Нежные сумерки

4

— Хороший будет денек.

— Откуда ты знаешь? — хмуро отозвалась Дороти, глядя сонными глазами в окно; на улице было еще, совсем темно. Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь вставала в столь ранний час, и, надо сказать, это совершенно не пришлось ей по вкусу.

И зачем я все это делаю? — подумала она сумрачно. Весь вчерашний день она провела, разбирая какие-то счета и ведомости, датированные пятидесятыми годами, а вечером безуспешно пыталась поджарить огромный кусок говядины. Чем дольше она боролась со старомодной духовкой, тем все больше и больше выходила из себя, и к тому времени, когда работники сели за стол, — почти на два часа позже, чем она планировала, — Дороти окончательно вымоталась и была вне себя от отчаяния.

— Я, кажется, говорила, что повар из меня никудышный, — сказала она в свое оправдание, когда Гатри стал рассматривать содержимое своей тарелки. — К тому же эта ваша кухня годится разве что в антикварный музей! Здесь нет даже микроволновки!

Для Дороти, кулинарная деятельность, которой сводилась в последнее время исключительно к разогреванию готовых блюд, это было полной катастрофой. Кроме того, она успела забыть все традиционные способы приготовления овощей, о чем красноречиво свидетельствовало содержимое салатницы.

— Пожалуй, нам все-таки стоит поискать повара, — заметил Гатри.

Но Дороти решила не сдаваться. Фиаско с обедом лишь подстегнуло ее стремление показать ему, что она была годна не только на мытье полов. Повар, которого они найдут, несомненно, окажется какой-нибудь практичной рассудительной женщиной, мастерицей на все руки, которая лишь выставит Дороти в неприглядном свете. К тому же она не собиралась давать Гатри повод для обвинения в том, что она уклоняется от выполнения своей доли работы и нарушает их договор.

— Не нужен нам никакой повар, — твердо сказала она. — Просто я еще не совсем освоилась на этой кухне. Завтрак будет уже лучше.

Гатри удивленно посмотрел на нее.

— Ты что, действительно собираешься вставать в пять часов, чтобы готовить завтрак?

— Конечно, — ответила Дороти, не моргнув глазом.

— Сейчас, когда нет рабочих, мы могли бы завтракать и попозже, если ты хочешь, — предложил он, но эти слова, лишь укрепили ее в своем решении.

Однако, когда в пять часов утра зазвенел будильник, Дороти прокляла себя за то, что так поспешно дала обещание. Было темно и холодно, и меньше всего на свете ей хотелось сейчас вылезать из своей теплой постели. Но Дороти сделала над собой усилие и встала.

На лице Гатри появилась улыбка, когда он увидел на Дороти тщательно запахнутый халат поверх старомодной пижамы.

— Тебе не хватает только паранджи! — хмыкнул он.

Дороти оторвалась от гриля и бросила на него сердитый взгляд. В такое время суток ее чувство юмора еще спало.

— Я не желаю, повторения вчерашнего инцидента, — буркнула она. — Ты же сам хотел, чтобы я надевала что-нибудь не такое откровенное.

— Я не говорил, что я так хотел, — ответил Гатри, отодвигая стул и садясь за стол. Он уже принял душ и выглядел до отвратительности бодрым и свежим. — Я только сказал, что так бы ты выглядела менее отвлекающе.

— Что ж, я не хотела, бы снова отвлекать тебя подобным образом, — сказала Дороти и тут же вскрикнула, обжегшись о ручку допотопной сковороды. Она покачала головой и засунула палец в рот, осуждающе взглянув на собеседника. — Смотри, что из-за тебя произошло!

— А я-то тут при чем? — проговорил он с наигранным удивлением.

У Дороти не нашлось немедленного ответа. Правда заключалась в том, что, когда он находился поблизости, она чувствовала себя неуверенно и неловко, особенно занимаясь приготовлением завтрака посреди ночи.

— Уж я-то тебя, верно, не отвлекал? — продолжал Гатри с каменным лицом, хотя в глубине его серых глаз горели искорки веселья. Затем он, а наигранной серьезностью поднял воротник рубашки. — Может, мне тоже надеть еще что-нибудь сверху?

— В этом нет необходимости, — холодно ответила Дороти. — Я не нахожу в тебе ровным счетом ничего, что могло бы отвлечь меня.

Она разбила яйцо о край сковородки с такой злобой, что половина его разлилась безобразным месивом по конфорке. Бормоча проклятия себе под нос, Дороти вымыла плиту и очистила сковородку, чтобы начать все сначала. Следующее яйцо разбилось по всем правилам, и Дороти с гордостью смотрела на свое творение, но тут обнаружилось, что яичница намертво пристала к сковородке. Все попытки отделить ее были безуспешны, и дело кончилось тем, что Дороти соскребла кое-как яичницу, плюхнула получившиеся ошметки поверх бифштекса и поставила тарелку перед Гатри.

— О, чудо-яичница! — воскликнул он.

— Нечего умничать! — бросила она в ответ, падая на табуретку и протягивая руку за своим кофе. — Все равно не могу себе представить, как можно что-то есть в такую рань!

Гатри достал нож и вилку и игриво потыкал свой бифштекс, живописно обгоревший по краям.

— Неужели так будет каждое утро? — спросил он со вздохом.

— Может, ты ожидал, что я за ночь превращусь в шеф-повара из французского ресторана?

— Да нет, я имел в виду, скорее, твое настроение, — сказал он, не поднимая головы. — Ты всегда так бросаешься на людей в это время?

— Понятия не имею. Я никогда еще не поднималась в такую рань!

— Ну, возможно, ты станешь повеселее, когда привыкнешь.

— С чего тут можно веселиться? — пробурчала Дороти, дуя на свой обоженный палец. — Я замерзла, устала, да еще вот получила ожог третьей степени, готовя твой мерзкий завтрак на этой отвратительной сковородке.

Вот тут-то Гатри и заметил насчет хорошего денька.

— Дождя не будет, — добавил он убежденно.

Однако на Дороти его рассуждения не произвели впечатления, и каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что Гатри оказался прав.

Темный влажный туман, что окутывал дом со времени ее приезда, исчез как по мановению волшебной палочки, и перед глазами Дороти открылась картина, которую раньше она никогда не видела.

Усадьба стояла на небольшом холме, выходя окнами на протоку, вдоль которой тонким оливково-зеленым барьером росли эвкалипты. За ними до самого горизонта простиралась плоская равнина: ни единого дерева, ни единого куста, ни единой полоски зелени, лишь сероватые пятна валунов и тонкая полоса красных песчаных дюн. Было что-то величественное в этом пейзаже.

Эвкалипты вокруг уходили высоко в голубизну неба; завитки их сухой коры захрустели под ногами Дороти, когда она отправилась к протоке проверить уровень воды. Он был еще весьма высок, мутные грязно-коричневые ручьи журчали у самых подножий бледных эвкалиптов.

Воздух был наполнен пением птиц, их руладами и трелями. Дороти узнала в общем гомоне знакомые крики грачей, которые казались странными и неуместными в краю, где порхали попугайчики, проносившиеся над водой синими, желтыми и зелеными стайками. Сотни маленьких белых попугайчиков-корелла, воинственно хлопая крыльями, поднялись в воздух, чтобы пересесть на новое место, потревоженные проходившей мимо Дороти.

— Ладно, ладно, я ухожу, — пробормотала девушка и отправилась обратно к усадьбе.

Она никогда не видела Биндабурру снаружи. Усадьба представляла собой длинное невысокое здание, покрытое листовым железом, которое ослепительно сияло на солнце, и окруженное с обеих сторон крытыми верандами. Позади дома теснилось несколько крепких каменных сооружений и старый дровяной сарай. Ветряная мельница возвышалась возле круглых бочек с водой, медленно вращая своими крыльями под дуновением легкого ветерка.

Такова была Биндабурра. Именно это место дядя Стив так любил, именно это место Гатри так хочет заполучить себе. Дороти медленно бродила по усадьбе. Она не могла понять, почему они так дорожили этим простым, ничем не примечательным домом, затерявшимся к серых просторах? Что делало его таким значимым для них?

Она встретила Гатри, когда тот возвращался из конюшен. Едва она взглянула на него, как Биндабурра со всем набором дворовых построек отошла в ее мыслях на задний план.

Теперь она видела только его, спокойного, уверенного, небрежной походкой приближавшегося к ней. Шляпа отбрасывала тень на его глаза, свет попадал лишь на мужественный подбородок и красиво очерченный рот.

— Проверяешь свои владения? — поинтересовался он с едва заметной усмешкой.

Дороти оторвала взгляд от его рта и кивнула. Просто решила осмотреться. Я еще не видела здесь ничего.

— Ну и как тебе здесь?

Дороти оглянулась вокруг растерянно. Она ощущала только одно: присутствие его спокойной, хорошо сбалансированной силы.

— Я ожидала другого, — проговорила она, наконец.

— А, ну если ты имеешь в виду удобства, то в этом плане Биндабурра, конечно, не успела приготовиться к твоему приезду!

Голос его был глубоким, и знакомая насмешливая улыбка трогала уголки его рта.

— Не думаю, что Биндабурра вообще готовилась меня встретить, — проговорила Дороти резко.

— Это верно, — отозвался Гатри. — Она пережила и пожар, и наводнение, и засуху, но переживет ли она такую женщину, как ты?

— Осмелюсь сказать, что она-то переживет! — заметила Дороти, подумав, что ей тоже не приходилось иметь дело с такими, как Гатри. — А вот переживешь ли ты мои обеды, это вопрос!

— Скорее, переживу ли я твою нелюбовь к ранним подъемам! — Он посмотрел на нее с высоты своего роста, одной рукой прикрыв глаза от солнца. — Сейчас ты намного приятнее. Почему бы тебе не постараться быть такой все время?

При условии, что и ты будешь таким же!

— Я не кричу на людей по утрам, — кротко возразил Гатри.

— Но ты и не ангел, причем в любое время!

— Что же такого плохого я делаю?

Дороти посмотрела на его ботинки.

— Дело не совсем в том, что ты делаешь, а в том, как ты говоришь. Даже когда ты не улыбаешься, я все равно чувствую, что ты посмеиваешься надо мной в душе… — Она замолкла, сообразив, что говорит не совсем то, что хотела. — Я имею в виду, что нам обоим стоит постараться быть дружелюбнее друг к другу, — продолжила она. — Я понимаю, у нас мало общего, но мы могли бы, по крайней мере, быть друзьями.

Гатри внимательно посмотрел на нее.

— Ты не из тех девушек, с которыми мужчины обычно хотят быть друзьями, Дороти, но я постараюсь.

Они оба постарались. В течение следующих четырех дней они были нарочито вежливыми друг с другом. Дороти не очень-то удавалось быть в хорошем настроении за завтраком, но она прилагала большие усилия, чтобы не срываться на Гатри, а он, со своей стороны, научился заговаривать с ней в эти часы только в случае крайней необходимости.

Много времени для того, чтобы приспособиться к новым условиям, не понадобилось. Постепенно Дороти освоилась на кухне. Бифштексы по-прежнему норовили подгореть, но теперь она научилась разбивать яйца и делать бисквит, а когда на четвертый день ей удалось испечь пирог, новоявленная хозяйка Биндабурры была так горда собой, что с трудом позволила своему компаньону съесть его.

Время летело незаметно для Дороти. Она готовила, убирала, мыла посуду, приводила в порядок комнаты, которые не открывались несколько лет. Во второй половине дня они с Гатри занимались сортировкой бумаг в офисе ее дяди, хотя решение, что оставлять, а что выбрасывать, принимал все-таки он, Гатри.

Но по вечерам, когда она была свободна, Дороти не находила себе места. Ее муки начинались около шести, когда возвращался Гатри, отряхивая пыль с сапог на ступеньках веранды и снимая шляпу. И каждый раз Дороти мечтала, чтобы ее сердце не замирало, едва лишь стройная худощавая фигура покажется в дверях кухни, и каждый раз оно замирало, а потом уходило в пятки, так что дыхание перехватывало.

Иногда она жалела, что вообще предложила быть им друзьями. Было намного легче, когда они цапались друг с другом, легче не забывать, как он был ей неприятен. А теперь весь вечер она лихорадочно пыталась отвлечь свое внимание от его лица, от морщинок под глазами, от длинных смуглых пальцев, держащих банку с пивом. Она не могла забыть, каким теплым и уверенным было прикосновение этих рук, и что она чувствовала, когда они прижимали ее к себе.

А что чувствовал сам Гатри, определить было невозможно. Он был невыносимо вежлив и держал себя подчеркнуто сдержанно, что только усиливало напряжение, возникшее между ними. Он ни разу не прикоснулся к ней, намеренно избегая физического контакта; и, несмотря на их дружелюбие по отношению друг к другу, друзьями их назвать было нельзя.

Когда вода в протоках спала, вернулись работники: Джим, Гарри и Даррен. И хотя они были тихими, малообщительными и крайне робкими людьми, их общество превращало обед не в такое суровое испытание. Но под вечер они расходились, и Дороти опять оставалась наедине с Гатри. Дни стояли теплые и солнечные, но по ночам температура резко падала, и Дороти разводила огонь в камине в гостиной. Гатри усаживался в большое кресло с высокой спинкой и погружался в чтение, она пыталась следовать его примеру, но так и не сумела продвинуться дальше шестой страницы. Книга лежала раскрытая у нее на коленях, а глаза невольно начинали наблюдать за Гатри до тех пор, пока он не поднимал голову, с удивлением глядя на нее. Тогда она снова торопливо опускала глаза в книгу.

Дни шли, и со временем эта взаимная вежливость становилась все более и более напряженной, пока однажды не разразилась буря. В этот день они заканчивали переносить бумаги в новый кабинет. Комната, которая поначалу казалась такой большой, постепенно становилась все теснее: они перетащили в нее письменный стол и две тумбочки с выдвижными ящиками. В образовавшемся ограниченном пространстве никак нельзя было избежать случайных прикосновений. И каждый раз, когда это происходило, Дороти чувствовала что-то вроде электрического разряда, который пробегал между ними.

Как и большинство ссор, эта началась с сущего пустяка. Дороти с большой пачкой счетов в руках наклонилась, чтобы положить их в средний ящик одной из тумбочек, а в это время Гатри, укладывавший что-то в другой, выпрямился и слегка задел ее плечом. Дороти отшатнулась так, словно ее ужалили, и выпустила из рук пачку бумаг, которые рассыпались по всему полу.

— Ну посмотри, что ты наделала! — сказал Гатри раздраженно. — Я весь вечер вчера раскладывал их по датам! Ты нё могла бы быть немного поосторожнее?

— Я ничего бы не рассыпала, если бы ты не толкнул меня так! — ответила Дороти и, опустившись на колени, принялась собирать разлетевшиеся листочки.

— Толкнул? — Гатри уставился на нее в изумлении. — Да я едва до тебя дотронулся!

— Ты налетел на меня как десятитонный грузовик!

— Не смеши! — Он тоже присел на корточки и стал помогать ей собирать бумажки, которыми был покрыт весь пол. — Почему ты все так драматизируешь?

— Ничего я не драматизирую!

— Ну да! Ты все на свете преувеличиваешь. Для тебя не бывает прохлады — всегда мороз; небольшой дождик — это ливень; раннее утро — не утро, а середина ночи; если ты слегка порежешься — все, это инвалидность на всю жизнь. Я бы тебе посоветовал смотреть на вещи проще, но могу представить, что и это ты возведешь в крайность!

Всего несколько секунд потребовалось на то, чтобы от их вежливости не осталось и следа. Дороти хватала счета, не заботясь о том, что они помнутся.

— Я не виновата, что ты такой зануда и не можешь ужиться с кем-нибудь, кто хоть чем-то отличается от тебя!

— Конечно, ты считаешь, что если кто-то ведет образ жизни, отличный от твоего, то он зануда! — Глаза Гатри были холодными, а рот скривила усмешка. — Не сомневаюсь, что эти твои актерские штучки прекрасно проходят с твоим драгоценным Ральфом, но на меня они не производят никакого впечатления!

— Да что может произвести на тебя впечатление?!

— На меня произвело бы впечатление, если бы ты прилагала хоть какие-нибудь усилия, чтобы научиться вести себя как подобает.

— Нечего учить меня, как мне следует себя вести! — гневно отрезала Дороти, ее зеленые глаза метали молнии. — Половина Биндабурры принадлежит мне, и я могу вести себя здесь так, как мне угодно.

Издав возглас нетерпения, Гатри сунул ей в руки собранную им пачку бумаг, и Дороти швырнула их в общую кипу.

— Сколько можно носиться с этой бредовой идеей? — сказал он. — Тебе здесь явно не место, а ты уперлась, как ослица. Если тебе что-то не нравится, почему бы тебе не отправиться домой?

— А тебе бы этого хотелось, не так ли? — набросилась на него Дороти, изливая в гневном крике накопившееся напряжение. — Ты делаешь все возможное, чтобы заставить меня убраться, да?! Ты думаешь, что я клюнула на эту чушь с соглашением? Да это был всего лишь способ сэкономить на домохозяйке! — Она сердито откинула с лица волосы и, повернувшись, взглянула на него горящими глазами. — Что ж, надоело вставать посреди ночи — ах, прости, рано утром, — чтобы готовить твой омерзительный завтрак. Мне надоело мыть посуду, драить пол и чистить овощи! И мне надоело возиться с этими дурацкими бумажками! — Дороти схватила только что собранную пачку, подбросила ее к потолку и поднялась на ноги под листопадом счетов. — Но если ты думаешь, что это заставит меня убраться отсюда, то ты сильно ошибаешься! Это значит только, что тебе придется самому собирать эти счета! — С этими словами Дороти стала пробиваться к двери.

— Куда ты? — осведомился Гатри.

— Пойду, прогуляюсь.

— Где ты собираешься гулять?

— Прогуляюсь по моей собственности, — сказала Дороти с апломбом. — Причем это совсем не твое дело.

— Это будет моим делом, если ты потеряешься!

— Нигде не потеряюсь, — прошипела она. — Я еще не полная дура. И, поскольку это моя собственная земля, я буду гулять где мне только захочется!

Захлопнув за собой дверь, Дороти побежала по коридору к веранде, спустилась по ступенькам во двор, а оттуда направилась к протоке. Это место было ей уже хорошо знакомо, в последнее время она часто прогуливалась здесь на закате, поджидая, пока работники не придут к обеду. Но тенистая протока на этот раз была не в силах успокоить ее возбужденные нервы. Необходимо было пройтись, чтобы выветрилась накопившаяся злость.

Недолго раздумывая, Дороти повернула налево, вдоль линии протоки. Вода уже существенно спала. В ее спокойном течении отражались белые ветви эвкалиптов. Иногда среди них попадались другие деревья, названия которых она не знала.

Дороти шла вдоль крутого берега, пробираясь сквозь заросли кустарника. Когда они сменились редкими деревьями, Дороти повернула в сторону, погруженная в свои мысли, вновь и вновь возвращаясь в памяти к словам Гатри: «Тебе здесь явно не место!»

Он ненавидел ее и ее «актерские штучки». Ну и черт с ним! Дороти обнаружила, что плачет, и сердито смахнула слезы со щек. После этих длинных напряженных вечеров она уже начала подумывать о том, чтобы уехать, но теперь — черта с два!

Дороти шла все дальше и дальше, не обращая внимания, что деревья становились все реже и приземистей, так что некоторые стали больше напоминать редкую низкую поросль. Она остановилась в изумлении, лишь когда оказалась посреди безграничной каменистой равнины, поднимающейся невысоким пологим холмом. Но возвращаться домой Дороти не собиралась. Гатри наверняка снова начнет обвинять ее в том, что она все драматизирует и преувеличивает.

На всякий случай Дороти выбрала себе ориентир в виде необычного высохшего дерева: его раздваивающийся ствол устремлялся к небу в форме буквы V, и с вершины холма она, несомненно, легко его заметит, а от него ей будет легко вернуться к протоке.

Когда Дороти добралась до вершины холма, то почувствовала невероятную усталость. Холм оказался несколько дальше и круче, чем она ожидала, и, усевшись на невысокий плоский камень, она огляделась по сторонам: в некотором отдалении в пелене серовато-зеленой растительности скрывалась протока, а вокруг простиралась бесплодная каменистая пустошь, отсвечивающая металлическим блеском на солнце. В этом почти фантастическом пейзаже было только два цвета — жгучая синева неба и красно-коричневая монотонность равнины. Кому может прийти в голову жить в таком пустынном месте?

Дороти положила руки на колени. Если здраво рассудить, что она сама делает здесь? Почему бы ей не последовать совету Гатри и не вернуться домой, в мир, который был ей хорошо знаком?

Она подумала о своей жизни в Лондоне, о квартире, которую она делила с подругой, ленчах и вечеринках, об этом беспокойном, полном слухов актерском мире. Он составлял всю ее жизнь до тех пор, пока она не приехала в Биндабурру, но теперь он казался ей таким далеким. Дороти не представляла себя больше в нем и грустно подумала, есть ли ей теперь вообще где-либо место.

Самое удивительное, что она никак не могла вызвать в памяти облик Ральфа. То, что в течение многих месяцев вызывало у нее учащенное сердцебиение, теперь превратилось лишь в неясное воспоминание. Она закрыла глаза и попыталась сконцентрироваться на образе Ральфа, но вместо него она увидела суровое лицо Гатри. Дороти была потрясена тем, с какой четкостью она представляла каждую его черту.

Она поднялась в волнении. Что она скажет, когда вернется в усадьбу? Неожиданно ей больше всего на свете захотелось быть там.

Она стала искать дерево в виде буквы V и с ужасом заметила, как много вокруг таких сухих деревьев. Какое же из них она выбрала ориентиром?

Неприятный холодок пробежал у нее по спине, но она заставила себя не поддаваться панике и стала спускаться с холма в направлении, которое ей показалось верным. Крайняя однообразность ландшафта, однако, сбивала с толку, а когда она вошла в лес, все направления показались одинаково верными. Конечно, протока должна находиться впереди, говорила она себе, но не достаточно ли долго она уже идет, не пора ли ей наконец наткнуться на воду?

Как жаль, что она была так сердита и не догадалась помечать свой путь! Дороти резко остановилась. Нет, она явно пошла не в ту сторону.

Дороти открыла рот, чтобы сказать что-нибудь в свое оправдание, но не смогла выговорить ни слова. С побелевшим лицом она только смотрела на него, отчаянно борясь с наворачивающимися на глаза слезами. Гатри увидел, что Дороти с силой прикусила дрожащие губы. Он тоже открыл было, рот, чтобы изречь нечто суровое, но вместо этого протянул ей руки и крепко прижал к себе так, что она уткнулась рыжеволосой головой ему в плечо и по-детски расплакалась.