Непристойное предложение

Глава 3

Катинка, Эберхард, Эвелин и я в недоумении остались сидеть за столом.

— Жизнь подчас бывает суровой, но несправедливой, — огорченно проговорил Эберхард.

— О чем вообще может идти речь? — спросила я скорее всего у себя самой.

— О деньгах, конечно, — сказала Катинка.

— Ах вот оно что, — произнесла Эвелин. — Многие жалеют, да некому помочь.

Я была с ней полностью согласна.

— Ничего невозможного — а вдруг «тойота»! — выпалил Эберхард.

Мысль, несмотря на всю ее нереальность, была заманчивой. Впрочем, можно и из Савла[9] превратиться в Павла. Бывало на свете и такое.

— Но я тоже должен там быть, — заметил Эберхард. — Я бы не стал просить много.

— Это верно, — сказала Катинка и покосилась в сторону двери. — Если уж кто-то и должен быть там, так это ты. В конце концов, ты единственный, кто умеет обходиться с деньгами. У нас деньги никогда не утекут просто так, как в черную дыру, а наоборот — станут работать и принесут прибыль.

Но здесь ее мысли снова вернулись к мечтам о шести или восьми детских комнатах в их новом доме, и лицо Катинки просветлело.

— Как обрадовался папа! Я думаю, что нас с тобой не обойдут, Эби. В конце концов мы никогда его не огорчали. Вероятно, он хочет, сначала слегка намылить мальчикам шеи.

— Гм-гм, — пробурчал Эберхард. — Дружба дружбой…

— Что? — спросила я.

— Я иногда спрашиваю себя, как тебе удалось сделать карьеру, Эберхард? — произнесла Эвелин.

— Успех достигается потом, — ответил Эберхард.

— Пот — хорошее слово, — продолжала Эвелин. — А как насчет дезодоранта? Тебе следовало бы побеспокоиться о нем.

— Он не забывает о дезодоранте, — вмешалась Катинка. — Только его действия не всегда хватает. Но что поделаешь, если потовые железы так сильно работают. Хотя в принципе это даже показатель здоровья.

— Однако запах не всегда здоровый, — съязвила Эвелин.

— Да чтоб ему провалиться, этому дезодоранту! — взвился Эберхард. — Я думаю, что у каждого из здесь присутствующих бывают критические дни… Ты что-то слишком раздражена сегодня, моя дорогая свояченица.

Эвелин сжала в руке нож и гневно сверкнула на него глазами.

— Давайте лучше сменим тему, — предложила Катинка.

Я благодарно улыбнулась ей.

Эвелин выпустила нож из руки, закурила сигарету и сделала глубокую затяжку. Катинка критически поморщилась, но таков был неписаный закон этого дома: курить в зимнем саду дозволялось всем сюда вхожим. Даже несмотря на то, что кто-то в доме находился в положении.

— Что касается меня, то я нахожу запах табачного дыма не менее отвратительным, чем запах пота, — не замедлил высказаться Эберхард.

Боже мой, как только Катинка может жить с таким мужчиной?

— Никотин снижает репродуктивную функцию, — строго сказала она. — Подтверждено наукой.

— Тогда я не понимаю, почему ты никак не начнешь курить, — едко бросила Эвелин.

Эберхард закашлялся.

— Вы смотрели это в понедельник? — спросил он примирительно, пытаясь вернуться к своей излюбленной теме.

Эвелин перевела взгляд в мою сторону. Я показала ей язык. Теперь все начнется снова! Единственным хобби и свободным времяпровождением Эберхарда и Катинки, помимо производства и выращивания детей, было, как уже упоминалось, телевидение. Их любимой передачей была «Кто хочет стать миллионером?» с Гюнтером Йаухом. Каждое воскресенье после семейной разборки в доме свекра они с упоением предавались обсуждению участников программы.

— Вы смотрели выпуск этой недели? — продолжал допытываться Эберхард. — С тем типом, который не знает, что означает слово «reussieren».[10]

Я отрицательно покачала головой. Я не смотрела этот выпуск. К сожалению. Иначе узнала бы наконец, что означает «reussieren».

Эвелин стряхнула с сигареты пепел.

— Слава Богу, у меня есть чем заняться вечерами, вместо того чтобы зависать перед экраном, — произнесла она. — Разве я этого уже не говорила?

— Жаль. Потому что это было так неприятно. «Reussieren», я вас умоляю! — продолжал возмущаться Эберхард. — Но тот тип в самом деле не имел никакого понятия.

Катинка, как всегда, тоже была в курсе.

— Бедная, бедная Германия, — добавила она.

На какое-то время воцарилось общее молчание. Я взглянула на остальных и пришла к заключению, что все, кроме меня, знали значение этого слова и скорбели о судьбе бедной Германии. Потому что, оказывается, еще есть люди, не слышавшие этого слова.

— Ну да, — произнесла я наконец, чтобы хоть как-то разрядить молчание и поднять настроение присутствующим. — Ведь не каждый умеет играть на музыкальных инструментах.

Все уставились на меня.

— Что? — резко спросила Катинка.

— Это была лишь шутка, — пробормотала я.

Катинка не поверила мне.

— Только не вздумай сказать, что ты тоже не знаешь.

— Конечно, знаю, — пошутила я снова. — Если я вчера целый день только тем и занималась, что «реюссировала» молодые бегонии. Адская работка, скажу вам.

Лицо Катинки сделалось пунцовым.

— Ну, будь же серьезной, скажи, ты ведь знаешь, что оно значит.

— Можешь предложить мне четыре варианта ответа, — отбивалась я, чтобы ненароком не оказаться лишенной жизни.

— Но это же не может быть правдой, — приставала ко мне Катинка. — Ты что, и в самом деле не знаешь?

— Ну и? — устало ответила я. — Это же не «реюссирует» из меня свинью.

Прошло больше получаса, прежде чем Штефан и Оливер вернулись из кабинета свекра. Я внимательно рассматривала их, но они выглядели совсем не так, как люди, только что сорвавшие крупный куш в казино. Они даже не выглядели как игроки, сделавшие хоть одну правильную ставку. Как жаль.

— Олли, мы можем ехать домой? — только и спросил Штефан.

Я тотчас поднялась, прежде чем Эберхард и Катинка успели вспомнить еще какой-нибудь вопрос из той игры, типа: какой из Северо-Фризских островов является самым крупным. («Пойдем же, Оливия, это как-никак вопрос о двух тысячах евро!»)

— Я лишь попрощаюсь с твоим отцом.

— Не обязательно, — резко произнес Оливер. — Он прилег немного отдохнуть.

— Что, прямо сейчас? — обеспокоенно спросила Катинка, — Но ведь еще только половина двенадцатого. Уж не заболел ли он?

Штефан фыркнул:

— Не беспокойся, сестренка. Наш папочка доживет до ста лет. — Однако это прозвучало не так, словно он был особенно рад сказанному. — Пойдем же, Олли, у нас есть еще дела дома.

Эвелин и Оливер покинули дом вместе с нами. Я не испытывала особых угрызений совести от того, что оставила Катинку и Эберхарда наедине с неубранным после завтрака столом, настолько они достали меня своими разговорами об игре «Кто хочет стать миллионером?». Катинка бросила мне что-то вслед, прозвучавшее как «бедный Боркум».[11]

— Что такого сверхсекретного поведал вам Фриц? — спросила я, когда мы выходили из дома. — Много ли он решил дать?

Сказать, что я сгорала от любопытства, значит ничего не сказать. Но ни Оливер, ни Штефан мне не ответили.

— Следовало бы поместить старика в психушку, — процедил сквозь зубы Штефан.

А Оливер пробормотал:

— Старый неврастеник. Совсем сошел с ума.

— Скажите же нам хоть что-нибудь, — вступила в разговор Эвелин.

— Собирается он дать денег или нет? — добавила я.

— И да и нет, — ответил Штефан.

— Смотря как будем себя вести, — добавил Оливер и уселся в свой серебристый блестящий «Z4».[12]

Эвелин заняла место рядом и на прощание изобразила на лице такую гримасу, словно приступ боли разом поразил все ее зубы. Как бы то ни было, но выглядела она действительно усталой. Я кивнула в ответ с сочувствующим выражением, так как мне пришло в голову, что если они заведут ребенка, им придется продать машину, ведь в ней не было предусмотрено место для детского сиденья. Может быть, эта проблема тревожила ее сердце.

— Теперь скажи наконец! — воскликнула я, когда мы уселись в свой раздолбанный универсал (если бы его пришлось продавать, у меня бы сердце не екнуло). — Что вам поведал Фриц?

Штефан в ярости повернул ключ в замке зажигания.

— Что ему постоянно стыдно за нас, что мы законченные неудачники, не умеем обращаться с деньгами, что у нас ни на кого и ни на что нет чутья, — все, что есть на самом деле.

— Да-да, — нетерпеливо перебила его я. — Это он всегда говорит. Но почему сегодня высказал все это за закрытой дверью? Он замыслил что-то недоброе?

Штефан помолчал несколько секунд, пока выезжал задним ходом со двора.

— Потому что он коварный, одержимый властью старый тиран, — в сердцах произнес он.

— Но и это для нас не новость. Смотри, пожалуйста, за дорогой! Новость только в том, что он вдруг открыто заговорил о своих деньгах. А если ты меня спросишь, так я с удовольствием их немедленно возьму. Даже без всяких угрызений совести!

— А ты думаешь, у меня будут эти угрызения? — крикнул Штефан и резко затормозил, едва не проскочив на красный свет. — Если бы он на старости лет вдруг ни с того ни с сего проявил великодушие, я был бы последним, кто стал отговаривать его от этого, можешь мне поверить. Я лично придерживаюсь той точки зрения, что отец может хоть что-то передать сыновьям от своего богатства! Только в случае с нашим отцом это не проходит. Он никогда никому ничего не дал просто так, без того, чтобы не получить взамен куда больше.

Мое любопытство разрослось до заоблачных высот.

— Так что же он потребовал в качестве ответной услуги на этот раз? — спросила я, затаив дыхание, в то время как моя фантазия начинала рисовать самые невероятные картины.

— Поверь мне, ты вряд ли захочешь об этом узнать, — ответил Штефан.

— Разумеется, я этого хочу! — воскликнула я. Ох, как я этого хотела.

Но Штефан лишь вздохнул и замолчал. Его молчание выводило меня из себя. И только на следующем светофоре (я от нетерпения уже до крови искусала нижнюю губу) он произнес:

— Вопрос, на который нам предстоит ответить, звучит так: готовы ли мы на все ради денег? И как далеко пойдем ради них?

— Но хорошо бы определиться, о какой сумме идет речь, — ответила я. — Кстати, светофор уже зеленый!

Штефан тронулся с места, так что покрышки завизжали от трения об асфальт.

— Сумме, достаточной для того, чтобы погасить долга, отремонтировать дом и, может быть, даже сделать некоторые новые вложения в дело, — произнес он, и это прозвучало как-то особенно тоскливо.

— Ох! — простонала я. — Ну хорошо, за это я сделала бы почти все.

Штефан бросил на меня тяжелый многозначительный взгляд. Что это было? Ужас? Презрение? Одобрение? Я не смогла понять.

— Что это значит — «почти все»? — спросил он.

— Мы находимся сейчас в плоскости теоретических рассуждений или?..

Штефан кивнул.

— Хорошо, — с известной долей рвения ответила я, как любой человек, который достаточно часто втайне рассуждал сам с собой на эту щекотливую тему и вдруг получил возможность высказаться (но правда ли, что каждый хоть когда-нибудь рассуждал на эту тему?). — Я смогла бы отдать почку, впрочем, лишь тому, кто действительно в ней нуждается, а не просто абы кому. А вот руку бы отдавать не стала. Даже ни единого пальца с этой руки, если быть до конца честной. Ни одной части тела, которая на виду. И конечно, ни одной, что нужна мне самой. Я не стала бы никого убивать, даже Эберхарда, хотя он меня и достал. Да и рискованно все это. Действительно, зачем мне любые деньги, если за убийство я все равно полжизни проведу в тюрьме? — прервала я свои рассуждения. — А ты ради денег пошел бы на убийство?

— Только своего отца, — зло ответил Штефан.

— Это, конечно, позволило бы решить очень многие проблемы, — сказала я. — Даже скорее всего все, если хорошенько подумать.

— Это была лишь шутка, Оливия! — зашипел на меня Штефан.

По его самолюбию всегда резко ударяло, если я не начинала сразу смеяться над его остротами.

— Да, я лишь поддержала ее, — сказала я. — Ты же знаешь, что в принципе я очень хорошо отношусь к твоему отцу. Ну, почти хорошо. — Ложь всегда очень трудно мне давалась, поэтому я почти сразу добавила: — Я не считаю его таким ненавистным, чтобы желать его убить.

— Но в остальном ты готова пойти на все, чтобы заполучить его денежки?

Я почувствовала на себе пронизывающий взгляд.

— А почему я? Он же разговаривал на эту тему с тобой.

— Да, но никто не говорил, что речь не заходила и о тебе!

Обо мне? Конечно, мне тут же вспомнилось, что позволил себе сказать Фриц по поводу моей груди, тогда, в день свадьбы, когда напился шампанского.

У меня просто челюсть отвисла.

— Что? Нечто подобное тому, что было в «Непристойном предложении»?

Долю секунды я раздумывала над этим, но потом покачала головой:

— Нет-нет, забудь об этом: Фриц отнюдь не Роберт Редфорд.

— Но и ты не Деми Мур, Молли-Олли, — заметил Штефан и, в свою очередь, покачал головой. — Однако приятно сознавать, что ты думаешь в этом плане не меньше, чем о Роберте Редфорде! — Автомобиль сделал опасный вираж. — Тсс, речь не о том, что мой отец хотел бы от тебя чего-то! Я вообще не думаю, что у него может быть какая-то половая жизнь. У тебя действительно богатая фантазия. И было бы лучше, если бы все было так просто!

Я почувствовала себя обиженной.

— Ты считаешь, я не в его вкусе? Но ты же сам сказал…

— Забудь об этом. Мой отец — старый жалкий доходяга. И у меня нет никакого настроения делать себя и мою жену марионетками в его руках. Даже за миллион евро.

— Миллион евро? — закричала я. — Речь идет о миллионе евро?! Да скажи же ты наконец, что он хочет в обмен на это!

— Забудь об этом, — снова произнес Штефан и повернул на дорогу, ведущую к нашему участку.

Я готова была лопнуть от любопытства и решила вытащить из Штефана правду любыми средствами. Но по опыту я знала, что делать это надо по-другому. Потому что чем больше я настаивала, тем больше он замыкался. Просто из чувства противоречия. К тому же он был зол на своего отца, но выместить злобу на нем не мог. Так что это угрожало мне самой, это я тоже знала.

Поэтому, чтобы разузнать, что же задумал старый Фриц, я решила прибегнуть к старому проверенному трюку.

— Ты прав, — сказала я как можно дружелюбнее. — Нам действительно следует забыть об этом. Не важно, сколько денег пообещал тебе Фриц и что могут означать его требования: мы не продаемся.

— Точно, — сказал Штефан, но, конечно, прозвучало это не очень убедительно.