Нерушимые обеты

Глава 33

Покурить в тишине на террасе Костиного дома – новая традиция Победителя и его верного пса. Ну или друга. Гаврила с Костей вроде как договорились, что второе.

Гаврила делает затяжку, следя, как с крыши слетают редкие грузные капли.

Дождь кончился, а на улице всё равно влажно и мерзко, но им с Гордеевым нормально.

Гаврила выпускает дым и передает сигарету.

Взросленькие. Могут позволить затягиваться каждый своей, но как-то берегут себя, что ли… Одну на двоих и расходятся. Главное не считать, сколько раз за день вот так.

– Что там интересного? – реагируя на Костин вопрос, Гаврила хмыкает и опускает голову.

Всё интересно – пиздец просто. Он был бы не против, чтобы чутку поскучней.

– Тебе долбоеб этот больше не звонил? – прежде чем ответить, Гаврила задает встречный вопрос.

«Долбоеб этот» – это Полин отец.

Настолько ослепленный своими представлениями о происходящем, что абсолютно не видит реальности. Так бывает с теми, кто близок к концу. Они своей настойчивостью этот конец же и приближают.

Павловский до сих пор не готов считаться с Гаврилой, как с достойным соперником. Он для Михаила до конца жизни будет просто мелкой шавкой, которую можно отшвырнуть со своей дороги ногой. Только конец этот близок. И жизнь это не Гаврилы.

Он будет очень удивлен, когда поймет, насколько всё поменялось. Или не поймет. Этот вариант Гаврила тоже вполне допускает.

Напрямую с Гаврилой на связь Полин отец выходить не захотел. На следующей утро после «исчезновения» Полины набрал Гордеева и насыпал в трубку туеву хучу угроз, ни одна из которых ничегошеньки не значит.

Он может угрожать, и даже давить сколько хочет. Исход налицо. Полина всё так же здесь. В безопасности. Была. Есть. Будет.

– Нет. У нас как-то разговор не заладился…

В ответ на Костино признание Гаврила снова хмыкает, прекрасно представляя, насколько сильно он мог не заладиться.

Костя – говнюк, конечно, но вид избитой Полины и для него, скорее всего, был нормальной такой отрезвляющей оплеухой.

Костину мать собутыльник убил. У Гавриловой судьба сложилась не лучше. От мысли, что кто-то может вот так – обоих воротит.

– Вот он боится, наверное, что и у нас не заладится… – Гаврила шутит, поворачивая голову и ловя кривую ухмылку на лице друга. – А вообще там цирк. Они прячут этого уебка, прикинь?

– Кто прячет? От тебя?

– Походу. Вывезли из хаты. Хату прибрали. Между собой пересрались, но не потому, что Павловский одумался. Хер там… Доронин в ярости, что его сына избил любовник шлюхи-Павловской. Павловский в ярости, что его обвиняют, будто организовал сделку, когда дочка-то – блядь. Это пиздец всё. Аж не верится…

На самом деле, очень даже верится. Просто тошнит от них.

– Но ты знаешь, где прячут? – Костя задает вопрос, устраивая руки на периллах, смотрит внимательно.

Гаврила же немного тянет, снова наблюдая за каплями.

– Конечно, знаю.

Отвечая, чувствует, как по телу расползается дрожь нетерпения. Его каждый день тянет туда. Хочется расквитаться. Он не может ждать, пока блюдо остынет. Останавливает себя только мыслями о том, что сука знает – его найдут. Знает и боится. От каждого шороха ссытся.

Седеет там потихонечку и успокаивает себя, что не так уж он проебался. Папки всё решат.

Хотя на самом деле – нет уже.

– На пару деньков пропаду. Хорошо? – Гаврила спрашивает, распрямляясь. Поворачивается, прижимается к тем же периллам бедром, складывает руки на груди и ждет согласования.

Им это сейчас, конечно, ни к чему. Но он не болт пинал всё это время. Думал, как бы сделать так, чтоб ни Косте не влететь, ни Поле не пострадать. Вроде всё сложилось в голове.

– Только башку мне не приноси на подносе. – Костя улыбается откровенно кровожадно.

– Без проблем. Себе оставлю. – Гаврила легкомысленно пожимает плечами.

Степень цинизма, которой они достигли, это не их вина, но спрыгнуть очень сложно. Может быть когда-то даже удастся. Но это позже будет, а пока...

– К Поле поднимусь…

– Дрыхнет, наверное.

– Посмотрю просто…

Костя остается на террасе докуривать, Гаврила же заходит в дом и движется к лестнице.

Ему больно и приятно её видеть каждый раз. При первом взгляде сковывает и мурашки по коже. Пиздец, как страшно, что мог потерять. Потом становится легче.

На Полину Гаврила не злится. Обиду не лелеет. В мотивах, в принципе, разобрался. Методы лучше не обсуждать.

Главное, чтоб хуйни больше не воротила. Об этом они, кажется, договорились.

Подходя к её двери, Гаврила замедляет шаг. Остановившись рядом, как пацан задерживает дыхание.

Стучит трижды и прислушивается, закрыв глаза. Ответа нет – он стучит ещё раз.

Но снова нет. Поэтому приоткрывает.

Гаврила ожидает увидеть Полю спящей на кровати, но она пустует. Аккуратно заправлена.

Сердце само по себе начинает шалить, его приходится успокаивать.

Не могла она сбежать. Да и не стала бы. Гаврила знает, а всё равно, блин, страшно.

Благо, быстро понимает, что в ванной включен свет. Идет туда.

Жмет на ручку, открывая.

Лицо и кисти рук окутывает горячий влажный воздух. Здесь даже дышать тяжеловато. А Поля…

Просто лежит в ванне, запрокинув голову и закрыв глаза.

Её правая рука бессильно повисла на бортике. Вода не плещется.

Гаврила потихоньку успокаивается, хотя ей всё равно надо бы по жопе.

Он неспешно приближается, состредоточенно глядя на спокойное лицо.

Следы сходят быстро, но его этим не обманешь. Он всю жизнь будет помнить каждый.

Трогает Полину за кисть, аккуратно будя.

Она выныривает изо сна с резким вдохом. Распахивает глаза и замирает.

Во взгляде всего секунда паники, а Гаврила ощущает её, как сильный-сильный удар в самое сердце.

Она ещё боится. Сколько будет бояться – Бог его знает. Он может только сделать так, чтобы бояться больше было нечего.

– Заснула, прости…

Полина садится ровнее, тянется руками к лицу и трет, из-под воды выглядывают хрупкие плечи.

Она стесняется, но не наготы, а того, что он может увидеть следы избиений. Пены в ванне уже маловато, чтобы скрыть тело полностью. Поэтому под мужским взглядом Полина прижимает колени к груди. Обнимает под водой руками, утыкается щекой в коленную чашечку и смотрит на него.

– Давно сидишь?

– Нет, вода теплая ещё.

Полина улыбается, следя, как Гаврила тянется к воде и проверяет пальцем.

– Да, неплохо. И пахнет вкусно.

– Шоколадом...

– Ага, точно...

Их разговор звучит тихо и поразительно по-бытовому.

– Подождешь меня в спальне? Я сейчас выйду…

Реагируя на просьбу Полины, Гаврила кивает, тянется вслепую за одним из лежащих на полке полотенец. Встряхивает его, раскрывая.

– Я сама… Если можно…

Мог бы настоять, конечно, но смысл? Он не знает глубины её травмы. Ещё одним мучителем стать откровенно страшно.

Поэтому просто дает в вытянутую руку и действительно выходит.

Прежде, чем сесть на кровать, снимает куртку – в ней тут пздц жарко. Бросает на кресло, расстегивает несколько пуговиц на рубашке, окидывает комнату взглядом.

Слышит тихое копошение за дверью. Чувствует почти полное умиротворение.

Они с Полиной после той ночи о себе особенно больше не разговаривали. Он её не трогал. Не прессовал. Ни на чем не настаивал. Страшно.

Да и ей не до него.

И сегодня ничего такого не хотел вроде бы. Просто зайти, доброй ночи пожелать.

А теперь сидит и ждет, когда его Полька выйдет из ванной.

Она выходит быстро. Босиком. В том же полотенце, которое Гаврила для неё снял. Волосы уже не собраны в высоком пучке на макушке, а рассыпаны по плечам.

На тонкой шее и ключицах капельки. Спешила.

Синяков действительно почти не видно. Если бы остались – она не рискнула бы, а так...

Подходит к нему, останавливается в шаге.

Когда Гаврила кладет руки на талию и чуть ближе тянет – позволяет. Шагает между шире разведенных мужских колен.

– Всё хорошо? – вместо ответа на ее вопрос Гаврила вжимается в женский живот лбом и закрывает глаза.

Нельзя так любить, как он любит. Это изнутри сжирает.

Полина не настаивает на ответе. Кладет на его волосы руку. Гладит.

Он так это обожает – сил нет.

Боится спугнуть момент. Ловит его с жадностью. Мурлыкать готов.

Двигаться не хочется – ни вперед, ни назад, но Полина решается первой.

Чуть отступает, заставляя находить в себе силы, чтобы удерживать потерявшую точку опоры голову.

Гаврила поднимает взгляд и смотрит на нее, когда на колени падают свинцово тяжелые руки.

Поля не лучится решительностью. Сомневается. Не уверена. Но осторожно опускается на его колени.

Двигается ближе. Тянется губами к губам.

– Я весь день тебя ждала…

Гаврила обнимает её, с ума сходя от тихого шепота и вкуса губ.

Полины руки едут по плечами и обнимают за шею, а ему всё равно страшно нырнуть под полотенце и коснуться тела.

Только страх не мешает организму отреагировать на её близость.

Полина немного ерзает – наверняка прекрасно чувствует его желание.

Он впервые её целовать не боялся, а сейчас – пиздец как. Пробует осторожно. Пытается поймать настроение. Темп. Всё, что задает она.

– Не больно? – в ответ на его вопрос Поля уверено качает головой. Отрывается и тянется к полотенцу сама.

Сама же распускает. Чуть-чуть дрожит под взглядом Гаврилы. А он не может сдержаться и не разглядывать.

Кое-где еще есть синяки, но уже пожелтевшие – ещё чуть-чуть и исчезнут. Она похудела. Грудь. Живот. Бедра.

Он всю её наощупь помнит. Теперь мечтает вернуть в то же состояние.

Проезжается пальцами от пупка выше, взвешивает одно из полушарий в ладони. Гладит прогнувшуюся поясницу и поднимает взгляд к глазам.

Между ними так всё хрупко, что страшно испортить. Сексом можно.

Но Гаврила рискует.

Съезжает ладонью на ягодицу, сжимает. Ртом накрывает сосок.

Она сладкая, как всегда. И ей нравится, как всегда.

Поля постанывает, отдаваясь и доверяя.

Снова ныряет в волосы пальцами и вжимается носом в его висок.

Дышит часто, концентрируясь на ощущениях.

И Гаврила тоже. Просто сейчас они кажутся нереальными.

Он приподнимает Полю с колен и укладывает на кровать.

Сам – сверху, стараясь не давить.

Гладит скулу, смотрит в раскрытую душу.

– Ты боишься? – Полины глаза наполняются слезами. Это делает больно.

– Боюсь, что уничтожила всё.

Не уничтожила, конечно, но этот страх Гаврила понимает.

Не может на слезы смотреть. Закрывает глаза, тянется к губам. Гладит живот, скользит по бедру, щекочет щиколотку, сгибая в коленке.

Не будет он её трахать. Нахер ей это сейчас не нужно. А вот нежность, ласка, слова всякие…

– Он тебя насиловал? – этот вопрос в голове крутится без остановки. Гаврила жить не может, не зная точно.

Должен держать любопытство при себе, а не получается. Чувствует, что Полина под ним каменеет, но знает точно – не соврет.

Она смотрит прозрачно, моргает…

– Нет. Я сказала, что отрежу яйца, когда пьяным заснет, если попытается… Он трус…

Гавриле на секунду становится легче дышать. Это никак, в принципе, на его действия не повлияет. Но хорошо, что ей было чуть лучше, чем он думал.

Легкость отражается на лице улыбкой. Он снова гладит женское бедро, тянется к губам, шепчет:

– Мыслим одинаково…

Полине, наверное, непонятно, о чем речь, но объясниться она не просит.

Чувствуется, что ей очень хочется ожить. Она сосредотачивается на поцелуе и ощущениях, которые Гаврила дарит.

На легких ласках. На нежных словах.

У него для каждого её миллиметра находится свой комплимент.

Когда рука ложится на лобок и едет вниз, Полина не сдерживает стон. Отводит колено в сторону, закрывает глаза и прогибается навстречу.

Она горячая, готовая, полна желания отдаться. Но Гаврила оставляет за ней право дать заднюю. Поэтому ограничивается пальцами, впитывая безупречный вид.

Её стоны и движения бедрами навстречу неглубоким проникновениям. Царапины на его шее и жажда поцелуев.

Гаврила избавляет её от ответственности и необходимости о чем-то просить. Доводит до разрядки, которая получается бурной несоизмеримо с его действиями.

Она просто расслабилась. Он просто безумно её любит.

Позволяет сильно-сильно обнимать себя за шею и прятаться там же, сокращаясь вокруг влажных фаланг.

Гаврила чувствует безумный бег ее сердечка, и не может не улыбнуться.

Она такая живая сейчас. Это счастье.

Господи, спасибо.

– Я уеду на несколько дней. Не волнуйся. – Гаврила признается не сразу. На очередной минуте тишины, поглаживая мягкое расслабленное тело.

Прижимается губами к ключице и едет выше. Целует шею. Вдыхает запах шампуня. Это не Полин, но он всё равно хочет запомнить.

Вот этот момент тоже поймать. Вдруг всё не по плану пойдет?

– Это обязательно? – она спрашивает настороженно. Отвечать не хочется.

– Но ты же меня дождешься, правда?

На его шее сильно-сильно сжимаются руки. Полина утыкается в его щеку, жмурится, обещая:

– Я всегда тебя дождусь. Ты только возвращайся.

То, что лучше всего спрятано, веселее всего искать.

Бывшего Полиного мужа прятали фанатично.

Хотя формально он не бывший, но Полина уже может считать себя вдовой.

Гаврила докуривает личную сигарету, набрасывает капюшон и заходит в подъезд.

Чуть-чуть интересно понять их логику, но не то, чтобы прямо критично важно. Здесь нет охраны. Даже камер нет. Он тусовался рядом – проверял.

Всё до мелочей.

Какая квартира. Что по соседям. Что можно себе позволить. Что нельзя.

Теперь же взбегает по лестнице, почти что сам себя не слыша. Не нужно будить лифт. И добрых людей будить не нужно. Как прекрасно, что всем вокруг друг до друга настолько похуй.

С дверью Гаврила работает отмычкой. За собой по вежливому беззвучно закрывает.

Попав в ту самую квартиру, чувствует, как нетерпение начинает сочиться через поры. Он им переполнен.

Оживлять картины избиения Полюшки не надо. Навсегда перед глазами.

По коридору он движется тихонечко, заглядывает в одну из комнат.

В ней по кругу ходит младший Доронин. На взводе пацан. Чет неспокойно ему… Удивительно.

Он что-то бубнит себе под нос. Мог бы еще парочкой минут насладиться, но сам себе всё портит.

– Эй, приветики… – Гаврила произносит громко и игриво. Поднимает руку и перебирает в воздухе пальцами. С удовольствием следит за тем, как Никита замирает, его глаза расширяются. Сердце, наверное, ебошит в гланды.

Заебись.

На столе стоит открытая бутылка виски и пустой стакан, но накидаться в хлам мурло не успело. Наверное, психовал, что должен слушать папиков. Наверное, казалось, что они недостаточно хорошо его спрятали.

Угадал, получается.

Желание жить побеждает любое оцепенение. Никита дергается резко вперед, с грохотом захлопывает дверь и проворачивает замок.

Гаврила даже сделать это дает – отступает и с улыбкой смотрит, как хлопают перед лицом.

А потом слушает как носятся по комнате.

Что сделает? Позвонит кому-то или нож возьмет? Или из окна прыгнет? Вряд ли, правда. Этаж высоковат.

Ещё минута на веру в то, что он может как-то спастись, чисто для того, чтобы растянуть удовольствие. Дальше – дверь вылетает от удара с ноги.

– Не подходи, тварь! – Доронин орет, отступая. Гаврила приказ игнорирует.

Делает шаг. За ним еще один. Внимательно-внимательно смотрит на существо перед глазами. В принципе, взглядом все и говорит.

– Я денег тебе дам. Денег! Слышишь? Денег! Сколько?

Но существо пытается сторговаться. Зря, конечно. От существа требовалось мало. Просто… Верить в карму.

Бумеранг в комнате.

– Ты завещание писал?

Это абсолютно серьезный вопрос, но Доронин относится к нему как-то несерьезно.

Крутит головой, тараторя: «не надо, пожалуйста… Не надо»…

Делает шаг за шагом назад. К стене.

Но это обманчиво. Хотя бы один рывок он сделать попытается.

– Зря, блин. Теперь поздно…

В ответ на лживое сожаление Никита ругается сквозь зубы. Замирает взглядом на бутылке.

Дальше… Ну типично.

Дергается за ней. Хватает за горлышко и бежит на Гаврилу с ебанутым ором.

Только похуй.

На сей раз подошва вжимается уже в грудную клетку. Никита пятится, а потом летит. Бутылка – на пол на осколки. Оно – о батарею башкой.

Гаврила заходит глубже в комнату, сдергивая капюшон. Тушит свет. Ступает по стеклу.

– Молись, сука. Смерть твоя пришла.