Нарушенные клятвы

ГЛАВА 1

ЛАЙЛА

Как только мы ступаем с решетчатого пола крыльца, через красную входную дверь, я понимаю, что это не тот дом. Гремит рэп, достаточно громко, чтобы я могу чувствовать, как ритм пульсирует под моей кожей и сотрясает кости. Деревянный пол, испачканный и залитый напитками и грязной обувью, вибрирует подо мной.

Внутри тесно и жарко. Шумно и воняет. Пот и дым клубятся в липком воздухе, придавая осязаемости неосязаемому. Каждый раз, когда я дышу, мне приходится подавлять позывы к кашлю.

Я бросаю взгляд на Кеннеди, которая выглядит также потрясенная сценой, среди которой мы стоим, как и я. Ее смуглая кожа раскраснелась, глаза расширились, когда она оглядывает толпу людей, набившихся в комнату. Моим самым безумным опытом в колледже на данный момент было распивать бутылку дешевого мерло в общей комнате Пембрук-Холла поздно вечером во вторник, зная, что в среду у меня в восемь утра занятия по навыкам проведения собеседований.

Я никогда не была на такой вечеринке, как эта.

Я даже не знала, что подобные вечеринки существуют в реальной жизни. Термин «убойная вечеринка» казался порождением Голливуда и его нереалистичных ожиданий… практически во всем.

Но вот я здесь, неловко стою и испытываю это на собственном опыте.

К потолку под неудобным углом прикреплен самый настоящий диско-шар, от которого отблески света кружатся и танцуют на телах, заполняющих комнату.

Кеннеди что-то говорит мне одними губами, но я не могу разобрать ни слова. Чтение по губам никогда не было моей сильной стороной, особенно когда я уже перевозбуждена и перегружена.

Я пожимаю плечами в ответ, затем машу рукой в сторону двери, через которую мы только что вошли, молча спрашивая, не стоит ли нам вернуться на улицу. Невозможно точно определить, откуда доносится музыка. Кажется, что она исходит отовсюду, давит на нас и делает разговор невозможным.

Я машу рукой проходящему футболисту. Единственная причина, по которой я догадываюсь, что он в футбольной команде, — это его одежда. На его бейсболке, толстовке и спортивных штанах задом наперед вышит футбольный мяч UPenn. Он похож на футболиста, высокий и широкоплечий.

И он явно привык принимать удары с большей силой, чем способна выдержать моя рука. Нет никакого намека на общение или извинения, которые теряются в высоких децибелах музыки, прежде чем он продолжает шагать вперед, ничуть не обеспокоенный.

Толпа расступается перед ним, я такого никогда не видела. Кеннеди кивает в сторону входа, и на этот раз невербальное общение удалось.

Мы идем на кухню, шкафы которой выкрашены в тот же яркий оттенок красного, что и входная дверь. Здесь тише, но ненамного. Музыка слышна, только слегка приглушенная.

— Я найду тихое местечко, позвоню Элли и узнаю правильный адрес. Сейчас вернусь. — Это все, что говорит Кеннеди, прежде чем исчезнуть в вихре кудрявых волос, оставляя меня в одиночестве.

Здесь не так тесно, как в гостиной, но и далеко не пусто. Я стою между холодильником и посудомоечной машиной, посреди моря незнакомцев. Некоторые из них с любопытством смотрят на меня, хотя я знаю, что в школе такого размера я не первое незнакомое лицо, которое они видят.

Я с тревогой смотрю в ту сторону, куда исчезла Кеннеди, но ее нигде нет. Я уверена, что она вернется, но не уверена, как долго ее не будет. Кеннеди мог бы вести беседу с кирпичной стеной, в то время как мне нужно приложить все силы, чтобы заговорить с экстравертом. Если она столкнется с кем-то, кого знает — или захочет узнать поближе, — это может занять некоторое время.

Кеннеди была моей случайной соседкой по комнате на первом курсе. Ну, не совсем случайной. Предположительно, нас поселили из-за общих интересов, обнаруженных в жилищной анкете, которые я все ещё не могу найти.

Я ложусь спать рано, она ложится поздно.

Ее семья состоит из родителей, которые живут вместе, и младшего брата; у меня нет семьи.

Никто не знает, почему нас поселили вместе, и, возможно, на это есть причина.

Сегодня вечером Кеннеди уговорила меня сопровождать ее на небольшую вечеринку, на которую ее пригласил Марк, симпатичный парень с ее курса маркетинга. За исключением того, что привлекательность Марка, очевидно, стерла некоторую ключевую информацию, которую они обсуждали — например, где именно проходила вечеринка.

Побродив по Бёрч и Мэйпл, мы оказались на Оук-стрит, где проживают многие студенческие братства. Замерзшие и сбитые с толку, мы пришли на вечеринку, на которой, похоже, собралась большая часть кампуса.

Не думаю, что я когда-либо раньше находилась в непосредственной близости с таким количеством людей одновременно, и я уже решила, что мне это не нравится. Кажется, даже тепло того не стоит. Воздух здесь тяжелый и горячий, как пар в крытом бассейне. Только вместо хлора он насыщен потом и дымом.

Вокруг меня продолжается болтовня.

Я подхожу к холодильнику, открываю дверцу и смотрю на внутреннее содержимое. Слово «беспорядок» даже близко не подходит для описания того, что творится внутри. Картонные контейнеры для еды навынос, наполовину заполненные спортивные напитки, яблоко, от которого откусили всего один кусочек.

Я закрываю дверцу, разглядывая стойку слева от холодильника. Она заставлена алкоголем и несколькими банками газировки. Большая часть открыта, несколько нет. Я поворачиваюсь к початой банке имбирного эля, но двое парней загораживают большую часть столешницы.

Песня заканчивается, и я пользуюсь короткой паузой в шуме.

— Извините, могу я просто…

Парень, стоящий ближе ко мне, оборачивается, и вопрос застревает у меня в горле.

Я не уверена почему.

На самом деле я не застенчивая, скорее асоциальная. Не игривая, не общительная и не готовая ни к каким приключениям. Если мне есть что сказать, я без проблем скажу.

Но сейчас трудно подобрать слова.

Пелена жары и неприятных запахов в воздухе рассеивается, когда мой взгляд скользит по высокой фигуре, прислонившейся к кухонной стойке, в то время как он изучает меня в ответ.

Я никогда не видела его раньше.

Я знаю — не потому, что я запоминаю детали о том, во что он одет или какого цвета у него волосы, а потому, что я никогда раньше не чувствовала такого притяжения. Это похоже на Луну и Землю.

Луна занимается своими делами. Она восходит и заходит, в то время как Земля бессильна сделать что-либо, кроме ответного движения.

Его губы подергиваются, когда он замечает, что я наблюдаю за ним. Не совсем улыбка, но и не насмешка. Похоже, его забавляет моя оценка. Темно-зеленые глаза — оттенка вечнозеленых растений — устремляются то вниз, то вверх.

Не похоже, что он меня разглядывает. В быстром осмотре нет ничего хищнического или сексуального. Просто любопытство.

Я никогда не была девушкой, на которую парни обращают внимание, когда она входит в комнату. Мне нравится наблюдать за людьми больше, чем общаться с ними. Но я хочу, чтобы он обратил на меня внимание. Неприятный зуд, который обычно вызывают пристальное изучение и внимание, полностью отсутствует.

Я протягиваю руку. Ребята, с которыми я училась в средней школе, обычно смотрели на меня со смесью жалости и превосходства. Девица в беде и предмет для шуток.

Но этот темноволосый незнакомец выглядит только задумчивым, когда пожимает мою протянутую руку. Его ладонь черствая и теплая. В ту секунду, когда наша кожа соприкасается, я чувствую прикосновение повсюду, уколы осознания пробегают по моему позвоночнику и распространяются по каждому нервному окончанию.

В гостиной начинает играть новая песня, ритм такой же тяжелый, как и у предыдущей мелодии.

— Привет.

Начинают проясняться детали. Его глаза напоминают мне мраморные камни на солнце. Так много завитков с оттенками цветов, которые кружатся и меняются. В основном зеленые, но иногда с проблесками синего или серого.

Я прочищаю горло, чувствуя себя покрасневшей и неуверенной, когда повторяю простое приветствие.

— Привет.

Легкая улыбка играет на полных губах, которые выглядят непривыкшими к веселью. Он больше не пытается завязать разговор, но, похоже, его не раздражает, что я стою здесь и смотрю на него. Он заинтригован.

Я никогда раньше не тратила столько усилий на чтение языка тела незнакомца. Никогда не была так очарована человеком, имени которого я даже не знаю.

Это странно. И несколько захватывающе.

— Увидимся дома, чувак. — Второй парень переводит взгляд с меня на незнакомца, который все еще смотрит на меня. Приподнимает бровь и ухмыляется.

— Пока, Алекс. — Зеленоглазый незнакомец не отводит от меня взгляда, отвечая своему другу.

Друг уходит, больше ничего не сказав.

Мы далеко не одни. Басы продолжают греметь, перемежаясь громкой болтовней и случайными криками. Но на звуки легко не обращать внимания.

— Эм… Я Лайла.

— Ник. — Мелодичный рокот его голоса спокойный и уверенный.

— Ник, — повторяю я. — Как святой Николай?

Если лазанье по холодильнику и то, что я одета для зимы — в отличие от всех остальных девушек здесь — было недостаточно, чтобы натолкнуть Ника на тот факт, что я далека от соблазнительности, я уверена, что этот комментарий сделал свое дело.

Это был бы идеальный момент для срабатывания пожарной сигнализации, которая, наконец, зафиксировала бы парящий в воздухе дым.

Я бы предпочла столкнуться с морозами в Филадельфии, чем оставаться здесь и выслушивать последствия того, что я сказала это самому привлекательному парню, которого я когда-либо видела — лично, по телевизору, на обложке журнала, где угодно. Понятия не имею, откуда взялась уверенность, позволяющая завязать с ним разговор, но она тает. Быстро.

Улыбка Ника неожиданна. Ослепляющая. Луч солнца после дней, проведенных в темноте.

— Я напоминаю тебе Санта-Клауса?

Я слишком подавлена, чтобы ответить. Его улыбка исчезает, когда он, кажется, осознает этот факт, еще больше усиливая неловкость. Я не могу придумать ничего, хотя бы отдаленно напоминающего остроумный ответ. Мой разум пуст в худшем смысле этого слова.

— Я никогда раньше не встречал никого по имени Лайла. В том числе не знаю ни одного загадочного деда, который приносит подарки, которого зовут Лайла.

Черт возьми.

Он обаятельный, милый и пытается успокоить меня. Я думала, что мужчины, ведущие себя так в реальной жизни, — это миф.

— Меня должны были назвать Лейлой, — говорю я ему. — Моя мама так накурилась, что перепутала букву.

— Похоже на ошибку больницы.

Он смотрит на меня так, словно это очаровательный анекдот, над которым мои родители, вероятно, шутят по сей день. И вместо того, чтобы позволить ему сохранить это невинное предположение, я говорю:

— В больнице ей не давали лекарства.

Что-то меняется в выражении его лица в ответ на признание, которое я не собиралась делать.

Это не жалость или неловкость, которую испытывает большинство людей, когда они не знают, что сказать. Это не взгляд, в котором наполовину сочувствие, наполовину «Как, черт возьми, мне отсюда выбраться?». Это понимание. Оно дополняет пугающие черты его лица и исходящую от него напряженность.

Готова поспорить на мои несуществующие сбережения, что у Ника тоже не было идеального детства.

— Она завязала? — Спрашивает он, предлагая счастливый конец.

— Нет. — Незнакомое желание заставляет меня объясниться — поделиться деталями, которые я обычно никому не рассказываю, не говоря уже о незнакомцах. Особенно о горячем мужчине. — Она умерла от передозировки, когда мне было пятнадцать.

— Твой отец?

Я качаю головой, играя с розовым амулетом на своем ожерелье. Привычка, от которой мне так и не удалось избавиться.

— Никогда его не знала.

Взгляд Ника скользит по ожерелью, которое я ношу, тому, которое я должна была снять давным-давно. Все вокруг нас смеются, курят и целуются, а я стою и делюсь подробностями своей жизни, о которых никогда никому не рассказывала.

Он наклоняется ближе.

— Знаешь, в последний раз, когда я верил в Санту, он подарил мне на Рождество плюшевого льва. Я повсюду носил эту игрушку с собой. Мне он чертовски нравился. Я назвал его Лео.

Мои губы кривятся. И потому, что я не могу представить мускулистого парня ростом шесть с чем-то футов, который стоит передо мной, с мягкой игрушкой в руках, и потому, что я не могу поверить, что он пытается подбодрить меня. Не могу поверить, что он заставляет меня чувствовать себя менее уязвимой, делясь частичкой себя.

— Лев Лео. Умная аллитерация¹.

Ник ухмыляется.

— Просто говорю. Я польщен, что напоминаю тебе того парня.

Я стону.

— Прости. Я говорю глупости, когда нервничаю.

— Не извиняйся.

— Хм, ладно.

Щека Ника подергивается в подобии еще одной усмешки.

— Почему ты нервничаешь? спрашивает он.

Мои щеки заливает румянец. Надеюсь, здесь достаточно жарко и тускло, он не заметит.

— Я плохо разбираюсь в таких штуках.

— В каких?

— Флирт.

— Мне кажется, у тебя все хорошо получается.

Я поднимаю обе брови.

— Что тебя возбудило больше — комментарий Святого Ника или рассказ про мертвую матерь?

Он потирает подбородок, но его рука не прикрывает улыбку.

— Честность. Я ценю честность.

— Обычно мне и честной не удается быть. Я ненавижу говорить о своей матери.

После того, как я договорила, я понимаю, что снова сказала слишком много.

— Недоговаривать о чем-то и лгать — это две разные вещи, — отвечает Ник.

Я обдумываю это и решаю, что он прав.

— Тебе часто лгут?

Он изучает меня своими загадочными глазами.

— Почему ты спрашиваешь?

— Больше всего мы ценим то, что нам не хватает. Если ты ценишь честность… Я предполагаю, что тебе часто лгут.

Ник молчит достаточно долго, чтобы я пожалела о каждом сказанном слове.

— Неважно. Я просто…

— Ты права. Я слышал много лжи.

Он удерживает мой взгляд, и притяжение между нами каким-то образом усилилось за то короткое время, что я стою здесь.

— Ты часто лжешь? — Спрашиваю я.

— Да.

— Ты солгал мне?

— Нет.

Возможно, мне не следует ему верить, но я верю. Я встречала людей, которые лгали о том, что им можно доверять. Никто из них так и не признался во лжи.

— Ты обещаешь? — Я хочу подразнить его, но выражение лица Ника не изменилось.

— Я не даю обещаний.

— Лайла! — Кеннеди снова появляется рядом со мной. Ее щеки раскраснелись, а неряшливый хвост, на который она потратила полчаса, распался. — Элли не отвечает. Но они в доме Дилана! Он только что опубликовал фотографию, и на ней Марк.

Я бросаю взгляд на Ника. Я не уверена, но мне кажется, он борется с улыбкой. Может быть, он противопоставляет жизнерадостность Кеннеди моей неловкости.

— Здорово, — выдавливаю я.

— Здорово? Нам больше не нужно бродить и мерзнуть. Поехали!

Я снова смотрю на Ника, молча признавая, что мне больше интересно остаться здесь и поговорить с ним.

На этот раз Кеннеди замечает, куда блуждает мой взгляд. Ее брови улетают в линию роста волос, когда она убирает локоны с лица.

— Э-э, привет…

Она смотрит на меня. Кто он? — Одними губами произносит Кеннеди.

Ее удивление понятно. Она никогда раньше не видела, чтобы я хотя бы разговаривала с парнем, и она еле вытащила меня сегодня из дома.

Я пожимаю плечами в ответ на немой вопрос. Даже если бы Ника здесь не было, не думаю, что смогла бы сформулировать ответ.

— Кто ты? — У Кеннеди не так уж много фильтров, но сейчас их отсутствие усугубляется количеством водки, которое она выпила в общежитии.

— Я Ник, — говорит он в ответ на наглый вопрос Кеннеди.

— Кеннеди. — Она оглядывает его с ног до головы, на ее лице написано восхищение. Затем она переводит взгляд на меня, как будто пытается понять, что я делаю. Почему я не прошу уйти отсюда. — Давай, Лайла. Пошли.

Я должна быть благодарна ей. Кеннеди дает мне повод уйти, прежде чем у нас закончатся темы для разговоров или другая девушка подойдет к Нику.

Я бросаю на него взгляд.

— Было приятно…

— Останься.

Это все, что он говорит, всего одно слово. Не «пожалуйста». Не «я бы хотел, чтобы ты осталась». Это звучит как просьба, которую он вообще не привык просить. По какой-то причине я решаю не думать. А просто послушалась.

И вот настал тот самый момент.

В тот момент вся моя жизнь изменилась.

ДЕВЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ