Необычная невеста

Глава шестая

Эльмина проснулась с ощущением счастья. На секунду ей показалось, будто пора вставать, но увидела, что утренний свет еще не пробивается сквозь щель между шторами.

Нежась в постели, девушка думала о том, какой замечательной оказалась первая неделя ее замужества, сколько удовольствия доставила ей.

Она и представить себе не могла, как это здорово постоянно находиться рядом с таким умным и одаренным человеком.

Все происходящее было необычайно интересно, и у нее просто не оставалось времени для скуки.

Стоило ей лишь добраться до постели — и она засыпала сразу же, как только голова касалась подушки.

На второй день после церемонии бракосочетания маркиз заговорил с ней о событиях прошлой ночи. Похоже, он долго размышлял над этим.

— Я не только заинтригован самим фактом ваших занятий карате. Я считаю infradignitatem, ниже своего достоинства, попасть вновь в подобную ситуацию и оказаться поверженным. И главное — кем? Своей собственной женой! Помимо всего прочего моя жена использует приемы борьбы, в которой я абсолютно ничего не понимаю.

Эльмина вопросительно взглянула на него.

— В связи с этим, — продолжал маркиз, — я предлагаю вам либо самой заниматься с вашим мужем этим видом борьбы, в котором вы оказались столь опытной, либо… либо давайте обратимся к вашему учителю.

— Вы и правда этого хотите? — взволновалась Эльмина. — Ну конечно же, Чанг проведет с вами занятия! Я лишь его ученица и ни разу не одержала над ним верх, даже в самых элементарных бросках.

Маркиз тотчас согласился, и она подумала, как замечательно все складывается.

Она незамедлительно отправила отцу письмо с просьбой на несколько дней отпустить к ней Чанга.

Вслед за этим написала другое письмо, уже самому Чангу, в котором, просила его захватить с собой одежду для занятий борьбой.

Граф был слегка озадачен просьбой дочери, но здраво рассудил, что не стоит ей отказывать, и спустя несколько часов Чанг прибыл в Фалькон.

Маркиз приказал нарочному, отвозившему письмо, прихватить с собой лошадь для Чанга.

Тем временем Эльмина нашла комнату для занятий на том же этаже, где располагались спальни.

Как выяснилось, комната сия использовалась крайне редко.

Когда девушка сказала домоправительнице, чтобы убрали всю мебель, а на пол постелили побольше матрацев, та пришла в изумление.

— И зачем это вам нужно, ваша светлость? — поинтересовалась миссис Леонард.

— Его сиятельство решил обустроить гимнастический зал, — объяснила Эльмина, заранее приготовив ответ. — Ну а пока для своих занятий гимнастикой я выбрала эту комнату, и у меня нет никакого желания поскользнуться на полированном полу.

— О нет, что вы, ваша светлость! Теперь я понимаю! — засуетилась миссис Леонард, хотя Эльмина не сомневалась — домоправительница совершенно сбита с толку.

Маркиз изъявил желание сначала понаблюдать за поединком своей жены с Чангом.

Интерес маркиза так взбудоражил девушку, что, надевая черные брюки и сшитую для занятий тунику, она не заметила, как в предвкушении необычного зрелища загорелись его глаза.

Эльмина вообще мало внимания уделяла обращенным на нее взглядам и понятия не имела, что маркиз поражен тем, как редко его жена смотрится в зеркало, разве что утром, когда одевается и приводит себя в порядок.

Никогда, в отличие от других женщин, она не ждала его восхищения ни собой, ни своими нарядами.

Сейчас, в этом своем костюме для борьбы, она напоминала мальчика, и маркиз отметил, какое гибкое, стройное и упругое у нее тело.

Он сел на стул в углу комнаты и с нескрываемым любопытством стал смотреть на обоих, слушая наставления Чанга.

Он узнал — прежде всего необходимо, чтобы рука, сжатая в кулак, оказалась правильно сгруппирована.

— Вялый кулак, ваша светлость, принесет только повреждения вам, а не нападающему на вас! — объяснил Чанг.

Потом он показал маркизу прием Seiken-Tsuki, когда удар приходится точно в солнечное сплетение.

Эльмина этот прием учителя не пропустила и, мастерски отразив нападение, нанесла ответный удар.

Особенно заинтересовало маркиза Mae-Geri— удар пальцами ноги.

Именно этим ударом Эльмина поразила его в первую брачную ночь.

Затем Чанг и Эльмина продемонстрировали Mawashi-Geri— удар пальцами ноги в голову противника, — и он понял, что должен этому научиться.

Девушку поразило, как преобразился Чанг, когда приступил к занятиям.

Почтительный с маркизом при первом знакомстве почти до подобострастия, он превратился в авторитетного и строгого учителя.

Она знала — духовная сторона карате значит для этого человека гораздо больше, нежели просто физическое совершенство.

Но для нее сюрпризом явилось, что и маркиз неожиданно быстро понял и принял эту точку зрения учителя, а когда Чанг указал ему на особую методику дыхательных упражнений, Фалькон сразу воспринял духовный аспект умственной концентрации.

«Олстон чрезвычайно умен», — подумала Эльмина, наблюдая, как он буквально на лету — быстрее, чем она в свое время — постигает глубинный смысл основ карате, восходящий к учению Бодхидхармы, монаха, первого учителя монастыря Шаолинь.

Они упорно трудились почти два часа, после чего, велев Хагсону показать Чангу лошадей, маркиз с Эльминой снова отправились кататься верхом.

Событий того дня им хватило бы и на год, а посему маркиз предпочел спокойную прогулку по лесу.

Девушка была очарована красотой деревьев и тихих лесных заводей.

Дикие олени бросались прочь при их приближении, какие-то необыкновенные птицы, которых Эль-мина никогда прежде не видела, взмывали к верхушкам деревьев, прежде чем она успевала хорошенько их рассмотреть.

— Мой отец страстно увлекался птицами, — пояснил маркиз, — одно время даже держал большой птичий вольер. Некоторые улетали на волю и здесь без особых проблем прижились и произвели потомство.

— Это так здорово! Но, боюсь, ваши друзья во время охоты на фазанов или куропаток могут по ошибке перестрелять и этих птиц.

— Не думаю, если они желают снова оказаться среди приглашенных! — отрезал маркиз.

Конечно угроза подобного наказания любого охотника заставит быть внимательнее.

За обедом возникло множество тем для разговора, и Эльмина не заметила, как пролетел вечер и наступило время идти ко сну.

Когда они поднялись, маркиз по заведенному им. обычаю проводил жену до дверей.

— Встречаемся, как обычно, если вы желаете покататься верхом с утра. Доброй ночи, Эльмина! Уверен, вы будете спать хорошо.

— Надеюсь, и вы тоже, — ответила она.

— Мне обязательно приснится, будто вы в очередной раз наносите мне поражение — либо на скачках с препятствиями, либо в борьбе, поскольку Чанг не пожелал показать мне какой-нибудь новый прием.

Она рассмеялась, но, оставшись одна в своей спальне, внезапно почувствовала себя очень одиноко.

Ей стало жаль, что нельзя продолжить разговор.

«Олстон такой умный!» — подумала она и возблагодарила небо, что ей повезло найти в нем собеседника, с которым она могла общаться почти на равных.

Эльмине иногда казалось, будто он нарочно говорит с ней о вещах, в которых женщины обычно мало разбираются, словно пытался испытать ее, подстроить ловушку, доказать ей ее невежество.

Подчас она действительно вынуждена была признаться, что не понимает его, но обычно разговор носил характер оживленной дискуссии, особенно по вопросам малоизученных религиозных верований, в которых она разбиралась отнюдь не хуже него, и некоторых аспектов классической истории.

Эльмина была уверена, что ее сестры, Мирабель и Дирдрей, мало сведущи в обсуждаемых ею с маркизом темах.

Все это не слишком их интересовало.

Скорее всего, и большинство подруг маркиза оказались бы столь же невежественны.

Эльмина вспомнила о леди Карстэйрс. Она не знала, тосковал ли о ней маркиз, но ей не удавалось полностью отделаться от мысли об этой красавице.

Порой (конечно, не во время верховых прогулок), когда они сидели в салоне после обеда, ее так и подмывало спросить его, не предпочтительнее ли для него видеть перед собой манящие голубые глаза женщины, которую он любил, нежели смотреть на нее, Эльмину.

Но, хоть они и обещали быть друг с другом предельно честными, ее не покидала уверенность, что тема любовных историй маркиза так и осталась запретной, неким табу, и он сочтет плохим тоном, если она вдруг затронет ее в разговоре.

Однако теперь, лежа в темной комнате, Эльмина мучилась вопросом, терзавшим ее почти каждую ночь: какие чувства испытывает он к ней сейчас и изменилось ли его отношение к ней с той их первой «брачной» ночи, когда он пришел к ней в спальню.

Несомненно, тогда он собирался добиться от нее близости, хотя это совсем не означало, что его с подвигло к этому хоть некое подобие любви. Даже в его понимании этого чувства. И уж тем более не возникло бы между ними того особого духовного единения и душевного расположения друг к другу, в существование которого она так верила.

И все же маркизу, должно быть, очень хотелось прикоснуться к ней и поцеловать, иначе он не появился бы подле нее в ту ночь.

Теперь, после целой недели, прожитой бок о бок, он вообще ничем не выказывал своего отношения к Эльмине как к привлекательной женщине или в каком-то отношении приятной.

«Возможно, я совсем потеряла его, так как показалась ему слишком умной для женщины», — думала девушка.

Неожиданно для себя она вдруг засомневалась: не допустила ли она роковую ошибку, настояв на их браке, если знала, сколь разительно отличается ее взгляд на происходящее от всего, что маркиз считал само собой разумеющимся?

Предположим, она уступила бы ему, как он того хотел, что это повлекло бы за собой?

Быть может, тогда он влюбился бы в нее, вместо того чтобы обращаться с ней — хоть и по ее собственному желанию — как с компаньоном, соратником, собеседником, словно рядом с ним живет мужчина!

«Неужели я сглупила? Неужели погналась за призраком?»

Она чувствовала себя маленькой девочкой, одинокой и потерянной, безнадежно наивной и неопытной.

Что она знала о мужчинах, особенно таких, как маркиз?

И зачем она заставила его изменить мнение о себе?

Зачем диктовала ему собственные условия, не разрешая приближаться к ней?

«Какая же я глупая!» — ругала она себя, едва сдерживая слезы.

Ей вдруг непреодолимо захотелось пойти в комнату маркиза, разбудить его и откровенно поговорить с ним.

Предположим, она поступит именно так и скажет ему:

— Я ошиблась! Пожалуйста, отнеситесь ко мне, как в ту первую ночь после свадьбы. Давайте начнем все сначала, и не важно, идеальная будет между нами любовь или просто физическая близость.

Но что-то подсказывало ей совсем другое.

Что-то, чему она верила всей душой, чему ее учил Чанг.

На свете существует любовь, ради которой стоит бороться.

«Но разве маркиз должен верить в любовь?»

Вопрос этот не давал ей покоя.

Взволнованная и взбудораженная переполнявшими ее чувствами и мыслями, от которых, казалось, вот-вот расколется голова, она встала и направилась кокну.

Проскользнула за тяжелые шторы, совсем как в ту первую ночь, и застыла у окна, глядя на сад и озеро за ним.

Теперь луна была ущербной, но мерцали звезды, и света все еще хватало, чтобы видеть окружающую красоту.

Однако сейчас девушка не испытывала чувства радостного полета к звездам, а лишь ноющую боль в сердце от того, что никогда не сможет найти свою любовь и никогда не станет для маркиза самым необходимым человеком.

«Да я же люблю его! — подумала Эльмина, и ее ошеломила собственная догадка. — И мне хочется, чтобы он любил только меня одну и для него не существовало других женщин!»

Она твердила себе, что этого никогда не случится, и содрогалась от боли и отчаяния.

Внезапно она почувствовала, что больше не в силах выносить одиночество в этой огромной комнате с золотыми купидонами, как бы символизирующими любовь, ускользнувшую от нее.

Что делать? Как избавиться от безмерного уныния?

Когда-то в родительском доме она находила единственное для себя утешение в заботе о лошадях.

И она решила немедленно пойти и снова посмотреть на привезенную только вчера лошадь, на которой маркиз собирался выехать уже завтра.

Два дня назад он раскрыл письмо, полученное по почте, и радостно воскликнул.

— Что случилось? — поинтересовалась она.

— У меня для вас сюрприз, — улыбнулся он. — Чувствую, это доставит вам не меньше удовольствия, чем мне.

— И какой же это сюрприз? — не унималась Эльмина.

— Я приобрел кобылу арабской породы. По мнению экспертов, она редчайшая в мире!

У девушки загорелись глаза.

— Она принадлежала одному арабскому шейху, которому давным-давно я оказал добрую услугу. Услышав про эту кобылу, я написал ему письмо с просьбой о привилегии стать ее владельцем, если когда-либо он вознамерится ее продать.

— И он сказал «да»?

— Он в цветистых восточных выражениях ответил, что почтет за честь, если Шалом станет украшением моих конюшен.

Маркиз умолк и снова уткнулся в письмо.

— Я не стал сообщать вам об этом, так как арабы непредсказуемы. Мне казалось, хоть он и согласился на мое предложение, он столь же легко мог придумать немало отговорок, чтобы не отправлять кобылу из своей страны.

Маркиз протянул ей листок.

— Но я ошибся. Как видите, в письме сообщается о прибытии Шалом в Дувр, и, если на то будет воля Аллаха, она окажется здесь уже через два дня.

Предстоящее появление Шалом Эльмина восприняла с таким же волнением, какое испытывал маркиз.

И когда прошлым вечером, уже в наступивших сумерках, кобылу доставили в конюшни Фалькона, они вместе отправились туда, чтобы проверить, все ли благополучно и удобно ли кобыле в специально приготовленном для нее стойле.

Это было красивое животное с изогнутой шеей, и оно обладало всеми качествами чистокровной арабской кобылы.

Шалом оказалась настолько безупречной, что нельзя было не согласиться с теми, кто назвал ее «самой совершенной лошадью в мире».

К явному неудовольствию маркиза, ему не удалось сохранить свое приобретение в тайне от журналистов.

Газеты не только сообщали о прибытии кобылы, но описывали также его дом и его конюшни, не преминув сделать несколько весьма похвальных комментариев по поводу других его лошадей.

Прочитан все публикации в «Тайм» и «Морнинг пост», Эльмина заметила:

— Уверена, после этих статей зеваки начнут стучаться в ворота с просьбой позволить им посмотреть на Шалом.

– Меня в высшей степени раздражает всякого рода писанина обо мне! — нахмурил брови маркиз. — Терпеть не могу, когда подобная информация просачивается в прессу — это неизменно заканчивается неприятностями.

Вспомнив, как местные жители болтали о его отношениях с леди Карстэйрс, она спешно переменила тему.

Эльмина не сомневалась: фанатиков не остановит даже то, что хозяева желают побыть одни и у них медовый месяц.

В Фалькон обязательно станут приезжать те, кто захочет посмотреть на Шалом.

А теперь, убедившись, что все равно не уснет, она сама решила посмотреть на кобылу и мимоходом заглянуть в стойла, как частенько делала дома, независимо от времени дня или ночи.

Она зажгла свечу и открыла платяной шкаф.

Ей сразу же попался на глаза черный костюм для занятий карате, лежавший на дне.

Натянуть его на себя не составило никакого труда.

Во всяком случае, это было значительно легче, нежели возиться с каким бы то ни было платьем.

Девушка знала наверняка, что все уже спят и никто ее не заметит в таком наряде. Она убрала назад длинные волосы, перевязав их лентой, тихонько открыла дверь спальни и пошла по коридору.

Как всегда по ночам, в большинстве серебряных подсвечников свечи не горели, но остальных ей вполне хватало, чтобы видеть дорогу.

Эльмина, однако, не стала спускаться по парадной лестнице, потому что в холле дежурил ночной лакей.

Она предпочла черную лестницу и дверь, выходящую прямо в сад.

Оттуда ей оставалось пройти лишь короткое расстояние вдоль кустов рододендрона, и она оказывалась у цели.

Тропа была освещена луной, но вряд ли кто-нибудь сумел бы разглядеть девушку в тени кустарника, выгляни он из окна.

Эльмину это устраивало, так как у нее не имелось ни малейшего желания объяснять кому бы то ни было причины своей бессонницы и беспокойства.

Она прошла под сводчатой аркой и попала на мощенный булыжником конюшенный двор.

Как и следовало ожидать, вокруг было тихо, хотя на ночь всегда оставляли одного или двух конюхов на случай, если какая-нибудь лошадь заболеет или чего-то испугается.

Скорее всего, дежурные мирно спали, и она надеялась, что ее не услышат.

Дверь в конюшню оказалась открытой, и это немного смутило Эльмину.

Она вошла внутрь и уже приблизилась к стойлу Жаворонка, когда вдруг заметила мелькнувший свет в следующем стойле, где разместили Шалом.

Девушка побежала туда. Стойло было открыто. Заглянув внутрь, она с удивлением обнаружила рядом с арабской кобылой двух незнакомцев.

При ее появлении они повернулись, и один грубым голосом воскликнул:

— Кто тут есчо, ч'го тебе надо?

— Да она женщина! — сказал другой.

— Что вы здесь делаете?.. — вымолвила Эльмина, но тут ей на голову набросили что-то тяжелое.

Она попыталась сопротивляться, однако в ту же минуту поняла — помешать им она бессильна.

Она хотела крикнуть, но ее голос потонул в толстой попоне.

Ее связали, туго прижав руки к бокам и стянув веревкой лодыжки.

Эльмина вскрикнула от ужаса.

Ее опрокинули, и она осталась лежать на полу.

Все произошло так стремительно, что она не успела хоть что-нибудь понять, лишь чувствовала себя связанным цыпленком, подготовленным для жарки.

— Ты же г'в'рил, что всех ул'жил, Берт, — сказал кто-то.

— Ну да! Этой-то т'м и не б'ло т'гда!

— Tiens. Што нам ш ней делать-то? — спросил другой голос.

Эльмине показалось, будто это тот самый, что подошел к ней сзади и набросил ей на голову попону.

И говорил он с каким-то странным акцентом, совсем не так, как остальные.

— Лушше пфоз'мем ее с сопой, — произнес первый. — Она видела наши лица, непезопасно остапф-лятьеездес'.

— Ле'гче ва-а-ще убить!

От этих слов Эльмина судорожно вздохнула.

— Займемся этим позже. Шевелитесь! Эйб сказал, надо двигаться!

— Если брать ее с собой, нам нужна другая лошадь.

— Заметано, Берт, но бери поспокойнее, и пускай едет впереди тебя. Так будет лучше, а я поеду на арабской.

Эльмина с ужасом прислушивалась к их разговору.

Она догадалась, что грабители собираются украсть арабскую кобылу, о которой писали в газетах как о самой совершенной лошади в мире.

И самой дорогой.

Выходит, кто-то нанял этих людей, чтобы украсть Шалом у маркиза.

Она услышала шаги.

Кто-то из соумышленников прошел в соседнее стойло и стал осматривать Жаворонка.

Конь терпеть не мог, когда незнакомые люди входили в его стойло, и набросился на мужчину.

Берт поспешно ретировался со словами:

— Я эту скотину не возьму!

— Тогда найди другую, дурак! — рассердился тот, что, видимо, был за старшего. — Вон их сколько, выбирай любую!

Берт ушел в противоположный конец и через минуту сказал:

—Тут вроде есть поспокойнее, но кто-нибудь помогите мне надеть седло.

— Веди сюда, — приказал Эйб, — Жак поможет тебе!

Именно он первым заговорил с Эльминой.

Тогда он показался ей человеком средних лет, умеющим обращаться с животными.

Постоянная жизнь рядом с лошадьми накладывает свой отпечаток на тех, кому доводилось быть конюхом или жокеем.

Ему явно не составило никакого труда оседлать Шалом.

Кобыла спокойно стояла, пока он делал свое дело, и не только оттого, что устала от продолжительной поездки.

Эльмина никогда в жизни не испытывала такого страха.

Она ни секунды не сомневалась, что этих людей способно что-нибудь остановить, если они решат ее убить из соображений собственной безопасности.

Шансов защищаться у нее не было — ведь она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

Девушка слышала, как двое подошли из дальнего конца конюшни, ведя за собой лошадь.

Похоже, она была из тех, на которых маркиз выезжал на охоту.

— Эйб, ты готов? — спросил кто-то, кажется, Берт.

Эйб, седлавший Шалом, ответил:

—Да, готов! Жак может ехать на одной из наших.

— Они не так хороши, как эти!

— Ну, пусть тогда поменяет. Нам нужны любые четыре ноги, лишь бы добраться до берега!

Тут Эльмина все поняла.

Они увозили Шалом за границу: видимо, кто-то из французских владельцев конюшен нанял людей для похищения кобылы.

Теперь она распознавала акцент — Жак был французом!

Маркиз как-то в разговоре упомянул, как сложно соперничать на скачках с французами.

— Они посылают сюда лучших лошадей, пытаясь обойти меня на дистанции, но пока им это ни разу не удавалось.

—А вы сами участвовали в скачках во Франции? — поинтересовалась Эльмина.

— Раза два, и собираюсь снова в следующем сезоне. Но мне надо быть абсолютно уверенным, что та лошадь, которую я выберу для соревнований, выйдет победительницей!

Эльмина рассмеялась.

— Я думаю, это не очень спортивно — держать пари, когда заранее знаешь результат.

— Но я выступаю за честь и славу Англии!

В его голосе звучал привычный для него сарказм.

Но Эльмина почувствовала: хоть он и подсмеивался над подобным проявлением своего патриотизма, он отнюдь не играл словами.

Время от времени, пусть и совершенно случайно, у него невольно вырывались признания, которые заставили ее многое понять на уровне интуиции.

Олстон Фалькон оградил себя от мира защитной стеной, словно боялся, что этот мир может причинить ему боль.

Возможно, думала она, оставаясь поздним вечером в одиночестве, именно поэтому он бежал от сильных чувств и намеренно не искал настоящей любви, которая так много значила для нее.

Похоже, хотя в это трудно поверить, он страшился разочарований.

Так рисковать этот человек был не готов.

Нельзя сказать, будто подобный вывод полностью соответствовал тем чертам его характера, которые ей довелось заметить, — но разве могла она быть уверена, что знает о нем хоть что-нибудь?

И, коли на то пошло, что она вообще знает о людях, о мужчинах?

Он мог оказаться гораздо ранимее и впечатлительнее, чем она подозревала.

Итак, Шалом украли, дабы увезти во Францию.

Маркиз в результате потеряет не только деньги, затраченные на нее, но и (что значительно важнее) саму лошадь, которой было предназначено стать самым ярким украшением его конюшен.

«Как мне… остановить их? Как помочь… ему?» — пыталась сообразить Эльмина.

Но она ничем не могла помочь ни ему, ни себе.

Оставалось только страстно молить Бога о помощи.

Тут она почувствовала, как кто-то, скорее всего, Жак, который и связывал ее, потянул за веревку, стягивавшую лодыжки.

Ощутив некоторую свободу, она стала надеяться на спасение.

Что, если пнуть его ногой?

Но она ничего не видит, поэтому наверняка промахнется, и ее снова свяжут.

Кто-то из грабителей, кажется, Эйб, поднял ее на руки и понес из стойла во двор.

Лошадь маркиза, очевидно, уже вывели.

Эльмину усадили в седло.

— Езжай позади нее, Берт, — велел Эйб, — а если тебе все это надоест, можешь сбросить ее в кусты, как только мы уедем подальше отсюда.

— Она все равно нас выдаст, — ответил Берт.

Возникло молчание, потом Эйб сказал:

—Ты прав! Лучше дотащить ее до моря и там сбросить со скалы. Тогда она сможет говорить только с рыбами!

Он хихикнул, оценив собственную шутку, но не мог смеяться громко, опасаясь быть услышанным.

Он ушел назад к стойлам.

Потом раздался стук копыт, и Шалом вывели во двор.

До Эльмины донесся шепот Эйба:

— Поторапливайтесь! Пора ехать!

Девушка почувствовала, как Берт забрался в седло позади нее, натянул поводья и резко рванул ее к себе.

Она с трудом удерживалась в седле, понимая, что легко может из него выпасть и пораниться.

Поэтому как можно сильнее коленками сжала бока лошади, обрадовавшись, что на ней были панталоны вместо юбки, в которой легко ехать только в дамском седле.

Они медленно тронулись со двора.

Кажется, впереди на Шалом ехал Эйб, француз же следовал за ним.

Не в силах уснуть, маркиз вспоминал о прибытии арабской кобылы и о минувшем дне, проведенном вместе с Эльминой.

Каждый вечер, укладываясь спать, он волей-неволей перебирал в памяти их разговоры, все больше изумляясь живости ее ума.

Он постоянно удивлялся разнообразию ее интересов и степени знаний, которые демонстрировала эта юная девушка во время их бесед.

В сущности, теперь он уже не сомневался, что священник не льстил Эльмине, признавая за ней способность легко получить степень, если б она могла учиться в университете.

Маркиз в отличие от большинства своих сверстников и сам любил получать знания.

Во время учебы в Оксфорде он выделялся своим трудолюбием и любовью к спорту.

Принимая участие в состязаниях, он стал членом Баллингдонского клуба, хотя, к сожалению, пил намного больше, чем следовало.

Впрочем, он располагал к себе наставников упорством в постижении наук.

В Оксфорде же он научился брать себя в руки и ценить время столь высоко, что каждую минуту старался тратить его с пользой для себя.

Однако вскоре он обнаружил, как мало ценятся его знания в высшем свете.

Они не приносили никакой отдачи. И если беседа в Букингемском дворце была скучна и банальна, то же самое наблюдалось и на большинстве званых обедов, устраиваемых в домах аристократов.

Бывали, впрочем, исключения, и, приняв наследный титул, он в первый же год стал проводить время в обществе старших и более умных женщин — просто с ними ему было интереснее.

Они, в свою очередь, сразу отмечали, что своими умственными способностями он явно отличается от сверстников.

Ну а потом он попал в любовные сети сначала одной прекрасной дамы, затем другой.

Все это были замужние особы, старше его на несколько лет.

От них он многое узнал о любви. Но любовь для этих женщин означала потворствование их желаниям и имела мало общего с сердечной привязанностью, или, как определила бы Эльмина, чувство редко затрагивало их души.

Повзрослев, маркиз стал предпочитать дружбу с теми, кого можно было назвать государственными деятелями, особенно в области внешней политики. Среди его гостей нередко появлялись иностранные послы, представлявшие интересы своих стран в Лондоне.

По крайней мере раз в месяц он давал званый обед в своем лондонском доме на Парк-Лэйн, куда вообще не приглашались дамы, и беседа проходила на достойном интеллектуальном уровне.

Как ни странно, пообщавшись с Эльминой всего неделю, маркиз понял, что девушка, ставшая его женой, не попала бы впросак ни на одном из его званых обедов, пусть это и казалось на первый взгляд совершенно невероятным и абсурдным.

Однако можно было нисколько не сомневаться, что она сумеет легко поддержать беседу с его высокообразованными гостями, независимо от предмета обсуждения.

Он затруднялся вспомнить хотя бы одну женщину в своем окружении, с которой беседовал на равных, разве только его давнишние знакомые дамы, с которыми он общался по окончании Оксфорда.

Его поражало, что, вступая с Эльминой в словесные баталии, он часто вынужден был либо признавать ее равной в споре, либо соглашаться с ней во всем, так как она своими доводами «клала его на обе лопатки».

Он не забыл урок, преподанный ею в первую ночь после свадьбы.

Что касается карате и джиу-джитсу, маркиз с удовлетворением отмечал, что его мастерство растет день ото дня и Чанг, истинный знаток этого дела, несомненно, доволен его успехами.

— У вас природный дар, ваша светлость, — отметил он сегодня после занятий. — Приятно заниматься с таким сильным, выносливым и сообразительным учеником, как ваша светлость!

— Спасибо, — обрадовался похвале маркиз.

Фалькон действительно нравился Чангу; он не подвергал сомнению заповеди учителя, необходимые для понимания научных и духовных основ этих физических упражнений.

Он с удовольствием постигал специальную технику дыхания и принимал то, на чем твердо настаивал Чанг: карате начинается и заканчивается вежливым отношением к противнику.

Эльмина удивлялась искренней готовности маркиза поклониться своему противнику до начала поединка и тому, как он благодарит его по окончании боя. Лошадь, на которой сидела Эльмина, все дальше и дальше уходила от Фалькона, но девушка теперь уповала на мысленное обращение к маркизу на расстоянии.

Чанг учил обоих, что за каждым их ударом, за каждым движением в борьбе должна стоять мысль.

Надо думать, и тогда легко будет предугадать действия противника.

Карате — это не столько и не только борьба, в его основе лежит вера в силу разума, в действенность человеческой мысли.

Теперь Эльмина, испуганная, отчаявшаяся и беспомощная, молилась в надежде донести до маркиза весть о страшной опасности, в которой она оказалась.

Перед лицом смерти, думая, что никогда больше ей не доведется его увидеть, она в отчаянии звала на помощь.

Казалось, этот трепетный зов исходит от каждой клеточки ее тела, каждого пульсирующего нерва.

«Помогите мне! Спасите меня!» Отправляя стрелы своих мыслей, она не забыла и о Чанге, пытаясь быть услышанной им тоже.

Маркиз зажег свечи у изголовья кровати: не в силах заснуть, он решил немного почитать.

Ничего не сказав Эльмине, он взял из библиотеки книгу о буддизме.

Нечто в ее словах подсказало ему, что буддизм тесно связан с восприятием карате и она многое постигла именно благодаря изучению буддизма.

Фалькону давно не приходилось читать столь серьезные книги, поэтому он не торопился и очень медленно вникал в смысл каждого предложения, ничего не оставляя без внимания, даже пытался находить чуть ли не в каждом слове тайное значение.

Но почему-то ему все время виделось лицо Эльмины — ее образ мешал ему сосредоточиться на чтении.

Каждый день он задавал себе одни и те же вопросы.

Отчего ей все удается? Почему она не походит ни на одну знакомую ему женщину?

Ее волосы, глаза, рисунок губ не просто казались ему необычными, но красивыми.

Олстон не мог не думать о ней.

Он гадал, произведет ли ее появление фурор в Лондоне.

Способны ли светские львы и львицы оценить мягкую, нежную и неброскую внешность Эльмины?

Вскоре он понял, что не только красота девушки заставляла его думать о ней непрестанно.

Все было значительно глубже.

Он никогда не встречал женщин, в которых высокий интеллект сочетался бы с такой яркой индивидуальностью.

А сама Эльмина либо не осознавала этого, либо не придавала этому значения.

Может быть, в силу своей молодости, неопытности или застенчивости.

Сначала он думал, будто ее скромность и якобы безразличие к своим достоинствам являлись хорошо продуманной линией поведения.

Но позднее осознал — такое поведение попросту естественно для нее.

Оно возникло еще тогда, когда девочку не замечали рядом с двумя красивыми старшими сестрами.

Возникло оттого, что Эльмину, по ее собственным словам, никогда и никто не любил.

Мысли о ней так или иначе не покидали его все дни напролет.

А вечером ему все сложнее удавалось сдерживать себя, чтобы не зайти к ней в спальню.

И хотя он убеждал себя, будто хочет только продолжить разговор, ему было ясно — он желает большего.

— Проклятье! Это уже за гранью возможного! — внезапно вслух произнес он, резко захлопнув книгу.

В тот миг, когда он подумал, не станет ли возмущаться Эльмина, если он разбудит ее, раздался стук в дверь.

Сначала он решил, что это ему показалось, но стук повторился снова.

— Войдите!

Маркиз и представить не мог, кому понадобилось тревожить его в столь поздний час.

Дверь открылась, и на пороге он увидел своего учителя.

— Что случилось, Чанг? — удивился он. — Что-то не так с лошадьми?

— Быть может, ваша светлость, моя не знает. Но я думаю, хотя могу ошибаться, тогда покорнейше прошу прошения, ее светлость зовет.

— Ее светлость зовет? — отчетливо повторил за ним маркиз. — Но я ничего не слышал!

Чанг продвигался внутрь комнаты, скрестив перед собой руки, с прижатыми к бокам локтями и низко кланяясь.

— Господин хозяин, простите вашему жалкому слуге его бестактность, но моя слышит зов моей госпожи, боюсь, опасность.

Как всегда, когда Чанг волновался, его английский становился больше похож на китайский по конструированию фраз.

Секунду маркиз колебался, не понимая, есть ли смысл в речах слуги.

Вместе с тем в поведении Чанга было нечто такое, что по крайней мере безошибочно свидетельствовало о его искренности, если не о чем-то большем.

— Сейчас мы убедимся, прав ты или нет, — сказал маркиз.

Он встал с кровати и не одеваясь прошел к двери, ведущей в смежную комнату — спальню Эльмины.

Он тихонько приоткрыл дверь, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить девушку.

Он даже не подумал, что, если Эльмина спит, в комнате должно быть темно, но, увидев зажженную свечу подле кровати, почувствовал неладное.

Тут он увидел пустую кровать с наброшенным покрывалом.

Окинув взглядом комнату, заметил ночную рубашку, оставленную возле платяного шкафа.

Теперь он убедился в правоте Чанга.

Когда он вернулся к себе в спальню, тот уже доставал из шкафа его одежду.

Маркиз в отчаянии искал ответа на вопрос, что могло произойти.

Но если, как утверждал Чанг (хоть это и казалось невероятным), Эльмина попала в беду, так или иначе ее надо было спасать.

Торопливо одеваясь и наскоро заматывая шелковый шейный платок, словно это был шарф, маркиз почувствовал, какое значительное место стала занимать в его жизни Эльмина, хотя до сих пор не признавался в этом даже себе самому.

По правде говоря, теперь ему казалось, будто он уже целую вечность любит ее.

И это чувство вовсе не походило на простое желание обладать ею как женщиной.