Неожиданное осложнение

Глава 22

— Вижу, тебе удалось отремонтировать машину.

Папа напугал меня до чертиков.

Я не ожидала, что он окажется в кресле в гостиной, его ноги лежат друг на друге, в руке книга, лампа освещает его тёплым белым светом. Но при виде его, я расслабляюсь. Пребывание дома заставляет меня почувствовать спокойствие и умиротворение.

Я смотрю на брелок с изображением Макконахи в руке.

— Ага. Сегодня получила ее назад.

Предлагая мне сесть, он хлопает по дивану рядом с собой.

Кладя сумку на столик у двери, я снимаю обувь и иду через гостиную к маленькой комнате, где папа любит считать. Здесь стоит его кресло, двухместный диван и большая книжная полка с его любимой классикой.

Сажусь на мягкий диван и указываю на его книгу.

— Что читаешь?

— «Дублинцы», — усмехаясь, отвечает он закрытыми глазами. Даже он понимает, что это безумие, читать Джеймса Джойса столько раз, сколько читал он. Особенно «Дублинцев», которые представляет собой серию коротких рассказов. — Некоторые говорят, что это самая простая работа Джойса. Я же считаю, чем больше читаю ее, тем больше учусь.

— Что за история?

Он поворачивает книгу.

— «Аравия».

— А, история, где парень мастурбирует, думая о сестре своего лучшего друга.

Папа усмехается.

— Ты реалистка. Речь идет о последствиях идеализации. Мальчик боготворит девушку и фантазирует о ней, поэтому, когда она, наконец, заговаривает с ним, он не может связать даже два слова. Но реальность не всегда такова, какой мы ее представляем в собственной голове.

Вырываю нитку, торчащую из диванной подушки.

— Он думает, что она - удивительный человек, когда на самом деле она такая же, как и все остальные.

— Нельзя создать любовь или конфликт там, где их быть не может.

Я слишком сильно тяну за нитку, и появляется маленькая дырочка.

— Дерьмо! Я порвала твою кушетку.

— Зашью утром, — говорит он. Откидывается назад в кресле, скрещивая ноги, пока смотрит на меня.

И сидит в тишине, наблюдая.

— Что?

— Хочешь рассказать мне, что тебя гложет? — он из тех людей, кто способен ждать весь день, пока я не буду готова выговориться. Сидеть в кресле, с любовью смотреть на меня и просто ждать, пока его маленькая девочка, наконец, не будет готова рассказать о том, что происходит в последние несколько недель.

Вздыхаю.

— Что тебе уже известно?

Он посмеивается.

— Почему бы тебе не начать с самого начала?

— Я попала в аварию, — глядя на него, говорю я. Он не кажется удивленным, поэтому я продолжаю: — Моя подруга, эта девушка, Виктория, она была за рулем. Она была под кайфом, так что, как только приехали полицейские, она ушла, оставив все выглядеть так, словно за рулем была я. Но не я вела машину, клянусь.

Папа смотрит на меня.

— Я знаю. Адам мне рассказал.

Сжимаю кулаки. Не его дело рассказывать папе о происшествии. Чувствую, как меняюсь в лице, думая о том, как он действовал за моей спиной и...

— Отец должен знать, в безопасности ли его дочь.

— Он действовал без моего ведома.

Он стучит пальцами по колену.

— И что случилось потом?

Я провожу рукой по волосам и делаю глубокий вдох.

— Меня арестовали, но Адам заключил со мной сделку - общественные работы и испытательный срок. Но вот еще что… Адам знал, что не я была за рулем. На следующий день он получил доказательства. Он в течение нескольких неделю заставил меня чувствовать себя преступницей, — я смотрю на папу, в животе завязывается узел. — Ты все знал.

— У меня были предположения на этот счет.

— Почему ты ничего не сказал?

— Знал, что все под контролем.

Я плюхаюсь на подушки, лежащие на диване.

— Ты знал, что все под контролем Адама.

— Нет, — папа кладёт книгу вниз на столик и наклоняется ко мне, ставя локти на колени. — Я знал, что у тебя все под контролем.

— Почему тогда ничего не сказал?

Он посмеивается

— Давай просто скажем, что мне нравится смотреть, как разворачиваются действия, по одной главе за раз.

Отворачиваюсь от него. Скрещиваю руки на груди и фыркаю.

— Ты сходишь с ума не из-за общественных работ, — говорит он.

Я поднимаю плечо и качаю головой. Я злюсь из-за всего. И из-за ничего. Все кажется таким простым. И банальным. Возможно, проблема во мне.

— Я пустила его на свою кухню, па. Показала ему, что я собой представляю, а он заставил меня чувствовать себя идиоткой.

Папа берет мою руку с моих коленей и держит ее в руках.

— Знаешь, почему мы с твоей матерью заложили дом ради тебя?

— Потому что ты сделаешь что угодно ради своих детей?

— Открою тебе небольшой секрет. Я бы никогда не дал этих денег Эмме.

Я резко поднимаю голову, удивленная его заявлением.

Он шепчет:

— Она слишком зажата.

Я хочу рассмеяться, но я слишком смущена. Его комментарий не лишён смысла. Он отчасти прав. Эмма умеет веселиться, но когда дело доходит до работы или мечтаний, она немного безразличная.

— И Люк, — продолжает он, — он слишком отвлечен. Он, вероятно, изменит свой профилирующий предмет десять раз, прежде чем закончит учебу. И это нормально. Это его выбор.

Он крепче сжимает мою руку.

— Но ты, моя дорогая Лия, всегда была сильной в своих убеждениях и яркой по духу. У тебя есть дар, дар заставлять людей смеяться и петь, а мозги, чтобы вести дела и решать проблемы, о которых другие и не помышляют. Ты с самого детства знала, что хочешь, и никогда не отступалась. Разница между тобой и Эммой заключается в том, что ты знаешь, как жить. Однажды твоя сестра сломается. Она слишком сосредоточена, слишком решительна. Но ты? Ты находишь радость во всем. Это редкий и благословенный дар. Работа будет трудной, дни будут длинными, но ты всегда, несмотря ни на что, будешь наслаждаться жизнью. Вот поэтому мы знаем, что ты добьёшься успеха. Я и твоя мама, мы инвестируем не в бар. Мы инвестируем в тебя.

У меня на глазах наворачиваются слезы. Я знаю, что они рядом, поэтому поднимаю брови, чтобы не начать плакать.

Он наклоняет голову, чтобы поймать мой взгляд.

— Для того, у кого столько уверенности в себе, ты, однако же, выглядишь сомневающейся. И это причиняет мне боль. Такое чувство, что все эти способности и талант, которые ты выставляешь напоказ, это твой способ защитить свое сердце от того, чтобы его не разбили.

Одинокая слеза катится по моей щеке. Я вытираю ее.

— Я в курсе, что я потрясающая. Я также знаю, что другие думают обо мне. Мне все равно, что они думают. Все, до чего мне есть дело - это моя семья.

— И? — допытывается он.

— Мои друзья.

— Ты кое-кого забываешь.

От его слов сердцу становится больно.

— Адам многие годы думал обо мне самое худшее. И я... ну, полагаю, я о нем думала точно так же.

Папа похлопывает меня по руке.

— Последствия идеализации. Просто наоборот. Вы оба создали монстров друг из друга.

— Он это начал.

— Он был достаточно храбр, чтобы создать для вас возможность найти общий язык.

Я пристально смотрю на папу.

— Нет, — качаю головой, — в нашем прошлом было слишком много всего. Было неправильно даже думать, что мы можем быть друзьями.

Он откидывается на спинку кресла.

— Жизнь - это серия запятых, а не точек.

Я смотрю на него. Мой рот открывается, а затем закрывается, смущенный тем, что мои уши, кажется, только что услышали.

— Ты только что бросил мне слова Макконахи?

— Верю, что так и есть.

Наклонив голову, я смеюсь. Этот человек никогда не перестает удивлять меня.

Я встаю и наклоняюсь, чтобы обнять его.

— Никогда еще не гордилась сильнее тем, что я твоя дочь.

Он берет мои руки и смотрит мне в глаза.

— А я никогда не переставал гордиться тем, что ты моя дочь.

Я прохожу через гостиную и к своей комнате. Закрыв дверь, я включаю свет и подхожу к своему туалетному столику. Снимаю серьги и смотрю в окно. Через дорогу на моей улице стоит черный пикап. Адам, в голубых джинсах, футболке, которая сегодня была на нем раньше, и рабочих ботинках, прислонился к водительской двери. Он выглядит невероятно красивым.

Хуже всего то, что сейчас я знаю, каково это, ощущать в руках его тело. Знаю, что, если проведу пальцами вниз по нему, он толкнется в меня бедрами, чтобы сдержать дрожь. Знаю, что у него густые и шелковистые волосы. Мои пальцы могут пробежаться по ним и потянуть, когда я захочу, чтоб он оказался ближе. И, если я коснусь языком внутренней стороны его губы, он набросится на него и всосет в рот.

Стыдно и то, что я знаю, каково это, когда этот мужчина лжет. Не знаю, каковы его мотивы, и мне плевать. Он играл с моим чувством незащищенности. Водил меня за нос.

И все же, это не так плохо, как слова, которые он сказал мне много лет назад. Слова, которые в течение семи лет держали меня на расстоянии.

Наступил день похорон Брэда. Я стояла на траве, каблуки утопали во влажном дерне, пока я цеплялась за Эмму, держащую ярко-розовый зонтик. Он был единственным, который у меня был. Мои родители были в толпе с адекватным синим. Мы с Эммой выделялись в море тьмы с розовым, висящим над нашими головами.

Все было не так, как если бы у нас был стареющий дядя или больная бабушка. Никто не ожидал, что полный сил, здоровый, счастливый восемнадцатилетний парень умрет. И мы, конечно, не ожидали дождя на его похоронах. Если бы я знала, может быть, купила бы черный зонтик.

Я рыдала на плече Эммы, портя ее шелковое платье, которое она одевала на выступления. Но она не вымолвила ни слова. Просто держала меня, позволяя мне оплакивать первого мальчика, которого я любила. Того, кто был для меня первым во всем.

Тем не менее, даже когда я плакала на плече сестры и молилась за мальчика, которого потеряла, я не могла не думать о том человеке, которого там не было. Все спрашивали, и никто не знал, почему Адама не был на похоронах.

У его матери даже не было хорошего оправдания, кроме:

— Он очень тяжело справляется.

После того, как Брэд отправился на покой, его семья принимала людей в своем доме. Я поехал к ним со своей семьей. Папа сделал запеканку. Мама вязала плед. Эмма играла на скрипке, а Люк неловко сидел на диване, слишком молодой, чтобы понимать, как вести себя на подобном мероприятии.

Я разговаривала с друзьями и родственниками Брэда. Все задавались вопросом, что я знаю, и большинство из них смотрели на меня, думая, что я тоже употребляю наркотики. Единственными людьми, которые не спрашивали об этом, были мои родители.

Последние три дня они находились рядом со мной и говорили со мной о смерти. Они спросили меня, как я себя чувствую, и побудили записать мои чувства. Я не знала, что писать, поэтому сделала коллаж из изображений, которые нашла в журнале. Мой папа был доволен, но предупредил меня, что, нравится мне или нет, он каждый день будет садиться и разговаривать со мной. Я была не против. У меня была чувство, что мне может понадобится кто-то для разговора.

Вот почему я оставила дом Брэда в день его похорон и пошла под дождем. Сжимая в руке ярко-розовый зонтик, я позволила ногам нести меня по улицам две мили, пока не оказалась перед домом с зеленой черепицей и деревянным крыльцом.

Когда я постучала в дверь дома Адама, было тепло, но мои ноги промокли и замерзли. Я постучала, и никто не ответил. Постучала снова. Тем не менее, все еще тишина. Я начала звонить в звонок. Снова и снова. Я непрерывно звонила в звонок, пока, наконец, он не открыл дверь.

Он не сказал ни слова. Просто открыл дверь, на нем были штаны и футболка. Его ноги были голыми, а глаза красными. На мгновение, когда он увидел меня, на его появилось чувство облегчения. Но оно быстро сменилось чем-то болезненным.

— Почему ты сегодня не пришёл? — спросила я.

Он попытался закрыть дверь, но я наклонилась и толкнула ее, чтобы открыть. Его глаза с полным отвращением посмотрели на мой розовый зонт.

— Это так ты отдаёшь дань?

Я посмотрела вверх на свой зонт и закрыла глаза от смущения.

— Я пришла посмотреть, в порядке ли ты.

Его ноздри затрепетали, глаза остекленели, грозя позволить слезам прорваться.

— Ты ушла с похоронен моего лучшего друга, чтобы убедиться, что я в порядке?

Я кивнула головой. Я была в замешательстве, почему он сказал это так, словно в этом было что-то плохое.

— Я больше не могла находиться там. Не могла перестать думать о тебе. Прошло три дня, и ты не выходишь из дома. Даже попрощаться с Брэдом.

— Не говори мне, как я должен отдать дань уважения своему лучшему другу! — закричал он, заставляя меня подпрыгнуть. — Он мертв в течение семидесяти двух часов, а ты уже покончила с ним, перейдя к другому, — у него был такой вид, словно он собирается плюнуть, — мне не стоит удивляться. Ты была шлюхой, когда он был жив, ты и теперь - жаждущая внимания засранка.

Воздух покинул мои легкие. Его слова поразили меня в живот, словно нож. Я положила руку на живот, чтобы увидеть, действительно ли у меня открылось кровотечение.

— Как... как ты можешь говорить такое?

Он прищурил глаза, его тело заполнило дверную раму.

— Знаешь, где я должен был быть в тот день? Я должен был встретиться с ним в парке. Он хотел поговорить, и я его кинул. Знаешь почему, Лия? Потому что ты просто не можешь остановиться. Ты думаете, жизнь - это игра. У тебя был парень, но ты была здесь, пыталась спровоцировать меня. Ты вынуждала меня поговорить о чем—то, о чем ни одному из нас вообще не стоит заикаться. Потому что ты была его девушкой. Потому что ты должна была быть с ним, — он замолчал, слезы текли по его лицу.

Я наклонилась вперед, мне нужно было утешить его. Я хотела забрать его боль, но он бы мне не позволил.

Он резко повёл плечами.

— Ты была здесь со мной, а знаешь, что он делал, когда умер?

Я покачала головой.

Его суровые и мрачные глаза встретились с моими.

— Он рисовал тебя, — Адам вглядывался в меня в поисках ответа. — Ты знала, что он употреблял?

Если бы в этот момент я могла умереть, я бы с удовольствием согласилась на это.

— Нет. Я понятия не имела. Мы мало времени проводили вместе. Не так, как раньше.

Мои слова что-то изменили в нем, потому что он прокричал:

— Уходи!

— Адам...

— Не произноси мое имя. Мы не друзья. Мы не знакомые. Я больше никогда не хочу тебя видеть!

Я побежала. Бросила свой ярко-розовый зонтик на его пороге и побежала. К тому времени, когда я добралась до дома, я еле могла дышать, вымокла и была полностью убита горем.

В тот день я не просто потеряла свою первую любовь. Я потеряла и свою последнюю.