Неотразимая

Глава 15

Марджери казалось, что она погребена под множеством слоев черного бархата. Она барахталась под ними, задыхаясь, пытаясь освободиться, и когда наконец сквозь сомкнутые веки забрезжил свет, открыла глаза и тут же снова закрыла, ослепленная сиянием люстры у себя над головой. Она застонала, и звук ее собственного голоса тупо ударил в виски. Она чувствовала себя отвратительно. Все тело болело. Осторожно приоткрыв глаза, она медленно повернула голову. Напротив кровати висело большое зеркало, которого она прежде никогда не видела. В нем отражалась смятая постель, зеркальный потолок, разбросанные по белому ковру одежда, пустые бутылки и стаканы, окурки сигарет с марихуаной… В воздухе стоял приторный залах неубранной посуды.

Наверное, она на вечеринке… Но где? Марджери осторожно приподнялась на локте. На столике у кровати стояли электронные часы из цельного куска горного хрусталя. Они показывали 2.35, и дату — 5 мая. Из памяти у нее выпало целых три дня. Это означало, что она беспробудно пила и была на наркотиках. Но где она?

В ее памяти всплыл водоворот тел, рук, языков и пенисов всех цветов и размеров. Она смутно припомнила, как переходила из рук в руки, сливаясь с извивающимся от похоти клубком тел, мужчины стискивали ее с двух сторон, уступая место женщинам… Она со стоном откинулась на подушку. Ее закрутил бешеный калейдоскоп ощущений и воспоминании. Похоже, ее истязали.

Малейшее движение причиняло боль. Ее тошнило от шампанского — да, было и шампанское — и от наркотиков: от кокаина, который она нюхала, и от марихуаны, которую курила. Но где она? И как сюда попала? Она напрягла память. Все началось в ее собственной спальне в Венеции. Тихонько заглянув в полуоткрытую дверь, чтобы преподнести сюрприз Андреа, она преподнесла сюрприз самой себе, да еще какой…

Она все вспомнила… Она заглянула в просторную, облицованную зеркалами комнату, тускло освещенную всего одной лампой. Но света было достаточно, чтобы разглядеть: на ее кровати страстно прильнули друг к другу два обнаженных тела. Андреа. И — она сразу узнала эти рыжие волосы — эта богатая сука Барбара Диллон, парфюмерная королева. Не зря она несколько месяцев увивалась вокруг. Марджери застыла на месте, боясь пошевелиться, от напряжения свело мышцы. Она слушала, смотрела… Ее затопила удушливая волна отчаяния, страха и утраты, кровь стучала в висках. Она слышала их тяжелое дыхание, стоны, сдавленные крики, видела, как бьются их тела — все это ясно отпечаталось в ее памяти, — наконец она услышала хрип, затем пронзительные вопли, Барбара принялась выкрикивать непристойности, прижалась исступленно к Андреа, ее длинные острые ногти вонзились ему в спину…

Марджери стало дурно. Почувствовав, что сейчас ее вырвет, она с трудом встала с кровати и, споткнувшись о пустые бутылки, упала на колени, но все-таки ей удалось проползти по ковру к полуоткрытой двери, и она с облегчением увидела, что это ванная. Она тяжело задышала, и ее стало выворачивать, липкое холодное тело освобождалось от скверны. Потом она в изнеможении опустилась на кафельный пол и долго лежала без движения, наконец, покачиваясь, поднялась на ноги и, увидев свое многократно повторенное отражение в зеркалах, застонала: рубцы от плети, багровые синяки, красные полосы на груди, животе, бедрах. Лицо опухло, глаза заплыли, волосы спутаны, рот пересох. Она с трудом открыла душ, подождала, пока вода станет почти нестерпимо горячей, и встала под него, опираясь руками на края ванны. Вода стекала с ее тела, притупляя боль, облегчая страдания, смывая грязь снаружи и внутри. Туман в голове рассеялся, и ожившие в памяти сцены заставили ее вздрогнуть и застонать.

Это было ужасно. Она принялась швырять в них все, что попадалось под руку. Зеркальные стены покрылись трещинами, на пол посыпались осколки. В воздухе смешался аромат пролившихся духов: Arpege, Joy, L'Air du Temps… Она вонзила свои зубы в грудь Барбары Диллон, та подняла истошный крик, на Марджери обрушились тяжелые удары Андреа… Она повернулась к нему, стараясь угодить ему острым высоким каблуком прямо в пах, выкрикивая ругательства, обезумев от ярости и боли, утраты и предательства, понимая, что потеряла все: Андреа, деньги… все… ей больше нечего терять.

Она вспомнила, как Андреа, отодрав ее пальцы от тела Барбары Диллон, ударил ее по лицу с криком:

«Сука! Грязная шлюха! Между нами все кончено!» Под градом обрушившихся на нее ударов она превратилась в жалкое, беспомощное существо. Потом она, видимо, упала в обморок, потому что, когда она очнулась, ни Барбары, ни Андреа рядом не было, и в спальне царил полнейший разгром.

А что потом? Она смутно помнила чувство страха, желание подняться, двигаться, потому что, если она теперь не встанет, то не встанет никогда. Она им еще покажет. Но как? Она знала только один способ. Лица… мужчины… какой-то бар… потом машина… и в ней мужчина…или двое? Ее хватает множество рук… затем все слилось, как в калейдоскопе.

Она завернулась в полотенце, другим повязала волосы. Голова раскалывалась, все тело ныло. Держась за стену, она вернулась в спальню. И тут распахнулась другая дверь и в комнату вошел совершенно голый, могучего телосложения мужчина с густой черной порослью на груди и в паху. Едва он ее заметил, как у него случилась самая быстрая эрекция, какую она только видела.

— Ну что, детка, — спросил он с горловым акцентом. — Очнулась? — он отглотнул из бутылки. — И хочешь еще?

Хотя Марджери и не помнила всех подробностей своего приключения, она не забыла, кто она такая. Вид этого животного напомнил ей, что она оказалась далеко за пределами своего круга. Впервые в жизни ее пронзил острый страх.

— Кто вы такой? — спросила она надменно.

— Ты что, не узнаешь меня? После того, чем мы с тобой занимались? — Он медленно направился к ней. — Ну ничего, ничего… Я помогу тебе вспомнить.

Порывшись на ночном столике, он вытащил маленькую металлическую трубочку.

— Вы не посмеете, — сердито начала она.

— Еще как посмею.

И не успела она опомниться, как он схватил ее своей ручищей молотобойца и скрутил ей руки за спиной. Она взвыла от боли, но он придавил ее еще сильнее, так что она не могла пошевельнуться, и вставил трубочку ей в ноздрю, потом зажал ей рот и другую ноздрю, и ей ничего не оставалось, как сделать вдох. Когда она инстинктивно дернулась, он повторил ту же процедуру с другой ноздрей. Кокаин взорвался в ее мозгу, как фейерверк: перед глазами заметались цветные огни, в ушах застучала кровь.

— Ну как, теперь легче? — спросил он с дьявольской усмешкой, стягивая с нее полотенце. Отшвырнув его в сторону, он привлек ее к себе.

— Нет… не надо… я больше не хочу… не могу…

— Не ври, можешь. — Его руки мяли ее тело, стискивали, причиняли боль. — Раньше тебе это нравилось.. Тебе еще все было мало.

— Пожалуйста, — стала умолять она, — мне плохо.

Не видишь, что мне плохо?

— Я тут ни при чем. От меня еще никому не становилось плохо.

От него исходил приторный запах мускуса. У Марджери закружилась голова. К горлу подступила тошнота. Он грубо захохотал, не обращая внимания на ее мольбы.

— Вечеринка еще не кончилась, детка! Джорджио! — крикнул он. — Царица!

Дверь снова отворилась, и на пороге появились двое. Высокий стройный негр, тело которого было разрисовано яркими психоделическими красками, и совершенно обнаженная — если не считать лоскутка блестящей ткани на лобке — женщина. У нее были маленькие точеные груди и черные, как смоль, волосы. Под полумаской улыбались яркие пухлые губы с мелкими острыми зубами. Глаза под маской были совершенно безумными.

— Очнулась и опять готова заняться тем же самым.

Верно, моя милая? — спросила она с акцентом. Улыбка была порочной и жестокой.

— Нет… нет… пожалуйста… Мне плохо. Неужели вы не видите, что мне плохо? — Она чувствовала себя ужасно. Несмотря на наркотики, голова раскалывалась, боль внизу живота отдавала в спину — жгучая, мучительная, невыносимая.

— У нас есть прекрасное средство от всех болезней, — сказал негр сонным певучим голосом. Из маленького мешочка на груди он достал крошечный пластиковый пакет с белой пудрой. — От этого ты мигом забалдеешь…

Приблизившись к Марджери, он разорвал пакетик зубами, насыпал немного порошка на ноготь большого пальца и протянул ей.

— Держи свой пропуск в рай, детка!

И снова Марджери попыталась отвернуться, но здоровяк снова ее скрутил, и ей пришлось вдохнуть кокаин. Он взорвался у нее в голове яркой белой вспышкой, и, ничего не соображая, она инстинктивно лизнула опустевший ноготь.

— Вот умница… Как видно, тебе не впервой путешествовать в рай.

Марджери чувствовала, что распадается на части.

Цепляясь за всех троих, она позволила поднять себя, поволочь и бросить на кровать…

Харри разбудил телефонный звонок. Нащупав трубку, он сонно пробормотал:

— Слушаю!

И тут же вскочил, вцепившись обеими руками в трубку.

— Что? Когда? Где? Как? — выкрикивал он. Пока он слушал, его лицо бледнело, руки начали дрожать. — Да… да… я понимаю… Да, конечно. Выезжаю… где?

Да, да, верно. Да, спасибо.

Ему не сразу удалось положить трубку на рычаг. Некоторое время он молча сидел на кровати. Затем попытался встать, но не смог. Ноги не слушались. Закрыв глаза, он поднес дрожащие руки к лицу, сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Когда ему это удалось, он поднялся и пошел одеваться.

Когда вошел Мозес, все сидели за завтраком.

— Вас к телефону, мисс Касс. Граф из Италии.

— Харри! — Отодвигая стул, Касс нахмурилась. — Что там еще стряслось?

Но когда она произносила: «Харри? Я слушаю тебя», — ее голос звучал приветливо. На другом конце провода послышалось неровное дыхание, затем звуки, похожие на плач.

— Харри! Это ты?

— Касс… — Голос был глухим, взволнованным. — Касс…

— В чем дело, Харри? — Она внезапно ощутила страх.

— Марджери… — продолжал он, — Марджери умерла.

— О Боже… — Касс опустилась на стул.

Харри рыдал, как ребенок.

— Мне позвонили из полиции, из Рима… они нашли ее тело в машине в переулке… она скончалась от потери крови.

— Господи! — ужаснулась Касс. — От потери крови! Как это произошло?

— Она… у нее… у нее внутри все было разворочено… они сказали… сказали, что это следствие сексуального извращения…

— О Боже, — Касс стало нехорошо.

— Она была вся в кровоподтеках и… — Он не мог продолжать.

Взяв себя в руки, Касс постаралась сосредоточиться на том, что нужно было сделать.

— Где ты? В Риме?

— Да.

— Никуда не уходи. Скажи твой адрес?

Она слышала, как он спросил у кого-то, потом, запинаясь, повторил адрес.

— Так… оставайся на месте, слышишь? Я постараюсь как можно скорее прислать кого-нибудь к тебе. Ты слышишь меня, Харри?

— Да — да…

— Кто там у них главный? Дай ему трубку.

Она подождала, кусая губы, барабаня пальцами по столу, мечтая о сигарете.

— Алло? Вы говорите по-английски? Черт побери! Momenta рог favore. Дан! — громко крикнула она.

Он прибежал из столовой с салфеткой в руке.

— Быстрее! Нужно поговорить по-итальянски.

— Что случилось?

Она ему объяснила. Дан был в шоке. Но взял трубку и перевел на итальянский ее вопросы, а на английский ответы полицейского.

Наконец Касс сказала:

— Дайте мне еще раз поговорить с Харри. — И через несколько секунд. — Харри? Слушай меня внимательно…

Закончив разговор, она подняла глаза на Дана.

— Боже! — пробормотал он. — В какую еще историю она впуталась? — Он побледнел и покрылся потом, его мучило чувство вины.

— К этому все шло, — произнесла Касс мрачно. — А теперь пойди и расскажи всем. А я займусь делами.

И принялась набирать римский номер Организации.

Когда Касс вернулась в столовую, за столом царило молчание. Смерть Марджери потрясла всех.

— Я связалась с Вито Арабиньери, — сказала она глухо. — Он дельный человек, и у него есть связи.

Нужно постараться, чтобы эта история не попала в газеты. К счастью, Марджери обнаружила полиция. Сегодня в три часа утра. Она была в вечернем платье и босоножках. Сидела в луже крови, машина тоже была в крови.

— Чья машина? — спросил Дан.

— Слава Богу, ее… — Она повернулась к Дану. — Ты, кажется, говорил, что она поехала в Венецию?

— Так она мне сказала. К Андреа Фарезе.

— Тогда что она делала в Риме? — спросил Харви.

— Это недалеко, — язвительно заметил Дан.

— Верно, но Марджери никогда не ездила на машине, она всегда летала.

— Возможно, за рулем был кто-то другой, — предположил Дан.

— Скончалась от потери крови! — Казалось, Дейвид вот-вот расплачется.

— Ты уверена, что Вито Арабиньери сможет все уладить? — Харви удалось справиться с волнением.

— Поэтому я ему и позвонила, — коротко заметила Касс.

— Кто это? — спросила Элизабет.

— Он… занимается нашими делами в Италии, — неопределенно ответила Касс. — Вито знает систему. И знаком с нужными людьми. Я попросила его уладить это дело по возможности без шума.

— Но… — Харви облизал губы.

— Да, я понимаю. Убийство. — Касс произнесла слово, которое было у всех на уме.

— И он может это сделать? — спросила удивленно Элизабет.

— Он постарается сделать все, что в его силах, — ответила Касс.

Все молчали.

— Я предоставила ему свободу действий, — немного погодя сказала Касс. — Если… — Дрожащей рукой она поднесла зажигалку к сигарете. — Если Марджери развлекалась в свойственном ей стиле, это не должно попасть на первые полосы газет. А что касается остального… — Она глубоко затянулась.

— Бедняга Харри, — произнесла Матти, покачав головой.

— Он совершенно убит, — сказала Касс. — Ему пришлось опознавать ее.

— А как они узнали, кто она такая? — спросила Элизабет.

— Марджери хорошо знали в Италии, — сухо ответила Касс, осторожно стряхивая пепел с сигареты.

Все снова замолчали. Наконец Харви, кашлянув, спросил:

— Полиция кого-нибудь подозревает?

— Нет. Она была одна в собственной машине. Очевидно, от нее отделались. Вероятно, когда у нее началось кровотечение, ее просто вышвырнули.

— Они связались с Андреа Фарезе?

— Не знаю. Я о нем не упоминала и попросила Харри этого не делать, но… — Касс пожала плечами. — Как я уже сказала, в Италии Марджери хорошо знали.

Дейвид вздрогнул.

— Какой кошмар, — сказал он. — Бог мой, какой кошмар!

Несчастья следовали одно за другим. А теперь и без того подавленные обитатели острова получили известие о смерти Марджери. Никто о ней особо не горевал — все знали, что она идет по острию ножа между вседозволенностью и пороком, — но ее страшная смерть потрясла всех. В доме с нетерпением ждали телефонных звонков из Италии, и всякий раз Вито Арабиньери давал Касс отчет о ходе дела. Когда пришли газеты, все кинулись к ним. Но Вито блестяще справился с задачей. Газеты пестрели заголовками о смерти Марджери, но в них говорилось об убийстве с целью грабежа, так как ее горничная заявила, что, когда Марджери три дня назад вышла из своего дома в Венеции, на ней были драгоценности, стоившие состояние. Но их при ней не оказалось.

Имя Андреа Фарезе в этой связи не упоминалось, однако в коротком интервью он сказал, что они с графиней «были добрыми друзьями», и выразил свои соболезнования. Не упоминалось также и о разгромленной спальне в Венеции.

В последнем телефонном разговоре с Касс Вито Арабиньери сказал, что в спальне был срочно произведен ремонт, стоимость которого будет включена в счет наряду с другими «расходами», и Касс отдала необходимые распоряжения по каналам Организации.

Никто так никогда и не узнал, что делала Марджери и где находилась те три дня, когда она «исчезла». Однако в свидетельстве о смерти — копию которого Касс тоже получила, но показала только Харви — говорилось, что у Марджери был запущенный рак матки. Это и стало причиной кровотечения, повлекшего за собой смерть. На теле были обнаружены следы насилия: кровоподтеки, ожоги и глубокие ссадины. Перед смертью она принимала наркотики: кокаин, марихуану и другие возбуждающие средства. Когда ее вышвырнули на улицу, она, вероятно, находилась в глубокой коме и скончалась, не приходя в себя. Газеты писали, что расследование будет продолжено, однако причиной смерти называли потерю крови.

Три дня спустя тело Марджери было привезено на остров. Его сопровождал Харри. Гроб отнесли прямо в церковь, а на следующий день рано утром Марджери быстро и без лишнего шума похоронили. На церемонии присутствовали только члены семьи. Гроб не открывали. Тело подготовили к погребению еще в Италии. Вито Арабиньери предусмотрел все.

Только после того, как они вернулись с кладбища, Харри, который еще не оправился от шока, рассказал, как это случилось.

Машину обнаружили где-то на задворках, в самом бедном квартале города. Роскошная машина — «феррари дино» — привлекла внимание патрульного полицейского. Марджери сидела на месте водителя в платье из серебристой парчи, пропитанном засохшей кровью.

Кровь была в босоножках и на сиденье, она просочилась даже в дверную щель, образовав лужицу на обочине. Больше ничего в кабине не было. Ни вечерней сумочки, ни пальто, ни драгоценностей. Имя владелицы установили по номеру машины.

По словам горничной, графиня вышла из дома в среду в десять часов вечера и уехала в своей машине.

Водитель подтвердил, что отвез ее в бар «У Генри». Там сказали, что Марджери ушла из бара с двумя мужчинами. Их разыскали, и они заявили, что поехали с ней на вечеринку. Никто из присутствовавших там не видел, как она уходила и с кем. Это было около четырех утра.

Никто не знал, что она делала в оставшиеся три дня до того, когда ее обнаружила полиция, и как она попала в Рим. Никто из друзей ее не видел и даже не знал, что она в городе. Никто не заявил, что видел ее. Расследования кончались ничем.

— Им лишь известно, что это была оргия, — сказал побледневший и совершенно подавленный Харри. — Что там у ней было… много мужчин… и… и всякого другого. Мне пришлось опознавать ее, Касс… она лежала такая белая… совершенно белая… вся в синяках, ожогах, ссадинах… на груди, животе и на… — вздрогнув, он осушил стакан виски. — В жизни не видел подобного зверства. Что за чудовища там были? В каких извращениях она участвовала? Как можно… воспринимать это… как удовольствие? — Вид у него был совершенно убитый. — Я знал о ее… аппетитах, но это… — Он снова наполнил стакан. — Я ни о чем подобном не подозревал. Ты знаешь что-нибудь об этом, Касс? Я — нет.

Касс промолчала. Она многое могла ему рассказать, но с него довольно было и этого.

— И она принимала наркотики. — Харри удалось справиться с волнением. — Мне сказали, что в любом случае ей оставалось несколько месяцев, что наркотики, которые она давно принимала, притупляли боль. — Он старался, чтобы его голос звучал ровно. — Они вышвырнули ее… оставили истекать кровью… но мне сказали.. мне сказали, что скорей всего она была без сознания… Надеюсь, это так. — Его глаза наполнились слезами, и он всхлипнул. — Надеюсь, это так…

Бедняга Марджери, подумала Касс, несчастная, обреченная, беззащитная. И несмотря ни на что — жертва.

Похороны прошли почти с неприличной торопливостью. Словно, чем скорей окажется Марджери под землей, тем лучше. В воздухе витал молчаливый упрек тем, кто, пожимая плечами, равнодушно говорил: «Ах, эта Марджери…»

Плакал один Харри, на панихиде в церкви, на кладбище. Он жался к женщинам. С одной стороны его поддерживала Касс, с другой, как это ни было удивительно для Касс, — Элизабет.

— Ты разве пойдешь? — спросила она, пока они ждали отца Ксавье, причащавшего Ньевес и ее отца, который вдруг вспомнил, что он католик. Как и Марджери. Была когда-то.

— Да, пойду.

И она стояла с сухими глазами рядом с Харри, спокойная и невозмутимая, возвышаясь над маленьким человечком, как башня, как колонна, к которой можно прислониться. Она была в простом черном платье — похороны Марджери не совершались по островному обряду. Касс никогда не видела ее такой красивой и такой печальной.

И после, уже в гостиной, когда все неловко молчали, Элизабет подсела к Харри. До Касс донеслись их тихие голоса, но слов она не разобрала. Оставив их вдвоем, Касс испытала облегчение. Его горе оказалось для нее тяжкой ношей. Оно пробуждало чувство вины. Не только в ней, но и во всех остальных, подумала она, иначе откуда эти замкнутые лица, потупленные глаза, напряженные голоса.

Бедняга Марджери, подумала она опять. Ее покупали и продавали с тех пор, как за нее было можно назначать цену. Да, Марджери убили. Но не годы пьянства и наркотиков, не легионы любовников и сексуальные излишества. Не те незнакомцы, которые вышвырнули ее на улицу истекать кровью. Нет. Это сделал один-единственный человек. Он один…

На следующее утро Харри покидал остров. Он взял себя в руки, и его отчаяние уступило место горечи.

— Мне очень жаль, Харри, — сочувственно произнесла Касс. — Это просто ужасно.

— Как и все в этом доме.

Касс опешила. Карие глаза еще хранили следы вчерашних слез, да и сам Харри выглядел совершенно измотанным, но его голос звучал уверенно.

— Слава Богу, я вижу этот остров в последний раз.

— Но… — начала Касс.

— Я никогда сюда не вернусь. Я не хотел получить свободу таким способом, но теперь я свободен.

Он повернулся с стоявшей рядом Элизабет.

— Благодарите Бога, что вы не его дочь, — сказал он с чувством. — Благодарите Бога, что ваша мать — добрая, замечательная женщина, единственная, от кого я видел здесь участие… — Он склонился над ее рукой. — Всего хорошего.

И зашагал прочь.

Когда Элизабет очнулась, солнце завершило свой круг. Впервые за много дней она по-настоящему выспалась. Со дня торопливых, едва ли не тайных похорон Марджери прошло три недели. Они слились в бесконечную череду душевных мук и отчаяния. В тот вечер она воочию убедилась в том, о чем всегда в глубине души подозревала, но не хотела себе в этом признаться. Она и раньше знала об особых отношениях между Дэвом Локлином и Ньевес. По их поводу шутили, даже подтрунивали. Но всегда с уважением. Ибо у этих «странных» отношений имелся срок давности, статус и всеобщее признание. И снова Элизабет оказалась чужой, отодвинутой в сторону.

Внутри была пустота. То, что она тогда увидела, отняло у нее силы. Воск на крыльях растаял, перья осыпались, и она рухнула на землю, ударившись так больно, что до сих пор не могла прийти в себя.

Прошлая жизнь не подготовила ее к одинокому отчаянию, единственное, что она могла — и умела — сделать, — это замкнуться в себе, как и прежде. Значит, ее метаморфоза вовсе не была полной.

Чудесного преображения не произошло. Остатки ее прежнего «я» еще висели на ней клоками. Но одно в ней действительно изменилось: теперь она могла чувствовать. Иначе почему она так мучительно переживала предательство, остро завидовала, угрюмо ревновала?

Впервые в жизни оказавшись во власти чувств, она мучительно проходила весь их спектр, чтобы, закончив круг, очутиться в самом начале. Она замкнулась в себе и хотела одного: погрузиться в свое одиночество. Она понимала, что поступает не правильно, что повторяет ошибку той маленькой девочки, много лет назад испытавшей жестокую боль, но ничего не могла с собой поделать. Она поняла, что ей по-прежнему недостает уверенности в себе, чувства собственной значимости, которое необходимо каждому человеку. Это чувство мог дать ей только Дэв. Которого она потеряла.

Она избегала Дэва, как заразы. В своем отчаянии она и впрямь считала его опасным. Он заразил ее жестокой лихорадкой, терзавшей ее всякий раз, как она его видела. Поэтому она сторонилась его. Боялась не совладать со своими чувствами. Когда они оказывались рядом, она держалась с ним холодно. Гордость не позволяла показать, что она страдает. Нет, она еще не стала другой. Мучительный процесс выздоровления еще не завершился.

Закрыв глаза, она уткнулась головой в колени. Скорей бы это кончилось… Ее силы были на исходе.

Это несправедливо, в тысячный раз подумала она.

Ведь Ньевес еще ребенок. А он сказал, что ищет во мне женщину… Но разве не Ньевес сказала: «К чему таиться? Признайся, что любишь меня». Она облекла в слова те чувства, в которых даже он, столь искушенный в отношениях с женщинами, боялся себе признаться.

Отношения между Ньевес и Дэвом ни для кого не были тайной. Ньевес боготворила его. Все объясняли это детским увлечением. И ошибались. Ньевес любила Дэва. Об этом говорили ее лицо, ее голос, ее сияющая улыбка.

А я, подумала Элизабет. Что делать мне? Значит, каждое его слово — ложь. Сплошное лицемерие. Он лжец, и вор, и развратник… Но как же она тосковала без него… И это было самое худшее. Бесконечная, невыносимая тоска. Она тосковала без его сильных, уверенных рук, его волнующего голоса, ласковых ярко-голубых глаз.

Ложь, повторяла она про себя. Ложь от начала до конца…

Она больше не могла — не должна была — думать о нем. Этот путь вел к безумию. Ей нужно сосредоточиться на мыслях о матери, собраться с силами, чтобы ждать. Питать надежду. Быть может, сегодня что-то изменилось к лучшему… Поднявшись на ноги, Элизабет медленно побрела к морю. Ей предстоял далекий заплыв. Еще недавно она готова была сказать Дэву: «Помоги!» Теперь ей неоткуда ждать помощи.

Она вышла из воды в доброй сотне ярдов от того места, где осталась ее одежда. В последнее время она старалась держаться подальше от дома на пляже. Сам его вид был ей невыносим. Бредя с опущенной головой вдоль берега, она вдруг услыхала свое имя. Его принес ветер. Прищурившись, она оглядела берег. Никого. Но вот оно прозвучало снова… так и есть, ее зовут. Ее имя выкрикивал мужской голос. Сердце у нее тревожно забилось. Подхватив платье и босоножки, она бросилась бежать. Через некоторое время, обогнув выступавшие в море скалы, она увидала на тропинке вверху Дейвида, складывавшего рупором ладони, чтобы еще раз прокричать: «Э-ли-за-бет!»

— Я здесь! — отозвалась она, и Дейвид посмотрел вниз.

— Где ты пропадала? Я охрип от крика!

Она быстро подбежала к нему.

— Я плавала к Санд-Кей. Что случилось?

— Случилось ужас что! Миссис Хокс с Серафиной вступили в сговор и взяли в сообщницы Ньевес… они тайком протащили миссис Хокс в больницу. — Глядя в побледневшее лицо Элизабет, он энергично закивал. — Чистая правда. И никому не сказали ни слова. Должно быть, они подготовили все заранее. Луис их едва не убил.

— Что с мамой? Как она? — Лицо Элизабет покраснело, пальцы больно впились в руку Дейвида.

— С ней все в порядке. — Он с трудом разжал ее пальцы. — Я тут орал Бог знает сколько времени. Мы весь остров вверх дном перевернули.

Но она уже мчалась к дому.

— Сначала поговори с Луисом! — крикнул Дейвид вдогонку.

И снова она неслась напрямик через парк, перепрыгивая через клумбы, продираясь через кустарник. Где-то по дороге она уронила платье и босоножки, ее босые ноги не чувствовали, как мягкая трава сменилась гравием, а потом горячими плитами лестницы. Перескакивая через две ступеньки, она кинулась туда, откуда доносились голоса.

Когда Элизабет ворвалась в белую гостиную, все вскочили на ноги. Увидев ее искаженное лицо, купальник, босые ноги, тяжело вздымавшуюся грудь, миссис Хокс вцепилась в руку Серафины и принялась рыдать.

— Я не хотела ничего дурного… ей-богу, не хотела… мы хотели помочь.

— Это я все придумала, — вмешалась Серафина.

Она была царственно спокойна, ни тени раскаяния или страха. Одна уверенность.

— И я… — подняла заплаканное лицо Ньевес, стоявшая в надежном кольце рук Дэва. — Я хотела с вами помириться… хотела все рассказать, но не решилась… у вас был такой сердитый вид…

Элизабет смотрела на нее, ничего не понимая. Вперед выступил Луис.

— Все хорошо, — успокоил он. — Утром нам всем пришлось понервничать, но теперь все позади.

— Что с мамой?

— Она отдыхает, Серафина напоила ее отваром.

Она была возбуждена, немного устала, но с ней все в порядке. Ей лучше, чем я мог надеяться.

Элизабет покачнулась, и Луис едва успел подхватить ее.

— Стул! — крикнул он.

Касс быстро придвинула стул, и он бережно усадил на него Элизабет, опустив ей голову к коленям.

— Успокойтесь… Дышите глубже.

Пульс у нее был частым, но сильным.

— Дейвида убить мало, — пробормотала Касс вне себя от ярости. — Бог знает, что он ей наболтал.

Элизабет подняла голову.

— Он сказал, что случилось ужас что. — В ее глазах застыл страх. — Это правда?

Луис кивком головы указал на дрожавшую миссис Хокс и прямую, бесстрастную, как деревянный идол, Серафину.

— Эти две особы вбили себе в голову, что нужно… гм… ускорить ход событий. Серафина, как обычно, отправилась в больницу, а Ньевес, — еще один кивок Луиса заставил Ньевес тесней прижаться к Дэву, — якобы повезла миссис Хокс на прогулку. А на самом деле тайком провела ее в парк, где ваша мать с моего позволения отдыхала каждое утро.

— И?

— И ей преподнесли сюрприз, — сухо ответил Луис.

— А она? Как она это перенесла? — Лицо Элизабет осветила надежда.

— Прекрасно, великолепно. Боюсь, что миссис Хокс перенесла это намного хуже.

— Я так разволновалась, — всхлипнула миссис Хокс. — Увидеть твою мать после стольких лет… и она мне тоже обрадовалась.

— Так она вас узнала?

Миссис Хокс вытерла глаза.

— Благодаря Серафине.

Элизабет перевела на нее глаза. Серафина утвердительно кивнула.

— Я подготовила ее. — Ничто не могло нарушить непроницаемого спокойствия этой женщины.

Элизабет снова посмотрела на Луиса.

— Мы называем это «обучением во сне». Ученые обнаружили, что подсознание способно усваивать информацию, когда сознание отключено. Именно этим и занималась Серафина — теперь я это понимаю — в течение нескольких недель. Она поила вашу мать своим колдовским зельем, а потом постепенно вводила в ее подсознание информацию.

Серафина грациозно и совершенно невозмутимо наклонила голову.

— Что верно, то верно… — перебила миссис Хокс. — Когда я подошла поближе, и она меня заметила… посмотрели бы вы на ее лицо… она протягивает ко мне руки и говорит: «Миссис Хокс, моя дорогая миссис Хокс…» Ну, я, конечно, ударилась в слезы, а она принялась меня успокаивать… а когда я немного пришла в себя, мы уселись на скамеечку и начали болтать, как в старое доброе время… я рассказала ей о тебе, как ты пришла ко мне и все такое… и про миссис Келлер, и как она тебя увела… Она засыпала меня вопросами, и на лице у нее было такое странное выражение… мы сидели с ней рядышком, как бывало… она держала меня за руку и улыбалась, а по щекам у нее текли слезы… — Смахнув собственные слезы, миссис Хокс продолжала:

— Я никого не видела таким счастливым, никого…

Потом она принялась обнимать меня и целовать и вдруг говорит: «Не знаю, как вас благодарить…» А я в ответ:

«Вы ничего мне не должны…» А она: «Нет, должна, должна…» Потом поднялась и говорит: «Теперь мне пора возвращаться домой к своей дочурке». И не желает слушать никаких возражений. «Должна идти к своей дочурке» — и все тут… «К моей Элизабет…» Пришлось бежать за доктором. — Она бросила виноватый взгляд на каменное лицо Луиса. — И он… слава Богу, он сказал, что ничего страшного… мы все отправились домой, но тебя нигде не было… весь остров вверх дном перевернули… Понимаешь, твоя мать ужасно волновалась…

Но Серафина успокоила ее, напоив своим отваром, и уложила спать… ну а потом тебя нашли. Все, — неуверенно закончила она.

— Все?! — воскликнула Элизабет, смеясь и плача. — Все! Моя дорогая, замечательная миссис Хокс… — С жаром обняв ее, она повернулась к Серафине. — Не знаю, как вас благодарить…

— Счастье моей госпожи лучшая благодарность, — с достоинством ответила Серафина.

— Их авантюра могла закончиться весьма печально, — сказал Луис, — но Серафина провела подготовительную работу. И потрясение оказалось не таким сильным, как я опасался.

— Когда мне можно ее увидеть? — нетерпеливо спросила Элизабет.

— Как только она проснется, она захочет увидеть вас…

— И все-таки где ты была? — не удержалась Касс.

— Плавала к Санд-Кей.

— Санд-Кей! Неудивительно, что мы не могли тебя найти.

— Так вот где вы прятались, — мягко сказал Луис.

Элизабет старалась не глядеть в эти карие глаза, которые видели ее насквозь. С того момента, как она вошла в гостиную, она чувствовала на себе пристальный взгляд Дэва, но старалась не встречаться с ним глазами.

— И все же мы тебя нашли, — счастливо произнесла миссис Хокс. — Я ничего плохого не хотела, честно…

— Вы поступили совершенно правильно, — сказала Элизабет. — Для этого я и привезла вас сюда, верно?

И вы сделали для мамы то, что сделали для меня.

— Вот и Серафина так говорит, а лучше ее твою мать никто не знает… Я это сразу поняла… поэтому, когда она мне сказала, что можно к ней идти, я ни минуты не сомневалась…

— Я тоже, — просто ответила Элизабет и повернулась к Серафине. — Мне следовало бы раньше попросить вас о помощи.

— Все дело только в том, чтобы правильно выбрать время, — сдержанно ответила Серафина.

— Спасибо за все, — сказала Элизабет, протягивая Серафине руку.

— А как же наша хорошенькая мисс Ньевес? — сияя, произнесла миссис Хокс. — Ведь это она провела меня в больницу.

Элизабет медленно повернулась к Ньевес, которая, втянув голову в плечи, едва слышно прошептала:

— Я просто хотела помочь… — Затем, сглотнув, она выпалила:

— Это было совсем не то, что вы подумали… Я и сама не понимала, что со мной, но Дэв мне все объяснил… он вас не видел… только я… вот почему я это сделала!

— Что сделала? — спросила совершенно сбитая с толку Касс. Она переводила взгляд с одного на другого.

Все это ей очень не нравилось.

И тогда Элизабет посмотрела на Дэва, прямо в его голубые глаза, в то время как в ее собственных отражались все те чувства, от которых ее тело в темно-синем купальнике выгнулось, как тетива. Лицо ее внезапно преобразилось, точно с ее широких плеч свалилась тяжкая ноша. Она ослепительно улыбнулась.

— Ничего особенного, — произнесла Элизабет звенящим голосом. — Произошло небольшое недоразумение…

Все молча за ней наблюдали. Появившийся в дверях Дейвид неуклюже замер на месте. Он увидал, как Элизабет кивнула Дэву, затем отвернулась и сказала:

— Мне нужно пойти переодеться.

И тут же все разом загалдели.

— Кажется, ты что-то должна мне сказать, — мягко произнес Дзе, отводя Ньевес в сторону.

Сделав глубокий вдох, Ньевес все рассказала.

— Ты на меня не сердишься?

— Сейчас я не могу сердиться. Но лучше бы ты сказала мне раньше.

Ньевес смутилась.

— Я чувствовала себя так глупо… и… я просто не могла ничего с собой поделать… Боялась, что ты рассердишься на меня и мы перестанем быть друзьями.

— Я думал, что все тебе объяснил.

— Я знаю, но… прости меня, — умоляюще произнесла она. — Элизабет все поняла… Я видела, как она на тебя глядела.

— Да, — сказал Дэв, — сегодня многое стало ясным.

Элизабет вошла к себе в комнату с чувством странного возбужденного спокойствия. Все проблемы как-то сами собой отпали. Ей больше не придется сражаться.

В этом нет нужды.

Когда вошел Дэв, она стояла у окна. Они долго глядели друг на друга. Затем Элизабет тихо сказала:

— Прости.

Он раскрыл ей объятия. Когда его руки сомкнулись за ее спиной, она обо всем ему рассказала.

— Так вот почему ты избегала меня… Я понимал, что что-то не так, но ни за что не догадался бы. Я вспоминал каждое слово, каждый взгляд…

— Я усомнилась в тебе. — Из-за того, что она уткнулась Дэву в плечо, ее голос звучал глухо. — Прости.

Слегка отстранив ее, он пристально посмотрел ей в глаза.

— Ты усомнилась не во мне, а в себе. Несмотря на то, что я тебе говорил, тебе не хватило глубокой, окончательной уверенности в себе.

— Теперь я это понимаю.

— Иначе ты потребовала бы от меня объяснений… но вместо этого ты снова принялась за старое. Решила, что тебя отвергли.

Элизабет молча кивнула.

— В тот злополучный вечер ты увидела испуганного ребенка, ищущего утешения… но ты поверила лжи. — Он вздохнул. — Это моя вина. Мне не хватило терпения, я слишком тебя торопил, слишком многого от тебя хотел. В тот вечер я шел тебя встречать. Я думал, что нужен тебе.

— Ты нужен мне, очень нужен! Я тоже спешила к тебе. Вот почему меня это так потрясло. — И спокойно сказала:

— Я знаю, что ты любишь Ньевес.

— Да, люблю, но влюблен я в тебя… Мне нужна только ты.

— Прости, прости…

И вновь он заглянул ей в глаза.

— Ты веришь мне сейчас?

— Да, верю.

Он глядел на нее долго, испытующе, затем улыбнулся.

— Вот и хорошо, — и прибавил:

— Не стоит ревновать меня к Ньевес. Она решилась на это из ревности к тебе. Она была в отчаянии. Ведь, кроме меня, у нее никого нет. Понимаешь, я всегда защищал ее, всю жизнь.

Я заменил собой Дейвида. Быть может, я поступил неверно, но никого другого рядом не было. Но нужна мне только ты.

Он говорил серьезно, и она вдруг заметила, что вид у него усталый. И тогда она поняла, что он был рядом с ней все эти дни. Она взяла у него все, что он мог дать: терпение, сочувствие, поддержку, любовь. А она… она даже не захотела поделиться с ним своими сомнениями.

Теперь ее очередь давать. Она прильнула губами к его губам.

— Я люблю тебя, — сказала она впервые в жизни. — Я всегда любила тебя, даже когда не понимала, что такое любовь.

— Теперь ты понимаешь…

— Да… и хочу, чтобы ты это видел.

Она сама заперла двери спальни, вернулась к нему, развязала пояс халата, и тонкий шелк соскользнул с ее обнаженного тела и упал к ногам. Она перешагнула через него, охваченная желанием. И вот уже они были рядом, и она торопливо помогала ему раздеться. Он поднял ее и понес к постели. Ее кожа вибрировала под его руками, словно наэлектризованная, приоткрытый рот жаждал его поцелуев. Она так откровенно нуждалась в нем, что его захлестнула волна сострадания. Ей предстояло, возможно, величайшее испытание в ее жизни, и у него она искала помощи и поддержки… И он дал ей все это — с нежностью, страстью, обожанием.

На этот раз не было ни жадного нетерпения, ни исступленных ласк. Он намеренно медлил. Его руки и губы нежно касались ее, оставляя за собой огненный след. Тогда его грубость привела ее в неистовство, теперь его трепетная нежность сделала ее покорной и беспомощной. На этот раз волны накатывали мягко, но на вершине могучего гребня у нее перехватило дыхание.

Она чувствовала, как растворяется в Дэве дюйм за дюймом, и поняла впервые в жизни, что значит принадлежать друг другу. Еще никогда она не испытывала такой полноты обладания, еще никогда ею не обладали так полно. Он вошел в нее восхитительно долгим движением и на какое-то время замер, позволив ей ощутить в себе не только часть его тела, но всего себя. Она смотрела на него сияющими глазами. Слова были лишними.

Затем инстинкт взял верх, и их тела принялись синхронно двигаться: они совершали долгое, медленное восхождение, волны вздымали их выше и выше… Почувствовав, как по его телу прошла дрожь, она глухо застонала, впилась в его язык и прильнула к нему всем телом, открывая ему не только свою плоть, но и самое себя. Он брал ее, а она впервые в жизни отдавалась, чувствуя, что получает все. Волна подхватила их, понесла и, продержав какой-то миг на головокружительной высоте, выбросила на берег физического счастья. Элизабет вскрикнула: «Да!», и они вместе поняли, что она наконец обрела себя.

Потом они лежали и смотрели друг на друга, пока Элизабет не сказала с нежностью:

— Ты просто великолепен, мой милый… Я чуть не умерла от любви.

— Мы умирали, но воскресли, — произнес Дав тем сдержанным, отрывистым голосом, который был свойствен ему в минуты глубокого волнения. — Французы называют это petite morte.

— Ради этого стоило ждать, — шепнула она.

— Теперь ты начинаешь понимать… — Голубые глаза блеснули.

— Благодаря тебе. Ты открыл мне целый мир. Разрушил стену, которой я отгородилась.

— Да, ты возвела вокруг себя иерихонские стены, — сказал он, ласково подсмеиваясь, — а я оказался тем парнем с трубой.

Потом они говорили, как никогда прежде. Запретных тем больше не было. Элизабет наслаждалась полной раскованностью. Проникнув внутрь ее, Дэв, словно ключом, открыл ее к жизни. Теперь ее переполняла уверенность, которой ей так не хватало. Она чувствовала, что может все. Он пробудил не только ее тело, но и душу. Освободил от тяжкого бремени. И теперь, когда он целиком принадлежал ей, она поняла, что готова признать свою мать. Ибо больше не сомневалась, что спящая в конце коридора женщина ее мать.

— Все, что со мной случилось, похоже на вращение гигантского колеса… И оно завершило свой круг, — сонно пробормотала Элизабет.

И рассказала ему, как она услыхала колокол, звонивший по Ричарду Темпесту, как этот звон наполнил ее страхом, подняв со дна памяти давние воспоминания.

— Мне кажется, подсознательно я знала, что колокол звонит по мне… и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, чего боялась…

— Возможно, у тебя дар предвидения. Ты очень тонко чувствуешь.

— Нет, это ты тонко чувствуешь! Ты сразу понял, какая я на самом деле.

— Я просто узнал тебя, — ответил Дэв. — Мы столкнулись, потому что нас неотвратимо тянуло друг к другу.

— Вот почему я так отчаянно сопротивлялась…

— А я так упорно добивался тебя — И хорошо, что добился. — Вздрогнув, она прижалась к нему. — Если бы не ты, я до сих пор жила бы в мертвой пустоте. — Ее лицо помрачнело.

— А теперь ты нашла и возлюбленного и мать.

Она не улыбнулась.

— Как, по-твоему, пройдет наша встреча?

— Так, как захочешь ты… и она.

— Ты видел ее, что она чувствует?

— Она взволнована, возбуждена и счастлива, как никогда. Она излучает радость…

Элизабет вздохнула.

— Надеюсь, я ее не омрачу.

Дэв покачал головой.

— Это невозможно, особенно теперь.

Обняв ее, он почувствовал, что она расслабилась, но голос звучал напряженно:

— Не знаю, как себя вести.

— Пока между вами нет настоящей близости, — очень осторожно начал он, — но это потому, что вас надолго разлучили. Она твоя мать, ты жила с ней до пяти лет, и вы очень любили друг друга. Ты очень тяжело перенесла разлуку с ней, разлуки с тобой она не перенесла. Теперь ты помнишь, как хорошо вам было вместе…

Положись на эти воспоминания. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Только вы обе стали старше. Она тебя любит, я видел это утром. А ты любишь ее, это я тоже видел. Ты ей нужна не меньше, чем она тебе. Вы нужны друг Другу. Она может дать тебе то, чего не могу дать я… Мы все состоим как бы из разных пластов, и у каждого из них свое назначение. Но любить мы учимся у матери. Именно потому, что она научила тебя любить глубоко и самозабвенно, ты не захотела искать другую любовь. И все же любовь чудом нашла тебя. Возьми ее, покажи своей матери, дай ей свою любовь… А я не останусь в убытке. Любви у тебя хватит на всех.

Элизабет прижалась к его груди.

— Я так тебя люблю! Ты делаешь меня такой… такой человечной!

Он рассмеялся.

— Ты и есть человечная… наконец-то стала.

Они говорили, пока не стемнело, и Дэв включил свет.

— Хочу любоваться тобой, — сказал он, проводя рукой по ее телу. — Никогда не устану на тебя глядеть.

Потом они снова занимались любовью, и снова со страстной нежностью. Они лежали, прильнув друг к другу, когда в дверь постучали и раздался голос Серафины:

— Госпожа ждет.

Откинув простыню, Элизабет села, в свете лампы ее тело было золотисто-розовым.

— Я буду готова через пять минут, — крикнула она.

— Хорошо, я зайду за вами.

Дэв выбрал для нее платье.

— Вот это, — сказал он, выходя из гардеробной с бледно-зеленым шифоновым платьем в руках. Он расчесал ей волосы щеткой и распустил по плечам.

— Как я выгляжу? — спросила она, и ее голос невольно дрогнул.

Глаза у Дэва потеплели, она купалась в их лучах, обретая силу и уверенность.

— Великолепно, любовь моя.

Серафина постучала в дверь.

— Поцелуй меня на счастье, — торопливо сказала Элизабет. Когда она прижалась к нему, он почувствовал, что она напряжена, но ее улыбка была уверенной и гордой. — Я приду к тебе, — пообещала она. — Ты будешь ждать?

— В доме на пляже.

Она кивнула.

— Я приду.

И вышла.

Оглядев Элизабет с ног до головы, Серафина улыбнулась.

— Ее любимый цвет, — одобрила она.

— И мой.

— Пошли, она ждет.

Элизабет схватила ее за руку.

— Как она?

Серафина широко улыбнулась.

— Хорошо, как никогда.

Дверь в спальню Хелен была широко распахнута.

Несмотря на всю любовь и уверенность, которые она получила от Дэва, у Элизабет тревожно забилось сердце.

Когда Серафина отступила в сторону, пропуская ее вперед, она по старой привычке расправила плечи и подняла голову. И шагнула внутрь.

Хелен полулежала в шезлонге, обитом бирюзовым бархатом, глаза ее были прикованы к двери. Увидев Элизабет, она поднялась ей навстречу. В воздухе распространился аромат знакомых с детства духов. Ландыши. И вдруг изысканно обставленная комната куда-то исчезла, и Элизабет снова оказалась в крохотной спальне на Макинтош-стрит, 23, и перед нею стояла ее мать, раскинув руки так же, как она раскинула их сейчас — раскрывая ей объятия. На глазах у нее блестели слезы, на нежном лице застыло робкое, ожидающее выражение. Элизабет помнила это лицо. И улыбку. И вмиг все преграды рухнули. Для них обеих.

— Моя девочка, — прошептала Хелен, — моя Элизабет..

Забыв обо всем, они кинулись друг к другу. Думали только об одном: они снова вместе. Они стояли, обнявшись, не в силах произнести ни слова. Внезапно Элизабет разрыдалась. Слезы лились сами собой.

— Мамочка! Я помню тебя, помню…

Она чувствовала, как вздрагивают плечи ее матери, и не могла сказать, чьи слезы текли у нее по щекам.

— Слава Богу, — повторяла, как молитву, Хелен, — слава Богу, слава Богу… — А потом:

— Моя Элизабет, мое сокровище…

Услышав знакомые слова, Элизабет лишилась остатков самообладания.

— Ты называла меня «мое сокровище», — рыдала она, — я помню.

— Ты и была моим сокровищем… была и есть…

Взяв лицо Элизабет в свои ладони, Хелен глядела на него затуманенными от слез глазами.

— Это не сон… ты настоящая… ты была и есть… я вовсе не сошла с ума.

Она коснулась губами распухших век и дрожащих губ Элизабет.

— Ты помнишь? Так я целовала тебя каждый вечер перед сном.

— Конечно, помню.

Всхлипывая, они прильнули друг к другу и на какое-то время замерли. Наконец Хелен усадила дочь в шезлонг, под лампу, чтобы лучше рассмотреть ее.

— Это чудо, — прошептала она. — Богом данное чудо… Найти друг друга после стольких лет. — Она прижала Элизабет к груди. — Стольких потерянных лет… Моя бедная, брошенная девочка.

Они беспричинно улыбались, и поначалу их отрывистый диалог то и дело прерывался поцелуями и радостными восклицаниями. Но потом оказалось, что им есть над чем вместе посмеяться. Они вспомнили свой маленький домик в Камден-Тауне. А потом перешли к годам, проведенным в разлуке. Хелен погрустнела, ее глаза вновь наполнились слезами.

— Бедная моя дочурка, как же ты страдала.

— Я? Но ты страдала еще больше.

С растущим ужасом она выслушала то, что Хелен могла рассказать о годах ее «безумия».

— Не ты, а он был сумасшедшим! — возмущенно воскликнула Элизабет. — Он!

Хелен изумленно поглядела на нее.

— Кто? Ричард? — спросила она запинаясь.

— Да. Твой любимый братец.

— Нет, что ты, — сказала Хелен оскорбленно. — Ричард никогда не был сумасшедшим! Он был умнейшим человеком.

— И очень жестоким! Только злобному, мстительному человеку могло прийти в голову выдать ребенка своей сестры за своего собственного, а для этого свести ее с ума.

Хелен, побледнев, прижала руку к горлу.

— Нет… не говори так!

— Буду говорить! Это правда! Он собирался показать всему свету, что я его дочь, хотя прекрасно знал, что это не так. Разве это не безумие?

Хелен покачала головой.

— Нет, он не был сумасшедшим… он просто был глубоко несчастен. — Она взмахнула ресницами. — Он… понимаешь ли, у него был один дефект. Он не мог иметь детей. Теперь-то я знаю… но когда ты приехала, я подумала… сегодня медицина творит чудеса, а это было так давно… быть может, им удалось как-то поправить дело… Бог свидетель, Ричард приложил столько усилий… — Она запнулась и замолчала, заметив горящий взгляд своей дочери.

— Что поправить? — спросила она почти испуганным голосом.

— Как что? Вылечить его от бесплодия. — Глаза Хелен снова наполнились слезами. — Я узнала это от матери. Она не хотела мне говорить… Но она была в горячке. Он заразился от меня свинкой. И считал меня виновницей своего несчастья.

Элизабет встряхнула головой, словно пытаясь привести мысли в порядок.

— Бесплодие — повторила она. — У Ричарда Темпеста бесплодие! — Эта мысль не умещалась у нее в голове.

— Разумеется, он не догадывался о том, что я знаю.

И я всегда помалкивала, боялась его рассердить. Для него это так много значило: принадлежать к старинному роду, который никогда не прерывался… Он страстно хотел, чтобы его ребенок, его собственная плоть и кровь, продолжил этот род…

— И поэтому взял твоего, — глаза Элизабет были широко раскрыты. — Конечно… вот почему он это сделал! Он разом убил двух зайцев: продолжил род, хотя и по женской линии, и отомстил тебе!

— Как это — отомстил! — ужаснулась Хелен.

— Да, отомстил! Он ненавидел тебя, потому что думал, что это ты сделала его таким! Вот почему он хотел разрушить твое сознание… уничтожить тебя! — Она протянула руки, словно хотела защитить свою мать. — И это ему почти удалось.

Лицо Элизабет исказилось от ненависти.

— Он и вправду был сумасшедшим… Не мог смириться с тем, что у него не будет детей! Сама мысль о том, что у тебя может быть ребенок, была ему невыносима. Вот почему он делал все, чтобы ты не вышла замуж.

И вот почему он женился на женщинах с детьми, которые не станут поднимать шума из-за того, что не беременеют! Жениться на молодой женщине было слишком опасно… отсутствие детей могло вызвать кривотолки, ему могли предложить пройти медицинское обследование. А для такого человека, каким был Ричард Темпест, это было невыносимо. Как? Ричард Темпест, такой мужественный, такой сильный — бесплоден? Ни за что! Лучше умереть. — Ее губы скривила злая усмешка.

Но потрясенная Хелен отказывалась в это верить.

— Не может быть, — со стоном произнесла она, — Ричард не мог быть таким жестоким.

— Еще как мог!

Но тут Элизабет вспомнила, что Хелен всегда закрывала глаза на поступки своего брата. Она создала для себя собственный мир — как совсем недавно ее дочь, — в котором пряталась от неумолимой действительности.

Когда она что-то не хотела видеть, она просто снимала очки. Во всяком случае, сочувственно подумала Элизабет, обнимая за плечи плачущую мать, она наверняка всегда его боялась, хотя не признавалась в этом даже себе… никогда не забывала слов своей матери.

Элизабет ужаснулась. Ее дядя — настоящий Дориан Грей. Отвратительное чудовище, извращенное, скрытное, уродливое и злобное. В своем мстительном отчаянии он уничтожал все, что встречалось на пути. Какая горькая ирония! Золотоволосый, похожий на льва, сказочно богатый и могущественный Ричард Темпест — «король» Темпест — бесплоден. Не способен сделать то, что могут девяносто девять процентов обычных мужчин. Оплодотворить женщину. Несмотря на всю свою знаменитую мужественность, всех своих жен и любовниц, он в своих собственных глазах был вовсе не мужчина.. Внезапно она с ужасом поняла, что именно поэтому он люто ненавидел Дэва Локлина. Наверное, в какой-то ситуации Дэв доказал, что он настоящий мужчина.

И вероятно — нет, наверняка, — с женщиной, которую хотел заполучить Ричард. Кто она? — ревниво подумала Элизабет. Это нужно выяснить. Но тут же великодушно отказалась от своего намерения, потому что это не имело значения. Ах, Дэв, Дэв, — подумала она, я стольким тебе обязана… Имей хоть тысячу внебрачных детей, но подари мне хотя бы одного…

И тогда она поняла, как сильно ее мать любила ее отца.

Она нежно вытерла слезы с глаз Хелен.

— Все позади, — сказала она. — Ты потеряла брата. Зато мы нашли друг друга… В конечном счете мы победили.

И с высоты обретенной уверенности, несмотря на все отвращение и гнев, она почувствовала проблеск жалости к человеку, который не смог смириться с собственным несчастьем.

— Расскажи мне об отце, — попросила она просто.

— Мне очень хочется побольше о нем узнать…

Уже в который раз Касс поглядела на часы.

— Господи, да что они там делают? Прошло уже два часа.

— И еще двадцать лет, — напомнила Матти.

— Похоже, они не могут наговориться, — предположила миссис Хокс, — как и мы утром.

— Я просто изнываю от любопытства, — пожаловалась Касс. Вот бы взглянуть на них хотя бы одним глазком, подумала она.

— Вот увидите, все будет хорошо, — добродушно заверила миссис Хокс, — я сердцем чую.

— И все же мне не терпится узнать, чем все закончилось, — сказала Касс.

— Ты не выносишь, когда ты не в курсе дела, — усмехнулся Дейвид, на этот раз добродушно. В доме царило приподнятое настроение. Даже слуги улыбались. — Выпей чего-нибудь, — посоветовал он.

Касс посмотрела в сторону большого серебряного ведерка, в котором стояло с полдюжины бутылок.

— Вообще-то я жду настоящего обеда, — нетерпеливо заметила она. — Но если в ближайшее время мы не сядем за стол, то я напьюсь.

В дверном проеме неслышно возникла Серафина, но сначала ее никто не заметил. Увидев, что Дейвид неуклюже вскочил, Касс обернулась, поднялась со стула, но, почувствовав, что ноги ее не держат, тут же опустилась на сиденье.

На губах у Серафины застыла торжествующая улыбка.

— Обе госпожи ждут вас, — объявила она с деланным спокойствием.

Касс опередила всех. Ворвавшись в спальню Хелен, она остолбенела: Элизабет и Хелен, похожие, как две капли воды, сидели, держась за руки. Касс улыбнулась и с возгласом: «Аллилуйя!» — вскинула руки, как боксер на ринге.

Последней приковыляла миссис Хокс, опираясь на руку сердобольной Ньевес. Как только гул возбужденных голосов немного стих, она подвела итог сбивчивым поздравлениям:

— Вот радость-то! Дал Господь дожить до этого дня!

— Аминь! — прибавил растроганный Харви.

— Ну, не томите же нас! — воскликнула Касс. — Выкладывайте все подряд. Мы просто сгораем от любопытства… О чем вы так долго говорили? Что вам удалось выяснить?

— Ах, Касс, Касс… — улыбнулась Элизабет. — Боюсь, что тебе лучше сесть. Сейчас я сообщу тебе такое…

— Брось! — возразила Касс. — После всего, что здесь произошло, меня уже ничем не удивишь. Так что? — подозрительно спросила она.

Но, как и предсказывала Элизабет, ее сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы.

— Бесплоден? Ричард Темпест бесплоден?! — У Касс отвисла челюсть. — Не может быть! — Впервые в жизни она лишилась дара речи. Некоторое время она сидела с ошарашенным видом, и вдруг ее осенило. — Господи! — взвизгнула она. — Так вот почему он тратил столько денег на эту клинику!

Все разговоры сразу стихли.

— Какую клинику? — спросила Элизабет.

— В Цюрихе, — почти взвыла Касс. — Ричард ее субсидировал… Истратил черт знает сколько миллионов долларов. Он сказал, что Организация запатентовала новое средство от бесплодия — это все равно что иметь патент на пенициллин, — и после того, как работа будет закончена, денежки потекут рекой… Но он это делал не ради денег, а для себя… годы и годы исследований.

— Но ничего из этого не вышло? Я имею в виду новое лекарство.

Покачав головой. Касс ударила себя ладонью по лбу.

— Какая же я тупица! Почему я сразу не догадалась!

Дан весело расхохотался.

— Ну и ну! Ричард Темпест, мечтающий вылечиться от бесплодия! — Он согнулся пополам и хлопнул себя по коленям. — Прекрасный сюжет для романа! Обо всех мужчинах… Лучше не придумаешь!

— Здесь нет ничего смешного, — оборвала его Элизабет. — Ведь именно из-за этого он сыграл со всеми нами злую шутку.

Смех Дана резко оборвался.

— Это и есть объяснение, которое мы искали, — спокойно продолжала Элизабет. — В этом причина всех его поступков.

Все молчали. Совершенно растерянная миссис Хокс переводила взгляд с одного лица на другое. На них было написано ошеломление, горечь, ожесточение.

Каждый выглядел так, будто потерял тысячу долларов, а нашел пенни.

Харви кашлянул.

— Надеюсь, здесь нет ошибки?

— Нет… мне сказала об этом моя мать.

— Мне она тоже говорила, — невозмутимо заявила Серафина, стоявшая за спиной у Хелен, словно фрейлина.

Хелен изумленно обернулась.

— Сказала тебе?

— Перед смертью. И попросила меня заботиться о вас. Охранять от него… — Неподвижное, словно у идола, лицо дрогнуло. — Но я не сумела этого сделать., поэтому в присутствии всех прошу у вас прощения.

Хелен, протянула к ней руки.

— Мы все проиграли, Серафина, с ним никто не мог тягаться. Он был одержимый.

— И тем не менее я не выполнила просьбы леди Элеоноры.

— Не говори так! — воскликнула Хелен. — Ты спасла меня, Серафина. И спасала не однажды.

— Почему ты ничего не сказала, когда на острове появилась мисс Элизабет? — с упреком спросил Харви.

— Потому что поклялась никому не говорить. И я сдержала свое слово. Только потом, когда с моей госпожой случился шок, я поняла, что свободна от клятвы, и рассказала обо всем мистеру Дэву.

— Ты рассказала Дэву? — удивилась Элизабет.

Серафина спокойно встретила ее взгляд.

— Да. Он пришел ко мне, когда госпоже стало плохо. Он объяснил мне, что случилось, и попросил меня помочь вам. Он доверился мне, и я доверилась ему. Мистер Дэв — человек, которому можно доверять, — прибавила она, бросив на Дана испепеляющий взгляд.

Обычно бледное лицо Дана вспыхнуло.

— Минутку… Если это намек на то, что тайна всплыла на свет по моей вине…

— Она и всплыла, — бесстрастно заметила Серафина.

Дан стиснул зубы и отвел глаза.

— Теперь это дело прошлое, — пробормотал он угрюмо. — Однако и все остальное обнаружилось благодаря мне. Хотя я и не жду благодарности.

— Не сомневаюсь, что ты выставишь счет, — презрительно усмехнулся Харви.

— Ты прав, как никогда! И вы заплатите сполна. А с учетом новых фактов я могу рассчитывать на надбавку. — Он снова рассмеялся.

Его смех эхом отдавался в голове у Матти. Бесплоден! Ричард бесплоден! Значит, ребенок, от которого Ричард заставил ее избавиться, был не от него… Вот почему он настаивал на этом. И ничего ей не сказал. Чтобы она думала… О Господи! Ей стало нехорошо. Это был ребенок Франко де Гисти. После того грандиозного скандала в Зальцбурге она, сбежав от Ричарда, поехала с Франко в Париж, и они провели весь уик-энд в постели. Они с Ричардом помирились только через десять дней, когда она прилетела в Нью-Йорк, и самым страстным образом. Вот почему она ни минуты не сомневалась, что это ребенок Ричарда и не могла понять, почему он настаивает на аборте. Но он был неумолим. Или он — или ребенок. И когда она спросила почему, он ответил:

— Наследник Темпестов должен быть законнорожденным.

— Тогда разведись с Анджелой и женись на мне!

— Ты знаешь, что Темпесты не разводятся.

— Но это твой ребенок, Ричард!

— Разве? — спросил он, и она поняла, что он знает о Франко. Что ж, он вправе сомневаться, подумала она тогда. Но он не сомневался. Он был абсолютно уверен.

Вот почему он не позволил ей иметь ребенка. Ведь у него не оказалось бы этих чертовых сращенных пальцев.

Ричард все предусмотрел. Все знал. Обо всех. Он видел ее насквозь. Как же он, должно быть, смеялся!

Ей захотелось выть, визжать, разодрать на себе одежду, рвать волосы. Но она, скорчившись, молчала.

Дейвид вцепился в ручки кресла времен Людовика XVI. Ему казалось, что, разожми он пальцы, и он взлетит под потолок. Солидный вес больше не притягивал его к земле. Разум, который он безрезультатно пытался заглушить спиртным, заработал. Одно короткое слово объяснило все. Бесплоден. Словно вскрылся болезненный нарыв. Он чувствовал себя опустошенным и впервые за много лет спокойным. Голова была легкой.

Все оказалось еще одной искусно сплетенной паутиной лжи. Ее тонкие нити, опутав его по рукам и ногам, лишили его устойчивости. Всю жизнь он пытался от них освободиться. Но только сильней в них запутывался.

Инее не лгала. То, в чем она снова и снова клялась ему, оказалось правдой. Ньевес не была дочерью Ричарда.

Она была дочерью Инее де Барранка от Дейвида Ансона Боскомба!

Глупец, трусливый сукин сын! — ругал он себя. Где были твои глаза? Почему ты ему поверил? Потому что хотел, сказал он себе, впервые взглянув правде в глаза.

Ты хотел страдать. Наслаждался страданием… Бедный, заикающийся, неуклюжий Дейвид Боскомб. Который смертельно боялся ответственности, не выносил даже мысли о ней. И Ричард это знал. Прекрасно знал, что ты поверишь ему, потому что мечтаешь освободиться от ответственности… а Ричарду невыносима была мысль о том, что это ходячее недоразумение по имени Дейвид Боскомб сумел сделать то, чего не мог он сам — зачать ребенка. Несмотря на все свое сияющее великолепие, свою силу, красоту, богатство, власть — он не мог сделать то, что мог любой мужчина — оплодотворить женщину.

Бог мой, подумал Дейвид, чувствуя, что падает с высоты на землю. Что я наделал!

Он бросил взгляд на дочь — его дочь, — которая с грустной завистью смотрела на Хелен и Элизабет. На мать и дочь. Это его вина, что Ньевес потеряла мать. Его вина, что Инее, отчаявшись, улетела к своей родне на Кубу. Его вина, что это случилось накануне революции, поглотившей ее и ее семью. Ни Дэв, снимавший в то время фильм на Кубе, ни Ричард со всем своим влиянием ничего не смогли сделать. «Это моя дочь, Дейвид, — сказал Ричард с не оставляющей сомнений печалью, — и я беру ответственность на себя».

От стыда Дейвиду захотелось забиться в угол и исчезнуть. Ложь, едва не вырвалось у него, все ложь!

Но он вспомнил о Ньевес. Она этого не перенесет… или он ошибается? А может быть, она ждет его слов? Он должен честно рассказать ей все. После того, что она здесь услышала, ей будет легче его понять. Нужно ей рассказать, открыть душу…

Словно почувствовав его горящий взгляд, Ньевес обернулась и встретилась с ним глазами. Он увидал, как на ее лице боль и печаль сменились удивлением, а затем — да, сомнений быть не могло — надеждой. Волоча за собой стул, как краб свой домик, он наклонился к ее уху и сказал:

— Не огорчайся, моя родная. — Заметив, что она поражена его сочувствием, он продолжал:

— Ричард был не таким, каким казался… и если ты не возражаешь, я объясню тебе почему.

И снова она повернула к нему лицо. На этот раз оно выражало надежду.

— Он играл на наших слабостях, — осторожно начал Дейвид. — Ричард прекрасно понимал, что каждый сам себе злейший враг. И я был врагом самому себе. — Он заставил себя выдержать взгляд ее карих глаз, не позволил губам задрожать. — Но я намерен с этим покончить, — сказал он твердо. — Если мне хватит сил… если ты поможешь мне.

Ее губы раскрылись, и еле слышно она сказала:

— Если ты действительно хочешь…

— Хочу. — И затем, отбросив стыд, прибавил:

— Без тебя мне будет трудно…

Она взяла его за руку, и он накрыл ее руку своей.

— Хорошо, — сказала она и улыбнулась. При виде этой сияющей улыбки у него на глаза навернулись слезы. — Я помогу тебе, папа.

— Все это просто замечательно, — фальшивым голосом произнес Дан. — Я очень рад за вас обеих, — не слишком искренне прибавил он, — но, может быть, вернемся к сути дела?

— Сколько? — презрительно спросила Касс.

— А сколько там всего?

— Ни гроша, пока завещание не будет утверждено судом, — отозвался Харви. Он поднял руку, обрывая возражения Дана. — Услышанное нами ни в коей мере не затрагивает сути завещания. В нем Элизабет названа бенефициарием, то есть лицом, получающим доходы с собственности. — Он оглядел всех собравшихся. — И этот пункт не может быть изменен.

— Почему?

— Ты прекрасно знаешь почему. — Ноздри у Харви раздулись.

— Из-за этих мерзких тайн?

— То, что мы узнали, должно оставаться между нами. Только между нами, — повторил он. — Необходимо всеми силами избежать скандала.

— Но я горжусь своей дочерью и хочу официально ее признать! — с жаром заявила Хелен. — Перед всем миром!

Харви с нежностью посмотрел на нее.

— Я понимаю тебя, но, боюсь, это невозможно. Это сразу же поставит под вопрос множество вещей и крайне осложнит нам жизнь. Видишь ли, это будет означать, что Ричард умер, не оставив завещания. — Он воздел руки к небу. — Последствия такого шага я не берусь предсказать.

— К тому же это не в твоих интересах, — проворчал Дан с усмешкой.

— Я повторяю, — черные глаза Харви смотрели твердо, — завещание не подлежит изменению. — Пауза. — Тебе придется с этим смириться. Как только завещание утвердят, можно будет обсудить некоторые вопросы…

— Например?

— У меня тут возникли некоторые соображения… — Касс кашлянула. — У нас возникли некоторые соображения относительно выделения определенных… денежных средств, доход от которых был бы соразмерен доходу, который ты получил бы в случае… гм… если бы дела обстояли иначе.

— Сколько это?

— Два миллиона долларов в год чистыми.

Глаза Дана сверкнули.

— Такую же сумму, разумеется, получит и Дейвид.

Харви покосился на него, ожидая отказа.

— Я их возьму, — кивнул тот. — Спасибо. — Еще один кивок в сторону Элизабет.

— Зачем тебе деньги? — удивился Дан.

— У меня есть кое-какие планы, — уверенно сказал Дейвид. В его руке лежала теплая рука дочери.

О Марджери никто не вспомнил.

— Когда? — задал Дан следующий вопрос.

— Я приложу все усилия, чтобы завещание было утверждено к концу года, — ответил Харви.

— К концу года? — стул Дана громко стукнул об пол, однако на этот раз Хелен не обратила на это никакого внимания. Она не видела и не слышала никого, кроме своей дочери. — Я не намерен ждать почти полгода! — Дан был настроен решительно. — Я хочу получить свои деньги сейчас.

— Мне нужно составить некоторые бумаги.

— Тогда составь их здесь, сейчас, возьми мою ручку.

— И подпишись кровью, — фыркнула Касс.

— Делайте что угодно, но сейчас!

— Не спорь с ним, Харви, — отрывисто сказала Элизабет. — Я тоже хочу побыстрее это уладить.

— Вот и умница, — ласково сказал Дан. Он поднялся с места. — Я полагаю, с делами покончено. В таком случае, у меня нет причин здесь оставаться. Утром я уезжаю. Когда документы будут готовы, только свистните, и я примчусь поставить подпись.

Он медленно приблизился к Хелен и прежде, чем поцеловать ее в щеку, отвесил издевательский поклон.

— Ты ведь позволишь мне иногда наведываться в Мальборо? Ведь если бы не я, оно не было бы твоим, не забывай об этом. — Он солнечно улыбнулся и вышел.

— Эй кто-нибудь, откройте окно! — повела носом Касс. Однако она тоже поднялась, хотя и с неохотой. — Пошли, Харви. Нужно составить и отпечатать эти бумаги. Заткнуть ему глотку и связать по рукам и ногам.

Хелен с улыбкой посмотрела на Харви.

— Мы поговорим позже, ты и я, — пообещала она.

Он удалился, порозовев от удовольствия.

— Милый Харви, — пробормотала она нежно, — какой преданный друг.

Теперь перед ней стояла Матти. Взглянув на ее лицо, Хелен перестала улыбаться.

— Дорогая Матти, — ее голос звучал печально, — я бы желала…

— Брось, — оборвала ее Матти, — желания никогда не осуществляются… разве только у тебя. — Она повернулась к Элизабет. — И у тебя.

— Мне очень жаль, что так вышло, — сказала Элизабет.

Матти внимательно посмотрела на нее.

— Похоже, ты говоришь искренне.

— Это действительно так.

— Ты изменилась, — язвительно буркнула Матти.

— Надеюсь.

— Но все же не слишком старайся, — посоветовала Матти елейным голосом, — а то в один прекрасный день тебя могут не узнать…

Однако ее собственные испуганные глаза и напряженный, неуверенный голос говорили о том, что изменилась и она.

— Мне очень жаль, Матти, — сказала глубоко взволнованная Хелен. — Я знаю, ты его любила.

Лицо Матти вспыхнуло.

— Я и сейчас его люблю, — с жаром заявила она. — Несмотря на то, что он сделал, — ее голос дрогнул, — каким он был. — Ее полные губы задрожали. — Но кем он был на самом деле?

— Глубоко несчастным человеком, — произнесла Хелен мягко, в ее прекрасных глазах застыла глубокая печаль. — Теперь я это поняла. Жаль, что я не смогла ему помочь.

— И ты можешь это говорить? Сейчас? — Матти не верила своим ушам. — После того, что он с тобой сделал?

— Он был в отчаянии, — грустно ответила Хелен.

— Но он лгал! — крикнула Матти. — Он смеялся над всеми нами и… — Ее зубы впились в нижнюю губу.

Затем она вскинула голову. — Черт побери! Я чувствую, что меня использовали…

— Мы все так себя чувствуем, — мягко сказала Элизабет. И, глядя в отчаявшиеся, полные слез лиловые глаза, прибавила:

— Но, кроме нас, об этом никто не знает.

На лице Матти появилась слабая, понимающая улыбка. Она кивнула:

— Верно, — согласилась она, — никто.

— И никогда не узнает, — многозначительно прибавила Элизабет.

Матти глубоко вздохнула и расправила плечи, вновь обретая душевное равновесие.

— Золотые слова, — уверенно сказала она.

— Тогда продолжим… — сказала Элизабет.

Они обменялись заговорщическими улыбками.

— Да, — подтвердила Матти, обнажая зубы в волчьей усмешке. — Мы продолжим…

— Не беспокойтесь за Матти, — сказал Дейвид, как только она вышла. — Она не пропадет, глотнет немного воздуха и выплывет…

— Мой милый Дейвид… — Хелен обняла его, обдав ароматом духов.

— Я рад за вас обеих, — сказал он хрипло.

— Благодарю, — ответила Элизабет, и он почувствовал, что она говорит искренне.

Сильные терпят крах один за другим, подумал он.

Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро менялся. Элизабет и сейчас была уверенной в себе, но совершенно по-иному. Прежде ее уверенность была холодным, острым орудием защиты, теперь она проистекала из чувства защищенности. Любовь творит чудеса, подумал он. Окружавший Элизабет ореол таинственности исчез. Вместо загадочной гостьи с Олимпа перед ним стояла прекрасная женщина из плоти и крови.

Прежде она была пустой внутри, с ужасом осознал Дейвид. Он заполнял эту пустоту собственными фантазиями. Теперь этот вакуум заполнился ее собственным, наконец пробужденным к жизни «я» — и это сделал Дэв.

На какой-то миг Дейвид почувствовал боль утраты, но когда рука дочери шевельнулась в его руке, боль исчезла. Ньевес — его плоть и кровь. Хватит гоняться на призраками, за недостижимой целью. В жизни есть множество других вещей.

Как насчет портрета? — спросил он уверенно. — Скажи мне, как только освободишься и сможешь позировать.

— Ты все еще хочешь писать его?

— Теперь даже больше, чем раньше.

— Хорошо. Но дай мне несколько дней. Идет?

— Я буду ждать столько, сколько нужно. Я останусь здесь, на острове. — Он обнял Ньевес за плечи. — Мы останемся здесь.

— Значит, ты не вернешься в школу? — спросила Элизабет.

Ньевес покачала головой.

— Нет, школа обойдется без меня, а папе я нужна…

Глаза, глядевшие на Ньевес, впервые были не холодно-зелеными, а теплыми, как море возле острова. Элизабет улыбнулась.

— Друзья? — спросила она.

Улыбка Ньевес была застенчивой, но искренней.

— Друзья…

Внизу в кабинете Касс, писавшая под размеренную диктовку Харви, откинулась на спинку стула, подняла очки и потерла переносицу.

— Все. Я отдам это отпечатать в двух экземплярах, и мы заставим Дана подписать это собственной кровью.

— Боюсь, что бумага обуглится, — фыркнул Харви.

— Мы еще легко отделались, — напомнила Касс. — Ведь завещание и в самом деле недействительно в том пункте, где говорится, что Элизабет Шеридан дочь Ричарда.. Мы оба знаем, что Дан мог бы подать в суд.

— Мог бы, но не подаст, и не говори ему об этом!

— Кто? Я?! — возмутилась Касс.

— Да он и не осмелится, — продолжал Харви с заговорщической улыбкой. — Ведь его досье никуда не делось.

Касс вздохнула.

— Ричард потратил столько усилий… и все напрасно.

— Но он не мог этого предположить.

— Я удивляюсь, ведь Ричард прекрасно знал о жадности Дана Годфри. Неужели он думал, что тот будет сидеть сложа руки?

— Хватит предположений, Касс. Нам нужны факты.

Их глаза встретились.

— Кто бы мог подумать? — не унималась Касс. — Ричард Темнеет бесплоден! Это то же самое, что сказать, что Бог импотент!

— Но это объясняет все.

— Элизабет всегда подозревала, что должно существовать какое-то объяснение.

— Это потому, что она никогда… не верила в Ричарда, как в Бога. Она упорно пыталась свести его к человеческим масштабам.

— Но удалось это одной Хелен… И все-таки Ричард упал в моих глазах. Никакой он не гигант, просто обычный человек, озлобившийся из-за физического недостатка.

Харви фыркнул.

— Недостатка! Сразу видно, что ты не мужчина, Касс.

— Я знаю, знаю… «Эго» озабочено лишь собственным воспроизведением.

— А нам обоим хорошо известны размеры «Это» Ричарда!

Касс покосилась на свои записи.

— А эти бумаги должны уменьшить до мыслимых размеров другое «Это», — вкрадчиво произнесла она. — И мы получим по миллиону долларов… — она вежливо улыбнулась, — за мошенничество и подлог.

— Мошенничество! Подлог! — Голос Харви звучал по-прежнему бесстрастно. — В завещании нет ни одного пункта, который бы ставил вопросы наследования в связь с родственными отношениями. Элизабет Шеридан названа там распорядительницей всего имущества вне всякой зависимости от того, кем она приходится Ричарду.

Их глаза встретились. Они сначала улыбнулись друг другу, а потом принялись хохотать.

Дан дважды прочел договор, тщательно взвешивая каждое слово.

— Это официальный документ, — напомнил ему Харви. — Попробуй его нарушить, и я сотру тебя в порошок!

Шелковые брови Дана поднялись.

— Мечты — приятнейшая вещь, — пробормотал он.

Но поставил свою подпись с росчерком: Данверз А.

Годфри.

— У тебя нет вопросов? Сомнений относительно законности завещания?

Дан выглядел оскорбленным.

— Это у тебя они были, милый Харви…

Он осторожно сложил свою копию и спрятал.

— А как насчет другого маленького документа?

— Он будет храниться в банке, пока завещание не вступит в силу.

— А после этого… я смогу его получить?

— Этот вопрос, — сказал Харви, уставившись себе на кончик носа, — будет рассмотрен в положенный срок.

А я уж постараюсь, чтобы это случилось, подумал Дан.

Через несколько минут после ухода Дана Элизабет заглянула в дверь.

— Тебя ждут, — сказала она Харви.

Тот отошел от сейфа, куда спрятал свою копию договора.

— Только, прошу тебя, недолго. Она безумно устала, — предупредила Элизабет, смягчая слова улыбкой.

Харви нажал кнопку, и панель, скользнув, закрыла барабан электронного сейфа.

— Ты и сама, наверное, устала, — сказал он ласково.

— Нет, ничуть… я безумно рада.

Перед дверью Харви задержался.

— Помнишь, что я сказал тебе, когда мы в первый раз встретились?

— Ты говорил множество разных вещей.

— Я имею в виду вот что: я сказал тебе — «ты справишься».

Элизабет улыбнулась.

— Верно… и я ответила «да». Но почему ты об этом вспомнил?

— Потому что ты и в самом деле справилась, — ответил Харви просто. — И я всегда буду тебе за это благодарен.

И он поспешил к своей любимой.

— Ну что, выпьем? — спросила Касс у Элизабет.

— Я думала, тебе не требуется разрешение.

Они прошли в белую гостиную, и Элизабет без сил опустилась в кресло. Взглянув на ее усталое лицо, Касс предложила:

— Давай выпьем шампанского!

— Не беспокойся. Сегодня я пьяна от радости.

— Пусть так. Все равно поднимем тост.

Касс со знанием дела откупорила бутылку и доверху наполнила бокалы. Протянув искрящийся напиток Элизабет, она гаркнула:

— За тебя, моя девочка!

Придвинув к себе стул, Касс потянулась за сигаретой.

— Ноги меня не держат, совсем как миссис Хокс.

Кстати, где она?

— Отправилась спать, усталая, но счастливая.

— Сегодня мы все такие. Говоря ее словами, у меня просто ум за разум заходит.

— И у меня, — согласилась Элизабет.

От холодного шампанского покалывало губы.

— Два с половиной месяца назад, когда ты сюда приехала, кто бы мог подумать, что все кончится именно так?

— Два с половиной месяца? Всего? — удивилась Элизабет.

— День в день, хочешь верь, хочешь нет… Но этот день особенный…

— Выпьем за это, — сказала Элизабет.

Придвинув еще один стул, Касс сбросила туфли и положила на него ноги.

— Итак, — спросила она весело, — что еще новенького?

Элизабет прыснула на какую-то долю секунды раньше Касс, и через несколько секунд они уже захлебывались от смеха. Каждый раз, встречаясь взглядами, они принимались снова хохотать, задыхаясь и держась за бока. У Касс закололо под ложечкой, и наконец она прохрипела:

— Боже, мне просто необходимо было посмеяться… я хочу сказать, что вся эта история, в сущности, очень забавная. И весьма пикантная.

— Весьма, — согласилась Элизабет, и они опять принялись смеяться.

— Теперь я по-другому на нее смотрю, — призналась Касс, вытирая глаза.

— Я тоже…

— Слава Богу, мы можем теперь смеяться, — сказала Касс рассудительно. — Два с половиной месяца назад нам было не до смеха.

— Поэтому мы и смеемся, — заметила Элизабет, как всегда, расставляя все по своим местам.

— Верно…

Некоторое время Касс молча смотрела на Элизабет, которая откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

— Как все прошло? Я имею в виду там, наверху.

— Легче, чем я могла предположить. Словно я… вернулась домой.

— Но это так и есть, согласна?

— Да, — Элизабет улыбнулась.

Что-то в ее улыбке кольнуло Касс, она поняла: слова Элизабет относятся не только к Хелен.

— Я в самом деле рада за тебя, — сказала она, пряча глаза за стеклами очков.

— Я в этом не сомневаюсь.

К горлу Касс подступил комок, и она с трудом допила шампанское, которое перед тем подлила себе и Элизабет.

— Давай напьемся, — предложила она. — У нас есть для этого все основания.

— С каких это пор ты нуждаешься в основаниях?

Касс хихикнула. Она начала пьянеть.

— Ты изменилась, — заметила она.

— Я знаю… Я чувствую это. Как будто я выздоровела после тяжелой болезни. У меня сместился центр тяжести. Раньше он был здесь, — она коснулась лба, — а теперь вот здесь, — она прижала руку к сердцу.

Из-за комка в горле Касс не смогла ей ответить и только широко улыбнулась.

— Кто мог подумать, что все так закончится? — спросила немного погодя Элизабет.

— Детка, я думала — все кончено, целый период нашей жизни!

— Но теперь все только начинается…

— Выпьем за это!

И они еще раз наполнили бокалы, опустошив бутылку, Касс с заговорщическим видом подмигнула.

— Только не говори маме. — И завопила с восторгом:

— Слыхала? Даже я сказала это… У каждого должна быть мать, — пьяно рассуждала она. — Даже у меня она есть.

— Ты что-то не слишком часто с ней видишься.

— Вот моя семья, — Касс сделала широкий жест. — Я заявила о своей преданности много лет назад… считай, что меня удочерили.

— Ты не жалеешь об этом?

— Не пытайся от меня отделаться! Ничего не выйдет!

— Надеюсь. Я рассчитываю на тебя, Касс. Я попрошу тебя заняться делами Организации, пока я буду рядом с мамой. Ты можешь действовать совершенно самостоятельно.

Касс облизала губы.

— Только дай мне возможность.

— Я и даю, — Элизабет весело улыбнулась. — Но только потому, что ты за нее ухватишься.

— Черт побери, я и так управляю Организацией! — уверенно сказала Касс. — После того, как Ричард умер.

— Я знаю… — Тон, которым были сказаны эти слова, прибавил к росту Касс добрых двенадцать дюймов. Глядя затуманенными глазами на свой бокал, она недоумевала, откуда взялись мокрые пятна на ее одежде.

— Я рассчитываю на тебя, как никогда. Раньше на тебе лежало девяносто процентов работы, сейчас тебе придется делать сто. Не возражаешь?

— Не задавай глупых вопросов, — обиделась Касс.

— Я подумала, не пора ли нам… так сказать, раскрыть карты?

— Ты имеешь в виду общественные связи? — Глаза у Касс загорелись. — Я в роли Иоанна Крестителя, а ты — Мессии?

Элизабет весело рассмеялась.

— Угадала.

Касс выросла еще на двенадцать дюймов. Несмотря на важные события в настоящем, Элизабет не забывала о будущем. Значит, не все в ней изменилось, с облегчением подумала Касс.

— Когда? — спросила она.

— Как можно скорее.

— Идет! — тут же согласилась Касс.

Они сидели молча. Необыкновенный день подходил к концу, удары судьбы отдавались далеким эхом. Они обе знали, что прошлое не повторится.

— Дан Годфри связан по рукам и ногам, — довольно сказала Касс. — Если он попытается выпутаться, то задушит сам себя!

— Это меня больше не волнует, — сухо заметила Элизабет. Их глаза встретились.

— Бедная Марджери… — прибавила Элизабет.

— Прирожденная жертва, — энергично кивнула Касс. — В душе она всегда оставалась провинциальной девчонкой, которая слишком рано попала в высшее общество с низшей моралью. — Она вздохнула. — А что с портретом? — спросила она, словно невзначай. — Дейвид говорит, что будет писать тебя… О Боже! — Она со стуком спустила ноги на пол.

— Что такое?

— Да этот ящик, который пришел сегодня утром. Я совсем о нем забыла!

— Какой ящик?

— С портретом Ричарда. Его прислали из Нью-Йорка. Чтобы повесить в ряду его предков… Сегодня столько всего произошло, что у меня не было времени им заняться. Боюсь, я попросила Мозеса убрать его куда-нибудь подальше. — Касс потянулась за колокольчиком.

Обтянутый мешковиной деревянный ящик стоял в садовом домике, где Хелен обычно возилась с цветами.

Элизабет принесла два секатора.

Из ящика вытащили гвозди, сняли доски и, разрезав толстую веревку, размотали мешковину, под ней оказался толстый слой стружек, которые упали к подножию портрета, словно растопка для ритуального костра. Выпрямившись, Элизабет подняла глаза на портрет и невольно отступила назад.

Ричард стоял, слегка расставив ноги, засунув руки в карманы, слегка откинув голову и еле заметно улыбаясь, словно гордясь произведенным впечатлением. Портрет был выполнен в зеленых и желтых тонах, с небольшими коричневыми крапинками на твидовом костюме, густыми энергичными мазками. Видно было, что художник писал его в состоянии вдохновения. Казалось, Ричард вот-вот шагнет из рамы и протянет вам руку.

— Я не подозревала, что Дейвид такой прекрасный художник, — сказала Элизабет изумленно.

— Тогда он и сам этого не подозревал. Потом у него уже так не выходило.

Элизабет не могла оторвать глаз от портрета.

— Это… он?

— Он… такой, как в жизни.

Касс глядела в глаза, зеленые, словно у сонного льва. Они следовали за тобой повсюду. Как при жизни, подумала она. Коль скоро ты попадал в поле его зрения, то потом уже никуда не мог улизнуть. Приходилось хранить ему верность не по собственному желанию, а по необходимости.

И даже теперь, когда она получила доказательства и его верности, в ней все еще кипела злоба, ощущение собственного бессилия. Но что я могла? — подумала она.

Вернуться к родителям в «пристойный» Бостон со всеми вытекающими отсюда последствиями? «Девушка из известной бостонской семьи арестована за незаконный половой акт». Никогда! Мать не пережила бы этого, а отец с истинно джентльменским достоинством покинул бы свой Клуб. И все из-за того, что я не заперла дверь, подумала она. Я слишком этого хотела, слишком торопилась…

А потом все эти ужасные часы у психиатра, к которому она отправилась по настоянию Ричарда. Это было невыносимо! И ничего хорошего из этого не вышло. Она лишь загоняла свои желания вглубь или сублимировала в бессмысленном соревновании с мужчинами, стараясь доказать, что она не хуже — а может, даже лучше — их.

Чтобы стать правой рукой Бога. Потому что тогда никто не догадывался, что это Мефистофель.

Гляди хорошенько, подумала она, бросив взгляд на взволнованное лицо Элизабет. Радуйся, что он не твой отец.

— Великолепный портрет, — сказала наконец пораженная Элизабет.

— Ты этого не ожидала?

— Нет. Мне всегда казалось, что в живописи Дейвид окажется таким же неудачником, как во всем остальном.

— Тогда он был очень молод и… опьянен любовью.

Да, — кивнула Касс, — он тоже боготворил Ричарда.

Иначе почему теперь он так его ненавидит?

Элизабет вздохнула.

— Да, конечно.

— Он верил в него, как в Бога, понимаешь… преданно и всей душой. Портрет написан с любовью. Все остальное он делал ради денег.

— Но как это случилось?

— Увидев этот портрет, все захотели позировать Дейвиду Боскомбу. Если бы он стал работать по двадцать четыре часа в сутки, то и тогда не смог бы удовлетворить всех желающих. Это вскружило ему голову.

А Ричард разбил его сердце…

— Ты говоришь о его досье?

— Да. — Касс заставила себя встретиться с Элизабет взглядом, прочесть в ее глазах неизбежный вопрос.

— Он и меня держал на привязи…

Элизабет сделала движение рукой, словно обрубая что-то.

— Это меня не касается, Касс. У меня нет ни малейшего желания копаться в чужом прошлом. Мне еще надо разделаться со своим. — Ее голос был таким же резким, как и жест.

— Ты хочешь сказать… — Голос Касс осекся. — Что для тебя это не важно?

— Мне нет никакого дела до твоего прошлого, Касс.

С сегодняшнего дня мы смотрим только в будущее.

Горящие глаза Касс подозрительно заблестели, голос пропал, но немного погодя она сказала:

— Что ж, очень благородно…

Когда Элизабет опять повернулась к портрету, Касс знала, что этот вопрос исчерпан раз и навсегда.

— Мы повесим портрет над лестницей.

— Ты действительно этого хочешь?

— Он будет там прекрасно смотреться. — На какой-то миг к Элизабет вернулась прежняя холодная улыбка. — Мы с мамой будем каждый день на него глядеть.

Великолепно, подумала Касс. Слышишь, Ричард?

— А пока… — Элизабет обеими руками подняла мешковину и набросила ее на портрет. — Прикройте его! — продекламировала она со зловещей улыбкой. — Глазам больно…

Затем подошла к цинковой раковине и открыла кран.

— Кто это сказал? Понтий Пилат? Или леди Макбет? — наивно спросила Касс.

Элизабет потянулась за полотенцем.

— Отмыть руки легко, — произнесла она наконец. — Трудно смыть остальное.

— Ты хочешь сказать, что тебя будут считать его дочерью?

— Вот именно.

— Не огорчайся, — сказала Касс. — Мы же знаем, что это не так.

Они направились к двери.

— Может, еще выпьем?

— Нет, спасибо. Больше не хочется.

— Из-за Дэва?

Элизабет улыбнулась. Касс никогда не видела ее такой.

— Угадала.

— Так вот почему он пошел в дом на пляже.

— Да, — бесхитростно ответила Элизабет. — Он ждет меня.

Касс криво улыбнулась.

— Он долго ждал.

Элизабет задумчиво глядела на Касс.

— Великий Раскол между Дэвом и Ричардом… был из-за женщины?

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю… Это, если хочешь, моя догадка… — И, помолчав, спросила:

— Кто она?

Касс назвала имя.

— Не может быть!

Касс в подтверждение кивнула головой.

— Ричард был без ума от нее… как и большинство мужчин.

— Она была очень красивая…

— Но она влюбилась в Дэва. Ричард предложил ей карт-бланш — она обожала тратить деньги, — но, несмотря на блестящее положение и сказочное богатство, которое он ей обещал, она ответила: «Слишком поздно… я жду ребенка от Дэва Локлина».

Элизабет вздрогнула.

— Она умерла. Доктора предупреждали, что ей нельзя рожать, но она хотела иметь ребенка от Дэва…

Понимаешь, Дэв не знал, что доктора ей запретили… никто об этом не знал, пока она не умерла… он очень тяжело переживал ее смерть.

— Он… любил ее?

Касс понимала, что лгать нельзя.

— Да. Но это было давно… — торопливо прибавила она. — Сейчас он любит тебя. Не знаю, что между вами произошло, но последние несколько недель он был сам не свой.

— Он мне сказал об этом.

— Верь ему… Дэв никогда не лжет. — Касс усмехнулась. — Да ему это и ни к чему…

Верно, подумала Элизабет. Он мне не лгал. Просто не рассказывал. И я всегда могу спросить его…

Но она знала, что не сделает этого. Теперь это было не важно. Осталось в прошлом. И разве Дэв не принял ее такой, какой она была, надеясь на то, какой она может стать? Разве он не доверял ей полностью, всей душой? Теперь настала ее очередь давать. И пусть для начала это будет доверие. Им предстоит еще многое узнать друг о друге. Но сейчас она была готова принять его таким, как он есть, — и благодарить за это судьбу.

Без всяких предварительных условий. Позже их поставит сама жизнь. А теперь он ждал ее. В доме на пляже.

Ждал давно.

— Я пойду, — она нетерпеливо повернулась к двери.

— Поцелуй его от меня, — сказала Касс.

В дверях Элизабет обернулась. Касс никогда не видела у нее такой улыбки.

— С радостью и любовью…