Сколько раз за последние несколько недель она была в отеле «Редженси»? Не меньше двенадцати.
Памела остановилась в центре фойе, глубоко вдохнула и направилась к лифту. Мысль о том, что ей предстоит сейчас пережить, заставляла ее сердце то замирать от страха, то бешено колотиться.
Даниэл все еще был в отеле, хотя за последние двое суток его никто не видел. Так, по крайней мере, сказали ей в приемной.
Было восемь часов вечера, суббота. И если девушку из приемной слегка удивило желание Памелы в такой час сделать последнюю проверку перед завтрашним торжеством, то она, конечно же, промолчала. В конце концов, никто не хотел рисковать: в самом престижном отеле города завтра состоится самая пышная свадьба за многие годы. Проколы в организации просто немыслимы.
Даниэл наверняка услышал, что лифт приближается к его этажу, потому что едва Памела успела выпрямить плечи, сделать глубокий вдох и легонько постучать, как дверь перед ней широко распахнулась.
— Похоже, воскресная невеста пожаловала.
В глубоком голосе Даниэла слышалась дьявольская насмешливость. Он стоял в проеме двери, прислонясь к косяку, засунув руки в карманы джинсов. Черная помятая рубашка была нараспашку.
Его волосы были нечесаны, и он явно пару дней не брился. Сапфировые глаза казались поблекшими, мутными и мелкими.
— Ты что, запил? — спросила Памела подозрительно.
— Даже если так, то это моя проблема, — резко ответил он. — То, чем я занимаюсь в своей личной жизни, тебя не должно касаться, так что буду премного благодарен, если в будущем ты оставишь меня в покое.
И все же, несмотря на грубость, его голос звучал надтреснуто, в нем слышалась необычная печаль и боль.
— Кстати, о будущем, — продолжал он, как будто вспомнил что-то важное. — Насколько я помню, это твоя последняя девичья ночь, или как там она называется? Ты должна быть дома и готовиться стать женщиной. Что, нет? Тогда полагаю, что твой робкий жених скрывается где-то в пивнушке и бурно прощается с холостяцкой жизнью.
— Эрик. Его зовут Эрик. И он не одобряет подобных развлечений. Он… он дома.
— Какой разумный мальчик! Набирается сил перед брачной ночью! Но почему же тогда ты здесь, а, Цыпленок Мел? Чему я обязан ни с чем не сравнимым удовольствием быть в твоем обществе?
Она знала, что он задаст этот вопрос.
— Я… я хочу поговорить.
— А я не хочу. Прощай.
Он уже собирался захлопнуть перед ее носом дверь, но она успела быстро шагнуть вперед и удержать ее.
— Даниэл, прошу тебя… Джеффри просил, чтобы я поговорила с тобой.
Он оцепенел. Голубые глаза впились в нее, пытаясь заглянуть ей в душу.
— Джеффри! Какого черта он суется сюда?
— Думаю, ты знаешь. Или попробуй догадаться, — продолжала она. — А если ты впустишь меня, то я сама тебе все расскажу.
Его холодные, оценивающие глаза снова стали болезненно-ранимыми. Несколько секунд он молча смотрел на нее, и на его лице был написан упрямый отказ. Но внезапно его лицо изменилось, и, широко распахнув дверь, он насмешливым жестом пригласил ее войти.
— Прошу, — сказал он и отступил в сторону.
Памела прошла в огромную гостиную. Даниэл вошел следом за ней, пнул ногой дверь спальни, потом прислонился к. ней и сложил руки на груди.
— Хочешь присесть? — Его предложение вежливостью и не пахло.
— Если ты тоже сядешь. — Ей была невыносима мысль, что он будет нависать над ней.
— Не вижу в этом необходимости. Надеюсь, это не займет много времени. Итак, Джеффри. Кажется, ты хотела передать мне что-то от своего брата.
— Не от него, а о нем. Вчера мы собрались на семейной вечеринке. Джеффри пришел со своей женой и двумя дочками. Он слышал, что ты в городе.
— Что ж, наверное, я должен быть благодарен за то, что еще жив. Насколько я помню, твой брат всегда яростно ненавидел меня.
— Я знаю. И он сам вчера признался в этом. И еще он сказал, что был несправедлив к тебе в прошлом.
— Какой жест! — Но, несмотря на издевательский тон, Даниэл явно был заинтригован. — И чем было вызвано такое признание?
— Мы поговорили…
И пока Памела говорила, картины прошлого вечера ясно предстали перед ее глазами…
Гостиная, полная народа: ее родственники и родственники Эрика. Братья со своими семьями.
После ужина все разделились на маленькие группы и разбрелись по углам. Она сидела на подоконнике, когда Джеффри подошел к ней.
— Как поживаешь, сестренка? К сожалению, мы теперь так редко видимся. Ты совсем стала столичной дамой. Кстати, это платье сидит на тебе потрясающе. Элегантно и изысканно. Обе мои сестры сегодня просто неотразимы.
Памела глянула на Сьюзи, которая щебетала с Эриком в другом конце гостиной. Потом пожала плечами и что-то промычала в ответ.
С тех пор, как она вчера рассталась с Даниэлом, ее ум метался из стороны в сторону, чувства были в смятении.
Джеффри заметил, что с ней что-то не так.
— Что с тобой, сестренка? Ты чем-то обеспокоена. Неужели опять Даниэл Грант?
Зачем он произнес это имя, которое она так тщательно пыталась забыть?
— Я слышал, что он в городе, — продолжал Джеффри. — Кстати, я собирался навестить его, но сначала хотел бы переговорить с тобой.
— Навестить его? Зачем? — Памела удивленно раскрыла глаза.
— Сказать по правде, мне совестно перед ним. Да, я вел себя как последний дурак, но, если хочешь, я признаюсь тебе почему: я завидовал ему, чертовски завидовал его внешности, его таланту, его успеху у женщин. Мне не нравилось быть позади него. Но теперь меня беспокоит не только это. Из-за своей слепой зависти я мог навредить тебе.
— Мне? О чем ты, Джеффри?
— Когда ты была беременна…
— Я знаю, ты сказал ему, что я не хочу больше видеть его, — сказала она, заметив, что ее брату крайне неловко. — Мы с Даниэлом на днях говорили об этом. Я тогда и не подозревала, что ты знаешь о нас.
— Один наш друг видел вас вместе и сообщил мне и Джоу. Но это все, что Даниэл сказал тебе? Он не упомянул об остальном? Конечно нет, — сам ответил на свой вопрос Джеффри.
— О чем остальном? — У Памелы началось бешеное головокружение. Голоса гостей слышались, как из туннеля…
— Мне пришлось буквально вытащить из него все это, — продолжала Памела, глядя Даниэлу в глаза. — Но он во всем сознался.
— Во всем? — грубо переспросил он и потрогал пальцами шрам на брови.
— Даниэл, почему ты не сказал мне, что приходил второй раз? — Это был вопрос, упрек и сочувствие одновременно. — И почему ты не сказал, что был в парке в ту ночь, когда была гроза? Когда я… потеряла ребенка?
Ответ был ясно написан на его лице. Он отвел глаза в сторону, мучительно поморщился и прикрыл веки.
Ему больно, подумала Памела. Ему больно за ребенка. В ту ночь, в его машине, когда она рассказала ему, что потеряла ребенка, он тоже был потрясен и разбит этой новостью, потому что четыре долгих года верил, что она сделала аборт. Но тогда она была слишком ослеплена своим собственным горем и не заметила, что творилось с ним. Теперь ее глаза открылись.
— Мне было стыдно, — наконец сказал он, опустив глаза.
— Стыдно? — Этого она ожидала меньше всего. — Но почему? Почему стыдно?
Он ничего не отвечал на все ее оскорбления. Он молчал, когда она швыряла в него обвинения. Он даже позволил ей побить себя, когда достаточно было сказать одну фразу, чтобы раз и навсегда погасить ее гнев. Но он не сказал, а позволил ей выплеснуть на него целый поток ярости.
— Я предал тебя, — мрачно проговорил он. — Я не был рядом, когда ты нуждалась во мне. Меня не было дома, когда ты звонила, и я прослушал твое послание только поздно ночью.
Он бегло взглянул на нее, на миг задержал взгляд, но тут же снова опустил и стал сосредоточенно изучать свои ботинки.
— Я был в баре и пытался примириться с тем фактом, что ты не хотела меня даже в качестве отца твоего ребенка. Ты захлопнула дверь у меня перед лицом, конечно используя в качестве посредника своего брата.
— Ты был пьян?
Слабая улыбка коснулась его губ.
— До чертиков. Но очень быстро протрезвел, когда вернулся домой и прослушал твое послание. Сесть за руль я, конечно, не мог, и поэтому я побежал. — Он грубо рассмеялся, и его смех был подобен ударам хлыста. — Я наверняка выглядел так, будто за мною гнался целый рой чертей, но, когда я прибежал в парк, тебя там уже не было.
— Ты был в парке?
Джеффри об этом не знал. Вчера вечером он только сказал ей, что Даниэл появился на пороге их дома, запыхавшийся, промокший до нитки, со спутанными волосами, и заявил, что хочет ее видеть.
— Когда я пришел к твоему дому, Джеффри открыл мне дверь. Он сказал, что тебя нет и что для меня тебя здесь никогда не будет. Он сказал, что ты в больнице, что… что ты…
И Памела снова вспомнила то, что говорил ей вчера брат.
— Я ненавидел его за то, что он сделал с тобой. Я хотел, чтобы ему было так же больно, как тебе. Я хотел убить его. Но больше всего я хотел, чтобы он никогда больше не приближался к тебе. Поэтому я сказал ему, что знаю о ребенке, что ты в больнице и что тебе делают аборт. Я сказал еще, что ты наконец одумалась и решила избавиться от маленького ублюдка, пока он не вырос и не стал проблемой для нас всех. А потом я ударил его.
Медленно приблизившись, Памела бережно отвела в сторону его руку, которой он все еще беспокойно потирал шрам, и прикоснулась пальцами к шраму.
— И это след от того удара, — сказала она утвердительно, с чувством мучительного сожаления.
По словам Джеффри, Даниэл не ответил на его удар. Он молча снес его, и Джеффри до сих пор с трудом верил в это.
Но Джеффри никогда этого не понять. Это только теперь стало понятно самой Памеле. Когда Даниэл сказал: «Мне было стыдно… Я предал тебя», она поняла, как страшно и жестоко он проклинал себя, потому что думал, что это он заставил ее избавиться от ребенка. Поэтому, когда Джеффри ударил его, он воспринял это как справедливое возмездие, как плату за свои грехи.
Но ложь была на совести Джеффри.
— Даниэл, но ведь ты сказал, что не хотел ребенка.
Он глубоко вздохнул.
— Да, сначала я не хотел ребенка. Стать отцом тогда не входило в мои планы. Но чем больше я думал об этом, тем эта мысль становилась мне ближе. Наконец я понял, что мне хочется любить кого-то…
Он поднял голову и посмотрел на нее.
— Даниэл, прости меня, — прошептала она.
— Это ты прости меня.
Он повернул голову к ее руке, все еще покоившейся на его щеке, и нежно поцеловал ладошку.
Сердце Памелы радостно подпрыгнуло, а потом замерло. И также внезапно кровь в ее жилах ожила, разнося по всему телу горячие струи.
Поднявшись на цыпочки, она потянулась к его лбу и, приложив руку к его груди, нежно коснулась губами шрама на брови. Потом легкий поцелуй застыл на миг в уголке его глаза.
Даниэл стоял как заколдованный. Он почти не дышал, пока она оставляла следы легких поцелуев на его щеках, на подбородке, и теперь ее губы замерли в нескольких миллиметрах от его губ.
Он закрыл глаза и сделал глубокий судорожный вдох. Памела чувствовала, как под ее рукой тревожно бьется его сердце. Он, затаив дыхание, пытался сдерживать себя и не реагировать. Ей хорошо была знакома эта его нечеловеческая, безжалостная способность держать себя в руках, но она намерена была разрушить ее раз и навсегда…
— Если ты остановишься… — проговорил он, хватая ртом воздух, — то, возможно, я позволю тебе уйти.
Памела чувствовала, что в ее теле вот-вот разразится гроза, но этой грозы она не боялась, она приветствовала эту грозу.
— А что, если я не остановлюсь? Что, если не хочу, чтобы ты позволил мне уйти? — тихо спросила она. Его глаза распахнулись, и синий огонь едва не ослепил ее. — Что, если я хочу, чтобы ты держал меня в своих руках, целовал, любил…
Он не дал ей договорить…
Она отвечала на его поцелуй так же жадно и страстно, как он целовал ее. Ей легко было теперь потерять себя, предаваясь огню всесокрушающей страсти, в которой сгорало их прошлое и рождалась надежда на будущее.
Не помня себя, словно подхваченные вихрем безумного танца, они помнили только о том, что нуждаются друг в друге. Их руки неутомимо ласкали, сердца таяли и растворялись. Потом дрожащие, нетерпеливые пальцы принялись сражаться с застежками, змейками и пуговицами, и сорванная одежда отлетала в стороны и падала на пол бесформенными кучками.
И когда наконец они остались совершенно голыми, словно гигантская волна окатила их, сбила с ног, и они оказались на полу, на ковре, Памела знала только, что сама этого хотела. Обхватив руками его плечи, она потянула Даниэла к себе. Но он внезапно напрягся и замер. По его лицу было видно, что его голову посетила какая-то неожиданная мысль.
— Памела, — почти беззвучно прошептал он и вдруг задрожал всем телом и как безумный рассмеялся, как будто все еще не мог поверить в происходящее. — Мы сошли с ума… В моем номере — две роскошные кровати…
Но она обхватила руками его голову и губами закрыла ему рот, не дав договорить.
— Нам некогда думать о кроватях. Я хочу тебя, Даниэл, здесь и сейчас. Это все, чего я хочу…
И она прогнулась всем телом, касаясь бедрами его бедер, чувствуя упругость и силу его желания — бархат и раскаленную сталь.
То, что она испытывала сейчас, было слишком сильным и слишком примитивным для комфорта постели!
С его губ слетел громкий, протяжный стон, и, склонившись к ее груди, он коснулся губами ее соска. Она восторженно вскрикнула, плотно закрыла глаза и растворилась в блаженстве. Потом, когда его руки скользнули по ее животу и горячие пальцы прикоснулись к самому интимному месту ее тела, она снова распахнула глаза и невидящим взглядом уставилась в пространство перед собой. Отчаянный, жаждущий стон вырвался из ее груди.
Запустив пальцы в шелковые пряди его волос, она потянула его к себе и, легонько покусывая ухо, прошептала:
— Я хочу тебя, Даниэл, слышишь, хочу. Сейчас… Немедленно… Я хочу почувствовать тебя внутри…
Он только вздрогнул всем телом, не в силах произнести ни слова. Но его тело говорило вместо него. Властно и уверенно он вошел в нее. Буря восторга и пронзительное наслаждение охватили ее, глаза затопили неудержимые слезы.
А потом все слилось в единой пульсации экстаза, который поднимал их все выше и выше, пока они не достигли его вершины, увенчанной взрывом миллионов сияющих звезд.