Небо на двоих

Глава 10

Я не ошиблась. В кафе мы сидели долго и основательно. Принесли сначала один ящик сухого вина, затем второй, потом третий… Время от времени к открытой веранде пацхи подъезжала машина или подходил человек, что-то говорил и ставил на пол несколько бутылок вина и уезжал.

– Все не могут здесь разместиться, – пояснил Давид. Видно, заметил, что я напугана количеством бутылок. – Поэтому посылают нам вино, чтоб мы хорошо провели время.

– Кто посылает? – не поняла я. – Зачем?

– Да все. Когда приносят, говорят от кого. Мои друзья, родственники, друзья Вадима. Ты ведь наша гостья, значит, и тебе приносят.

От обильной еды, выпитого коньяка я совсем ослабла и разговоры за столом воспринимала как гул пчелиного роя – монотонный и усыпляющий. Сонным взглядом я пыталась всмотреться в лица друзей Давида, понять, кто есть кто. Мне пришлось пережить церемонию знакомства, но я так и не запомнила, где тут Динарик, а где Астамур. А вот тот усач Даур или Нодар? Или, может, и вовсе Адгур?

Стол был заставлен блюдами. Глаза у меня разбегались от обилия еды. Одно мне не нравилось: что поначалу все пили только водку или коньяк. А как же то вино, что заняло целиком угол веранды? Неужели его тоже придется выпить?

Я спросила об этом Давида.

– Вино подадут позже, когда сварят мамалыгу, – ответил он и подлил мне коньяка. – Пей, дорогая, здесь нельзя отказываться.

– Женщине на Кавказе тоже не положено сидеть за столом в окружении мужчин, – парировала я.

Давид окинул меня насмешливым взглядом:

– Вот станешь женой абхаза, тогда и займешь место на женской стороне. А пока ты моя гостья, и получай уважение спокойно!

Коньяк пришлось выпить. И не раз, и не два! Я налегала на закуски, но алкоголь быстро проник в кровь. Захмелев, я воспринимала происходившее вокруг, будто картинки в «живом фонаре». Была у меня такая игрушка в детстве – подарок бабушки. Как она говорила: «Привет из девятнадцатого века».

Наконец подали горячую мамалыгу с копченым сыром, вареное мясо и вино. Теперь бразды правления взял в руки тамада – седой мужчина в полосатой майке, спортивных штанах и шлепанцах на босу ногу. Тосты следовали один за другим. Тосты за всех присутствующих, тосты самые приятные, хвалебные, доброжелательные.

Почему на Кавказе люди говорят за столом друг другу столько приятностей? У русских все проще. «Ваше здоровье!» или «Ну, за…» – и все. Видимо, это исторически сложившаяся традиция. Она родилась из склада жизни вечно враждовавших и в то же время ненавидевших вражду людей, скорее всего, как следствие многовековой кровной мести. Попробуй сказать о человеке плохо, попробуй за столом покритиковать горца или намекнуть об его недостатках! Представляете, чем все закончится? Я не рискнула высказать эту мысль вслух, все равно бы никто со мной не согласился, зато обиделись бы все крепко.

По той же причине я решила не умничать. И первый бокал вина выпила целиком, но после только пригубливала. Давид посматривал на мою хитрость сквозь пальцы.

Мне очень хотелось выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Пару раз это удалось. В небе, словно огни елочной гирлянды, перемигивались огромные мохнатые звезды. В кустах стрекотали цикады, мельтешили светлячки, где-то скрипуче и недовольно квакали лягушки. Я с большей радостью посидела бы на лавочке под старым платаном в компании рыжего кота, который разгуливал взад-вперед по перилам веранды, принюхиваясь к запахам застолья. Кроме того, я с беспокойством посматривала на «Ниву». Она находилась в пределах видимости, но за оградой пацхи. Я точно знала, что Давид не закрыл машину, вытащил лишь ключ из замка зажигания. Он, наверное, прочитал в моих глазах нечто, что заставило тут же его мамой поклясться, что воров здесь нет и в помине, все в округе знают его машину и подойдут исключительно для того, чтобы выказать свое уважение.

Однако уже стемнело, а в незапертой машине лежала сумка с сотней тысяч баксов и кучей барахла, без которого современная женщина не проживет и трех дней. Еще я подумала, что мой водитель быстрее поймет намек, если я буду прогуливаться возле машины…

Но когда я спросила Давида, можно ли покинуть застолье, он ответил, что это немыслимо. Мой необъяснимый уход до того, как были бы произнесены самые важные тосты, сочли бы просто-напросто за дурной тон, за неуважение к хозяину.

Я осталась. Прислонившись к стене веранды, постоянно косила глазом в сторону «Нивы», и в то же время умудрялась мило улыбаться и отвечать на вопросы, хотя не понимала, что можно уяснить из моих ответов в том гаме, который царил за столом. Лица и обстановка вокруг сливались в одно слегка размытое разноцветное пятно. Все вокруг подернулось туманом, и пришлось прикладывать немалые усилия, чтобы глаза не закрылись сами собой. И чтобы не свалиться под стол.

Во время застолья мне раз десять пожелали счастья, радости, веселья, выпили за мои ум и красоту. Я улыбалась и благодарила. Но как же мне хотелось улечься прямо на полу, положить под голову скатанный ковер и заснуть! Причем заснула бы я так сладко и крепко, что даже залп сотни орудий не смог бы вырвать меня из блаженного забытья.

Я украдкой включила телефон, чтобы посмотреть, который час, и ужаснулась. Боже, скоро полночь! А нам еще пилить и пилить. И затем в темноте как-то форсировать реку. Это испытание я представляла с трудом. Но если б я могла знать наперед, во что выльется переправа, то не щурилась бы сонно по сторонам, а хватала бы Давида за шиворот и силой тащила в машину. Эх, если бы…

– Встань! – тихо сказал Давид и поддержал меня за локоть. – Сейчас выпей обязательно. Тост за павших на войне.

Что ж, святое дело… Я осушила бокал и поняла: своим ходом до машины мне уже не добраться.

Я почти смирилась с мыслью, что Давид не расстанется с друзьями до утра, но он вдруг поднялся из-за стола, приложил руку к груди, раскланялся, расцеловался со всей честной компанией, а с хозяином – по-русски троекратно, и взял со стола барсетку с ключами от машины. Затаив дыхание, я ждала, не веря своим глазам.

– Оля, пошли!

Держась за стенку, я поднялась на ноги и покачнулась. Меня подхватили под руку. Шквал улыбок, рукопожатий, пожеланий счастья-радости-веселья вновь обрушился на мою голову. Я изо всех сил старалась не подавать виду, что больше всего на свете хочу быстрее выбраться на улицу в темноту и прохладу южной ночи и вскачь умчаться от этого гвалта, запахов и доброжелательных, но навязчивых мужчин.

Дальнейшее запомнилось слабо. С помощью Давида я благополучно добралась до машины. Правда, то и дело заваливалась на него, и он, добродушно ворча под нос, вновь приводил меня в вертикальное положение. В голове мелькнула мысль, что меня напоили специально. И где гарантия, что поутру я проснусь в доме Вадима, а не где-нибудь в зиндане у дикого горца, или хуже того – в турецком борделе?

Кажется, я заплакала, настолько мне стало жалко себя. Давид, подсаживая и впихивая меня в машину, пытался втолковать, что никого похищать не собирается, а выкуп он потребует с Вадима за то, что вовремя обнаружил пропажу. Я поняла, что пропажей мой спутник назвал меня, но не смогла возразить, потому что голова коснулась спинки сиденья. Я заснула мгновенно, ничуть не удивившись, каким образом Давид прочитал мои мысли о похищении.

А проснулась от сильного толчка. Резко качнулась вперед и едва не въехала головой в лобовое стекло. Свет фар, разрезая ночное пространство, выхватывал купы деревьев, чьи ветви смыкались над нашей головой. Я даже не поняла вначале, то ли мы едем сквозь лес, то ли дорога совсем узкая. Густая, словно чернила, темнота не позволяла оценить обстановку и понять, где мы находимся. Но если едем по бездорожью, значит, Члоу уже близко?

– С трассы съехали, – подтвердил мою догадку Давид. – Проснулась? Теперь держись руками и зубами. Дороги тут не слыхали слова «асфальт».

Я вздохнула и двумя руками схватилась за поручень, приваренный над бардачком, судя по всему, самим хозяином машины. И тут краем глаза заметила, как Давид вытащил из-под сиденья автомат и положил себе на колени.

– На всякий случай, – пояснил он. – Сваны ушли, а вот диверсанты с той стороны Ингура, бывает, приходят. Но ты не бойся. Ты – гостья Вадима, а значит, и моя гостья. Твоя обида – моя обида, и потому тебя никто не тронет. А вообще-то народ у нас хороший, и гостей мы любим. Раньше бывали разбойники, но теперь все спокойно…

Я зябко поежилась. Диверсанты, разбойники, засады, теракты, перестрелки… Не хватало попасть в военную сводку. «В перестрелке с грузинскими диверсантами погибла гражданка России…» Ой, оборвала я себя, еще накаркаю! Лучше так: «При захвате и обезвреживании грузинских диверсантов чудеса храбрости и смекалки проявила гражданка России…» Последнее мне понравилось больше, и на этой волне я предложила водителю:

– Давайте, подержу автомат. Он ведь мешает вести машину!

Давид покосился на меня.

– Оля, по нашим законам женщина оскверняет оружие, а оружие бесчестит женщину.

– Может, оружие позорит абхазскую женщину, а я тут при чем? – удивилась я. – Отец у меня был офицером. Командиром полка. Я стреляла из всего, что стреляет, даже из зенитки и крупнокалиберного пулемета. Давно, правда, но уж с автоматом разберусь, будьте спокойны.

– Не сердись, – блеснул в темноте белками глаз Давид. – По нашим обычаям, женщина может взять в руки оружие только в одном случае – если в ее роду не осталось мужчин, которые могли бы защитить свой род или отомстить за пролитую кровь. Тогда женщина – герой, и наш народ славит ее в песнях и сказаниях.

– Ну, славить меня не надо, – буркнула я, – а в моем роду мужчин давно не осталось. Одни женщина. Я да старые тетушки. Так мы сами кого угодно защитим.

– Ладно, бери, только осторожно! – Давид одной рукой передвинул автомат ко мне на колени. – Он заряжен, но стоит на предохранителе.

– Хм, не «Калашников», – сказала я, проведя по нему рукой. – Иностранный, что ли?

– Зачем иностранный? – удивился Давид. И уточнил уважительно: – Это «Вал». Спецназовский. Знаешь, как в войну за ним гонялись! Я…

Он не закончил фразу – машина вдруг резко ухнула вниз.

Я клацнула зубами, прикусила язык и, забыв о приличиях, вскрикнула:

– Черт бы вас побрал! Полегче нельзя?

Давид, продолжая крутить баранку, высунулся в окно, пытаясь разглядеть, куда нас занесло. Но, видно, напрасно, потому что с досады ругнулся:

– Я твою маму видал! Откуда канава взялась?

И тут нас снова прилично тряхнуло. Капот машины ушел вниз, корма же рванулась вверх. От резкого толчка у меня перехватило дыхание. Я закашлялась. Но Давиду было не до меня. Даже в жидких бликах от фар, освещавших крутой откос прямо по курсу, я заметила крупные капли пота у него на висках. Он что-то сердито бурчал, орудуя рычагами и педалями. И «Нива» не подвела. С натужным рыком, иногда буксуя, но машина поползла вверх и вскоре благополучно миновала совсем не шутейное препятствие. Я сложила пальцы крестом на удачу, а затем погладила холодный ствол автомата.

Дрожь пробежала по телу. Я действительно не раз держала в руках оружие, однако только сейчас поняла: если придется стрелять, то уже не по мишеням, а по живым людям. Не скажу, что подобная перспектива меня обрадовала, но точно не напугала. И хотя один автомат ничто против десятка стволов опытных диверсантов, я почувствовала себя уверенно и уже без опаски вглядывалась в ночную темноту.

– Друга моего из-за него убили. – Давид выбросил в окно окурок и потянул из пачки вторую сигарету. – Русским он был. Из Москвы. Стихи сочинял. Леша Гардарин. Может, слыхала?

– Гардарин? – Я поперхнулась от неожиданности.

Однажды, очень давно, когда я и Любава учились то ли в девятом, то ли в десятом классе, на вечеринке по случаю дня рождения ее брата Толика нас познакомили со странным парнем в мохнатой папахе и в настоящей черкеске с газырями. Кажется, именно он привез десятилитровую флягу вина и большую корзину с мандаринами. Помню, меня крайне удивило и количество вина, и то, что мандарины не только новогоднее лакомство. Фамилия у него тоже была странная – Гардарин. Видно, поэтому я ее запомнила. Да, он читал стихи, пел песни под гитару. Мы с Любавой весь вечер пялились на него. Но его взгляд скользил поверх наших голов. Говорили, что он приехал с Кавказа. В каком же году это было? Лет двадцать назад. Получается, незадолго до войны… А еще он отлично танцевал лезгинку…

Но я не успела ничего сказать Давиду – видно, для него было не важно, знала ли я Лешу на самом деле.

– Мы еще до войны познакомились. – В голосе моего спутника звучала неподдельная горечь. – Он учился на переводчика с абхазского и часто приезжал в Абхазию. А когда началась война, пришел через перевал с добровольцами из Чечни, был в нашем диверсионном отряде, ходил к противнику в тыл. Все, кто с ним воевал, просто восхищались, говорили: он необыкновенный человек – совсем не знает страха!

– Его убили из-за автомата? – переспросила я. – Как это случилось?

– А, чеченец один, я его маму видал! Позарился на автомат, сын шакала! Только его кости мышам достались. Леша был мне как брат. Я как за брата и отомстил. Хотел отдать автомат Лешиной матери. Она приезжала за телом сына в Абхазию. Но ее в Россию с оружием не пропустили бы, вот и отдала его мне…

– Лешу в Москву увезли?

– Мы очень хотели похоронить его в Новом Афоне. Там он погиб. Но когда из Москвы приехали его родители, сначала не решались попросить об этом. А потом Вадим поговорил с ними, и те дали согласие, чтобы Леша остался в Абхазии. Он ее так любил! Вместе с матерью прошли по городу, выбрали место. В парке и похоронили его, бедного. Весь город проститься пришел. – Давид перекрестился. – Пусть земля под ним будет мягкой, а память о нем долгой!

«Ох, какая планета покатая… – вздохнула я про себя. – Все сползаем постепенно в одну кучу!» Двадцать лет прошло. Я и думать забыла о худеньком парнишке, который, играя на гитаре, так забавно шмыгал носом.

Я закрыла глаза и представила: деревянный крест и невысокий холмик, выложенный морской галькой. На него медленно и бесшумно, как шаги почетного караула, падают белые лепестки магнолий, а вокруг – радужный свет. Свет струится, мерцает. Я понимаю, такого не бывает, и все ж догадываюсь, откуда у русского хлопца абхазская грусть…

– По нашему обычаю, о погибших в бою не плачут. Оплакивают тех, кто умер тихой смертью, а о героях слагают песни и легенды, – ворвался в сознание голос Давида.

Я поняла, что засыпаю, и, с трудом разлепив веки, спросила:

– Вадим тоже воевал в Абхазии?

– Вадим? – переспросил Давид. – Нет, не воевал. Они с Лешей еще до войны в Москве познакомились. Но во время боев был здесь, в составе группы русского спецназа, которая охраняла секретную лабораторию в Пицунде, оставшуюся со времен Союза. У него есть автоматный патрон, который ему подарил Леша. Это тоже обычай. Писали на патроне свое имя и менялись с другом или с братом. «Вернешь на Ингуре!» – так говорили. По реке Ингур сейчас граница с Грузией проходит. Много наших не дошли до Ингура…

Давид снова засмолил сигарету. И по тому, как тяжело он вздыхал, я поняла: растревожил себя человек, теперь долго не успокоится.

Устроившись удобнее на сиденье, я закрыла глаза, но какой уж тут сон, если машину подбрасывает на кочках, как теннисный мяч. А то вдруг она начинает переваливаться с боку на бок, точь-в-точь рыбацкий баркас на волне, или скользить, как лыжник, коньковым ходом.

Вдобавок пошел дождь. Мутные потоки побежали по стеклам. «Нива» в сотый раз, наверное, пошла юзом, а я снова схватилась за поручень. Нас развернуло поперек дороги… вернее, поперек того, что и в страшном сне не назовешь дорогой.

Давид ругался сквозь зубы, ожесточенно крутил баранку, давил на педали и дергал рычаги, пытаясь вызволить машину из огромной лужи, в которую мы сползли не по своей воле. «Нива» квохтала, как курица, – видно, вода попала в мотор, но наконец-то сердито взревела. Из-под колес веером вылетела грязь. По крыше, капоту, стеклам защелкали камни. А к потокам дождя прибавились грязевые ручьи.

Тогда я не выдержала и спросила:

– Как здесь автобус ходит?

– Автобус? – покосился на меня Давид. – Мы едем по старой дороге, к броду. Слышала ведь, мост снесло.

– Вы мне не ответили. Как тут насчет автобуса? – допытывалась я.

– Автобус ходил через мост. Там дорога лучше. Асфальт даже сохранился, – спокойно пояснил Давид, хотя мог послать меня в известные края за то, что докучаю ему пустыми вопросами. Причем во время движения по пересеченной местности при почти полном отсутствии видимости.

– А… – снова открыла было я рот.

Но не успела спросить, как далеко еще до Члоу, потому что в свете фар проявились какие-то строения, вернее, вагончики, похожие на бытовки строителей. Рядом виднелся грузовик с будкой и ржавый остов «Скорой помощи». На таких машинах начиналась моя карьера врача. Впрочем, на них она и закончилась. Но тут я мигом забыла о прошлом. Настоящее предстало шлагбаумом, который преградил нам путь.

– Где мы? – с тревогой спросила я, разглядев двух людей в плащ-палатках и с автоматами на груди, направлявшихся к нашей машине.

– Здесь блокпост, – абсолютно спокойно ответил Давид. – В этот район и днем въезд по пропускам, а ночью – особенно.