Необычная невеста

Глава вторая

— Маркиз Фалькон, ваша светлость! — объявил дворецкий.

Леди Карстэйрс издала радостный возглас, и лишь дверь за слугой закрылась, она уже бежала через всю гостиную навстречу маркизу, широко распахнув руки.

— Олстон, дорогой мой! — воскликнула она. — Я так расстроилась, узнав о вашем отъезде в имение, но вы вернулись!

— Да, я вернулся, — в своей обычной манере, нарочито растягивая слова, сказал маркиз.

Он поцеловал поочередно руки, в порыве протянутые к нему, но проигнорировал зовущие красные губы, пересек комнату и, повернувшись спиной к камину, остановился.

Леди Карстэйрс не спускала с него настороженных глаз.

Ей показалось странным, что он не обнял ее, но она слишком хорошо улавливала нюансы в настроении мужчин, поэтому воздержалась от вопросов.

Она медленно и по какой-то замысловатой траектории приблизилась к нему, прекрасно зная, что платье при движении облегает тело в нужных местах и ни один мужчина не в силах устоять перед ней, созерцая плавные изгибы ее фигуры и попутно восхищаясь ее красивым лицом.

— Как вы могли уехать, не предупредив меня? — пропела она нежным, тихим голосом, который у всех без исключения поклонников неизменно вызывал желание взять ее под свое покровительство.

— В Фалькон прибывали новые лошади, — объяснил маркиз, — и я хотел удостовериться, что они столь же хороши, как и при покупке, а также проследить, чтобы их правильно разместили по конюшням.

— Нисколько не сомневаюсь в их совершенстве — все, чем вы обладаете, превосходно. Надеюсь, среди них найдутся совсем необычные экземпляры, и тогда вы позволите мне править ими в парке.

Маркиз отметил про себя, что она сказала «править»: ее не интересовали верховые прогулки, более того — они не доставляли леди Карстэйрс никакого удовольствия.

Правда, иногда она появлялась верхом, дабы похвастаться своими шикарными амазонками, в них она затмевала большую часть женщин.

Кроме того, ей нравилось, когда ее сопровождала целая армия поклонников.

Вместо ожидаемого ею ответа маркиз произнес:

— Мне необходимо кое-что сообщить вам, Сафайра.

Ему всегда стоило большого труда запомнить правильное произношение этого имени, ибо он был твердо уверен, что леди Карстэйрс крестили именем Сара.

Но, превратившись в признанную красавицу, царившую в обществе, она сочла свое имя слишком банальным и поменяла его на Сафайру (или даже Сапфайру) — и лишь потому, что обладала бесподобным по красоте сапфировым ожерельем.

В голосе маркиза леди Карстэйрс различила непривычные ноты, хотя ей могло это просто показаться.

С некоторым налетом театральности заломив руки, она воскликнула:

— О Олстон, о чем вы? Надеюсь, никакой беды не случилось?

— Все зависит от того, что называть «бедой», — ответил маркиз. — Я собираюсь жениться — такова суть дела!

Он не стал кривить душой, обыгрывать тему, похоже, ему хотелось в одночасье и прямо сказать ей все; у него не было ни какого желания подсластить пилюлю и по частям выдавливать из себя подробности.

В комнате воцарилось молчание.

Наконец леди Карстэйрс едва слышно повторила за ним:

— Жениться?

Она подняла к нему свои огромные голубые глаза.

— Но почему? И на ком? И почему я ничего… не… слышала… раньше?..

Ее голос постепенно обретал сильное звучание, и последнее слово она почти выкрикнула, поэтому маркиз поспешил ответить:

— Какое-то время мне удавалось этого избегать, Сафайра, хотя я понимал неизбежность моей женитьбы. Рано или поздно, но мне необходимо завести семью, чтобы иметь наследника.

— Конечно-конечно! — согласилась леди Карстэйрс. — Но почему сейчас… когда мы так… счастливы?

На слове «счастливы» голос ее задрожал, и она готова была разрыдаться, но маркиз успел ее опередить.

— Объясню вам причину, и тогда вам станет ясно, что нет никакого смысла устраивать истерику или поднимать шум из-за такого ординарного и совершенно естественного события.

— Но для меня оно не ординарно и уж совсем не естественно! — горячо возразила леди Карстэйрс.

Она села на край дивана и, достав из-за пояса крохотный, обшитый кружевом носовой платочек, поднесла его к глазам.

Маркиз знал — его дама не позволила бы упасть ни одной слезинке или на худой конец моментально смахнула бы ее: ведь кончики ее длинных, таких же золотистых, как и волосы, ресниц были подкрашены специальной краской.

— Объяснение весьма тривиальное, — произнес он надменно, — и при сложившихся обстоятельствах у вас нет повода ревновать меня…

— Разумеется, я ревную! — прервала его леди Карстэйрс. — Вы прекрасно знаете, как я люблю вас. Олстон, я никогда в жизни никого так не любила! Как вы могли… так… поступить со мной?

— Если быть более точным, я поступаю так только с самим собой! — поправил ее маркиз, скривив губы. — Позвольте мне прояснить ситуацию, Сафайра. У меня нет никакого желания связывать себя узами брака. И уж если быть до конца откровенным, могу сказать вам правду: для меня это ужасная неприятность. Черт бы побрал эту женитьбу!

— Тогда зачем? Разве вы обязаны жениться?

— Это все королева, можете во всем винить ее.

— Королева? — несколько иным тоном промолвила леди Карстэйрс.

Помолчав немного, она спросила:

— Вы хотите сказать… вы полагаете, королева знает… о нас?

— Думаю, да, — небрежно ответил маркиз, — хотя сомневаюсь, чтобы премьер-министр ей об этом доложил.

— Вы хотите сказать, будто здесь замешан лорд Джон Рассел?

— Несомненно! — кивнул маркиз. — На самом деле именно он и настаивал на моей женитьбе!

— Как смеет он вмешиваться! Как смеет он совать нос в дела, не имеющие к нему никакого отношения! — негодовала леди Карстэйрс.

— Вот тут-то вы и не правы, Сафайра, — едва сумел вставить слово маркиз, — и если вы хоть на минуту прекратите возмущаться, я объясню вам, в чем, собственно, дело.

Леди Карстэйрс судорожно задышала, готовая в любой миг горько разрыдаться.

— Я не могу… вынести всего этого! Как смириться с мыслью… что вы женитесь… не на мне?

— А вот это-то совершенно немыслимо, разве что вы собираетесь стать женой двух мужей и допустить двоебрачие! — сухо отреагировал на ее слова маркиз.

— О Олстон, почему вы такой злой? Вы разбиваете мне сердце!

— Ничего подобного! — парировал он с легким раздражением в голосе. — И если вы наконец выслушаете меня, то все поймете.

— Я… слушаю!.. — запинаясь, произнесла леди Карстэйрс.

— На прошлой неделе Рассел послал за мной, — начал объяснять маркиз, — и сообщил мне, что я самый подходящий человек на должность главного шталмейстера Ее Величества!

Леди Карстэйрс бросила на него нежный взгляд и воскликнула:

– Ну конечно! Никто не потягается с вами на этой должности. Разве можно найти более опытного и знающего человека!

— Но его светлость лорд Рассел сказал также, — продолжал маркиз, как будто не слышал ее слов, — что он и Ее Величество королева предполагают назначить на эту должность женатого человека.

Леди Карстэйрс промолчала, и маркиз почувствовал, как она постепенно начинает осмысливать ситуацию.

— Вы знаете, лорд Рассел отличается крайней деликатностью, так вот, с присущим ему тактом он

объяснил мне, что я слишком молод, дабы занять место главного шталмейстера, тем более что я и не женат. Он даже намекнул на возможную ревность ко мне самого принца-консорта, если у меня не появится жена!

— Это меня не удивляет, — с явной лестью заметила леди Карстэйрс, как если бы она была актрисой и по ходу пьесы требовалась подобная реплика.

— Если учесть, сколь увлечена королева своим чопорным и скучным мужем, — изрек маркиз, — едва ли я мог бы предположить, что в ее сердце останется место для меня. Для нашей королевы ее супруг—свет в окошке!

— Мой дорогой Олстон, нет на свете женщины, будь она молочница или сама королева, которая не полюбит вас с первого взгляда, — торжественно заявила леди Карстэйрс. — Но вы действительно готовы пойти на подобную жертву и жениться?

— Говорю вам совершенно искренне: я хочу занять эту должность. Королевские конюшни находятся в плачевном состоянии, так как короля Вильгельма никогда особенно не интересовало разведение лошадей, и хотя принц-консорт осуществил радикальные преобразования внутри дворца, он тем не менее совершенный профан во всем, что касается лошадей!

В глазах маркиза вспыхнул огонь — он уже предвкушал, как возьмется за решение новой задачи, чтобы уничтожить «пыль веков».

Но самого важного, на взгляд леди Карстэйрс, вопроса маркиз все еще не коснулся.

Не выдержав, она едва слышно спросила:

— Кто же эта… везучая девочка, которая станет женой… самого… соблазнительного человека… в мире?

— Именно этот вопрос я долго задавал себе сам, — ответил маркиз. — Не боюсь признаться вам, Сафайра, каких трудов мне стоило найти на него ответ.

Он засмеялся.

— Как-никак, тот образ жизни, который я веду, не предполагает близкого знакомства с молодыми девушками на выданье, но только с очаровательными созданиями, такими, как вы!

Говоря эти слова, он смотрел на леди Карстэйрс, и, словно поддавшись ее чарам, его жесткий взгляд на мгновение потеплел.

— Вы очень красивы, Сафайра! — промолвил он. — И я понимал всю тщетность попыток найти женщину, обладающую хотя бы отчасти теми достоинствами, что есть у вас.

— О Олстон, если б я сама могла выйти за вас замуж! Возможно…

Она колебалась, продолжать ли.

— Я встретил Карстэйрс накануне своего отъезда, — перебил ее маркиз, — и он, похоже, прекрасно себя чувствует. Он к тому же сказал мне, что отправляется на скачки в Донкастер.

— И поэтому вы вернулись! — Леди Карстэйрс вскочила и подошла к маркизу.

Он обнял ее и долго разглядывал прекрасное лицо, обращенное к нему.

Затем привлек ее к себе и стал целовать.

Их поцелуй становился все более страстным, но тут маркиз сделал над собой усилие и, ослабив объятия, осторожно отодвинул молодую женщину от себя.

— Теперь выслушайте меня, Сафайра. Я отсутствовал в Лондоне в течение трех дней, и у меня накопилось очень много важных дел.

— Но мы пообедаем вместе завтра вечером? — спросила она.

— Да, конечно.

— О Олстон, это будет так не скоро!

— Я знаю, но вы должны быть очень осмотрительны, чтобы о нас не распускали сплетни. Вы же знаете, как много вокруг недоброжелателей! А мне совсем не хочется, чтобы про нас судачили ни в Букингемском дворце, ни в графстве.

— Я буду очень, очень осторожна, — пообещала леди Карстэйрс, — но я люблю вас, и когда вы где-то рядом, кроме вас, для меня никого больше не существует, мне трудно думать о чем-нибудь еще!

Все это маркиз уже слышал, и неоднократно.

Пожалуй, даже слишком часто, чтобы придавать этому большое значение, а потому он просто еще раз поцеловал леди Карстэйрс.

— Я вынужден оставить вас. Думаю, скоро вернется ваш муж, а сейчас неподходящий момент для шумного скандала.

— Ручаюсь, он никогда не устроит ничего подобного! — негодующе запротестовала леди Карстэйрс.

Но маркиз не слушал ее.

— Берегите себя, — сказал он. — Жду вас завтра вечером в половине восьмого.

Внезапно он задумался, а затем произнес:

— Полагаю, с моей стороны будет разумно пригласить еще кого-нибудь на обед.

— О нет, Олстон! — воскликнула леди Карстэйрс. — Нет! Нет! Я хочу побыть с вами наедине!

— Ну что ж, надеюсь, в дальнейшем у нас будет возможность как-нибудь по-другому устраивать наши встречи, — заключил маркиз, словно отвечая самому себе.

Сафайра прижалась к нему, он на мгновение задержал ее в своих объятиях и собрался покинуть комнату.

Но тут она сумела прийти в себя и, переведя дух, взмолилась:

— Вы должны поклясться мне, Олстон, самым святым для вас, что не позволите этому вашему ужасному браку ничего… изменить… между… нами!

В ее голосе зазвучали высокие ноты.

— Я не могу потерять вас! Я не способна перенести разлуку с вами! О, дорогой, любимый, замечательный мой Олстон, такого идеального возлюбленного, как вы, не было ни у одной женщины. Я скорее умру, чем останусь жить без вас!

Но и подобные речи маркиз слышал слишком часто, чтобы они хоть как-то затронули его чувства. Поэтому он просто сказал:

— Мы поговорим об этом завтра ночью.

И лишь когда маркиз сделал первый шаг к двери, леди Карстэйрс вдруг спросила:

— Но, Олстон, вы еще не сказали мне, на ком решили жениться! Я ее знаю?

— Возможно, встречали ее на каком-нибудь балу, из тех, что вы посещаете, — ответил он неопределенно. — Это дочь графа Уорнборо, его поместье граничит с моими землями.

Леди Карстэйрс озадаченно посмотрела на него.

— Не могу припомнить, чтобы я когда-либо встречала девушку по имени Уорнборо!

— Уорн! — поправил маркиз. — Говорят, она очень мила!

— Говорят?.. Вы хотите сказать, что вы с ней не знакомы?

— Насколько я знаю, нет. Я бы уже познакомился с ней на этой неделе, если б не получил ваше письмо, в котором вы сообщили, что будете одна.

— Да, мой дорогой, я совсем одна, если бы не вы… но я знаю, нам будет замечательно вдвоем!

Маркиз одарил ее улыбкой, но тут же заторопился.

— Мне действительно надо идти. В любом случае я уже опаздываю, и это плохо!

— Куда вы идете? — полюбопытствовала леди Карстэйрс.

— Во дворец, — ответил маркиз. — Но сначала мне надо повидать Рассела на Даунинг-стрит, я должен объявить ему, что теперь в полной мере отвечаю требованиям королевы и могу стать шталмейстером.

Не дожидаясь, пока леди Карстэйрс еще что-нибудь скажет или остановит его своими объятиями, он поспешил удалиться из комнаты.

Он спускался по лестнице с чувством удовлетворения: их беседа прошла значительно спокойнее, чем можно было ожидать.

Он прекрасно видел, как быстро любая женщина, на которую он обращал внимание, становилась собственницей по отношению к нему.

Это ему претило, но, к сожалению, ничего изменить он не мог.

Обычно все начиналось в тот момент, когда они узнавали или начинали подозревать, будто на горизонте появилась другая. Тогда встречам начинали сопутствовать слезы, упреки и дикие угрозы покончить с собой, если потеряют его любовь.

Поскольку ни одна из них никогда ничего подобного даже не пыталась совершить, а угрозы повторялись раз за разом, маркиз, таивший в себе циничное предубеждение, знал лишь одно: какой бы сильной и безграничной ни казалась любовь красавиц, с которыми он проводил время, все они по-настоящему любили только себя.

Так или иначе, для него не было ничего противнее сцен, подобных той, какую сейчас он избежал с завидной ловкостью.

«Это был гениальный ход, — довольно усмехнулся он, — сказать Сафайре, что я еще не встречался с девушкой, на которой собирался жениться; ведь даже ей окажется не под силу ревновать к некоему фантому».

Он часто думал, что женщинам, находившим его столь привлекательным, дабы вступать с ним в интимную связь, невероятно повезло, что он еще не был женат.

Многие молодые мужчины из высшего общества оказывались перед алтарем в результате непрерывного давления со стороны родителей, прежде чем им доставало здравого смысла, или воли, или желания постоять за себя.

Он же получил титул, едва ему исполнилось девятнадцать, и с того дня был сам себе хозяин — ему не приходилось ни перед кем отчитываться в своих действиях.

И свобода в отношениях с женщинами казалась ему поистине восхитительной — до сегодняшнего дня он не имел ни малейшего намерения вступить в брак, хотя бывали ситуации, когда ему приходилось оказывать упорное сопротивление, чтобы остаться холостяком.

Но такое случалось, разумеется, лишь когда речь шла о вдовах, поскольку ему хватало ума не проявлять интереса к девицам на выданье.

Он прекрасно понимал — подобное внимание расценили бы как серьезные намерения или по крайней мере увидели в нем надежду на возможность заключения брака.

Однако же, когда лорд Джон Рассел известил его о желании королевы, маркиз решил, что должность королевского шталмейстера могла бы компенсировать невыносимую тоску, сопровождавшую существование женатого человека.

Его супругой станет неопытная, неловкая и стеснительная молодая особа, с которой у него не будет ничего общего, разве что она родит ему наследника.

А впрочем, здравый смысл подсказывал маркизу, что рано или поздно ему все равно придется жениться, и если пилюля окажется подслащенной лошадьми из королевских конюшен, ее значительно легче будет проглотить.

Поэтому он стал рыться в памяти, дабы вспомнить, не встречал ли он каких-нибудь симпатичных

молодых девушек на балах и вечерах, которые посещал с завидной регулярностью.

И вдруг обнаружил, что единственными незамужними девушками, которых он мог вспомнить, оказались камеристки юной королевы.

Если даже не учитывать то обстоятельство, что они казались маркизу необычайно блеклыми и пресными, у него не было никакого желания слишком тесно сближаться с окружением королевы и принца-консорта.

Вечера, которые маркиз проводил в Букингемском дворце, где он старался бывать как можно реже, всегда вызывали у него страшное уныние, а статус будущей жены при дворе превратил бы их в основное времяпрепровождение.

«Одного придворного в семье вполне достаточно», — сказал себе Фалькон.

Он всегда где-то в подсознании лелеял мечту, чтобы его жена (если он решит обзавестись семьей) не покидала поместье, а в Лондоне бывала только по острой необходимости.

Отчаявшись самостоятельно найти решение, он посвятил в свою проблему самого близкого своего друга, майора Чарлза Мэрриотта, служившего в конной гвардии.

Тот сразу же отметил, что вряд ли во всем королевстве найдется более подходящая кандидатура на место шталмейстера Ее Величества, но добавил, что сам факт вынужденной женитьбы ради получения этой должности ужасает его.

— Ты постоянно испытывал крайнюю неприязнь к брачным узам, Олстон, — сказал он, — и не хуже меня знаешь, как уже через месяц или около того тебе надоедают даже самые блистательные красавицы. Неужели ты смог бы терпеть одну-единственную женщину всю оставшуюся жизнь?

— У меня нет иного выбора, — отрезал маркиз. — И хватит об этом, Чарлз, давай перейдем к делу! Ты должен посоветовать кого-нибудь из девушек на выданье!

— Если б я мог! — воскликнул майор. — Хотя нет— постой-ка…

Он потер лоб, словно это могло помочь мыслительному процессу, и вдруг промолвил:

— В прошлом сезоне я приметил одну довольно симпатичную девочку. Кстати, мне кажется, она немного похожа на Сафайру Карстэйрс.

— Ты хочешь сказать, внешне эта девочка похожа на Сафайру?

— Бледная копия.

— Кто она?

— Попробую вспомнить… О да! Это дочь Уорнборо, которого мы часто видим в Уайте. Ну, знаешь, у него еще такое красное лицо. Кажется, ты говорил, будто он твой сосед.

— Граф Уорнборо! — вскричал маркиз. — Его земли граничат с моими.

— Именно то, что тебе и нужно, — воодушевился Чарлз Мэрриотт, — лучше не придумаешь! По крайней мере ты точно знаешь, из какой она конюшни, без всяких там неприятных сюрпризов, вы ползающих наружу после свадьбы.

— Это, безусловно, хорошая мысль, — согласился Фалькон. — Могу признаться, мне даже импонирует Уорнборо. Он хороший наездник, а если честно — очень хороший, у него отличные гончие, иногда я охочусь с его сворой, когда нет желания куда-нибудь уезжать ради охоты.

— Значит, проблема решена! — подытожил Чарлз Мэрриотт. — Полагаю, нам следует выпить за это!

Несколькими днями позже маркиз увидел графа Уорнборо в клубе Уайта и не упустил возможности предложить ему породниться, раз уж их земли оказались по соседству.

На его взгляд, он облек свое предложение в весьма деликатную и изящную форму, так как граф улыбался и кивал ему в знак согласия.

Но прошло целых два дня, прежде чем он вспомнил, что должен также подтвердить свое предложение письмом.

Ответ графа, с которым нарочный возвратился из Уорн-парка, оправдал его ожидания.

А посему маркиз послал графу другое письмо, выражавшее сожаление по поводу своего вынужденного незамедлительного отъезда в Лондон.

Он также написал, что с удовольствием отобедает в Уорн-парке, когда вернется в поместье через две недели, и, в свою очередь, приглашал графа вместе с женой и дочерьми на обед в Фалькон несколькими днями позже.

Он возвращался в Лондон с чувством выполненного долга.

Теперь ничто не могло помешать королеве назначить его шталмейстером незамедлительно.

Ему и в голову не пришло подумать о Сафайре Карстэйрс, которую могли огорчить новости, пока он не увидел ее записку, ожидавшую его в Фалькон-Хаус на Парк-Лэйн!

Маркиз понял, что ему предстоит взять еще один барьер, прежде чем он выйдет на финишную прямую и позволит себе пуститься в галоп.

Но вот теперь, когда результаты превзошли все его надежды, Фалькон с чувством глубокого удовлетворения отправился на встречу с премьер-министром, по дороге уже размышляя над тем, сколько средств будет выделено ему на улучшение королевских конюшен, давно требующих немедленной перестройки.

Кроме того, он хотел бы увеличить число их обитателей.

По мнению маркиза, такие конюшни постыдился бы иметь и небогатый городской торговец, не говоря уж о правящем монархе.

Оставшись одна, леди Карстэйрс по первости отчаянно переживала, что потеряет маркиза, когда тот женится.

Но чуть погодя здраво рассудила, что и сама пребывает в замужестве, но это весьма незначительно влияло на их отношения, если не сказать — совсем не влияло.

Коль уж избранницей Олстона станет молоденькая и бесхитростная девочка, ему не составит большого труда держать ее в неведении, во всяком случае, гораздо легче, чем если бы его жена оказалась под стать самой Сафайре.

— Все будет хорошо… я знаю… все будет хорошо! — убеждала она себя, глядя на свое отражение в зеркале и не без удовольствия сознавая, как непросто во всем мире найти более привлекательную женщину.

И все-таки ее приводила в бешенство мысль, что какая-то едва вылупившаяся на свет пташка, став маркизой Фалькон, будет надевать те сказочные украшения, обладать которыми всегда жаждала Сафайра, восседать во главе баронской гостиной в Фальконе и выступать в роли хозяйки на роскошных приемах маркиза.

Для нее самой все это оставалось лишь пределом желаний, даже в тех немногих случаях, когда она гостила в Фальконе.

— Я ее возненавижу! — сказала леди Карстэйрс своему отражению в зеркале.

Голубые глаза сверкнули в ответ, губы сложились в гримасу, портившую ее лицо.

Однако тут она неожиданно улыбнулась.

— Но одновременно я буду к ней очень и очень доброжелательна, и она подружится со мной! И будьте уверены, она станет изо всех сил стремиться следовать моим советам, и, естественно, захочет, чтобы я помогала ей во всем и в Лондоне, и в поместье, и я смогу видеть Олстона гораздо чаще!

Это было разумное решение — Сафайра Карстэйрс осталась довольна своей сообразительностью.

Не зря она гордилась тем, что, вопреки общепринятому мнению, согласно которому очень красивая женщина непременно глупа, сама она во многих случаях проявляла ум, несвойственный большинству светских дам.

И действительно, ее отличала практичность, проницательность и даже гениальность во всем, что касалось самосохранения.

По правде говоря, до брака с Карстэйрсом, Сафайра не занимала никакого положения в обществе.

Ее вдовый отец владел небольшим поместьем и только однажды мог позволить себе вывезти дочь, для представления ко двору.

Он, конечно, считал Сару очень милой, так как она походила на красавицу мать, горячо им любимую, но отнюдь не ожидал, что его дочь, впервые появившись в обществе, произведет такой грандиозный фурор.

Под восторженными взглядами, сопровождавшимися шумным восхищением их друзей, она расцвела подобно розе, и через месяц о ней заговорили как о самой красивой девушке Англии.

Лорд Карстэйрс, степенный мужчина тридцати восьми лет, у которого первая жена умерла при родах, увидев Сару, был поражен в самое сердце и, несмотря на разницу в возрасте, убедил ее отца в возможности их брака.

Разумеется, столь благоприятный брак оказался выше всех ожиданий девушки и всей ее родни — вот почему она стала невестой уже в свой первый сезон в свете.

Теперь предстояло очаровать и завоевать сердца не только тех, кто стал свидетелем ее первых шагов в обществе, но гораздо более знатных и титулованных, преисполненных важности, а главное, более искушенных представителей высшего света, развлекавших друг друга в больших домах Лондона.

До женитьбы на Саре лорд Карстэйрс, будучи вдовцом, имел несколько ограниченный доступ в этот мир, но теперь все двери открывались для них обоих.

Кто-то однажды цинично сказал: для того, чтобы приобрести вес в английском обществе, мужчина должен быть знатен и богат.

Тот человек не добавил, однако, что женщине для этого необходима лишь красота, но такова правда жизни.

Красота служила ей пропуском на любой прием, любой бал, вечер или собрание, не исключая особых балов, устраиваемых в самом Букингемском дворце.

Сару Карстэйрс переполнял восторг, как ребенка, окунувшегося в мир сказки.

Только после пяти лет брака она начала понимать, что кое-кто из молодых людей, осыпавших ее льстивыми комплиментами во время танцев, в отличие от собственного мужа заставлял ее сердце биться сильнее.

Когда Сара завела себе первого любовника, она испытывала неловкость, смешанную с ужасом.

Но по мере появления следующих воздыхателей чувство вины исчезло, зато она приобрела изощренный опыт и всегда оставляла Эдварда в счастливом неведении.

Однако, встретившись с маркизом, она не могла думать о ком-либо еще кроме него и порой вообще забывала, что замужем за другим человеком.

Маркиз Фалькон занимал все ее мысли целый день, она мечтала о нем засыпая.

Он не просто был самым красивым и обаятельным среди ее знакомых, но являлся к тому же представителем сверкающего, чарующего мира, который она никогда раньше не видела.

Принадлежащие Фалькону владения, да и вся окружавшая его обстановка, превосходили, как ей казалось (и, надо сказать, многие разделяли ее мнение), роскошь королевских дворцов.

Но, возможно, более всего Сару, как и множество других ее предшественниц, неодолимо влекла к этому человеку его непредсказуемость.

Ни одна из его женщин не могла быть до конца уверена в его постоянстве.

Ни одна из них, вне зависимости от того, кем она была, не смогла всецело покорить маркиза и сказать: «Он — мой».

Сотни женщин плакали от сознания собственного бессилия, потому что он оставался так же далек от них, как луна в небе.

— Он мой! Он мой! — твердила Сафайра.

Но эти ее слова ничего не значили, о чем она хорошо знала.

Да, маркиз Фалькон вполне рационально и расчетливо подходил к своему браку и привел разумные доводы, но сама женитьба маркиза таила в себе неожиданную угрозу для нее.

Узнав, что маркиз вынужден был отъехать в Лондон и задержится там на две недели, Эльмина вздохнула с облегчением.

Это, бесспорно, давало ей больше времени для поиска соответствующих нарядов.

Кроме того, она хотела дополнительно потренироваться, так как задумала целую серию прыжков через несколько высоких преград, но чувствовала себя не столь уверенно, и ей предстояло еще отрабатывать технику.

Дни проходили в размышлениях.

Она вспоминала время, когда впервые увидела маркиза в охотничьих угодьях, думала о поместье Фалькона, о его лошадях, и никак не могла до конца поверить в то, что этот человек и правда согласится взять ее в жены.

Эльмина не могла недооценивать то потрясение, которое он должен будет испытать, выяснив, что его невестой оказалась не Мирабель.

И все же она была согласна с отцовским замечанием по этому поводу.

Тот, кто не удосуживается осмотреть лошадь перед покупкой, получает по заслугам.

Однако же, когда маркиз твердо заявит, что обманулся, так как предполагал жениться на Мирабель, а не на ее сестре, которая ему совсем не нравится, ей самой от этого вряд ли станет легче.

Разумным и единственным объяснением подобной категоричности маркиза может стать его утверждение, будто он видел Мирабель в Лондоне и издали любовался ею.

Но сестра абсолютно уверена — их дороги ни разу не пересекались.

«Надо сделать так, чтобы я хотя бы понравилась ему, какая есть», — решила Эльмина.

Но ее не покидало чувство, что задача эта не из легких.

Когда они с отцом совершали верховую прогулку, они говорили только о своем поместье, намеренно избегая разговора о маркизе.

На самом деле каждый из них надеялся, что, если тот отнесется благосклонно к своим соседям, которые станут его новыми родственниками, маркизу несложно будет помочь им в решении проблем, которые сейчас так гибельно сказывались на бюджете семьи графа.

И не обязательно деньгами — можно было бы обмениваться жеребцами для разведения породистых лошадей, да и быки в поместье маркиза считались самыми лучшими в стране, неплохо бы спарить их с коровами графа.

Есть и другие способы сотрудничества — допустим, совместно использовать оборудование для ферм, те же молотилки и плуги, а работники обоих поместий могли бы помогать друг другу в уборке урожая.

«Честно говоря, — размышляла Эльмина, — наш брак принес бы папе огромную выгоду, если только мы с маркизом сумеем поладить. И все-таки мне бы хотелось большего».

Ей в жизни еще не встречался никто, кого можно было бы сравнить с маркизом, или кто хоть в чем-то походил бы на придуманный ею идеальный образ, которому в какой-то степени соответствовал Фалькон.

Никто из молодых людей, неотступно преследовавших Мирабель здесь, в поместье, или в Лондоне, не производил на Эльмину никакого впечатления.

Кроме, конечно, Роберта, который сразу ей понравился.

Она тогда даже подумала, что Мирабель сделает ужасную глупость, если не полюбит его.

Все остальные ухажеры выглядели хилыми и глуповатыми неженками.

Многие оказались совсем не такими хорошими наездниками, как она ожидала, и совсем мало (а то и вообще ничего) знали о лошадях, а это вызывало презрение к ним.

— Как может мужчина использовать лошадей только ради того, чтобы переправлять его с одного места на другое, и совсем не интересоваться их разведением, обучением и — главное — их содержанием? — возмущенно вопрошала она отца, когда ей показалось, будто один их гость излишне жесток с лошадью, на которой ехал.

— Ты слишком много требуешь от них, моя дорогая, — заметил граф.

— Ничего не могу с этим поделать, папа, я всех сравниваю с тобой, — объяснила Эльмина. — Ты непревзойденный наездник, это каждый подтвердит, и в то же время ты любишь своих лошадей, заботишься о них.

Граф рассмеялся.

— Если быть откровенным, думаю, заботишься о них для меня ты, и если в чем-нибудь ошибусь или проявлю невнимательность, я совершенно уверен, ты быстро исправишь все за меня, поэтому за наши конюшни я спокоен — пока рядом ты!

— Всему, что я знаю, научил меня ты, папа, — запротестовала Эльмина.

Она понимала — отцу приятна ее похвала.

Но, поднимаясь в середине дня на верхний, чердачный этаж, девушка подумала, что самые основательные знания она получила от Чанга.

Он преподал ей столько уроков правильного обращения с лошадьми!

Хоть она и раньше великолепно с ними справлялась, теперь знала твердо: нет на свете лошади, которую она не смогла бы покорить, если бы поставила перед собой такую задачу.

Кроме того, Чанг учил ее искусству джиу-джитсу и карате — правда, без ведома родителей; они наверняка сильно удивились бы, а может, и пришли бы в настоящий ужас.

Чанг ничего не рассказывал ей о своем мастерстве, ибо, как он заметил позже, искусный мастер никогда не хвастается своим умением.

Но однажды поздним вечером Эльмина случайно оказалась в конюшне и увидела, как пьяный торговец пристает к Чангу с угрозами.

Торговец привез заказанную посылку и, видно, гнал свою лошадь несколько миль с головокружительной скоростью.

Бедное животное вспотело, почти валилось с ног от усталости и было слишком измучено, чтобы пуститься в обратный путь.

Торговец уселся в повозку и начал нещадно понукать лошадь, но тут вмешался Чанг.

Торговец, высокий, дородный и сильный малый, слез с повозки, перехватил свой кнут так, чтобы толстый конец в его руке превратился в некое подобие булавы.

В тот момент, когда появилась Эльмина, громадный верзила бросился на маленького Чанга, казавшегося совсем тщедушным рядом со своим противником.

Девушка уже готова была рвануться, чтобы разнять их, и стремительно преодолела небольшое расстояние, отделявшее ее от мужчин.

Но тут, к ее изумлению, лишь только пьяный торговец попытался ударить Чанга по голове этой самой «булавой», тот неожиданно взлетел в воздух, перевернулся задом наперед и снова очутился внизу.

На секунду Эльмине показалось, будто Чанг и не двинулся с места.

Вслед за тем она поняла, что, вытянув ногу наподобие железного прута, он ударил противника ступней, и сила удара была такова, что нападавший отлетел примерно ярдов на шесть, растянувшись на земле.

Она видела, как Чанг подошел к торговцу, взял у того из руки кнут и сломал пополам.

Затем помог ему подняться и залезть в телегу, так как беспомощный здоровяк, казалось, вообще не в силах был стоять самостоятельно.

Разобравшись с хозяином, Чанг подошел к усталому и испуганному коню, приласкал его и поговорил с ним.

Потом сурово наказал побитому торговцу, получившему хороший урок, не понукать животное, и выпустил повозку со двора.

— Как это у вас получилось? — спросила Эльмина.

Чанг улыбался, глядя на ее удивленное лицо.

— Это — карате, моя госпожа.

— А что такое карате? Расскажите! — попросила девушка.

С этого все и началось.

Чанг обучал ее не только особому способу защиты, если возникнет в ней необходимость, но и новому образу мыслей.

Именно Чанг объяснил ей, что борьба без оружия получила свое развитие и в Индии, и в Китае еще раньше возникновения Бодхидхармы в Китае, то есть до 520 года нашей эры.

Эльмина проявила к истории такой интерес, что он стал рассказывать, как один индийский монах, третий ребенок короля, оказался блестящим учеником Дзен.

Он создал храм, где монахам преподавали специальную технику дыхания, которая являлась основой легендарной системы борьбы без оружия и концентрации умственной энергии.

От Чанга девушка узнала, как буддисты вдохнули жизнь в кунг-фу и как в течение столетий монахи в Китае и Японии изучали кемпо.

Это все настолько очаровало ее, что она загорелась желанием научиться приемам обороны, чтобы применить их в случае необходимости.

Чанг с удовольствием стал учить ее.

В конечном счете они нашли способ проводить свои занятия, не привлекая ничье внимание.

Поскольку дом был огромный, супруги Уорнборо пятнадцать лет назад закрыли самый верхний этаж под крышей.

Этот чердачный этаж состоял из маленьких и неудобных помещений, где когда-то ночевали слуги.

Без особых проблем горничных перевели этажом ниже, нянек на два этажа, а других слуг разместили на первом этаже рядом с кладовой.

Больше никто никогда не поднимался в чердачные комнаты, поэтому Чанг спокойно прибрался в самой большой из них и поднял наверх множество старых матрацев, благодаря которым Эльмина падала без всяких последствий.

В забытом шкафу девушка нашла пару длинных черных брюк, похожих на рейтузы, которые в молодости носил отец.

Они были введены в моду Георгом IV, когда он был еще принцем-регентом; изготавливались они из какого-то шерстяного материала, плотно облегавшего ноги и бедра.

Она сделала себе тунику, как у Чанга, из куска черного атласа, который мама отдала на выброс.

В этом наряде ей стало легко выполнять все движения карате, хотя графиня наверняка пришла бы в ужас, встреть она случайно дочь в таком виде.

Эльмина с Чангом проводили часы за тренировками, и никто не имел ни малейшего представления, чем они заняты.

Наконец учитель с удовлетворением отметил, что она не просто способная ученица.

Отныне девушка была в состоянии позаботиться о себе, и не всякому удалось бы напасть на нее безнаказанно.

Она по-прежнему, как и в начале их пути к знания м, проявляла большой интерес к самому захватывающему и пленительному образу мысли, известному только на Востоке.

От Чанга она многое узнала о буддизме и закрепила свои познания, читая книги по этой теме, — она либо находила их в библиотеке Уорн-парка, либо получала их из Лондона.

Чанг научил ее понимать Дзен-буддизм, а также философию Конфуция.

Чанг научил ее верить в свою карму, ибо сам верил в нее.

Это была странная учеба для девочки, которой не исполнилось еще восемнадцати.

Поднимаясь теперь по заброшенной черной лестнице на чердак со своими черными панталонами и туникой в руках, она думала: все, что она узнала от Чанга, было, несомненно, какой-то частью ее кармы.

И каким-то неведомым образом — она еще не разобралась, каким — все было связано с ее замужеством и маркизом Фальконом.