Непристойное предложение

Глава 2

В противоположность нашему дом свекра был в куда более привлекательном состоянии. Это был даже не дом, а вилла, окрашенная в розовый цвет и очень напоминающая некое кондитерское изделие, с множеством различных деталей, эркеров, с закругленными окнами, башенками. Венчал все это великолепие портал со стороны главного входа с двумя толстыми, лукаво ухмыляющимися ангелочками. Вилла не была старинной. Ее построили в шестидесятые годы для местного управляющего сберегательным банком, который, как было установлено позднее, прикарманил некоторое количество банковских денег для этого великолепного строительства. Однако вместо того, чтобы занять место в тюрьме на нарах, господин директор был отправлен на несколько лет в психиатрическую лечебницу, что, впрочем, совершенно не удивило моего свекра: «Если человек полностью запутался в себе и потерял ощущение реальности, то для него предпочтительнее побыть в сумасшедшем доме», — высказался он по этому поводу. Моя свекровь настояла на покупке виллы, когда та была выставлена на аукцион, и это был один из немногих случаев, когда ей удалось довести до конца свои намерения. Этот удивительный домик был под стать своему бывшему хозяину: абсурдный внутри и снаружи, он прекрасно подходил, чтобы вырастить в нем некоторое количество детей и принимать время от времени гостей. Свекор никогда не скрывал своего недовольства покупкой виллы, называя ее не иначе как «наш ужасный, безвкусный свадебный торт с марципанами, в котором я волей обстоятельств вынужден жить». Но по каким-то неведомым причинам он продолжал содержать этот «торт», несмотря на то, что для него одного дом был определенно великоват и одно лишь поддержание внутреннего убранства стоило куда больше, чем, по моему мнению, готов был платить старый скряга.

Как обычно, в воскресенье в гости были приглашены все члены семейства Штефана. Младшая сестра Катинка (вся в пастельно-розовом, под цвет фасада) раскладывала на кухне закуску на тарелки, в то время как ее дети пытались оседлать деда, возвышавшегося, словно айсберг, в своем любимом кресле и листавшего воскресную газету. Детей было трое, их звали Тиль, Леа и Жан. Имена были короткими и легко запоминающимися, но мой свекор тем не менее всегда называл их не иначе как «Дингс», «Дингс» и еще раз «Дингс»,[3] если вообще как-то называл.

Как обычно, он делал вид, что не заметил нашего прихода, так долго, как это было возможно. Кроме семьи, он поддерживал отношения лишь с несколькими господами своего возраста. Их компанию Штефан называл «Клуб полумертвых скупердяев». Я подозревала, что, собираясь вместе, они целыми днями играют в «Двойную голову»,[4] попивая бренди «Асбаш Юралт», и хвастаются друг перед другом бесчисленным количеством нулей в суммах своих состояний. Штефан, впрочем, предполагал, что бывший директор банка, главный врач и боссы крупных концернов собираются на конспиративные встречи, во время которых размышляют о путях и способах преодоления пенсионной скуки, чтобы при этом по возможности тратить как можно меньше денег.

— Им просто не хватает возможности командовать множеством людей и перемещать их с места на место, словно пешки, как это было прежде, — говорил Штефан. — Особенно моему отцу.

— Но для этого у него теперь есть мы, — отвечала я.

— Нас он уже давно задвинул куда надо, — возражал Штефан.

Это, впрочем, было верно. Наш дед был прирожденный кукловод. И в плане способности нанести оскорбление он также был очень неплох. Один-единственный раз мне довелось услышать от него нечто более или менее приятное, хотя в принципе это можно было расценить как еще большее оскорбление. В день нашей свадьбы он расцеловал меня в обе щеки с довольно ехидной ухмылкой, произнося при этом:

— Ну, уж коли ты здесь, дитя мое, позволь приветствовать тебя в нашей семье. Моя дорогая, ах, Дингс, ах, невестушка, ах, Ольга. И если ты окажешься слишком хороша для моего Штефана, я постараюсь это понять: у тебя такая впечатляющая грудь. И насколько я в этом разбираюсь, — в этот момент он совершенно бесстыдно уставился в вырез моего декольте, — колоссально привлекательно устроена, великолепное качество!

— А я и не знала, что ты такой эксперт в этом вопросе, Фриц, — слегка сбитая с толку, ответила я тогда. — Только меня зовут не Ольга, а Оливия.

— Я вообще никогда не запоминал имена, — только и возразил Фриц.

И, насколько я помню, с тех пор он всегда обращался ко мне «Невестка» или «Дингс». В принципе, наверно, я должна быть ему благодарна, что о достоинствах моей груди он не стал говорить в своей речи на торжестве по случаю нашей со Штефаном свадьбы. А то для нас обоих это могло бы стать в высшей степени двусмысленно.

С тех пор, к счастью, эта тема не всплывала в наших разговорах. Впрочем, и комплиментов в свой адрес я от него больше не слышала никогда.

— Привет, Фриц, — подошла я к нему.

Я не ожидала никакого ответа, потому что не в привычке свекра было отвечать на приветствия. Он снисходил до того, чтобы заговорить с нами, в лучшем случае лишь за столом. И для меня такой чести было более чем достаточно.

Детей не особенно смущала недовольная физиономия деда.

— Дед, дед, расскажи нам какую-нибудь историю!

— Дед, может, ты посмотришь картину, которую я тебе нарисовал?

— Дед, давай я буду твоим всадником.

— Слезайте с меня, — ворчал Фриц. — И руки прочь от газеты. Она стоит недешево.

Катинка повернулась к нам.

— Разве это не мило? Дедушка с тремя внучатами. Я только вчера прочитала, что научно доказано: дети — источник вечной молодости.

— Да-да, прежде всего для своих матерей, которые годами недосыпают из-за них, — пробормотала я в ответ. — Если умолчать о том, что приходится кочевать от одной нужды к другой.

— Ну, Оливия, ты совершенно не понимаешь, о чем говоришь!

Опять — двадцать пять! Катинка могла бы казаться очень милой, если бы постоянно не пыталась втянуть меня в дискуссию о детях вообще и о нашей со Штефаном бездетности в частности. Я бросила молящий о помощи взгляд на Штефана, но он уже занимался детьми, которые, оставив в покое деда, дружной ватагой накинулись на своего дядю.

— Я не говорю, что растить детей — это не требующее колоссальных усилий занятие, — сказала Катинка. — Но эти усилия оказываются вознаграждены тысячекратно. На вашем месте я не стала бы упускать такую возможность. — Здесь она сделала многозначительную паузу, во время которой ее взгляд сконцентрировался на надписи на моей майке: «Мне уже исполнилось тридцать — пожалуйста, переведите меня через дорогу». — Лучше вам поспешить, пока не стало совсем поздно. Ах, кстати, у нас есть для вас сюрприз.

Для Катинки все дамы после тридцати, не занятые воспитанием потомства, были подозрительны. Значит, что-то у нас не в порядке с гормонами. И кроме того, существовал еще социальный аспект: с какой стати дети Катинки должны будут нести расходы на наше пенсионное обеспечение? Катинка считала, что это несправедливо.

Я уже представила себе, что это будет за сюрприз (недаром Штефан прозвал сестру «Несушка-рекордистка»), и быстро выскользнула в зимний сад, прежде чем она что-нибудь скажет.

Стол к воскресному завтраку всегда накрывали в зимнем саду, не важно, была ли на дворе зима или лето. Старший брат Штефана, Оливер, и его жена, Эвелин, уже сидели за столом вместе с мужем Катинки, Эберхардом. Эберхард являлся для всех настоящим бедствием. Для меня всегда оставалось загадкой, что Катинка в нем нашла и что вообще в нем можно было найти. В то время как она после каждой беременности снова приводила себя в порядок диетами и голодом, чтобы влезть в свой 38-й размер, он с каждым ребенком прибавлял в весе и размере живота. Но самым смешным было то, что пропорционально прибавляемым килограммам неотвратимо возрастала и его самооценка.

— Женщины должны следить за своей фигурой, — не забывал регулярно подчеркивать он, сопровождая эту фразу странным квакающим смехом.

— Все уже собрались для созерцания воскресного затопления «Титаника»? — сказала я вместо приветствия, но лишь Оливер удостоил меня взглядом; двое других уже находились в состоянии первой воскресной дискуссии.

— Привет, Блуменкёльхен, — сказал Оливер.

— Привет, Блуменколь,[5] — ответила я ему в тон.

Все это звучало несколько по-дурацки, но прозвища, придуманные нами друг для друга, звучали именно так, коль скоро лишь мы вдвоем имели «проблемы» с цветом волос. Оливер никогда не выглядел таким презентабельным, как Штефан. Его глаза не были голубыми, улыбка не была столь обезоруживающей, а волосы столь блондинистыми. Зато они кудрявились еще сильнее, чем мои. Настолько сильно, что Оливер был вынужден стричься очень коротко, потому что и в самом деле не хотел выглядеть словно кочан цветной капусты. Кроме того, он был довольно крупный и неуклюжий, чтобы, как Штефан, казаться похожим на Брэда Питта. Зато его жена Эвелин — вот до чего несправедливо устроен мир! — была вылитая Дженнифер Энистон, даже несмотря на то что не умела так смеяться. Точнее говоря, возникало подозрение, что Эвелин вообще не умеет смеяться. Самое большее, что мы видели, — это как она улыбается, да и то улыбки эти были всегда какими-то кисловатыми. Хотя следует признать, что ее привлекательности это ничуть не вредило. Она была одета во что-то черное, шикарное, определенно очень дорогое, но лицо, как обычно, имело такое выражение, будто у нее болят зубы. Может быть, дело было в Эберхарде, а может быть, в том, что зубы у нее и в самом деле болели.

Оливер заинтересованно изучал мою грудь.

— А что, тебе уже и в самом деле тридцать?

Я смущенно кивнула.

— И даже еще несколько годиков, судя по слою пыли на этой майке, — едко добавила Эвелин.

— Эге, — буркнул Эберхард и с забавно-сосредоточенным выражением лица уставился на майку. Ничего похожего у Катинки дома, конечно, не было. — Неплохо, господин Шпехт.

Я понятия не имела, что мне следует ответить на это глубокомысленное бурчание Эберхарда.

— Я еще ни разу ее не надевала, потому что, казалось, она мне слишком мала, — сказала я, так как внезапно мне пришло в голову, что не помню, кто подарил мне этот дурацкий топ на день рождения.

В конце концов, это могли быть и Эберхард, и Катинка. В этот момент мне пришла в голову мысль, что я упустила возможность надеть майку с новыми брюками, приобретенными на распродаже, а влезла в эти совсем неподходящие джинсы. Глупая ошибка.

— О тебе можно говорить все, что угодно, но ты смелая, — сказала Эвелин.

Я исподтишка изучала ее с головы до ног, но это было безнадежно: она была одета безупречно. Чтобы подобрать свой гардероб, она, конечно, обошла не один магазин женской одежды, однако и без этих дорогих шмоток Эвелин была замечательно хороша собой. Среднего роста, очень стройная, с короткой стрижкой светло-каштановых волос. Во всем ее облике и фигуре не было ни одной проблемной зоны; моя же фигура, напротив, в определенные дни представляла собой сплошную проблемную зону. Вам это тоже знакомо? На голове словно кочан капусты, под глазами мешки, а на подбородке, как назло, вскочил ненавистный прыщ, с которым еле-еле протискиваешься в дверь. На внешнем виде Эвелин и такие дни почему-то не сказывались. Глаза у нее были карие, обрамленные умело подкрашенными пушистыми ресницами, а узкие элегантные очки, которые она носила, лишь подчеркивали безупречность лица. Даже веснушки расположились на носу именно в тех местах, где это было нужно, и даже с помощью лупы вряд ли можно было бы найти среди них хоть одну неподходящую по размеру. Руки были идеально ухожены, так что я поскорее поспешила спрятать неотмытые от садовой земли пальцы в карманы, прежде чем Эвелин успеет сделать хоть одно замечание по этому поводу. Только вот джинсы были настолько тесны, что края карманов тотчас пережали мне сосуды и кисти начали затекать.

К счастью, Эвелин решила не заниматься дальше обсуждением моего внешнего вида, а переключилась на Эберхарда.

— Хорошо, что ты здесь, — сказала она. — А то Эберхард снова начал критиковать еженедельную телепрограмму, несмотря на то, что мы дали ему понять, что это дерьмо нас совсем не интересует.

Слово «дерьмо» она подчеркнула так выразительно, что даже я не могла не заметить наигранность ее агрессии, Я предположила, что виной всему предменструальный синдром. Или все-таки зубная боль?

— Ого, — произнес Эберхард, ничуть не обидевшись. — Все ясно, что уж тут! Тебя, конечно, ничего не интересует, кроме того, что и зачем делает Цалеманн в своем шоу. Иначе можно считать, что неделя прошла напрасно.

— Я одним глазком просматриваю «Тагесшау» — информационную программу, когда по средам занимаюсь глажкой, — раздраженно ответила Эвелин, пока я раздумывала над тем, что же все-таки сказал Эберхард. Потому что у меня сложилось впечатление, что он говорит совершенно на другом языке. Эвелин между тем продолжила: — Но вообще-то я главным образом слушаю радио. Те выплаты из моих налогов, что идут на развитие радиоканалов, кажется мне, куда с большей пользой находят свое применение. А уж если что-то заинтересует меня в новостях, то можно на секунду отставить утюг в сторону.

— Ого, тогда я ничему больше не удивляюсь, — насмешливо произнес Эберхард. — Вот ты и села в лужу. Скажи, что и программы с участием своего мужа ты никогда не смотришь, а?

Оливер работал в редакции новостей небольшой региональной телерадиостанции, и его можно было видеть там куда чаще, чем раз в неделю. Причем его появление всегда предварялось не иначе как: «Наш корреспондент Оливер Гертнер передает с места события». Лично я была горда тем, что с некоторых пор являюсь его родственницей, и старалась не пропустить ни одной программы с его участием. Для остальной части семейства его профессия потеряла всякое очарование, поскольку они считали, что Оливер давно уже должен был вести свои репортажи не с местечковых свалок, а из тех мест, где действительно что-то происходит: из Нью-Йорка, Лондона, из Афганистана, наконец. Но Оливер все время оставался в стране, занимаясь подготовкой репортажей, которые были нужны программе в первую очередь. Ветер трепал его причесанные к началу репортажа волосы, едва он успевал произнести что-то типа: «Рядом со мной сейчас находится руководитель окружной пожарной охраны. Господин Ковальский, как долго еще могут продлиться спасательные работы на месте пожара?»

— Мне совсем не обязательно смотреть эти программы, — парировала Эвелин. — Потому что Оливер и так мне все подробно рассказывает. — Это прозвучало так, словно она заставила себя поверить, что ничего лучше этих рассказов Оливера для нее не существует.

— Ого! — встрепенулся Эберхард.

Оливер ничего не сказал, одарив Эвелин мрачным взглядом.

«Ого!» — подумала я так же, как Эберхард.

— Так, а теперь все-таки вернемся к нашему сюрпризу! — В комнату вошла Катинка с большим подносом нарезки.

Штефан и дети следовали за ней.

Штефан волочил ноги. Тиль уцепился за его левую ногу и висел на ней, Леа — за правую. А Жан метался от одной ноги к другой и громко кричал:

— Это нечестно, нечестно! Мне тоже нужна одна нога!

Катинка звонко засмеялась.

— Ну, разве это не прелестно? Дядя с племянниками!

А Эберхард произнес:

— Эй, на «Титанике»! Без паники! Жан, тебе не следует плакать. Вы просто должны поменяться. Всегда надо соблюдать спокойствие и уверенность рядом с молодыми жеребцами.

— Но давайте все же приступим к завтраку, — сказал Штефан и попытался сесть.

Леа и Тиль неохотно отцепились от его ног.

— Нет только деда, — констатировала Катинка, когда Жан наконец водворился на своем детском стульчике и все остальные тоже расселись. — А теперь у нас для всех для вас большой сюрприз.

Штефан, Оливер и я обменялись короткими взглядами. Ни для кого из нас этот сюрприз не стал сюрпризом. И уж совершенно точно он не был «большим». Идиотская победная улыбка Катинки могла означать только одно: она беременна в очередной, теперь уже четвертый раз. Честно признаться, мы рассчитывали на этот сюрприз уже несколько месяцев назад, потому что Жан с этого лета должен был пойти в детский сад, а такие большие перерывы между рождением детей Катинка себе до сих пор еще не позволяла.

— Жан, яйцо не следует есть вместе со скорлупой, ты же это знаешь. И подожди, пока все остальные не сядут за стол! Дедушка! Дедушкаааа! Завтрак готов!

Из кресла в соседней комнате донеслось:

— Да-да.

Эвелин рассматривала тарелки.

— Ну так что ж! Это действительно сюрприз? Он расширил свой ассортимент у Альди?

Катинка покачала головой:

— Не у Альди, у Мецгера. Жан! Салфетки не для того, чтобы их есть! И надо дождаться, пока все сядут за стол.

— Мецгер? — растерянно повторил Оливер. — Папа заболел?

— Успокойся, мой мальчик, — произнес, входя в комнату, Фриц и уселся на свое постоянное место во главе стола.

Мы тотчас привели себя в состояние повышенного, внимания: капитан на мостике!

— Но с некоторых пор я решил делать покупки в другом месте, а не у Альди. То, как они там упаковывали товар, не вызывало доверия. У Мецгера Зендманна все намного достойнее.

— У Мецгера Зендманна! — со стоном произнес Штефан. — Ты в свои годы стал еще и мотом?

— Мецгер Зендманн — зять доктора Бернера, — внес ясность мой свекор. (Доктор Бернер, как известно, был одним из членов компании старых скряг, в которую входил наш дед.) — Поэтому там со мной обращаются особенно предупредительно. Даже в том случае, если я посещаю только распродажи. Позавчерашняя нарезка, к примеру, очень неплохая на вид, обойдется мне там едва ли не в два раза дешевле, чем полноценный кусок шинки где-нибудь еще. А ассорти из разных видов мяса: салями, шварцвальдской шинки, говяжьей колбасы и ливерной, — вообще даром.

Эвелин, только что положившая себе на кусок хлеба кусочек шинки, уронила вилку. Оливер, Штефан и Катинка едва не сделали то же самое. Только Эберхард ничуть не смутился и с удовольствием отправил в рот большой кусок ливерной колбасы.

— То, что нас не убивает, лишь делает еще крепче. Колбаса есть колбаса, тут уж ничего не поделаешь.

— Папа, эта нарезка в упаковках не позавчерашняя, а скорее с позапрошлой недели, — сказал Оливер.

А Штефан добавил:

— И она рассчитана на тех покупателей, у кого есть собаки!

— Вы получите мармелад, — озабоченно сказала Катинка, обращаясь к детям. — Чтобы исключить опасность сальмонеллеза… — Но затем улыбка вернулась на ее лицо. Точно было еще нечто… — А теперь послушайте все. У нас будет… Леа!!!

Леа опрокинула стакан с молоком. Этот трюк она проделывала каждое воскресенье, и Катинка уже научилась с быстротой молнии менять скатерть и наполнять для девочки молоком новый стакан.

— Чепуха, — произнес тем временем Фриц. — Для собак у них есть всякие обрезки. Хотя я и это считаю расточительством. Бог его знает, почему сегодня никто не в состоянии оценить прелесть ливера.

Мы не успели позавтракать дома, но, несмотря на чувство голода, бутерброды с шинкой почему-то не лезли нам в рот. Уж не был ли тому причиной подозрительный зеленый налет на кусочках мяса? Я опасливо сосредоточилась на своем кофе. С завтрашнего дня я все равно собиралась садиться на диету. За последнее время я почти не прибавила в весе, но Штефан с некоторых пор начал обращаться ко мне «Пончик» или Молли[6] — Олли. Мне это не очень нравилось. Он разделял взгляды о том, что изменение веса у женщин после тридцати происходит несколько иначе, чем у молодых, и — совершенно точно — не в сторону уменьшения.

— А теперь создайте все-таки тишину. — Катинка постучала ложкой по кофейной чашке.

— Шшшш, — прошипела я.

Мне было жаль Катинку и того, что она никак не может рассказать всем о своем «сюрпризе».

— Большое спасибо, дочка, — произнес Фриц в воцарившейся вслед за этим тишине и повернулся к сыновьям: — Итак, что у вас новенького?

Эта фраза звучала каждое воскресенье. И каждое воскресенье она становилась вступлением к семейным разборкам. Ну да ладно, ко всему можно привыкнуть.

— У Эби и у меня есть потрясающая новость, — предприняла Катинка сомнительную попытку предотвратить семейную ссору.

Но Фриц прервал ее довольно грубо:

— Я совсем не тебя имел в виду, дочка. Ты и так рассказываешь мне почти каждый день все свои новости.

Это было более чем верно, потому что дом Катинки и Эберхарда находился всего в двух кварталах отсюда и Катинка ежедневно совершала с детьми пешие прогулки в гости к деду. И эти прогулки вовсе не были каким-то развлечением, потому что, пока дети были предоставлены сами себе, Катинка занималась в доме у отца хозяйством, стирала и гладила вещи Фрица, несмотря на то, что он бы вполне мог справляться со всем этим сам. Впрочем, особенно навязчивыми и обременительными ему эти посещения не казались, потому что он даже нашел возможность соорудить для Дингс, Дингс и Дингс в саду качели и песочницу. И то и другое было приобретено на распродажах в строительном супермаркете, и все конструкции имели изъяны, но были вполне работоспособны. Следует признать, что для человека, который в целях экономии покупает в магазине Мецгера нарезку «собачьей свежести», сам себе стрижет волосы, чтобы не тратить деньги на парикмахерскую, и с 1979 года ездит на «мерседесе» того же года выпуска, постройка детской площадки у себя в саду являлась жестом неслыханной щедрости.

Было заметно, что Катинка обиделась.

— Я лишь хотел, чтобы твои братья тоже поведали мне о своих победах. Сначала о плохих новостях, затем о хороших, — сказал Фриц, успокаивая ее, и повернулся к Штефану: — Итак, как идет оборот? И как чувствует себя ваша хибара?

— Какую хибару ты имеешь в виду? Дом или то, что находится на землях питомника? — вопросом на вопрос ответил Штефан.

— Обе, — отрезал Фриц.

Мы со Штефаном прикупили по случаю полтора года назад участок земли со старым садом и постройками. Нам пришлось взять кредит под довольно высокие проценты, настолько высокие, что, и это было мнение не только Фрица, банк не имел права их назначать. Конечно, свекор не предпринял каких-либо действий, чтобы просто дать нам немного денег или предложить эти деньги взаймы не под такой высокий процент, как банк. «Я всегда был за то, чтобы мои дети сами расхлебывали ту кашу, которую заварили, — педагогично обосновал он свое скупердяйство. — Но не говорите, что я вас не предупреждал о последствиях».

У меня было подозрение, что он вообще только того и ждет, когда мы полностью обанкротимся и пойдем по миру. Но надежда, что его ожидания окажутся бесплодными, все-таки во мне не умирала. Старые постройки на участке, конечно, ни на что не годились, но сам кусок земли в четыре гектара был вполне приличный, и место было идеальное, чтобы со временем устроить там элитный питомник садовых деревьев, кустарников и цветов. Я была уверена, что немалые инвестиции с лихвой окупятся, А до того момента вполне можно обойтись без дорогих шмоток и кремов против морщин. Я предпочту вся сморщиться, чем дам возможность своему свекру торжествовать по поводу нашего разорения.

— Ну что ж, — сказал Штефан. — Следует заметить, что на дворе весна. Люди начинают покупать бегонии, редкие растения и газонную траву из Новой Гвинеи… — Он бросил на меня взгляд, так как знал, что я не переношу ни то, ни другое, ни третье.

Как специалист по кустовым культурам я выращивала в каждом свободном углу редкие виды кустарников, семена которых выписывала из Англии. Розы, редкие сорта клематиса и крупные кустарники были моей страстью, и я была уверена, что с их помощью можно заработать приличное количество денег, если правильно всем заниматься. Штефан был другого мнения. Он начал обучаться ремеслу садовода лишь ради того, чтобы заполнить время в ожидании места для учебы на факультете маркетинга, чтобы все равно через год бросить эту учебу, не пристрастившись по-настоящему и к садоводству. Увлеченность — это ведь такая вещь, которая позволяет человеку хорошо делать свое дело, вне зависимости от того, чем, помимо этого, он занят по жизни.

Так или иначе, но благодаря его попытке выучиться на садовода мы с ним и познакомились. Через два с половиной года, когда у него был в кармане преддиплом, мы уже поженились. Я и ожидать не могла, что в конце концов стану госпожой Гертнер.[7] Не только потому, что фамилия так подходила к моей профессии, нет, теперь я могла объяснять людям особенности правописания моей фамилии: «Как „Gärtner“, только с „ае“». И каждый тотчас все понимал. Моя девичья фамилия была Прцбилла,[8] и я всю жизнь подозревала, что предки мои происходили из какой-то особенно бедной в плане вокальных данных языка области Польши. Во всяком случае, пока я не вышла замуж, люди каждый раз спешили сказать мне: «Будьте здоровы!» — стоило мне им представиться. И если кому-то из новых знакомых удавалось с первого раза правильно произнести мою фамилию, человека этого я запоминала на всю жизнь как нечто выдающееся. К счастью, те времена давно ушли в прошлое. В следующем году мы отпразднуем десятилетие нашей со Штефаном свадьбы.

Мы всю нашу совместную жизнь великолепно дополняли друг друга, Я была прекрасным генератором идей, а Штефан обладал необходимыми способностями, чтобы соотносить эти идеи с реальностью. К сожалению, соотнося их с реальностью, он всегда разъяснял мне с точки зрения экономической целесообразности, что с моими мечтами едва ли удастся заработать много денег. Куда больше я могла радоваться, например, своей идее импортировать из Голландии дорогие цветы, чтобы перепродать их здесь с большой прибылью. Очевидно, это срабатывало. В декабре мы впервые свели баланс с дефицитом и едва ли не благодаря продаже рождественских звезд, которые обработали блестящим спреем. И пожалуйста, не надо подозрений. Все было сделано в рамках закона: за каждую звезду было уплачено по одному евро и девяносто центов таможенной пошлины. Не много, но и не мало. Это был как минимум успех, если сравнивать с предыдущими месяцами, когда мы работали только за долги и взятые ранее кредиты. Очень возможно, что бегонии и газонная трава сулили нам наступившей весной не меньший успех, чем пресловутые рождественские звезды.

— В мое время газонную траву из Новой Гвинеи не привозили… — Фриц неодобрительно покачал головой, но только Эберхард воспринял замечание как шутку и позволил себе засмеяться. Фриц воодушевился его поддержкой и продолжил: — В мое время уважающий себя человек не зарабатывал на жизнь перепродажей всяких травок и цветочков! Для чего мы заботились о твоем образовании?

Этот вопрос также задавался каждое воскресенье. Я украдкой посмотрела на собравшихся. Оливер сделал серьезное лицо, поскольку точно знал, что чуть позже этот же вопрос прозвучит и в его адрес; Эвелин рассматривала свои ногти, Катинка украдкой вздохнула, а Эберхард язвительно ухмылялся.

Штефан попытался вести себя независимо.

— На этой неделе у меня были многообещающие переговоры с похоронным бюро Зегебрехта. Они скорее всего захотят воспользоваться нашими услугами вместо фирмы «Цветы Мюллера». Озеленение и оформление могил, очевидно, весьма перспективная тема.

— Ну надо же! — произнес Эберхард и снова рассмеялся своим тявкающим смехом.

— Озеленение и оформление могил! — фыркнул Фриц. — Уважающий себя мужчина никогда не изберет такой род занятий, чтобы прокормить свою семью. Уж лучше я побеспокоюсь, чтобы ты зарабатывал на кусок хлеба в моей фирме.

— Но у Штефана есть работа, — вставила я.

— Это ты называешь работой? — вскричал Фриц. — Из каких средств, позволь узнать, вы собираетесь финансировать образование ваших детей?

— Ах, но ведь у нас пока нет детей, — отважилась возразить я.

Фриц сдвинул густые брови.

— Да, конечно! — прорычал он. — А почему их нет? Потому что вы не в состоянии себе это позволить. Потому и нет. И по той же самой причине моя невестка вынуждена носить вещи из старого сундука с барахлом, сохранившимся с прошлого века.

Первым моим желанием было вскочить с места и возмущенно прокричать, что это барахло совсем не из старого сундука, а из моего платяного шкафа. Но я сдержала себя, потому что где-то внутри понимала, что никакой принципиальной разницы между сундуком и платяным шкафом в общем-то нет.

— Мы могли бы позволить себе иметь детей, — смело вступился Штефан. — Но мы не хотим. Во всяком случае, пока.

— Точно, — сказала я, чтобы хоть что-то сказать. Мы со Штефаном были едины во мнении, что не созданы для детей. А дети для нас.

— Ага, — вступил в разговор Эберхард.

Он-то мог совершенно непринужденно принимать участие в этих воскресных разборках, потому что заслужил признание Фрица. Будучи одним из руководителей довольно крупного автопредприятия (того самого, в котором Фриц до выхода на пенсию являлся вторым человеком), Эберхард зарабатывал вполне достаточно (хотя, может быть, и не очень много). Иначе у него вряд ли бы нашлось время, чтобы каждые два-три года делать своей жене по ребенку. И как в любое другое воскресенье, я пожалела, что у меня в руках нет приличного молотка, чтобы как следует стукнуть его по голове. Или бейсбольной биты, или винтовки, или…

— Ерунда! — закричал Фриц, ударив кулаком по столу так, что кофейные чашки подпрыгнули. — Это полная ерунда. Каждая женщина хочет иметь детей, а каждый мужчина хочет наследника! Только вам это кажется глупым. Да уж, конечно. Почему бы нет? Два бездетных мужика, которым уже за тридцать, и оба по уши в долгах! Один выращивает цветочки для похоронной конторы, а второй берет интервью у доблестных пожарных! Более дурацкой и убогой жизни представить себе нельзя!

— Нельзя говорить слово «дурацкий», — вставил Тиль.

— Здесь ты прав, Тиль, — вступила Катинка.

— Дети, вы можете пойти на качели, — раздраженно заметил Фриц.

Ему хотелось, не стесняясь, еще примерно в течение получаса хамить, сквернословить и оскорблять. После чего, по обыкновению, мы выпивали еще по чашечке кофе, беседовали о погоде и в конце концов мило прощались до следующего воскресенья. Я же говорила: ко всему можно привыкнуть. Вы не могли не заметить: в этой семье все было не совсем нормально. Временами происходящее напоминало мне фрагменты из плохой «мыльной оперы». Хотя мы жили и не в Далласе.

Та-та-тааа, та-та-та-тааа — Гертнеры — удивительная семейка. В главных ролях: Фриц Гертнер — глава семьи, тиран из тиранов; Оливер — его старший сын, работающий на телевидении и женатый на сестре-близняшке Дженнифер Энистон; Штефан — младший брат Оливера, владелец садового питомника и жены, которая выглядит словно кочан цветной капусты; в остальных ролях заняты: Катинка — их младшая и весьма плодовитая сестренка и ее муж, живот которого выглядит так, словно его набили тремя диванными подушками. Смотрите сегодня: серия «Воскресный завтрак в кругу семьи». Поведет ли себя сегодня старый Фриц так же отвратительно, как всегда, и сделается ли в глазах окружающих еще более неприглядным, чем есть на самом деле? Станут ли сыновья и сегодня терпеливо сносить его оскорбления? Сообщит ли Катинка о своей очередной беременности? И продолжит ли Эберхард умиротворенно наблюдать за происходящими разборками за столом, несмотря на то, что большинство протагонистов не приемлют ни малейшего насилия над личностью? Следите внимательно, потому что и сегодня в очередной раз подтвердится: семейство Гертнеров — это наш дом-дурдом!

Леа и Тиль быстро вскочили со своих мест. Им совсем не хотелось выслушивать ругань деда.

Фриц указал на Жана, все еще копошившегося на своем детском стульчике.

— Дингс тоже пусть уходит, — потребовал он.

Эберхард послушно вытащил ребенка.

— И не забывай: кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет, — назидательно напутствовал он Жана.

Жан кивнул и поковылял вслед за сестрой и братом.

Со своим неизменным «ага» Эберхард снова опустился на стул. Не хватало только, чтобы он, как маленький, захлопал в ладоши своими пухлыми ручками.

— Итак, на чем мы остановились?

— Ах, — произнес Фриц, разводя руками, — я всего лишь хотел узнать, за что судьба наградила меня двумя такими несчастьями, как мои сыновья? Когда я был в вашем возрасте…

Начинался обязательный усыпляющий монолог о восхождении Фрица к вершинам бизнеса. От скромного ученика бухгалтера до босса крупного концерна.

— Но у нас есть и хорошие новости, — в очередной раз сделала робкую попытку Катинка, когда Фриц на мгновение прервался, чтобы тяжело вздохнуть.

На этот раз он позволил ей договорить. Лицо Катинки озарила светлая, благодарная улыбка.

— Наш дом скоро станет нам мал, не так ли, Эби?..

Она все же освободилась от него, от этого своего сюрприза. Я вздохнула едва ли не с облегчением.

— Я уже думал об этом, — заявил Фриц, на какое-то время расслабившись, и хлопнул Эберхарда по плечу: — Отлично исполнено, мой мальчик.

— Н-да, под лежачий камень вода не течет, — гордо произнес Эберхард. — В нашей конуре действительно станет тесновато. Но мы это дело обтяпаем.

— Вероятно, мы начнем строиться, — важно сказала Катинка.

Да, и если они начнут это делать, то пусть сразу закладывают в проект шесть детских комнат. Или восемь. Под лежачий камень…

— Сердечные поздравления, — как-то без энтузиазма произнес Штефан.

Но наша Несушка-рекордистка сияла так, как только может сиять взорвавшаяся атомная электростанция, и смотрела на всех остальных, полная ожидания.

— Да, и от меня тоже, — добавила я и натянула на лицо слащавую улыбку.

— Аналогично, — пробурчал Оливер.

Только Эвелин не присоединилась к этим поздравлениям. Вместо «сердечно поздравляю» она произнесла:

— А я на этой неделе уволилась с работы.

Все разом забыли о свежезачатом Дингс номер четыре.

— Что?! — закричали Катинка, Штефан и Фриц в один голос.

— Вот тебе и на! — вторил им Эберхард.

— Но почему? — Дар речи наконец вернулся и ко мне. — Ты же так хорошо справлялась со своей работой. И у тебя была действительно неплохая зарплата.

Весьма неплохая. Просто зависть брала, какая неплохая.

— Ну и ну, — произнес Эберхард.

Воцарилась неприятная пауза.

— Но это была слишком нервная работа, — произнес Оливер в качестве пояснения. — Ненормированный рабочий день, очень часто работа в выходные, к тому же еще эти ярмарки…

— Иногда целый день даже не было времени поесть, постоянный стресс, и из-за этого приходилось много курить, — добавила Эвелин. — Все-таки это очень неполезно для здоровья — быть деловой женщиной. И уж тем более не идеально, чтобы думать о ребенке. Вот я и подумала, разве можно забеременеть, если приходится круглые сутки торчать в офисе или постоянно мотаться по командировкам и выставкам куда-нибудь в Лондон?

— Во всяком случае, не от Оливера, — пробормотал Штефаи, но так тихо, что никто из присутствующих, кроме меня, этого не услышал.

— Что правда, то правда, — сказала Катинка. — Правда, на меня достаточно строго посмотреть, и вот я уже беременна, правда, Эби? Все равно, много у меня дел или нет…

— Да, но… — начала я и сразу умолкла.

Мой свекор закашлялся, но, вероятно, и он никак не мог найти нужные слова.

— Мы уже почти год пытаемся зачать ребенка, — сказал Оливер. — Но несмотря на то что оба здоровы, ничего не получается. И все из-за постоянного стресса. Так говорит наш гинеколог.

— И поэтому я решила уволиться, — подвела черту Эвелин.

— Да, но… — снова сказала я. — Но тогда твоя потрясающая зарплата в фирме пропала. Неужели ты не могла перейти на более спокойное место? Может быть, на полставки? Ведь так ты даже не получишь декретный отпуск…

Эвелин крутила в руке пачку сигарет.

— Н-да, но я не умею делать что-то наполовину, вполсилы. И то, что кто-то теперь получит хорошее место, тоже не особенно меня беспокоит. Просто когда ребенок родится, я снова начну работать, вот и все.

— Но это же невозможно! — Фриц наконец нашел в себе силы заговорить. — Как, черт побери, ты со своим отношением к работе собираешься содержать и жену, и ребенка, Оливер? И как, черт побери, вы собираетесь теперь погашать кредит за машину и за квартиру в пентхаусе?

— Я не понимаю тебя, папа. Ты все время попрекаешь нас тем, что мы не заводим детей, а теперь, когда мы решили сделать то, чего ты так хочешь, ты снова недоволен.

Лицо Фрица сделалось пунцовым от гнева.

— Я всегда говорил, что со своей привычкой жить роскошно вы когда-нибудь сломаете себе шею. О каких детях может идти речь, если по уши сидишь в долгах! Я вас предупреждал!

Да-да, это он делал постоянно.

— И теперь вы приползете ко мне на коленях, чтобы просить денег! — гневно закончил он.

В зимнем саду раздался коллективный возмущенный вздох. Все зашло слишком далеко. Словно кто-то уже хоть раз отваживался просить денег у Фрица! Или вообще о чем-то его просить. Мне казалось, что этот человек не способен потратиться, чтобы подарить своим детям по паре носков ко дню рождения! Он скорее купит какую-нибудь ерунду и по справедливости поделит это между сыновьями и зятем. Даже на Рождество он подарил им всем по наручным часам, которые стоили на тридцать пунктов дешевле, потому что постоянно отставали на тридцать минут.

На лице Оливера застыло такое выражение, словно он — может быть, вспомнив о том самом Рождестве, — готов вот-вот разреветься. Но вместо этого спустя минуту он довольно жестко произнес:

— Можешь не беспокоиться. Мы справимся с этим сами.

Вопрос был лишь в том — как? Пентхаус, который они с Эвелин купили в прошлом году в центральной части города, обошелся им ничуть не дешевле, чем наша земля. За сто сорок квадратных метров они заплатили столько же, сколько мы за четыре гектара. Я считала, что наше вложение денег гораздо лучше. Но для Фрица и то и другое казалось глупостью.

— В арифметике ты был и остаешься профаном, мой любезный господин сын, — сказал он и посмотрел на Оливера пронизывающим взглядом. — Если твоя жена с сегодняшнего дня перестанет испражняться деньгами, то до дачи показаний в суде по поводу имущественной несостоятельности вам совсем недалеко. Хотя бы это тебе ясно?

— С вашей стороны было бы очень любезно, если бы мы здесь не обсуждали проблемы моего пищеварения, — со слезами на глазах произнесла Эвелин.

— Что бы ни делалось, для тебя все будет не так, — сказал Оливер Фрицу.

Но Фриц продолжал развивать свою мысль, не обращая на него внимания:

— Ты, значит, считаешь, что я и дальше должен спокойно наблюдать, как вы коверкаете свою жизнь? Ждать, когда вы полностью разоритесь? Уже столько лет я пытаюсь докричаться до вас, но это словно глас вопиющего в пустыне. Я, слава Богу, достаточно долго терпел ваши промахи и ошибки, но надеялся на то, что вы в состоянии сами их преодолеть и не совершать новых, потому что уже давно не маленькие мальчики, а здоровенные, полные сил мужчины, но теперь все, с меня достаточно! Более чем достаточно! Отныне я все беру в свои руки!

После этой тирады за столом воцарилась гробовая тишина. Я попыталась как можно ниже сползти со стула, мне отчего-то захотелось спрятаться под стол. Такого оборота не принимала еще ни одна семейная разборка.

Оливер наконец решился подать голос:

— Что это должно означать?

— Это должно означать, что теперь веселью пришел конец, — произнес Фриц таким тоном, словно мы в эту минуту стали еще глупее в его глазах, чем были прежде.

— А что конкретно ты имел в виду? — спросил Штефан. В его словах одновременно звучали опасение и надежда.

Фриц откашлялся.

— Я долгое время не решался давать вам денег, так как знал наверняка, что это совершенно бессмысленно, и так как придерживаюсь той точки зрения, что настоящий мужчина должен сам заботиться о себе и близких. Но сейчас я подумал, что могу при определенных условиях изменить своим убеждениям. Я склоняюсь к мысли, что вы все могли бы попользоваться частью моих денег, не так ли?

У нас перехватило дыхание. Как будто Фриц неожиданно бросил на стол ручную гранату. Оливер и Штефан обменялись нервными взглядами, мы с Эвелин тоже. Это что, какая-то ловушка? И было ли сказанное Фрицем вообще вопросом?

Только Эберхард, как всегда, знал верный ответ.

— Ага, — произнес он. — Вопрос только в том, будет ли этой части достаточно.

Фриц вздохнул. Затем решительно поднялся со своего места.

— Мужчины, давайте перейдем в другую комнату. Мне необходимо кое-что с вами обсудить.

Штефан и Оливер снова обменялись нервными взглядами, но мой свекор уже уверенно направился к дверям.

— Пойдемте, это действительно очень важно. Нет, нет, ты, Эберхард, можешь оставаться здесь.

Эберхард несколько обиженно и обеспокоенно снова опустился на толстый зад, Штефан и Оливер последовали за отцом во владения Фрица, в его рабочий кабинет.

Фриц резко закрыл за собой двери в зимний сад.