Небо на двоих

Глава 9

– Ты на самолете прилетела? – первым делом спросил Давид, лишь только машина выехала со стоянки.

Я не люблю, когда незнакомые люди обращаются ко мне на «ты», но тут промолчала. Правда, ответила сдержанно:

– Нет, поездом приехала.

Мне вообще не хотелось разговаривать, тем более отвечать на вопросы. То ли от голода, то ли от утомления дико болела голова. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я стала смотреть в окно. И уже через минуту не могла оторвать взгляд от моря, которое мелькало в просветах между кипарисами и высоченными тополями. Море было густого янтарного цвета с золотыми вкраплениями – отблесками солнца. Ровное, спокойное, ни морщинки на поверхности, точно лоб младенца.

– А почему Вадим самолет встречал? – не отставал от меня Давид.

– Не получилось с самолетом. Улетел без меня, – ответила я, не вдаваясь подробности.

Дорожное полотно, судя по всему, было новеньким. Ни ямки, ни ухаба, поэтому «Ниву», которая мчалась на скорости за сто километров, не трясло и не раскачивало.

– В первый раз в Абхазии? – снова спросил Давид.

– В первый, – вздохнула я, понимая, что вскоре последуют другие вопросы. В висках застучал крохотный метроном. Первый признак того, что могу вспыхнуть, надерзить сгоряча, наговорить колкостей.

Но сказать об этом Давиду не решилась. Зачем обижать хорошего человека? Если бы не встреча с ним, где бы я сейчас была? Небось до сих пор тащилась бы по Казачьему рынку и ругала Любаву последними словами.

– Знаешь, как мы раньше хорошо жили! – Давид, не спросив разрешения, закурил. – Дружно, богато. Вино, мамалыга, мандарины, чай… И какой ты нации, вообще значения не имело. Все соседи – абхазы, грузины, русские, армяне – ходили друг к другу в гости, вместе пили вино и вместе отмечали всякие праздники.

– У нас тоже собирались, только во дворе, – улыбнулась я. – Родители отправляли меня летом к бабушке, в Бердичев. Все в доме знали друг друга с пеленок. Только нет уже ни того дома, ни того двора… Бабушка давно умерла. Да и Бердичев теперь за границей.

– А я что говорю? – посмотрел на меня Давид. – Явился Горбачев, началась перестройка, и все пошло вразнос. Воровать стали, грабить, молодежь наркотики попробовала. Брат на брата пошел, друг – на друга. И управы не найдешь. Грузины в милиции только грузин защищали. Молодые перестали стариков слушать и уважать. Страшное время было, не дай Бог, повторится!

Давид перекрестился с зажатой в пальцах сигаретой. Дым вылетал в открытое окно, но меня замутило сильнее. Надо бы, подумала я, попросить Давида остановить машину где-нибудь в живописном месте, и хотя бы с четверть часа подышать свежим воздухом, насыщенным запахами хвои, цветов и моря. Его огромное зеркало сливалось на горизонте с голубоватой дымкой. В нее садилось багровое солнце. Но я не попросила: неожиданно для себя постеснялась.

Конечно, у меня дух захватывало от открывшейся глазам красоты, и только червячок под ложечкой упорно и все сильнее напоминал о себе. Я с тоской вспоминала о недоеденной в кафе окрошке и оставленном на тарелке приличном куске хачапури. Он был безумно вкусным этот хачапури. Я даже хотела завернуть его в салфетку и забрать с собой, но мне вдруг стало стыдно. Я что, из голодных краев? Но как бы он сейчас оказался кстати, тот кусок! Я сглотнула густую слюну. Хоть бы какое-нибудь кафе встретилось по дороге…

– Далеко еще до Члоу? – спросила я, чтобы отвлечься от мыслей о брошенном хачапури.

– Далеко, – отозвался Давид, – восемьдесят километров до Сухума, и от него сорок. Самые тяжелые. Там государственные трассы не проходят. Раньше эта дорога Военно-Сухумской называлась. По ней через Клухорский перевал в Черкесию попадали, в Кабарду. Там очень древний торговый путь проходил. Говорят, часть Великого Шелкового пути.

– Клухорский перевал? – удивилась я. – Бывала я в тех местах. И в Теберде, и в Домбае, и в Архызе. Только не думала, что Абхазия находится так близко от Домбая.

– Раньше все было близко! – глубокомысленно заметил Давид. – Из Теберды маршрут был до Сухуми. Знаменитый Всесоюзный 43-й маршрут. Сколько ребят с рюкзаками ходили. Каждые два дня по сорок-шестьдесят человек. Ничего не боялись. Даже мотоциклисты и те перебирались. А теперь на Клухоре русские пограничники стоят. Другая страна, просто так границу не перейдешь! А ведь абхазы в Великую Отечественную тоже воевали, перевалы защищали от немцев.

– Фашисты дошли до Абхазии? – поразилась я, ощущая себя полной дурой. Оказывается, я совсем не знала не только географию, но и родную историю. Нет, кое-что знала, конечно, но, как говорится, в общих чертах, основные моменты. Остальное мне просто было не нужно.

– Фашистам на Кавказе дали по морде, – с гордостью посмотрел на меня Давид. – В Абхазии они только одно село захватили. Псху называется. Это далеко в горах. Но ниже фрицев не пустили. Сколько там егерей полегло… До сих пор их трупы в ледниках находят. Мой отец, ему пятнадцать было, вместе с братьями вступил в истребительный батальон. Они парашютистов ловили, диверсантов. Один раз пять десантников уничтожили. У нас призывной возраст издавна с пятнадцати лет до семидесяти. Мой прадед в восемьдесят лет парашютиста скрутил и в штаб доставил. Боевую медаль получил.

– Здорово! – искренне восхитилась я. – Молодец какой!

– Да, были раньше люди… – вздохнул Давид. – У нас двадцать два Героя Советского Союза только за Великую Отечественную войну. Хорошо воевали абхазы. Матерям не было стыдно за своих сыновей…

Пепел от сигареты упал ему на колени. Давид ругнулся и выбросил окурок в окно. Затем спросил:

– Тебе не дует?

– Спасибо! Все хорошо! – вежливо ответила я, продолжая созерцать пейзажи по обеим сторонам дороги.

Высокие горы, покрытые густым курчавым лесом, розовато-коричневые скалы, а на их фоне белые особняки, особенно яркие в лучах предзакатного солнца. Дома сильно смахивали на те, что я видела в Грузии. В большинстве своем двухэтажные, с балконами по всей длине здания, они утопали в садах, из которых порой виднелись только крыши. Одно удручало: тут и там мелькали развалины когда-то красивых строений, а участки заросли дурниной, сквозь которую не пройти, не проехать.

– Я слышала, вы с Грузией воевали в начале девяностых? – повернулась я к Давиду. – Такие красивые дома разрушили!

– Кому война, а кому мать родна… – скривился Давид. – Тут больше мародеры постарались, растащили все. Многие дома во время войны остались без хозяев. И абхазские, и грузинские. А восстановить их сейчас денег нет…

На дороге показалось медленно бредущее стадо – коровы вперемежку с козами. Машины впереди принялись сигналить, водители – орать и браниться. Давид тоже притормозил, высунулся из окна и что-то прокричал по-абхазски мрачному пастуху с длинным посохом в руках. Затем покосился на меня. Видно, проверил, поняла ли я, как он старается быстрее довезти меня до Члоу. Я ободряюще улыбнулась. Но тут пастух ответил в той же тональности, но более коротко, и сверкнул глазами из-под войлочной шапочки.

– Чтоб я тебя оплакал! – уже по-русски огорчился Давид. – Был бы он горный абхаз, я б из машины вышел. Но он из долины… Что с них возьмешь? Тут один дурак, не буду имя называть, купил жене шубу за сто тысяч. Песец называется. В ней в снегу на Мамдзышьхе спать можно! Спрашивается, зачем в нашем солнечном краю такая шуба?

Давид посмотрел на меня. Я пожала плечами. Он усмехнулся с таким видом, словно сказал: «Ничего, самое смешное впереди».

– Нынче в марте, чтобы людям показаться, пошла она в той шубе на свадьбу. Солнечный удар получила, и свалилась, как свинья. Спрашивается, чем хозяевам заниматься – этой кекелкой или молодых женить? – Осуждающе покачав головой, Давид посмотрел на меня, словно проверяя мою реакцию.

– Да уж! – отозвалась я. – Она б еще валенки надела!

– Сейчас много отдыхающих приезжает, – продолжал Давид. – Те, кто комнаты сдают, летом в деньгах купаются. Вот и этот дурак вместо того, чтобы с умом деньги потратить, в кафе посидеть да друзей угостить, шубу купил. Теперь шубу моль сожрет, потому что над его кекелкой вся Абхазия смеется.

Слово «кекелка» я не раз слышала от нашего с Юрой друга Мамуки. Так он обзывал одну, ну, очень известную телеведущую и пояснял: «Кекелка – жеманная дура. Сегодня у таких девиц за душой лишь тупая тяга к «гламуру», а при Советах – к «свэти». Мечта идиотки – стать «свэти», то есть принадлежать к высшему обществу. Причем торговля собой не обязательна, но снисходительно приветствуется мужским полом».

Я хмыкнула про себя. А я кто? Самая настоящая кекелка и есть. Кто бы сомневался! Правда, собой не торгую.

Стадо впереди растеклось по обочинам дороги, но одна коза – судя по рожкам, совсем молодая и глупая, стала метаться перед капотом, отчего мы едва не съехали в кювет.

Я думала, Давид снова разразится гневной тирадой в адрес пастуха, который брел вдоль дороги и безмятежно потягивал пиво из баночки, а козу демонстративно не замечал.

Но Давид едва слышно хихикнул и повернул ко мне абсолютно довольное лицо.

– Знаешь нашего писателя Фазиля Искандера, обара[1]? – Водитель восторженно цокнул языком: – Как красиво написал, слушай, а? «Созвездие Козлотура»! Я много раз читал. Нравится мне. А сколько фильмов у нас снимали по его книгам: «Сандро из Чегема», «Белый башлык»… По всем книгам снимали!

Фазиля Искандера я читала в юности и помнила лишь не то имя, не то прозвище мальчишки – Чик, поэтому литературную тему решила не поддерживать. Впрочем, в голове у меня промелькнула мысль, что последние пять или шесть лет я вообще не читала книги. Политику я не любила, вернее, терпеть ее не могла, но газеты иногда пробегала взглядом, просматривала журналы конкурентов, находила какую-то информацию в Интернете. Мне этого хватало!

«Надо же, как все запущено! – подумала я. – В кого ж ты, Оленька, превратилась? В гламурного робота, способного ежемесячно выдавать на-гора двести страниц глянцевой дряни, которая так же далека от реальной жизни, как… как… – Я посмотрела в окно. – Да, как лужа от моря!»

Наконец стадо покинуло трассу и свернуло в боковое ущелье, на склонах которого виднелись несколько старых домов, сплошь увитых виноградной лозой. Давид прибавил скорость. Деревья и скалы проносились со свистом мимо, на крутых поворотах машину заносило на встречную полосу. Я закрывала глаза от страха, а затем не выдержала и спросила: что случится, если навстречу нам из-за поворота выскочит другой лихач?

– Лихач? – удивился Давид. – У нас все нормально ездят. Плохо ездили бы, горы железа везде валялись бы. А тех, кто выскакивает, я как себя чувствую!

И правда, пару раз Давид лихо уходил от лобового столкновения. Визжали тормоза за спиной, раздавались проклятия, но мы мчались вперед, как ракета к намеченной цели. Гор железа я не видела и слегка успокоилась. И все же меня то и дело заваливало набок при резком уходе влево, или бросало на Давида при повороте вправо. Потоком воздуха панамку сорвало с головы, я едва успела ее подхватить.

– О! – рассмеялся Давид. – У нас говорят: «Папаху потерял, голову потерял!»

Я подумала, что у меня и без папахи голову заклинило, а вслух спросила:

– В приметы верите? У моей бабушки тоже присказка была: «Платок посеешь, косу потеряешь».

– Приметы не мы придумали. Старики в приметы верили и меньше глупостей делали. Вадим говорит: «Вы – абхазы, хоть и православные, а язычество из вас так и прет». Наверное, он прав. Когда в горах, в лесу живешь, начинаешь в приметы верить, особенно, если они сбываются. Мой дед рассказывал: накануне войны с фашистами черное солнце в море садилось, а с горы Баграта в Сухуми спустился волк. Жутко выл. А еще розы сильно цвели. Черные. Их у нас «Королевскими» называют. Старинные это приметы, только не придали им значения, а когда вспомнили, поздно было. Война началась.

Давид горестно вздохнул, покачал головой и что-то пробормотал сквозь зубы по-абхазски.

– Так всегда бывает, когда беда случится, – усмехнулась я. – Вон, накануне одиннадцатого сентября, когда в Нью-Йорке небоскребы взорвали, чего только люди не видели! Одни – огненный крест в небе, другие – огромный объект типа НЛО, а третьи и вовсе красных муравьев размером с кота… И принялись трактовать свои видения, как знамения.

Давид покосился на меня, и мне стало стыдно за свой легкомысленный тон.

– Простите! – сказала я. И стала смотреть в окно.

– Мы долго в мире жили, успокоились, – продолжал Давид как ни в чем не бывало. Он снова закурил, но меня это уже не раздражало. – Только в августе девяносто второго опять волк с горы спустился. И выл страшно. Все городские собаки всполошились, тоже выть стали. Люди шептались: «К беде». Мать моя все черные розы в саду выкорчевала. Только не спасло это от войны – через неделю грузинские войска перешли границу. На танках, бэтээрах. Самолеты, вертолеты… А у нас ополчение с охотничьими ружьями да милиция с табельным оружием.

– И как же вы победили, если у них были танки? – поразилась я. И только тут поняла, что головная боль и тошнота отступили.

А Давид, словно не расслышав меня, продолжал говорить. Голос его звучал глухо:

– Я из-под Сухума, до войны учителем в школе работал, историю преподавал. Трое маленьких детей, родители-старики, вот я и пошел за свой дом воевать. И у меня, и у жены родственники в Сочи, в Геленджике, но родился я здесь, у меня нет другой родины. Когда наступали в марте на Сухум, меня ранило в бок, пуля вышла из спины. Я и не понял сначала, что ранили. Спрятался за дерево, хочу стрелять – но чтоб в меня мои враги так стреляли, как я мог тогда стрелять! Оказывается, правую руку мне перебили – не мог поднять автомат. Клянусь мамой, от обиды чуть не заплакал. Легкое тоже пробило – я дышал и слышал, как внутри хлюпает. Рука не действовала, ребра сломаны…

– Как же вы спаслись? Кто-то помог?

– Нет, сам выбирался. К вечеру пришел в себя, перевязал, как мог, рану шарфом и пополз к своим. У меня только дети были в голове, я думал, что ради них должен выжить. Полз прямо по минному полю, и ни одна не взорвалась, на мое счастье. Через четыре часа добрался до речки, стал кричать нашим: «Ора[2], слушай! Я здесь! Спасите, по-братски прошу!» Несколько дней в реанимации провалялся. Медсестра мне потом сказала: «На тебя Господь посмотрел». То есть – пожалел меня Всевышний. Я быстро встал на ноги, съездил к детям, к жене, они в Пицунде были, в эвакуации. И снова пошел воевать…

Давид махнул рукой, горько усмехнулся.

– Клянусь мамой, клянусь детьми, если хоть одно слово неправда. Но не люблю об этом вспоминать. – И перевел на меня взгляд. – Кушать хочешь? Сейчас в Гагре в пацху зайдем. Там хозяином мой друг Саид. Так пацха и называется: «У Саида».

– Пацха? – удивилась я. – Что-то вроде кафе?

– В пацхах раньше абхазы жили, – кивнул Давид. – Летом в ней хорошо, прохладно. А в городе это… Как лучше сказать? Кафе в национальном стиле. Нашу еду попробуешь: мамалыгу, сыр, копченое мясо, вина бокал выпьешь. Сразу усталость пройдет.

С воображением у меня все в порядке, и я сразу представила жилище, в котором мне придется жить у Вадима. Сооружение типа избушки на курьих ножках, где почти нет мебели, а на стенах – рога оленей, медвежьи шкуры, гирлянды красного перца, лука, чеснока и початков кукурузы. На земляном полу полыхает костер, над которым на вертеле жарится мясо или коптится сыр, или варятся в котлах мамалыга и фасоль. Во дворе бегает стайка детей за курами, а за стеной блеют козы, вздыхают коровы и гогочут гуси…

Впрочем, меня это не расстроило. Я согласилась бы жить в палатке, лишь бы меня оставили в покое, не докучали расспросами и вниманием.

По лицу Давида бродило мечтательное выражение. Видно, тема отдыха была его любимой. И он, улыбаясь, продолжал:

– Я люблю посидеть в пацхе с хорошими людьми, поговорить от души, забыть свое горе, рассказать свою радость, послать две-три бутылки хорошим ребятам, выпить за друзей. Разве это плохо?

– Нет, конечно, – согласилась я. И, вспомнив вдруг Грузию, где любой прием пищи превращался в настоящий пир горой, с тостами, песнями, реками вина и горами угощения, неуверенно предложила: – Может, быстренько перекусим чем-нибудь? Уже стемнело, а нам еще неизвестно сколько добираться.

– Чего боишься? – удивился Давид. – Часом позже, часом раньше, все равно приедем. Мамой клянусь! Ночью даже лучше.

– С чего вдруг ночью? – поразилась я.

– Реку будем на машине переезжать. Ночью снег в горах плохо тает, воды меньше.

– Как же ночью мост снесло, если воды меньше? – продолжала допытываться я.

– Так буря была, ливень, вода поднялась метра на два. А мост старый, его в шестьдесят восьмом построили, вот и не выдержал, – терпеливо объяснил Давид.

Только тут я заметила, что домов по обеим сторонам дороги заметно прибавилось, появилось много красивых, добротных зданий, а справа потянулись пляжи и сплошная череда кафе и ресторанчиков. Жаль, но и здесь местами мелькали развалины, однако новых домов все-таки было больше.

– Это старая Гагра, – пояснил Давид. – Тут на горе в начале прошлого века принц Ольденбургский свой дворец выстроил. Сейчас не видно, темно. Но очень красивый дворец. Правда, разрушен немного. Но скоро все восстановим! – Давид покачал головой. – А недалеко гостиница «Гагрипш». Тоже из тех времен. В ней «Веселых ребят» снимали. В Абхазию до войны много киношников приезжало, и сейчас помаленьку снова стали снимать. Смотрела кино «Олимпус Инферно» о событиях в Южной Осетии?

– Смотрела, – кивнула я.

– У нас снимали, – с гордостью произнес Давид. – В Гудаутах и в Новом Афоне. А «Десантуру» видела? Там Сухум показали, обезьяний питомник…

– «Десантуру» не видела, – покаялась я.

– А в Пицунде «Тома Сойера» снимали. Режиссер Говорухин. Я с ним вот как с тобой рядом сидел, вино пил, мясо кушал.

– Надо же… – удивилась я. – Как-то не задумывалась раньше, где этот фильм снимали. Я его еще девчонкой смотрела. А недавно узнала: в нем мой любимый актер Влад Галкин играл Гекльберри Финна.

– Владик? – Давид покачал головой. – Как рано ушел! Как искра! Вспыхнул и сгорел!

– Работал человек на износ, а сорвался, сколько грязи на него вылили. А ведь до того случая на руках носили, залюбили просто. Но стоило попасть в беду, все разбежались.

– Попался бы мне тот ишак, что слухи нехорошие распускал! Клянусь мамой, в живом виде скушал бы! – Давид яростно сплюнул в окно. – В шоу-бизнесе немало ишаков. Я их маму видал!

Некоторое время мы ехали молча. При воспоминании о Владе Галкине настроение испортилось. Я так рыдала, когда он умер… И мне так нравились его герои в кино: все, как на подбор, при погонах. А наяву я терпеть не могла военных. Вдоволь нажилась в военных городках, насмотрелась всякого, и даже в институт поступила, как образцовый солдат, по приказу отцов-командиров. Только в моем случае командирами были родители. Я пошла по маминым стопам. Окончила мединститут, отпахала три года врачом на «Скорой», успела в это время выйти замуж. И благо, что дела у Юры пошли в гору, я перебралась к нему в Москву и занялась наконец своим любимым делом – журналистикой, о которой мечтала с детства…

Я вздохнула. Нет, стоило немного устать, расслабиться, и мысли мгновенно устремились в старое русло. Опять вспомнился Юра, но как-то вяло, без особого трагизма… Вспомнился и вспомнился. Как один из этапов собственной жизни. Мысли о Владе Галкине меня растревожили сильнее.

Я посмотрела в окно. Машина мчалась сквозь сплошной зеленый коридор. Давид, видно, заметил мой взгляд и снова вошел в роль экскурсовода. Голос его звучал бодро, как у футбольного комментатора:

– Вон, видишь, фонтан и знаменитая колоннада. Самое красивое место в городе.

– Ой, – обрадовалась я, – их я в кино видела. «Зимний вечер в Гаграх» называется.

– Тоже у нас снимали, – с довольным видом улыбнулся Давид. – А там гора Мамдзышьха, – махнул он рукой влево. – Говорят, на ней горнолыжный курорт будут строить, не хуже, чем в Красной Поляне. Ваш президент будет приезжать на лыжах кататься, мандарины кушать, вино пить.

– Вы прямо, как гид, так интересно рассказываете, – улыбнулась я.

– Я ж туристов на экскурсии вожу, – расплылся в ответной улыбке Давид. – Тех, кто к Вадику приезжают. – И продолжая правой рукой крутить баранку, он принялся загибать пальцы на левой руке. – Гагра и Мамдзышьха, само собой, Рица, Гегский водопад, Ауадхара, – перехватив руль левой рукой, он перешел на пальцы правой, – озеро Мзы, Пицунда, Гудаута, Лыхны, Новый Афон, Сухум, храм в селе Бедия. Его в десятом веке построил царь Баграт Второй. Это на востоке Абхазии.

– А Члоу где расположено?

– Члоу ближе к Кодорскому ущелью. Сейчас у нас спокойно. В ущелье почти не осталось сванов, ушли недавно в Грузию. Так что опять все маршруты открыты. – Давид по-детски восторженно посмотрел на меня. – Чтоб я столько пальцев имел, сколько у нас интересных мест для отдыхающих! Абхазия – древняя страна. У нас есть что посмотреть. Вот ты знаешь, что Шерлок Холмс в кино дрался с профессором не в Альпах, а возле нашего Гегского водопада?

Но я, сраженная наповал новой информацией, не успела и слова сказать в ответ. Давид привстал на сиденье и, продолжая крутить баранку, высунулся вдруг в окно и ликующе закричал:

– Ора, Саид! Хулыбзиа![3] Встречай гостей!

– Давид! Осторожнее! – вскрикнула я. – Зачем встаете?

– Обара! – удивился он. – Даже корова поднимается с места, когда другая подойдет к ней, а как же человеку не почтить человека вставанием? Тот, кто сидит на коне, должен привстать на стременах.

– Так вы ж не на коне! – огрызнулась я.

Но Давид или не захотел спорить, или элементарно меня не расслышал, потому что быстро крутил баранку, выруливая на стоянку перед кафе.

Я увидела сверкавшую прямо-таки новогодними огнями вывеску. На ней кто-то неуверенной рукой вывел: «У Саида», а рядом нарисовал веселого горбоносого человека в поварском колпаке. А под вывеской стоял жгуче-усатый брюнет, точь-в-точь изображение над головой, и, распахнув объятия, радостно улыбался. В одной руке он держал бутыль с вином, в другой – хрустальный рог.

– Бзаала уаабеит[4], Давидик! – с важным видом произнес Саид и склонил голову в поклоне.

Мой спутник вышел из машины.

– Бзиа убеит![5] – сказал он и поднял руку на уровень груди, сжав при этом пальцы в кулак.

Я подумала, что так, наверное, давным-давно приветствовали друг друга воины, поднимая тяжелый меч или копье.

Друзья расцеловались.

– Как твои дела, дорогой? – вежливо справился мой водитель. – Как дети? Как Мзия? Не болеет? Я слышал, она ногу подвернула?

– Слава богу! – Саид поднял к небу бутыль и рог. – Все живы-здоровы! Мзия фасоль и кукурузу посадила…

И я поняла: часом тут не обойдется. Дай бог выбраться к утру.