Не могу отвести глаза

Глава 24

— Ты не сказал мне, удалось ли тебе что-нибудь узнать про завсегдатаев, — напомнила Шелби, когда они с Куинном пешком возвращались домой по окончании ее смены. — Я, правда, не очень-то верю, что здесь что-то не так. Это у завсегдатаев-то? И потом — мэр? Нет, это уж слишком нелепо.

Июньская ночь была звездной, над Восточным Вапанекеном висела полная луна, озаряя их путь домой и освещая поднятое к Куинну лицо Шелби.

А вид у нее был встревоженный.

Куинн обнял Шелби за талию и прижал к себе, и так они ступали по растрескавшемуся тротуару, усаженному молчаливыми — и уже дважды ставшими объектами судебного разбирательства — свидетелями последней и самой неудачной идеи покойного мужа Амелии: посадить тенистые деревья вдоль городских улиц. Деревья выросли, тень давали прекрасную, но их корни вздыбили тротуары во всем Восточном Вапанекене — от края до края. Однако неровные тротуары служили достаточной причиной, чтобы пройтись, держась за руки или обнимая молодую женщину жестом защитника за талию.

— По-моему, они просто любят поговорить, — успокоил Куинн Шелби, а может, и не слишком успокоил. Ведь когда человек получает письма с угрозами, чтобы обрести хоть подобие покоя, нужно хотя бы выяснить, кто их посылает. — Но вообще-то никогда не знаешь наверняка, — добавил он, считая не лишним это маленькое «сомнение».

Шелби кивнула, глядя под ноги.

— Сегодня я очень много об этом думала, — призналась она Куинну. Шелби не сказала ему, о каких разнообразных вещах ей сегодня пришлось размышлять, ни о том, как нервничала и до сих пор нервничает. — Об их проблемах, конечно. Уверена, если бы им удалось собрать денег на мемориал, то мэр Бробст разрешила бы поставить его в парке.

— Правда? — Куинн сдержал улыбку.

И как он раньше не догадался? Поставьте перед человеком вроде Шелби Тейт проблему, и самым естественным способом ее разрешения станет сбор средств. Возможно, даже благотворительный бал.

Он попытался представить себе завсегдатаев на балу. Лысеющих или с длинными, лохматыми кудрями. С раздутыми от пива животами. С головы до ног в татуировках. А когда они попросят оркестр сыграть какую-нибудь ветеранскую мелодию, заметно будет, что у них отсутствует не один зуб. Нет. Этого Куинн не мог вообразить.

Он предложил другое решение.

— Полагаю, они могли бы устроить, например, распродажу мотоциклов. Но, Шелли, понадобится уйма пирожных и печенья, чтобы получить сумму, необходимую для памятника.

— Для стены, — поправила его Шелби. — Сегодня днем я разговаривала с завсегдатаями. Они хотят стену, разделенную на две части. Одна — для тех, кто служил, вторая — для тех, кто умер. Ты знал о том, что в той войне такой город, как Восточный Вапанекен, где живет около четырех или пяти тысяч, потерял шесть человек? А еще тридцать семь служили. По-моему, это поразительно и печально.

— Печально, но не удивительно, — возразил Куинн. — Были призваны ребята, не ходившие в колледж, а работавшие на местных фабриках и заводах. Убежден: было больше сыновей, которые пошли по стопам своих отцов, чем тех, кто мог получить отсрочку из-за колледжа. Ты права, Шелли, правы и завсегдатаи. Им нужен памятник.

«Если только кто-то из них не послан тебе загадочное письмо», — мысленно добавил он,

— Рада, что ты согласен. Тогда купишь билет на наш ужин?

— На что? Меня не было всего полдня. Я что-то пропустил?

Они уже дошли до их дома, и Шелби посмотрела на ступеньки, ведущие к двери, потом на Куинна.

— Ой, я и забыла. Гарри, которого, разумеется, простили, сегодня вечером в гостях, и меня попросили не возвращаться раньше десяти. Хочешь поговорить здесь? — Шелби указала на ступеньки.

— Почему бы и нет, но наверху у меня в холодильнике нас поджидает холодное пиво.

Шелби улыбнулась.

— Хорошо, — отозвалась она, и Куинн понял, что это ответ совсем на другой вопрос. На вопрос, стоявший между ними почти с самого начала, — тот, на который Шелби частично ответила сегодня утром.

У него в квартире она уселась на диван, скинула лодочки и, поджав под себя длинные нога, наблюдала, как он достает из холодильника две бутылки пива, а потом запоздало хватает из горки единственный высокий стакан, украшенный мелкими синими птичками в типичном стиле миссис Бричта.

Шелби была не совсем уверена в правильности своих поступков, не до конца сознавала, зачем вот-вот собиралась это сделать. Она только знала, что наслаждается, находясь здесь, с Куинном, непринужденно болтая, ощущая себя на грани между умиротворяющим чувством, что не нужно вести себя хорошо, и желанием вести себя как можно хуже, — во всяком случае так, как не подобает обрученной даме.

Был ли Куинн ее приключением? Из-за этого ли Шелби уехала из Филадельфии? Искала ли она настоящей жизни или просто настоящего человека? Другими словами, полную противоположность Паркеру Уэстбруку Третьему. Мужчину, который не боялся бы выразить свои желания, мужчину, способного защитить ее и наслаждаться ее обществом, мужчину, не интересующегося ни ее происхождением, ни богатством, мужчину, желающего заниматься с ней любовью до тех пор, пока у нее не потемнеет в глазах.

Мужчину, в которого Шелби глупо влюбилась, зная, что в тот момент, когда признается ему, он или сбежит далеко и быстро, или улыбнется плотоядной улыбкой и она увидит, как его серые глаза вспыхнут в предвкушении долларов.

Стоило ли ей рискнуть, чтобы узнать об этом? Возможна ли еще одна реакция, не предусмотренная ею? Влюбился ли Куинн в нее? Или просто путешествовал по стране, писал свои книги и развлекался в каждом городе?

Шелби взглянула на Куинна. Он налил пива в стакан и подал ей.

— Так расскажи про ужин, который вы планируете.

Шелби нахмурилась, пытаясь вспомнить, о чем они говорили. Это было нелегко, когда Куинн сидел рядом с ней в почти темной комнате и его лосьон после бритья щекотал ее обоняние, а тепло длинного, гибкого тела проникало во все поры.

— Ах ужин, — промолвила она, сделала глоток пива, поморщилась и вспомнила, что никогда не любила этот напиток. Шелби поставила стакан на маленький кофейный столик — на подставку. — Ну так вот, я думала об этом несколько дней… так, ничего особенного. Но сегодня, когда Тонн пребывал как будто в удивительно хорошем настроении, я попросила его.

— Устроить у себя в ресторане ужин с целью сбора средств? И он согласился? В это трудно поверить.

— Не совсем, — серьезно ответила Шелби. — Бренда сказала, что внутри Тони «белый и пушистый», и сна права. За этой долговязой, медлительной, сварливой оболочкой скрывается чудесный, щедрый человек. Он тут же согласился. То есть согласился после того, как я назвала ему обычный процент от прибыли, который он получит.

— Обычный процент? — Куинн вглядывался в Шелби. Неужели это то начало, на которое он надеялся? Надо ли ему нажать на нее, чтобы узнать, откуда она знает подобные вещи? И сделать ли это сейчас, пока он не занялся с ней любовью? До того, как Куинн обнимет Шелби и поймет окончательно и бесповоротно, что это именно та единственная женщина в мире, от которой он никогда не уйдет, которую никогда не покинет?

Она наклонила голову, разглаживая складку на юбке.

— Я прочла об этом в журнале. Нашла в той кипе, что лежит у Бренды в гостиной. — Шелби по-прежнему избегала его взгляда.

— О! — Куинн подумал: «Хорошо, что Шелби знает, какая она отъявленная лгунья». А затем его охватила радость от того, что Шелби не может лгать и смотреть при этом ему в глаза. Значит ли это что-нибудь, или просто он в таком отчаянии, что хватается за любую соломинку?

— Да, и у нас будет три смены, так что если мы наберем три полные смены по восемьдесят пять человек, то получим хороший доход — и завсегдатаи, и Тони. В любом случае ресторан всегда переполнен в пятницу вечером, а город так мал, что больших расходов на рекламу не будет. Мы очень рассчитываем на объявление на фасаде и на Табби, конечно. Хотя осталось еще несколько препятствий, над которыми мы пока работаем.

— Ты сегодня явно провела насыщенный день, пока я ездил со своими исследованиями. Но, по твоим словам, остается еще несколько препятствий, и это требует решения?

— Например? — Куинна поразило, что у Шелби так работают мозги, что она приходит, берется за дело и делает его настолько виртуозно, что даже сварливый скупец вроде Тони становится воском в ее руках.

— Например, я сказала Тони, что для этого события ему следовало бы позаботиться о настоящих льняных скатертях. Ну, ты понимаешь, столовое белье, а особенно матерчатые салфетки. Я сказала ему, что матерчатые салфетки как бы выявляют намерения. Я сказала ему, что бумажные салфетки тоже выявляют намерения, но тогда…

— Но тогда кто же прислушается к тому, что они будут говорить? — смеясь, закончил за нее Куинн.

— Да! Откуда ты узнал? Куинн кашлянул в ладонь.

— Считай это счастливой догадкой, — ответил он, желая обнимать, целовать и любить Шелби. Она была так невинна при всей своей мудрости Мейн-лейн. — Так Тони поддался?

— Если ты о том, будут ли у нас настоящие скатерти, то да, он согласился, — самодовольно промолвила Шелби. — Хотя с завсегдатаями получилось не так успешно. Я думала, что смокинги были бы очень кстати…

— В смокингах? Завсегдатаи? — Все предыдущие мысли Куинна о завсегдатаях тут же вернулись. — Ты шутишь, да?

Шелби зарделась. Она была так мила с завсегдатаями, а они — так милы с ней. Вряд ли это кто-то из них послал ей анонимное письмо, пытаясь напугать и заставить покинуть Восточный Вапанекен. Но если не они, то кто же? Эта мысль терзала Шелби, поэтому-то она в первую очередь и взялась за подготовку благотворительного ужина, загнав мысль о записке в самый дальний угол памяти.

— Они объяснили мне мою ошибку, — проговорила наконец Шелби, начиная понимать весь юмор ситуации, вспомнив выражение ужаса на их лицах, когда она начала обсуждать свою идею о вечерней одежде. — Они сказали, что им просто не до карману прокат смокинга и покупка билетов на ужин. А так как у Тони нет разрешения на продажу спиртных напитков, но завсегдатаям можно приносить с собой спиртное, по их мнению, было бы лучше вместо смокингов и ужина устроить две вечеринки с пивом. У них, у моих завсегдатаев, такие простые вкусы.

— А право, жаль. — Допив пиво, Куинн поставил стакан на подставку. — Сдается мне, я заплатил бы вдвойне, чтобы увидеть Джорджа в крахмальном воротничке. Ну и когда же торжество?

Она по-прежнему избегала его взгляда, занимаясь складкой на юбке.

— Поскольку мы и так всегда переполнены в пятницу вечером, на этот день мы и запланировали, — сказала Шелби, зная, что этот ужин станет ее последним в Восточном Вапанекене.

Ей придется вернуться домой.

Сомертон повел себя хорошо, не позвонив в Береговую охрану или куда там звонят в таких случаях. Однако возвращается, повидав своего новорожденного внука, Тельма, работы у Шелби не будет, значит, и в самом деле пора отправляться домой. Она запланировала три недели, возможно, четыре, а провела вне дома меньше двух. У нее оставалось всего несколько дней в Восточном Вапанекене, всего несколько дней с Куинном.

Она уезжает домой.

Сразу после того, как нашла способ соединить Бренду и Гарри.

Сразу после вечера по сбору средств, который она затем поддержит анонимным денежным взносом, как только снова получит доступ к своим деньгам.

Сразу после того, как в первый и последний раз займется любовью с Куинном Делейни и скажет ему правду. Потом вернется в Филадельфию, сообщит Паркеру, что никогда не выйдет за него, запрется у себя в комнате и будет целый месяц плакать.

Если только не признается Куинну сейчас, сегодня вечером. Шелби искоса глянула на него, обдумывая эту мысль.

Что же ему сказать? Что она, богатая наследница в бегах, решила лечь с ним в постель, желая достойно завершить свое приключение?

Вряд ли.

Рассказать ли Куинну про записку? Про то, что тревожилась, не завсегдатаи ли ее послали, но вскоре поняла нелепость такого предположения?

Поделиться ли своим ощущением, будто в Восточном Вапанекене есть человек, знающий, кто она такая, и, возможно, за первым письмом последует другое, и от нее потребуют огромную сумму за молчание?

Поведать ли о том, что она, кажется, влюбилась в него, вернее, уже любит его и не может заниматься с ним любовью, пока он не узнает правду?

Есть риск, что он выставит ее и никогда больше не пустит на порог… И тогда Шелби никогда не испытает того, о чем так мечтает.

— Шелли? Земля вызывает Шелли; Шелли, прием.

— А, что? Ой, прости. Я задумалась. Ты что-то сказал?

— Я только спросил, все ли в порядке и не хочешь ли ты мне что-то рассказать?

Куинн полагал, что Шелби как раз сейчас решает, рассказать ему о записке или нет. Но едва произнеся эти слова, он понял, что совершил ошибку, ибо она замерла и стиснула ладони на коленях.

Куинн взял ее руки в свои, поднес их к губам.

— Нам, наверное, не нужно говорить, да? — спросил он, глядя в ее выразительные карие глаза, которые будут преследовать его до могилы. Куинн не хотел, чтобы эти глаза снова стали пустыми к безжизненными.

— Вероятно… вероятно, нет, — тихо отозвалась она, и ее дыхание внезапно стало неровным. Скарлетт О’Хара была права. Она обо всем подумает завтра. Но сегодня… когда Шелби совсем не хотела думать.

Куинн обнял ее, осторожно, чтобы не испугать. Он догадывался, что, возможно, эта женщина уже ложилась с кем-то в постель, но с ней никто еще не занимался любовью так, как она того заслуживает.

— Ты уверена? — прошептал он, когда его губы оказались почти у самых губ Шелби, и она закрыла глаза. Если бы она сказала «нет», ему пришлось бы покончить с собой из-за того, что задал такой опасный вопрос.

Шелби прикоснулась ладонью к его щеке, ее губы изогнулись в слабой улыбке. Приглашающее прикосновение. Дрожащая, приглашающая улыбка.

Куинн чувствовал себя мерзавцем, занимаясь любовью с женщиной, которая понятия не имела, кто он такой. В нем жестоко боролись представления об этике, честной игре и нечистой совести. Куинн послал все это к черту.

Оба задрожали, когда их губы встретились, тела соприкоснулись, и он, взяв Шелби на руки, понес ее в спальню.

Заколки выпали из волос, и струящиеся светлые волны веером рассыпались вокруг ее головы, лежащей на цветастом покрывале. Куинн разделся бы, но не мог оставить ее, ибо боялся рисковать. Поэтому он пристроился рядом с Шелби, не выпуская ее из рук, целуя и целуя без конца.

Куинн никогда не пробовал таких сладких губ, не ощущал такого нежного и податливого тела. Такого жаждущего. Такого щедрого. И вместе с тем требующего всего от него. Всего, и даже больше…

Незаметно их одежда исчезла, и теперь они лежали, обнаженные, прижавшись друг к другу, и целовались даже тогда, когда руки исследовали, знакомились, находили.

— Ты такая красивая! — прошептал Куинн, пытаясь совладать со своим дыханием, дать Шелби еще одну возможность сказать ему, что они зашли слишком далеко и она не хочет заходить дальше.

— Люби меня! — Шелби не слишком опытно, но жаждуще потерлась о его бедра. — Пожалуйста!

Не открывая глаз, она слушала свой голос, с мольбой обращавшийся к Куинну, и испытывала унижение, наблюдая за происходящим со стороны, поскольку была убеждена, что за импульсивные поступки приходится расплачиваться. Но та часть ее натуры, которую Шелби открыла в себе совсем недавно, сгорала от желания и приводила более убедительные аргументы: возьми то, что хочешь, возьми сейчас. Возьми все. Ты этого заслуживаешь. Тебе это необходимо.

Она почувствовала его губы на своей шее, на груди. Куинн обхватил губами ее сосок, облизнул его языком.

Таких невообразимых ощущений Шелби никогда еще не испытывала. Куинн прокладывал путь к ее животу и ниже, вызывал тепло и жжение внутри.

Шелби теснее прижала его к себе, провела ладонью по темным как ночь волосам, почувствовала под пальцами выпуклые мышцы его спины. Куинн брал и брал, а она все отдавала, пока его пальцы не нашли самое заветное место и не привели Шелби на грань восторга и тайны, которую ей предстояло познать или умереть.

Куинн знал, что Шелби готова принять его, более чем готова. Ее тихие стоны довели Куинна до того, что он едва не потерял контроль над собой. Однако он поклялся себе, что Шелби узнает всю полноту ощущений, и это удержало его от разрядки.

Куинн сдержался даже тогда, когда она вновь застонала. Затем коленом раздвинул Шелби ноги и наклонился, чтобы поцеловать ее. Потом опустился на нее.

То, что предшествовало этому, померкло в воспоминаниях Куинна, когда весь мир взорвался, рассыпался, вспыхнул огнем и устремился во вселенную с невероятной скоростью. Всё. Любить Шелби — означало всё, всю полноту ощущений.

Куинн глубоко погрузился в нее, и она подалась навстречу ему. Его язык проник к ней в рот, и их языки начали сражение, подражая движениям тел. Куинна душили первобытные эмоции. Он не изведал еще ничего подобного, ибо был переполнен желанием защищать и любить. Куинн понял, что пропал и никуда не денется от этой женщины.

— Люби меня, пожалуйста! — выдохнула у его губ Шелби.

И он откликнулся на эту просьбу. Помоги ему, Боже, помоги, Боже, им обоим! Откликнулся…