Нерушимые обеты

Глава 27

Лестница на второй этаж в Любичевском доме бабы с дедом всегда скрипела. Сколько Гаврила себя помнит – скрипела. Даже звуки не меняются. А ещё по тем самым звукам он с детства научился определять, кто поднимается.

Настька несется. Баб-Лампа ремня дать обещает. А может дед. Их нет всех уже. А звуки в голове до сих пор живут.

Сейчас поднимается он. Волнуется, как мальчик. А чувствует себя, как мужчина.

В нем что-то надломилось, но по-хорошему. Шутки в сторону. Его Полюшка носит ребенка. Они венчаны теперь. Навечно уже.

Он свой обет дал и не откажется. И она дала.

После лестницы – бесшумный путь до двери в комнату, которую он чудом успел сделать к её приезду.

Ему страшно было впервые в Любичи её везти. Страшно было в квартиру свою, съёмную. Страшно было хотя бы раз в её глазах увидеть брезгливость или осуждение. Просто потому, что Гавриле безумно важно была её вера в то, что он дотянется.

В лепешку расшибется, но дотянется до того уровня, к которому она привыкла. Ему время просто нужно. И она дает…

Как бы уверенно не говорил ей без конца, что своего добьется, как бы упрямо не шел напролом, чтобы её заполучить, а всё равно ведь боялся, что не дотянется.

Что именно Полюшка – та планка, до которой он никогда и никак. Самая важная. Единственное достижение, без которого жизни уже своей не мыслит.

Он – парень из неблагополучной проклятой семьи. Преступник. Мошенник. Участник боев без правил за деньги.

Гаврила из Любичей. Дурень. Необразовщина с широкой душой.

И она – утонченная принцесса с блестящим образованием, невероятно «чистым» детством и «чистыми» же перспективами. Никто не трогал. Она не позволяла. Берегла себя для любви, а любовь подарила ему.

И это само по себе – невероятное чудо, но теперь у них есть еще одно. Тайное. О нем известно только двоим.

Гаврила приоткрывает дверь в спальню не до конца, задерживается в проеме.

Смотрит на Полю и умирает от переизбытка счастья. Сложно поверить, что она – его жена теперь.

А какая красивая была, господи…

В белом, лицо румяное, на голове платок… Он когда повязывал – у самого пальцы не слушались.

И она такая же была – испуганная.

В Храме ручка подрагивала в его руке, ладошка потела немного.

Но смелая – не спасовала перед Богом клятву дать.

А теперь сидит на кровати, сложив ноги по-турецки, и прочесывает влажные после вечернего душа волосы.

Смотрит в зеркало напротив, но как-то стеклянно. Не на себя, а в бесконечность.

Ей тоже важно было венчаться. Не так, как Гавриле. По-своему. Она в Бога не так, как он, верит, но всё равно это кажется ей безумно ответственным.

Он это понимает. Он предложил, чтобы дать ей еще больше уверенности, а в себе раскрыть безграничный ресурс, отказать себе в праве на слабость.

Теперь его нет. Есть жена. Ребеночек будет.

Ему надо было, чтобы она отпустить не боялась, а он не сомневался – пиздец как нужно с успехом к ней вернуться.

Гаврила заходит в спальню, улыбается в ответ на вялую улыбку Поли. Она откладывает расческу на тумбу, опускает взгляд на устроенные на коленях руки ладонями вверх и слегка розовеет. Неловко ей. Непривычно.

Сглатывает, когда Гаврила тушит верхний свет, движется вглубь комнаты и включает ночник.

Позволяет ему поддеть подбородок и приподнять свое лицо.

– Устала?

– Самую малость, – Поля признается честно, пожимая плечами и застенчиво улыбаясь.

– Полежим? – реагируя на новый вопрос, кивает и двигается на кровати, позволяя Гавриле лечь.

Он устраивается на боку, раскрывает объятья, Полина в них ныряет. Забрасывает ногу на его бедро, обвивает руками, утыкается губами в шею и горячо дышит.

И снова еле-уловимо дрожит. Это не страх уже, наверное, остаточный адреналин. Не отпустит никак малышку. Думает, что натворила…

А ведь просто счастливым его сделала. Так легко это сделать было… Её согласие – и он уже где-то выше облаков.

– У тебя ничего не болит, Поль?

– Нет, всё хорошо…

Гаврила чувствует, как Поля скользит пальцами по его затылку, беспокоя волосы. Приятно это – словами не передать, насколько.

Он закрывает глаза, чтобы лучше ощущать. И тоже гладит – забирается под майку на спине и скользит по пояснице, ребрам, талии…

Улыбку не может сдержать, когда думает, а какой она будет, когда надуется… И у них кто будет? Мальчик? Девочка? Двое может?

Пиздец, как круто…

Гаврила подныривает лицом, ищет Полины губы. Целует полураскрытые, ловит женский выдох. Её пальцы съезжают на его плечи и сжимают. Его – под резинку шорт на ягодицы.

– Боишься? – Гаврила спрашивает, переворачивая Полину на спину и нависая сверху. Она не юлит – кивает и кривится.

– Немного… – Признается, отчаянно сильно трогая. Они не занимались сексом с тех пор, как узнали о беременности. Он и сейчас мог бы себя в руках держать, но очень её хочет.

Брачная ночь у них. Он жену свою хочет.

– Я тоже, – видно, что слова Гаврилы Полю удивляют. У нее шире распахиваются глаза. Пальцы сильнее сжимаются на его плечах. Он улыбается, Поля так же в ответ, скатываясь взглядом вниз с его лица и сильнее краснея. – Но хочешь?

Если снова честно скажет, что в ней больше страха, чем желания, они просто спать лягут. К врачу сходят. Потом уже…

Но Полина возвращается глазами к глазам Гаврилы и шепчет:

– Очень…

– Я осторожным буду, – Гаврила обещает, склонившись к губам и легко касаясь их. Чувствуя, как Поля мнет его плечи – чуть выше едет, потом ниже… Прощупывает. Свои владения изучает. Метки ставит.– Нежно... – Он коленом отводит в сторону ее бедро – она позволяет.

Их поцелуй углубляется, тело прижимается к телу…

Полина закрывает глаза и откидывается на подушку, когда Гаврила отрывается от её губ и движется своими ниже.

Прикусывает кожу на шее. Снимает с Полины футболку.

Остается стоять на коленях ненадолго, рассматривая сверху – полуголую. Любит её – невозможно просто. От красоты с ума сходит.

Опускается и втягивает в рот острый сосок.

Сжимает рукой другую налитую грудь, сильнее возбуждается из-за того, что у Полины учащается дыхание. Она выгибается и шире разводит бедра.

Ей сейчас приятней, чем обычно. Гаврила слышал, что в беременность у женщин повышается чувствительность. Крышу сносит от мысли, что она теперь ярче кончать может…

Гаврила вылизывает грудь, покусывает, дует, ласкает, чувствуя, как Полина то тянет его волосы, то давит на затылок, не контролируя свое желание сильнее ощущать ласки.

Он возвращается к издающему всё это время стоны сладкому рту, чтобы осознать степень накрывающей Полюшку похоти.

Она дрожит, с силой сжимая его щеки, ласкает своим протолкнувшийся между зубных рядов мужской язык и прикусывает даже, когда Гаврила проезжается ладонью от живота вниз – под резинку шортов и трусиков.

Она там влажная очень. Хочется её до одури…

Поля приподнимает бедра, позволяя стянуть шорты вместе с бельем.

Гаврила накрывает ладонями её колени, она их шире разводит, сама тянется к подолу его футболки, требует:

– Всё сними… И штаны тоже.

Гаврила накрывает её тело своим, послушавшись – избавившись от лишнего.

Возбужденный член скользит по набухшим складкам, упирается во вход. Гаврила ловит Полин взгляд. К губам коротко прижимается, напоминает свое обещание:

– Осторожно, обещаю…

Она кивает и только после этого он тягучим движением вводит в неё член.

Гавриле пиздец как сложно сдерживаться. Она такая горячая и тугая, он даже близость её разрядки чувствует, как собственную.

– Я долго не смогу, – Полина признается Гавриле на ухо, сильно сжимая приподнятыми коленями его бока, Гаврила ловит её губы, успокаивая:

– Не нужно долго. Лети, я догоню…

Разрешает, начиная медленно двигаться и любоваться.

Его с головой накрывает нежностью.

Полина сильнее выгибается, царапает ногтями мужскую спину, стонет протяжно…

Гаврила знает, что ей бы сейчас парочку резких движений, но перегнуть боится. Поэтому даже ускоряется как-то медленно.

У неё правда получается продержаться недолго. Почти сразу кончает. Но видно, что сильно… До открытого от удовольствия рта, сбившегося дыхания и бордовых полосок на его лопатках…

Полина лежит такая трогательная, что нет сил сдержаться – Гаврила склоняется, горбится, целует коротко в губы, их уголки, подбородок, щеки, нос…

И сам улыбку у себя вызывает, и у Полины…

Она дышит не совсем ровно, но потихоньку приходит в себя, ерошит его волосы, тянет лицо Гаврилы вверх, просит к губам вернуться, шепчет в них:

– Люблю тебя. Продолжай. Можно быстрее. Мне не больно. Я еще хочу.

Разрешает. И Гаврила слушается. Ему нельзя совсем голову терять, но хотя бы немного – очень хочется.

Он кончает в ней – на глубине. Между ними ни резинки, ничего. Там уже их ребенок, а всё равно кайф особый.

Неповторимый, но повторять очень важно.

Гаврила скатывается, но оставить её в покое не может. Подгребает Полину, вжимая спиной в свою грудь и обнимает со всей силы.

Он сразу ещё её хочет – упирается в её нежные ягодицы своим возбуждением, но хотя бы немного отдохнуть Поле не помешает. Она тяжело дышит и тоже внизу сокращается. Во второй раз поймали вместе.

Поэтому Гаврила держит её в своих руках, укутывая собственным жаром. Вжимается носом в волосы и дышит.

Сука. Сдохнуть ради вот этого готов. Но лучше бы, конечно, жить…

Пусть кончил вот буквально минуту назад, а накрывает такой немыслимой жадностью к ней, что сил нет сдержаться.

Одной рукой всё так же держит в объятьях, а другой вниз едет. Накрывает живот. Гладит.

Там ни бугорка пока, ни движений никаких, даже Поля ничего не чувствует, он спрашивал. А всё равно кажется, что там сразу и источник жизни, и смысл её, и продолжение…

Поверх его руки ложится Полина. Он замирает на секунду – вдруг неприятно? Щекотно там? Вдруг хочет попросить убрать? Но нет. Она просто вместе хочет.

Вот они вместе и гладят.

А потом засыпают, так и не одевшись, шторы не задернув, под светом Любичевской яркой луны.

Гаврила просыпается, делая отчаянно глубокий вдох. Такой, что даже грудной клетке больно. Распахивает глаза, смотрит в потолок.

Рядом нет Полины. Их ребенка тоже уже нет. В спальне прохладно и противно пахнет идеальной новизной.

Ему мерещится скрип старой Любичевской лестницы, по которой уже никто и никогда не пройдется. И чьи это шаги – он не узнаёт.

Он впервые ночует в отстроенном с нуля отчем доме.

Но хочется сдохнуть, а жить – вообще нет.