Неотразимый обольститель

Глава 15

К тому времени как Уинтроп, Линч и Афтон вышли на улицу из центрального офиса корпорации, их лица раскраснелись от гнева и напряжения.

– Эта стерва даже не потрудилась оправдаться, – проговорил Уинтроп, приноравливаясь к яростному шагу коллеги, – и они все равно проголосовали за нее!

– Она просто оседлала своего любимого конька и понеслась, таща их за собой, – проскрипел Линч. – Они так долго ходили за ней хвостом, что разучились двигаться самостоятельно.

– А ты – где, черт побери, был ты, Афтон? – потребовал ответа Уинтроп, схватив приятеля за руку. – Ты мог бы сказать что-нибудь... поддержать нас.

– Я ничего не видел в «Восточном дворце». – Афтон рывком освободился.

– Ты хотел, чтобы ее исключили, не меньше нашего, – прорычал Линч, – но ты слишком слаб в коленках, чтобы противостоять ей!

Афтон побагровел от ярости, сверкнул глазами и напряженным голосом проговорил:

– Ты не женат, Линч, а я семейный человек. Я поддержу тебя, конечно... когда будет что поддерживать. – Он повернулся и быстро пошел по улице прочь.

Линч минуту смотрел, как уходит Афтон.

– Трусливый ублюдок! – Потом, обдумывая различные варианты нового жульничества, он обратился к Уинтропу: – Она сделала из нас дураков... воспользовалась своей репутацией педантичной особы для того... – Линч остановился, его глаза забегали. Затем он схватил Уинтропа за руку и потянул его к краю тротуара. – Пошли. Когда мы разделаемся с ней, она не сможет показаться ни в одном из пяти районов Нью-Йорка. – Он окликнул проезжающий кеб.

– Куда мы едем? Что ты задумал?

Они уселись на потертое кожаное сиденье, и на лице Линча заиграла улыбка.

– В этом городе по меньшей мере полдюжины газет, которые пойдут на все, лишь бы узнать что-нибудь пикантное и скандальное, связанное с одной из богатейших женщин Нью-Йорка. Это в зале заседаний ее задница надежно прикрыта железными доспехами, а для всех остальных ее «оччэнь красыви попка» – всего лишь то, что скрыто под юбкой. Пришло время напомнить ей, как общество относится к женщине, пытающейся вести мужской образ жизни.

Когда вечером Беатрис вернулась домой, Ричардс сообщил ей, что у нее посетитель, пожелавший непременно дождаться ее. Входя в гостиную, она сразу узнала эти широкие плечи и темноволосую голову. Напряженность, которая сковывала ее тело, спала, а колени слегка ослабели. Как будто ее размышления в карете привели его сюда, в ее гостиную.

– Мистер Барроу, – произнесла Беатрис, пересекая комнату, а он вздрогнул от неожиданности. – Какой сюрприз! У меня чудесные новости!

– Хорошо. – Коннор встретил ее на середине комнаты, взял за локоть и повел назад, в холл. – Можете рассказать мне, пока будете собираться.

– Собираться?

– Завтра днем нам надо быть в Олбани, а дорога долгая. Берите с собой немного. Мы уезжаем всего на два дня... в крайнем случае на три.

– Я не собираюсь в Олбани!

– Вам придется поехать... ради вашего банка. Я собрал все бумаги для получения разрешения, но они будут расспрашивать о фондах и счетах... все данные и цифры.

– Я дам вам документы, которые содержат эту информацию, и вы прочтете их в поезде по пути в Олбани.

– Послушайте, если я смог выкроить три дня из своего предвыборного графика, ускользнуть от собственного руководителя и наврать ему насчет того, где я буду и чем займусь, – и все это ради вашего проклятого банка... то самое меньшее, что вы можете сделать, – это поехать тоже и помочь, пресмыкаясь и умоляя там вместе со мной.

Беатрис почувствовала, что ее лицо вспыхнуло, когда он, поджав губы, оглядел ее с ног до головы. Глаза его сначала расширились с понимающим выражением, а потом он прищурился.

– Конечно, если вы боитесь ехать вместе со мной, – этот чертов ирландский акцент снова зазвучал в голосе Коннора, – боитесь, что не сможете контролировать свое вожделение и плотскую тягу ко мне... что потеряете голову и в поезде наброситесь на меня, стремясь овладеть... тогда, конечно, понятно. Я представляю огромный соблазн для женщин.

Беатрис собралась было оттолкнуть его, когда он наклонился к ней ближе, заглянул в глаза и улыбнулся такой улыбочкой, которая склонила бы к греху и саму Святую Екатерину.

– Но вы не учитываете мои стальные нервы и легендарное самообладание.

– Не болтайте чепуху! – проговорила Беатрис, пытаясь побороть накатившее на нее смущение. – Я просто не понимаю, почему вы не можете поехать один. Заседание комиссии – это единственное серьезное мероприятие. Вы можете предоставить им предложение, и у вас еще останется много времени, чтобы как следует угостить и напоить этих правоведов.

Коннор глубоко вздохнул, и лицо его посерьезнело.

– Я знаю некоторых постоянных членов комиссии, – признался он. – Это дружки моего деда, и они за человека не считают того, кто посмел отказаться от их драгоценной профессии банкира и покинул финансовый мир. – Он выпрямился. – Теперь вам понятно?

Через три часа Беатрис поднималась на платформу Центрального вокзала Нью-Йорка, спеша к поезду, который отправлялся в Олбани. С собой она захватила Элис, пару книг и пачку корпоративных отчетов. Перед глазами стояло несчастное лицо Присциллы, наблюдавшей, как тетин багаж укладывали в карету. Наконец Беатрис с помощницей расположилась в купе первого класса, закрыла глаза и попыталась выровнять дыхание. Но появление еще одного пассажира, который задел ее юбки, заставило ее открыть глаза. Это был Коннор... он убирал свой саквояж и располагался на сиденье напротив. Они обменялись несколькими словами, когда поезд тронулся, а когда он набрал скорость, Коннор и Элис задремали.

Взгляд Беатрис невольно вновь и вновь возвращался к Коннору. Несмотря на все, что она о нем знала, Коннор все еще оставался для нее загадкой. В его руки она вверяла судьбу банка, и от него теперь полностью зависело ее положение в корпорации, а она не была уверена, можно ли ожидать от него правдивого ответа даже на вопрос, какой сегодня день недели. Если бы у нее имелась хоть какая-то зацепка, подсказка к тому, что скрывается у него в душе, во что он в действительности верит и каким видит окружающий мир... Можно ли положиться на него в важных вопросах? Возможно ли, чтобы человек честный и прямой был любимчиком боссов «Таммани Холла»? А больше всего она хотела знать, почему сейчас он сидит напротив нее в поезде, следующем в Олбани. Неужели беспокойство по поводу комиссии – настоящая причина, по которой он настоял, чтобы она поехала вместе с ним? Беатрис смотрела в окно на пролетавший мимо вечерний пейзаж и старалась не думать о настоящих причинах, по которым она согласилась поехать.

Спустя некоторое время документы о фондах, которые Коннор до этого просматривал, соскользнули с сиденья рядом с ним и упали на пол. Беатрис наклонилась, чтобы поднять бумаги, в то же самое время как он нагнулся, чтобы подхватить их. Они стукнулись головами, она придержала шляпку и, взглянув, обнаружила его лицо всего в дюйме от своего. Беатрис понимала: надо немедленно выпрямиться, отдвинуться на сиденье подальше, но не сделала этого. Если он поцелует ее, она ответит на его поцелуй. И это еще больше все усложнит. Беатрис услышала, как Элис заворочалась на сиденье рядом с ней, и сунула документы в руки Коннору. Он аккуратно положил их возле себя. До конца поездки с его лица не сходила раздражавшая ее улыбочка, которая говорила, что он понимал, насколько восприимчива она к его поцелуям.

Они прибыли к месту назначения довольно поздно. В гостинице, лучшей в Олбани, смогли предложить им только заурядные номера, поскольку все законодатели собрались на свою сессию. Путешественники очень устали и поэтому с радостью согласились на два номера в самом конце коридора третьего этажа с видом на платные конюшни. Дамам предложили одну комнату на двоих, и хорошо, что им не пришлось делить кровать, зато всем пришлось пользоваться общей ванной комнатой, расположенной в конце коридора. Беатрис такие условия не устраивали, но, ложась на чистые простыни и чувствуя, как каждая косточка в ее теле ноет, она сказала себе, что все это для того, чтобы получить разрешение на открытие ее банка.

На следующее утро она, однако, чувствовала себя омерзительно от того, что ей пришлось стоять в очереди в ванную комнату вместе с другими постояльцами. И уж совсем ее возмутило, когда она услышала голос Коннора, прямо в ухо пожелавшего ей доброго утра. Каким-то образом он пробрался сквозь очередь и стал как раз позади нее. Беатрис поплотнее закуталась в халат, придерживая его возле горла и стараясь не смотреть на взъерошенные волосы Коннора, его страстные, затуманенные со сна глаза и голую грудь с темной порослью.

По крайней мере им с Элис удалось позавтракать спокойно, так как Коннор объявил, что у него ранняя встреча с одним из законодателей, и испарился. Комиссия заседала неподалеку от здания конгресса, несколько государственных отделов и бюро находились там же. Воздух в обшитой панелями комнате был спертым, старая деревянная мебель издавала легкий запах уксуса. Это заставило их оставаться в коридоре. Расположившись у двери, они могли наблюдать, как собираются члены комиссии. Коннор должен был присоединиться к ним позднее.

Ровно в два часа члены комиссии заполнили зал и стали рассаживаться за длинным столом, стоявшим на небольшом возвышении. Беатрис поморщилась, разглядывая их сквозь незакрытые двери. Коннор был прав – ни один из них не выглядел моложе семидесяти лет. В темной одежде, с сутулыми плечами и худыми согнутыми шеями, они напоминали ей старых грифов. Беатрис с трудом проглотила комок в горле, разглядывая небольшой столик, стоящий перед возвышением, за которым просители защищали свои прошения. Она представила себе огромную кучу костей возле столика и... Элис потянула ее за рукав. К ним уверенной походкой и с решительным выражением лица шел Коннор.

– Где вы были? – громким шепотом спросила Беатрис, когда он взял ее за локоть, проводя через двери.

– Занимался своей работой, – прошептал он в ответ... и вдруг застыл, глядя на членов комиссии.

Его лицо побледнело. Беатрис проследила за его взглядом и увидела одетого в черное старика с седыми волосами, темными глазами-бусинками и грозной гримасой на лице. Через секунду Коннор повернулся и вышел из зала. Беатрис наказала Элис занять для них места и последовала за адвокатом.

– Что с вами? – спросила она, догоняя его.

– Мой дед, – проговорил он так, словно каждое слово причиняло ему боль.

– Ваш дед? Где? – И тут Беатрис поняла. – Он в комиссии? – Вспомнив все, что она слышала о ссоре Коннора со стариком, Беатрис забеспокоилась. – Вы думаете, он постарается усложнить нашу задачу? Отклонит наше прошение?

– Он десять лет ждал такой возможности, – пробормотал адвокат. – Конечно, он все усложнит.

Беатрис ощутила холод в желудке. Она была так уверена, что только Коннор поможет им решить вопрос с комиссией, а теперь получалось, что его участие в деле – большая помеха!

– Может быть, я пойду одна? – спросила она. Коннор нахмурился и потер лоб.

– Дед уже увидел меня с вами – теперь я не могу отступить. Нам обоим придется идти. – Он расправил плечи, как гладиатор, готовящийся к битве. – Вести переговоры придется вам. И что бы вы ни делали, не заводите разговор о женщинах и как им нужен этот чертов банк. Ведите чисто деловой разговор. Говорите о выгоде. Это они поймут.

Выгода. Беатрис вспомнила свое недавнее выступление в корпорации. Если отношение комиссии по выдаче разрешений хоть немного напоминало отношение директоров, то для нее все было ясно.

День все тянулся и тянулся, а прошения о выдаче разрешений, рассматриваемые в основном в отсутствие просителей, были одно за другим разобраны по косточкам и отклонены. Старые чудовища рассматривали каждый документ придирчивым глазом, отыскивая самые слабые места. И после каждого отказа Херст Барроу поглядывал на Коннора, чтобы увидеть, какую реакцию производила на него неудача других.

Только в пять часов прошение Беатрис легло на стол перед членами комиссии. Беатрис подошла к столу, махнув Элис и Коннору, чтобы те следовали за ней. Клерк зачитал:

– Предлагается открытие «Барроу стейт бэнк». Кустистые брови старого Херста Барроу поползли вверх, и он с отвращением посмотрел на внука. Теперь яростное сопротивление Коннора тому, чтобы будущему банку присваивалось это имя, приобретало совсем другое значение. Херсту Барроу и остальным членам комиссии могло показаться, что этим именем воспользовались для того, чтобы завоевать их расположение.

Беатрис представилась, объявив, что она президент Объединенной корпорации, от чьего имени и было подано прошение. Ей предложили сесть.

– Фон Фюрстенберг? – Херст Барроу прищурился и наклонился, чтобы получше рассмотреть ее. – Вы хотите сказать, что вы вдова старого Фюрста?

– Да, я вдова Мерсера фон Фюрстенберга, – ответила она, по выражению его лица пытаясь понять, было ли это признание родства очком в ее пользу или против.

– Вы прибрали к рукам все его денежки? – поинтересовался другой старикашка. – А теперь хотите обчистить и других?

Беатрис напряглась, но почувствовала руку Коннора на своей руке, под столом.

– Я сама предоставляю большую часть начального капитала для этого банка, – спокойно проговорила она. – Остальное будет обеспечено в результате продажи акций. Сделает свой вклад и Объединенная корпорация. Решение денежного вопроса правление директоров уже одобрило.

Раздалось приглушенное бормотание – это совещались члены комиссии. Наконец послышался звук, напоминавший ропот недовольства или урчание, вызванное несварением желудка. Обсуждение возобновилось, и слово взял Херст Барроу.

– Кто будет управлять этим банком? – спросил он, разглядывая Беатрис. – Вы?

– Как и в случае с ранее основанными подконтрольными компаниями корпорации, – ровным голосом объяснила Беатрис, – мы намерены нанимать высококвалифицированных менеджеров и специалистов, которые будут отчитываться непосредственно перед правлением.

Херст перевел взгляд на Коннора.

– А ты какой кусок пирога решил ухватить? Теперь пришла ее очередь сжать руку Коннора.

– Я здесь, чтобы предложить миссис фон Фюрстенберг юридическую помощь и политический совет, – провозгласил Коннор.

Херст хмыкнул и повернулся к Беатрис.

– Если вы получите разрешение... то, я надеюсь, наберете в банк более подходящих работников, чем юрист, которого вы уже выбрали.

Беатрис покраснела и хотела что-то сказать, но рука Коннора остановила ее.

– В Нью-Йорке уже есть по меньшей мере тридцать банков и сберегательных касс, – заявил один из членов комиссии. – Что заставляет вас считать, будто ваш может выиграть в этом соревновании? Чем ваш банк будет отличаться от остальных?

Беатрис уже собиралась пуститься в объяснения, восхваляющие новаторскую политику, и рассказать о неохваченных слоях населения, когда Коннор прошептал ей на ухо: «Это ловушка. Банкиры ненавидят все новое».

– Виды предлагаемых услуг и общее ведение дел будут такими же. Только проверенная временем, испытанная практика послужит основой нашего развития, – провозгласила она. – Все компании фон Фюрстенберга держатся на незыблемых традициях, являющихся оплотом нашего бизнеса... удачно сочетающихся с динамичным видением будущего и поисками нового. В этом аспекте мы рассматриваем и внедрение новых способов...

Сухой, дребезжащий смех остановил ее. Херст Эддингтон Барроу наклонился вперед и ткнул пальцем в Коннора:

– Это он подсказал вам, что надо говорить?

– Он сказал мне держаться как можно искреннее перед лицом комиссии, – четко ответила Беатрис. – Он сказал, что вы оцените честность, компетентность и краткость.

– Он всегда был полон дерьма, – заявил старик.

– Наследственная черта, надо полагать, – вырвалось у нее.

Шокированные члены комиссии замерли, наступила тишина. Что-то в раздраженной манере Херста и его поблекших от возраста глазах напомнило Беатрис Мерсера, когда тот бывал не в духе. И она решила обходиться с ним так, как некогда с престарелым мужем, – улыбнулась ему яркой, дерзкой улыбкой, в которой были и самоуверенность, и вызов, и, конечно, обращение к его здравому смыслу.

Коннор в ужасе смотрел на эту нахальную, слегка кокетливую улыбку. Что она, черт побери, делает? Пытается очаровать старика? Он мог бы рассказать ей, насколько бесполезно пробиваться к сердцу деда. У старого стервятника его просто не было!

– Возможно, мистер Барроу, следует объяснить, почему мы предлагаем дать нашему банку такое название, – продолжала Беатрис.

Коннор тихо застонал. Только не это! Но она резко выпрямилась, не давая ему схватить ее за руку.

– Мы выбрали это имя в честь человека, который предложил нам идею создания банка... кандидата в конгресс Коннора Барроу. Вместе со мной он посетил пансион для бездомных и слышал горестные истории проживающих там...

Коннор все дальше отодвигался на стуле, в ужасе от того, что происходило, его душа корчилась в молчаливой агонии. Ничто не могло вызвать у старика такого презрения, как душещипательная история – особенно с участием его своенравного внука.

– ...сказал, что им требуется не право голоса, а банк, – продолжала Беатрис. – И у меня хватило соображения понять, насколько он прав. Конечно, после этого нам показалось справедливым назвать банк в его честь.

Старик в упор разглядывал Беатрис, в буквальном смысле испепеляя ее взглядом. Но к удивлению Коннора, она просто улыбалась в ответ. Он закрыл глаза. Херст Барроу уже почти проглотил ее, а она этого даже не понимает...

– А тот факт, что в течение трех поколений фамилия Барроу ассоциируется с банковским делом в Нью-Йорке, даже не пришел вам в голову, – сказал старый стервятник.

Коннор в тревоге открыл глаза и обнаружил, что Беатрис совершенно не обескуражена.

– Ну я же, в конце концов, деловая женщина. – Улыбка Беатрис стала шире, а щеки порозовели. – А никто из семейства Барроу для этих целей своим именем не воспользовался.

На мгновение Коннор решил, что его дед чем-то подавился. Звук, который он издавал, больше напоминал бульканье, чем смех, но, став громче, теперь явно выражал испытываемое стариком удовольствие.

– Да уж, чего-чего, а нахальства вам не занимать, – заявил Херст Эддингтон, и лицо его вновь приняло кислое выражение.

Коннор заморгал, переводя взгляд со старика на Беатрис и обратно.

– Я училась вести дела у мастера, сэр, – просто ответила она.

Но в эти слова было вложено столько смысла, что Коннор внезапно испытал нечто вроде озарения, поняв, какой была ее жизнь и как менялся ее характер. Был ли ее муж скроен из того же материала, что и дед Коннора? Если так, то она действительно училась у мастера. И первым, самым важным, уроком был для нее урок самоконтроля. Скоро Беатрис подтвердила его умозаключение.

– Мое личное кредо в делах – это ничего не оставлять на волю случая. Уверяю вас – этот банк будет хорошо организован, будет хорошо финансироваться и управляться. И я надеюсь, что ваша комиссия, состоящая из широко известных финансистов и банкиров, увидит ту тщательность, с которой планируется организация банка, и наше предложение будет выслушано со всей справедливостью и ответственностью... невзирая на какие-либо личные соображения. Я также уверена, что комиссия изложит свое решение в мудрой и непредвзятой манере, не забывая при этом о необходимости роста благосостояния деловых кругов штата Нью-Йорк.

Им бросали беспрецедентный вызов, но изложен он был настолько тонко, что члены комиссии, невзирая на все свое влияние, растерялись. В установившейся тишине старики обернулись к Херсту Барроу. Коннор почти физически ощущал, как его дед взглядом измерял расстояние между ним и Беатрис. Через секунду хитрая мина появилась на его высохшем, но все еще властном лице. Старик мельком взглянул на предложение корпорации, а потом движением руки, настолько небрежным, что при других обстоятельствах оно показалось бы нечаянным, смахнул документ со стола на пол.

В комнате раздался общий вздох. Все присутствующие поняли, что таким образом старик показал Беатрис, чего стоит ее предложение и где ему надлежит быть. У Коннора все сжалось внутри, и он начал подниматься со стула, но Беатрис потянула его назад. Без стеснения она встала, подняла документ и положила его прямо перед Херстом Барроу, поверх других бумаг.

– Полагаю, вам это потребуется. – Странно, но в ее голосе не прозвучало ни недовольства, ни обиды. – Комиссия еще не приняла по нему никакого решения.

Их взгляды скрестились. Беатрис вернулась на свое место, сложила руки на столе и спокойно ждала ответа. Коннор, не веря своим глазам, наблюдал, как старик взял предложение, просмотрел на него с непроницаемым выражением лица и сунул под мышку.

– Хватит с меня на сегодня начинающих финансистов, – провозгласил он, поворачиваясь к коллегам. – Я не могу руководить комиссией, пока не поужинаю и не выпью стаканчик портвейна. Мы делаем перерыв в заседании до завтра, до десяти часов утра.

Когда члены комиссии поднялись и вместе с ним удалились через боковую дверь, Коннор повернулся к Беатрис.

– Вы что, совсем спятили?

– Все сработало, не правда ли? – спокойно ответила она, но он заметил, что руки ее дрожат.

– Господи, ведь он же бросил эти чертовы бумажки на пол! – Коннор схватил ее за руку и развернул лицом к себе. – Неужели вы на самом деле думаете, что он рассмотрит ваше предложение?

– Да, думаю. – Беатрис высвободила руку и нахмурилась, глядя на него. – Он взял предложение с собой и, может быть, прочитает его сегодня за ужином. А завтра у него будет...

– Тысяча веских причин, чтобы не выдать вам разрешение. Вы уже утонули.

Беатрис отдвинулась и взглянула на Элис, которая остановилась в нескольких шагах и стояла с таким видом, будто и не слышала все до последнего словечка.

– Нет, не утонула. – Беатрис решительно вздернула подбородок. – Сегодня он пройдется по документам частым гребнем и завтра будет нас поджаривать без пощады... после чего, я готова поспорить, комиссия проголосует за то, чтобы выдать нам разрешение.

– Да? С чего это вы взяли?

– Я увидела это в его глазах.

– В его глазах? Боже праведный! – Коннор провел ладонями по лицу. – Вы – со своей драгоценной женской интуицией – что, действительно считаете, будто можете так легко догадаться, о чем думает этот старый мерзавец? Хорошо, прекрасно, тогда напрягитесь-ка еще раз. – Он придвинулся ближе, приблизил свое лицо к ее лицу и спросил: – Что вы видите в моих глазах?

Беатрис не стала отступать и через мгновение почувствовала, как погружается в эту обжигающую синеву и пробирается сквозь подозрение, возмущение, недоверие – все то, что, по его настоянию, она и должна была увидеть. Но вот для нее открылись другие, глубоко скрытые чувства и эмоции... сильные, обнаженные до предела... Она даже представить себе не могла, что когда-нибудь увидит их в глазах мужчины.

Беатрис внезапно ощутила то, через что пришлось пройти Коннору – отчуждение, детские обиды и желания, трудности в борьбе за становление личности и жесточайший конфликт, который так никогда и не был разрешен. Каждое из впечатлений находило себе место в ее сердце. Она видела собственные проблемы, собственное прошлое в его глазах, и это застывшее мгновение встречи с собственными чувствами лишило ее дара речи.

Коннор тоже ощутил это. Сколько Беатрис себя помнила, впервые она не смогла снова закрыть некие внутренние двери, так долго укрывавшие ее душу от окружающего мира. Одним искренним взглядом он раскрыл перед ней все свои тайны и секреты, но именно она сейчас чувствовала себя беззащитной.

– Ну и что же вы увидели? – сдавленным голосом спросил Коннор.

– Потери. Смятение. Разочарование. Разбитые надежды. – Беатрис заговорила тише. Ее слова скорее напоминали исповедь, нежели наблюдение.

– Именно он несет за все это ответственность. – Коннор тяжело вздохнул. – Он мастер обманывать и подтасовывать факты. Он все устроит по-своему, скорее умрет, но не отступит. И поверьте мне, «по-своему» – значит, он не оставит вам ни глотка воздуха.

Беатрис была потрясена той глубиной обиды и боли, которую ему так удачно удавалось скрывать за бойкими речами и легким ирландским обаянием. Прошла минута, прежде чем она смогла оправиться и ответить.

– Я знаю, это кажется безумием, но вы должны мне сейчас поверить. Он, конечно, тяжелый человек, но все равно с ним можно договориться. Я знаю, вероятность получить разрешение сохраняется.

– Вы хотите сказать – если вы еще немного постреляете глазками, похихикаете и польстите ему?

Беатрис побледнела и отступила, уязвленная и смущенная тем, что ему так легко удалось ее обидеть.

– Мне надо немедленно выйти на свежий воздух, Элис. – Беатрис повернулась, взяла секретаршу под руку и направилась к выходу. – Здесь совершенно нечем дышать.

Коннор в смятении наблюдал, как она удалялась. Стоит ли ему отказаться от всей этой затеи, благо есть веская причина для отказа, или надо притащить Беатрис назад и любым способом заставить ее поступать разумно? Несколько глубоких вдохов и выдохов помогли ему успокоиться и собраться с мыслями, и он вспомнил о приглашении на ужин, которое получил от законодательного руководства демократической партии. Он поспешил по коридору. Как приятно снова оказаться в относительно трезвой и предсказуемой компании политиков! Они по крайней мере понимают ситуацию, когда плавают в океане, кишащем акулами.

Стоя на тротуаре, он смотрел по сторонам, ожидая, когда появится кеб, и, повернувшись, нос к носу столкнулся не с кем иным, как с самим Херстом Эддингтоном Барроу. На мгновение Коннор почувствовал себя так, словно ему нанесли удар в солнечное сплетение.

– Вот ты и приполз назад, – заявил старик. – Я знал, что этим все кончится.

Коннор напомнил себе, что ему уже не двенадцать лет, а дедушка больше не является его всемогущим опекуном. Когда ему удалось сосредоточиться, он поразился, как старик выглядит вблизи. Его кожа пожелтела и приобрела восковой оттенок, под глазами были темные круги, а щеки ввалились. Глаза, когда-то блестящие и серебристо-серые, теперь потускнели, поблекли от возраста; покрытые тонкой кожей руки стали костлявыми. Еще проглядывали черты былого титана, но в целом Херст Барроу выглядел совсем старым и удивительно хрупким.

– Я не приполз и не вернулся назад, – со свирепым спокойствием проговорил Коннор. – Я выполняю свой долг... занимаюсь своим делом... тем самым, которое ты выбрал для меня и к которому подготовил.

– Все такой же неблагодарный и дерзкий. И как я погляжу, по-прежнему держишься за юбку. – Старик ухмыльнулся. – Но по крайней мере вкус у тебя стал получше. Вдова старого Фюрста! Кто бы мог подумать! Скажи-ка мне, мальчик, – его улыбка стала глумливой, – что, черт побери, она в тебе нашла?

– То, чего ты во мне никогда не видел, – сказал Коннор, отворачиваясь. – Мужчину.