Найду тебя по звёздам

Глава 27. Линара

Просыпаюсь нехотя. Сколько мы уже спим? Смотрю на часы: ого! Аська снова рекорды бьёт. Пора будить, иначе ночью не уложу её. Приподнимаюсь на локтях, тянусь к жалюзи на окнах: дождь не прекращается, но буря стихает.

Слышу, в гостиной кто-то ходит. Женя, наверное. Потягиваюсь с хрустом, встаю с кровати. Распахиваю дверь и тут же шарахаюсь назад, прикрывая створки. Сердце едва из груди не выпрыгивает. Кто это?!

Тихонько подглядываю в щель. Незнакомый мужик в одном банном полотенце разгуливает по моей гостиной, как у себя дома. Вот, чёрт, я же двери не закрыла! Вот это я лоханулась! И Жени нет, и сменщик его только ночью придёт. Что делать?

Спешно оглядываюсь, пытаясь вспомнить, где оставила телефон — кажется, в гостиной. Плохо. Слава Богу, Аська спит. Пусть, а то перепугается ещё. Глаза упираются в классический восточный кувшин с чеканкой. Нет, это не выход. А есть другой? Думай, Линара, думай.

Можно, конечно, выйти и поговорить. Может, это случайный турист от грозы прячется. Ладно, если так, а если Мансуров, или человек Калугина? Мне как-то выяснять это тет-а-тет не сильно хочется. Вот если оглушить его предварительно, и связать, тогда и поговорить можно будет.

Мой взгляд снова падает на кувшин. Не айс, конечно, но хоть что-то. Беру, взвешиваю посудину в руках, примеряюсь, как бы половчее ухватиться за неё, и снова поглядываю в щель.

А мужик уже в холодильнике шарится. Давай, Линара, подбадриваю сама себя. Как тебя сегодня Женя учил: замах — удар, главное, не раздумывай. И поспеши, пока он не вылез из холодильника, другой такой возможности может и не быть.

Протискиваюсь в комнату на цыпочках, не забыв плотно прикрыть за собою дверь, неслышно подкрадываюсь — внезапность должна быть моей союзницей, и поднимаю кувшин над головой, готовясь обрушить на незваного гостя свой праведный гнев и вящее негодование. Вот он выпрямляется, закрывает дверцу, и я так… ХРЯСЬ!!

От удара кувшин взмывает в воздух, делает кульбит, и падает прямиком в руку мужика. Я же пискнуть не успеваю, как оказываюсь припечатанной к стенке, а горло моё сжато так, что из глаз фонтаном брызжут слёзы, и ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Трепыхаюсь, как бабочка на булавке, пытаюсь оторвать его пальцы от себя, и не могу. Мамочки, он мне сейчас шею сломает!

И тут хватка ослабевает. Я делаю судорожный вдох, и чувствую, как падаю. Долго-долго падаю. Голова кругом, в ушах шумит, в глазах плывёт. Моё падение вдруг прекращается, когда меня подхватывают на руки, и я упираюсь носом в чьё-то голое тело. Чувствую запах — свежий и, в то же время, терпкий, и какой-то неуловимо знакомый. Мне что-то говорят, но я не понимаю — дышу, и не могу надышаться, жду, когда звон в ушах прекратится.

Мой расфокусированный взгляд, наконец, концентрируется на черных глазах незнакомца, склонившегося надо мной — они так близко! Читаю в них тревогу и злость одновременно. А ведь я знаю эти глаза, давно знаю. И эти хмурые, густые брови тоже.

Его пальцы касаются моего лба, щёк, и мне так же хочется прикоснуться к нему. Я уже тянусь к его лицу, когда мужчина вдруг резко отталкивает меня.

— Ты что творишь, а?

Этот голос… Неужели?…

— Вы?.. Э-это вы?

— Конечно я, ослепла, что ли?

Обессиленно прислоняюсь к стенке, одновременно чувствуя невероятное облегчение. Ну, конечно, как я сразу его не узнала? Заир! Совсем другой без бороды, помолодевший лет на десять, но Заир. Господи, я чуть не расквасила голову Тураеву!

— Вы…

Смотрю на него, как впервые, не могу оторваться. Какие красивые у него губы, чисто мужские — скупо изогнутые, но чётко очерченные. И этот твёрдый подбородок, и носогубные складки, придающие ему такой надменный вид. И вся эта красота зачем-то была спрятана под неряшливой чёрной бородой.

— А… где ваша борода?

— Сбрил!

И правильно сделал. Так гораздо, гораздо лучше. А мой взгляд скользит ниже, и уже блуждает по великолепной фигуре Тураева, его смуглой коже, налитым мышцам атлета. О, да, они впечатляют! Сколько ему? Тридцать четыре? Тридцать пять? Самый расцвет. Прости, Нисар, но твой муж совершенен! А мои глаза бесстыжи, каюсь. Но оторвать их от него не могу.

— А почему вы в полотенце?

Ох, по-моему, он снова сердится. Его желваки ходят ходуном, а глаза мечут молнии. А что я такого сказала? Просто спросила.

— Вымок! — гаркает Тураев, а я испуганно жмурюсь от его рыка. — На улице льёт как из ведра, если ты не заметила.

Он швыряет злосчастный кувшин на стол, пинает что-то, подвернувшееся под ноги, и топает к тумбочке, где стоит стационарный телефон. Остервенело тычет кнопками, а потом я какое-то время наслаждаюсь его довольно приличным английский. Кажется, он горничную вызывает.

Затем направляется к бару, и гремит там бутылками. И тут я позволяю себе удивиться: дело в том, что даже я не знаю, что там стоит — ни разу не заглядывала, а Тураев знает. Как так? Впрочем, это же он за номер платит, так что…

Пока Заир хозяйничает в моём баре, я без зазрения совести любуюсь его видом сзади. Вау-вау!! Пусть это курорт, и обнажёнкой здесь никого не удивишь, и, всё же, одно дело на пляже, под разнузданным солнцем, и другое — в домашней, почти интимной обстановке. А еще такой великолепный экземпляр! Что ни говори, а туристы в Турции совершенством тела нас не балуют. Поэтому мне хочется продолжать любоваться грандиозным зрелищем, устроенным для одной меня, как можно дольше. Бесконечно долго. Всегда.

— Ну, чего уставилась? Голых мужиков не видела?

Я вздрагиваю, и мои радужные фантазии лопаются, как мыльные пузыри. Опускаю глаза, и отвечаю какую-то банальность насчет работы санитаркой: мол, много, чего видела. Много видела, да не на всё хотелось смотреть дважды. А тут песня для глаз. Ария Архангела. Крыльев только не хватает за спиной. Чёрных.

— Санитарка? Получше ничего не могла найти? Москва, всё-таки.

От пренебрежения в голосе Тураева моё игривое настроение улетучивается в один миг. Получше? Это с моим-то послужным списком? Впрочем, могла в проститутки пойти, к Эдику Дагоеву, у которого помимо шашлычной, где я работала, ещё и бордель имелся. Небольшой такой, для «своих». А могла симками на вокзале торговать, или наркотой в Митино. Но я полгода туалеты общественные мыла, пока одна тётечка, заглянувшая туда по дороге на остановку, не всучила мне бумажку с номерами телефонов.

— Три месяца на курсах отучишься, и ко мне, — инструктировала она меня, натягивая колготки на свой объёмистый живот, словно кожух на барабан. — А то у нас после нового года две санитарки в декрет уходят, а одна на пенсию собралась. Так мне хоть волком вой. Только смотри, чтоб чистая была. Без всяких там ВИЧ и прочее. Проверим. Паспорт хоть российский?

— Да.

— Ну, и ладушки.

Галина Фёдоровна, моя начальница, тётка энергичная, младшему персоналу спуску не даёт. Муштрует нас жестко, как в армии. Работа тяжёлая, и физически и морально, но и деньги платят хорошие. Так что я не жалуюсь, нет. Не всем же с ложкой серебряной во рту рождаться.

Машинально тру похолодевшие плечи, разглядывая жуткий беспорядок на полу. Галина Фёдоровна бы здесь уже иерихонской трубой орала и шваброй, как знаменем размахивала. «Профессионал» во мне тоже негодует, но начинать уборку при Тураеве как-то неудобно.

— Иди сюда.

Я вскидываю голову, смотрю на него с опаской.

— Зачем?

— Иди!

Отталкиваюсь от стены, на которую до сих пор опиралась, подхожу к Тураеву.

— Садись, — кивает на кресло.

Сажусь, натягивая подол на голые коленки, прячу под себя ступни с педикюром, который кажется мне сейчас неуместно-ярким, оглаживаю растрёпанные волосы. Тураев, похоже, смягчается, даже тон меняет на более снисходительный.

— Не узнала меня, что ли?

И я иду на мировую — зачем скандалить, когда можно обойтись и без этого?

— Без бороды не узнала. Простите.

— Впредь двери запирай, прежде чем спать укладываться.

Справедливо. И я снова киваю:

— Простите.

— Прощаю. А теперь рассказывай. Как у тебя документы оказались?

— Документы?

Ах, ну да. Документы. Ему, наверное, уже доложили. Ну, конечно, вот он и примчался сюда, несмотря на грозу.

Рассказываю, как флешка оказалась у меня. А потом спрашиваю то, что больнее всего:

— Теперь Вы Асю заберёте?

Тураев молчит, что-то высматривает за окном, а я украдкой поглядываю на него. Мне тяжело. Но тянуть нет смысла. Я ведь знала, что рано или поздно это должно было случиться.

— Ладно. Пойду, разбужу её.

Встаю с кресла, но когда прохожу мимо Заира, он вдруг хватает меня за руку, а у меня ощущение, будто мне на кисть раскалённый наручник надели и защёлкнули его намертво.

— Подожди.

Замираю. Сердце, как заяц, вдруг подскакивает и бежит невесть куда. Поворачиваю голову, поднимаю глаза — он смотрит прямо на меня, в меня. Зачем так смотришь? Неужели не знаешь, что творишь своими черными, как ночь, глазами?

От его голой кожи жар пышет, словно от печки, и меня пот прошибает. Краснею, бледнею, дрожать начинаю. Злюсь сама на себя за своё безволие.

— Чего ждать? Документы у Вас. Ася у Вас. Берите, и уезжайте, пока ещё чего не случилось.

«И оставьте меня в покое», хочется добавить, а у самой колени сводит от судорог, груди ноют и тяжелеют, тянут вниз. Допрыгалась ты, Загитова, «плывёшь» от мужика. Хуже того — от чужого мужика.

Не должна я чувствовать к этому человеку ничего подобного, не имею право! Но тело против воли тянется к нему, уши жадно ловят низкий, урчащий баритон, от которого на загривке волоски вибрируют, и я не замечаю, как мои ладони сами оказываются в его руках.

— Что, по-твоему, может случиться? Или ты что-то знаешь?

Он гладит мои пальцы, слегка массирует их, а я как под гипнозом тянусь к его телу, хочу дотронуться. Да, вот так… Боже, какой он твёрдый, гладкий, горячий… Согреться об него, успокоить тремор…

— Нет, но мало ли…

Уже не понимаю, что говорю, лишь бы говорить, лишь бы не отпускать его, удерживать при себе. Знаю, что пропадаю, лечу в пропасть, но отметаю все доводы рассудка. Не сейчас, потом каяться буду, сейчас его хочу. Вот так рядом стоять, обнимать, пить мощь и красоту его тела, дышать запахом, который так не похож на остальные, который так нужен мне сейчас, так необходим.

Глаза ласкают его широкую, накаченную грудь, где в поросли тёмных волос спрятались мужские соски, похожие на две плоские шоколадные печенюшки, с изюминками в центре. А если лизнуть? Вдруг, сладкие? Господи, о чём я только думаю! В ужасе отвожу взгляд. Как хорошо, что никто не слышит моих мыслей!

Грудь тянет, промежность тянет, меня всю тянет, как на дыбе, пульсирует. Это кричит во мне потребность в этом мужчине, которую мне не суждено утолить никогда. Но почему?

Имя Нисар внезапно всплывает в этом дурмане, и я вспоминаю, «почему». Этот мужчина принадлежит не мне, он принадлежит Нисар. Как ты могла, сестра? Не понимаю и никогда не пойму женщину, которая всё имела и сама разрушила. Выпустила из рук, отказалась, променяла… Какая же ты дура, Нисар! Ни себе, ни людям…

Затылок почему-то становится невероятно тяжёлым. Голова запрокидывается, и мои глаза встречаются с глазами Тураева. Они безумны, они пожирают меня, мне больно от этого взгляда. С трудом сглатываю, и опускаю веки — я не могу видеть эти угольные очи, они выжигают дыру в моём мозгу, в моём сердце. Если посмотрю в них ещё немного, там останется один пепел.

Сухие губы горят. Я облизываю их раз, другой, третий. И вдруг горло опаляет пламенем, будто мне в глотку раскаленный мёд вливают. Вскрикиваю, и начинаю биться, как пойманная птаха, и вдруг понимаю, что зажата в крепких тисках.

— Заир!

— Тшшш… Поздно, маленькая, поздно.

Его губы настойчиво ищут мои, а найдя, стремительно накрывают их, беря в плен окончательно и бесповоротно. Меня целует сама Ночь, присваивая, помечая, разделяя мой мир на «до» и «после»…