дома, время начнет стирать память о Марке, пока не останется только блеклая тень его образа, постепенно утихнет и боль в ее сердце. И Тилли тут же подумала, что хорошо бы одним прыжком преодолеть годы, и оказаться сразу в глубокой старости… Потому что вместе с возрастом приходит успокоение.

Тилли вспомнила своих деда и бабку, заменивших ей, пятилетней, родителей, и ставших для нее отцом и матерью — любящими, заботливыми, нежными. Скорее всего чересчур любящими, чересчур заботливыми, чересчур нежными. Их нежность и забота не подготовили ее к тем взрывам враждебности, которые обрушились на нее с пятнадцатилетнего возраста и преследовали по сей день. Живое воплощение агрессии в этот момент как раз спускалось по лестнице: Джесси-Энн. Тилли никак не удавалось воссоединить ее с причудливым именем миссис Долмэн Картрайт. Джесси-Энн никак не походила на миссис Долмэн Картрайт. Даже в своем элегантном траурном туалете она была все той же низенькой, толстенькой, сварливой бабенкой, до сих пор не сумевшей понять, что значит быть настоящей дамой, настоящей леди.

За ней следовали Люк и Джон. Они постояли у лестницы, ожидая, когда катафалк тронется, потом сели в карету, стоявшую первой. Вслед за ними тронулся второй экипаж, затем третий. Всего четырнадцать экипажей выехало со двора, и он опустел. Затем кареты, разместившиеся вдоль дороги, одна за другой постепенно присоединялись к кортежу. Казалось, что съехалась половина графства, чтобы отдать последнюю дань уважения покойному. И во всей этой процессии не было ни одной женщины, кроме миссис Долмэн Картрайт.

Тилли знала, что Джесси-Энн настояла на своем участии в похоронах только для того, чтобы подчеркнуть значительность собственной персоны. В свое время, несколько лет назад, их бабушка присутствовала на погребении своего внука, и разговоры об этом из ряда вон выходящем событии долго не утихали в графстве. Благородные дамы не участвовали в подобных церемониях, даже когда хоронили женщину: это считалось попросту неприличным.

Когда последний экипаж исчез из виду, Тилли отвернулась от окна и устремила взгляд на широкую кровать под балдахином, подпертым четырьмя колонками. Затем медленно подошла, присела на край, положила руку на подушку и нежно потрогала ее. Ее губы беззвучно прошептали: «Марк. Марк…»

Разгладив покрывало, она уже было отошла от кровати, но приостановилась, глядя вниз на квадратный ночной столик. Это был тот самый столик, который однажды ночью, в приступе отчаяния и одиночества, Марк свалил на пол, разбив графин с водой и стакан. Выскочив из постели, Тилли примчалась на этот грохот. Однако в ту ночь она отвергла Марка, по молодости и глупости думая, что сердце ее все еще принадлежит фермеру Симону Бентвуду. Ей так много еще предстояло узнать, так многому научиться. И ее научил Марк… ее Марк… ее милый, милый, милый Марк…

Только часа через два приглашенные должны были вернуться в Мэнор и приняться за горячий суп, свежий теплый хлеб и холодные закуски, приготовленные в столовой: ветчину, копченый язык, жирных каплунов, запеченных уток, паштеты, пироги, не считая разнообразных сыров и засахаренных фруктов. Тилли сама руководила всеми приготовлениями; они были закончены до того, как появилась миссис Долмэн Картрайт, которая, как и ожидала Тилли, нашла к чему придраться, раскритиковав не только отдельные детали, но и все в целом.

— Надо было приготовить горячее мясное. Позаботьтесь об этом! — заявила она Тилли, на что та спокойно (чем еще больше разъярила юную даму) ответила:

— Я уже отдала соответствующие распоряжения. — Ей незачем было повторять то, что она уже сказала накануне: «Я считаю себя здесь хозяйкой до того момента, как будет вскрыто завещание: вот тогда мы и увидим, кто останется ею по закону», ее взгляд, устремленный на миссис Долмэн Картрайт, был красноречивее всяких слов.

Тилли не спеша вышла из комнаты, прошла по широкому коридору, пересекла галерею и по небольшой лестнице спустилась в холл. Весь дом был погружен во мрак, задернутые шторы не пропускали даже тусклый свет сумрачного дня. Только на кухонных окнах не было тяжелой черной ткани.

Бидди, как обычно, возилась у стола. Она готовила еду для прислуги — запеченное мясо с пудингом, но, увидев Тилли, оторвалась от работы, вытерла руки о фартук и по-матерински заботливо сказала, кивнув в сторону печки:

— Я заварила тебе свежего чая. И на твоем месте я капнула бы туда чуточку виски. Думаю, тебе это понадобится, девуля.

— Да, ты права, Бидди. — Тилли кивнула. — Я чувствую, что мне это действительно понадобится.

Спустя несколько минут, сидя на небольшой скамейке-ларе, стоявшей в углу, неподалеку от большой открытой печи, она прихлебывала свой чай с виски, глядя, как с большого куска говяжьего филе, насаженного на вертел, медленно стекают в стоящий под ним противень капли жира. Тилли машинально взялась за ручку вертела, повернула его, снова села и взглянула на Бидди Дрю — женщину, которая любила ее как мать, и к которой она относилась, как к матери.

— Я волнуюсь не только за себя, Бидди, — тихо сказала Тилли. — Я волнуюсь за всех вас. Ведь если эта маленькая мадам возьмет бразды правления в свои руки, она будет третировать вас просто потому, что это я привела вас в Мэнор.

— Не беспокойся об этом, девуля. Мы же получали жалованье, а делать с ним все равно было нечего — разве что купить какую обновку к празднику, так что с голоду мы не умрем. Продержимся, пока девочки не устроятся как-нибудь, да и парни то же.

— А Норт-Лодж? Ведь вы так хорошо все там обустроили, и девочки любят его.

— Да, знаю, и правда будет жаль, если нам придется уйти. Это уж точно. Но Господь нас не оставит — найдем что-нибудь. Пока есть деньги в кармане всегда можно что-то снять. А я уж так и предупредила парней вчера вечером: у них долго все шло гладко, так что они сами, наверное, размякли, а теперь вот придется побороться с трудностями. Только тяготы жизни и делают из парней настоящих мужчин.

— О Бидди! — Тилли закрыла глаза, склонила набок голову. — Парни, да и все вы, работали здесь не покладая рук, на совесть. Обычно, чтобы содержать в порядке такое хозяйство, требуется вдвое больше народа. Вы вкладывали в работу всю душу, все сердце. Даже будь это поместье вашим, парни не могли бы работать лучше.

— Да-да, они здорово поработали. Мы все старались потому, что благодарны тебе. — Голос Бидди дрогнул. Она положила руку на колено Тилли. — Господи Боже мой, девуля, ты не знаешь, как мы благодарны тебе! Ты вытащила нас из этой вонючей шахты и привела сюда. Ты не знаешь! Я не слишком-то часто молюсь, наверное потому, что пока ты не появилась у нас, мне не за что было особенно благодарить Его. Но за все эти годы дня не прошло, чтобы я не сказала Ему: «Спасибо, что Ты создал Тилли Троттер…» Ох, девочка!.. Ну не надо, не надо. Я вовсе не хотела, чтобы ты плакала… Ну ладно, ладно, перестань.

Тилли резко встала, с трудом сглотнула и, часто моргая, чтобы согнать с глаз слезы, проговорила:

— Я и сама не хочу плакать, Бидди. Только не сейчас, не сегодня… Я… Я, пожалуй, надену пальто и выйду прогуляться. Надо немного развеяться. — Последние слова она произнесла со слабой улыбкой.

Бидди кивнула в ответ, но ничего не сказала. Дождавшись когда Тилли вышла, она подняла глаза к небу и прошептала:

— Сделай так, как лучше для нее. Сделай, пожалуйста. Не дай ей снова попасть в беду.

Глава 4

Мистер Блэндфорд примостился на самом краешке стула в стиле Людовика XVI и, зачитывая очередное имя из лежавшего перед ним пергамента, всякий раз наклонялся вперед так, что задние ножки стула отрывались от ковра. Он был человеком нервным, по натуре застенчивым и склонным к уединению, поэтому выступления он, как правило, уступал своим младшим партнерам по адвокатской конторе «Блэндфорд, Коулмэн и Стокс». Неуютно он чувствовал себя и занимаясь делами, связанными с завещаниями, особенно когда, как сейчас, требовалось вскрыть документ и зачитать его родственникам покойного. Лишь в редких случаях ему не приходилось сталкиваться при этом с семейными разногласиями, враждой и даже ненавистью. В итоге нервы адвоката были расшатаны настолько, что его левое веко подергивалось, а кожа прямо-таки свисала с костей, указывая на полное отсутствие под ней плоти.

Сегодняшний день не был исключением: в комнате царило почти физически ощутимое напряжение. Необыкновенное чутье мистера Блэндфорда было устроено так, что позволяло ему улавливать эмоции и тревогу отдельно каждого из сидящих перед ним людей. Помимо прислуги в комнате присутствовала маленькая группка из трех человек — родных усопшего, сидевших по левой стене. Мистер Блэндфорд четко ощущал, что источником напряжения и отрицательных эмоций, является дочь его покойного клиента, тогда как от ее братьев не исходило ничего подобного: происходящее интересовало их, интересовало очень, но и только всего.

Напротив прислуги, отдельно ото всех, сидела молодая женщина, в течение нескольких лет занимавшая в этом доме особое положение. Мистеру Блэндфорду было хорошо известно, что она могла бы стать его законной хозяйкой в любой день из прошедших четырех лет: Марк Сопвит не делал из этого тайны, составляя два года назад свое завещание. Позже Сопвит решил внести в него кое-какие изменения, но его Послание прибыло слишком поздно. Адвокат лично ответил на письмо мистера Сопвита, в котором тот просил его приехать в Мэнор как можно быстрее. Однако, добравшись до поместья, мистер Блэндфорд узнал, что Марк Сопвит скончался.

Сначала мистер Блэндфорд прочел обычные для каждого завещания строки о том, что его составитель находился в здравом уме и твердой памяти. Затем сообщил, что имение переходит во владение старшего сына покойного — Мэтью Джорджа Сопвита, проживающего ныне в Америке. Тут он остановился, облизал губы, дважды качнулся взад и вперед на своем стуле и уже потом продолжил чтение завещания голосом, лишенным каких бы то ни было оттенков и интонаций:

«У меня очень мало денег, которые я мог бы оставить моим детям, но, думаю, это не слишком огорчит их, поскольку, как мне известно, они унаследовали от своих деда и бабки значительные суммы — все, за исключением моего младшего сына Джона. Ему я завещаю принадлежавшие мне трехпроцентные облигации, срок выплаты по которым подойдет в 1853 году».

Тут мистер Блэндфорд вновь сделал паузу, посмотрел на полную молодую женщину в черном, и его левое веко задергалось сильнее. Джесси-Энн смотрела на адвоката так, будто он лично был виновен в том, что ей не досталось даже маленького кусочка имения. Ее старший брат только плотнее сжал губы. Выражения лица младшего адвокат рассмотреть не мог — тот сидел с опущенной головой. Именно этот молодой человек был больше других членов семьи симпатичен мистеру Блэндфорду.

Адвокат сделал глубокий вдох, снова покачался на стуле, как будто готовясь преодолеть препятствие, и снова начал читать:

«Что касается Матильды Троттер, которая много лет была мне не только нянькой, но и женой, заботилась обо мне и утешала, мне бы очень хотелось иметь возможность сказать, что я оставляю ей все, чем владею, включая поместье, ибо она заслужила это, и если бы мне удалось убедить ее стать моей супругой, что я пытался сделать много раз, многие формальности можно было бы сейчас обойти. Но поскольку она не желала причинять беспокойство моей семье (что меня, скажу честно, совсем не волновало), то так и не согласилась устроить все вышеуказанным образом. Поэтому все, что я могу оставить моей дорогой Тилли, это два пакета акций: пятьсот Восточно-Индийской торговой компании и пятьсот судостроительной компании «Братья Палмер и К°». Надеюсь, что и те, и другие будут расти и обеспечат ее в дальнейшей жизни…»

Молодая дама в черном дернулась в своем кресле; ее младший брат, подумав, что она потеряла сознание, протянул руку, чтобы поддержать сестру. Глаза всех присутствующих устремились в их сторону. Но мистер Блэндфорд лишь скользнул по даме взглядом: исходящая от нее отрицательная энергия просто хлестала по его и без того натянутым нервам. Еще раз, прокашлявшись и качнувшись на стуле, он продолжил:

«Теперь о моей прислуге. Все эти люди, и мужчины, и женщины, всю жизнь проработали в шахте, и до того, как пришли в мой дом, не имели никакого опыта обслуживания господской усадьбы. Но с того самого времени и по сей день они исполняют свои обязанности так, как не смог бы никто другой. Поэтому я оставляю каждому из них по десять фунтов, а кроме того, выполняя желание моей дорогой Тилли, я завещаю миссис Бриджит Дрю коттедж, называемый Норт-Лодж, вместе с акром земли, окружающей его с трех сторон, исключая подъездную дорогу. И надеюсь, что мой сын Мэтью будет рад оставить всех их у себя на службе, вместе с моей дорогой Тилли в качестве экономки. Наконец, мистеру Герберту Винсенту Бургессу я завещаю пятьдесят книг, по его выбору, из моей библиотеки, а Фреду Лейберну, моему кучеру — тридцать фунтов.

Подписано сего 14 марта 1851 года.

Марк Джон Генри Сопвит».

Тилли поднялась первой и, обернувшись, протянула руку Бидди, чтобы помочь ей встать — эта женщина была так потрясена услышанным, что не могла самостоятельно даже пошевелиться. За ними встали и остальные: Кэти, Пег, Фэнни, Билл, Артур и Джимми Дрю и, наконец, Фред Лейберн.

Люк и Джон стояли перед столом, глядя на мистера Блэндфорда, суетливо приводящего в порядок свои бумаги.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Люк.

Мистер Блэндфорд молча глянул мимо молодого человека — туда, где сидела его сестра: спина выпрямлена, руки, лежащие на коленях, мертвой хваткой вцепились в ткань платья. Затем адвокат произнес:

— Я не являюсь автором завещаний, я всего лишь фиксирую пожелания моих клиентов. Покойный мистер Сопвит, смею заметить, очень настаивал на том, чтобы его воля была выражена его собственными словами.

— Я понимаю, сэр… и полагаю, что мой отец… мой отец принял справедливое решение. И совершенно верно то, что я и моя сестра действительно не нуждаемся в деньгах. Хотя, конечно, — Люк коротко хохотнул, — то, что человек может иметь их чересчур много — вопрос достаточно спорный.

— Да-да, — кивая, согласился адвокат. — Это вопрос спорный, однако нехорошо, когда денег уж очень много. Руководствуясь личным опытом, могу сказать, что это действительно нехорошо.

— Вероятно, вы правы, сэр. Но я рад, что отец позаботился о Джоне. — Люк повернулся к брату.

Лицо Джона было розовым от волнения.

— О… о…отец был очень д…добр ко мне, — выговорил он. — Я у…удивлен. Он и п…п…правда позаботился обо мне.

— Да-да, — кивая, подтвердил мистер Блэндфорд. Вставая, он взял свой портфель, вышел из-за стола и прежде, чем выйти, на мгновение задержался перед Джесси-Энн. — Всего наилучшего, сударыня.

Женщина не ответила, окаменев, она смотрела на адвоката немигающим, ненавидящим взглядом, и когда Люк пошел проводить его, она медленно повернула голову им вслед, оставаясь в той же позе. Но стоило двери закрыться, Джесси-Энн вскочила и, как армейский сержант, взбешенный ослушанием солдата, зашагала туда-сюда по ковру.

Когда она в третий раз прошла мимо Джона, он осмелился посочувствовать ей, хотя на самом деле не совсем понимал, почему, собственно, нужно выражать ей сочувствие.

— Мне о…о…очень жаль, Джесси-Э…

— Замолчи! Заткнись! — рявкнула она, не давая ему договорить.

Пока Джон, широко раскрывая рот, силился произнести что-то в ответ на оскорбление, дверь открылась, и Люк, войдя, оказался лицом к лицу с разъяренной сестрой.

— Это ужасно, отвратительно! Ты знал хоть что-нибудь обо всех этих интригах? Эта женщина! Эта…

— Ради Бога, угомонись, Джесси-Энн. Глядя на тебя, можно подумать, что ты исполняешь какую-то роль на сцене. Господи, ты ведь не нуждаешься в деньгах. Отец написал сущую правду.

— Дело не в этом!

— А в чем? Скажи, если знаешь. — Голос Люка была спокоен и холоден; сейчас с ней говорил не ее брат, а офицер.

На мгновение Джесси-Энн пришла в замешательство. Ее лицо подергивалось, рот беззвучно открывался и закрывался, но, в конце концов, она все же выговорила:

— Дело в том, что он оказал этой женщине предпочтение перед нами — своей плотью и кровью.

— А… а… а, с…собственно, что такого мы для него сделали? Скажи, что? — Джон ткнул указательным пальцем в сторону сестры. — И н…не смей больше кри…кричать на меня, иначе я не о…о…отвечаю за пос…последствия.

Люк наблюдал за младшим братом с безмятежной улыбкой, казалось, говорившей: «Господь на твоей стороне». Джесси-Энн на несколько секунд замолчала, но сбить ее с намеченной цели уже не могло ничто.

— Она не останется здесь! — выкрикнула она.

— Отец ясно выразил свое желание — Мэтью должен оставить ее в доме в качестве экономки.

— Но, милый мой Люк, Мэтью нет здесь, не правда ли? А в его отсутствие заниматься всеми делами приходится нам. Собственно говоря, ими должен был бы заняться ты, но ведь ты завтра возвращаешься в полк, ведь так? А Джон, — она небрежно махнула рукой через плечо, — едет с тобой в Лондон. Получается, что я единственная, кто может взять на себя все заботы. И вот что я вам скажу. Я была заранее уверена, что отец оставить поместье Мэтью, и поскольку я знала, что он не сумеет добраться сюда вовремя, я написала ему, что с удовольствием буду заниматься всем сама до тех пор, пока он не приедет.

— Вот ведь мерзавка! — воскликнул Люк со смехом, в котором слышалось восхищение изворотливостью и предусмотрительностью сестры. Затем, уже серьезно он добавил: — Ты ведь люто ненавидишь ее, я не ошибся?

— Ну, если ты до сих пор этого не понял, братец, значит, я переоценила твои умственные способности.

— Я д…думаю, она все равно н…не захочет оставаться.

— А у нее и не будет ни малейшего шанса остаться, у этой стервы! К тому же, она обеспечила себе местечко, чтобы пристроиться: она же уговорила отца завещать Норт-Лодж кухарке. Подумать только! Такой замечательный дом, а теперь там будет жить это отродье.

— О Господи! — Люк приложил ладонь ко лбу. — Честное слово, легче отправиться на войну, чем без конца выслушивать одно и то же.

А Джон, пристально глядя на Джесси-Энн, произнес, почти не заикаясь:

— Знаешь что, Джесси-Энн? К…когда-нибудь ты пожалеешь о том, как вела себя сегодня. Троттер поднимется, а ты окажешься в…внизу. Вот увидишь. Она… Троттер не такая, как все. Я это чувствую.

— О, ради Бога! — Джесси-Энн замахала на него руками. — Хватит этих детских сказок насчет того, что она ведьма. Пора бы уж тебе повзрослеть и перестать верить в них.

— В…ведьма она или нет, в ней е…есть что-то такое… Я вполне понимаю отца.

Джесси-Энн уже было собралась прикрикнуть: «Заткнись!» — но передумала. Она стояла, переводя взгляд с одного брата на другого. Ее пышный бюст так и прыгал от возмущения. В конце концов, не найдя подходящих слов, она резко повернулась и устремилась к двери. Посмотрев ей вслед, молодые люди переглянулись.

— Она р…ревнует… б…безумно ревнует, потому что Троттер к…красивая. Красивая, ведь правда, Люк? О…отец считал ее красивой, и порой мне кажется, что и Мэтью тоже, н…несмотря на то, как он держался с ней.

Люк ответил не сразу. Помолчав, он проговорил задумчиво:

— Да. Думаю, что и Мэтью тоже.

— Вы покинете дом немедленно. И не возьмете с собой ничего, кроме того, что принадлежит вам лично.

— Благодарю вас. Это все, миссис Картрайт?

— Это все, — сквозь зубы процедила Джесси-Энн, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик или не затопать ногами.

— Благодарю вас, — повторила Тилли. И затем, после чуть заметной паузы, прибавила: — И позвольте пожелать вам, миссис Картрайт, всего того, что вы заслуживаете в жизни.

На миг Тилли испытала чувство удовлетворения, увидев на лице молодой хозяйки испуг: в ее глазах появилось то же самое выражение, какое бывало у слабоумной судомойки Ады Теннент, когда Тилли приходилось говорить с ней резко. Правда вид Ады в таких случаях вызывал у нее желание улыбнуться про себя. А вот выражение глаз Джесси-Энн слишком напоминало то, что она так часто видела в глазах жителей деревни. Поэтому испуг молодой дамы нисколько не позабавил Тилли, даже будь она в тот момент более расположена позабавиться.

Повернувшись, она вышла из комнаты и через холл прошла в кухню. Там, ожидая ее, собрались друзья — члены семейства Дрю. Тилли обвела глазами всех их по очереди.

— Ну что ж, все так, как я и думала, — сообщила она, стараясь, чтобы голос не слишком дрожал. — Мне приказано убираться, и притом прямо сейчас.

— Господи Боже мой! — Бидди рухнула на стул.

Тилли положила руку ей на плечо:

— Не беспокойся, я не умру с голода. И он тоже. — Она осторожно похлопала себя по животу. — Жилье у меня будет, а лучшего компаньона, чем мистер Бургесс вряд ли можно представить. Ведь правда? — При этих словах голос ее дрогнул, но никто не откликнулся.

— Какая несправедливость!

— Проклятая маленькая стерва…

— Пожалуй, мне не захочется долго работать у нее.

Тилли снова обвела взглядом всех:

— Ну-ну, успокойтесь, прошу вас. Когда приедет мистер Мэтью, все еще может измениться.

— Ну, не знаю, — отозвался Джимми. — Помнится, он был крутенек: слова лишнего не скажет, только глядит на тебя сверху вниз.

Никто не возразил ему — даже Тилли. Она только попросила Кэти:

— Пойдем, помоги мне собраться. Видимо, воспользоваться каретой мне не разрешат, поэтому, пожалуйста, Артур, отнеси мои вещи в повозку. — Не ожидая ответа, Тилли торопливо вышла из кухни и закрыла за собой обитую зеленым сукном дверь.

Она уже почти миновала холл, когда из дверей гостиной появились Люк и Джон. Все трое одновременно подошли к лестнице. Их глаза встретились. Джон заговорил первым:

— М…м…мне очень жаль, Троттер.

— Да ничего, ничего.

— И мне тоже. Мне тоже очень жаль, Троттер.

Тилли взглянула на Люка, и он добавил:

— Когда приедет Мэтью, может быть все решится иначе.

Ничего не сказав, Тилли только слегка кивнула головой. Мужчины на шаг отступили, чтобы дать ей пройти. Поднявшись по лестнице, она прошла мимо спальни, мимо гардеробной, мимо туалетной в свою комнату. И там, прислонившись к двери, закрыла лицо руками, до боли вдавливая пальцы и ладони в кожу. Но она не заплакала…

Спустя полчаса Тилли была уже одета, но не в черное, и готова к выходу. На ней было сливового цвета пальто с меховым воротником и велюровый капор такого же цвета, отделанный по краю кудрявыми перьями. Спускаясь по лестнице с галереи, Тилли выглядела почтенной леди — хозяйкой дома, собравшейся куда-то с визитом.

Не заходя на кухню, она прошла через холл прямо к входной двери. Во дворе, у подъезда, ее уже ждал Артур с повозкой. Тилли знала, что Фред Лейберн с удовольствием отвез бы ее в экипаже, как делал это многие годы, но теперь ему приходилось думать о своем месте под солнцем, а оно целиком и полностью зависело от новой хозяйки.

Артур помог Тилли взобраться на переднее сиденье, скомандовал лошади: «Нно-о-о!» — и повозка тронулась.

Когда они медленно тащились в сторону большой дороги, Тилли вдруг криво усмехнулась — сквозь сковавшую ее сердце великую печаль пробилась мысль: «По крайней мере, на сей раз тебя выставили из дома не через заднюю дверь».

Артур уже зажег фонари по бокам повозки. Поездка — две мили по большой дороге и еще четверть мили по другой, вбок от нее, узкой и ухабистой — еще не окончилась, а зимние сумерки внезапно сменились полной темнотой, поэтому Тилли едва разглядела маленькие ворота, через которые повозка въехала в такой же маленький дворик перед домом мистера Бургесса.

Не успела Тилли сойти на землю, а старый джентльмен в накинутом на плечи пледе уже распахнул дверь.

— Я ожидал твоего приезда, дорогая, я ожидал! — радостно воскликнул он, кивая гостье.

Она молча сжала протянутую ей руку, а другой рукой подтолкнула учителя внутрь комнаты, к горевшему в камине огню.

После того, как Артур внес в дом две корзины с вещами, плетенный из лыка мешок, деревянный ящик и шляпную коробку, Тилли повернулась к нему.

— Спасибо, Артур. Я… я буду навещать вас, — произнесла она нетвердым, низким от волнения голосом.

Секунду молодой человек смотрел на нее растроганно, потом сказал:

— Мы будем ждать тебя, Тилли. — И уже возле двери кивнул старому учителю: — Всего наилучшего, мистер Бургесс. — Потом, стоя на пороге, он снова взглянул на нее. — Это не конец, Тилли, — хрипло проговорил он. — Еще придет твой день. Придет, вот увидишь. — И, снова кивнув в подтверждение своих слов, Артур пошел к повозке.

Закрыв за ним дверь, Тилли несколько мгновений стояла с опущенной головой, потом шагнула к огню, шагнула туда, где сидел человек, научивший ее всему тому, что она знала: всему, за исключением любви. Впрочем, некоторым образом он научил ее также и этому. — Он частенько говаривал, что на свете существует множество разнообразных видов любви. И когда человек испытывает один какой-то вид любви — не важно, какой, — это почти исключает потребность в других видах.

С первой частью этой своеобразной философии Тилли могла согласиться. Она знала о существовании различных видов любви, но вовсе не считала, что присутствие того или иного из них уменьшает самую главную любовь: ни одно из чувств, испытанных ею до той поры, не уменьшило и не ослабило любви, которая возникла у нее к Марку Сопвиту. Возможно, мистеру Бургессу никогда не довелось ощутить любовь женщины. Единственной любовью, о которой он всегда говорил, была его любовь к литературе, легко угадывавшаяся в облике и этой комнаты, и всего дома.

Тилли уже давно сбилась со счета, сколько раз она приводила в порядок его книги, расставляя их на массивных полках, которые, по ее просьбе, смастерил для старика один из сыновей Бидди, и которые сплошь закрывали собой все четыре стены большой комнаты домика. Правда, когда она вновь заходила навестить своего наставника, книги опять громоздились на полу, на столе и на диване, вывезенном когда-то с разрешения Марка с чердака господского дома.

Мистер Бургесс, не подобрав соскользнувшего с его плеч пледа, помог Тилли снять пальто, приговаривая:

— Посмотри, я накрыл стол к чаю. Видишь, какой я умница? Как знал, что ты приедешь. — Жестом он указал на круглый стол у камина, накрытый белой кружевной скатертью, на которой были расставлены фаянсовые чашки, заварной чайник и кувшинчик с молоком. — А еще у меня есть сдобные булочки, мы их подогреем. Ты, наверное, продрогла, дорогая. Садись, садись. — И учитель попытался усадить ее в кресло, но Тилли, высвободившись, взяла его за руку и тихо сказала:

— Вы сами сядьте, а я позабочусь обо всем.

— Нет-нет.

— Да-да, прошу вас, позвольте мне. Это отвлечет меня от грустных мыслей.

Мистера Бургесса пришлось уговаривать недолго. Угомонившись наконец, старик стал смотреть, как Тилли сняла с себя уличную одежду и потом захлопотала, взяв с огня кипящий чайник, заварила и разлила чай. И лишь когда Тилли, сев напротив, подала ему его чашку, мистер Бургесс произнес:

— Ну?..

И Тилли ответила:

— Ее маленькая светлость получила огромное удовольствие, выставив меня из Мэнора.

Старик воззрился на свою чашку и неторопливо помешал ложечкой чай.

— Должен сказать, мне с трудом верится. Правда, в детстве я замечал в ней некоторые признаки хитрости и тщеславия, но она была такая маленькая, такая крошка, что я говорил себе: она еще дитя. А позже, когда она повзрослела, я наблюдал за ней во время ее приездов в Мэнор: ока не могла смириться с тем фактом, что ее отец испытывает нежные чувства к какой-то другой женщине, а не к ней — единственной… Скажи мне, он оставил тебе что-нибудь?

— Насколько я понимаю, он обеспечил меня: завещал два пакета акций, по пятьсот в каждом.

— Хорошо, хорошо, дорогая. Я рад. А что это за акции?

— Одни — судостроительной компании «Палмер» в Джарроу, другие — Восточно-Индийской торговой компании, кажется, так. Вообще-то я плохо разбираюсь во всем этом. Скорее, вовсе не разбираюсь.

— О, это отлично, дорогая, просто отлично. — Для большей убедительности старик несколько раз кивнул. — Я очень рад. Эти акции дадут тебе возможность жить безбедно. А говорилось ли там еще о чем-нибудь?

— Только о каких-то облигациях, которые он оставил Джону.

— Да уж! — Мистер Бургесс покачал головой. — А ты знала, что дела у него шли туго? Он говорил тебе, что вынужден продавать кое-что, чтобы поддерживать Мэнор в надлежащем состоянии?

У Тилли расширились глаза:

— Нет… Он… он никогда не обсуждал со мной денежные вопросы, да и я с ним тоже.

— Вероятно, еще немного — и ему пришлось бы. Думаю, он намеревался написать Мэтью, чтобы попросить о помощи.

— Неужели?!

— Да. По крайней мере, к такому выводу я пришел. Ты же знаешь, мы с ним часто беседовали — в том числе и о финансовых проблемах. И очень часто — о тебе, дорогая. Он так восхищался тем, как ты вела все хозяйство, причем на какие-то жалкие гроши. И говорил, что само твое присутствие дает ему успокоение и утешение. Нет-нет, пожалуйста, дорогая моя, не надо плакать.

— Нет, я не плачу. — Тилли и правда не плакала — не должна была плакать. Только не сейчас, не здесь. Только потом, когда она окажется наверху, в комнатке под самой крышей, где можно будет заглушить свои рыдания, зарывшись лицом в подушку. «Господи, — мысленно взмолилась она, — пусть сегодня ночью разыграется ураган такой, чтобы мистер Бургесс не услышал меня». Тилли была уверена заранее, что, оставшись одна, не сможет сдержать своей, так долго подавляемой тоски. Она смахнула слезы, глубоко вздохнула, потом, взяв себя в руки, проговорила: — И вас он тоже не забыл.

— Меня? Но что… что он мог оставить мне?

— Пятьдесят книг. Из библиотеки. По вашему выбору.

Старый учитель воздел обе руки и откинул голову назад, словно узрев манну, падающую с небес. Ничто на свете не могло бы доставить ему большего счастья. Глядя на Тилли, он тихо повторил:

— Пятьдесят?

— Да. На ваш выбор.

— Господи, Господи! Какой заботливый… О, он был добр. И доброта его проявлялась столь различными путями… — Старик замолчал. Он мысленно смаковал свою радость — прибавление к его собранию новых драгоценностей, ибо каждая из его книг была драгоценна для него. Потом, наклонившись вперед, так, что шелковистая белая прядь волос упала ему на лоб как раз между бровей, он протянул руку и, коснувшись своими пальцами пальцев молодой женщины, сказал: — Я так рад, что ты пришла ко мне. Я так рад, Тилли.

Немного поколебавшись, она спросила:

— А потом, когда родится ребенок, — что тогда?

— О, тогда! — Старик покачал головой, его лицо озарилось улыбкой, и он заговорил тем поэтическим языком, который Тилли частенько слышала и раньше: — Его приход в этот мир станет моим возрождением. Его первый крик оживит мой разум, прикосновение его ручонки вернет молодость этому дряхлому телу, и я буду видеть в нем новый сосуд, в который я смогу вложить ту крохотную крупицу мудрости, которую выплавило в тигле моей жизни горнило семидесяти с лишним прожитых мною лет.

— О, мистер Бургесс! — Тилли сжала его руку в своих. — Что делала бы я без вас в своей жизни?

— Будучи такой, как ты есть, ты отлично справлялась бы и сама, дорогая.

— О, нет-нет. Много лет назад я вдруг оказалась заброшенной в совершенно иной мир, в совершенно иное общество. Я смотрела на него глазами служанки, потому что я и была служанкой. Но когда Марк сделал меня частью своей жизни, это вы взяли меня за руку и вывели из тьмы, которая меня окружала. С нашей первой встречи в детской (помните, вы узнали, что я умею читать и писать, и дали мне почитать вольтеровского «Кандида» — помните? — а я сказала вам, что не понимаю в нем ни одного слова, и я действительно начала понимать его только годы спустя), с той самой встречи вы взяли меня под свое крыло. И теперь, пожалуй, я могу сказать вместе со старухой из «Кандида»: «Вот видишь, я женщина с большим жизненным опытом».

Мистер Бургесс одобрительно улыбнулся:

— Да, Троттер, дорогая моя, ты действительно стала женщиной с большим жизненным опытом. Однако надеюсь, что я не кончу так же, как старый наставник Кандида, доктор Панглосс. — Он снова наклонился вперед: — Кстати, слово «наставник» напомнило мне о том, как сильно я жажду получить мою долю наследства. Когда я могу забрать книги?

— Думаю, в любое время, но лично я не стала бы рисковать и делать это прямо сейчас, а подождала бы более благоприятного момента. Я договорюсь с Артуром, чтобы он отвез вас в Мэнор, а потом доставил обратно вместе с вашими сокровищами.

— Спасибо тебе, дорогая… А сейчас, — старик откинулся в кресле, — не заняться ли мне приготовлением ужина?

— Нет-нет, — шутливо отмахнулась Тилли, — предоставьте это мне.

На что старый джентльмен с готовностью ответил:

— Как хочешь, дорогая, как хочешь. — После чего подобрал с пола книгу, нашарил на столе свои очки, надел их, спустив на самый кончик носа, и погрузился в то, что составляло величайшую страсть его жизни.

А Тилли, раскрыв корзину, в которую заботливая Бидди положила столько еды, что ее с лихвой должно было хватить обоим на ближайшие два дня, соорудила на столе чудесный ужин. Когда он завершился, и посуда была вымыта, Тилли отнесла свои корзины и коробки наверх, в комнатку под крышей. Там она распаковала свои вещи.

Часом позже она проводила старого учителя в его комнату, собрала книги с пола, поправила поленья в камине, чтобы не вывалились, когда прогорят, и снова поднялась в комнату под крышей.

Там было очень холодно, и Тилли не стала раздеваться. Перина и простыни отсырели и пахли плесенью, хотя Кэти недавно дважды заходила, чтобы проветрить белье и прогреть грелкой постель — на случай, если все сложится именно так, как сложилось.

Лежа на боку, поджав колени к подбородку и плотно зажав руки под мышками, Тилли ждала, когда лавина ее отчаяния наконец прорвется наружу. Но, как ни странно, этого не произошло. Как будто все ее слезы застыли, образовав ледяную гору, придавившую собой ее живот — и ее ребенка.

— Марк, — произнесла она вслух. И еще раз, уже громче, повторила: — Марк. — И увидела, как это имя, взлетев, пронеслось над застывшей землей, упало на черный могильный холм, проникло сквозь мерзлые комья, сквозь деревянную крышку гроба, коснулось губ того, кто покоился в нем, и он ожил. Он вновь был с ней: его голова лежала на подушке рядом с ее головой, его глаза в свете лампы смотрела в ее глаза, и его голос шептал: «Ты прекрасна, Тилли Троттер. Ты знаешь об этом? Ты прекрасна».

Глава 5

Январь медленно, день за днем, скользил прочь по обледенелым дорогам. Морозы стояли такие, что даже в полдень у людей брови и ресницы покрывались инеем, а скотину в стойлах сковывало смертным холодом.

Большая часть времени у Тилли уходила на то, чтобы пилить и колоть дрова для камина. Она как будто вновь вернулась в свое детство и отрочество, только теперь заготовка дров не доставляла ей удовольствия.

В феврале домик мистера Бургесса занесло снегом по самые окна, всякая связь с Мэнором прервалась почти что на неделю. Тилли была уверена, что, не будь ее рядом, старик не пережил бы этой зимы. Проводя свои дни в обществе книг, он совершенно не обращал внимания на потребности собственного тела, и пледы, в которые он кутался вместо того, чтобы, бросив вызов стихиям, выйти на улицу и принести дров, не смогли бы защитить его от беспощадного, пронизывающего холода. Вдобавок мистер Бургесс почти не заботился и о еде, довольствуясь лишь овсянкой и чаем. Размышляя об этом, Тилли сказала себе: «Значит, все что произошло все же имеет хоть одну положительную сторону».

Живот ее рос, казалось, с каждым днем, и тело ее уже ощущало его тяжесть. Физически Тилли чувствовала себя довольно хорошо, если не считать непроходящей тупой боли в сердце и постоянного холода: вокруг маленького домика не росло ни одного деревца, он стоял открытый всем ветрам, и хотя стены его были пятнадцати дюймов толщиной, ни они, ни каменный пол не хранили тепла.

Наконец после двух солнечных дней подряд, немного потеплело, дороги словно ожили. Однако люди не могли передвигаться ни верхом, ни в повозках — только пешком, притом иногда увязая по пояс в снегу.

Артур с неимоверными трудностями добрался до домика старого учителя, вдобавок с объемистым мешком на плечах. Когда он постучал в дверь, и Тилли открыла ее, он сначала с облегчением свалил с себя поклажу, а уже потом принялся отряхивать полы своей длинной куртки и обивать снег с высоких сапог.

— Господи, Артур, как это тебе пришло в голову тащиться сюда в такую погоду?

— Мама думает, что вы тут уже умираете с голоду. Я сниму сапоги, они насквозь промокли.

— Нет-нет, проходи в дом, ты замерзнешь. — Тилли буквально втащила его за руку.

Артур затоптался на половике у порога, околачивая снег, потом, заглянув в комнату, где у самой печки сидел в своем кресле мистер Бургесс, коротко сказал:

— Все завалило.

— Да-да, Артур, действительно, все завалило. Как думаешь, скоро это кончится?

— Непохоже, мистер Бургесс, никак не похоже. Гляньте-ка на небо.

— Иди сюда, к огню, — поманила его рукой Тилли, но он заколебался:

— Да я весь в снегу, Тилли. Только запачкаю пол.

— Ну, ему не привыкать. Давай, садись, — не допускающим возражений тоном скомандовала она. — Я приготовлю тебе горяченького. — Положив мешок на стол, Тилли потрогала его, затем взглянула на Артура: — Как ты умудрился вынести это из дома?

— Она уехала, Тилли. Мадам Всемогущий Господь уехала как раз незадолго до большого снегопада. Я попробовал было прийти сюда, чтобы сказать тебе, но пришлось вернуться.

— Приехал Мэтью.

— Нет-нет! То есть приехал, но не мистер Мэтью, а мистер Джон. Вернулся из Скарборо. Похоже, он получил письмо от мистера Мэтью — ему переслали. А в письме сказано, что, мол, мистер Мэтью хочет, чтобы он, мистер Джон, приглядывал тут за всем, пока он сам не вернется, а о сестрице — ни единого слова. Ты же знаешь, мистеру Люку этим заниматься не с руки — он ведь служит в армии. Ну, а мистер Джон был прямо на седьмом небе. Кэти говорит, что слышала, как он сказал мисс Джесси-Энн насчет письма: так она чуть его не убила. Короче говоря, взбесилась. Собралась уже вызвать своего мужа с сестрой и заявила, что, мол, знать не хочет ни о каком письме, покуда не известят обо всем адвоката. Ну а мистер Джон говорит: а я, мол, уже известил, и он вот-вот приедет. Эх, ну и смеялась же мать! Сказала, что мисс Джесси-Энн носилась по всему дому так, словно ее пчела ужалила в задницу. А я-то и не знал, Тилли, что у нее нет своего дома, и они с мужем живут с его стариками и прочей родней. Вот почему она так рвалась хозяйничать в Мэноре… А ты знала?

— Да, я знала, что она живет с… родственниками мужа.

— Ну, тогда все понятно. — Артур посмотрел на мистера Бургесса. — То есть почему она так хотела остаться тут. Ведь верно?

Мистер Бургесс, широко улыбнувшись, кивнул:

— Да, теперь действительно все понятно. В доме родителей мужа она не может чувствовать себя полной хозяйкой, поэтому и решила воцариться здесь, а мужа собиралась использовать в качестве оружия в своей борьбе за власть.

— Да-да, — согласно покивал Артур. По нему было видно, что воспринимать речь старого учителя и следовать за ходом его мысли ему, как обычно, было сложновато, но, в общем он понимает, что мистер Бургесс во всем согласен с ним. Потом малый повернулся к Тилли: — Мать сказала, узнай, мол, как она себя чувствует.

— О, передай ей, что прекрасно. — Тилли поставила на стол большую чашку горячего бульона, а рядом положила ломоть хлеба. — Да сядь же ты наконец! И поешь.

Кое-как пристроив свое массивное тело на табуретке, Артур начал жевать теплый, с поджаристой корочкой хлеб, прихлебывая бульон, одновременно он не переставал рассказывать обо всем, что произошло в доме за последнюю пару недель. А, доев и, поставив пустую чашку на край стола, закончил:

— Мать говорит, тебе бы уж можно вернуться, Тилли. Говорит, теперь уж точно можно.

Тилли в этот момент стояла за креслом мистера Бургесса. Едва заметным движением подбородка она указала Артуру на старика, а вслух ответила:

— Не думаю, что мне стоит возвращаться, Артур. Это может создать в семье еще большую напряженность, ведь разногласий и без того предостаточно.

Артур правильно сориентировался. Крякнув, он поднялся на ноги, бормоча:

— Да, пожалуй, ты права, Тилли. Пожалуй, ты права. Ну, так я пошел. Мистер Бургесс… — Он неловко поклонился старому учителю, и мистер Бургесс, словно очнувшись, произнес:

— О… да-да, Артур. Было очень приятно повидаться с тобой. Передай от меня привет своей матушке.

— Передам, мистер Бургесс. Непременно передам.

Тилли проводила его до двери, и там, натягивая на уши шапку и поднимая воротник, парень тихонько проговорил:

— Ты уж прости меня, Тилли. Похоже, я полез не в свое дело, да?

— Да нет, все в порядке, Артур, — так же, шепотом, ответила она. — Мне кажется, он разволнуется, если узнает, что ему придется снова остаться одному. Он… он болен и ему известно об этом. Даже если теперь мне можно вернуться в Мэнор, сейчас я не могу этого сделать. Да, в самом деле, вряд ли это было бы мудро с моей стороны — возвращаться при таких обстоятельствах. — Она непроизвольно положила ладонь на живот, и Артур, опустив глаза, произнес:

— Пожалуй, ты права, Тилли. Пожалуй, права. Но… мы скучаем по тебе. Мать очень уж скучает. Да и дом без тебя уже не тот. Делать-то мы все делаем хорошо, но как мать вчера сказала, без охоты. Знаешь, — его крупные губы растянулись в широкой улыбке, — я помню, отец мой, бывало, говаривал… Я тогда был совсем несмышленый. Так вот, у меня тогда появилось забавное представление о Боге и дьяволе, потому что он говорил: «Ежели пришлось бы мне выбирать на кого работать — на Бога, который потом сказал бы мне: „Ты хорошо сделал свое дело, ты добрый и верный слуга", или на дьявола, который хлопнул бы меня по заду и сказал: „Молодец, парень, отлично сработано!" — я бы уж знал, кого из них выбрать». — Артур рассмеялся было, прикрывая рукой рот, но тут же снова посерьезнел. — Ты только не подумай, что я вроде бы намекаю, будто ты похожа на дьявола, Тилли.

Она ответила широкой и открытой улыбкой.

— Ну, если ты и намекаешь, Артур, то это почти не заметно.

Фыркнув, он протянул ей руку:

— Ну ладно, пока, Тилли. Вскорости зайду снова, если только опять не заметет. Погляди-ка… — Он махнул свободной рукой в сторону холмов, над которыми, чуть не цепляясь за них, нависало сизое небо.

Несколько секунд Тилли смотрела вслед Артуру, который, грузно проваливаясь в глубокий снег, шел к дороге. До чего приятно было вновь увидеть одного из Дрю! Все они и каждый из них были родными ей, как члены ее семьи — единственной семьи, какая была у нее на этом свете.

Закрыв дверь, она подошла к печке, возле которой сидел мистер Бургесс. Выпрямившись в своем кресле, старый учитель протянул к ней руку:

— Иди-ка сюда, дорогая. — И, когда она встала перед ним, посмотрел на нее снизу вверх своими старчески-влажными, подмаргивающими глазами. — Тилли, я не должен и не хочу быть тебе обузой. Если мистер Джон попросит тебя вернуться, ты должна вернуться. Я справлюсь. Я еще не впал в детство, и мне уже пора начать самому заботиться о себе. Я не должен рассчитывать на чью бы то ни было помощь.

— Да, и правда пора, — подтвердила она, поплотнее укутывая его сползшим было с его худых плеч пледом. — Так что давайте-ка, поправляйтесь, собирайтесь с силами и начинайте потихоньку ходить, а уж потом поговорим — перебираться мне назад в Мэнор или нет.

— О, Троттер… — Голова учителя упала на грудь, голос задрожал. — Я не заслуживаю твоих забот. Я не заслуживаю. Я просто старый эгоист. Я всегда был эгоистом. Всегда, всю жизнь. Единственное, о чем я думал, — это о них. — Он слабо махнул рукой в сторону книг, лежавших рядом с ним на маленьком столике. — Ведь я отдал им всю свою жизнь, а какая польза мне от них теперь? Неодушевленные предметы… Всю жизнь я называл их своими друзьями, но теперь — разве они говорят со мной, утешают меня? Все знания, которые я почерпнул из них, не помогут мне умереть тихо и безмятежно. Все, что они говорят мне, — это «Подожди, не уходи, насладись нами еще». Ночами они беседуют со мной, Троттер, и спрашивают: «Что будет с нами, когда ты уйдешь?» Они уговаривают: «Не уходи, мы еще долгие годы можем приносить тебе радость». А когда я отвечаю, что не смогу оставаться здесь навсегда, они смотрят на меня молча, и ни одна не скажет: «Вот тебе моя рука, и пусть тебе не будет так одиноко». Ты, Троттер, единственная, кто когда-либо протягивал мне руку. Хозяин — да, он был добр ко мне, однако его доброта происходила от рассудка, а твоя идет от сердца.

— О, милый, милый мистер Бургесс! — только и смогла произнести Тилли, прижимая к себе белоснежную голову старика. Чувства переполняли ее и, опустившись на колени рядом с креслом, она взяла бледную, в выступающих голубоватых венах руку учителя в свои. — Вы еще долго пробудете здесь. Вы поправитесь. Вы будете первым, кто услышит крик моего ребенка. Вы будете качать его… или ее… на коленях, пока я буду хлопотать по хозяйству. И еще, — Тилли крепче сжала его руку и потрясла ее, — ваши книги всегда были вашими верными друзьями. Так не покидайте их сейчас.

— Троттер, дорогая, дорогая моя. — Слезы, скопившиеся в уголках его глаз, медленно покатились по морщинистым щекам. — Когда-то я предсказал тебе, что в один прекрасный день ты станешь настоящей леди, помнишь?

Она кивнула.

— Так вот, я могу повторить это. Наступит день, когда ты станешь настоящей леди, Тилли Троттер. Ты уже стала настоящей леди, и это истинная правда, но придет день, когда ты станешь леди по праву.

Глава 6

Зима подходила к концу. Солнце показывалось все чаще, воздух потеплел, правда, снег только начал подтаивать на потемневших откосах ухабистой дороги, да и вероятность метелей не миновала. Тилли вспоминала, как два года назад снег валил почти до самой Пасхи; но сегодня день был ясным, почти весенним. Мистер Бургесс сам ковылял по комнате, подбирая то одну, то другую книгу: приближающаяся весна как будто вливала новые жизненные силы в его немощное тело.

Подложив последнее полено в огонь, Тилли обернулась. Учитель стоял у окна, задумчиво глядя на улицу.

— Как хорошо, — сказала она. — Солнце…

— Да-да, дорогая. Солнце, дающее жизнь всему… Вот и детей оно выманило из дому.

— Детей?

Подойдя, она взглянула сквозь протаянное в морозных узорах на стекле отверстие и увидела трех мальчишек, идущих по дороге. Они подпрыгивали, весело толкались, и мистер Бургесс заметил:

— Ну, прямо как ягнята! Весна так и играет у них в крови.

Улыбнувшись, Тилли отошла от окна, подхватила корзинку для дров, сняла с гвоздя за дверью плащ и, накинув его на плечи, вышла во двор.

Кроме домика во дворе были только две постройки, примостившиеся в дальнем конце двора. Одной из них была уборная, отличавшаяся такой современной деталью, как деревянное сиденье, впрочем, помещавшееся прямо на ведро; другой — совсем небольшой дровяной сарай. Вдоль его стен была сложена поленница в один ряд, и было местечко для козел, на которых Тилли пилила дрова. Стены оголились уже на две трети высоты, и она подумала, что надо бы поскорее заполнить их снова, потому что еще немного — и ей уже не управиться ни с пилой, ни с топором. Конечно, Артур не отказывался помочь, но кроме своего ежемесячного выходного, он почти не мог отлучаться из усадьбы.

Тилли начала укладывать дрова в корзину, но вдруг застыла с очередным поленом в руке, прислушиваясь, забыв распрямиться. В ту же секунду она почувствовала, как вся кровь отхлынула от ее лица и из ее вмиг похолодевшего тела, — из-за двери до нее донеслось, с упоением выкрикиваемое детскими голосами, слово «ведьма».

О Господи, неужели снова! Тилли зажмурилась, потом рванулась было к дому, но решила обойти его сзади. Поэтому сначала они не заметили ее, стоящую между углом домика и живой изгородью из кустов шиповника — границей соседнего участка. Зато она отлично видела их — тех самых троих мальчишек. Они стояли на дорожке, ведущей к дому, и распевали во все горло:

Глаза всех троих были устремлены на дверь домика, и двое младших бросали в нее снежками. А старший, найдя в снегу большой камень, швырнул его в окно.

Услышав звон разбитого стекла, Тилли сорвалась с места. Сорванцы ожидали, что откроется дверь, поэтому на мгновение окаменели, увидев несущуюся к ним высокую женскую фигуру в черном развевающемся плаще с капюшоном.

Старший, опомнившись первым, бросился бежать. Остальные двое, придя в себя, собирались последовать его примеру, но, слишком резко повернувшись друг к другу, столкнулись и чуть не упали. В этот момент подоспевшая Тилли и схватила обоих. Мальчишки были так напуганы, что готовы были умереть на месте от ужаса.

Руки у Тилли были худые, но очень сильные — не зря она столько времени пилила и колола дрова, а до этого работала в шахте, — так что, схватив мальчишек, она здорово встряхнула их, жестко глядя каждому в лицо.

Первым обрел дар речи тот, кто повыше.

— Это… это не я, миссис. Это н…не я разбил вам окно. Это Билли.

— Как тебя зовут?

— Т… Тейлор, миссис.

— Откуда ты? — Можно было и не спрашивать — Тилли заранее знала, что он пробормочет в ответ:

— Из…из д…деревни.

— А ты? — И она так потрясла второго мальчика за шиворот, что его голова замоталась из стороны в сторону. — Тебя как зовут?

— Пир…Пирсон, миссис. Томми Пирсон.

Пирсон. В деревне был только один Пирсон, по крайней мере, двенадцать лет назад там был только один Пирсон, и звали его Том. И он хорошо относился к ней.

— Твоего отца зовут Том?

— Да, миссис.

— Ладно. — Наклонившись, Тилли проговорила прямо в лицо мальчика: — Сейчас ты пойдешь домой и расскажешь отцу, чем ты здесь занимался. Ты слышишь, что я говорю?

— Д…да, миссис.

— Я узнаю, рассказал ты или нет. Понятно?

— Да, миссис.

— И скажи ему, чтобы выпорол тебя как следует.

На сей раз «да, миссис» прозвучало не сразу. Мальчишка всхлипнул, засопел и только потом еле слышно пробурчал:

— Ага… То есть да, миссис.

— Теперь ты. — Тилли встряхнула второго пацана. — Говори, кто послал тебя? Кто велел тебе прийти сюда?

— Билли Макграт. Вот он. — Сорванец мотнул головой и рукой в сторону дороги, где, неподалеку стоял старший мальчишка.

Тилли впилась в него взглядом. Макграт… Снова один из Макгратов, сын кого-то из братьев, оставшихся в живых. Он не мог быть сыном Стива, потому то, во-первых, Стив давно уже уехал из этих краев, а во-вторых, Стив тоже был ей другом. Правда, он, Стив, хотел быть ей больше, чем просто другом — так же, как и Хэл. Вот из-за этого Стив и убил Хэла. Хотя не только: в детстве ему пришлось всякого натерпеться от старшего брата. Значит сейчас перед ней стоял еще один Макграт — уже из другого поколения. Неужели все начнется снова? О нет, только не это!

Как бы в ответ на ее безмолвный вопрос, юный Макграт завопил, приплясывая на дороге:

— Ведьма! Ведьма! Ты старая ведьма и убийца. Ты убила моего дядю Хэла, убила, убила! Но моя бабушка доберется до тебя. Она говорит, что разделается с тобой, и она разделается! Ведьма! Ведьма!

При этом последнем слове, которое он выкрикнул во всю силу своих легких, из-за сугроба на краю дороги появился всадник и, натянув поводья, резко остановил коня как раз за спиной у мальчишки. От неожиданности тот шарахнулся, оступился, едва не свалившись в прикрытую снегом канаву, и, кое-как устояв на ногах, вытаращился на возвышающегося над ним человека на лошади.

— Что это у тебя тут за игра, парень?

— Я дразню ведьму, мистер Бентвуд.

Подняв голову, всадник взглянул туда, где стояла Тилли, все еще держа за шиворот младших мальчишек. Оценив ситуацию, он наклонился к юному Макграту и щелкнул хлыстом у него над головой:

— А ну-ка, гаденыш, проваливай, откуда пришел. И если я еще раз увижу, что ты идешь по этой дороге, я спущу с тебя всю шкуру. Слышишь? И передай это своим Отцу и бабке, понял?

Мальчишка, ничего не ответив, трусливо оглядываясь, начал бочком-бочком отступать по канаве, а Симон Бентвуд направил коня к Тилли.

Она не посмотрела на него, только еще раз взглянув поочередно в лицо обоим мальчишкам, проговорила:

— Так помните, что я вам сказала! — После чего стукнула их лбами — правда, не слишком сильно, но этого она и не хотела, — а потом оттолкнула их.

Ребята припустились по дороге, держась за ушибленные лбы. Некоторое время Тилли смотрела им вслед. Затем, подняв голову, наконец устремила взгляд на человека на лошади.

— Я пока в состоянии сама разбираться со своими делами, мистер Бентвуд. И буду благодарна вам, если вы не станете вмешиваться в них.

— О Тилли! — Переложив хлыст в руку, державшую поводья, он на мгновение прикрыл глаза свободной ладонью. Потом несколько секунд молча смотрел на нее сверху вниз. — Что было, то прошло, Тилли. Разве не так? В конце концов, на поверку, ни кто из нас не святой.

Это была правда. У него была связь с замужней женщиной, у нее — с женатым мужчиной. И, пожалуй, ее, Тилли, вина являлась более тяжкой — ее связь длилась целых двенадцать лет, а вот его история закончилась довольно быстро. Охочая до мужчин леди Митон пресытилась Симоном Бентвудом, и это произошло почти что сразу после того дня, когда Тилли застала их голыми в сенном сарае.

Она часто задавала себе вопрос, почему это так больно задело ее. Возможно, то была гибель некого идеала, мечты, ее первой любви. А он, Симон Бентвуд, и правда был ее первой любовью — с той самой минуты, когда она, пятилетняя девчушка, впервые увидела его. В тот день он сообщил, что собирается жениться, и пригласил ее прийти поплясать у него на свадьбе, Тилли сказала себе: «Мое сердце разбито». Однако в самый вечер свадьбы она получила доказательство того, что кое-что значит для Симона: покинув новобрачную, он примчался на выручку Тилли и не дал Хэлу Макграту изнасиловать ее. Когда Макграты сожгли домик ее бабушки и Симон приютил обеих у себя, любовь Тилли разгорелась еще сильнее, если только это было возможно, что не укрылось от глаз его жены.

Время шло, и Симон понял, что женился не на той, на ком следовало бы. Тогда он вознамерился снять для Тилли домик в Шилдсе, но она не желала и слышать об этом, предпочтя адский труд в шахте перспективе прослыть его содержанкой.

Уже работая в Мэноре, она узнала о смерти его жены, случившейся несколькими неделями раньше. Тилли весьма удивило, что Симон сам не сообщил ей об этом. Тогда она приписала это его желанию соблюсти приличия. Сама Тилли не стала слишком-то задумываться о приличиях: она решила немедленно отправиться к нему с выражением сочувствия. Конечно, она отдавала себе отчет в собственном лицемерии, но все-таки надеялась, что ей удастся не слишком уж явно выказывать свою радость. Но что же она нашла, добравшись до фермы? Она нашла Симона, занимавшегося любовью с той самой женщиной, которая стала причиной несчастий ее хозяина.

Это из-за связи с леди Митон жена Марка ушла от него и увезла с собой детей, оставив его в таком же отчаянии, в каком Симон Бентвуд оставил Тилли. И лишь добровольно разделив постель с хозяином, она поняла, что, как часто повторял мистер Бургесс, на свете существует множество различных видов любви.

Глядя на возвышающуюся над ней фигуру на лошади, Тилли заметила, как сильно изменился этот человек по сравнению с тем, кого она когда-то знала. Его, от природы широкое лицо еще больше раздалось, мясистая шея выпирала из высокого воротничка; только верхняя пуговица его пальто была застегнута, а стянутый жилетом живот был таким большим, что, казалось, он покоится на седле впереди своего обладателя. Даже его глаза были уже не те, что раньше: налитые кровью, они казались меньше из-за окружавших их теперь складок и морщин.

«Ему же только сорок», — подумала Тилли с удивлением. В этот самый момент и Симон Бентвуд заметил в ней перемены. Наклонившись в седле, и, глядя ей в лицо, он проговорил:

— Ты изменилась, как я вижу. А знаешь, мы с тобой ведь уже двенадцать лет не были так близко друг к другу.

— Все мы меняемся с годами. — Ее тон был холоден, как окружавший их морозный воздух.

— Что да, то да. — Он похлопал себя по животу. — Я уже не тот, что прежде. Ты это имела в виду?

— Я не имела в виду ничего особенного. Я просто констатировала очевидный факт.

— Гм! — Он вздернул подбородок. — Мы научились выражаться, как образованные, да? Впрочем, конечно, ты же столько времени прожила среди господ — понятно, что набралась этих штучек. И потом, ведь у тебя есть личный учитель. — Он кивнул головой в сторону домика, в дверях которого виднелась фигура мистера Бургесса.

Никак не реагируя на эту колкость, Тилли спокойно взглянула в глаза Бентвуду:

— Да, мне действительно очень повезло. Не всем выпадает в жизни встретить двух таких людей.

Дернув поводья так, что конь встал на дыбы и шарахнулся назад, Симон почти взвыл:

— О, ради Бога, Тилли, к чему это высокомерие? Перестань играть в леди. У тебя чересчур короткая память.

Впившись в него яростным взглядом, Тилли гневно отрезала:

— Нет, Симон Бентвуд, память у меня вовсе не короткая — совсем наоборот. А если вспоминать о прошлом, то мне не за что благодарить тебя.

— Не за что?! Ну, так позволь заметить тебе, Тилли, что тут ты ошибаешься. Я годами подкармливал тебя и твоих стариков, каждый месяц даря им по соверену. Украденные деньги кончились задолго до того. И вот что я тебе скажу. Моя семейная жизнь могла сложиться намного удачнее, если бы я, как последний болван, не взвалил на себя заботы о тебе. И вообще, какие такие за тобой числятся заслуги, что ты так высоко держишь голову, а я должен склонять перед тобой свою. Моя история с той леди закончилась так же быстро, как и у твоего хозяина. Да, правда, она меняла мужчин, как перчатки, но при всем при том она не наделала столько шума в графстве, сколько наделала ты, когда улеглась в постель с Сопвитом. Вот и теперь все, кому не лень, опять перемывают тебе косточки. Что после всех этих двенадцати лет он оставил тебе? Наградил тебя животом! Вдобавок тебя еще и вышвырнули из Мэнора — Сопвиты ненавидят тебя. И еще, хотя я и прогнал этого маленького негодяя Макграта, ты еще услышишь об этой семейке. Старуха Макграт собиралась зажечь костер в тот день, когда узнала, что тебя выставили из господского дома. И если я хоть сколько-нибудь знаю эту чертову бабу, она еще займется тобой. А когда они снова навалятся на тебя — вся деревня разом, потому что ты навредила своим колдовством многим, — к кому ты побежишь на этот раз, а?

Не пряча глаза от взбешенного фермера, уверенно и спокойно глядя на него, так же уверенно и спокойно Тилли ответила:

— Не к тебе, Симон. Только не к тебе.

Симон снова рванул поводья, заставляя испуганное животное заплясать на месте. Это слегка погасило его гнев, и, успокоив коня, он, уже мирно и с глубокой грустью в голосе, произнес ее имя:

— Тилли… О Тилли! — И наклонившись вперед, прибавил: — Я все отдал бы — ты слышишь? — все, чтобы только повернуть время вспять.

Укол сострадания коснулся Тилли, что смягчило резкий ответ, который уже готов был сорваться с ее губ.

— Это невозможно, Симон, — проговорила она. — И ты сам отлично знаешь, что невозможно.

— Мы можем быть друзьями, Тилли?

— Нет, Симон, — она еле-еле покачала головой, — теперь этому не бывать.

Он распрямился в седле, помолчал, погладил шею лошади раз, другой, потом все-таки отважился и задал вопрос:

— А когда родится ребенок, что тогда? Кто будет заботиться о тебе?

— Я сама, Симон. Только сама.

— Тебе будет трудно. Ты одинокая женщина, а вся округа настроена против тебя.

— Мир велик, и я не останусь здесь навсегда. Только до тех пор, пока во мне нуждается мистер Бургесс.

Симон опять наклонился к шее коня и, поглаживая ее, проговорил:

— Я хочу заботиться о тебе, Тилли. Я бы вырастил ребенка как своего собственного.

«Чтобы ты растил ребенка Марка, как своего собственного? Да никогда в жизни!» — чуть было не выкрикнула она, но удержалась и только опустила голову. Это движение и ее плотно сжатые губы, видимо, дали ему какую-то надежду. Симон еще ближе наклонился, но тут Тилли подняла глаза:

— Спасибо, Симон, но я не собираюсь выходить замуж.

— А может, ты передумаешь?

— Нет, Симон. Нет.

— Знаешь что, Тилли? — Его голос снова сделался жестким. — За эти годы я раз десять мог бы жениться, но я ждал. Да, ждал — надеялся, что придет этот день. Я был уверен, что рано или поздно что-то случится, и вот оно случилось. И знаешь, Тилли? Я еще подожду. Конечно, мне хочется сказать, что я понадоблюсь тебе гораздо раньше, чем ты понадобишься мне, но это будет неправдой. Ты всегда была нужна мне и всегда будешь нужна, и стоит тебе только свистнуть — и я примчусь к тебе. — Он криво усмехнулся. — Как в песне поется: «Ты свистни — тебя не заставлю я ждать». Помни об этом, Тилли: тебе стоит только свистнуть. Пошел! — Симон сильно ударил каблуками по бокам коня, и тот рванулся было вскачь по снегу, но потом перешел на равный шаг.

Тилли не стала смотреть вслед Симону Бентвуду: повернувшись, она пошла по утоптанной тропинке и обогнув угол дома, снова вошла в дровяной сарай. Там она закончила прерванное дело — наполнила корзину поленьями.

Стоило ей войти в домик, она уронила тяжелую корзину и бросилась к кушетке, на которой сидел мистер Бургесс, опустив руку в миску с теплой водой.

— О нет! Вы порезались?

— Ничего-ничего. Это был просто осколок. Все в порядке. Я насыпал в воду соли, так что ранка очистилась.

Тилли увидела лежавшее рядом полотенце:

— Как много крови!

— Да нет, совсем немножко. Она уже перестала идти.

— Черт бы их побрал!

— Это были мальчики из деревни?

— Да, один из Макгратов: новое поколение.

— А всадник — это был тот фермер?

— Да.

— Он примчался к тебе на помощь? — Глаза под сморщенными веками улыбнулись ей.

— Может быть и так.

— Но ты объяснила ему, что к чему?

— И это так.

— Он хочет жениться на тебе и тем спасти от позора?

— Все-то вы знаете, — кивнула Тилли, кладя руку на плечо старика. Потом отошла туда, где валялась корзина с дровами, подобрала поленья, и, пока она укладывала их возле печки, мистер Бургесс, сидя очень прямо, строго проговорил:

— Скорее бы уж ты перебралась назад, в Мэнор! Здесь для тебя небезопасно. Хотел бы я знать, почему до сих пор не объявился мистер Джон.

Мистер Джон объявился на следующий день, он тоже приехал верхом. Заслышав стук копыт, Тилли подбежала к окну, чтобы из-за кружевных занавесок взглянуть на заснеженную дорогу. Убедившись, что это не Симон Бентвуд, она с облегчением радостно вздохнула и, обернувшись к мистеру Бургессу, дремавшему у огня, сообщила:

— Это мистер Джон. Как будто он услышал вас вчера. — Открыв дверь, Тилли смотрела, как молодой человек, спешившись, привязывает лошадь к столбу ворот, а потом, шагнув ему навстречу, произнесла: — Как я рада видеть вас!

Джон еще издали протянул ей обе руки и, улыбаясь, как всегда, с трудом выговорил:

— А…а я т…тебя, Т…Троттер.

— Прекрасный день, не правда ли? — вежливо продолжала Тилли.

— И п…правда, пре…прекрасный, Троттер… А в…вот и вы, мистер Бур…Бургесс. — Быстро пройдя через всю комнату, молодой человек пожал морщинистую руку. — Вы ч…чудесно выглядите, ч…чудесно.

— Я и чувствую себя чудесно, благодаря моей доброй сиделке, — произнес мистер Бургесс и наклонил голову в сторону Тилли.

Она, обращаясь к Джону, спросила:

— Что вы будете пить?

— А ч…что у вас есть? Бренди, шерри, п…п…портвейн, л…ликер?

Тилли шутливо замахала на него руками:

— Сведите список к чаю и бульону и можете выбирать.

— Тогда ч…чай, Трот…Троттер. Большое с. спасибо.

— Садитесь… Давайте-ка мне ваше пальто.

Джон вручил ей пальто, шляпу и плеть, а потом уселся напротив мистера Бургесса.

Старый джентльмен учтиво спросил:

— Надеюсь, ваш визит предвещает хорошие новости?

Джон повертел головой, взглянул на Тилли, подходившую к нему с чайным подносом в руках, и, слегка покраснев, ответил:

— В…в общем-то нет. Б…б…боюсь, ничего такого, что было бы х…хорошо для тебя в данный момент. Но я п…подумал, что б…будет лучше п…приехать и все объяснить.

Поставив поднос на стол, Тилли выпрямилась и устремила глаза на юношу, а он заговорил старательно и аккуратно, силясь поменьше заикаться:

— Когда Джесси-Энн уезжала, я х…хотел, чтобы ты в…вернулась. Я так и с. сказал ей: это будет одной из первых моих з…забот. И тогда она сказала… — его губы широко растянулись, глаза закрылись, голова несколько раз судорожно дернулась, наконец он выговорил следующую фразу, — я…я…я, мол, уже написала Мэтью обо всем. Я п…про…просто не знал, что делать, Троттер. Понимаешь?

Тилли кивнула и стала ждать продолжения. Джон обернулся к мистеру Бургессу, а затем опять перевел взгляд на Тилли:

— Я н…немедленно написал Мэтью. Я о…объяснил ему, как обстоят дела, и особо под…под…подчеркнул твое… — он заморгал, снова широко растягивая рот, — п…положение. И вот только вчера пришел от…ответ. Мэтью пишет, что в…возвращается. Он приедет в августе или в с. сентябре, потому что дядя… — Джон снова глянул на мистера Бургесса. — На самом деле он нам не д…дядя: он…он был сводным братом нашей покойной бабушки, с. самым м…младшим в семье. — Молодой человек рассмеялся, и его приятное лицо стало еще привлекательнее: — Н…не знаю, кем мы ему доводимся, но с…своих детей у него нет, поэтому он с. считает нас племянниками. Похоже, М…Мэтью любит его: он постоянно г…говорит, что дядя — прекрасный человек. Я н…не думаю, что Мэтью навсегда захочет б…бросить этот свой Техас. Н…но а пока получается, что он…он приезжает.

— Техас? Техас! — Мистер Бургесс задумчиво покачал головой. — Ну и штат выбрал Мэтью в качестве своего места жительства! Его называют штатом авантюристов, штатом рабов. Такое впечатление, что все его ненавидят, и в то же самое время все в восторге от него. После трагедии в Аламо и резни, которая за ней последовала, предполагалось, что и мексиканские, и американские, и британские политики позволят ему остаться независимой республикой. Мы хотели, чтобы он оставался независимым. — Старик красноречиво кивнул сначала Джону, потом Тилли. — О да, нам было бы на пользу, чтобы он оставался независимым. А теперь, мистер Джон, — он наклонился поближе к молодому человеку, — я задам вам вопрос — тот самый, что я задал вашему брату в классной комнате не так уж много лет назад. Что такое Аламо?

Бросив хитрый взгляд на Тилли, Джон отвечал:

— По…по-моему, это была миссионерская церковь, сэр, в…в которой укрывались американские солдаты во время войны с м…мексиканцами.

— Да-да, вы абсолютно правы. А знаете, что мне ответил мистер Люк, когда я спросил его, что такое Аламо?

— П…понятия не имею, с…сэр.

— Он сказал, что это река, впадающая в Миссисипи. Вы можете себе представить такое?

— Да-да, о…очень даже могу, сэр. Люк н…никогда не был особенно силен в ис…истории. При нашей последней встрече я с. сказал ему: «Когда тебе п…придется ехать в Индию, н…надеюсь, у тебя будет хороший сержант и хороший п…путеводитель».

Все трое рассмеялись. Потом Тилли, помешивая чай в заварном чайнике ложечкой с длинной ручкой, спросила:

— Так вы думаете все уладится, мистер Джон?

— Н…не знаю, Тр…Троттер. Все з…зависит от обстоятельств. Я надеюсь, что уладится, но не могу с. сказать н…ничего определенного, пока не приедет Мэтью. Я почти у…уверен, что он захочет вернуться в Америку. Если да, то я…я бы с радостью остался, чтобы заботиться о п…поместье. — Он виновато глянул на мистера Бургесса. — Ее…если честно, университет мне не слишком-то по д…душе, сэр. Мне очень ж…жаль.

Тилли вручила каждому по чашке чая; беседа стала общей. Когда мистер Бургесс начал клевать носом, Джон, глазами указав на него Тилли, тихо встал, взял шляпу и пальто и на цыпочках направился к двери. Тилли последовала за ним.

Когда оба оказались на дорожке, ведущей к дому, она задала юноше вопрос, который не давал ей покоя с того самого момента, как Джон упомянул о полученном от брата письме:

— Мэтью хоть как-то упоминал обо мне, Джон?

Молодой человек похлопал плетью по отвороту сапога.

— Нет, Трот…Троттер. Я об…объяснил ему все, но он н-ничего не написал о…о тебе. Видишь ли… — в его взгляде читалось смущение, — я спросил его, мож…можно ли мне снова взять тебя в Мэнор в качестве э…экономки, потому что в доме и п…правда нужна экономка, Троттер. Б…Бидди, конечно, молодец, и К…Кэти, и все остальные, но нет р…руководящей руки. Жаль, что он н…ничего не написал об этом.

Тилли положила руку на его рукав:

— Не беспокойтесь, Джон. Я уверена, что Бидди отлично справится. А мне хорошо и здесь.

Слегка покраснев и заикаясь больше обычного, он пробормотал:

— Это н…неподходящее м…место для р…рождения р…ребенка, Троттер.

— Некоторым приходится появляться на свет в местах, гораздо худших, чем это, Джон.

— Д…да, ко…конечно. Но я в…все время думаю о том, что твой ребенок будет м…моим единокровным братом или с…сестрой.

— Мне очень приятно, что вы смотрите на это таким образом. Вы такой добрый, Джон. Побольше бы таких, как вы.

— Д…даже заик? — смеясь, спросил он.

— Д…даже заик, — в тон ему ответила Тилли.

— М…меня так беспокоит мое заикание, Тро… Троттер. — Молодой человек снова похлопал плеткой по голенищу сапога. — Ни одной д…девушке это не п…понравится.

— Чепуха! Чепуха! У вас статная фигура, приятное лицо. Когда появится та, настоящая, ей будет все равно, как вы говорите.

— Даже т…тогда, когда мне при…придется произносить: «Я в…вас люблю?»

Тилли с грустью посмотрела на него. Что, пожалуй, больше всего было ей симпатично в этом мальчике — это его способность подшучивать над собственными печалями. Вот и сейчас, когда он заговорил об ожидавшем его безрадостном, лишенном любви будущем, и ему было по-настоящему больно, он все же шутил. Ей захотелось обнять его и сказать: «Я люблю тебя, Джон», как она не раз делала это раньше, по-матерински выказывая ему свою любовь. И неважно, если даже ей приходилось шлепать его при этом.

Подхватив его шутливый тон, Тилли заговорщически наклонилась поближе и, крепко сжав его руку пониже локтя, сказала:

— В деревне все уверены, что я ведьма. Ваш отец тоже иногда называл меня ведьмой. Иногда я и сама начинаю верить в это. Например, я верю, что если я очень сильно пожелаю чего-нибудь, это сбудется. И вот теперь, начиная с этой самой минуты, я буду вызывать в своем воображении образ юной леди, которая бросит свое сердце к вашим ногам.

— О, Тро…Троттер! — Судорожно раскрыв рот и несколько раз дернув головой, Джон наконец выговорил: — Тро…Троттер, тебе просто цены нет. Я всегда п…понимал, почему отец любил тебя. Д…до свидания, Троттер, я буду навещать тебя. Т…теперь я часто б…буду приезжать.

— До свидания, Джон.

Она стояла, не сводя с него взгляда, пока он не сел на лошадь, и лишь потом, ответив на прощальный взмах его руки, повернулась и пошла к дому.

Мистер Бургесс крепко спал, опустив голову на высокий, обтянутый плюшем валик дивана. Стараясь не шуметь, Тилли поднялась к себе в комнатку под самой крышей. И тут, присев на край низкой кровати и глубоко вздохнув, она закрыла лицо руками, а между ее пальцев потекли слезы. Ей уже давно было известно чувство одиночества, но такого она не испытывала никогда. И оно усилилось до предела за последние несколько минут. Этот милый, добрый мальчик принес с собой дух Мэнора, дома, который некогда — так долго! — был и ее домом. Вот это чувство отчаянного, беспредельного одиночества и исторгло из груди Тилли надрывный стон:

— О Марк! Марк! Что же мне делать?..

Глава 7

Ребенок Тилли родился через пять минут после полуночи 27 июня 1853 года. Это был мальчик, и когда Бидди подняла его за ножки и шлепнула по испачканной кровью попке, он заорал так, как заорал бы любой другой мальчишка на его месте — Кэти, поднимавшаяся в это время по лестнице с кувшином горячей воды в руках, чуть не споткнулась.

— Это парень! — крикнула ей мать. — Иди-ка сюда, поставь кувшин и возьми его. Мне надо заняться с Тилли.

Вглядываясь в свете лампы в измученное, покрытое потом лицо молодой женщины, которую она любила, как родную дочь, Бидди негромко сказала:

— Глянь-ка, девуля, у тебя сынок, да такой здоровяк! Лежи спокойно, с тобой все в порядке.

Тилли прикоснулась кончиками пальцев к щечке своего сына, потом закрыла глаза. Да, она устала, она очень устала. То была долгая борьба — почти двое суток, но теперь у нее был сын. У нее с Марком был сын. «О Марк, Марк, знаешь ли ты об этом?» Вместе с ее долгим, глубоким, усталым выдохом, ее живот опал, втянувшись чуть ли не до самого позвоночника.

— Что ты, девочка? Я не расслышала.

— Как ты думаешь, Бидди, он знает?

— Кто, девочка?

— Марк… хозяин.

— Он непременно узнает, девочка. Он узнает. А пока дай-ка я обихожу тебя — и спать. Уж поверь мне, я кое-что понимаю в этих делах — тебе обязательно надо поспать. А этот молодец будет рядом с тобой еще до того, как ты проснешься.

— Спасибо, Бидди. Спасибо.

Тилли едва ощутимо пожала ее руку…

Сквозь маленькое окошко в комнату проникал дневной свет, и в этом свете Тилли увидела, что Бидди протягивает ей ребенка. Она взяла его на руки, и когда он жадно схватил грудь, Бидди сказала:

— Ну вот, теперь ты знаешь, что стала матерью, девуля.

Тилли вгляделась в сына. Она удивилась, увидев, что у него есть волосики, но еще больше удивилась тому, что его личико было почти точной миниатюрной копией лица его отца. Она зачарованно смотрела на крохотную ручонку, тычущуюся ей в грудь — широкую с квадратными пальчиками. Подняв глаза на Бидди, Тилли рассмеялась:

— Если он не слишком изменится, несложно будет определить, кто его отец.

— Это уж точно. Вот и Кэти тоже заметила.

— А он сильно изменится?

— Конечно, изменится — они все меняются. Но все равно остаются такими же. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет, не понимаю. — Тилли тихонько засмеялась. — Но я улавливаю ход твоей мысли.

— Тут мистер Джон заезжал.

— Так рано?

— Да уж восьмой час.

— Как дела там, в доме?

— О, все в порядке. Мистер Джон велел как следует ухаживать за тобой. Так уж я постаралась, чтобы все тут шло как надо. Артур возит нас туда и обратно. А через несколько дней, когда тебе полегчает, приедет Бетти, дочка Филлис — она толковая девчонка — и побудет с тобой, пока ты совсем не поправишься.

— А я думала, что она служит в «Редхеде».

— Она ушла. Как отработала уговоренный срок, так и ушла. Ей трудно было готовить. По шестнадцать часов в день — это было многовато для нее. Взрослому-то ладно, а то ведь ей всего-то десять лет от роду. Ноги у нее распухли, что твои свиные окорока. Мистер Джон сказал, мол, я могу взять ее на кухню — пускай понемножку присматривается…

Позже, когда день уже был в разгаре, Тилли услышала приглушенный стук в дверь. Однако Бидди, вскоре поднявшись к ней, ни словом не обмолвилась о посетителе, и Тилли спросила сама:

— Кто это заходил?

— Да так, какая-то девушка. Похоже, ошиблась домом.

— Ошиблась домом? Что, она приходила наниматься?

— Нет-нет, — ответила Бидди через плечо, возясь у рукомойника, подвешенного в углу, под стропилами. — По всему видать, барышня из благородных — приезжала верхом.

— А кого она искала?

— Каких-то… каких-то Смитов.

Тилли недоуменно подняла брови:

— Смитов? Но ведь здесь поблизости нет никаких Смитов, во всяком случае, таких, к которым бы приезжали знатные гости. И они не жили бы в таком домике, как этот, согласись, Бидди. Так что давай, говори, кто это был?

Бидди повернулась к ней:

— Так я ведь уже сказала. Молодая барышня верхом — это сущая правда, как и то, что я стою тут; только она ошиблась домом. Ты что, не веришь мне?

— Как-то странно это все, — покачала головой Тилли.

— На свете случается сколько угодно странных вещей, а тут, мне кажется, и вовсе нет ничего странного. Просто-напросто барышня — или леди, как хочешь, — заехала не туда. Когда у меня мозги станут, как у малого дитяти, надеюсь, ты тоже будешь приезжать навещать меня.

— Ох, перестань, ради Бога, — досадливо отмахнулась Тилли, а Бидди, усмехнувшись, шутливо закончила:

— Что касается меня, так я бы тебя навещала.

Тилли фыркнула и, поудобнее уложив голову на подушке, закрыла было глаза, но тут же открыла их снова: кто-то, тяжело ступая, поднимался по лестнице. Обе женщины переглянулись.

— Иди помоги ему, — сказала Тилли, — а то, неровен час, свернет себе шею.

— Поскорее бы ты поправилась, да стала сама спускаться, — ответила Бидди, направляясь к люку в полу, — а то сегодня мне уже пару раз приходилось пыхтеть, втаскивая его сюда.

Глядя, как Бидди осторожно опускается на колени и протягивает руку старику, Тилли подумала, что жизнь все-таки компенсирует невзгоды удачами. На каждых двух ее врагов, приходился один друг, а, как любил повторять мистер Бургесс, унция добра перевешивает фунт зла. Если бы только эта унция добра могла заполнить пустоту, которую Тилли ощущала внутри, заполнить и прогнать это ощущение бесконечного одиночества… А сейчас даже ребенок пока не мог заполнить собой эту пустоту.

А что, если этого так и не случится? Что если время не заполнит эту одинокую пустоту ничем? Говорят, время — лучший лекарь.

— Вот и я, дорогая. — Мистер Бургесс улыбался, склонившись над ней и ребенком. И, как нередко случалось, он словно прочел ее невеселые мысли, потому что сказал: — Ты никогда больше не будешь одинока. Он наполнит твою жизнь любовью. Вот увидишь.

Глава 8

Ребенку исполнилось три месяца. Он был крепким, спокойным мальчуганом, плакал только тогда, когда хотел есть, да и то, вернее, не плакал, а хныкал. Малыш радостным агуканьем встречал каждое склоняющееся над ним лицо, особенно мистера Бургесса, потому что за его редкую бороденку так весело было цепляться пальчиками.

Старый учитель, казалось, оживший было с наступлением весны, снова сдал и теперь все утро проводил в постели, а после обеда дремал у огня.

Тилли постоянно следила, чтобы бельевая корзина, служившая колыбелью малышу, не попадалась старику под ноги, потому что мистер Бургесс, влекомый внезапным желанием подойти к книжным полкам, мог споткнуться обо что угодно, если эта вещь была не выше его колен. Раз в неделю Тилли навещал Артур, который заглядывал ненадолго, чтобы передать корзину с едой, заботливо упакованную Бидди. Остальное время она проводила в обществе ребенка и мистера Бургесса, хотя был день, когда в домик наведались целых три посетителя.

Первый появился утром. Это был Том Пирсон. Тилли, открыв ему дверь, не могла скрыть своего удивления. Она уже несколько лет не видела ни одного жителя деревни, если не считать детей. Мэнор защищал ее подобно крепости, а самой появляться в деревне у нее не было необходимости. Отправляясь в Шилдс или еще дальше — в Ньюкасл, она выбирала большую дорогу.

— Мистер Пирсон!

— Да, Тилли. Давненько мы не виделись.

— И правда давненько. — Не пригласив его войти, так как мистер Бургесс еще спал, она сама вышла к гостю, прикрыв за собой дверь.

— Ты, наверное, удивлена, зачем это я приехал, и почему не приезжал раньше.

Тилли не знала, что ответить, и он продолжал:

— Мой парень… Я только вчера узнал, что он тут вытворил несколько месяцев назад. Кое о чем он сам проболтался, а остальное уж я вытянул из него. Мне очень жаль, Тилли.

— Да ничего, мистер Пирсон. Может быть, мне уже и нужно привыкнуть, но я просто уверена, что никогда не привыкну к этому.

— А почему ты должна привыкать? Это же так несправедливо. Я всегда так и говорил: это несправедливо. Но они сами невежды и растят невежд. Этот малый, Макграт, — недалеко упало яблочко от старой яблони. Я уж предупредил своего Томми: еще раз увижу их вместе — шкуру спущу. Ну, а сама-то ты как, Тилли?

— Все в порядке, благодарю вас, мистер Пирсон.

— А… а твой малый? Можно про него спросить?

— Конечно. Спасибо, с ним тоже все в порядке.

— Рад слышать. — Он вздохнул. — Ребятишки — они ведь и благословение наше, и проклятие, все вместе. Мой старший, Бобби, на следующей неделе уезжает в Америку.

— В Америку?

— Да. Так получилось, что в прошлом году в Ньюкасле на пристани он разговорился с одним парнем, а тот как раз собирался туда к брату: рассказывал, будто брат этот работает на каком-то заводе и гребет деньги лопатой. Ну, положим, я в такое поверю только когда сам увижу, а они, молодые, — разве их остановишь, если уж они вбили себе что-нибудь в башку?

— А вдруг он там разбогатеет и выпишет вас к себе?

— Нет уж, уволь. Я в воздушные замки не верю — года не те. Да и потом, я жену и за порог-то не могу заставить выйти, куда там ехать в Америку! Уж на что у нас в деревне лошадей и телег — раз-два и обчелся, так ведь она и их боится.

Тилли ничего не ответила — только кивнула. Она еще когда-то давно слышала, что миссис Пирсон боится всего, что ездит по дорогам, и не позволяет детям завести ни кошки, ни собаки из страха, что животные могут покусать или поцарапать кого-нибудь из семьи.

— Ну так вот, я подумал, что надо бы мне заехать к тебе, Тилли, и сказать, что я своего парня не науськивал, да и вообще не знал, что он собирался сделать здесь такую гадость.

— Я и не сомневалась, мистер Пирсон.

— И еще я хотел сказать: мне жаль, что ты попала в такую беду, девочка.

— Меня незачем жалеть, мистер Пирсон: я здесь отлично устроилась.

— Да, но все-таки тут не то, что там. — Он взмахнул рукой в сторону Мэнора.

Тилли не ответила. Поковыряв землю носком сапога, Пирсон сказал:

— Ну, я, пожалуй, пошел, Тилли. Удачи тебе во всем.

— Спасибо, мистер Пирсон. И спасибо, что навестили меня.

Второй визит показался Тилли очень странным. Было около полудня, ребенок только что поел и лежал довольный у нее на руках, прижимаясь розовой щечкой к теплой материнской груди. В это время Тилли услышала, как кто-то подъехал к домику верхом и остановил коня. Быстро положив сына в корзину и прикрыв грудь, она пошла к окну, на ходу застегивая блузку. Лошадь стояла на дороге, а к домику по тропинке направлялась молодая девушка.

Дождавшись ее стука, Тилли открыла дверь, и обе вопросительно воззрились друг на друга. Первой заговорила девушка:

— Я… я, должно быть, опять ошиблась, но… мне сказали, что это тот самый дом… ведь это дом мистера Бургесса, правда?

— Да, это дом мистера Бургесса. Вы хотели видеть его? Он не слишком хорошо себя чувствует.

— Нет-нет! — Девушка так энергично замотала головой, что перо на ее велюровой шляпе закачалось в разные стороны.

Однако никакого продолжения со стороны нежданной гостьи не последовало. Тилли, прищурившись, оглядела ее. Девушка была, пожалуй, недурна собой: округлое, сужающееся книзу лицо, теплые карие глаза, рот чуть широковат, но губы изящной формы. Однако это, в общем-то, милое личико трудно было назвать хорошеньким из-за его выражения. Тилли прикинула, что девушке, должно быть, лет восемнадцать, но вот печальные глаза и горестно опущенные уголки рта делали ее старше.

— Я… я не знаю, что сказать, — неуверенно заговорила девушка, но, может быть, мне нужна ваша мать…

— Моя мать? — Глаза Тилли еще больше сузились. — Моя мать? — повторила она. — Моя мать давным-давно умерла.

— Я ищу женщину по имени Тилли Троттер.

— Значит, вы нашли Тилли Троттер, потому что это я. Зачем вы хотели меня видеть?

— Это вы? — От неожиданности девушка сделала шаг назад, потом тихо произнесла: — Прошу прощения. По-видимому, они ошиблись.

— Кто «они»?

— Ну… это трудно объяснить.

В голосе Тилли зазвучали суровые нотки.

— А вы попытайтесь. Мне все-таки хотелось бы знать, зачем вы хотели видеть меня. И кто направил вас сюда.

— Нет… меня никто не направлял, просто… просто я случайно слышала их разговор. Это были горничные.

— Чьи горничные?

— Моей бабушки и тети. Моя бабушка — миссис Макджи из Фелтон-Холла, а я сама — Анна Макджи.

— Из Фелтон-Холла? — Теперь глаза Тилли распахнулись в изумлении. Фелтон-Холл находился в добрых восьми, а то и девяти милях — за Фелберном, за Гейтсхедом. Разумеется, она, как и все в графстве, слышала о Фелтон-Холле, потому что единственный сын миссис Макджи и его жена погибли в море в прошлом году. Значит, эта девушка была их дочерью.

— С какой же это стати горничные вашей бабушки говорили обо мне? — негромко спросила Тилли.

Девушка понурила голову.

— Наверное… наверное, это какая-то ошибка… наверное, я неправильно поняла их. Наверное, это… это потому, что я совсем… отчаялась… перестала здраво мыслить… и готова ухватиться за любую соломинку…

Тилли несколько секунд задумчиво смотрела на ее склоненную голову, потом предложила:

— Заходите, пожалуйста. — И, поскольку девушка заколебалась, повторила: — Пожалуйста. — Закрыв за гостьей дверь, Тилли жестом пригласила ее пройти в комнату и сесть на табурет справа от печки. Диван был свободен: мистер Бургесс еще не вставал, и, усевшись на него напротив девушки, Тилли спросила: — Так почему вы нуждаетесь в помощи? И почему вы решили, что я могу помочь вам?

Наступила тишина. Анна Макджи смотрела на Тилли не мигая, потом ее руки медленно поднялись к шее и отодвинули складки белого шелкового шарфа, почти касавшегося левого уха. По белой коже растеклось темно-пурпурное родимое пятно, идущее от самой мочки уха почти до середины подбородка и ниже, где его уже не было видно благодаря стоячему воротнику короткого пальто. Девушка слегка повернула голову; за ухом пятно покрывало шею до самой линии волос.

— Оно… — чуть слышно прошептала Анна, — оно доходит до верха левой груди и занимает половину плеча. Я… я не могу носить вечерние платья… и даже… даже бывать где-то, как… как другие девушки.

Тилли взглянула в широко раскрытые ей навстречу глаза: в них читалось такое отчаяние… Впервые в жизни она пожалела, что не была ведьмой и что не может убрать с тела девушки эту безобразную отметину. А банальные выражения вежливого сочувствия не годились для этого юного создания с не по возрасту состарившимся от страданий лицом.

Заматывая шарф вокруг шеи, девушка продолжала все так же тихо:

— Когда я жила в Норфолке, все было проще. Я почти не встречалась с посторонними людьми. У меня был домашний учитель, и я очень редко выезжала за пределы усадьбы. Мои родители не давали ни званых обедов, ни балов, а когда им нужно было куда-нибудь ехать, оставляли меня дома. Но теперь я уже год живу с бабушкой, а у нее всегда так много чужих людей: все время кто-то приезжает, кто-то уезжает, гости, балы, приемы… Бабушка говорит, что я должна принять все как есть. «Если не можешь скрыть недостатка, преврати его в достоинство» — вот такой у нее девиз. Однажды она заставила меня выйти к гостям в вечернем платье, с открытыми плечами. Все испытывали неловкость — все, кроме нее. А я… я в ту ночь попыталась выброситься из окна. Мне помешала тетя Сюзан. Она — моя тетя — понимает меня, а бабушка нет. И вот однажды я случайно услышала, как горничная сказала, будто бы… — Не закончив, она покачала головой и низко опустила ее.

— Будто бы я — ведьма?

Опущенная голова медленно поднялась, измученные глаза глянули в глаза Тилли.

— Да, — не сразу ответила девушка. — Но… но ведь вы не ведьма, правда?

— Нет, я не ведьма.

— Я и сама вижу. Ведьма не может быть такой, как вы.

— Как звали ту горничную?

— Шорт. А имя ее, кажется, Мэгги.

— Наверное, так оно и есть. — Тилли усмехнулась. — Ее тетка была кухаркой в Мэноре, и ее выгнали оттуда по моему настоянию, потому что она была нечиста на руку. Похоже, и эта женщина, и ее племянница, ваша Мэгги, не выпускают меня из виду, надеясь, что в один прекрасный день судьба растопчет меня… А вы на что надеялись, когда ехали ко мне?

— Не знаю. Может быть, что вы прикоснетесь к моему пятну, и оно исчезнет.

— Вы кажетесь мне умной девушкой; вы же понимаете, что такого произойти не может.

— Да, но… не знаю, как объяснить… одна моя половина уверена, что это невозможно, но другая, — та, в которой засела эта боль, — та все еще надеется, что на свете случаются чудеса… ну, хотя бы только одно-единственное чудо. Говорят, такие пятна с возрастом проходят, но мое становится все ярче.

— Знаете, что я думаю?

— Нет.

— Я думаю, что отчасти ваша бабушка права. Нет, погодите! — Тилли жестом остановила девушку, для которой ее слова прозвучали, словно гром небесный. — Я не думаю, что вам следует надевать вечерние платья и выставлять плечи напоказ, но вам совсем необязательно так закрывать шею. Вот сейчас, пять минут назад, когда вы держали голову прямо, мне была видна лишь та часть пятна, которая идет от уха до шеи, а та, что под подбородком, не была видна совсем, потому что нижняя челюсть у вас довольно широкая. Вы могли бы, по крайней мере, днем носить платья, которые скрывали бы пятно: например, с пышным кружевным воротничком наподобие жабо или с накрахмаленной оборкой, — да вариантов сколько угодно!

— Вы так считаете? То есть, я хочу сказать, оно не так заметно, когда я держу голову прямо или немного наклоненной?

— Да, именно так я и считаю. И постарайтесь побольше улыбаться — вы ведь такая хорошенькая.

— Нет! Моя… моя мать всегда говорила, что я… — девушка запнулась и отвела взгляд, а Тилли подхватила:

— Я не знаю, что говорила ваша мать, но вы и правда очень хорошенькая. И фигура у вас хорошая, стройная, а со временем, думаю, разовьется и станет еще лучше. Сколько вам лет?

— Восемнадцать… с половиной, — торопливо уточнила девушка, как будто стесняясь, что кажется недостаточно взрослой. Потом, отвлекшись наконец от мучивших ее мыслей, обвела взглядом комнату. — Я никогда не видела столько книг — только дома, в библиотеке, но они всегда стояли на полках, за стеклом. А эти видно читали и перечитывали не один раз, — гостья слабо улыбнулась.

— Да, мой друг мистер Бургесс, долгие годы служивший гувернером в Мэноре, просто обожает читать. Он еще не вставал. Он поздно поднимается с постели, потому что стареет и плохо себя чувствует, но я уверена: он был бы очень рад познакомиться с вами. Мистер Бургесс в высшей степени умный и интересный человек, и он прекрасно понимает чужую беду… Вы не смогли бы приехать сюда снова?

— О… да… да, — неуверенно проговорила девушка. — Вы так добры. У меня… у меня сейчас стало так легко на душе… я хочу сказать, такого не было никогда… я просто счастлива… нет, не то чтобы счастлива… просто мне стало так спокойно… как никогда раньше.

Тилли встала:

— Ну, тогда давайте сделаем все как полагается. Вы не хотели бы заехать к нам в субботу на чашку чая, мисс Макджи?

— Я… буду очень рада, мисс… миссис Троттер, — поправилась девушка, взглянув на спящего ребенка, которого до этой минуты не замечала.

— Нет-нет, вы назвали меня правильно в первый раз: мисс Троттер.

Они уже направлялись к двери, когда девушка вдруг остановилась и порывисто спросила:

— Вы можете сделать кое-что для меня? Приложите пальцы к моему злосчастному пятну?

Лицо Тилли окаменело. Глухим голосом она отрезала:

— Нет, мисс Макджи, я не сделаю этого — мои руки не обладают никакой магической силой. Единственная сила, которая у меня есть, — это мой разум. И его сила ничуть не больше, чем сила вашего разума. То, что могу сделать я, точно так же можете сделать и вы. Единственное, чем я могу помочь вам, — это посоветовать воспринимать себя такой, какая вы есть, и перестать страдать попусту. Вы должны сказать самой себе: я вполне нормальная женщина, и в один прекрасный день появится мужчина, который оценит меня, в один прекрасный день я встречу человека, который прикоснется губами к этому пятну… Верьте в это, и тогда так оно и случится.

— Спасибо вам, — коротко выдавила девушка. Уже за дверью она обернулась и, прямо глядя на Тилли, сказала: — Я никогда не забуду этого дня, Я буду помнить его, пока жива. До свидания.

— До свидания, — кивнула ей Тилли. Вернувшись в комнату и закрыв дверь, она прислонилась к ней спиной и, уставившись в пространство, прошептала: — Бедная девочка! Бедная девочка!

Такая юная — и уже столько настрадалась. Но безобразное пятно никуда не денется, оно останется с ней до самой смерти. Встретит ли она когда-нибудь человека, достаточно мужественного и великодушного, чтобы смириться с этим? Ведь мужчины — странные создания. К своим собственным недостаткам они относятся не так придирчиво, считая их уж не такими большими изъянами, но вот женщине прощают их редко, если, правда, ей не удалось пробудить в них сострадания. Однако эта девочка нуждается не только в сострадании: ей нужна любовь, ибо, судя по всему, ей еще не довелось испытать ее.

Джон приехал почти в пять часов. Привязав лошадь, он почти бегом бросился по дорожке к домику и распахнул дверь, на ходу стукнув в нее.

Тилли не слышала, как он подъехал: она была в задней комнате — спальне мистера Бургесса, подавая ему чай в постель, потому что старик весь день плохо себя чувствовал.

— М…М…Мэтью п…приезжает, — прямо от порога выпалил Джон. — Должен п…прибыть в Англию на следующей н…неделе. Я только что п…получил письмо. О, мне так… так хочется п…поскорее увидеть его! Тогда мы сразу же у…уладим все, и ты сможешь в…вернуться.

Тилли обернулась:

— По-моему, я уже говорила вам, Джон: я не могу оставить мистера Бургесса. — И почти беззвучно добавила: — Он совсем плох. Он просто угасает, медленно, но угасает. Может быть, он протянет еще несколько месяцев, может быть, год, но… но, как бы то ни было, я должна остаться с ним.

— Мэтью н…н…наверняка захочет, чтобы он то…тоже перебрался в Мэнор.

— Но мистер Бургесс может не согласиться: ведь он уже так давно живет здесь. Знаете, умереть в своей постели — для человека очень многое значит.

— О, Тр…Троттер… но ведь половина р…радости от приезда Мэтью была связана с тем, что ты снова б…будешь жить с..с..с нами, в доме…

— Джон, — мягким нажатием руки на плечо она усадила его на табурет, — хорошо, что вы строите все эти планы. Но, думаю, не нужно напоминать вам, что хозяином дома является Мэтью. А, насколько мне известно, — Тилли наклонила голову и искоса взглянула на молодого человека, — он практически всегда и обо всем мыслил не так же, как вы с Люком, и, слава Богу, не так же, как ваша сестра. Мне кажется, лучше подождать, пока он не приедет и не осмотрится, а уж потом начнем строить планы. А знаете, — Тилли улыбнулась, — сегодня у меня день, полный событий: вы уже третий человек, который посетил нас. Интересно, кто будет следующим?

— А… а кто были п…первые двое?

— Мистер Пирсон — из деревни, вы знаете его. Он маляр, но подряжается и на другие работы.

— Да-да, п…помню. А м…могу я спросить, что…что ему было нужно? Ведь у…у в…вас не так часто бывают люди из д…деревни.

Когда Тилли рассказала о причине визита Пирсона, юноша кивнул:

— П…похоже, он порядочный человек.

— Да, очень порядочный.

— А…а второй посетитель?

— О-о, — лицо Тилли стало загадочным, — это целая история. К нам приезжала молодая девушка — молодая леди, и притом красивая.

Почему она так сказала? Хотя Анна Макджи, наверное, и правда могла показаться красивой, во всяком случае, если смотреть анфас или с правой стороны.

Глядя, как Джон, откинув голову и, судорожно раскрывая рот, пытается повторить с вопросительной интонацией ее слова — «Красивая молодая леди», — Тилли вдруг невольно напряглась от внезапно пришедшей ей в голову мысли. А секунду спустя эта мысль уже оформилась в схему. Тилли вспомнила, как Джон, имея в виду свое заикание, однажды грустно сказал: «Ни одной девушке это не понравится». Еще она вспомнила печальное лицо девушки, уверенной, что физический недостаток обрекает ее на вечное одиночество. И, наклонившись к Джону, Тилли спросила:

— Вы можете сделать кое-что для меня, Джон?

— Что угодно, Трот…Троттер. Ты же знаешь: все, что у…угодно.

— Вы можете приехать к нам на чашку чая в субботу?

— На ч…чашку чая?

— Да, на чашку чая. И для того, чтобы познакомиться с молодой леди, о которой я говорила.

— О… — Его лицо разом погасло. — Нет, нет, Тр…Троттер, не проси меня об этом. Ты же з…знаешь, каким я бываю с ч…чужими. И с тобой-то мне нелегко говорить, а ведь с т…тобой мне легче, чем с кем бы то н…ни было.

Наклонясь поближе, Тилли взяла Джона за руку:

— Пожалуйста, успокойтесь и дайте мне минутку, чтобы сказать. Если бы вы узнали, что какому-то человеку очень плохо, очень грустно и одиноко, и что вы своим взглядом, своей улыбкой можете утешить его в этом одиночестве, как бы вы поступили? Отошли бы в сторону?

— Я ничего н…не понимаю, Троттер.

— Попробую объяснить, Джон. У этой девушки есть один физический недостаток. Но она красива. — Тилли не сомневалась, что, когда мисс Макджи приедет к ней в субботу, она будет красива.

— Красива и с ф…физическим недостатком? Она что, к…к…калека?

— Нет. Фигура у нее просто замечательная. А еще у нее очень милое личико, чудесные глаза и шикарные волосы.

— Н…но ведь ты с…сказала, что у нее есть ф…физический недостаток! — Джон исподлобья взглянул на ее. — Т…только не говори мне, Трот…Троттер, что она тоже з…заикается.

Рассмеявшись, Тилли покачала головой, а затем, к огромному удивлению Джона, подняла руку и провела пальцем вдоль его нижней челюсти, от уха к подбородку, и ниже по шее. Когда палец уперся в воротничок, она сказала:

— У нее большое родимое пятно, оно идет примерно так, как я сейчас провела пальцем. И, судя по всему, ей постоянно напоминали об этом. Теперь это печальная, отчаявшаяся девушка. Знаете, зачем она сегодня приезжала?

Джон отрицательно покачал головой.

— Она слышала, как одна из горничных, которая иногда бывала в Мэноре, рассказывает другой о какой-то ведьме по имени Троттер.

— О! К…какой ужас! Бедная Троттер…

— Может быть, я и бедная, но представьте себе, как плохо ей, если она приехала сюда в поисках этой ведьмы.

— И т…ты пригласила ее п…приехать снова на ч…ч…чашку чая?

— Да. И мне хотелось бы, чтобы вы тоже приехали и помогли мне доказать ей, что люди не отвергают ее из-за этого проклятого родимого пятна.

— Но ей нужен м…молодой человек, м…мужчина, который мог бы р…разговаривать с ней, Троттер. А я н…не могу. А уж если г…говорить о недостатках, то у меня есть свой собственный, и я с удовольствием обменял бы его н…на ее н…недостаток.

— Ну, надеюсь, когда-нибудь вы сами скажете ей об этом.

— О Троттер!

— Я прошу вас, Джон. По-моему, я никогда ни о чем не просила вас, правда?

Какое-то время он смотрел на нее невидящими глазами, думая о своем, потом жалобно улыбнулся:

— П…п…помоги, Господи, этой бедной д…девушке, если она надеется найти во мне с…спасителя. Ведь я не с. смогу выговорить ни слова. В…вот увидишь.

— Да, увижу.

И Тилли увидела. Но сначала она совсем потеряла надежду увидеть в этот день кого-либо из молодых людей — с самого утра зарядил такой ливень, о котором говорят: разверзлись хляби небесные, и уже в половине четвертого ей пришлось зажечь лампу. Глядя на мистера Бургесса, облаченного в поношенный бархатный сюртук, по которому она еще накануне, в пятницу, основательно прошлась щеткой и губкой, Тилли заметила:

— Я не удивлюсь, если никто из них не приедет.

— Дай им время, дорогая, особенно девушке: ты же сама сказала, что ей добираться сюда целых восемь миль.

Первым приехал Джон. Когда он понял, что является единственным гостем, весь его вид выразил явное облегчение. Но он едва успел снять свой мокрый плащ и проговорить: «Я з…завел Бобтейла за дом, п…под навес», когда Тилли, глядя в окно, объявила:

— Надевайте-ка снова свой плащ, Джон, и отведите коня мисс Макджи к Бобтейлу — вдвоем им будет веселее. Боже милосердный, похоже, она промокла насквозь.

— О, Трот… Троттер! — Молодой человек почти выхватил из ее рук плащ, и, одеваясь на ходу, выбежал под дождь.

Стоя в дверях, Тилли смотрела, как он, ни слова ни говоря, взял у девушки поводья и повел коня за дом.

Когда Анна Макджи вошла в дом, ее лицо выдавало крайнее напряжение.

— Этот молодой человек… кто он? — тут же спросила она.

— Мой друг. Он как раз заглянул повидать нас. Давайте-ка пальто и шляпу, вы совсем промокли.

— Я… мне не надо было приезжать… то есть я не приехала бы, будь у меня возможность известить вас. О Господи! Мои волосы… — Девушка вытащила длинную булавку из своей велюровой шляпы и узел ее закрученных на затылке волос развалился и они упали ей на плечо толстым жгутом.

В тот момент, когда она, подняв руки к голове, подбирала и закалывала их шпильками, в комнату торопливо вошел Джон — вошел и замер, так и не убрав руку с железной щеколды двери, глядя на Анну.

Поправляя уже заколотые волосы и переводя взгляд то на Тилли, то на Джона, девушка пробормотала:

— Я… я… Боюсь, я не смогу остаться надолго… моя лошадь совсем мокрая, а у меня нет попоны.

— Я у…уже п…позаботился о ней. Я взял пару мешков, — он сообщил это, глядя на Тилли, — из дровяного с..с..сарая, Трот…Троттер, и накрыл ими обеих л…лошадей.

— Вы правильно поступили. А теперь идите-ка сюда, вы оба. — Она было направилась к столу, но тут же, словно спохватившись, обернулась к молодым людям: — О Господи, я забыла о своих обязанностях. Это мистер Джон Сопвит… Мисс Анна Макджи.

— Как вы поживаете? — Девушка чуть наклонила голову в сторону Джона, а он, сделав то же самое, ответил:

— Очень р…рад познакомиться с в…вами.

И тут оба повернулись на голос, донесшийся от печки:

— А я Герберт Винсент Бургесс, и никому нет дела до того, что мне до смерти хочется чаю, и что мой конь грызет удила в спальне в ожидании той минуты, когда он сможет помчать меня в Лондон, где мне предстоит ужин с человеком по имени Джонсон и его другом Босуэллом, а оттуда, подняв паруса на заре, я поплыву во Францию, чтобы позавтракать с Вольтером; а на другой день я вернусь обратно в Сити, хотя я отклонил приглашение милорда Честерфилда, потому что, знаете ли, когда уходишь из его дома, его лакеи всегда ожидают от тебя чаевых…

— О, успокойтесь, успокойтесь. — Смеясь, Тилли легонько шлепнула по плечу старика. — Ведите себя как следует. Никто не понимает ни слова из того, что вы тут наговорили.

— Я понимаю.

Удивленно обернувшись, Тилли увидела на лице девушки дружескую улыбку, а мистер Бургесс протянул ей руку, восклицая:

— Наконец-то, наконец-то! Идите сюда, моя дорогая. Наконец-то хоть одна родственная душа, наконец-то! Ты можешь в это поверить, Троттер?

Все рассмеялись, а когда юный Уильям, не привыкший к такому шуму, возмущенно залопотал, смех стал еще громче. Тилли ничего не оставалось, как вынуть сына из его корзины и показать присутствующим. Все тут же принялись выражать свое восхищение маленьким джентльменом, играть и разговаривать с ним. Лед был сломан.

Час спустя, стоя у окна, Тилли наблюдала, как Джон ведет лошадей к дороге, потом помогает мисс Макджи сесть в седло, садится сам, и они, бок о бок, трогаются в путь — не в сторону Мэнора, а по направлению в Гейтсхеду.

Тилли все еще стояла у окна, когда послышался голос мистера Бургесса, теперь надтреснутый от усталости:

— Через годик или около того они сыграют свадьбу, и все благодаря твоему колдовству.