Неоновый дневник

# 7

Вы любите играть в игры? Я — да. Правда, я часто нарушаю правила, или придумываю их на ходу, но одно условие я соблюдаю всегда — не стоит играть с тем, кто не давал согласия на участие.

Я стою в курилке универа, жмурясь от солнечных лучей, пробивающихся на лестничную клетку сквозь пыльные витражи. Здесь всегда шумно — студенты обмениваются сплетнями, планами, впечатлениями о прошедших пьянках и предвкушениями пьянок будущих, но сегодня я не участвую в этом. Я стою у стены, уткнувшись взглядом в дисплей телефона, и строчки сообщения складываются в текст, который я перечитываю снова и снова:

«Привет. Ты видишь меня каждый день, но ты не знаешь, кто я. Сегодня ты прошла так близко, что я почувствовал твой запах, запах твоих волос. Я бы хотел прикоснуться к тебе, но я не мог выдать себя. Я не могу сказать это тебе, поэтому я пишу — я хочу тебя». Номер не определен.

Я достаю сигареты и украдкой оглядываюсь по сторонам. Пиздец. Кто это может быть? Маньяк, сука. А что, если он и сейчас наблюдает за мной? Руки трясутся, и я с трудом прикуриваю сигарету. Мне не нравится это сообщение, и, если это чей-то розыгрыш — то он, определенно, хуевый. Наверно, это кто-то из моих друзей решил тупо пошутить. Набираю номер — длинные гудки. Если тот, кто отправляет сообщения, сейчас где-то рядом — то его телефон поставлен на беззвучный режим. Продумано, да?

Сообщения приходят каждый день: «Я стоял за тобой в очереди в кофейне. Ты была так близко». «Я спускался по лестнице и прошел мимо тебя — ты курила, и даже не взглянула на меня. Ты знаешь, что ты очень красивая, когда куришь?». «Я так сильно хочу тебя. Я никогда и никого так не хотел». Блять, да что с ним не так?! Хотя, я, кажется понимаю, в чем тут дело. Мой сталкер — просто любитель поиграть, и ему совершенно похуй, что я не в восторге от этой игры. Итак, он наблюдает за мной. Возможно, мы знакомы, ведь он где-то взял мой номер. Может быть, мы посещаем одни и те же пары. Возможно, он сидит со мной за одним столом? Подносит огонек зажигалки к моему лицу в курилке? А если он — тот парень, который вчера подал мне куртку в гардеробе? Блять, если постоянно об этом думать — можно ебануться. Я рассказываю об этих сообщения одногруппнице, она молчит и загадочно улыбается.

— Ты не знаешь, кто бы это мог быть?

— Нет, ты что, но это же так классно! Так романтично! Вот если бы мне…

Пиздит, конечно, я же вижу, что она что-то знает. Я уже не слушаю ее, я смотрю в окно, и меня переполняют раздражение и обида. Конечно, классно. Классно, сука, пока сообщения не начнут приходить тебе. И вообще, сколько еще человек в курсе этой невинной шалости? Мне начинает казаться, что все вокруг просто издеваются надо мной, присылая мне эти сообщения и наблюдая за моей реакцией. Я начинаю шарахаться от любого, кто стоит рядом, или даже просто останавливает на мне взгляд. У нас в универе учится больше двух тысяч человек, окей, пусть тысяча из них — парни. Что, блять, делать?! Я просто блокирую номер. Иди на хуй.

Эхо в коридоре третьего этажа послушно дублирует звук моих шагов. Я бегу по коридору, пытаясь успеть на лекцию раньше, чем она начнется. Немного поднажав, я опережаю уже почти поравнявшегося с дверью в аудиторию препода, и, буквально за пару секунд до него, проскакиваю внутрь. Я падаю за свободную парту, достаю ручку, тетрадь с конспектами, и придаю своему лицу подходящее к ситуации выражение — сосредоточенно-внимательное, по крайней мере, я пытаюсь так выглядеть, хотя я даже не помню, какой сейчас у нас предмет. Зато я хорошо помню, как вчера в общаге мы бухали до четырех утра, обсуждая сегодняшнюю тематическую вечеринку, посвященную Хеллоуину. Вечер обещает быть увлекательным, в отличие от лекции, на которой я сижу, прилагая максимум усилий, чтобы не заснуть прямо за столом. Сейчас я не чувствую себя настоящей, мне кажется, что я — героиня какого-то ебаного артхауса. Я — единственный зритель в прохладной темноте кинозала, и на экране сейчас — история, не имеющая ко мне никакого отношения. Я ухмыляюсь, представляя, какие титры могли бы прилагаться к этой сцене: «Серия хуй знает какая. Главная героиня попадает в затруднительное положение».

— Пс! Дина!

Ну вот. Камера, мотор. Стараясь не привлекать лишнего внимания, слегка скашиваю глаза в сторону. Все понятно — Катька с соседнего ряда светит мне под столом яркой обложкой свежего глянца. Даже не глядя на нее, я уже все знаю. Я знаю, что на этой обложке — я, почти голая, то есть, совсем голая, но нанесенный на меня рисунок, формально, скрывает мою наготу. Я помню эту фотосессию — я лежу в складках белого синтепона, обильно посыпанного искусственным снегом и блестками, полупрозрачные мазки белой краски на моем теле, изображая морозные узоры, маскируют грудь, а Виктор, наш фотограф, взобравшись на стремянку, делает фото, которое в итоге и попадет на эту обложку. Пряди темных волос разбросаны вокруг головы, взгляд в камеру, яркий морозный румянец, влажно блестящие губы слегка приоткрыты. Короче, пиздец. Один местный журнал выкупил мое фото с сайта студии бодиарта, где я сейчас работаю. Кому-то показалось удачной идеей разместить на обложку не очень популярного издания такую же, никому не известную, раскрашенную модель. Хотя, теперь популярность в определенном смысле мне обеспечена — этот журнал я видела вчера во всех киосках Роспечати, которые попадались мне по пути из универа в общагу.

— Дина, это же ты, да?

Я отворачиваюсь к окну и делаю вид, что ничего не слышу — начинающая знаменитость может позволить себе немного побыть сукой.

— Екатерина, что там у вас такое срочное?

Препод подходит к Катьке и протягивает руку за журналом — деваться некуда, и моя подруга смущенно передает ему так заинтересовавший его предмет. Он рассматривает обложку, поворачивается ко мне, сравнивая меня с фото:

— Да… Ну хоть в журнале на вас посмотреть, раз на лекциях вас не увидишь.

Одногруппники привстают с мест, пытаясь разглядеть, что там такое интересное происходит. Я молча смотрю в стол. Ну а что тут сказать — я действительно посещаю этот предмет третий раз за весь семестр. Зато сколько внимания я теперь получу — вся группа месяц, а то и больше, будет обсуждать размер и форму моей груди. Ну и идите нахер. В этот момент перед моим лицом щелкает хлопушка, и один из множества голосов в моей голове отчетливо произносит:

— Сцена в универе. Главной героине похуй на все. Дубль первый!

Блять, ну на это мне точно хватит одного дубля.

Вечером мы с девчонками собираемся в клуб. Употребление алкоголя перед поездкой на вечеринку — такая же немаловажная вещь, как макияж, укладка и традиционный обмен шмотками. Да что я говорю — это самое основное! Пьяная девушка прекрасна по умолчанию, если, конечно, она знает свой лимит. Она уверена в себе и собственной неотразимости, она смела, весела и легко поддерживает беседу, вставляя в нужных местах: «Обожаю этот трек» и «Давай еще бухнем». Конечно, я говорю о себе. Обычно этих двух фраз, улыбки сквозь живописно выпущенный сигаретный дым и влажного, многообещающего взгляда густо подведенных бесстыдно пьяных глаз — достаточно, чтобы кто-нибудь в клубе набухивал тебя всю вечеринку. Вот только сегодня у меня нет настроения флиртовать за пятьдесят грамм коньяка, поэтому я предпочитаю довести себя до кондиции еще дома.

Уже в такси я обнаруживаю, что у меня перед глазами два абсолютно одинаковых светящихся дисплея телефона, и я закрываю один глаз, чтобы понять, сколько сейчас времени. Охуенно, как же я до утра доживу? На входе — толпа народу из нашего универа. Я расталкиваю людей, пробиваюсь ко входу, стучу в дверь, ору:

— Стас!

Я знаю, что он сегодня на входе, и меня пропускают без очереди — я все еще своя в тусовке, помните? Я раздеваюсь в гардеробе, спускаюсь вниз — клуб располагается в бывшем бомбоубежище, и для того, чтобы попасть внутрь, нужно преодолеть несколько пролетов вниз по гремящей металлической лестнице с перфорированными ступенями. Вся эта индустриальная хуйня в сумме с расположенным под землей танцполом, всегда вызывает у меня легкую клаустрофобию, которую я незамедлительно перешибаю новой порцией алкоголя.

Уже отойдя от бара, я вижу своих друзей в чиллаут-зоне, и сразу же падаю к ним. У меня нет желания танцевать, я не хочу больше пить, по крайней мере, пока, я собираюсь просто немного полежать на диване, отключившись от всего. Да, я набухалась. Я закрываю глаза. У меня кружится голова, и мне кажется, что я падаю, я лечу вниз, и пространство вокруг меня содрогается от техно. Меня кто-то трясет:

— Дина, не спи! Не спи!

Блять. Да не сплю я. Я просто туплю. Открываю глаза. Приятельница из группы, та самая, которая назвала мою историю с сообщениями романтичной, уже пьяная, держит за руку какого-то симпатичного темноволосого парня:

— Привет! Дина, ты чего уже такая пьяная?! Я тебя хочу познакомить. Это Данил, мы с ним вместе в школе учились, он с вечернего, с архитектуры.

— Ага, супер. Очень рада, все такое.

Рассматриваю нового знакомого — высокий, какой-то взъерошенный, длинная челка закрывает половину лица. Да тут все равно нормально не разглядишь, чилл-аут — это всегда самая темная часть клуба, укромный уголок, в который я заползла в надежде немного прийти в себя. И мне, если честно, не очень интересно, как он выглядит. Парень как парень. Заебись. Будем знакомы. Я снова закрываю глаза. Он садится рядом.

— Тебе плохо?

— М-м, да. Наверно. Я не знаю.

— Хочешь, я куплю тебе воды?

Я несколько секунд размышляю над его предложением. Вообще, мне хочется курить. Кажется.

— Нет, давай лучше сходим на улицу. Мне надо проветриться.

— Окей.

Мы поднимаемся наверх — из укрытого под землей неонового чистилища в прозрачную от мороза ноябрьскую ночь. Наши куртки остались в клубе, поэтому меня колотит крупная дрожь. Я закуриваю сигарету от поднесенной им зажигалки — и тут же извергаю содержимое своего желудка на землю. Парень придерживает меня за спину, убирая мои волосы, чтобы я их не запачкала.

— Сейчас лучше?

— Да, спасибо.

Я выпрямляюсь, прислоняясь к стене около входа, смотрю на него:

— Так как там тебя зовут?

— Данил.

— Да, точно.

Я помню, как его зовут, мне просто надо кое-то проверить, и для этого мне нужно поговорить с ним еще немного. Я внимательно смотрю на него — он не выглядит смущенным, наоборот, улыбается:

— Хочешь вернуться?

Я не сразу отвечаю ему. Я уже все поняла, и, несмотря на то, что я действительно сегодня выпила слишком много — алкоголь очистил мою голову от постоянно гудящих в ней голосов, а в этой тишине я часто нахожу ответы на все свои вопросы.

— Нет, я не хочу возвращаться. Давай, ты меня проводишь?

— Хорошо.

Я роюсь по карманам, даю ему свой номерок, и через пять минут он возвращается с нашей одеждой и бутылкой воды. Я делаю несколько глотков:

— Спасибо.

Люди все еще заходят в клуб, и мы, наверно, первые, кто уходит так рано. Около клуба обычно стоят частники, и сегодняшняя ночь — не исключение. Мы садимся в машину, Данил поворачивается ко мне и что-то говорит.

— Что?

Поглощенная своими догадками, я не сразу понимаю, что ему нужно.

— Какой твой адрес? Куда поедем? В общагу?

— А. Нет. Мы поедем к тебе.

Он изумленно смотрит на меня несколько секунд, как бы раздумывая, потом все-таки называет водителю свой адрес. Я усмехаюсь — а он смелый парень. Посмотрим, что будет дальше. Я уже согрелась, мы сидим сзади, я прижимаюсь к нему и кладу голову ему на плечо — я жду.

— Ты как себя чувствуешь?

Я молчу. Я знаю, что это не то, что он хочет мне сказать.

— Больше не тошнит?

Молчу.

— Блять, ладно. Я должен тебе признаться.

Конечно, должен. Я ловлю себя на мысли, что на самом деле он мне нравится. Тем хуже для него — ведь я уже все решила.

— Ты уже знаешь, да? Но я должен сказать. Это я. Я писал тебе.

— Да знаю я, догадалась.

Такси высаживает нас у безликой многоэтажки в самом центре города. Данил открывает дверь подъезда, и, придерживая ее для меня, вызывает лифт. Мне уже намного лучше, ведь ранее я избавилась от излишков алкоголя, и теперь мне интересно, что он будет делать? Мы молча едем наверх, и Данил разглядывает что-то на полу, избегая моего взгляда. Охуел, наверно. А что ты думал? Писать анонимные сообщения — это так просто, а как быть теперь, когда я все знаю?

— Знаешь такую игру — «Правда или действие»?

— Да, а что?

— Я всегда выбираю действие. А то, что ты мне писал, это правда?

Мы заходим в его квартиру, стараясь не шуметь, проходим по коридору в его комнату — он живет с родителями.

— Извини, я не ждал гостей, у меня бардак. Сделать тебе чай?

Я поворачиваюсь и смотрю на него. В комнате темно, и он — просто плотный сгусток тени на фоне белого квадрата стены. Только его глаза настоящие — огромные, растерянные. Слышишь щелчок? Это захлопнулась ловушка. Я подхожу к нему, беру его за руки, у него такие холодные пальцы, я тянусь губами к его уху и шепчу:

— Поцелуй меня.

Он нерешительно, и как-то осторожно, целует меня, и тогда я сама засовываю язык ему в рот, опускаю руку вниз и глажу его сквозь джинсы, нащупывая его растущее возбуждение. Ну вот, заебись. Порядок действий всегда один — я стягиваю с него футболку, расстегиваю пряжку на его ремне. Он испуганно смотрит на меня:

— Что, вот так просто?!

Мне становится смешно.

— Так все-таки правда или нет?

Разве не этого ты хотел? Разве не об этом писал в своих сообщениях? Я снимаю топ, стягиваю джинсы вместе с бельем, ложусь на его кровать. Теперь я одета только в лунный свет, хотя, скорее всего, это просто свет от фонаря за окном, мне похуй — я живу в своих фантазиях. Я все равно знаю, что я сейчас — охуительная. Охуительная пьяная ночная фея, исполняющая желания.

— Иди сюда.

Он наклоняется ко мне, стягивает с себя трусы, упирается членом мне в живот.

— Ты точно хочешь этого?

— Мне уже кажется, что ты сам не очень хочешь.

— Я давно тебя хочу, ты же знаешь.

Вот и отлично. Я беру в руку его член, дрочу, а потом помогаю ему войти. Подаюсь бедрами вперед, позволяя ему проникнуть глубже — он резко втягивает воздух сквозь сжатые зубы, и входит в меня до конца. Я обнимаю его ногами, провожу пальцами по его спине. У него ужасно острые лопатки, и он пахнет мятой, солью и морозом. Я закрываю глаза, и вспоминаю Макса, его осветленные волосы, чем они пахли? Чем-то теплым… солнечным светом? У солнечного света вообще есть запах?

— Тебе хорошо?

— Что?

— Ну, тебе нравится?

Началось — я ненавижу пиздеж в постели. Сейчас я просто хочу ебаться, ебаться так, чтобы забыть кто я, где я, с кем я. Не открывая глаз, шепчу:

— Все хорошо, не останавливайся.

Жаль, конечно, но никакой он не псих и уж точно не маньяк. Обычный парень, которому в голову пришла очень плохая идея — поиграть со мной. И мне придется до него это донести. Он прерывисто дышит мне в ухо:

— Я скоро кончу. Ты уже близко?

— Подожди.

Одной рукой я крепко обхватываю его за шею, второй — упираюсь в стену за изголовьем кровати, ускоряю темп, двигаясь ему навстречу. Я трусь щекой об его ухо, сжимаю его бедра ногами — теперь уже я трахаю его, и я знаю, что его не хватит надолго. Он пытается притормозить, но куда там. Я чувствую, насколько он близко, и меня уже не остановить. Наконец, он вздрагивает, и замирает на мне. Я слышу его тяжелое дыхание, глажу его по волосам, целую в ухо.

— Извини, я слишком пьяная, я бы все равно не смогла.

Утром Данил провожает меня на трамвай. Подходит мой номер. Я поворачиваюсь к нему:

— Больше не пиши мне сообщения. Не подходи ко мне. Не звони и не проси девчонок что-то передать. Мы с тобой незнакомы. Хорошо? Пока.

Я захожу в трамвай и сажусь у окна с противоположной стороны — чтобы не видеть его лицо. Я тоже люблю играть в игры. А еще, я очень люблю выигрывать. Я прислоняюсь виском к стеклу — меня мутит, и я закрываю глаза. Так я победила? Да?

Даня действительно больше не пишет — значит, все понял про меня с первого раза. Случайно встречаясь в универе, мы проходим мимо друг друга, демонстративно отводя глаза. Увидев его в курилке, я поднимаюсь на этаж выше, а он больше не заходит в крыло, где находится моя кафедра. Приятельница из группы, та самая, которая нас познакомила, попыталась задать мне пару вопросов, но я послала ее нахуй. История окончена, о чем тут еще говорить? Я с головой погружаюсь в учебу и кое-как сдаю зимнюю сессию — походы по клубам и пьянки в общаге отошли на второй и, соответственно, третий план. Что тут сказать, эта жертва мне по силам, тем более, в конце декабря меня ждет заслуженная награда, мой сладкий приз — новогодняя пати в клубе, которую устраивает наш универ.

Мы с соседками по комнате традиционно доводим себя до нужной кондиции еще в общаге. Дешевый вермут пополам с газировкой — простой рецепт хорошего настроения, конечно, при умеренном употреблении. Мы роемся друг у друга в косметичках и меняемся одеждой, решая извечный вопрос — что надеть, чтобы всех поразить? Я сижу на стуле посреди комнаты, и Олеся вытягивает мои волнистые волосы горячими щипцами — наверно, как многие обладательницы кудрей, я мечтаю о прямых волосах. В воздухе стоит сизая дымка, и я гадаю — это сигарета в моей руке, опущенной вниз вдоль ножек стула, или Олеська все-таки сожгла мои несчастные пряди этим ебаным утюжком?

— Леся, блять! Полегче!

Олеська смеется, отпивая из стакана, и я вижу, что она уже в говно. Так, а сколько сейчас времени? Я фокусируюсь на плывущих в нижней части монитора цифрах — половина одиннадцатого! Ну, заебись. Двери общежития закрываются в десять часов вечера, чтобы открыться утром в шесть. Иногда вахтер впускает или выпускает загулявших студентов, но сегодня внизу расположилась комендант собственной персоной, и это значит, что нам придется искать альтернативный вариант.

— Девчонки, мы проебали выход из общаги. Придется лезть через балкон.

Леся смотрит на меня округлившимися глазами:

— Я не могу через балкон. Мы же на пятом этаже!

— Лесь, ты что, охуела? Мы не полезем с пятого этажа, мы полезем с третьего — ребята из триста первой нас пустят. Все через их комнату ходят. Ты будто первый раз про это слышишь!

Если честно, сама я так ни разу не делала, но я знаю, что многие обитатели общаги пользуются этим, на первый взгляд экстремальным, способом. На самом деле все довольно просто — мы, при полном параде, спускаемся на третий этаж, к пятикурсникам с архитектуры. Парни без лишних вопросов пропускают нас на свой балкон, цена услуги — обещанная пачка сигарет. Балконы на фасаде расположены в шахматном порядке, поэтому мы без труда перемещаемся с их балкона на балкон второго этажа, комната там пустует, поэтому наше перемещение на крышу пристройки около общаги остается незамеченным. Теперь последний рывок — прыжок вниз, в наметенный за вечер до середины стены сугроб.

Никто не хочет пропускать вечеринку — и я прыгаю самая первая, проваливаясь в снег почти с головой. Волосы, шея, лицо — все мокрое, пиздец моей укладке и макияжу. Я вытряхиваю снег из капюшона пуховика:

— Давайте сюда, все нормально! Я в порядке.

Развожу руками в стороны:

— Видите? Аня, Лесь, ну?

На крыше пристройки — два неуверенно пошатывающихся силуэта.

— Блять, ну мы едем или нет?!

— Едем, не ори, спалимся.

Анька прыгает вниз, а Леся задерживается на краю, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

— Леся, мы сейчас уедем одни!

— Леся, обратно все равно уже не залезть!

Я такая пьяная, что даже не обращаю внимания на то, что снег у меня за капюшоном подтаял, и ледяная струйка затекает мне за шиворот, просачиваясь между лопаток. Пуховик накинут прямо на тонкую майку, а шапку я не ношу даже зимой, потому что я уверена, что в ней я выгляжу, как ебанько. Хотя, я и так ебанько, без всяких шапок, разве нет?

Наконец Леся решается — садится на крышу пристроя, спускает ноги, и, медленно сползая вниз, какое-то время болтается на краю, а потом, вереща, боком падает в, уже развороченный нами с Анькой, сугроб. Отряхиваясь и смеясь, мы идем ловить тачку. Уже в машине, когда до клуба остается ехать минут пять, Анька внезапно объявляет:

— Девки, мне нехорошо.

Тут же приоткрывает заднюю дверь, и, прямо на ходу, начинает блевать. Леся смотрит на нее, и даже в темноте салона, я вижу, как ее лицо принимает тот самый характерный нежно-зеленоватый оттенок, а потом она тоже открывает дверь со своей стороны. Я сижу посередине, между ними, держа их обеих за пуховики, пока они избавляются от выпитого сверх меры. Да уж, вермут с газировкой сильная вещь. Несмотря на это безобразие, машина продолжает ехать.

— Да что это такое! Куда это вы такие собрались?!

Водитель возмущенно смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Разве можно до такого состояния бухать! Вы же мне машину сейчас испортите, а мне еще работать!

Я улыбаюсь ему, надеясь, что выгляжу достаточно мило:

— Извините, пожалуйста. Остановите здесь, мы уже почти приехали.

Пока девчонки выползают на улицу, я рассчитываюсь с таксистом. Мятые бумажки выскальзывают из рук, и, в итоге, я просто отдаю ему все — за моральный ущерб. Последние двести метров мы идем до клуба пешком — свежий воздух нам всем на пользу. У входа, стоя в очереди, курим, пытаясь прийти в себя. Глухая железная дверь с маленьким, забранным решеткой, окном открывается, впуская очередную партию жаждущих попасть внутрь — мы в их числе. Тонкая металлическая лестница вибрирует под ногами, и я спускаюсь вниз, в темное, содрогающееся от музыки, чрево ночного клуба — ди-джеи, сука, сходят с ума.

Вечеринка организована нашим универом, а это значит, что профком протащил внутрь свое бухло, и мне нужно найти кого-то, кто меня им угостит. Я направляюсь в туалет, чтобы проверить, как я выгляжу, и тут же налетаю на Ромку:

— Привет, Дин.

— О, привет. Не знаешь, где бухает профком?

Конечно, он знает, он с ними в хороших отношениях, не то, что я. Но это — история для другого раза. Мы проходим в закрытую, только для своих, чиллаут зону, на столике стоит металлическая табличка «Reserved». Здесь никого нет — все на танцполе, в баре, или еще хуй знает где, только на одном из диванов сидит, опустив подбородок на грудь, какой-то парень в красном костюме Деда Мороза. Присмотревшись, я понимаю, что он крепко спит, и только круглые стекла его очков продолжают вспыхивать синим неоном стробоскопа. Я ухмыляюсь и толкаю Ромку локтем:

— Смотри, Санта нажрался в пизду. В этом году подарков не будет.

Когда я пьяная, мне начинает казаться, что я жутко остроумная.

— Дурочка ты. Что будешь пить?

— А что тут у них? Это что — Хеннеси?! Охуеть, да?

Ромка берет бутылку и наливает коньяк в одноразовые стаканчики, стопка которых извлекается им из большого пакета под столом — мы торжественно чокаемся пластиком, и пьем.

— А что там у них еще, в пакете?

Я сажусь на диван, рядом с пребывающим где-то далеко в мире грез очкариком-Сантой, и роюсь в громадной пластиковой сумке. Достаю оттуда пол-литра Колы.

— Смотри, смешать можно. Или Хеннеси с колой не пьют? Мы в общаге перед клубом пили вермут «Salvatore» с газировкой. Ты знаешь, это такая дрянь.

Поворачиваюсь к Ромке, и вижу, как он улыбается:

— Я знаю, что когда-нибудь ты все равно будешь со мной.

Я молча смотрю на него. Наверно, надо еще как-то пошутить, потому что я не знаю, что ему сказать. Что я не хочу ни с кем быть? Что мне очень жаль, но я его не люблю? Что я вообще никого не люблю?

— Давай не будем смешивать?

Пробуждение похоже на медленный подъем со дна наверх, мое сознание выныривает на поверхность, и я разлепляю глаза, которые тут же обжигает ослепительным сиянием. Где я? С трудом приподнимаю голову — и с облегчением обнаруживаю себя на своей кровати в общаге. Солнечный свет, беспрепятственно пробиваясь через пыльное, не мытое с лета, окно, ровным прямоугольником ложится на мое лицо. Какого хера? Конечно, завалившись под утро в комнату, мы даже не подумали закрыть шторы. Тут же в голову приходит следующая мысль — а сколько, в таком случае, сейчас времени?! Если солнце уже добралось до наших окон, то… Блять!

— Леся… Лесь! Во сколько мы сегодня вернулись домой?

Леся — размытое пятно в левом углу моего глаза, ворочается и что-то бухтит. Я поднимаю от подушки тяжелую, опоясанную глухой болью голову, и фокусирую взгляд на своей соседке. Ха, да она лежит на кровати полностью одетая!

— Лесь? Ты прямо, как в этой песне.

Прочищаю горло.

— А я ни разу не спала в ботинках. До этого дня!

— Точнее, до вечера…

Подхватывает Олеся, и мы хохочем. У меня тут же начинает кружиться голова, и я падаю обратно на подушку, морщась от смеха и боли в висках. Перед глазами все плывет. Что мы вчера пили? Коньяк? Точно, Ромка, Хеннеси… Пиздец, да мы все еще пьяные.

— Дин? Когда этот, приедет за тобой? Надо же собираться.

— Да, надо. Наверно, скоро. Он утром еще должен был выехать.

«Этот» — это Паша, друг моих родителей, ну или друг семьи, без разницы. У него сегодня какие-то дела в Е, и на обратном пути он заберет нас с девчонками домой, в Т. Хорошее начало новогодних каникул — поездка в комфортном салоне Пашиного джипа, вместо семичасовой тряски в набитом плацкартном вагоне. Да, он просит называть его по имени, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте — Паша считает, что мы с ним друзья. Ну друзья, так друзья.

Мы с Леськой и Анькой утрамбовываем вещи в сумки, а потом, уже вместе с Пашей, закидываем их в багажник. Он, конечно, не может сдержаться, и посмеивается над нами:

— О, да я вижу, вы вчера хорошо погуляли! Еле на ногах стоите. Давайте возьмем вам что-нибудь опохмелиться в дорогу.

Я с трудом занимаю свое законное место — впереди:

— Ой, Паша, не завидуй.

Девчонки, хихикая, лезут на задние, и долго возятся там, устраиваясь поудобнее. Я не первый раз еду с ним, Павел часто отвозит меня на учебу, объясняя это тем, что у него в Е дела по бизнесу. Иногда он дает мне порулить своим китайским монстром, но чаще — просто покупает для меня бухло, что-нибудь, типа джин-тоника, в машину, и мы едем, и пиздим обо всем на свете. Он с таким интересом слушает меня, что мне становится смешно — зачем ему вся эта хуйня?

Легкий толчок, и здание общаги в зеркале заднего вида медленно поплыло вправо — поехали. По пути Паша останавливается у киоска, выскакивает под снегопад, и возвращается через пять минут, как новогодний эльф, с подарками — двумя бутылками шампанского в хрустящем от мороза пакете.

— Давайте, за успешно сданную сессию.

Открывает одну из бутылок и передает ее назад. Леся с Аней пьют по очереди, прямо из горлышка, и Анька чихает от попавшей ей в нос пены. Девчонки передают бутылку мне, но я вспоминаю вчерашнее происшествие в такси, и отказываюсь:

— Не, не сейчас. Потом, попозже.

Я ужасно хочу спать. Улицы города, мутные в ранних зимних сумерках, пробегают за окном, сливаясь в однообразный серый фон. У меня звенит в ушах, и мне кажется, что я все еще в клубе, а где еще мне быть? Вся моя жизнь — просто ожидание вечера, ожидание ночи — ночи, которая длится бесконечно, а все остальное мне просто снится. Я смотрю на дорогу, и вижу Ромку, переходящего улицу прямо перед носом нашего джипа — ну вот, я все-таки заснула, и он попал в мой сон. Как со стороны, слышу свой голос:

— Подожди меня минуту, пожалуйста.

Открываю настежь дверь, и, уже на ходу, кричу:

— Рома!

Я бегу через дорогу, не обращая внимания на сигналящие мне машины — загорелся зеленый и поток транспорта уже начал свое движение. Я догоняю Ромку, повисаю на нем, он снимает с головы наушники, обнимает меня, прижав к себе, и я смотрю на снежинки в его волосах. Как тогда…

— Ты откуда здесь взялась?

— Я ехала в машине и увидела тебя. Я уезжаю домой, на Новый год.

Ромка улыбается, совсем чуть-чуть, но я вижу, что его глаза смеются:

— Ну хорошо тебе съездить, я буду скучать.

Целует меня в нос, потом в лоб:

— Давай, беги, пока.

Я возвращаюсь в мигающее аварийными огнями на перекрестке авто. Уже захлопнув дверь, я понимаю — что-то не так. Паша сидит, молча глядя перед собой, девчонки сзади тоже притихли. Я чувствую напряжение в воздухе, и, чтобы как-то разрядить атмосферу, говорю, обращаясь, конечно, к Паше, девчонки-то все знают:

— Это просто друг, в клубе вчера вместе тусовались. Хотела попрощаться.

Стоп, я что, оправдываюсь? Какое кому дело до того, с кем я обнимаюсь на улице? Если Павел что-то там нафантазировал про меня — это его проблемы. И вообще — ему некуда деваться. У него полный джип уже захмелевших студенток, которых сегодня вечером ему нужно сдать их родителям. Никто не просил его забирать нас — сам предложил, а что там у него в голове, меня не касается. У меня похмелье, и мне похуй. Я отворачиваюсь к окну, давая понять, что тема закрыта. Анька с Лесей какое-то время едут молча, но потом мы выезжаем на трассу, и девчонки, уже сами, открывают вторую бутылку:

— Ура, домой! С наступающим!

Их уже снова размазало после вчерашнего, и они начинают нести хуйню:

— Дин, а это же Рома был, да? Ты чего к нему выскочила? Вы ж вчера только в клубе вместе бухали?

— Блять, Ань, перестань! Это было так красиво! Машины сигналят, ты бежишь к нему, и он обнимает тебя, и везде этот… сука, снег! Как в кино!

Я отворачиваюсь к окну, пряча улыбку. Только сейчас я понимаю, настолько спонтанным был этот поступок. И правда, нахуя я к нему побежала? Ну почему я всегда сначала делаю, и только потом думаю? А что подумает Ромка? Я чувствую себя идиоткой.

— Я не знаю, я просто увидела его и… я не знаю. Захотела попрощаться.

— Это любовь, точно! Динка, это любовь, да?

Вот сучки. Паша молча слушает наш разговор, а потом резко ударяет по тормозам, уйдя в небольшой занос. Автомобиль выносит на обочину, Павел отстегивает ремень, и выскакивает в снежную ночь, тут же потерявшись за густой белой пеленой. Я сижу и тупо смотрю перед собой. Что за хуйня происходит? Что мне делать?!

Павел обходит машину, открывает дверь с моей стороны, вытаскивая меня с переднего сидения, и садится на мое место:

— Заебало все. Я устал. Раз ты такая вся из себя взрослая — едь сама, а я буду тут сидеть.

Оборачивается назад:

— У вас шампанское еще осталось?

Делает несколько глотков и передает бутылку обратно. Девчонки с изумлением наблюдают за этой сценой, но я, кажется, совсем не удивлена. Значит, мы друзья? Да какая, нахер, дружба, может быть между сорокапятилетним мужиком и двадцатилетней девчонкой? Он просто ревнует и берет меня на слабо. Окей. Я обхожу машину и сажусь на водительское — у меня нет прав, ну и похуй. Девчонки сзади, хихикая, подбадривают меня:

— Давай, братишка, поехали!

Сука, для них это просто развлечение. Интересное кино, за которое не нужно платить — это развлечение сегодня уже оплачено мной. Желая произвести на них впечатление, я тоже протягиваю руку за бутылкой и делаю большой колючий глоток ледяного шампанского — мне просто нужно войти в свою роль:

— Ну что, красавицы. Прокатимся, как в последний раз.

Волна пьяного смеха с задних сидений. Я завожу мотор. Пристегиваться совершенно необязательно — в двадцать лет мы все бессмертные. Я выезжаю на дорогу и вдавливаю педаль газа в пол. Уже совсем темно, за городом настоящая метель — снег горстями летит в лобовое, видимость нулевая, я разгоняю джип до ста, потом до ста двадцати, краем глаза наблюдая за Пашей — осадит меня или нет? Он сидит с закрытыми глазами, совершенно отключившись от происходящего, и в этот момент я понимаю, что больше нет никого и ничего кроме меня, этой ночи и трассы, летящей мне навстречу, и нет ничего, кроме этой секунды, когда я чувствую себя по-настоящему живой.

Я знаю, как я выгляжу со стороны — охуевшая девчонка, любящая привлекать к себе внимание. Не то, чтобы мне это действительно нравилось, просто для меня это — жизненная необходимость. Необходимость увидеть себя глазами кого-то другого. Кто я? Та, кого вы видите. Я чувствую себя привлекательной, только если я кому-то нравлюсь. Если вы смеетесь над моей шуткой — значит я веселая и остроумная. Если утром меня, пьяную, тащат домой после клуба — значит, я кому-то нужна, и мне неважно, зачем. И если по мне просто скользят взглядом, на самом деле не видя меня — это значит, что меня нет. А это невыносимо, потому что тогда они, голоса в моей голове — они говорят правду.

И поэтому я делаю все возможное, чтобы привлечь к себе внимание, даже сейчас — я пишу эти строчки. А что делать с этим дальше — хуй знает.

Поход в небольшой магазин самообслуживания — ежедневная традиция, завершающая мой день. Я, не торопясь, иду вдоль полок, отмечая места, где сейчас нет покупателей, а расположение камер я знаю и так — я здесь постоянный покупатель. В висящую на боку, и слегка приоткрывшую голодный рот, сумку, отправляются копченая колбаса, пакет орешков, упаковка сыра. Шоколадка — в рукав куртки, к уже ждущему ее там паштету в металлической тубе, приятно холодящему кожу. Я такое не ем, но девчонки точно оценят. Бутылку вермута и сигареты я оплачиваю на кассе — чтобы не вызывать лишних подозрений. Хотя, конечно, это просто вопрос времени, и, рано или поздно, меня обязательно раскроют. Возможно, даже сегодня. Кассирша выбивает чек, и я выхожу на улицу, стянув напоследок прямо с кассы коробочку мятных конфет. Не в этот раз, блять! Сегодня мой день.

Я ворую в магазине не потому, что у меня нет денег. Просто так интереснее, а работа у меня есть, и мне за нее неплохо платят. Сколько, как вы думаете, может заработать девушка за час фотосъемки? Ладно, за час фотосъемки в голом, пусть и раскрашенном виде. Я получаю четыре своих стипендии за час, и снимаюсь я три раза в неделю. Так что денег мне хватает и на бухло, и на сигареты, и на друзей, которые не могут купить себе ни первое, ни второе, но имеют стойкое, и такое естественное для молодых людей, желание бухать и тусоваться.

Мне нравится моя работа, хотя это не вебкам, и даже не стриптиз, но все равно — я чувствую себя так, как будто я делаю что-то, что выходит за пределы общепринятых моральных норм, и мне это очень нравится. Пиздец, да я — просто мамина бунтарка!

Обычно я начинаю пить прямо в процессе — Лана замешивает краски, а я стою на куске полиэтилена, расстеленном на полу фотостудии. В одной руке у меня банка джин-тоника, в другой — сигарета. Что сказать, я стараюсь получать удовольствие от каждой минуты своей работы. Лана наносит на мое тело первый слой краски — по рукам бегут мурашки, и меня даже слегка знобит, но, через пару минут, это проходит. Подсыхая, акрил стягивает кожу, и я ставлю банку на пол и тушу в нее сигарету — теперь мне стоит свести все мои движения к минимуму, по крайней мере, до начала фотосессии. Лана размазывает по мне краску руками, проводя ладонями по моей шее, спускаясь к груди, и ниже — к животу, который я тут же рефлекторно втягиваю. Внезапно, в студии гаснет свет, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Не бойся, сегодня весь день так. Скоро включат обратно.

Я слышу ее дыхание, совсем близко, рядом с моим лицом, ее руки останавливаются на моей груди, поглаживая шероховатую от уже подсохшей краски, кожу. Сердце начинает биться быстрее, и я не могу понять, что происходит — я действительно испугалась, или во всем этом есть что-то возбуждающее? Длинные, в пол, шторы в студии плотно задернуты, мы стоим в полной темноте, у меня немного кружится голова, и я, закрыв глаза, кладу свои ладони поверх ее. Лана осторожно целует меня, и я отвечаю на ее поцелуй — почему нет? Я нравлюсь ей, а это нравится мне. Я пытаюсь представить, что она чувствует сейчас — горячая и немного шершавая от краски кожа под ладонями, сатиновая нежность губ, с такой готовностью возвращающая ей поцелуй, спрятанный от всех и даже от нас самих, в этой неожиданной темноте. Я чувствую себя слепой, и от этого мои ощущения выходят за границы моего тела, и я теряюсь в них, исчезая без следа.

Хлопает дверь, и меня ослепляют загоревшиеся под потолком студии лампы дневного света.

— Ах вы чертовки! На пять минут нельзя оставить одних!

Мы отскакиваем друг от друга и смеемся — Витя решил нас повоспитывать. Неблагодарное это дело. Лана — уже взрослая девушка, лет на десять старше меня, а я… У меня вообще нет моральных ориентиров, кроме моих желаний. Да и вообще, такое поведение в студии приветствуется — это расслабляет и настраивает на нужную волну перед съемкой. Все-таки, мы продаем секс, пусть и под видом искусства.

Лана заканчивает мой рисунок:

— Вчера видела Ромку на улице с его девушкой. Не помню, как ее зовут. Они были такие счастливые, пьяные, шли куда-то. Что у тебя с ним?

Ох уж эти общие знакомые. Все всегда в курсе, кто с кем спит, и всем хочется подробностей. Ей-то это зачем?

— Да ничего особенного. Ну, был секс пару раз. Ты же сама видела — у него девушка есть.

— А у тебя есть парень?

— Нет, у меня никого нет, Лана, что за хуйня?

— Да, все, забей, проехали. Просто мне казалось… Ну, у тебя с ним…

Я закатываю глаза. Ей, видите ли, показалось. Подходит вторая модель — Инна, и я выхожу покурить. Наша студия находится на втором этаже, балкон старого здания, на котором мы курим, выходит прямо на одну из центральных улиц, и я решаю немного похулиганить — настроение такое. Вспомнив булгаковскую Маргариту, я свешиваюсь с перил вниз, и кричу:

— Мужчина, как вам погода сегодня?

Случайный прохожий, к которому я обратилась, поднимает взгляд, и на его лице отражается ужас. Еще бы — разноцветное существо, которое не сразу можно идентифицировать, как молодую женщину, с ухмылкой затягивается сигаретой, и нависает всего в паре метров над ним. Осознав, что я еще и голая, он ускоряет шаг — подальше от греха. Я ору ему вдогонку:

— Жарковато, правда?

Ланка со второй моделью прыскают со смеху за стенкой. Я делаю затяжку, и выпускаю дым в светло-голубое, уже по-весеннему яркое, небо. Гул проезжающих внизу машин, голоса прохожих, музыка из окна дома напротив — все это смешивается в так любимый мной шум большого города, и я стою над всем этим — пьяная, голая и совершенно счастливая.

Я возвращаюсь в студию, и начинается моя любимая часть, то, что я делала бы, даже если бы мне не платили — съемка. Я встаю в центр белой циклорамы, сегодня мы снимаем на светлом фоне, Виктор гасит свет и обходит студию, настраивая и направляя на меня софтбоксы.

— Лан, включи что-нибудь.

Лана ставит музыку, негромко, для фона, чтобы я могла слышать комментарии фотографа — но они мне не нужны. Когда мы работаем вместе с Виктором, мы почти не разговариваем, я просто двигаюсь под музыку и, по его действиям, по тому, как он замирает в ожидании, или наоборот, начинает часто щелкать затвором — понимаю, что и как мне нужно делать. Наше общение происходит на языке тел — я просто слежу за ним, стараясь дать ему то, чего он ждет от моего образа сегодня, а он, как охотник, выжидает удачный момент для того, чтобы сделать кадр. Наша команда — художники, гример и оператор, наблюдают за нашими движениями, больше напоминающими танец, но я знаю, что для Виктора сейчас нет никого, кроме меня, и от этого у меня бегут по спине мурашки.

— Так. Отлично. Повернись немного. Нет, останься так. Ты потрясающая, Дин. Я люблю тебя. Посмотри на меня. Супер!

После съемки я иду в душ, установленный специально прямо в студии, и на мое место выходит следующая модель. Я долго стою под горячими струями, позволяя краске растворяться и стекать с моего тела тонкими разноцветными ручейками. Я не устаю от съемок, но каждый раз, после того как софиты гаснут, я чувствую опустошенность, и это — хорошее чувство. Как свобода, как тишина. Наконец, я выхожу из кабинки и смотрю на себя в зеркало — пиздец, я вся в красных пятнах. Что это за хуйня? Я запахиваю тонкий халат, выхожу в студию.

— Лан, смотри.

Демонстрирую ей свое тело.

— Что это? Это от краски? Может, на крем аллергия?

Нас красят акрилом, смешанным с жидким мылом и детским кремом. Я не знаю, кто придумал этот рецепт, но до сегодняшнего дня он работал. К обсуждению моей проблемы подключаются оператор и наш новый второй фотограф, Женя:

— Ну нифига себе. У меня дома есть мазь, знакомый дал, ему с Севера привозят. Какой-то там жир норки, что ли. От всего помогает. Поехали ко мне, я на машине.

Лана удивленно смотрит на него:

— Ну да, конечно. Съезди сам и привези сюда.

Я запахиваю халат:

— Похуй. Поехали.

Через пять минут мы уже в его машине, через двадцать — у него дома. Я прохожу в небольшую гостиную, там же снимаю с себя всю одежду, и остаюсь абсолютно голая. Я стою посреди комнаты и смотрю на Женю, а он смотрит на меня. Кажется, он впал в ступор, поэтому я смеюсь:

— Давай, неси сюда свою мазь или что там у тебя.

Он с облегчением ретируется на кухню, возвращаясь оттуда с большой банкой, наполненной чем-то белым. Я, на всякий случай, принюхиваюсь — не пахнет вообще ничем. Ладно. Он сам позвал меня, пусть теперь расхлебывает.

— Ну, теперь мажь. Я все равно не смогу везде достать. Давай, помоги мне.

Он размазывает по мне мазь так же, как, всего пару часов назад, Лана размазывала по мне краску. Я закрываю глаза, его прикосновения осторожные, еле ощутимые, он тактично обходит интимные места, и я чувствую, как он смущен. Странно, но меня это немного заводит. Мы молчим, и он первый нарушает тишину:

— Ты хочешь меня?

Я улыбаюсь — этого следовало ожидать. Весь этот спектакль со спасением несчастной девушки мог закончиться только так. Зачем он спрашивает? Разве он не чувствует меня сейчас, не видит, что я уже возбуждена? Неожиданно, наверно, даже назло самой себе, я отвечаю:

— Нет. Наверно, нет. Извини.

— Ничего, все в порядке. Хочешь чай?

— Кофе. И можно, я останусь у тебя? Уже слишком поздно. Я уеду утром, на трамвае, окей?

Женька стелет мне на диване. Я улыбаюсь, представляя, что там уже напридумывали Лана с Виктором — фантазия у творческих людей богатая. Я выключаю свет, ложусь, и закрываю глаза. В его гостиной — неестественная тишина, даже шум с улицы сюда не доходит. От этой тишины у меня звенит в ушах, и я слышу его шепот:

— Привет, малыш.

Я поворачиваю голову и встречаюсь с ним взглядом. Его глаза — темные, почти черные в полумраке комнаты. Четкий прямоугольник света падает на его светлые волосы, я вижу его так ясно, как будто он действительно здесь, рядом со мной. Я прижимаюсь к нему и зарываюсь лицом ему в волосы, жесткие пряди щекочут нос. Он обнимает меня, и шепчет:

— Я так скучал.

Я тоже скучала. Он проводит рукой по моему животу, спускаясь вниз, гладит меня между ног и засовывает в меня пальцы. Я задыхаюсь и снова закрываю глаза, я знаю, что это мои пальцы, но я не хочу думать об этом. Я хочу думать о запахе его волос, о его ебаной кофте, которую я надела в такси, о том, как он трахал ту телку, о том, как он трахал меня в клубе, в подъезде, и, у себя дома, тогда, в первый раз, прямо на полу в прихожей. Мне становится жарко, низ живота сводит судорогой, и я кончаю, уткнувшись в подушку, чтобы никто в квартире не услышал, как я повторяю его имя — Макс, Макс, Макс. Потом я встаю, иду в комнату к Женьке, и лезу к нему под одеяло. Я — просто маленькая девочка, которой страшно оставаться наедине со своими демонами. Я прижимаюсь к нему, такому теплому, сонному и безопасному, и сразу же засыпаю.