Настоящая леди

Глава 1.

Как всегда, все шло как по маслу. В кухне, где готовились к приему гостя, стоял шум. Повар-француз, воинственно потрясая ложкой, отдавал команды направо и налево. Его подчиненные усердно что-то размешивали, растирали, толкли и пробовали. Запахи будоражили воображение. Служанки сновали туда-сюда, представляя на обозрение суровому дворецкому свои новые платья и удостаиваясь время от времени одобрительного кивка. Даже в поблекших глазах Бронсона вновь появился блеск давно прошедшей молодости, когда он выбирал вина для такой выдающейся персоны, как Себастьян Дюран, виконт Уитфилд.

Поваренок, в чьи обязанности входило поворачивать вертел с мясом, сидел среди всей этой суматохи, прижавшись носом к холодному оконному стеклу, ожидая появления верховых. Когда, наконец, он крикнул: «Едет, мисс!», шум на мгновение затих.

Взоры всех обратились к Мэри Роттенсон. Она налила в чайник кипяток и поставила его на поднос, где уже были искусно разложены пирожки и печенье.

В улыбке, с которой она обратилась к своим подчиненным, была заметна холодноватая уверенность, ставшая теперь ее второй натурой.

– Вы неплохо потрудились, и я знаю, что могу во всем на вас положиться. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

Присутствующие вздохнули облегченно. Мэри была готова рассмеяться над их глупыми опасениями, но она понимала, что, как солдаты перед сражением, все они нуждались в поддержке и одобрении, прежде чем ринуться в бой.

– Продолжайте заниматься своими делами, – сказала она, беря в руки поднос. Как только за ней закрылась дверь, шум поднялся вновь.

Десять лет назад Мэри ни за что не поверила бы, что управление хозяйством в загородной усадьбе могло принести ей чувство удовлетворения. Какая страсть, какая самая прихотливая фантазия могла сравниться с сознанием, что прислуга, до единого человека, уважает ее! Она добилась этого только собственными усилиями, что давало ей полное право быть довольной собой.

У двери в библиотеку ее ожидал с докладом Тримэйн.

– Камин разожжен, мисс, и я добавил свечей. И… – он переминался с ноги на ногу, как будто допустил какую-то неловкость, нарушив этикет.

– Да? – помогла ему Мэри.

– Я немного передвинул мебель.

– Зачем? – спросила она изумленно.

– Миледи приказала.

Мэри по привычке успокоила его.

– Тогда все правильно. Приказы миледи должны выполняться неукоснительно.

Хорошая экономка всегда ободряет прислугу.

– Вот и я так подумал, – ухмыльнулся Тримэйн.

Но Мэри знала, что способностью думать он как раз не отличается. Да и ухмылка эта – безусловно лишняя.

– Постучите, пожалуйста, – попросила она его.

Тримэйн повиновался, и, когда леди Валери отозвалась, раскрыл перед Мэри дверь.

Она бесшумно проскользнула в комнату, три стены которой были с пола до потолка уставлены книгами.

Хорошая экономка – скромна и ненавязчива.

Мебель, как и предупредил ее Тримэйн, была передвинута. Кресло леди Валери оказалось повернуто боком к камину. Вся композиция получилась завершенной и неожиданно уютной. В центре ее помещался чайный столик, создавая окончательную гармонию.

Однако мебель не только передвинули, но и добавили одно кресло. Что это могло значить? Кто-то еще приглашен? Почему ее не предупредили? Мэри даже слегка разволновалась, чего уже давно не случалось с нею. Ведь комната для нового гостя не готова. Мэри хотела повернуться с порога, чтобы тут же распорядиться, но леди Валери остановила ее:

– Входите, дитя мое, и поставьте этот тяжелый поднос.

Она стояла у книжных полок, касаясь кончиками пальцев переплетов любимых книг. Ее низенькая располневшая фигура начисто утратила изящество, позволившее ей некогда заслужить славу первой красавицы Лондона и заполучить двух мужей. Но улыбка леди источала такую сердечность, что те, кого она ею удостаивала, по праву считали себя баловнями судьбы. Именно эта улыбка десять лет назад придала Мэри смелости обратиться к леди Валери, и сиявшая в ней доброта навеки сделала девушку ее преданной слугой.

Поставив поднос на стол, Мэри сказала:

– Экипаж лорда Уитфилда уже приближается. Лорд будет здесь через час.

Она подошла задвинуть тяжелые занавеси и усилием воли заставила себя не бросить взгляд в окно. Для этого у нее были свои причины. Уже наступал ранний зимний закат. Клубы тумана поднимались с холодной земли, и навстречу им такие же волны опускались с потемневших небес. Все постепенно затягивалось серебристой завесой. Свет угасал, меркнул, тонул в ночном небытии, а мрак, как ничто другое, имел свойство нарушать душевное равновесие Мэри.

Хэдден был сейчас где-то там, но Хэдден наслаждался тьмой. Он находил блаженный покой в призрачном свете звезд, в душной туманной мгле. Его не страшило леденящее душу одиночество, он никогда не сбивался с пути в темноте. Никогда. Никогда.

Мэри с трудом преодолела растущую тревогу и овладевающее ею смятение. Собираясь с духом, она старалась обрести уверенность в окружающем ее уюте. Обилие света, тепла и вкусной еды умиротворяли и успокаивали.

Леди Валери села, и Мэри подошла к чайному столику.

– Может быть, вы разольете чай? – Леди Валери опустила ладони на шелковые поручни кресла и добавила: – Заодно налейте и себе.

Мэри помедлила, насторожившись. Леди Валери никогда раньше не приглашала ее к чаю. Это было что-то новое и весьма нежелательное. Мэри повторила про себя одну из заповедей, которыми она руководствовалась теперь в своей жизни.

Хорошая экономка никогда не позволяет себе фамильярности с господами.

– Сядьте, – обратилась к ней леди Валери. – Разливать чай людям своего круга – вполне подобающее занятие для дочери Чарльза Фэрчайлда из Сассекса.

Второго приглашения Мэри не понадобилось.

Она едва успела добраться до кресла, как ноги у нее подкосились. Самообладание, взращенное годами, было начисто утеряно.

Дочь Чарльза Фэрчайлда. Этого не знал никто. Ни один человек. Вот уже десять лет, как Джиневра Мэри Фэрчайлд исчезла с лица земли. Осталась только экономка Мэри Роттенсон.

Приподнявшись с кресла, леди Валери погладила ее по руке.

– Как вы, однако, побледнели. Неужели вы думали, что правда так никогда и не выйдет наружу?

Да. Да, именно так она и думала. Во всяком случае, старалась думать. Место Джиневры Фэрчайлд заняла Мэри Роттенсон. И одна была совсем не похожа на другую. Мэри была серьезна, а Джиневра весела и беспечна; Мэри была благоразумна – Джиневра легкомысленна. Они были настолько разные, что после нескольких первых тревожных лет страх разоблачения исчез. Ну, может быть, не совсем, но запрятался так глубоко, что и помыслить было невозможно о том, что он вновь будет ее преследовать.

– Откуда вам это известно? – Ее собственный голос показался Мэри странным, чужим. Она задала вопрос очень спокойно, как всегда, но на тон выше. Она изо всех сил старалась погасить вспышку безудержного страха. Ей еще удавалось сохранять лицо, но силы таяли. Положение экономки требовало высокой степени самообладания. Мэри выработала его ценой непрестанных тяжелых усилий, и теперь она уже почти непринужденно несла бремя власти и ответственности, и все это грозило рухнуть с минуты на минуту.

Леди Валери небрежно отмахнулась. В этом жесте сказалось все превосходство хозяйки положения.

– Не имеет значения. Что действительно имеет значение, так это то, что мой крестник приезжает, чтобы увидеться не со мной, но с вами.

Судорожно сдвинув дрожащие колени, Мэри спросила:

– Почему? Он намерен… арестовать меня? – Это было уже начало поражения. Никогда не следует говорить лишнего.

Леди Валери от души рассмеялась.

– Быть родом из семьи Фэрчайлд не преступление, хотя Себастьян, быть может, и попытается убедить вас в обратном.

Смех ее умолк, и она взглянула на Мэри с таким острым любопытством, что Мэри захотелось съежиться в комочек.

– С чего бы кто-то пожелал вас арестовать, милочка?

Мэри опустила глаза и покачала головой. Лучше было промолчать, чем неожиданно для себя выболтать то, что должно быть похоронено навсегда.

– Вам правда было двадцать, когда вы попросили меня взять вас на место? – спросили леди Валери.

Что пользы теперь лгать?

– Мне было шестнадцать, – равнодушно призналась Мэри.

– Вы были очень юны, даже для шестнадцати.

– Да. – Как это было теперь далеко и неважно. Оглядываясь сейчас назад, Мэри вполне могла себе это представить. Всего шестнадцать лет, положение безнадежное, ни фартинга в кармане и маленький брат на содержании. Она не любила ничего вспоминать.

– Я до сих пор не перестаю удивляться, что вы пошли мне навстречу и проявили такую щедрость.

– Моя экономка старела и желала уйти, чтобы поселиться у сына. Вы были, по всем признакам, настоящая леди, и под юной неуверенностью я видела богатые задатки. Признаки… зрелости. Похоже, я не ошиблась.

– О да, – прошептала Мэри. – Я уже начала взрослеть.

Повзрослела она внезапно, после одного страшного происшествия, наполнившего ужасом ее душу и оставившего в ней незаживающий след. Каждый раз, когда в Мэри Роттенсон просыпалась юная Джиневра Фэрчайлд, Мэри безжалостно загоняла ее в глубины памяти.

Подумать страшно, каких только безумств могла бы натворить эта необузданная Джиневра, если дать ей волю! Если бы от нее можно было совсем избавиться! Мэри едва заметно печально улыбнулась уголком рта. Нет, такой путь не годится. Ведь Джиневра – это тоже она. Мэри и Джиневра – два ее лица, столь реальных и столь различных, что она порою пугалась.

– Я иногда задумывалась над тем, что могло бы вынудить вас бежать из Англии, но вы были очень сдержанны, когда речь заходила о вашем прошлом. Я, знаете ли, немного любопытна.

Незаданный вопрос повис в воздухе.

Мэри промолчала.

– Как, впрочем, и теперь, – с улыбкой заметила леди Валери, давая понять, что не ставит ей эту сдержанность в вину. – Вам следует знать, что Себастьяна очень интересует дочь Чарльза Фэрчайлда.

Хорошая экономка никогда не теряет самообладания. Мэри не уставала повторять это мысленно. Именно такое поведение позволило ей добиться всего, что она имеет.

Хотя ее подлинная личность установлена, еще не все потеряно, напомнила себе Мэри. Быть может, лорду Уитфилду известно что-либо, но не все. Мэри осторожно расслабила напряженные плечи, пытаясь принять обычный нормальный вид.

– Могу я спросить, почему, миледи? – спокойная вежливость, и только.

– Он хочет попросить вас об одной услуге, которую могли бы оказать ему именно вы.

За время службы у леди Валери Мэри многое слышала о лорде Уитфилде. Она знала, что он человек могущественный как в политике, так и в деловом мире. Мэри не особенно верилось, что он совершил весь этот путь из Лондона, чтобы просить кого-то о какой-то услуге. Меньше всего – экономку, хотя бы и экономку леди Валери.

– Он сам вам хотел все рассказать. Мне показалось, что было бы жестоко открыть вам все сразу и тем более при совершенно постороннем человеке.

– Благодарю вас за вашу заботливость, миледи. – Мэри была сейчас просто необходима чашка чая, но она боялась его расплескать. Поэтому она сидела неподвижно, стараясь не шелохнуться.

– В какой услуге нуждается лорд Уитфилд? – это тоже было бы недурно знать заранее.

Теплая ладонь леди Валери соскользнула с пальцев Мэри. Она пыталась заговорить, но слова, казалось, не шли у нее с языка.

Плохой признак, подумала Мэри. Ведь леди Валери, как никто, всегда знает, что сказать и как сказать, чтобы никого не обидеть, не вызвать никаких осложнений. Большого ума и такта женщина. Ей бы править страной! Но в этом мире правят мужчины!

Подняв палец, леди Валери сказала:

– Слышите?

Мэри услышала топот сапог по деревянному полу, низкий звучный мужской голос. Лорд Уитфилд прибыл, и леди Валери вздохнула с явным облегчением. У Мэри, напротив, еще больше усилилось предчувствие катастрофы.

Дверь библиотеки распахнулась, и появился высокий мужчина в шляпе и шарфе.

– Дорогая крестная!

Когда он протянул к ней руки, полы его черного плаща взметнулись вверх, словно крылья. Леди Валери бросилась к нему, и он заключил ее в объятия, как гигантская летучая мышь, завладевшая своей жертвой.

Мэри поднялась, глядя в сторону. Леди Валери приветствовала лорда Уитфилда со всем пылом страстной матери, увидевшей любимого сына после долгой разлуки. Уж конечно, она бы не желала иметь Мэри свидетельницей такой нежной сцены.

– Отступите на шаг, – сказал лорд Уитфилд, – дайте мне взглянуть на вас хорошенько.

Его отчетливый голос резанул по уже и без того натянутым нервам Мэри. Где она слышала его раньше?

– Не вижу никаких признаков старости, которыми вы могли бы оправдаться. За что вы лишили Лондон элегантности и остроумия?!

– Какой льстец! – В смехе леди Валери прозвучало искреннее удовольствие. – Вот это я в тебе и люблю. Иди же к огню, погрейся.

– С радостью. Надо сказать, в вашем здешнем изгнании чертовски холодно, миледи.

Мэри сделала знак Тримэйну. Он подошел и взял у лорда Уитфилда плащ и шляпу.

Мэри по-прежнему избегала смотреть на гостя. Она просто не могла. Во всяком случае, пока. Разумнее было копить силы для предстоящего, безусловно, неприятного разговора.

Проскользнувшая в дверь, служанка Джилл подала Мэри чайник со свежим кипятком.

– Ужин через час, – шепнула она. Все шло по заведенному порядку. Все в Валери-хаус осталось как прежде. Это могло бы утешить ее, если бы в действительности все не изменилось бы так страшно.

– Скажи повару, пусть готовятся подавать, – приказала Мэри. Девушка проворно присела и вышла, захватив остывший чайник. Тримэйн закрыл за ней дверь, оставив Мэри наедине с леди Валери и лордом Уитфилдом.

Мэри отступила за чайный столик, надеясь раствориться в сгущавшихся тенях. Двигаясь с четкостью часового механизма, она, не глядя, расставила чашки – в исполнение воли леди Валери их было три – и начала разливать чай. Она так долго исполняла анонимную, нейтральную роль экономки, что входила в нее теперь без малейшего усилия, с чувством облегчения от сознания, что некая леди Джиневра Фэрчайлд уступила место Мэри Роттенсон.

Лорд Уитфилд начал медленно к ней приближаться, но она не поднимала глаз, как и подобает солидной экономке. Он подходил все ближе и ближе, настойчиво навязывая ей свое присутствие. Он загородил от нее огонь свечей и тепло камина, но, напустив на себя полное безразличие, она протянула ему чашку.

Мэри увидела, как обе его руки взялись за блюдце, и в это же мгновение узнала шрам, располосовавший четыре пальца правой руки.

Это он. Это он!

Горячая жидкость в чашке не расплескалась, даже не дрогнула. Мэри не зря провела последние десять лет, воспитывая в себе образцовую экономку. Она не позволит смутить себя видом чьих-то рук, даже рук человека, который может опознать в ней убийцу.