Непримиримые влюбленные

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ремни пристегнуты. Кресло в вертикальном положении. Характерный шум в ушах, когда самолет плавно снижается, а давление в салоне медленно повышается. И привычный рокот, говорящий о том, что огромный «боинг» наконец-то идет на посадку в лондонском аэропорту Хитроу. И внезапная, необъяснимая паника, от которой во рту у Мэдлин пересохло, глаза закрылись, дыхание перехватило, руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

Она действительно готова вернуться?

Что за вопрос, рассердилась на себя Мэдлин. Слишком поздно задаваться такими вопросами.

Конечно, она готова. Она все равно приехала бы. В любом случае.

Ничто и никто не помешает ей присутствовать на свадьбе Нины. Даже вновь возникшее легкое беспокойство. Она-то думала, что за четыре года сумела побороть это чувство.

Четыре года, подумала она с тоской. Конечно, четыре года изгнания в наказание за грехи – достаточно большой срок, и можно было бы не испытывать беспокойства. Четыре года назад она была слишком молода и неопытна, чтобы справиться с болью и унижением. Теперь она стала на четыре года старше и умнее, напомнила себе Мэдлин, повзрослела, приобрела жизненный опыт. Это поможет ей защитить себя от того, что ждет ее там, в Лондоне, скрытом серыми облаками.

– Все в порядке, дорогая?

Вот и еще защитник. Мэдлин заставила себя приветливо улыбнуться своему спутнику. Перри сам напросился в эту поездку. Поколебавшись, она согласилась – из тщеславия или малодушия, она и сама не знала. Тщеславие, конечно, играло определенную роль – нужно было показать домашним, что с ней все в порядке. Но и малодушие тоже имело место – она ведь сознавала в глубине души, что использует Перри как элегантный атрибут своего нового образа.

Образа, прямо противоположного прежнему.

Она понимала, что Перри будут считать ее последним поклонником. Он был из семьи Линберг, живущей в Бостоне, старший сын и фактически глава очень влиятельного и благополучного семейства. Так он и выглядит, ласково подумала она, рассматривая его тонкий профиль. Пепельные волосы, короткая модная стрижка, подчеркивающая красивую форму головы. Карие глаза и приветливая улыбка привлекали к нему людей.

Несколько месяцев они с Перри были, что называется, парой. Их отношения – Мэдлин решила, что правильнее всего их, пожалуй, определить как нежно-платонические, – устраивали обоих. Дружеская близость позволяла обоим залечивать свои раны.

Поэтому, когда пришло письмо от Нины, которая умоляла приехать на свадьбу, Перри сразу предложил Мэдлин сопровождать ее.

– Я могу совместить эту поездку с деловым визитом в наш офис в Лондоне вместо отца. А уикенды смогу проводить с тобой.

И смогу поддержать тебя в случае необходимости, добавил Перри про себя. Мэдлин и Перри очень хорошо понимали друг друга.

– А что за названая сестрица у тебя? – спросил Перри с лукавой искоркой в глазах. – Злая мачехина дочка, а?

– Нина? – выдохнула Мэдлин. – Ну уж нет!

Если на то пошло, грустно подумала она, то злая сестра – это я. Нина-то ангел.

Мэдлин была единственным ребенком Эдварда Гилберна от первого брака. Брак длился шесть бурных лет и закончился на удивление мирным разводом; пути родителей разошлись, они спокойно расстались. Пятилетняя Мэдлин осталась с отцом в Англии, а мать решила вернуться в Штаты. Ди, мать Мэдлин, родилась и выросла в Бостоне. Она хорошо понимала, что разлучить девочку с отцом равносильно убийству: они очень любили друг друга. Ди не обиделась, а отнеслась к происшедшему философски. Мэдлин и отец больше нужны друг другу, чем Ди нужна обоим. Она упаковала вещи и отправилась в Бостон; Мэдлин регулярно навещала ее.

Ей было уже восемь лет, когда отец сообщил о своем намерении снова жениться. Мэдлин и теперь помнила, как решительно была настроена против неожиданного объекта отцовской любви. И вот явилась Луиза, милая, прекрасная женщина. А рядом, держась ручонкой за руку матери, стояла Нина, маленькое беззащитное создание с васильковыми глазами матери и нежным ротиком. Избалованная, своенравная Мэдлин была покорена раз и навсегда.

Пока лайнер катил по дорожке, Мэдлин думала: почему всех удивило, что она так быстро смирилась с новым браком отца? Ведь многие годы они с отцом были единодушны, их мысли и чувства всегда совпадали. Если любил один, другой любил непременно.

Потому-то и был так мучителен для них обоих ее разрыв с Домиником.

Доминик. При воспоминании о Доминике Стентоне мысли Мэдлин вновь вернулись к причинам ее внезапной паники. Это из-за него она уехала в Бостон четыре года назад. И, втайне признаваясь себе, из-за него же решила вернуться.

Ей нужно было похоронить тени прошлого.

Таможенные формальности заняли много времени, но в конце концов она оказалась в сумасшедшей толчее пассажиров со своей тележкой, нагруженной чемоданами. Среди множества лиц, окружавших ее, Мэдлин искала только одно и совершенно не обращала внимания на заинтересованные взгляды мужчин.

Мэдлин была высока и очень стройна. Прекрасно сшитый костюм из натурального шелка цвета электрик удачно гармонировал с цветом широко распахнутых глаз. Лицо слегка побледнело после долгих часов полета, но бледность не могла скрыть природной чистоты кожи. Длинные волосы цвета воронова крыла заплетены в косу и уложены короной на голове. В конце путешествия прическа была так же аккуратна, как и двенадцать часов назад. Мэдлин относилась к тому типу женщин, которые сразу выделяются в толпе. Им предназначено принадлежать кому-то особенному, неординарному. Исключительному.

Спутник Мэдлин вполне соответствовал ей. В нем чувствовались порода и прекрасное воспитание. Блондин и брюнетка. И оба необыкновенно утонченные.

– Мэдлин!

Она повернула голову. При виде высокой, заметной фигуры отца голубые глаза ее засияли, и с легким вскриком она упала к нему в объятья.

– Ты опоздала, – заметил отец, выпуская ее из медвежьих объятий. – Опоздала больше, чем на час. И еще час уйдет на эту жуткую таможню!

Мэдлин улыбнулась и поцеловала его в щеку.

– Не придирайся к службе контроля, – возразила она. – Все это делается для нашей безопасности.

Отец хмыкнул и отодвинул дочь от себя, чтобы хорошенько рассмотреть.

– А ты не выглядишь очень утомленной. Как это тебе удалось сохранить отличный вид после такого ужасного путешествия?

– Понимаешь, иногда и мама может оказаться в чем-то полезной, – усмехнулась Мэдлин. Отец, как она и ожидала, пренебрежительно хмыкнул.

Родители недолюбливали друг друга. Отец считал Ди очень красивой, но безмозглой светской куклой, Ди называла бывшего мужа грубым, бесчувственным тираном. Их мнения несколько сближались только в вопросах, связанных с дочерью, но даже здесь они не могли прийти к полному согласию, разве что оба, несомненно, желали ей счастья.

– А где тот молодой человек, о котором так много говорила твоя мать?

Мэдлин обернулась и поискала глазами Перри. Она увидела, что его уже встретил высокий темноволосый мужчина, который приветствовал Перри как старого друга.

– Форман! – удивленно воскликнула Мэдлин.

Мужчина улыбнулся и подошел поцеловать ее. Мэдлин встречалась с Форманом Гулдингом в Бостоне. Высокий, темноволосый, слишком мужественный… С некоторых пор Мэдлин старалась избегать таких мужчин. Он был двоюродным братом Перри, представляющим интересы семейства в Европе.

Перри собирался остановиться у Формана в Лондоне и приезжать к Мэдлин в Лэмберн только на уикенды. Наконец все представления были закончены, и отец пригласил Формана в Лэмберн вместе с Перри, когда он только пожелает. Они направились к машине. Роджерс, шофер отца, ждал у багажника, чтобы уложить вещи Мэдлин. Впереди была припаркована длинная низкая машина. Это рычащее чудовище могло принадлежать только Форману Гулдингу.

Перри обнял и нежно поцеловал Мэдлин, пообещав приехать в Лэмберн в субботу к ленчу.

– Какое тонкое притворство, – сказал отец, когда они сели в машину и тронулись в путь.

– Правда? – пробормотала Мэдлин и сразу переменила тему. Она потребовала рассказать, как они живут. С любовью глядя на отца, она слушала последние новости.

В пятьдесят пять отец был на удивление привлекательным мужчиной, хотя густые пышные волосы поседели, еще когда ему было двадцать. Отец обладал огромным запасом энергии. Доминик однажды охарактеризовал отца как безрассудного, но необыкновенно удачливого дельца. Мэдлин вынуждена была согласиться, как и всегда, хотя против воли соглашалась с тем, что говорил Доминик Стентон. Отец рисковал, совершая коммерческие сделки, которые потрясали финансовый мир. Но он всегда оказывался прав, чем заслужил определенное уважение людей, занимавшихся биржевыми сделками. Некоторые подтрунивали над идеями Гилберна, но никто не смел недооценивать его. Гилберн был очень хитрым и проницательным дельцом.

– А что представляет собой этот Чарлз Уэйверли? – спросила Мэдлин. Отец выложил все местные новости, но ни словом не обмолвился о женихе Нины. – Не могу представить, что наша маленькая Нина выйдет замуж и покинет родной дом, – добавила она. – Нина всегда была робкой домашней птичкой.

– Чарлз как раз то, что нужно для Нины, – ответил отец. – У него есть естественное желание любить и заботиться о ком-то. А ведь именно этого мы и ждем от человека, который берет в жены нашу Нину. Их брак будет прочным, – уверенно закончил отец.

Мэдлин молчала, стараясь справиться с болью в сердце. Это ощущение не было новым для нее. Когда она думала о любви и браке, грудь словно сжимало тисками. Она научилась жить с этой болью – и держать себя в руках. Никто ни о чем не догадывался. От любви остались только горькие воспоминания. Такого она не пожелала бы злейшему врагу. Брак накладывает определенные обязательства, человек от души дает обещание вечной любви. Мэдлин тоже любила и думала, что предложение руки и сердца также обещает вечную любовь. Она ошиблась. И не хотела, чтобы Нина испытывала такую же боль и безысходное отчаяние.

– А как Луиза? – спросила Мэдлин.

– Очень хорошо, – решительно заявил отец. Потом добавил с удовлетворением человека, безумно любящего жену: – Она прекрасна, и все у нее хорошо.

Луиза гораздо спокойнее переносила шумные выходки Эдварда Гилберна, чем мать Мэдлин. С Луизой отец был мягок и сдержан. Впрочем, никому бы и в голову не пришло быть грубым и жестоким с Луизой. Слишком она была нежной и ранимой.

– И очень хотела, чтобы ты вернулась домой, – закончил отец.

В этом Мэдлин не сомневалась. Пока она росла, Луиза прекрасно заменяла ей мать. Заботилась о ней и не становилась между Мэдлин и отцом или Ди.

– Луиза заново отделала твои комнаты – хотела сделать тебе сюрприз. А потом стала укорять себя: наверное, надо было оставить все по-старому, как ты привыкла. Мы были в ужасе, когда она решила все снова переделать на старый лад – в надежде, что ты ничего не заметишь. Нина сумела остановить ее. – Голос отца потеплел. – Она ей сказала, что новая Мэдлин, о которой я им не раз рассказывал, уже не захочет спать в комнате, оклеенной слащаво-розовыми обоями.

В самом деле не захочет? Мэдлин заставила себя засмеяться. Но ее не оставляло чувство утраты, ведь прежняя Мэдлин умерла, а новая еще только в стадии становления. Может быть, она теперь для всех чужая и с ней придется знакомиться заново? Мэдлин содрогнулась. Да нет. Просто она стала взрослой, вот и все. Поздновато, правда.

Эдвард Гилберн украдкой наблюдал за дочерью. По ее заученно спокойному лицу он понял больше, чем ей хотелось бы. Когда четыре года назад она уехала в Бостон, он очень боялся за нее. Теперь он должен был признать, что Ди оказалась на высоте. Не давала дочери хандрить, тащила ее, жалко упирающуюся, – иногда буквально силой, – вытаскивала в свет. Заново учила жить среди людей. Гилберн опасался за дочь: он не знал, как скажется на ней такой курс лечения. Но, регулярно наведываясь в Бостон, он видел, что Мэдлин постепенно приходит в себя. Правда, Гилберн не мог сказать, что его уж очень радовали результаты четырехлетнего влияния на Мэдлин ее матери. Куда ушел искрящийся оптимизм, с раздражением думал он. Эта необузданная и удивительная любовь к жизни, покорявшая в восемнадцатилетней девушке? Ди постаралась вытравить ее. Гилберн был недоволен.

И уже не в первый раз он проклял Доминика Стентона – из-за него дочь вынуждена была отправиться к матери в Америку.

– Нина боялась, что ты не приедешь, – сказал Гилберн.

– Из-за Доминика, да? – Мэдлин, как всегда, сразу брала быка за рога. Эдвард улыбнулся про себя. Очевидно, Ди не удалось искоренить в ней эту привычку. Но его улыбка тут же растаяла. Он вспомнил, как эта прямота Мэдлин заставила ее порвать с Домиником, как ни ужасно это было для нее. Она не умела лгать себе и искать во лжи утешение, хотя вынести правду было очень тяжело. – Я не знала, что кажусь такой слабой.

– Да нет, дорогая. Никто так не думает. – Отец нежно сжал ее руку.

– Доминик жестоко поступил со мной, – ровным голосом продолжала Мэдлин. – Но я вела себя непростительно. Мы оба оказались не на высоте. Мне понадобился год, чтобы осознать это, – добавила она с легкой усмешкой, – и довольно резкая отповедь от мамы. Она не давала мне спуску всякий раз, как только видела, что я опять ушла в свои мысли.

Мэдлин пожала плечами.

– Ты этого добивался? – Она вопросительно взглянула на отца. – Это ты посоветовал маме не давать мне погружаться в переживания?

Выражение лица выдало его, и Мэдлин снова усмехнулась. Если кто и знал, что для нее лучше всего, так это отец.

– Спасибо. – Она прижалась к отцу и поцеловала его в щеку. – Интуиция редко подводит тебя, правда?

– В этой истории с Домиником она подвела меня, – проворчал Гилберн.

Он любил и уважал Доминика Стентона. Более того, он поощрял их отношения. Да и все заинтересованные в этом браке поощряли их – как Стентоны, так и Гилберны. Это был прекрасный сон, пока он длился.

– Никогда не прощу себе, что поощрял твое увлечение, – с горечью сказал Гилберн.

– Но тогда ты ничего не смог бы сделать, – возразила Мэдлин.

Гилберн кивнул. Оба знали: если Мэдлин чего-то очень хочет, она своего добьется. А она хотела Доминика – так сильно, что больно даже вспоминать об этом.

– Мы просто не подходили друг другу, – категорически заявила Мэдлин. – Слава Богу еще, что быстро это поняли. Успешно идут дела на конюшне Чарлза Уэйверли? – сменила тему Мэдлин.

– Очень. Лошадь, которую он тренировал последний год, выиграла дерби.

Многие в Лэмберне будут удивлены, грустно подумал Эдвард Гилберн, наблюдая за дочерью. Гладкая маска благовоспитанной леди скрывала ее лицо. Он с тоской вспомнил, как черноволосая девочка с лукавыми глазами, похожая на цыганку, скакала и прыгала на радость ему. Вспомнил время, когда Нина его умиляла, а Мэдлин просто шокировала. Нина наполнила его сердце радостью, позволив ему занять место умершего отца. А Мэдлин дикими выходками выводила его из себя, и его гнев обрушивался на ее непокорную голову. Хотя втайне он уважал дочь. Она скакала верхом как дьявол, играла во все спортивные игры. Когда девочка Мэдлин превратилась в упрямую и своенравную девицу, бедным молодым людям, которых пленяли коварные голубые глаза и буйная грива темных волос, было трудно устоять перед ней.

Ди отчаялась смирить ее, вспоминал Гилберн. После одного из визитов Мэдлин в Бостон Ди послала с ней письмо, в котором саркастически спрашивала: может быть, Эдвард специально воспитал дочь такой своенравной? Но даже Ди вынуждена была признать, что Мэдлин притягивает мужчин, как мед притягивает мух. Она действовала на них возбуждающе. Умела настоять на своем, но могла и посмеяться над собой. Не многим это удается.

Доминик не смеялся, глупец! Если бы он только засмеялся в ту роковую ночь на балу в загородном клубе, может быть, Мэдлин и не сбежала бы. Может быть, сейчас она не сидела бы рядом с отцом и не вела бы беседу с видом умудренной светской дамы.

Гилберну больше нравилась другая, живая, кипучая Мэдлин, чтобы голова шла крутом от ее шалостей и проделок, которыми она сражала своих друзей.

Но нет, прошлого не вернешь, задумчиво размышлял он. Может быть, просто время так изменило ее. Вероятно, Доминик Стентон только ускорил естественное развитие – хотя сомнительно. Гилберн хорошо знал дочь, знал, какой бес сидит в ней, ведь такой же сидел и в нем. Чтобы приручить беса, ему потребовалось сорок лет, и он не ожидал, что с Мэдлин все произойдет гораздо быстрее.

Нет, помог Доминик. Это он научил ее сначала думать, а потом действовать. Прятать свое строптивое «я».

Выстроились, как на официальном приеме, подумала Мэдлин, когда машина остановилась перед загородным домом из серого камня. Луиза, Нина и серьезный молодой человек ожидали их на нижней ступеньке широкой каменной лестницы.

Луиза ничуть не изменилась с тех пор, как Мэдлин видела ее в последний раз, а прошло целых четыре года. Невысокого роста, изящная, прекрасные золотистые волосы, бесконечно добрая улыбка, которую Мэдлин помнила с восьми лет. А вот Нина изменилась, с некоторым даже удивлением отметила Мэдлин. Сестра за четыре года похорошела, короткие локоны обрамляли ангельское личико. А это, значит, Чарлз Уэйверли, решила Мэдлин, обратив внимание на незнакомого молодого человека, стоявшего между дамами. Высокий, жилистый, он напоминал фермера, которому приходится много работать физически. Женщины не доставали ему даже до плеча. В выражении шоколадно-коричневых глаз – сдержанность и подобающая случаю торжественность.

Мэдлин улыбнулась ему первому. Почему, она и сама не знала, просто почувствовала, что Нине будет приятно. Девушке очень хотелось, чтобы именно Мэдлин приветливо приняла в их маленькую дружную семью человека, которого она полюбила.

Мэдлин заметила, что Чарлз робко взглянул на Нину, потом снова повернулся к ней. Казалось, у него гора свалилась с плеч – словно он выдержал очень трудный экзамен и счастлив, что все позади.

– Мэдди, дорогая! Луиза подошла обнять ее.

– Как хорошо, что ты снова дома! – Она несколько отодвинула ее от себя, тем же жестом, что и отец в аэропорту, и улыбнулась. – А ты изменилась, – заключила она. – Такая ужасно элегантная!

– Я тоже рада вернуться, Луиза, – серьезно сказала Мэдлин, сердясь на себя за то, что не проявила достаточной радости. Ее так долго учили быть сдержанной, что трудно было сразу измениться. Но это вернется, сказала она себе. – Зато ты все та же. – Мэдлин постаралась, чтобы голос звучал естественно. – Надеюсь, Нина не обидится, если я скажу, что сразу и не поймешь, кто из вас мать, а кто – дочь.

– Ты заслужила поцелуй, – быстро сказала Нина, тоже подходя и обнимая Мэдлин. – Лучшего комплимента не может быть. Привет, Мэдди. – Добрые глаза с любовью смотрели на сестру. – Ты скучала без нас?

– Каждый день, – заверила Мэдлин. Не объяснять же им, что в эти страшные годы, чтобы выжить, ей нужно было выбросить из головы все, что так или иначе связано с Англией. – Ты очаровательна, – сказала Мэдлин. – Это как-то связано с привлекательным молодым человеком, который точно страж стоит за твоей спиной?

Нина вспыхнула, обернулась и привлекла к себе Чарлза Уэйверли.

– Это Чарлз, Мэдлин, – представила она. – Вы должны полюбить друг друга, иначе я буду очень несчастна.

Мэдлин взглянула в серьезные карие глаза и протянула руку.

– Хорошо, – прямо сказала она. – Обещаю полюбить вас, если вы в свою очередь обещаете мне заботиться о Нине.

– Это обещание нетрудно выполнить. – Он улыбнулся и пожал протянутую руку.

– Пойдемте в дом, – вмешался Эдвард Гилберн. – Пошли, Чарлз. – Он взял будущего зятя под руку. – Женщин не остановить, когда они здороваются или прощаются. Поищем чего-нибудь выпить, пускай всласть разглядывают друг друга.

Засмеявшись, женщины последовали за ними. Все происходило так, как и предвидел Эдвард Гилберн – слишком точно предвидел. Нина и Луиза говорили без умолку. Мэдлин просто улыбалась, иногда вставляла слово. Но казалось, никто не замечает ее сдержанности.

Это вернется, повторяла, нахмурясь, про себя Мэдлин.

Естественно, она чувствует некоторое отчуждение после четырехлетнего отсутствия. Все образуется, вернутся и прежние дружеские отношения.