Нет Адама в раю

Глава первая

Все приглашенные на бракосочетание Анжелики Бержерон и Этьена де Монтиньи единодушно утверждали, что оно было самым великолепным из всех, что когда-либо происходили в церкви Святого Георгия, а прием — самым грандиозным за всю историю Ливингстона. Однако те, кто не был приглашен, заявляли, что оба мероприятия носили характер показной и утрированный, выглядели дешево, хотя и значительно превосходили возможности вдовы, каковой являлась Моника Бержерон, вынужденная заниматься шитьем, чтобы сводить концы с концами. Люди в положении Бержеронов не имеют права так хвастаться. В особенности во время великой национальной депрессии.

Суть дела состояла в том, что если бы бракосочетание и прием проводились одной из лучших семей, живших в Северной части города, то все было бы оценено нормально. Но франко-канадская публика, проживавшая по соседству с Моникой и Анжеликой, не привыкла к любым проявлениям величия. Это бракосочетание произвело такое неизгладимое впечатление, что о нем еще говорили спустя много месяцев.

Анжелика неделями изучала книгу Эмилии Пост об этикете, чтобы все было сделано по высшему разряду.

Ее платье было из белого сатина с длинным шлейфом, а белая вуаль необычайной длины. Она заставила восьмерых подружек невесты надеть простые платья из органди пастельных тонов, а в ответ на их слезливый протест, что хотелось бы чего-нибудь поинтересней, разрешила им надеть большие шляпы с полями.

— Это плохой тон, когда подружки невесты выглядят разодетыми, сказала Анжелика, и всем восьмерым ничего не оставалось, как только кивнуть в знак согласия, потому что Анжелика была самой умной девушкой, которую они когда-либо знали.

Она читала книги, о которых они и не слыхивали, и никто в Ливингстоне не смел назвать ее "французишкой". Она говорила по-английски без малейшего акцента, даже когда ей приходилось употреблять слова с th, ужасно трудным для произношения.

Нет, самое лучшее — делать то, что говорит Анжелика, соглашались девушки. Она умница. Она делает все, как настоящая Американка.

Букеты, предназначавшиеся подружкам, состояли из розовых роз и горошка, в то время как сама Анжелика держала огромную охапку лилий-калл. Неважно, что никто из присутствующих никогда раньше не видел калл и полагал, что это искусственные цветы из бумаги. Каллы являлись признаком утонченного бракосочетания.

Анжелика целый месяц плакала, угрожала и умоляла Этьена де Монтиньи, жениха, чтобы тот надел взятую напрокат визитку и полосатые брюки. В конце концов она настояла на своем.

— Она может обвести Этьена вокруг пальца, — говорили все друзья Анжелики, узнав, что он наконец капитулировал, — и в этом нет ничего удивительного. Девушка с внешностью Анжелики может очаровать и папу римского.

Однако это была заслуга матери Этьена, Симоны, убедившей его не спорить по поводу костюма.

— Девушка выходит замуж один раз, — сказала Симона, — и пусть она поступает, как ей нравится, Этьен.

— Но я буду выглядеть идиотом, ма, — возразил Этьен.

Если ты такой идиот, что женишься на ней, то нечего бояться, что будешь соответственно выглядеть, подумала Симона. Но вслух не произнесла этих слов. Слишком часто говорила она об этом еще раньше, когда Этьен впервые объявил о своем намерении.

— Она тебе не пара, Этьен, — скзала Симона.

— Ма, я хочу на ней жениться. Я схожу с ума по ней, и так оно и есть, — ответил Этьен. — Что ты имеешь против нее?

— Ничего, — сказала Симона. — Но я знаю тебя. Ты любишь хлеб и скоро устанешь от пирожного. Ты работаешь механиком в гараже. Анжелика мечтает о принце в замке, но ты не принц, несмотря на твою благородную фамилию.

— Да ну тебя, ма, — запротестовал Этьен. — Анжелика молода. Она забудет свои глупые мечты. Подожди и увидишь.

— Если ты будешь сдерживать дыхание, дожидаясь этого дня, то весь посинеешь, — мрачно сказала Симона. Она могла бы сказать и больше, но была благодарна сыну. Этьен вполне мог отпарировать ей: "А как же ты сама, ма?" — И был бы абсолютно прав.

Симона де Монтеньи родилась Симоной Пишетт в деревне Сент-Пьер, в провинции Квебек. Она была старшей из четырнадцати детей, из которых только девять достигли зрелого возраста. И когда ее мать, Жанина, умерла при родах, забота о семье легла на плечи Симоны, которой было всего лишь пятнадцать лет. Ее отец, Олива, арендовал маленькую ферму, где выращивал овощи и фрукты. Однако его основным занятием были свиньи, которых он выращивал, забивал и продавал в большие магазины Квебек-Сити. Симоне было уже шестнадцать, когда она впервые узнала, что не весь мир пахнет как свинарник, потому что именно в этот год она встретила Жоржа де Монтиньи.

Жорж де Монтиньи был парижанином. Он родился и вырос в столице Франции и собирался провести там свою жизнь, однако, когда ему стукнуло двадцать, от него забеременела дочь мелкого полицейского чиновника.

Мать Жоржа, Жизель, узнав об этом, в течение длительного времени то плакала, то падала в обморок, но в конце концов, вынуждена была согласиться с Жоржем и его отцом, Шарлем. Бегство было единственным выходом; ведь ей совсем не хотелось принять в лоно семьи широкобедрую дочь жандарма. Поэтому Жорж улетел в Монреаль, где у де Монтиньи были родственники, только и мечтавшие принять своего парижского племянника.

С момента приезда в Монреаль Жорж пользовался потрясающим успехом. Женщины не сводили с него глаз, однако было в нем что-то, отчего и мужчины моментально становились его близкими друзьями. Женщин привлекали в нем черты негодяя, мужчинам нравился его авантюризм. Он был высок и строен, с очень темными волосами и голубыми глазами, и у него были великолепные руки и ноги. Он танцевал как профессионал, дрался как чемпион, а его сексуальный аппетит был огромен и постоянен. В течение трех месяцев после прибытия он успел переспать не менее чем с двадцатью четырьмя франко-канадскими девушками и в конце концов сделал ребенка дочери члена парламента англичанина. Он тут же явился к тетке и рассказал ей все.

— Боже мой, — воскликнула Флоранс де Монтиньи. — Она же англичанка!

— Oui, ma tante[11], - ответил Жорж.

— И протестантка!

— Да, — согласился Жорж и стыдливо опустил голову.

— А ты уверен, Жорж, что это твой ребенок? — с надеждой спросила Флоранс.

Жорж де Монтиньи не мог себе позволить разочаровать женщину. И хотя маленькая Агата Клеменс досталась ему девственницей, он поднял голову и посмотрел тетке прямо в глаза.

— Нет, не уверен, — сказал он. — Я, может быть, немного выпил, но не настолько, чтобы не понять, что я был не первым.

Флоранс вздохнула с облегчением и улыбнулась своему красивому племяннику.

— Ну и хорошо, сказала она. Мы спасены. Беспокоиться не о чем.

— Ma chere tante[12], - вежливо заявил Жорж, вы не вполне оцениваете ситуацию. Старый черт заявил, что у меня будут неприятности, если я не женюсь на Агате. Не потому что он мечтал иметь зятя-француза, вы понимаете, но Агате уже двадцать семь, и он прекрасно понимает, как ему трудно будет сбыть с рук товар второго сорта. Де Монтиньи — старинная и уважаемая фамилия, и он хочет устроить свои дела.

Флоранс де Монтиньи посмотрела на Жоржа. Его кожа была так упруга на очаровательно высоких скулах, а его прекрасные синие глаза были полны тревоги. Сердце сжалось от боли при взгляде на него.

— Я поговорю с твоим дядей, — сказала она. — Он что-нибудь придумает.

Но Улисс де Монтиньи совсем не так, как его жена, относился к сыну своего брата.

— Идиот! — кричал он на Жоржа. — Ты совсем ничего не соображаешь? Дочь члена парламента! Ты просто ненормальный!

— Пожалуйста, Улисс, — жалобно сказала Флоранс, — мы должны ему помочь. Она же протестантка, Боже мой! Придумай что-нибудь.

В конце концов было решено, что семья распространит версию, что Жорж уехал в Соединенные Штаты.

— Соединенные Штаты — большая страна, — произнес Улисс де Монтиньи. Даже Джошуа Клеменсу придется повозиться, чтобы разыскать тебя там.

Буквально за несколько часов Улисс договорился, что Жорж поедет в деревню Сент-Пьер, где проживал третий кузен Улисса по жене.

— Это подсушит соки в твоих яйцах, — сказал Улисс. — Деревня Сент-Пьер находится на краю земли и, если у тебя есть хоть капля мозгов, запомни, что ты там пробудешь не меньше девяти месяцев. Ты поступишь разумно, если найдешь там себе жену. Даже Джошуа Клеменс не сможет заставить тебя жениться на своей дочери, если ты уже женат. А теперь пошел прочь с моих глаз. Ты — темное пятно на нашем добром имени.

Сент-Пьер была типичной маленькой франко-канадской деревушкой и, пробыв там всего неделю, Жорж Монтиньи с трудом находил себе развлечения. В деревне был один магазин, одна пивная и одна католическая церковь, и местные жители были чрезвычайно замкнуты и подозрительны к чужим. Единственное, что спасло Жоржа от полного игнорирования, было то, что он приходился родственником уважаемому местному жителю. Третий кузен Улисса по жене был самым процветающим фермером в округе. Но всего ужаснее в Сент-Пьере, с точки зрения Жоржа, была женская половина населения. Все девушки были огромного роста, похожи на коров и работали в поле, причем у большинства из них были отвратительные черные усики над верхней губой.

Боже мой, думал Жорж, и из этих усатых свиноматок я должен выбрать себе жену? Нет, Господи помилуй, лучше я вернусь в Монреаль к старику и его дочери с лошадиной физиономией.

Он находился в Сент-Пьере около месяца, когда впервые увидел Симону Пишетт. Он столкнулся с ней в церкви, куда пошел в воскресенье утром, потому что ему абсолютно нечего было делать.

Симона была небольшого роста; головой она вряд ли достала бы ему до плеча. Старенькое платье туго обтягивало ее, и он мог видеть маленькие округлые груди, которые сильно разнились с огромным выменем, которым обладало большинство женщин Сент-Пьера.

Жорж пристально ее рассматривал. Нет, усов у нее не было. И она была молода, не старше пятнадцати-шестнадцати лет, подумал он, и девственница, в этом он был уверен. Жорж де Монтиньи почувствовал знакомое напряжение в паху, и ему пришлось поддерживать перед собой пальто.

— Dominus Vobiscum, — пел священник, в то время как Жорж прдвигался к третьему кузену Улисса по жене.

— Кто эта девушка? — прошептал Жорж.

— Симона Пишетт, — ответил кузен.

— А кто эти дети вокруг нее?

— Ее братья и сестры. Их мать умерла.

— А кто ее отец?

— Ш-ш-ш, — прошипел кузен, когда священник повернулся, чтобы благословить всех присутствующих.

— Идемте отсюда, — прошептал Жорж. — Я хочу, чтобы вы меня представили.

Через несколько минут на ступеньках церкви Жорж де Монтиньи был официально представлен Симоне Пишетт. Он пристально посмотрел ей в глаза, склонился к ее руке, и сказал, что счастлив с ней познакомиться.

Симона же, взглянув на него, сразу почувствовала, как тело ее вспыхнуло огнем. Менее чем за минуту она влюбилась в него полностью и бесповоротно.

— Дочь свиного фермера! — воскликнул Жорж, когда кузен Улисса рассказал ему про семью Пишетт. — Это невозможно.

Но буквально на следующий день он получил письмо от тетушки Флоранс, которая писала, что Джошуа Клеменс ни на мгновение не поверил в историю с отъездом Жоржа в Соединенные Штаты. Старик дошел до того, что связался с судовыми компаниями и, установив, что Жорж не вернулся во Францию, пришел к выводу, что он все еще находится в Канаде, и решил его разыскать.

"Если он найдет тебя и ты откажешься жениться на его дочери, — писала Флоранс де Монтиньи, — он убъет тебя. Так он сказал твоему дяде".

В ту же ночь Жорж позаимствовал у кузена лошадь с коляской и поехал к Симоне Пишетт. Он почувствовал запах фермы уже за полмили и ощутил спазмы в желудке от отвращения.

Но что ему было делать? Лучше Симона, чем Агата Клеменс. Его отец и мать обладали неистощимым терпением, но никогда не согласились бы принять в качестве невестки англичанку-протестантку. В материальном отношении Жорж полностью зависел от них; он никогда не учился зарабатывать на жизнь.

Через месяц Жорж и Симона поженились. Они венчались в церкви Сент-Пьера и, как положено у местных жителей, через девять месяцев и десять минут, у них родилась дочь. Ее нарекли Жозефиной. Когда ребенку исполнилось шесть недель, Жорж перевез семью в Соединенные Штаты.

Любое место, думал Жорж, любое лучше, чем эта вонючая свиная ферма. Даже Соединенные Штаты. Даже такой город как Ливингстон в штате Нью-Гэмпшир.

Теперь спустя годы Симона де Монтиньи смотрела на своего первого сына Этьена, который был на год моложе сестры Жозефины. Он выглядит точно как отец, подумала она. Но внутри он не похож на него. Его отец никогда бы не возразил против визитки. Он бы наслаждался каждой минутой в этой одежде. Симона вздохнула и продолжала шить платье, которое собиралась надеть на церемонию бракосочетания сына с Анжеликой Бержерон.

Нет, она не могла осуждать Анжелику, которая полюбила Этьена. Он так был похож на своего отца.

По случаю бракосочетания дочери Моника Бержерон впервые в жизни надела лифчик и пояс. Она сделала это без всякого раздражения, хотя и подумала, что эта суета немного непристойна для женцины ее возраста. Она также надела синее с белым платье из набивной ткани и маленькую белую шляпку с цветами, в которой чувствовала себя идиоткой. Но дочь сказала ей, что так полагается по правилам хорошего тона, а судя по всему, хороший тон с годами стал очень много значить для Анжелики. По крайней мере то, что она считала им. Хороший тон. Сама Моника считала, что ее дочь любит напускать на себя важность, чтобы произвести впечатление на сверстников.

Это все ее отец, думала Моника. Он вбил фантазии в ее голову. Ей нравилось думать о бархатных занавесках, устрицах на льду и мужчинах в смешных черых костюмах, разливающих холодное шампанское.

Моника Бержерон любила дочь не больше, чем раньше, и с годами, хотя обе они уехали из Эймити, она поняла, что знает о ней еще меньше, чем думала. Анжелика была неблагодарным испорченным ребенком, чьи дурацкие американские идеи были совершенно невыносимы, а во всем остальном девочка, которую очень трудно было заставить жить в согласии с матерью. С горечью и бешенством вспоминала Моника день четырнадцатилетия дочери. Тепеpь, когда бракосочетание совершилось, она смотрела на нее, танцующую с Этьеном, и зло усмехалась про себя. Она думала, сумеет ли Анжелика, будучи замужем, так свободно распоряжаться собой, как это ей удавалось, живя при матери.

Может быть, думала Моника, Этьен такой же дурак, как и все остальные мужчины.

Однако по поводу умственных способностей Анжелики сомнений не возникало. Она пристально смотрела Этьену в глаза, ее окружали звуки прекрасной мелодии "Голубого Дуная" и она радостно улыбалась.

Да, Этьен действительно погрыз удила до женитьбы, но теперь, когда он полностью принадлежит ей, все будет по-другому. Ей пришлось вытерпеть унижения, но это никогда не повторится. Она заставит его почувствовать, как он был неправ. Никто не имеет права унижать принцессу.

Анжелика улыбнулась. Это частично входило в ту систему, которая должна была превратить Этьена в то, что она собиралась из него сделать. На это уйдет время, но его-то как раз достаточно. Анжелике было всего лишь семнадцать лет.

Все отметили, как прекрасна была новобрачная. Стройная, хорошо сложенная блондинка, и эти необыкновенные глаза. Нет, Этьену просто повезло, что он отыскал такое сокровище.

Но если бы здесь был Зенофиль Бержерон, может быть, он единственный сумел бы заглянуть поглубже в эти необыкновенные глаза. Может быть, он смог бы заглянуть так глубоко, что заметил холодный блеск, спрятанный в них. Блестящий, как мишура, и холодный, как бриллиант. И, может быть, он произнес бы: "Бедный Этьен", — как много лет назад сказал: "Бедный Арман".

Симона де Монтиньи не смотрела Анжелике в глаза. Правду говоря, она вообще не смотрела на свою невестку. Она смотрела на сына, который был так похож на своего отца. Но слез на глазах Симоны не было видно, они только очень ярко блестели, когда она опустила взгляд на бокал с шампанским, так и не отпив ни глотка.

Жорж, подумала она, Жорж, где ты теперь?

Моника Бержерон стояла рядом с Симоной де Монтиньи и казалась выше, чем есть, рядом с маленькой Симоной. Она пыталась заглянуть в будущее. Свершилось, думала она. Теперь я буду жить в одном доме с ней и Этьеном, но теперь он будет считаться со мной. Интересно, как он со всем этим справится?

— Скорее, скорее, — позвал кто-то. — Анжелика собирается разбрасывать свой букет. Этьен де Монтиньи стоял внизу лестницы, наблюдая, как его невеста бросает вниз цветы. Затем она убежала переодеваться для свадебного путешествия. Брат Кристоф, который был его лучшим другом, хлопнул его по спине.

— Иди, жених, — сказал Кристоф. — Пора тебе снять этот пышный наряд, взятый напрокат.

— Иду, — ответил Этьен, однако обернулся и снова посмотрел на закрытую дверь комнаты, где переодевалась Анжелика. Скоро, подумал он, идя вслед за братом. Теперь очень скоро.

Глава вторая

Анжелика де Монтиньи отослала соих подружек, как только они помогли ей снять подвенечное платье и, едва они вышли, заперла за ними дверь. Теперь она медленно продолжала раздеваться, периодически останавливаясь, чтобы выпить шампанского. Кончив раздеваться, она пошла в ванную комнату и начала наполнять ванну.

Слава Богу, что у меня вьющиеся волосы, подумала она, когда стал подниматься пар. Она добавила в воду ароматной жидкости и погрузилась в ванну. Медленно и задумчиво.

Теперь все выполнено, и она межет совсем не торопиться. Пусть Этьен подождет. Ему это только на пользу. Анжелика провела руками по своему плоскому животу и приложила их к груди, пощипывая соски, пока они не затвердели.

Ну, папа, что ты думаешь по этому поводу? — молча спросила она. — Я выглядела как принцесса, не так ли? Все так думали. И не потому, что Этьен и его дурацкая семья узнали бы принцессу, если бы она им встретилась, но они понимают, что я необыкновенная. Все говорят, что Этьену очень-очень повезло, что он на мне женился.

Анжелика громко засмеялась и продолжала нежно играть с сосками. Она медленно и чувственно подвигала нижней частью тела в горячей воде. Вода пахла замечательно.

Да, это правда. Ему очень повезло, правда, папа? И не волнуйся, я все сделаю, чтобы он оценил меня. Я помню все, что ты мне pассказывал, а некотоpым вещам я сама научилась. Знаешь ли ты, папа, что для мужчины самое привлекательное в женщине — это умение сдерживать себя? Я полагаю, что ты очень хорошо это знаешь, не так ли? Держу пари, мама достала тебя именно так. Мама. Тебе нечего насчет нее беспокоиться, папа. У меня с ней нет никаких проблем. Анжелика вытянула ноги в горячей воде и сонно закрыла глаза, в то время как ее мышцы начали расслабляться.

Похороны были долгими и утомительными, однако не настолько, как предшествующий им период, когда Моника была очень занята всеми приготовлениями, чтобы Арман Бержерон мог достойно лежать в своей собственной гостиной. Анжелика до сих пор чувствовала запах цветов, заполнявших прихожую их дома в Эймити, и видела гроб, стоявший у стены. Темный гроб из красного дерева с серебряными ручками и белой сатиновой обивкой.

Каждый, кто приходил в дом, чтобы выразить свое уважение, отмечал, что Арман выглядит как живой. Он совсем не был похож на мертвого. Казалось, что он спит.

Анжелика сидела на стуле с прямой спинкой и ни на кого не смотрела. У нее кажа зудела от черного шерстяного платья, а накрахмаленный белый воротник царапал шею. И вообще, с какой стати ей было смотреть на кого-то? Все присутствующие в комнате были дураками. Ее отец не умер. Он был рядом с ней и смеялся над всеми этими идиотами.

Посмотри-ка на эту толстуху, mon ange, сказал Арман, вон ту, с розами на шляпе. Это жена Амоса Шута, который держит мануфактурную лавку. Не думаю, что она сказала мне больше десяти слов за всю жизнь, а сейчас посмотри, как она жеманно улыбается Бенджамину Саутуорту. Что за дура!

Ах, моя маленькая принцесса, все они ждут, что ты будешь плакать и выходить из себя, но не делай этого. Держи высоко свою прекрасную головку, как подобает настоящей принцессе. Не будь одной из них, моя дорогая.

Дом был полон Бержеронов из Сент-Терезы и Монтамбо из Ливингстона. Анжелика впервые увидела некоторых своих дедушек, бабушек, тетей и дядей.

Что же мне делать, папа?

Они хорошие люди, моя дорогая, ответил Арман. Но они тебе не подходят. Ты настолько выше их, что они не могут тебя увидеть по-настоящему. Но однажды, когда ты будешь постарше, это случится. Они фермеры и рабочие и всегда останутся ими, а ты в один прекрасный день будешь прогуливаться с королями.

Папа, Папа, а про другое? Я хочу спросить доктора Саутуорта.

Тише, мой ангел. Не сейчас. Не думай об этом. Еще не время. А теперь быстро. Подними голову. Все на тебя смотрят.

— Это нехорошо, Моника, — прошептала Антуанетта. — Ребенок и слезинки не уронил. Это странно.

— Я знаю, — ответила Моника. — Доктор считает, что у нее что-то вроде шока.

— Но она только что улыбалась, — сказала Антуанетта. — Я сама видела. Она смотрела вниз, на свои руки, и улыбалась. Я тебе говорю, это неестественно. В конце концов, он ее отец.

— Да, — ответила Моника и приложила к глазам нарядный кружевной платок.

— Бедная моя сестра, — сказала Антуанетта. — Что-то я разболталась. Идем. Я приготовлю тебе чашечку горячего чая.

Анжелика не заплакала ни разу в те три дня, что тело Армана было выставлено в гостиной. И всякий раз, как открывалась дверь в прихожую и до нее доносился запах развешанных там цветов, перевязанных пурпурной лентой, она улыбалась.

Ну, разве это не самое смешное, что ты когда-нибудь видела? спрашивал Арман. В действительности весь ритуал похорон смешон. Языческий спектакль, я бы сказал. Ты знаешь, что когда умирает ребенок, они вешают на дверь букеты цветов, перевязанные белой лентой. Предполагается, что это символизирует чистоту или что-то вроде этого. Ну, а моя — пурпурного цвета. Ты можешь сделать из этого свои выводы.

Анжелика уставилась на свои руки и захихикала.

— Анжелика!

— Да, маман?

— Пожалуйста, пойди в свою комнату.

— Да, маман.

— Осторожней, Моника, — сказал доктор Бенджамин Саутуорт. — Ребенок достаточно настрадался.

Моника Бержерон потащила его в кухню, где они могли остаться наедине. Закрыв дверь, она повернулась к нему.

— Я хочу, чтобы вы ушли из моего дома, — холодно сказала она. — Прямо сейчас. Вам здесь нечего делать и никто не просил вас объяснять мне, как разговаривать с собственным ребенком.

— Осторожней, Моника, — предостерегающе сказал доктор. — Не злите меня.

— Я не собираюсь больше быть осторожной с вами, — ответила Моника. Свидетельство о смерти уже подписано и вам теперь будет неудобно дать обратный ход, не так ли?

— Может быть, — сказал доктор. — Но не забывайте, Моника. Мы оба знаем, что должно было быть в этом свидетельстве, верно? Интересно, что бы случилось, если бы я начал потихоньку распускать слухи в Эймити? В таком городе они быстро распростаняются.

Моника улыбнулась.

— Вы этого не сделаете, — сказала она.

— Почему, черт возьми, вы так в себе уверены? — раздраженно спросил доктор. Он пил всю вторую половину дня и теперь у него болела голова. Откуда у вас эта проклятая уверенность?

— Ребенок, — спокойно ответила Моника. — Вы и слова не скажете из-за Анжелики.

Они не слышали, как открылась дверь, так напряженно смотрели друг другу в глаза, и доктор Саутуорт буквально подпрыгнул, услышав за собой голос.

— Я хочу попить воды, — сказала Анжелика.

Солнце сияло в тот день, когда они хоронили Армана, и Анжелика была рада этому.

— Тебе очень холодно, папа? — спросила она, идя за матерью по кладбищу.

— Свсем нет, mon ange. Мне уютно, как клопику в коврике.

— Я рада, папа.

Анжелика не хотела уезжать из Эймити, но не прошло и месяца после похорон, как Моника продала дом.

— Но почему ты хочешь уехать? — спросила Анжелика. — Почему мы должны переехать в Ливингстон?

Моника пристально посмотрела на нее. С тех пор как умер Арман, девочка говорила с трудом, и голос ее был хныкающим и жалобным и, как напильник, скреб по нервам Моники. Она часами оставалась одна в своей комнате, а если выходила, то садилась в гостиной как можно ближе к стене, у которой еще недавно стоял гроб с телом Армана. Моника находила ее поведение унылым и болезненным. Ребенок был более утомительным, чем когда-либо.

— Потому что здесь у нас ничего нет, — сказала Моника. — В этом городе у нас никогда не было друзей и здесь даже нет приличной церкви. Священник должен был приезжать к твоему отцу из Франклина, и вообще я по горло сыта неудобством здешней жизни. Кроме того, твой дедушка нашел для нас очень подходящий дом в Ливингстоне. Там нам будет удобно и рядом будет наша семья.

— У меня здесь друзья, — возразила Анжелика. — И у папы здесь были друзья.

— Друзья! — со смешком сказала Моника. — Матери твоих маленьких друзей смеются за моей спиной, потому что я не говорю на их языке. А что касается твоего отца, то единственным его другом был доктор Саутуорт и то только потому, что доктору нравилось пьянствовать с человеком, который был слабее его.

Анжелика закрыла глаза и руки ее задрожали. Каждый раз, когда мать упоминала о докторе Саутуорте, сердце Анжелики начинало сильно биться, и она чувствовала дрожь и слабость во всем теле.

— Мама, — спросила она, — доктор Саутуорт сказал тебе что-то про папу в ту ночь, когда он умер. Он кричал, как будто был рассержен и…

— Ерунда, — сказала Моника быстро и даже с лаской. — Ты была расстроена и тебе показалось. Доктор Саутуорт был тоже расстроен, потому что, несмотря на все свои недостатки, он был искренне привязан к твоему отцу.

— Но он кричал, — сказала Анжелика. — Громко.

— Иди сюда, — ответила Моника, — и помоги мне собрать вещи. Фургон должен быть здесь к семи часам утра, а у нас еще тысяча дел.

— Но что-то было.

— Хватит, Анжелика, — резко сказала Моника. — Иди в свою комнату и достань все вещи, чтобы я могла их упаковать. Быстрей.

Дом, который Туссен Монтамбо нашел для своей дочери Моники, находился в середине франко-канадской части Ливингстона. Однако он отличался от соседних, потому что был построен до появления Северо-восточной Мануфактуры. Он находился на пересечении улиц Сосновой и Каштановой, целый день освещался солнцем и с трех сторон был окружен лужайкой. Позади дома был хороший сад.

— Анжелике будет хорошо играть в саду, — сказал Туссен Монтамбо. Теперь так много машин, что детям опасно играть на улице.

— Да, — ответила Моника. Она не сказала отцу, что Анжелика теперь не играет на улице, пока мать не заставляет ее выйти из дома.

Дом представлял собой шестикомнатный коттедж с ванной и во время Великой Депрессии в начале тридцатых он стоил четыре тысячи семьсот долларов. Моника заплатила за него наличными, и после этого у нее еще осталось четырнадцать тысяч долларов, которые сохранились от страховки Армана и продажи дома в Эймити. Это были хорошие деньги для вдовы с одним ребенком в этом унылом месте, но Моника никогда никому про них не говорила. Напротив, она заказала маленькие карточки, в которых сообщалось, что она занимается художественным ручным шитьем за умеренную плату, и разослала их женам всех лучших семей Ливингстона.

Вскоре Моника Бержерон влилась во франко-канадское окружение, в котором жила ее семья и соседи. Она снова была одной из них и по воскресеньям они с Анжеликой обедали с Туссеном и Жоржеттой, или с Антуанеттой и ее мужем, Жозефом Леду, и их четырьмя детьми. Две дочери Туссена от Жоржетты, Элен и Франсуаза, теперь вышли замуж, и иногда Моника ходила к ним в гости. Но близости никогда не чувствовала. Они вышли замуж за рабочих и обе жили на западном берегу реки. У Элен было пятеро детей, а у Франсуазы семеро. Обе семьи жили в убогих, переполненных квартирках, что угнетающе действовало на Монику.

— Мыло достаточно дешево, — сказала Моника своей сестре Антуанетте. Ты не думаешь, что Элен и Франсуаза могли бы покупать немного для себя и своих детей.

Антуанетта вздохнула:

— Сейчас все дорого. Если фабрики в ближайшее время не восстановятся, не знаю, что мы будем делать. Папе повезло. Он не зависит от Северо-восточной.

Жоржетта Монтамбо говорила, что каждый вечер она на коленях благодарит Бога за то, что Туссен никогда не работал на фабрике и у него хватило ума сообразить, что за автомобилями будущее. Он начал возиться с автомобилями, еще работая кузнецом, и когда безумная, казалось, безнадежная мечта стала претворяться в реальность, Туссен был при деле. Теперь он работал механиком в гараже Форда на Главной улице и мог не волноваться, когда мимо проезжала лошадь, или когда проводилось сокращение рабочей недели в Северо-восточной Мануфактуре.

Анжелика Бержерон ненавидела своих теток Элен и Франсуазу из-за того, что они были грязными и волосы у них висели патлами. Тетю Антуанетту она ненавидела, потому что та была очень приставучей.

— Ребенок очень бледный, — говорила Антуанетта. — Моника, почему ты не заставляешь ее гулять на солнышке?

— Анжелика такая худая, Моника. Ты должна давать ей больше хлеба и картошки. Она похожа на скелет. Если бы она жила со мной, обещаю, что через неделю у нее бы наросло мясо на костях.

Анжелика ненавидела своих двоюродных братьев и сестер, потому что они кричали, прыгали и тащили ее, когда она приходила в гости:

— Viens jouer[13], Желика — кричали они.

— Я не хочу играть с вами, — отвечала Анжелика, отталкивая их грязные руки.

— Regardez, — кричали они. — Elle parle anglais. Petite irlaindaise[14]!

Для большинства франко-канадских детей, живших в Ливингстоне, все дети, не говорящие по-французски, были ирландцами.

— Не будьте такими глупыми, — Анжелика хотела заплакать и убежать, чтобы спрятаться.

Но больше всех Анжелика ненавидела своего деда. Это из-за него ее записали во Французскую Католическую школу.

— C'est terrible, — сказал Туссен Монике. — Un enfant qui ne peut pas parler sa langue[15].

— Это все из-за отца, — отвечала Моника. — Он всегда говорил с ней по-английски, когда же я обращалась к ней по-французски, она, прекрасно понимая, о чем я ей говорю, всегда отвечала мне на английском.

— Если бы меня спросили, что нужно этому ребенку, — сказала Жоржетта Монтамбо, — то я бы посоветовала хорошенько ее отшлепать. Куда это годится, ребенок ее возраста постоянно прячется в своей комнате и отказывается отвечать, когда с ней разговаривают. Выпороть ее надо как следует.

Моника вздохнула:

— Она никак не придет в себя после смерти отца. Он избаловал ее.

Анжелика закончила приходскую школу Святого Георгия в тринадцать лет, и это сразу выделило ее из среды соседей, так как большинство детей оканчивало школу в четырнадцать, а порой в пятнадцать или шестнадцать. И еще необычным было то, что она собиралась поступать в среднюю школу.

— Зачем? — спросил Туссен, когда Моника сообщила ему об этом. — Что толку в этом для девушки? Говорю тебе, Моника, ты совершаешь ошибку. Все, чему она научится в средней школе, — это считать себя лучше, чем есть на самом деле. Она и так полна фантазий. Лучше остановить это сейчас, пока с ней не стало еще тяжелей.

Но Моника твердо стояла на своем, хотя и не сказала отцу истинную причину.

— Она слабенькая, — сказала она Туссену. — На будущий год окрепнет и тогда я смогу забрать ее из школы и отправить на работу.

Но на самом деле Моника не хотела, чтобы Анжелика шла работать на фабрику. Она надеялась, что, если ее дочь окончит среднюю школу, то сможет найти место секретарши. Так Анжелика была записана в среднюю Сент-Антуанскую школу для девочек.

Но после следующего дня рождения мать перевела ее в Ливингстонскую Центральную среднюю школу, в которой было совместное обучение, а кроме того франко-канадское население считало ее протестантской.

— Анжелике пора переменить школу, — вот и все объяснение Моники своим взбешенным родственникам.

А Анжелика изменилась. На скулах появился румянец, лицо пополнело, и теперь она смеялась чаще, чем когда-либо с того дня, как они приехали в Ливингстон. По воскресеньям она перестала ходить в гости к родственникам, и теперь они могли ее видеть только, когда сами приходили к Монике.

— Что с девочкой? — спрашивали они.

— Она предпочитает одиночество, — отвечала Моника, но в эти дни ей было очень трудно смотреть в глаза своим родственникам.

Вечером того дня, когда Анжелике исполнилось четырнадцать лет, Антуанетта пришла в гости, в отличие от обычных визитов, без своей семьи. Поскольку этот день приходился на середину недели, она сказала, что Жозефу и детям надо отдохнуть. Она принесла Анжелике дюжину пирожных, покрытых шоколадной глазурью, и пару самых отвратительных хлопчатобумажных чулок, которые Анжелика когда-либо видела.

— Спасибо, тетя Антуанетта, — сказала Анжелика.

— Не за что, — ответила довольная Антуанетта. — Но в эти тяжелые времена это все, что я могла себе позволить. Пойди сюда. Сядь, поговорим минутку. Расскажи мне про среднюю школу.

— Я не могу, — ответила Анжелика. — Мне надо делать домашнее задание.

Она убежала в столовую и разложила на столе книги. Она давным-давно сделала домашнее задание, но ей не хотелось сидеть в кухне, болтать, пить чай и есть пирожные. Анжелика открыла книгу и начала читать, но она слышала Монику и Антуанетту, которые говорили, говорили, говорили.

Обо всем и обо всех, с отвращением подумала Анжелика.

Она не помнила, сколько прошло времени, когда вдруг поняла, что они говорят о ее отце. Говорили тихо, Анжелика улавливала только отдельные слова.

— Рак, — сказала Моника.

— Ужасно, ужасно, — ответила Антуанетта.

Анжелика почувствовала, что ее ладони стали влажными и по всему телу пробежала дрожь.

Папа!

Но он не отвечал.

Папа! Папа!

— Пил, — сказала Моника.

— Ужасно, ужасно.

— …для спасения ребенка…

Анжелика вскочила со стула и подошла к кухонной двери.

— В чем дело? — воскликнула Антуанетта. — Моника, посмотри! Ребенок белее полотна!

— Ничего, — сказала Анжелика слабым голосом. — У меня заболела голова.

— Это все книги, — сказала Антуанетта. — Вредно слишком много учиться.

— Хочешь чаю, Анжелика? — спросила Моника.

— Нет, нет, спасибо, я пойду прилягу.

Анжелика разделась, надела ночную сорочку, выпила две таблетки аспирина, но дрожь не проходила.

В чем дело? Было что-то, что она должна была вспомнить, но хотя это что-то билось на краю сознания, она не могла поймать воспоминание.

Папа, помоги мне.

Я должна вспомнить, папа.

Ложись, сказал Арман, ложись, моя дорогая. Спи. Спи.

Во сне Анжелика увидела огромную дверь, и ручка была так высоко, что она не могла до нее дотянуться. Она пыталась снова и снова, но что-то удерживало ее. За дверью был кто-то и кричал. Она должна была дотянуться до ручки и открыть дверь. От этого зависела ее жизнь. Скорее. Чуть выше. Почти. Почти.

— Убийца!

— Пьяница!

Ее пальцы держали ручку, но дверь была такой тяжелой. Она тянула и толкала изо всех сил, но дверь не открывалась.

— Убийца!

Наконец дверь поддалась и закачалась на петлях, как будто они были только что смазаны.

Там был доктор Саутуорт, высокий и прямой. Такой высокий, что его тень на стене была огромной, и она могла видеть очертание его поднятой руки.

И там была ее мать, неподвижная, как будто высеченная из мрамора, только глаза живые.

— Ты убила его! — кричал доктор Саутуорт. — Так, точно ты вонзила ему нож в сердце! Ты убила его!

— Дурак, — сказала Моника, ее голос был холоден, как мрамор, из которого было сделано ее тело. — Дурак и пьяница.

Появилась другая рука доктора Саутуорта, и теперь он держал бутылку.

— Арман неделями не вставал с постели, — сказал доктор. — Откуда это взялось?

Мраморная фигура Моники не шевельнулась. Только глаза.

— Понятия не имею, — сказала она.

— Ты проклятая, жалкая лгунья! — закричал доктор. — Ты купила это у братьев Гэмсби! Ты все время покупала этот яд!

— Сумасшедший, — сказала Моника.

— А я повторяю, что ты лгунья. Я узнал это от самого Твидлиди час назад. Ты купила эту бутылку, и закрутила с ними еще до Рождества. Ты убила своего мужа. Ты убила его вот этим!

Доктор Саутуорт сунул бутылку ей в лицо, но она не шелохнулась.

— Вот этим! — закричал доктор. — Вот этим и твоим бесчеловечным отношением, и отсутствием любви, и своим холодным телом, и своим черным злым сердцем.

Наконец Моника Бержерон сдвинулась с места. Она подошла к Бенджамину Саутуорту и заговорила, глядя прямо ему в лицо.

— Да, — сказала она. — Я ходила к братьям Гэмсби. Я покупала их яд и давала его Арману каждый раз, когда он был в состоянии проглотить его. И каждую минуту я молилась. Я молилась, чтобы каждый глоток был последним и чтобы у него хватило порядочности умереть.

— Ты черная сука, — прохрипел доктор Саутуорт.

— А знаете почему? — продолжала Моника, как будто он ничего не сказал. — Потому что Арман позорил меня в течение многих лет. Он даже моего ребенка настроил против меня.

— Это грязная ложь!

— Что вы знаете об этом? — спросила Моника. — Вы знаете только то, что рассказывал вам Арман, и могу держать пари: в своих рассказах он никогда не был виноватым. Он был отвратительной свиньей, пьяницей и лжецом — и я рада, что он умер.

Папа! Папочка!

Анжелика стояла в дверях и старалась закричать.

Но мать и доктор ее не слышали.

— И можете написать это в свидетельстве о смерти тоже, — сказала Моника. — Давайте, пишите. Он умер, а его жена радуется.

— Нет, — сказал доктор и сел.

Моника торжествовала:

— А теперь убирайтесь из моего дома, — сказала она. — Чтобы никогда мои глаза вас не видели.

— Медленное кровотечение души, — прошептал доктор Саутуорт. — Вот что должно быть написано на сертификате. Мой друг умер от медленного кровотечения души.

Папа. Папа. Папочка.

Анжелика проснулась и села, выпpямившись, в постели. Ее дрожащие руки нащупали лампу, но и тогда еще дрожь не прекращалась, а ее тело было покрыто потом.

Два года, подумала она. Два года ушло у нее на то, чтобы вспомнить, и теперь она вспомнила все.

Когда той ночью она все-таки закричала и они ее услышали, Моника и доктор обернулись как раз в тот момент, когда она упала без сознания на пол. Ей пришлось провести в постели весь следующий день, и тогда она не поняла, почему. Пришел доктор Саутуорт и дал ей таблетки, а когда она спросила, почему, он велел ей не разговаривать и отдыхать. Она заснула, приняв таблетки, но в какой-то момент услышала, как доктор сказал Монике:

— Тебе повезло, Моника. Ребенок не помнит, что он слышал.

Не помнит чего? Все это время она старалась воскресить в памяти то, что она должна вспомнить, и теперь она это знала.

Сидя в кровати, Анжелика плотно натянула на себя одеяло, пока дрожь не прекратилась.

Это правда, папа? — спросила она.

Да, отвечал Арман. Неужели ты думаешь, что иначе я бы тебя оставил?

Великое спокойствие снизошло на нее, и она поняла, что должна делать.

Все в твоей власти, сказал Арман.

Поспеши. Иди вниз. Скорей.

Анжелика медленно встала и надела купальный халат. Расчесывая волосы, она улыбнулась своему отражению в зеркале.

Наконец-то, папа, сказала она, открывая дверь спальни и спускаясь вниз.

Моника была в кухне и гладила.

— Я вижу, у тебя прошла головная боль, — сказала она.

— Да, мама.

Анжелика подошла к плите и поставила воду для чая. Ее движения были медленными и заученными, будто она на сцене. Когда чай был готов, она налила себе чашку и повернулась к Монике.

— Скажи мне, мама, как ты себя чувствуешь после того, как убила моего отца?

Утюг, который держала Моника Бержерон, замер прямо в центре белой наволочки, и она мгновенно пожелтела.

— Что ты говоришь, злая девчонка? — спросила Моника. Но руки ее дрожали и голос прерывался.

— Ты слышала, что я сказала, — ответила Анжелика тем же ровным голосом. — Как ты себя чувствуешь после того, как убила моего отца?

Моника швырнула утюг на доску и кинулась к Анжелике, замахнувшись для удара.

— Только попробуй тронуть меня, — сказала Анжелика. — Ты, убийца.

Моника опустила руку. Ее лицо побелело.

— Анжелика!

— Медленное кровотечение души, — сказала Анжелика. — Скажи мне, мама, что это значит?

— Ты плохая, злая девочка, — в ужасе прошептала Моника.

— Но я не убийца, — сказала Анжелика. — Это ты, ты убила моего отца.

— Нет. Нет. Ты не знаешь, что говоришь.

— Я знаю точно, что говорю. Ты убила его. Я слышала, как ты призналась доктору Саутуорту в ту ночь, когда папа умер. Я слышала каждое слово.

— Той ночью ты была больна, — сказала Моника. — У тебя был шок и ты потеряла сознание. Даже сейчас ты не знаешь, что говоришь.

— О, я-то знаю, — ответила Анжелика. Она улыбнулась, и голос ее стал неестественно насмешливым.

— Интересно, что сказала бы тетя Антуанетта, если бы узнала, что ты убила папу? Или Grand-pere? Как ты думаешь, что бы он сказал? А Жоржетта? Ты же знаешь, она тебя любит. Держу пари, она с удовольствием бы послушала о том, как ты убила папу.

— Заткнись! — крикнула Моника. — Я не хочу больше слушать эту чепуху!

— Тогда не слушай, — ответила Анжелика. — Пусть другие послушают.

— Никто тебе не поверит, — сказала Моника и, чувствуя, что последнее слово осталось за ней, вернулась к гладильной доске. — Никто тебя не будет слушать, глупый ты ребенок.

— Хорошо, тогда остается только один выход, — ответила Анжелика. — Я думаю зайти завтра к Жоржетте после школы. Посмотрим, будет она меня слушать или нет.

Жоржетта Монтамбо многого не могла простить Монике. Она еще помнила Анселя и то, как Моника даже не приехала на его похороны. Она помнила, как Моника уехала и выходила замуж в тот момент, когда ее брат еще лежал дома в гробу. Более того, Жоржетта подозревала, что у Моники отложены деньги. Деньги, о которых Моника не говорила и не собиралась делиться ими с родственниками. О, Жоржетта уж точно выслушает Анжелику. Затаив дыхание, жадно интересуясь малейшими деталями.

— Ты не можешь доказать ни слова, — сказала Моника.

— Ну ладно, мама! Ты знаешь лучше меня.

Анжелика была права. Ей ничего не придется доказывать. Достаточно посеять маленькое семечко подозрения, а остальное сделает Жоржетта. Как это несправедливо, подумала Моника, маленькое сомнение и она снова будет парией. Женщина, которая, возможно, убила своего мужа. Дыма без огня не бывает. Если это неправда, тогда почему ребенок говорит об этом? И против собственной матери? Нет, что-то тут должно быть. Моника уже явственно слышала, как все судачат о ней, и не могла унять дрожь в руках.

— Конечно, это будет зависеть от того, в какую школу я пойду, сказала Анжелика.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что если с завтрашнего дня я буду ходить в Ливингстонскую Центральную, то, возможно, я и передумаю заходить к Жоржетте.

Так и повелось, едва Анжелике исполнилось четырнадцать лет. Анжелика получала все, что хотела, и все родственники Моники говорили, что это преступление — так баловать ребенка. Ведь она стерла пальцы до костей для Анжелики. Посмотрите, как она похудела. Богу известно, что она никогда не была полной, но сейчас она выглядит просто изможденной. Анжелика же выглядела прекрасно.

— Она окончательно оправилась после смерти отца, — говорили родственники Моники.

— Давно пора. Есть время, чтобы плакать, и время, чтобы забывать. Однако учиться в средней школе совсем не обязательно. Моника еще пожалеет об этом.

Ливингстонская Центральная средняя школа занимала два желтых кирпичных здания, ее классы посещало около тысячи мальчиков и девочек.

— Ты ее возненавидишь, Анжелика, — говорили некоторые девочки, которые ходили вместе с ней в Сент-Антуанскую среднюю школу.

— Она такая большая, ты заблудишься.

— И эти ужасные мальчишки.

— Я слышала, что одна девочка оказалась в интересном положении, потому что ходила в эту школу.

— Мой папа говорит, что мальчики, которые ходят в центральную, все собираются стать гангстерами.

— Туда ходят только протестанты.

Ливингстонская средняя действительно была большой, но Анжелике это не мешало. У нее там была некая анонимность, которая ей нравилась, потому что давала возможность осмотреться и прислушаться. Все в Ливингстонской средней говорили по-английски — без этого ужасного акцента канадских французов, который был у ее друзей и родственников, — как говорил Арман, как говорила сама Анжелика, потому что так научил ее отец еще совсем маленькой девочкой.

— Нет, нет, мой ангел. Не dem. Тhem[16] Th. Положи язык между зубами. Теперь скажи Thеm. Th. Th. Теперь скажи these, they, that, theatre[17].

За месяц Анжелика подружилась с ребятами. Теперь имена ее друзей не были французскими, девочек звали Линда, Марта, Джейн, а фамилии — Бейкер, Браун и Бейтс. Субботними вечерами они вместе ходили в кино и потом хихикали, поглощая мороженое с газированной водой. Они часами мыли и укладывали друг другу волосы, делали друг другу маникюр, обменивались одеждой, журналами о кино и эротическими рассказами. Но ни разу их встречи не происходили у Анжелики дома. С самого начала, когда она поняла, что бесконечные визиты являются частью принадлежности к группе, Анжелика решила, что искренность — дело верное.

— Моя мать очень нервная, — cказала она своим новым друзьям, — она не выносит, когда в доме много народа.

— А что с ней такое? — спросила одна из девочек.

Прелестное личико Анжелики стало очень грустным.

— Она очень изменилась, с тех пор как умер отец.

И ее новые друзья, родители которых много работали и были любящими и нежными, поняли это и совсем не удивлялись, что никогда не были представлены Монике Бержерон.

Когда Линда, Марта и Джейн говорили не о киногероях или прическах, они разговаривали о мальчиках.

— Этот Робби Хойт. Я бы в него влюбилась.

— Еще бы. У него ведь Ц.Г.

— Что это значит, Ц.Г.?

— Целовальные губы, дурочка!

— А мне больше нравится Дональд Гроувер. Какие плечи!

— Да. Дональд вообще крупный. Держу пари, он может увлечь девушку.

— У меня мурашки по всему телу, когда я думаю об этом.

Первый большой бал в Ливингстонской средней всегда бывал в начале октября. Он давался в пользу спортивного отделения, и Анжелика была приглашена Джейми Маршем, который входил в баскетбольную команду. Джейми Маршу было семнадцать лет, у него были светлые вьющиеся волосы и тяжелая челюсть, а также свой автомобиль, — настоящая ловушка для любой девушки. Анжелика надеялась, что ее пригласит Билл Эндикотт — звездный полузащитник футбольной команды и кроме того блестящий ученик. Но у Билла была постоянная девушка, ее звали Джилл Роббинс, многие считали ее самой хорошенькой в школе.

— Ты сошла с ума? — спросила Линда Бейкер, когда Анжелика сказала ей об этом. — Видишь ли, Билл и Джилл — это пара. Даже их имена похожи. Они вместе еще с младших классов.

— Ничего не могу поделать, — решительно ответила Анжелика. — Я хочу его.

— Не будь идиоткой, — сказала Линда. — Лучше зацепись за Джейми и радуйся этому. Я иду с Реем Келли, а ты знаешь, что он за орешек. Можешь мне поверить, если бы Джейми Марш пригласил меня на танец, я не стала бы тратить время, думая о Билле Эндикотте. Боже мой, ведь Билл даже не знает о твоем существовании. Он же старшеклассник.

— Так узнает, — ответила Анжелика.

— Кто узнает? О чем?

— Билл Эндикотт, — сказала Анжелика. — Он узнает о моем существовании.

— О Боже мой! Ты не хочешь забыть о Билле?

Но Анжелика не забыла. Она два часа готовилась к танцам и не волновалась по поводу Джейми Марша. Она думала о Билле Эндикотте.

Джилл Роббинс не такая красивая, как я, папа.

Конечно, нет, моя дорогая. Никого нет красивее тебя.

У нее даже волосы черные.

Как ей не повезло, сказал Арман.

Анжелика улыбнулась своему отражению в зеркале и принялась причесывать свои белокурые волосы.

Ты увидишь, папа: сегодня он узнает, что я существую.

Я в этом уверен, ответил Арман.

Спокойной ночи, папочка. Я расскажу тебе все, когда вернусь домой.

Моника Бержерон стояла в гостиной, дожидаясь, когда дочь спустится вниз, и нервно дергала головой, замечая, что про себя произносит слово "гостиная". "Общая комната" — так всегда было принято в ее кругу, но у Анжелики появилась масса сумасшедших идей, с тех пор как она перешла в Ливингстонскую среднюю. Услышав, как Анжелика спускается по ступенькам, она позвала ее.

— Пойди сюда, Анжелика, — сказала она. — Я в общей комнате.

— В гостиной, мама, — ответила Анжелика.

— Почему твой товарищ не зайдет за тобой сюда? — спросила Моника. Почему, чтобы встретить его, ты должна выходить, как проститутка на свидание?

Анжелика положила на стул пальто, маленькую сумочку и перчатки. Она посмотрела на мать тем холодным взглядом, который Моника уже знала и которого боялась.

— Я говорю тебе, это неприлично, — сказала Моника.

— Послушай, мать, — ответила Анжелика, — давай покончим раз и навсегда. Я не хочу, чтобы мои друзья приходили в этот дом. Мне стыдно, что они тебя увидят.

Моника застыла, как будто ее ударили по лицу.

— Ты плохая девочка, — все, что она могла произнести.

— А ты глупая женщина. Ты даже не постаралась выучить английский. Ты старая жадная воровка, которая неизвестно зачем занимается шитьем. А кроме того — ты подлая лгунья.

— О чем ты говоришь?

Анжелика вздохнула.

— Ты думаешь, я не вижу счета, которые каждый месяц приходят из банка? — терпеливо пояснила она, как будто говорила с умственно отсталым ребенком. — Думаешь, я не знаю о деньгах, которые оставил папа?

— У твоего отца никогда не было ни цента, — воскликнула Моника. — Это мои деньги, они достались мне от бабушки. Говорю тебе, у него никогда не было ни цента.

— Я полагаю, что страховка была не на твою святую бабушку, — сказала Анжелика, нетерпеливо вздыхая. — Пожалуйста, мать, не будь такой идиоткой. И сделай мне одолжение, не считай меня такой же.

— Бог накажет тебя, — бессильно произнесла Моника.

Анжелика холодно посмотрела на нее:

— Неужели? Он же не наказал тебя за то, что ты отняла у меня отца.

Моника не ответила, и Анжелика гордо миновала парадную дверь и по ступенькам спустилась на улицу. Она улыбалась, потому что ни Моника, ни кто-либо другой во всем мире и не подозревал, что Арман вовсе не ушел от Анжелики.

Ее отец был всегда с ней, дожидаясь, когда она поговорит с ним. Сегодня вечером она оставила его в своей комнате, но она прекрасно знала, что он появится на танцах позже, если будет ей нужен. Если все будет хорошо и он не понадобится, он будет ждать в комнате ее возвращения, с нетерпением желая услышать все обо всем. Анжелика никогда никому не говорила, что отец постоянно с ней, потому что он просил ее об этом.

Это будет наш секрет, мой ангел, сказал он. Я могу попросить тебя никому не рассказывать, хорошо?

Конечно, папочка, что за вопрос. Ты же прекрасно знаешь, что я всегда умела хранить секреты.

Ее отец засмеялся, потому как шутил с ней. Он никогда не придирался и не ссорился с ней. Он постоянно и неизменно одобрял все, что она говорила и делала.

Джейми Марш ждал Анжелику в машине на углу Мостовой и Ясеневой. Он чувствовал себя решительным и смелым, встречая девушку таким образом. Это было впервые в его жизни. Родители всех девушек, к которым он приходил на свидания, всегда встречали его у дверей и начинали с ним пустой разговор, пока он ждал их дочь: "Как мама, Джейми? А отец?" — "Хорошо, спасибо".

Он увидел, как она идет к машине, и наклонился вперед, чтобы открыть ей дверцу.

— Добрый вечер, — официально сказала Анжелика.

— Привет, — ответил Джейми Марш.

О, это еще та штучка, эта Анжелика. Она чем-то отличалась от других девушек. Она никогда не визжала, как другие, а говорила мягким голосом. И иногда улыбалась себе, как будто владела какой-то тайной.

— Что тут смешного? — не раз спрашивал Джейми, но Анжелика только продолжала улыбаться.

— Ничего, Джейми. Совсем ничего.

Пожалуй хорошо, что его предки не знают, кого он пригласил на танцы. Не то чтобы с Анжеликой было что-то не в порядке, но его предки были слегка старомодными. А он хотел быть честным. Анжелика отличалась от всех девушек, с которыми он встречался. Джейми Марш был уверен, что его предки ничего не узнают, поэтому он сказал, что идет на танцы "кавалером".

— Сейчас многие ребята так делают, — объяснил он матери. — Для инетреса.

— О, — вздохнула его мать с облегчением. Больше всего в жизни она боялась, что кто-нибудь из ее детей сделает что-нибудь не так.

— Все в порядке, Энджи? — спросил Джейми.

— Конечно, — ответила Анжелика. — Только, пожалуйста, никогда не называй меня "Энджи".

Так. Это было то, чем она отличалась от других девушек. Она могла сказать такую вещь, оставаясь спокойной и холодной, точно ледышка, но парень на нее не обижался. Он чувствовал что его аккуратно поставили на место, но не обижался.

— О'кей, — сказал Джейми и завел машину. — Как же тогда тебя называть? Энджел?

Она одарила его своей милой улыбкой:

— Да. Если тебе нравится, можешь называть меня Энджел.

Спортивный зал школы был украшен цветной бумагой, осенними листьями и огромными рисунками футбольных, баскетбольных и бейсбольных игр. В одном конце большой комнаты находилась группа из восьми мальчиков — Питер де Рокка и его Диксиленд Семь, и если они играли не в одном ключе или темпе, то, по крайней мере, громко. Все мальчики и девочки Ливингстонской средней преклонялись перед Питером де Рокко.

Анжелика танцевала с Джейми, и Джейми думал, что у него никогда еще не было такой нежной привлекательной девочки. Ее голубое платье было из шелкаа и он чувствовал, каким оно было мягким и скользящим под его пальцами. Ее рука, которую он держал в своей, не была влажной, как у других девушек, и когда он прижалcя подбородком к ее виску, отметил, что кожа тоже была сухой и прохладной. Он опустил руку ниже и ощутил узкую застежку ее лифчика. И задумался, будут ли ее голые груди прохладными или тело будет теплым и трепещущим под его руками. Он сбился с ноги и натолкнулся на нее.

— Боже, — сказал он, — здесь жарко.

— О? — ответила Анжелика. — Правда? Я не заметила.

Его руки начали дрожать, и он не мог придумать ничего интересного, чтобы поговорить, но Анжелика, по всей видимости, ничего не замечала.

— Кто этот высокий стройный парень вон там? — спросила она. — Тот, который танцует с черноволосой девушкой в желтом платье?

— Этот? — сказал Джейми с облегчением. — Это же Билл Эндикотт. Я думал, что его все знают.

— А я не знаю, — ответила Анжелика.

— Да что ты, он же лучший футболист в этой школе, — сказал Джейми. На самом деле, он, наверное, лучший футболист среди школьников во всем штате.

— Все, что я знаю, это то, что мы с ним в одном латинском классе.

— Неужели?

— Да, — ответила Анжелика. — Послушай, Джейми, ты сможешь сделать мне одолжение?

— Конечно.

— Представь меня, ладно? Давай поменяемся партнерами в следующем танце.

— Зачем? — обиженно спросил Джейми.

Анжелика посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

— Не будь дурачком, Джейми, — сказала она. — Я только хочу задать ему пару вопросов по следующему латинскому тексту. У меня небольшие трудности, а ты же знаешь, кокой строгий этот мистер Ивенс. Ты ведь не хочешь, чтобы я начала получать плохие отметки.

— Конечно, нет, — ответил Джейми, и ему стало стыдно за свою ревность. — Идем.

Джилл Роббинс была невысокой и темноволосой, с маленьким остреньким личиком, благодаря своему характеру она пользовалась наибольшим успехом среди девочек Ливингстонской средней. Она и Билл Эндикотт росли вместе и всегда думали, что поженятся. Когда-нибудь позже, когда они закончат колледж, Билл получит хорошую работу, и они смогут устроить свою жизнь. Они были вместе так давно, что воспринимали друг друга как нечто само собой разумеющееся, как супруги, женатые не менее двадцати пяти лет. Никаких сюрпризов друг для друга, и им это нравилось. Единственное, что осталось, это вместе спать, но оба не сомневались, что и тут их не ждут большие неожиданности.

— До завтра, — говорил Билл каждый вечер, когда они заканчивали домашнее задание.

— Еще бы, — отвечала Джилл.

По вечерам в пятницу они ходили на танцы или в кино, а потом на машине, принадлежавшей отцу Билла, они ехали в лес ровно на час. Это было ритуалом. Билл и Джилл целовались взасос, и Билл играл с грудями Джилл. Затем он раскрывал лширинку, и Джилл играла с его пенсом, а он руками манипулировал между ее ногами, пока они оба не кончали. Затем приводили себя в порядок и ехали домой.

— Как насчет того, чтобы поменяться? — сказал Джейми Марш, представив Анжелику Биллу и Джилл.

— Еще бы, — сказала Джилл. Это было ее любимое выражение, но она произносила его с такой добротой и дружелюбием, что никто никогда не раздражался на бесконечное повторение.

В ту минуту, когда Билл Эндикотт обнял ее и они начали танцевать, Анжелике показалось, что она оторвалась от пола. Сердце ее стучало, ноги стали тяжелыми, но лицо ее было холодным и спокойным как обычно. Она даже умудрилась торжествующе улыбнуться Линде Бейкер, которая танцевала в объятиях Рэя Келли.

Маска удивления на лице Линды подействовала освежающе на Анжелику, и ей удалось составить несколько умных вопросов по спряжению латинских глаголов.

— Я знаю, о чем ты говоришь, — сказал Билл Эндикотт. — У меня сначала тоже был жуткий период. Не расстраивайся. Я тебе помогу. Давай я зайду завтра к тебе домой? Мы сможем вмесет пройтись по учебнику.

— Нет, — ответила Анжелика, — у моей матери завтра гости. В доме, полном болтающих женщин, невозможно будет заниматься.

— А как тогда насчет библиотеки? — спросил Билл. — Я мог бы забрать тебя около двух часов после обеда.

— Нет, — сказала Анжелика. — У меня есть дело в городе. Но мы можем встретиться.

— О'кей, — ответил Билл. — Увидимся в библиотеке в два часа.

Анжелика подавила в себе желание сказать: "Еще бы".

— Спасибо, Билл. Я очень ценю, что из-за меня у тебя столько беспокойства.

Билл Эндикотт улыбнулся.

— Никакого беспокойства, — сказал он и повел ее назад к Джейми Маршу.

Остаток вечера показался Анжелике бесконечным. Эротические видения не оставляли Джейми, и он потел словно грузчик. Он продолжал обнимать ее влажными руками, наступая ей на ноги, и она чувствовала его липкий подбородок у своего лица.

— Ты прав, — наконец, сказала Анжелика. — Здесь жарко.

— Да, — ответил Джейми. — Может, уйдем?

— Хорошо.

Он повел ее в кафе-мороженое "Пилигрим", чтобы выпить газированной воды. Но когда они вернулись в машину, он почувствовал себя еще более неловко, чем во время танцев.

— Куда ты теперь? — спросил он. Анжелика повернулась и пристально посмотрела на него.

— Конечно, на угол Мостовой и Ясеневой, — сказала она. — Уже поздно и мне пора домой.

Любой другой девчонке Джейми Марш закричал бы: "Какого черта — тебе пора домой? Я пригласил тебя, и ты хорошо провела время, а что я за это получил? Меня даже не поцеловали на прощание".

Но ничего подобного он не смел сказать Анжелике, которая приводила его в ярость. Он врубил передачу и под визг тормозов помчался прочь от "Пилигрима". Доехав до перекрестка Мостовой и Ясеневой улиц, он резко затормозил.

— Что случилось? — спросила Анжелика.

— Ничего, — угрюмо ответил Джейми. — Совсем ничего.

Она приложила свои прохладные пальцы к его горячей щеке.

— В чем дело, Джейми? — мягко спросила она. — Почему ты на меня сердишься?

Что мог бы сказать парень в этот момент такой девушке как Анжелика? беспомощно рассуждал Джейми. Он отвернулся к окну.

— Я не сумасшедший, Энджел.

— Сумасшедший, — сказала Анжелика. — А теперь пойди сюда. Скажи мне.

Кончиками пальцев она провела холодную дорожку по его лицу.

— О Энджел, — сказал Джейми, повернулся и очень осторожно положил руку ей на плечо. — Я с ума схожу по тебе, разве ты не видишь?

Он не собирался этого говорить, но слова слетели с губ помимо его воли, и он с болью, наполовину от страха, осознал, что он действительно сходит с ума.

— Но, Джейми.

— Ш-ш, — сказал Джейми, запрокинув ее голову, и поцеловал в губы.

Анжелика Бержерон впервые целовалась с мальчиком, и это ощущение было необычно приятным. Ее губы затрепетали, и она почувствовала желание прижаться сильней к губам Джейми. Его руки обнимали ее лицо, затем спустились на плечи, и ей это тоже понравилось.

Но больше всего понравилось Анжелике его дыхание, пока они целовались. Он дышал, как будто долго-долго бежал, и его руки дрожали у нее на плечах. Анжелика не дрожала, ее дыхание было обычным. Ощущение, которое она испытывала, было похоже на то, как будто входишь в теплую ванну. Приятно. Тепло. Ласкающе. Но, конечно, ничего такого, чтобы дрожать или задыхаться. Но Анжелике понравилось, что, целуя ее, Джейми начинает задыхаться и нервничать.

— Ох, Энджел, Энджел, — повторял он снова и снова, целуя ее губы и щеки, и шею. — Энджел, Энджел.

Его лицо было мокрым от пота, и когда она обняла его за голову, то обнаружила, что его волосы были тоже влажными. Она положила руки ему на плечи, как бы обнимая его, но на самом деле, гладя по спине, она вытирала руки о его пальто.

— Энджел, Энджел.

Он все целовал ее и вдруг ей все надоело. Приятное ощущение сменилось скукой, и она оттолкнула его от себя.

— Пожалуйста, пожалуйста, — бормотал он, хватая ее.

— Джейми.

Холод, зазвучавший в ее голосе, остановил его.

— Джейми, — сказала она мягче. — Мне надо домой. — Он сел на сиденье, стараясь отдышаться.

Вспотел, как свинья, подумал он с отвращением. У него болел живот, а гениталии набухли и готовы были взорваться. Будь она проклята, свирепо подумал он. Будь она проклята.

Анжелика плакала.

— Что случилось? — спросил Джейми, ошеломленный ее слезами.

— Я испугалась, — сказала Анжелика.

— О, пожалуйста, Энджел. — Он обнял ее. — Ей-Богу, я не хотел тебя испугать.

— Дело в том, что я никогда не встречала такого страстного мужчину, сказала она, слегка отвернувшись в сторону.

Джейми почти сиял, забыв о боли в животе. Мужчина, сказала Анжелика. Страстный мужчина.

— Я ничего не могу с собой поделать, Энджел, — сказал он. — Честно. Это потому, что я по тебе схожу с ума.

— О нет, — жалобно сказала она. — Не надо больше, Джейми. Я не могу этого выдержать. Пожалуйста. Отпусти меня. Мне пора домой.

— Завтра вечером? — спросил он.

Она уже стояла рядом с машиной.

— Не знаю, смогу ли я, — сказала она, — но постараюсь. Если ты подъедешь сюда же завтра около восьми, я буду здесь, если смогу.

— Я буду точно, — ответил Джейми. — Пожалуйста, постарайся как следует, Энджел.

— Да, Джейми.

Анжелика смотрела ему вслед совершенно сухими глазами. Она положила назад носовой платок, который ей был совсем не нужен, и пошла домой. Но она была слишком возбуждена, чтобы идти, и, спустя мгновение, побежала. Бежала, улыбаясь, всю дорогу. Джейми Марш. И еще Билл Эндикотт. Она еле дождалась, пока дошла до своей комнаты, чтобы рассказать все Арману.

Билл Эндикотт уже ждал, когда она в два часа тридцать минут вошла в Ливингстонскую Публичную библиотеку.

— Я думал, ты не придешь, — сказал он. — Ты же сказала в два часа.

И Анжелика, которая простояла полчаса на улице напротив библиотеки, посмотрела на него и улыбнулась.

— Извини, — сказала она. — Я должна была выполнить поручения моей матери, и они заняли больше времени, чем я рассчитывала.

Джилл Роббинс или любая другая девочка, которых знал Билл, полчаса бы говорила о причинах, из-за которых она опоздала. У Анжелики просто ушло больше времени, чем она ожидала. Билл усмехнулся.

— Ладно, давай начнем, — сказал он.

Они около часа работали над латинскими книгами, и, когда кончили, Анжелика улыбнулась Биллу и положила ладонь на его руку.

— Не могу выразить, как я благодарна тебе за помощь, — сказала она. Спасибо.

Она не похожа на других девчонок, снова подумал Билл. Она не стала острить по поводу того, как она благодарна. Она просто сказала "спасибо". И она не похожа на мальчишку, как многие другие девчонки. Даже Джилл с ее маленькой грудью и коротко стриженными волосами иногда была больше похожа на мальчика, чем на девочку. Волосы Анжелики были зачесаны с боков, а наверху перевязаны лентой, и они доставали ей до талии. На ней было темно-синее платье с маленьким белым воротником, и она была белокурой и безукоризненно чистой. Были заметны грудь и бедра, а когда она стояла, заметная линия ее зада выглядела очень привлекательно.

— Может быть, выпьем кофе? — предложил Билл.

Он повел ее в маленький ресторанчик, расположенный ниже по той улице, где была библиотека. Но Анжелика заказала чай. Когда они сели за белую стойку, Анжелика выглядела так, как будто сидела в красивой гостиной, наливая чай в чашку.

— Что ты делаешь по воскресеньям? — спросил Билл.

— Гуляю, — ответила Анжелика.

— Да? Где?

— Я никогда не решаю заранее, — ответила Анжелика. — Особенно в октябре. Все так красиво в это время года. Иногда я просто иду и не останавливаюсь, пока не устану. Хотя завтра я думаю, что пойду в Олений Парк. Деревья там, наверное, очень красивые.

— Возможно, завтра я буду как раз неподалеку, — сказал Билл.

Анжелика помешала ложкой:

— Это было бы очень мило.

В тот же вечер Анжелика отправилась на угол Мостовой и Ясеневой и спряталась за деревом. С этого места она могла видеть автомобиль Джейми Марша и самого Джейми, который вылезал каждые пять минут и смотрел в обе стороны улицы. Он ждал примерно час и потом уехал. Всю дорогу домой Анжелика смеялась.

Такие мальчики как Джейми и Билл всегда думают, что идут своей собственной дорогой, сказала она ночью Арману. Они важные, из хороших семей, живущих в Cеверной части города, и они спортивные звезды. Но скоро они убедятся, что Анжелика не собирается так легко падать в их объятия.

Им придется бороться за меня, папа.

Ты достойна того, чтобы за тебя боролись, ответил Арман, как она и ожидала.

На следующий день Анжелика отправилась в Олений Парк, расположенный в восточном предместье Ливингстона, более чем в двух милях от дома Бержеронов. Она несла с собой маленькую корзиночку с бутербродами и книгу английских стихов. И то и другое она терпеть не могла. Но корзинка была сделана из соломки и очень шла ее коричневой юбке, а книга была в темно-синей обложке, и Анжелике казалось, что она выглядит более интеллектуально, чем обычно. Придя в парк, она выбрала дерево, подходящее по цвету и размерам. Она сидела прислонившись к стволу с открытой книгой на коленях, когда подъехал Билл Эндикотт.

Он остановил машину и смотрел на нее, думая, что в жизни не видел ничего более красивого. Анжелика казалась частью окружавшей ее природы. Ее одежда гармонировала с осенним ландшафтом и хорошо выделялась на зеленой осенней траве, а октябрьские краски, казалось, окружали ее огненным ореолом. Солнце падало на ее волосы, превращая их в тончайшие золотые нити, а кожа была точно теплые сливки. Билл Эндикотт почувствовал медленные удары в груди, пожожие на то возбуждение, которое охватывало его перед ответственной игрой в футбол, и ему не хотелось вылезать из машины из боязни потревожить Анжелику. Она могла поменять позу или выражение лица.

— Привет, — сказал он громче, чем хотел, и она испуганно дернулась.

— Здравствуй. Я не слышала, как ты подъехал.

— Наверное, у тебя очень интересная книга, — сказал Билл и подошел к ней.

— Да. Хочешь сесть?

— Спасибо. А что в корзинке?

— Бутерброды. Я думала провести здесь весь день.

— О, а я ничего не принес.

— Ну и хорошо, — она прямо посмотрела ему в глаза. — Я взяла на двоих. Я надеялась, что ты придешь.

Они немного почитали английские стихи, потом ели и лежали на земле, наблюдая за яркими листьями на фоне голубого неба. Когда они решили прогуляться, Билл взял ее за руку, чтобы помочь встать, и так и держал ее в своей, пока они гуляли.

Когда они шли по узкой, покрытой листьями тропинке, Билл сказал:

— Я не хочу, чтобы наступал следующий год.

— Почему ты так говоришь? — спросила Анжелика.

— ПОтому что следующей осенью меня здесь не будет. Я уеду в колледж.

— Но это же прекрасно, — сказала Анжелика.

Он посмотрел на нее:

— Я тоже так думаю. Но мне придется оставить Ливингстонскую среднюю, футбол и ребят.

— Разве ты не собираешься играть в футбол в колледже?

— Слушай, чтобы играть в команде Университета, надо быть действительно хорошим игроком, а я не обольщаюсь насчет себя, я не настолько хорош.

— Безусловно, ты хороший игрок, — ответила Анжелика. — Я видела, как ты играл с Конкордом в прошлую субботу. Ты был просто великолепен. Ты выиграл эту игру одной левой.

— Ерунда, — сказал Билл. — Футбол — коллективная игра. Никто не может победить в одиночку. — Но от ее слов ему стало тепло и приятно.

Октябрь кончился, начался холодный, ветреный ноябрь, и все это время Анжелика продолжала видеться с Биллом, когда только могла. Она также встречалась с Джейми Маршем, когда хотела, но Джейми утомлял постоянным желанием ее трогать, хотя она испытывала приятное волнение, когда чувствовала, что он сексуально возбужден.

— Боже мой, Энджел, — говорил Джейми. — Ты сведешь меня с ума. Я только о тебе и думаю. Все время.

Поэтому иногда Анжелика позволяла ему целовать и немного ласкать себя. Но только немного.

— Послушай, — сказал Джейми однажды вечером, когда она снова довела его до сильной боли. — Что с тобой в конце концов? У тебя есть другой парень?

— Не будь смешным, Джейми, — холодно ответила Анжелика. — Просто я не люблю, чтобы меня постоянно тискали. А мне кажется, что ты только об этом и думаешь.

— Я слышал, ты была в "Пилигриме" и пила газированную воду с Биллом Эндикоттом, — мрачно сказал Джейми.

Анжелика повернулась к нему:

— Да, была. Но, если хочешь знать, я пила не воду, а чай с плюшками. А теперь скажи, какое тебе дело, с кем я бываю и куда хожу?

— Ах, Энджел, не злись. Я же только спросил. Вообще-то, ты знаешь, это нехорошо. Я имею в виду, что тебя видят с Биллом.

— Я не понимаю, о чем ты гворишь, и думаю, что ты сам не понимаешь.

— Ну, я про Билла. Он же принадлежит Джилл Роббинс.

— Никто в этом мире никому не принадлежит, — с бешенством ответила Анжелика.

Джейми никогда не видел ее такой разъяренной.

— Ну, Энджел, успокойся. Я же ничего не имел в виду. Ведь, в конце концов, все знают про Билла и Джилл.

— Это не так, — сказала Анжелика. — Я ничего не знаю про Билла и Джилл, а я — это кто-то.

Однако разговоры пошли. Анжелика заметила некоторую холодность по отношению к себе Линды, Джейн и Марты, и, как обычно, Линда заговорила первой.

— Как ты попала в кино с Биллом Эндикоттом в четверг вечером? спросила она.

Анжелика засмеялась, но три подруги ее не поддержали.

— Что это? — спросила она. — Допрос?

— Я не думаю, что это так смешно, — ответила Линда. — В конце концов, ты прекрасно знаешь, что Джилл дружит с Биллом уже много лет. Со временем они собираются пожениться.

— Боже мой, Линда, — сказала Анжелика. — Я была в городе и встретила Билла на Главной улице. Я хотела посмотреть кино в Лайрике, и он пригласил меня.

— Может быть, Джилл тоже хотела его посмотреть, — сказала Линда.

— Ну, не будь же такой глупой, — сказала Анжелика, перестав смеяться. — Разве не могут мальчик и девочка быть просто друзьями? Мы с Биллом просто друзья.

— Почему ты не пошла в кино с Джейми? — спросила Лнда. — в конце концов, он считается твоим парнем.

— Я ненавижу выражение "твой парень", — ответила Анжелика, не обращая на Линду внимания. Она повернулась к Джейн и Марте за сочувствием. — В чем дело? Вам же никогда не нравилась Джилл Роббинс. Ты мне сама говорила, Джейн, и ты Марта. А теперь вдруг все, о чем вы можете думать, — это бедная маленькая Джилл Роббинс. Как же это?

Марта и Джейн посмотрели друг на друга и пожали плечами, снова ответила Линда:

— Дело не в том, нравится нам Джилл или не нравится. Дело в том, что Билл Эндикотт — возлюбленный Джилл, и все об этом знают. Ты не имеешь права пытаться отбить у нее Билла.

— Хорошо, хорошо, — ответила Анжелика. — Не будете же вы на меня сердиться и за что? Я не хочу встречаться с Биллом. О'кей?

Девочки улыбнулись.

— Пойдемте выпьем газированной воды, — сказала Линда.

— Конечно, — ответили Марта и Джейн. — Идем, Анжелика.

Анжелике хотелось ударить их по улыбающимся лицам и сказать. куда бы им следовало пойти да побыстрей. Но это время еще не пришло.

Ну подождите, подумала Анжелика. Только подождите. Все вы. Вы увидите.

Это время пришло за неделю до Рождества. В Ливингстонской средней был праздничный бал, и Анжелика пошла туда с Джейми. Она надела новое платье брусничного цвета и знала, что никогда не выглядела такой красивой. Она танцевала с Джейми и наблюдала за Биллом Эндикоттом. Он не сводил с нее глаз, и Анжелика чувствовала, что ей надо только подождать. В этот вечер в Ливингстонской средней школе было полно народу, и в первый же перерыв Анжелика постаралась потерять Джейми. Она накинула пальто и вышла, через несколько минут к ней подошел Билл Эндикотт.

— Пожалуйста, — сказал Билл, — посидим минуточку в машине. Мне надо с тобой поговорить.

Анжелика холодно посмотрела на него.

— Но, Билл, — ответила она, — я не могу это сделать. Я пришла с Джейми, и сейчас он, наверное, думает куда я пропала. Я собираюсь вернуться назад.

— Послушай, — спросил Билл, — а куда вы идете после танцев?

Анжелика засмеялась:

— Обычно Джейми ведет меня в "Пилигрим" есть мороженое и пить воду.

— Послушай, я понимаю, что это нахальство, но не могли бы мы встретиться позже? После того, как Джейми отвезет тебя домой?

— Приличные девушки не ходят поздно на свидания, Билл. Ты это знаешь.

— Пожалуйста. Ну, пожалуйста. Мне очень надо поговорить с тобой.

Анжелика долго смотрела на него.

— Хорошо, сказала она наконец.

— Но не подъезжай к дому. Я тебя встречу.

— Где? — быстро спросил Билл. — Скажи мне, где.

— Знаешь угол Мостовой и Ясеневой улиц?

— Конечно.

— Вот там, — сказала Анжелика. — Я буду ждать тебя в двенадцать.

— Я не знаю, сумею ли отвезти Джилл домой до двенадцати.

Анжелика снова посмотрела на него долгим взглядом.

— Это плохо, — сказала она. — Я приду в двенадцать и буду ждать пять минут.

— Я буду там, — ответил Билл. — Как-нибудь постараюсь.

В этот вечер у Анжелики Бержерон к одиннадцати часам разболелась голова, и Джейми, озабоченный ее состоянием, отвез ее домой. По крайней мере, так близко к дому, как ему позволила Анжелика. Он высадила ее все на том же углу Мостовой и Ясеневой.

Через несколько минут после того, как Анжелика и Джейми ушли с танцев, у Билла Эндикотта вдруг схватило живот.

— Мне придется уйти, — сказал он Джилл. — Честное слово, мне кажется, что меня сейчас вырвет.

Когда они ехали домой, Джилл Роббинс была очень взволнована.

— Тебя что-то беспокоит, Билл? — спросила она.

В темноте Билл почувствовал, что краснеет. Джилл говорила спокойно, серьезно и озабоченно. Все это было совсем на нее не похоже.

— Конечно, нет, — ответил Билл. — Я себя отвратительно чувствую, вот и все. Разве это преступление?

— Нет, — сказала Джилл и добавила, — только мне кажется, что ты себя чувствуешь отвратительно уже давно.

— Ради Святого Петра, почему ты так говоришь? — спросил Билл.

— Потому что ты сам не свой, — ровно ответила Джилл. — Я тебя знаю слишком давно, чтобы не почувствовать, что с тобой происходит.

— Боже мой, — сказал Билл, — все становится ужасным, если у парня даже не может заболеть живот.

Когда они подъехали к дому Джилл, она не стала задерживаться. Сразу вышла и посмотрела на него через окно автомобиля.

— Спокойной ночи, Билл, — сказала она. — Если завтра тебе будет так же плохо, я зайду.

Джилл зажгла свет в холле. Родители спали глубоким сном, уверенные в том, что с их дочерью все в порядке. В конце концов, она была с Биллом Эндикоттом, а Билл никогда не допустит, чтобы с Джилл что-то случилось.

Джилл на цыпочках прошла в темную кухню и посмотрела в окно. Билл не развернулся, как обычно, в конце улицы, чтобы ехать домой. Он пронесся дальше, как будто за ним гналась банда гангстеров. Джилл медленно пошла наверх в свою комнату. Ноги ее были тяжелыми, и она испытывала неприятное неведомое ранее ощущение в желудке. Это был страх. Она легла и попыталась представить свою жизнь без Билла, но ничего путного не приходило ей в голову. Этого представить было просто невозможно.

Билл был на перекрестке уже без четверти двенадцать и за те пятнадцать минут, пока он ждал Анжелику, выкурил три сигареты, отчего у него разболелась голова и он стал раздраженным. Обычно он курил три сигареты в неделю, да и то, если вспоминал об этом. Он услышал, как поблизости часы на колокольне пробили полночь, но не заметил, как подошла Анжелика, пока она не открыла дверь машины.

— Привет, Билл, — спокойно сказала она, как будто это было днем.

Она села в машину и Билл перегнулся через нее, чтобы закрыть дверь с ее стороны. Затем он откинулся назад и закурил новую сигарету.

— Анжелика, — начал он. — Я собираюсь сказать тебе все прямо, а не ходить вокруг и около.

Анжелика мягко засмеялась.

— Боже мой, ты говоришь так, как будто собираешься приговорить меня к тюремному заключению или сделать что-то в этом роде.

— Анжелика, я хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Моей постоянной девушкой.

Воцарилось долгое-долгое молчание и затем Анжелика сказала:

— Можно я возьму сигарету?

— Ты с ума сошла? — спросил Билл. — Ребенок — и курит? Ты заболеешь.

— Нет, — сухо ответила Анжелика. — Я уже курила. Дома в моей комнате.

— Что говорит твоя мать по этому поводу?

— Ничего. Ты сказал Джилл?

За последние недели Билл привык к тому, что Анжелика резко меняет тему разговора.

— Нет.

— Разве это не странно? — спокойно спросила Анжелика. — Как ты можешь просить меня стать твоей девушкой, если у тебя уже есть девушка?

— Я скажу ей. Сегодня не было подходящего момента, вот и все.

— Это неправда, — ровным голосом возразила Анжелика и выпустила кольцо дыма. — На самом деле ты не сказал Джилл, потому что хотел быть уверенным, что я скажу "да". Разве не так?

— Нет, — возразил Билл. — Я не мог ей сказать сегодня. Но какая разница? Я хочу, чтобы ты была моей девушкой. А не Джилл.

— Почему?

— Что почему?

— Почему ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой?

— Потому, что я не могу думать ни о ком другом. Я не хочу быть ни с кем другим. А если это случается, я думаю только о тебе.

— Ты должен сказать Джилл.

— Я скажу ей, — ответил Билл. — Только скажи "да", Анжелика. Пожалуйста.

— Нет.

— Разве ты меня совсем не любишь? — спросил Билл. — Все это время я думал, что тебе нравлюсь.

— Ты мне нравишься. Но я не собираюсь быть твоей девушкой, пока ты не скажешь Джилл. Тогда, может быть, я скажу "да". Я должна подумать.

— Я скажу ей.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра когда?

— Завтра во второй половине дня.

— Ты уверен?

— Да, Боже мой. Ты будешь, Анжелика?

— Я сказала тебе, что мне надо подумать.

— И долго ты будешь думать?

Анжелика засмеялась:

— Я полагаю, до завтрашнего вечера. Завтра вечером, после того, как ты скажешь Джилл.

— Ты знаешь, что я схожу по тебе с ума, Анжелика?

— Не говори так, — резко ответила Анжелика. — Почему люди никогда не говорят о любви? Почему говорят, что сходят с ума друг по другу.

— Хорошо. Я люблю тебя.

Он наклонился к ней и слегка привлек к себе, но эта нежность давалась ему с трудом и это смутило его. Он хотел схватить ее, сделать ей больно, но в то же время почувствовал переполнявшую его любовь к ней. Ее губы были мягкими, и он чувствовал в них сильное желание и скpытую силу, и поцеловал ее кpепче. Он почувствовал ее учащенное дыхание, и в тот же момент его руки обхватили ее, и он прижал ее к себе изо всех сил, чувствуя как она становится мягкой и податливой. Он положил одну руку ей на грудь и почувствовал ее упругий сосок через одежду. Другой рукой он крепко обнимал ее за голову, чтобы в любой момент можно было прижаться к ней губами. Он чувствовал, как ее тело выгибается, как будто в спазме.

— О Боже, — сказал он, целуя ее.

Она вырвалась из его объятий и отодвинулась.

— Нет, пожалуйста, — сказала она жалобным голосом. — Ты пугаешь меня.

Он снова попробовал прижать ее к себе, но она не поддавалась, и отвернула голову, как будто не хотела, чтобы он видел ее слезы. Но он слышал, как она всхлипывает.

— Я никогда не думала, что существуют такие страстные мужчины, сказала она. — Это меня пугает. Пожалуйста. Ты должен быть со мной очень терпеливым, Билл. Ты должен научить меня.

Он убрал руки.

— Не бойся, Анжелика.

— Нет. Не надо, — сказала она, отворачиваясь от него.

По какой-то непонятной, необъяснимой причине он вспомнил Джилл с ее маленькой, почти плоской грудью и как методично и прозаично она раздвигала для него ноги.

— Я не хотел испугать тебя, Анжелика, — сказал он. — Я буду очень осторожным. Я тебя никогда не испугаю.

Она вышла из машины.

— Завтра, если ты скажешь Джилл, приезжай сюда. Я тебя встречу. Голос заглушался носовым платком, который она держала у лица.

— Я буду здесь, — сказал Билл. — В восемь часов.

— Нет, давай в весемь тридцать.

— Хорошо, — сказал он. — В весемь тридцать.

— Анжелик Берджерон! — воскликнула Паула, мать Билла Эндикотта. — Кто она такая?

— Просто девочка, мама.

— Просто девочка! — воскликнула Паула.

— Я познакомился с ней в школе, — осторожно сказал Билл. Он подумал, что сейчас упадет и умрет, если ему придется выдержать сцену с матерью после часа объяснений с Джилл Роббинс. И нельзя сказать, чтобы Джилл повела себя стервозно, нет. — Сцену она закатывать не стала. Но выглядела очень странно. Кожа ее побелела и как будто сжалась вокруг губ.

— Я понимаю, Билл, — сказала она. — Я знала, что тебя что-то мучает.

— Честное слово, Джилл. Мне очень жаль.

— Я знаю, Билл, — ответила она. — А теперь я хочу, чтобы ты ушел. Пожалуйста.

— Ну, конечно, Джилл, — ответил он. — Как ты скажешь.

И он вернулся домой, чтобы предстать перед отцом и матерью.

— Да кто когда-нибудь слышал такое имя! — сказала Паула Эндикотт. Оно звучит странно, как у тех людей, что работают на фабриках. Подумайте только, Анджалик Беджерон.

— Ее отец умер, — отвечал Билл терпеливо, как будто урок. — Но ее мать не работает на фабрике. Она сидит дома.

— Как же они живут? — спросила Паула.

— Не знаю.

— Ну, а что ты вообще знаешь об этой… этой Анджалик?

— Я хочу, чтобы она была моей девушкой.

— Ты с ума сошел? — визгливо закричала Паула. — А как же Джилл?

— Я уже сказал ей.

— Сказал ей что? — спросила Паула, и Биллу пришло в голову, что его мать почти всегда говорит, подчеркивая слова. — Сказал ей, что ты ее бросил? И из-за девушки, о которой никто из нас прежде не слышал? Билл, ты несешь чепуху.

— Мама… — начал Билл, но она не дала ему закончить.

— Я не собираюсь слушать эти глупости. Не собираюсь. Фредерик, поговори с ним.

Фредерик Эндикотт был плотного телосложения и всегда выглядел небритым. Он был главным управляющим Ливингстонской Компании по энергетике и освещению, а кроме того любил отпускать грязные шуточки, а свою точку зрения излагал с помощью локтя, тыча им в бок собеседника. Фредерик Эндикотт курил гаванские сигары, был членом всех ливингстонских клубов и думал о своей жене как о чистом сосуде, данном ему для того, чтобы вынашивать его детей и следить за домом. Но это совсем не означало, что он был человеком узких взглядов. Ни в коем случае. Напротив, на любом собрании, проходившем за пределами города, Фред Эндикотт был душой любой компании. Вы всегда могли рассчитывать на старину Фреда, если не знали, где посмотреть хорошее шоу со стриптизом и куда позвонить, чтобы вызвать девушек для развлечений.

— Послушай, Паула — сказал Фредерик Эндикотт своей жене. — Предоставь это мне. Пойдем в мой кабинет, сын. Нам давно пора немного потолковать.

Билл Эндикотт знал, что его отец слишком много пьет и pазглагольствует на вечеринках, он всегда склонен выразить свои чувства к чужой жене, если ему удается уговорить ее сходить с ним на кухню за кубиками льда. Но его отец был также очень уважаем на работе, имел бессчетное количество друзей и сумел создать хорошую жизнь для своей семьи. Следовательно, он был человеком, с которым стоило считаться и которого стоило слушать. Все знали, каким прекрасным человеком был Фредерик Эндикотт.

— Послушай меня, сын, — сказал Фредерик Эндикотт, когда оба они уселись в его кабинете. — Ты хочешь поступить в колледж на следующий год, так?

— Да, папа.

— Ты хочешь стать когда-нибудь юристом, так?

— Конечно, папа.

— И ты знаешь, как важны в таких делах семейные связи, так?

Каждый раз, когда Фредерик Эндикотт произносил "так", он тыкал сигарой Биллу в лицо, и вдруг Биллу ужасно захотелось закричать. Боже мой, хотелось ему воскликнуть, ты не хочешь положить эту проклятую сигару?

— Да, папа.

— Теперь смотри, Билл, — сказал отец, терпеливо улыбаясь. — Я знаю, что ты чувствуешь. Каждый молодой парень должен почувствовать свою силу. Это я понимаю. Ничего плохого нет в том, что парень хочет побеситься с девушкой. Черт возьми, я бы начал беспокоиться, если бы это было не так. Я бы подумал, что с тобой что-то не в порядке. Но никто не принимает всерьез девушек, с которыми развлекаются.

И снова Билл увидел Джилл с раздвинутыми бедрами, как это было предыдущей ночью. А потом подумал об Анжелике, которая испугалась до слез, потому что он ее поцеловал и держал руку на груди.

— Анжелика не из тех девушек, с которыми развлекаются, — сказал Билл.

— Послушай, Билл, — сказал Фредерик Эндикотт. — Я прожил в Ливингстоне всю жизнь и, поверь мне, кое-что знаю про этих канадских девушек с Южной стороны. — Он замолчал, чтобы зажечь сигару, и хихикнул. Да, у них все в порядке, у этих канадских кисок.

Билл смотрел на отца и ему стало нехорошо.

— Пожалуйста, папа.

— Нет. А теперь послушай меня, сын, — сказал Фредерик Эндикотт. Хороший совет никому не помешает. Хочешь немного выпить? Если ты уже достаточно вырос, чтобы задирать хвосты канадским кискам, то ты достаточно взрослый, чтобы выпить. Ну, как?

— Нет, спасибо, папа.

Его отец налил себе и снова сел напротив Билла.

— Послушай, сын. ты можешь быть откровенным со своим стариком. Она тебе отдалась, да? И тебе понравилось в этом маленьком уютном местечке, да? Ну скажи мне, мальчик.

Два года назад Билл был в летнем лагере вместе с мальчиком, которого звали Фрэнк Боурн, он приехал из Нью-Йорка. У Фрэнка была целая коллекция книжек про секс, и, когда он читал вслух одну из них, у него на лице появилось выражение, которого Билл никогда раньше не видел. С этим же выражением он описывал свои сексуальные победы или слушал, как рассказывают о них другие, или рассказывал кому-нибудь вроде Билла о прелестях сексуальной техники.

— Послушай, детка, — говорил Фрэнк. — Вот что ты делаешь, когда снял с девушки трусики, посмотри.

Или:

— Скажи мне, детка, что ты чувствуешь, когда воображаешь, что ты с девушкой, а? Ну давай, скажи мне.

А теперь, сидя напротив отца, Билл Эндикотт увидел то же выражение на его лице. Взгляд Фрэнка Боурна на лице его отца.

— Все не так, папа, — сказал он, проглотив слюну. — Я просто — я просто ее люблю, вот и все.

С тех пор как родился Билл, Фредерик Эндикотт неоднократно повторял себе, что он никогда не должен пренебрегать никакими потребностями своего сына. Когда Билл вырос, Фредерик Эндикотт решил, что как-нибудь, до отъезда Билла в колледж, он возьмет его с собой на одно из их сборищ.

— Когда молодой козлик начинает об этом задумываться, — часто повторял Фредерик, — значит, его старику пора что-то предпринимать. Когда мой сын подрастет, я возьму его с собой в Бостон или Нью-Йорк или еще куда-нибудь и отведу прямо в самый лучший публичный дом, который смогу найти. И пусть хорошая проститутка научит его всему, что необходимо знать мужчине.

— Сводите мальчишку к хорошей проститутке, — говорил Фредерик Эндикотт, — и он не будет бродить в поисках хорошенькой девочки, чтобы спать с ней. И парень удовлетворен, и молодым девушкам спокойно. Уверяю вас, если бы все так поступали, вынужденные браки вышли бы из моды.

Фредерик Эндикотт считался среди своих сверстников человеком цивилизованным и современных взглядов.

— Послушай, сын, — сказал Фредерик Эндикотт. — Как насчет того, чтобы поехать со мной в Бостон на следующий уик-энд? Я знаю там девочек, которые дадут тебе все, что ты хочешь, без всяких условий. Не может же мой сын болтаться с какой-то канадской потаскушкой.

Этого Билл не мог вынести. Он вскочил и встал лицом к лицу с отцом.

— Я сказал тебе, что все не так, — закричал он. — Неужели ты должен все испачкать своим развращенным умом?

Фредерик Эндикотт густо покраснел.

— Не вижу смысла разговаривать в таком тоне, Билл, — холодно сказал он. — Но позволь мне сказать тебе кое-что. Ты хочешь развлечься с девушкой — действуй. Но запомни, мы не женимся на таких девушках, поэтому следи за собой. Эндикотты не женятся на канадских потаскушках.

На следующий вечер Анжелика опоздала ровно на двадцать минут.

Она не сказала ни слова, садясь в машину. Она просто сидела и смотрела на него.

— Ну, я сказал ей, — наконец произнес Билл.

Глаза Анжелики просияли.

— Что она ответила?

— Ничего особенного.

Глаза Анжелики с жадным блеском пожирали его.

— Но ведь что-то она сказала. Она плакала?

Билл посмотрел на нее.

— Конечно, нет, — сказал он. — Джилл никогда не плачет. Она не верит слезам.

— Ну, так что же она сказала? — с нетерпением спросила Анжелика.

— Ничего, говорю тебе, — сказал Билл. — Она сказала: "О'кей", что она знала, что меня что-то беспокоит. А потом сказала, чтобы я шел домой. — Он включил передачу. — Я не хочу больше говорить о Джилл.

Он поехал в Олений Парк и остановил машину в самом темном месте.

— Ты ничего не забыл? — холодно спросила Анжелика, когда он потянулся к ней.

— Что?

— Я никогда не говорила, что буду твоей девушкой.

— Но ты будешь, — резко сказал Билл и грубо притянул ее к себе. — Ты будешь. — Он начал ее целовать. — Скажи это, Анжелика, скажи сейчас.

И вдруг она перестала сопротивляться, перестала действовать холодно и безразлично.

— Да, — сказала она в его губы. — Да, да, да.

Наступила зима, которая в этом году принесла не только холод, лед и снег, но такую бедность, которой город никогда не знал.

Северо-восточная Мануфактура умерла. Казалось, что великан покатился и умер, и агония его длилась целую неделю. Однажды, когда фабрика работала как обычно, сын старого Лоренса Арчибальда, Лоренс-младший, собрал всех рабочих и объявил им, что через семь дней Мануфактура временно закроется.

— Что значит временно? — хотели знать рабочие.

— Да. Сколько это временно?

— О, всего неделя или две, — сказал Лоренс Арчибальд младший, и рабочие поверили ему, как всегда верили его отцу.

Главы домов Арчибальдов, Этвудов и Истменов представляли отцов города, которых рабочие наделяли добродетелями справедливости и правды. "Владельцы" позаботятся о наших детях. Ничего не может случиться, если ты работаешь на Мануфактуру.

Но одна-две недели Лоренса Арчибальда младшего обернулись тремя, четырьмя, а затем шестью и в конце концов двумя месяцами, в то время как на город давила зима.

В Ливингстоне уже знали о "Депрессии". Она немного коснулась их, нанося удары здесь и там. Стало не хватать вещей, работа шла вяло, деньги приходилось растягивать, но на самом деле беспокоиться было не о чем. Мануфактура заботится обо всем; а теперь Мануфактура перестала существовать.

Бедным плохо быть в любое время, но быть бедным зимой в Нью-Гэмпшире — это выше человеческих возможностей. Но люди все-таки держались. Отдел социального обеспечения существовал всегда и находился в здании ратуши, но большинство жителей и не подозревали о его существовании. А теперь вдруг он стал точкой, где сфокусировалась их жизнь, потому что без него не было ни еды, ни одежды, ни топлива и нечем было заплатить доктору или дантисту. Гордость стала самой дорогостоящей вещью в мире, потому что лишь немногие могли себе позволить иметь ее.

Но были люди, лично которых Депрессия почти не коснулась. Например, Фредерик Эндикотт, у которого была надежная работа в Компании по энергетике и освещению, или Моника Бержерон, которая не зависела от фабрики. Их дети не питались едой и не носили одежды, выдаваемой на пособие. На самом деле, той зимой Анжелику Бержерон и Билла Эндикотта мало что интересовало помимо их двоих.

Время шло, и Билл Эндикотт худел и становился более нервным. Его мать считала, что он слишком много занимается.

— Ты должен немного отдохнуть, Билл, — сказала она. — В конце концов, тебе не надо проводить в библиотеке каждый вечер. И ты должен больше спать по уик-эндам. Каждую пятницу и субботу тебя нет до часа или двух ночи. Честно говоря, я не знаю, о чем ты можешь говорить с товарищами столько времени.

Билл не отвечал матери. Его отец молчал, но было бы ошибкой считать, что Фредерик Эндикотт не догадывается о происходящем. Фред Эндикотт никогда не был глупцом. Он-то знал, на что Билл тратит свое время. Он заходил пару раз в библиотеку, когда предполагалось, что Билл занимается, но Билла там не было видно.

За кого же сын принимал его? Прежде всего каждый вечер Биллу нужна была машина, и старина Фред Эндикотт чертовски хорошо знал, для чего она ему нужна. Для того чтобы забрать свою канадскую девчонку и спать с ней, потому что, можно поспорить, больше ему негде было с ней спать. Билл ни разу не просил разрешения привести Анжелику в дом, и потому эта бедная Паула считала, что он перестал с ней видеться. Да, вот такая была женщина Паула Эндикотт. Она была леди, а леди не может даже подумать, что ее собственный сын развлекается в машине с канадской девчонкой.

Так оно и есть, думал Фредерик Эндикотт. В конце концов, то, о чем Паула не знает, ее и не расстраивает. Мальчик, мальчик. Судя по тому как он выглядит, он должен получать сполна по ночам. Он стал худым, как щенок, и раздражительным, как кошка. Плохо, что ребенок такой замкнутый. Фред Эндикотт поспорил бы на что угодно, что его мальчик рассказал бы ему кучу вещей, если бы захотел. Очень плохо, что он не может привести ее домой. Сколько времени прошло с тех пор, как Фредерик Эндикотт сам получал большое удовольствие от вида свеженьких французских ножек.

Дом Билла не был единственным местом, закрытым этой зимой для него и Анжелики. Мало-помалу он начал осознавать, что все его товарищи перестали приглашать его на вечеринки. А если и приглашали, то всегда говорили:

— Проходи один, Билл. У нас и так слишком много девочек.

— Почему мы никуда не ходим, кроме кино? — спрашивала Анжелика. — Бен Рассел устраивал дома вечеринку в прошлую пятницу. Как могло случиться, что тебя не пригласили? Я думала, что вы с ним большие друзья.

— Если мы с Беном вместе играем в футбол, это не означает, что он должен приглашать меня на все свои вечеринки, — защищаясь, сказал Билл. — И кому нужна эта глупая детская вечеринка?

— Мне, — ответила Анжелика. — Линда Бейкер, Джейн и Марта, и другие ребята были приглашены. Я хочу знать, почему тебя не пригласили.

— Значит, не пригласили, и все, — сказал Билл. — Да ты знаешь, что бывает на этих глупых вечеринках? Послушай. Мать Бена не уходит из комнаты. И свет всегда горит. Ребята даже не могут поиграть в почту. — Он крепко обнимал Анжелику в стоящей машине. — Разве нам обоим не лучше так?

Она оттолкнула его.

— Нет.

— Поди сюда, милая, — попросил он, — не будь такой. Иди сюда. Расслабься. Поцелуй меня.

— Замолчи, — зло закричала Анжелика. — Ты только об этом все время думаешь? Держу пари, ты не был таким с Джилл Роббинс.

Ты бы точно проиграла это пари, подумал Билл и чуть не засмеялся. Но он никогда не мог смеяться, когда думал о Джилл, и иногда он по-настоящему тосковал по ней. Джилл, которая всегда была приятной, и не только в отношении секса. Когда бы он ни сказал Джилл: "Я заберу тебя в восемь." Она всегда отвечала: "О'кей, Билл" — А не: "Нет. Давай в восемь тридцать". Или когда он спрашивал: "Как насчет кино?", Джилл всегда отвечала сразу "да" или "нет". Она никогда не говорила этих глупостей, вроде: ""О, я не знаю."" или "Почему ты не решишь сам?", а если он сам принимал решение, то всегда встpечал отказ. Иногда, думая о той цене, которую он платит за любовь к Анжелике, Билл сознавал, что она становится все выше и выше.

Анжелика стоила ему хорошего отношения его семьи, потери товарищей и, хуже всего, собственного комфорта и мира души и тела. Но каждый раз, когда он решал порвать с ней, Анжелика становилась мягкой, ласковой и теплой, и он снова переполнялся любовью к ней. Тогда она разрешала целовать себя везде, где он хотел, но это было все, что она ему позволяла. Билл представил себе понимающий взгляд и ухмыляющееся лицо своего отца и чуть не рассмеялся. Если бы отец только знал!

Анжелика позволяла целовать себя и иногда даже отвечала требовательным губам Билла.

— Это поцелуй взасос, — сказал он, когда впервые попробовал ей это показать, и она позволила ему раскрыть рот языком и глубоко проникнуть им внутрь.

— Теперь у меня будет ребенок? — спросила она, когда они кончили целоваться.

Билл засмеялся:

— Ты серьезно?

— Конечно, — сказала она. — Так будет?

Тогда он расхохотался:

— О, моя сладкая, невинная малышка. Ты и вправду ангел.

Он часами объяснял ей механизм размножения, и Анжелика слушала очень спокойно, стараясь не улыбнуться. Билл и вполовину не объяснял эти вещи так хорошо, как ее отец.

Иногда Анжелика вела себя, как будто ей нравилось так целоваться, а случалось — отталкивала его и говорила:

— Боже мой, не слюнявь меня так все время!

Билл никогда не знал, какая последует pеакция, и это незнание заставляло его нервничать. Несколько раз она позволяла ему расстегнуть спереди платье и потрогать ее груди через лифчик и дважды она разрешила ему расстегнуть его и ласкать обнаженное тело. Оба раза им овладевало дикое желание. Ее упругие маленькие соски были такими сладкими, чистыми и самыми удивительными из всего, что он только мог себе представить, и он легко их покусывал, пока ее тело не задергалось в его руках и она застонала и закричала. Но в следующее мгновение, когда он попытался засунуть руку ей под юбку, она сильо ударила его по лицу.

— Не смей, — сказала она. — Никогда не смей так делать.

— Ну, позволь, Анжелика, — просил он. — Тебе понравится. Дай я тебе покажу. Тебе понравится. Я не причиню тебе вреда.

— Нет, — сказала она. — Это, когда люди женаты. Нет. Нет.

— Ты только позволь показать тебе, — просил он, поглаживая рукой ее бедро.

— Нет.

— Почему? — спросил он, все еще держа руку на бедре. — Разве ты не любишь меня, милая?

Она расслабилась и позволила ему продолжить.

— Конечно, — сказала она. Но мы должны подождать пока не поженимся.

— Милая, мы можем прождать годы. Никому не повредит, если я там тебя потрогаю. Тебе это понравится. Давай я тебе покажу.

— Нет.

И наступил неизбежный конец.

Однажды вечером Анжелика спросила:

— Когда ты собираешься познакомить меня со своими родителями? Если мы собираемся когда-нибудь пожениться, я должна с ними познакомиться.

Билл постарался ответить вопросом на вопрос:

— А как получилось, что ты не познакомила меня с твоей матерью?

Но Анжелику не так-то просто было сбить с толку.

— Это совсем другое, — сказала она, — и ты знаешь это. У меня нет нормальной семьи, как у тебя. Моя мать плохо себя чувствует. Я тебе говорила сто раз и, мне кажется, что с твоей стороны жестоко возвращаться к этому вопросу. Моя мать ничего не может поделать с тем, что боится новых людей. Она никак не придет в себя после смерти отца. Она расстроится, если узнает о нас, но ведь твои мать и отец не больны.

— Ладно, — ответил Билл, еще пытаясь увильнуть, — может быть, на следующей неделе, а?

— Нет, — сказала Анжелика. — Сейчас.

— Как это, сейчас?

— А вот так, — ответила Анжелика. — Сейчас.

— Ты имеешь в виду прямо сейчаc? Cегодня?

— Да, — сказала Анжелика, — прямо сейчас. Заводи машину.

Билл долго сидел молча, уставившись на ключ зажигания.

— Ну? — нетерпеливо спросила Анжелика.

— Я не могу, милая, — голос Билла звучал так тихо, что она его еле услышала.

— Что?

— Будь все проклято! — воскликнул он. — Я сказал, что не могу.

Она не обращала внимания на его тон.

— А почему нет?

— Потому что они о нас не знают.

— Как это? — спросила Анжелика. — А куда же, они считают, ты уходишь каждый вечер?

Врать не имело смысла. Когда Анежлика на что-то настраивалась, сбить ее было просто невозможно.

— Они думают, что я хожу в библиотеку.

— А по уик-эндам?

— Они думают, что я уезжаю с ребятами.

Наступило долгое, натянутое молчание.

— Ты стыдишься меня, — наконец сказала Анжелика.

— Да что ты, моя милая, — ответил Билл, ненавидя себя.

— Дай мне сигарету. — Он зажег ей сигарету и Анжелика курила, пока от сигареты не осталась половина, а затем посмотрела на него.

— О да, — сказала она. — Ты Эндикотт с северной стороны города, а я Бержерон с южной, и эта пара никогда не соединится.

— Не говори так, дорогая.

— Я буду говорить так, как считаю нужным, — сказала Анжелика. — Ты думаешь, что ты слишком хорош для меня? И то же самое думает твоя семья.

— Совсем нет, дорогая. Честно.

— О Билл, не будь лжецом, — сказала она утомленно. — Я знаю эти рассуждения. Я просто слышу твоих родителей. Ты Эндикотт, а Эндикотты не женятся на франко-канадских девушках с Ююжной стороны.

Он хотел остановить ее.

— Замолчи! — закричала она. — Замолчи! — Но сама продолжала: — Это правда, не так ли? Ведь так они тебе говорят?

— Да, — воскликнул Билл с бешенством и болью. — Да, будь все проклято. Ты это хотела услышать?

— Да, — спокойно ответила Анжелика и вышла из машины. — До свидания, Билл.

— Эй, подожди, — сказал он. — Подожди минутку, дорогая. Это не имеет значения. По крайней мере, не будет иметь значения через некоторое время. После того, как я закончу школу и смогу жить на собственные…

Она даже не утрудила себя закрыть дверь машины. Повернулась и пошла домой мелкими одеревенелыми шагами, как будто у нее болели ноги. Лицо тоже болело, и когда она вошла в дом, Моника уставилась на дочь оторвавшись от шитья.

— Что с тобой?

— Ничего, — сказала Анжелика и, обойдя ее, поднялась по ступенькам в свою комнату.

Но, едва поднявшись к себе, она уже не могла больше сдерживаться.

— Папа! — закричала она и залилась слезами. Ей казалось, что она плакала долго-долго, прежде чем услышала от отца слова утешения.

Не плачь, мой маленький ангел, говорил Арман. Не трать слезы на этого глупого мальчишку. Он тебя не стоит. Он не понял тебя, не понял, что ты собой представляешь. Мне неприятно говорить тебе, ma petite, но чего ты ждала от этого бесчувственного идиота? Ты же знаешь, они все одинаковые, эти холодные рыбы с Северной стороны. Ни тепла, ни понимания красоты. Не плачь, моя дорогая. Ты слишком хороша для него. Что бы он делал с принцессой?

Но что мне делать? — спросила Анжелика.

Ждаать, моя дорогая, ответил Арман. Ждать.

Придет твоя очередь.

Но я не хочу застрять здесь навсегда, папа. Я хочу большего, чем жить в Ливингстоне с мамой, не видя ничего другого.

Подожди, мой ангел. Подожди. Ты увидишь. Все хорошее придет к тебе, если ты только подождешь. Ты только навредишь себе, занимаясь его поисками. Все придет к тебе само.

Вечером следующего дня Анжелика решила зайти к Линде Бейкер.

Она давно не видела Линду, и сейчас, пожалуй, время было подходящим, чтобы попробовать установить с ней дружеские отношения.

Когда пришла Анжелика, Линда, Джейн и Марта сидели в комнате Линды, болтая и смеясь.

— Иди наверх, дорогая, — сказала миссис Бейкер. — Мы тебя не видели целую вечность.

Когда Анжелика появилась в дверях, девочки замолчали.

— Ну-ну-ну, — сказала Линда. — Посмотрите, кто пришел.

— Привет, — сказала Анжелика.

— Привет, — нерешительно ответили Марта и Джейн.

Линда встала, чтобы закрыть дверь в комнату, и затем повернулась к Анжелике.

— Ты сука.

Марта и Джейн задохнулись от изумления.

— Ты отвратительная сука, — сказала Линда, наслаждаясь впечатлением, которое произвело это слово. — Если тебя бросил Билл Эндикотт, не надейся, что можешь приползти к нам назад.

— Я не собираюсь ползти, — спокойно ответила Анжелика.

Линда пришла в ярость от того, что ей не удалось оскорбить Анжелику.

— Мы не хотим общаться с тобой, — сказала она. — Может, ты и смогла отнять Билла у Джилл Роббинс на некоторое время, но выкинь из головы, что ты можешь чего-то добиться, прицепившись к одной из нас. Мы не хотим иметь с тобой дела.

Анжелика посмотрела на Марту и Джейн.

— Она говорит и за вас?

— Послушай ты, канадское отродье, — закричала Линда.

Анжелика повернулась и резко ударила ее по лицу.

— Никогда не смей так со мной разговаривать!

Линда приложила руку к щеке.

— Как это типично, — сказала она с усмешкой. — Точно как маленькая канадская крыса. Убирайся отсюда!

— Да, да, — как эхо, повторили Марта и Джейн. — Уходи, убирайся отсюда!

— Канадское отродье, — крикнула Линда.

Боже, она похолодела. Ее зубы стучали и только одно эхом отдавалось в ее мозгу — канадское отродье, отродье, отродье.

— Анжелика! Анжелика! Что ты делаешь? — Она осмотрелась, как будто только что проснулась. Голос доносился из-за закрытой двери спальни.

— Анжелика! Что ты делаешь? Этьен тебя ждет больше часа. С тобой все в порядке?

Вода в ванне была холодная как лед, и Анжелика подтянула ноги к груди.

Пора было собираться.

— Да, да, — ответила она. — Я иду.

Вода была холодной, но слезы, которые капали на ее голые колени, были горячими как огонь.

Папочка, плакала она. Папочка!

Глава третья

Сколько себя помнил Кристоф, брат Этьена де Монтиньи, он никогда не был так одет столько часов подpяд.

— Я чувствую себя, будто родился в этом проклятом костюме, — сказал он. — Говорю тебе, Тьен, если твоя невеста будет всегда такой же медлительной, как во время сборов в свадебное путешествие, у тебя никогда не будет ни горячей еды, ни чистой рубашки, ни ребенка.

Этьен ухмыльнулся и толкнул брата кулаком, но его улыбка была немного натянутой. Конечно, на свете найдется не много женщин, кому понадобилось бы больше двух часов, чтобы сменить одно платье на другое. За последний час все, кто присутствовал на церемонии бракосочетания, поглядывали на Этьена с плохо сдерживаемой усмешкой. Надо будет поговорить с Анжеликой, и сурово. Совершенно неприлично мужчине ждать как коммивояжеру под дверью в день своего бракосочетания.

— Ладно, выпей шампанского, — сказал Кристоф. — Ты можешь себе это позволить. Бог знает, сколько времени она еще будет возиться. Пойду посмотрю, чтобы мама и девочки тоже выпили. Они так выглядят, как будто их корсеты того и гляди лопнут. А посмотри-ка на малышку — брата. Вот уж кто совсем не замечает ожидания. По-моему, он собирается напиться.

Малышка-брат был самым младшим из детей де Монтиньи, и он так давно носил форму армии Соединенных Штатов, что казалось, она стала его частью. Его звали Реми, и все вокруг, за исключением его собственной семьи, считали, что Реми не блещет умом. Конечно, он умел читать и мог правильно написать свое имя; в конце концов, он ходил в школу вплоть до пятого класса. Но на это у него ушло достаточно много времени — к этому моменту ему исполнилось шестнадцать лет и, по-видимому, он не был способен ни на какую работу. И не то, чтобы Реми работал неохотно. Совсем нет, как и все де Монтиньи, но Реми любил петь и танцевать, и шутить, и он занимался этим, раздражая всех, у кого он работал, пока его не выгоняли.

— Клянусь Господом, я не знаю, что я сделал плохого, — всегда говорил Реми, потеряв работу. Единственное, спел песенку и, может быть, станцевал джиггу. Вот и все.

Старшие братья и сестра Реми всегда смеялись над его доказательствами, но Симона де Монтиньи никогда не смеялась. Особенно после того, как Реми стукнуло двадцать один.

— Послушай, Реми, — наконец, сказала Симона. — Куда это годится, что твои братья и сестры и я должны нести за тебя твое бремя забот? Ты надеешься, что мы будем всегда тебя кормить, при том, что ты ничего не делаешь?

— О ма, я не виноват с этой последней работой. Клянусь тебе, все, что я сделал…

— Хватит, — отвечала Симона, — сейчас тяжелые времена для всех нас и без того, чтобы терпеть твои глупости. Тебе пора стать мужчиной.

— Но у меня нет работы, — возразил Реми. — Я ничего не могу с этим поделать. Клянусь тебе…

— Ты сильный здоровый мужчина, — прервала его Симона. — Ты можешь поступить в армию.

— В армию!? — в ужасе завопил Реми.

— Да, — повторила Симона. — В армию.

Так Реми ушел в армию. Это не приносило большого дохода, ну и ладно. Его хорошо кормили три раза в день, и ему не надо было заботиться об одежде или крыше над головой. Ему даже предоставили отпуск, чтобы он мог присутствовать на свадьбе старшего брата. Для Реми это была неплохая жизнь и, если с его отъездом в доме де Монтиньи не стало слышно смеха — ну что же, времена были тяжелыми и у кого хватало времени, чтобы смеяться? Уж конечно, не у Симоны де Монтиньи.

Реми выглядит как Пишетт, думала Симона, но во всем остальном он очень походил на отца. Слава Богу, что другим это не досталось.

Они действительно были совсем другими. Правда, Этьен был внешне очень похож на отца, а Кристоф унаследовал его рост и стройность, но на этом сходство кончалось. Что касается девочек — Жозефины, Шарлотты и Сесиль, они во всем походили на Пишетт. Невысокие, коренастые и склонные к полноте. Хлеб, картошка и макароны были дешевыми и сытными, и они этим пользовались во всю. Симона де Монтиньи никогда не обольщалась, что у нее самая красивая семья в мире, но она воспитала в своих детях скромность, чувство собственного достоинства, любовь к труду и они всегда держались вместе.

Осебенно Этьен и Кристоф, думала она, наблюдая за сыновьями, подходившими к ней с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским. Они хорошие мальчики, могут подурачиться, но всегда в меру, не забывая своего места и не в ущерб работе. Нет, это никогда.

— Выпей шампанского, ма, — сказал Кристоф.

— Mon madit fou[18], - сказала Симона. Клянусь, Кристоф, если ты сегодня напьешься, я не буду кормить тебя целую неделю.

— Слыхал, Тьен, — спросил Кристоф. — И дня не прошло, как ты ушел из дома, а уже мне одному приходится выносить ее плохой характер.

Этьен поднял бокал.

— Будем здоровы, ма.

— Будем здоровы, ма, — сказал Кристоф. — Ма, если ты напьешься сегодня, я не буду кормить тебя целую неделю. Как ты считаешь?

Они стояли тесным кружком, получая удовольствие от общения друг с другом.

Они так близки, Кристоф и Этьен, думала Симона. У них разница в одиннадцать месяцев, но они похожи на близнецов. Если один соврет — другой поклянется в этом.

— За твое большое счастье, Тьен, — сказала Симона и подняла бокал.

— Она идет, — воскликнула одна из подружек невесты. — Наконец Анжелика идет.

Этьен не сводил глаз с матери.

— Спасибо, ма, — сказал он и поднял свой бакал, чтобы чокнуться с ней.

— Скорей, Этьен. Тебя ждет невеста.

— Ма?

Глаза Симоны были скрыты бокалом.

— Скорей, Тьен.

— Ма?

— Ради Бога, — сказал Кристоф и слегка подтолкнул брата. — Иди.

Этьен и Анжелика де Монтиньи выходили под градом риса и розовых лепестков — последнее было расценено всеми присутствующими как пустая трата денег — и под звуки нанятого оркестра, игравшего "La valse de la Mariee"* **"Вальс новобрачной"**.

Хорошо, думала Симона де Монтиньи. Все в порядке.

— Ма? — сказал Кристоф.

— Что?

— Ма, как ты думаешь…

— Ради Бога, Кристоф, — сказала Симона. — Найди своих сестер и брата. Нам пора домой.

Все они собрались вокруг нее, все.

— Ма? — сказала Жозефина.

— Что?

— Ничего.

— Ма, — сказала Шарлотта.

— Ма, — сказал Реми.

— Боже мой, — воскликнула Симона. — Кого я родила? Стадо овец, которые только и могут сказать ма, ма, ма. Пошли. Нам пора домой.

Глава четвертая

Воротник белой крахмальной рубашки Этьена де Монтиньи был таким тугим, что ему казалось, будто его шея охвачена кольцом огня, и каждый раз, когда он поворачивал голову, ему становилось еще хуже. Но как можно вести машину не двигаясь. С машиной тоже было не все в порядке.

— Неужели ты не мог найти ничего получше? — спросила Анжелика, увидев ее.

Это был зеленый "Форд родстер" двухлетней давности. Он принадлежал хозяину Этьена, Джеку Энджелу, который дал ему напрокат на время медового месяца после многочисленных просьб со стороны Этьена и сообщив предварительно огромное количество сведений по поводу предосторожностей и уходу во время вождения.

— Послушай, — ответил Этьен. — Мне повезло, что я вообще достал машину. Чего ты ждала? Что это будет "Паккард лимузин"?

— Да, — сказала Анжелика и отвернулась к окну.

— Боже мой, — с горечью ответил Этьен, стараясь просунуть палец за край воротничка. — Странные у тебя идеи.

Это было правдой. Например, это сумасшедшее желание провести в Бостоне весь медовый месяц, хотя они могли поехать прямо на квартиру, которую сняли, и через месяц закончить с устройством. Целый месяц аренды просто на ветер, думал Этьен, только потому, что так хочет Анжелика. Ну ладно. Это ее свадьба и ее медовый месяц, и пусть она теперь убедится, какой у него хороший характер, потому что все должно пойти по-другому, когда они вернутся в Ливингстон. Анжелике только семнадцать лет и, как бы он ее ни любил, ей придется научиться ответственности, которую несет замужняя женщина.

— Почему ты заставила всех ждать во время приема?

— Да? — спокойно сказала Анжелика. — Ты имеешь в виду ждать меня Этьен?

— Ты чертовски права, я именно это имел в виду, — ответил он. — Не очень-то красиво выглядит, когда женщина заставляет мужа болтаться просто так.

Анжелика улыбнулась и придвинулась к нему поближе.

— Я должна была приготовиться для тебя, — сказала она. — Мне надо было принять горячую ванну.

— Целых два часа? — спросил он. Но не мог злиться на нее, когда она вот так улыбалась, положив руку ему на бедро.

— Этьен, — сказала она, — почему ты не расстегнешь пуговицу на воротничке? Тебе будет намного удобней.

Этьен тут же благодарно расстегнул пуговицу и подумал, что это еще один пример того, что он обычно называл противоречием Анжелики. Если бы он расстегнул воротничок, не дожидаясь разрешения Анжелики, она бы наверняка раздраженно сказала: "Ты хочешь, чтобы мне за тебя было стыдно, Этьен? Взрослый мужчина во время медового месяца с расстегнутым воротничком? Где ты находишься — в своем грязном гараже или едешь в Бостон?"

Этьен взял ее маленькую руку в свою и поднес пальцы к губам.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— И я люблю тебя, Этьен, — ответила она и положила голову ему на плечо.

Зеленый родстер ехал в Бостон, и Этьен думал о том, как ему повезло. Как говорили все друзья Анжелики: она немного приручила его, действительно так, но в итоге все повернулось не так уж плохо. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она так мило выглядела, сидя рядом с ним в розовом шелковом платье со своими белокурыми волосами. Она выглядела как ребенок, нет, как святая. Ее профиль был таким нежным, а кожа почти прозрачной.

Но под этой обворожительной внешностью у нее были повадки маленькой ведьмы. Он понял это в тот момент, когда увидел ее и, вспоминая, не мог удержаться от смеха. он ехал и усмехался, а затем обнял ее и коснулся пальцамми ее груди.

Моя, подумал он. Теперь скоро. Вся моя. До Бостона оставалось всего сорок восемь миль.

Этьен де Монтиньи впервые увидел Анжелику Бержерон год назад жарким сухим днем в августе. Посреди мрачной ливингстонской улицы она выглядела чистой и свежей, как будто погода ее не касалась.

— Это моя внучка, — объявил Туссен Монтамбо. — Анжелика, познакомься с Этьеном де Монтиньи.

— Привет, детка.

Анжелика внимательно посмотрела на него без улыбки.

— Как поживаете, мистер де Монтиньи?

Этьен засмеялся и ударил Туссена по плечу.

— Туссен, старый черт, — сказал он. — Почему ты не сказал мне, что твоя внучка принцесса?

Анжелика продолжала смотреть на Этьена, но в глазах у нее появилась некоторая мягкость.

— Вы работаете с Grand — pere, мистер де Монтиньи? — спросила она.

— Послушай, принцесса, — ответил Этьен. — Никогда не называй меня мистером, О'кей? Да, я работаю в гараже с твоим дедом. И не хвастаюсь этим. — Он снова засмеялся и хлопнул старика по спине.

— Я тоже, — сказал Туссен.

Анжелика смотрела на них обоих, держащихся друг за друга и смеющихся. Она обратила внимание на их грязную, покрытую пылью одежду, заметив, однако, что, несмотря на грязь, Этьен очень хорош собой. У него было сильное лицо с крупными чертами и очень ровные зубы. Грязная рабочая куртка закрывала его плечи и могучую грудь, но его руки, хотя и большие, были удивительно изящными.

Да, подумала Анжелика, красивый мужчина и к тому же взрослый.

Ей очень захотелось узнать, сколько ему лет, но стоя здесь, на жаркой улице, она не могла придумать, как поприличней его спросить об этом.

— Куда это ты идешь в такой день? — спросил Туссен. — Поверь, если бы мне не нужно было зарабатывать на жизнь, я бы и носа не высунул из дома в такую жару. Сидела бы дома, в прохладе.

— Я иду в библиотеку, — сказала Анжелика и посмотрела Этьену де Монтиньи прямо в глаза. — А вечером я собираюсь на концерт оркестра в Першинг Парк.

Этьен усмехнулся шире, чем обычно.

— Сегодня в парке будет прохладно, — сказал он.

— Да, — согласилась Анжелика. — Ну, я должна спешить. До свидания, Grand — pere. До свидания, мистер де Монтиньи.

Этьен наблюдал, как она уходила, и как ее маленький упругий зад двигался вверх-вниз, вперед-назад под набивной тканью ее летнего платья.

Да, у нее все в порядке. Не только маленькая привлекательная попка, но и аппетитные груди и эти длинные светлые волосы, и свежее чистое лицо.

— Увидимся позже, принцесса, — крикнул он ей вслед, но она не обернулась.

В тот вечер после ужина Этьен де Монтиньи надел свежую рубашку и чистые брюки и пригладил с помощью воды свои вьющиеся черные волосы.

— Что это на тебя нашло? — спросила его мать, Симона. — Я никогда не видела тебя таким красивым в середине недели.

— Я собираюсь на концерт в Першинг Парк, — ответил Этьен.

Его сестры и брат Кристоф засмеялись, а Симона уставилась на него.

— Концерт? — спросила она. — Послушай, я думаю, что жара все-таки подействовала тебе на мозги.

Этьен вытер руки.

— Нет, — сказал он, — это не жара, это девушка. Я надеюсь встретить ее там.

— Ты и твои девушки, — мрачно сказала Симона. — Они у меня в голове не держатся. Это которая?

— Новая, ма, — ответил он. — И красавица. Ее зовут Анжелика.

— Анжелика, — передразнил Кристоф. — Ма, обрати внимание, как он произносит это имя. Как будто во сне. Анжелика. — И Кристоф засеменил ногами по кухне, изображая девушку, а его сестры снова засмеялись.

— Хватит дурачиться, Кристоф, — сказала Симона. — А ты, Этьен, не приходи домой слишком поздно. Помни, что утром тебе идти на работу. И всем нам.

Этьен поцеловал мать в щеку.

— Не волнуйся, ма, — сказал он. — Я могу не спать ночь, а потом работать весь день. Я сильный, как бык.

Симона отвернулась от него.

— Уходи, — сказала она, — а то ты никогда не вернешься.

Вылитый отец, подумала она. Так похож на него, что иногда становится страшно.

Этьен с важным видом шел по улице, размахивая руками и выслушивая приветствия.

— Привет, Тьен.

— Как дела, Тьен?

— Жарко сегодня вечером, Этьен?

Соседи его любили, и он это знал. Его любили все, но особенно девушки. Этьен дошел до парка, улыбаясь сам себе и всему миру. Хорошо быть мужчиной, чувствовать себя таким сильным и идти на свидание с красивой девушкой.

Эй, притормози, сказал он себе. Откуда ты знаешь, что вы встретитесь?

Да придет она.

Анжелика сидела на скамейке очень близко к эстраде и Этьен ее сразу заметил. Казалось, ее окружала зона света и чистоты.

Боже, да она красавица!

Он подошел и сел рядом с ней. Оркестр играл что-то громкое с большим количеством барабанов, но она услышала, как он придвинулся и сказал:

— Привет.

— О, добрый вечер, мистер де Монтиньи.

— Пойдем отсюда, — сказал Этьен. — Здесь очень шумно и очень много народа. Пошли.

— Она повернулась и посмотрела на него своим проникающим взглядом.

— Нет, — сказала она.

— Пойдем. Кому охота слушать эту дрянь?

— Мне, — спокойно ответила она и перевела взгляд на эстраду.

Этьен, не веря себе, продолжал сидеть рядом с ней, слушая музыку, которой не понимал и которая ему не нравилась. Любой другой девушке он бы сказал: "О'кей. Пока, малышка", — но он не мог так сказать Анжелике.

Его очень волновали ее длинные волосы и, когда он положил руку на спинку скамьи, то почувствовал неожиданное сумасшедшее желание их потрогать, погладить, зарыться в них лицом. Казалось, от нее исходил запах розовых лепестков, и в свете, падающем с эстрады, он мог видеть ее лицо, очертания профиля, такого четкого и одновременно мягкого. Вдруг он почувствовал, что ни одну девушку в своей жизни он так не желал. Он хотел раздеть ее, но нежно и ласково, и он хотел почувствовать рядом с собой ее очаровательную свежесть.

Господи Иисусе, подумал он и быстро положил ногу на ногу.

— Послушай, — сказал он. — Сколько тебе все-таки лет?

— Шестнадцать.

Вот так, подумал Этьен. Шестнадцать.

Он хотел сразу встать и уйти, но не мог сдвинуться с места.

Когда оркестр кончил играть, она повернулась к нему.

— Почему вы спpашиваете? — спросила она. — А сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Вот как?

Ему было ужасно неудобно и неловко из-за эрекции, которая не прекращалась.

— Просто интересно, — сказал он. — Пожалуй, я староват для тебя.

Анжелика улыбнулась и положила ладонь на его руку.

— Вы не старый. Вы зрелый.

Ее пальчики, казалось, просто отдыхали на темных курчавых волосах его руки, но у Этьена было ощущение, что его обожгло.

— Мне нравятся зрелые мужчины, — сказала Анжелика.

Вот так оно и началось.

В те месяцы, последовавшие за первой встречей, не проходило и недели, чтобы Этьен не клялся тысячу раз, что он порывает с Анжеликой. Она была самой противоречивой, самой раздражающей женщиной, которую только можно было вообразить.

— Ну, и почему же ты тогда не порвешь с ней? — спрашивал Кристоф.

— Не знаю, — отвечал Этьен. — Говорю тебе, я не знаю. Каждый раз, когда я хочу это сделать, она становится такой милой, таким ангелом, что я начинаю думать, что ее правильно назвали.

— Послушай, Тьен, — сказал Кристоф. — Она так себя ведет, потому что ты не спишь с ней. Трахай ее пару раз кождую ночь, и я гарантирую, что она станет мягкой, как воск, в твоих руках.

— Вы только послушайте, кто учит меня, как обращаться с девушками, смеясь сказал Этьен. — Черт, ты же ничего не знал про это, пока я тебе не сказал.

— Ну и что, — сказал Кристоф, — зато я был хорошим учеником. Отметь пожалуйста, что я никогда тебе не жаловался, что девушка надо мной издевается. Любая девушка.

— Анжелика не такая, — ответил Этьен.

— Не надо сказок, — сказал Кристоф. — Все девушки одинаковы.

Этьен де Монтиньи был первым из друзей Анжелики Бержерон, которого она познакомила со своей матерью. Впервые увидев его, Моника побледнела.

— Что с тобой, мама? — спросила Анжелика.

— Боже мой, — ответила Моника. — Это невероятно.

— Что невероятно? — спросил Этьен, улыбаясь.

— Вы так похожи на отца Анжелики. Я имею в виду, как он выглядел, когда я вышла за него замуж.

— Ерунда, — резко сказала Анжелика. — У него нет ни малейшего сходства с папой.

Но тем не менее, это правда, думала Моника. Этьен де Монтиньи был таким же крупным, с таким же громким голосом, смехом, с такими же черными кудрявыми волосами и белыми зубами. Правда, в Этьене проглядывало некоторое изящество, которого никогда не было у Армана, например эти руки с длинными пальцами и изящная линия скулы. Но общее впечатление было таким же, как если бы появился молодой Арман.

— Из них получится красивая пара, — сказала сестра Моники, Антуанетта. — У них будут очаровательные дети.

— Ты с ума сошла? — спросила Моника. — Не забывай, что Анжелике только шестнадцать лет.

— С каких пор возраст является помехой, когда речь идет о любви? засмеялась Антуанетта. — Нет. Они поженятся, эти двое. Подожди и увидишь. Анжелика нацелилась на него.

Слова Антуанетты были намного точнее, чем она думала, потому что компания, которую развернула Анжелика, чтобы заставить Этьена жениться на себе, была так тщательно спланирована, что напоминала военные маневры.

В июне следующего года Анжелике исполнится семнадцать и она окончит Ливингстонскую среднюю школу. Через неделю после этих событий, если все будет так, как она планирует, они с Этьеном поженятся, и с этого момента Этьен будет служить для нее пропуском во внешний мир за пределами Ливингстона. Этьен старше, у него хорошая постоянная работа, а иметь хорошую постоянную работу во время Великой Депрессии было очень важно. Этьен никогда ей ни в чем не откажет, в этом она была уверена, и когда она случайно найдет нужного мужчину, такого, у которого полно денег, он сумеет по-настоящему оценить ее.

Бостон, думала Анжелика или, может быть, даже Нью-Йорк. Пятизвездная квартира, поездки в Париж, и только импортное шампанское.

Подожди, папа, и увидишь, сказала она Арману. Все это будет на самом деле. У меня все это будет. Весь мир.

Конечно, будет, согласился Арман.

Это потребует времени, но у меня его достаточно. В то же время Этьен — совсем не плохая находка. Он даже очень привлекателен.

За время их дружбы Анжелика старалась постоянно или почти постоянно выводить Этьена из себя. Если он бунтовал, она просто переставала с ним общаться. Она не отвечала на его телефонные звонки и не появлялась, когда он приходил к ней домой. И однажды Этьен и в самом деле вышел из себя. Тогда он встал у лестницы, которая вела в ее спальню, и закричал так громко, что его было прекрасно слышно через закрытую дверь.

— Иди к черту, маленькая сука, — орал Этьен. — Ты мне не нужна.

Он вылетел из дома, и Моника Бержерон ни разу не упрекнула его за такие слова. Она шила и улыбалась про себя. Давно пора поставить Анжелику на место.

В своей спальне наверху Анжелика тоже смеялась. Он вернется или позвонит ей в течение получаса.

Но прошло два дня, а Этьен не появился в доме Бержеронов. И не позвонил. Анжелика ждала, сначала с недоумением, а потом в бешенстве. Когда прошел третий день, затем четвертый, ее злость начала переходить в страх.

Похоже в этот раз она зашла слишком далеко. Прошло шесть дней, и Анжелика по-настоящему испугалась. Она не могла потерять Этьена на этом этапе игры.

Наконец, после нескольких неудачных попыток, она набрала номер его телефона и позвала его.

— Этьен, — сказала она, — мне надо тебя видеть.

— Зачем? — резко спросил он. — Чтобы ты снова начала меня резать на куски? Нет, спасибо. С меня хватит.

— Я не хотела тебя обидеть, Этьен, — мягко ответила она. — Честное слово, не хотела.

— Я думаю, что ты никогда не хочешь, — сказал он. — Но как-то это всегда получается.

— Этьен?

— Что?

— Я скучаю без тебя, дорогой. Пожалуйста, приходи.

— Какой в этом смысл, Анжелика? — спросил он устало. — Опять начнется сначала старая песня.

Бешенство переполняло ее. Кто ты такой, чтобы заставлять ее так унижаться? Но она следила за тем, чтобы в голосе не чувствовалась злость.

— Пожалуйста, Этьен, — сказала она. — Пожалуйста.

Наступило долгое молчание.

— Хорошо. Я возьму у шефа машину сегодня вечером. Заеду за тобой около восьми.

— Давай в восемь тридцать, — сказала Анжелика.

— Опять сначала, — воскликнул Этьен. — Опять начинаются твои штучки. Что бы я ни сказал, тебе обязательно надо противоречить. Нет, Анжелика. Забудь все это. Я вообще не приеду.

Она готова была откусить себе язык.

— Нет, подожди, — сказала она. — Все в порядке, дорогой. В восемь часов. Я кое что должна сделать для мамы, но это может подождать.

— Хорошо, — сказал Этьен. — В восемь часов.

Но Этьен опоздал впервые за время их знакомства. Он остановился напротив их дома только в восемь двадцать, и Анжелика так разозлилась, что с трудом заставила себя улыбнуться.

— Извини, что опоздал, — сказал он, придерживая для нее открытую дверь. И это было все, что он сказал; никаких объяснений.

О, ты заплатишь за это, взбешенно думала Анжелика. Никто не смеет унижать меня безнаказанно. Ну погоди, Этьен. Подожди, и ты узнаешь.

Но она улыбалась и положила ладонь на его руку, пока он вел машину. Он хотел пойти в кино, и они поехали без всяких возражений с ее стороны. Потом он захотел выпить, и они остановились у "Джолли Джери", Этьен выпил пива, а Анжелика — лимонад. И после этого, не спрашивая ее, он поехал в северную часть города и остановился в темном узком переулке, который вел к берегу реки.

Он не сказал ни слова, когда обнял ее. Одной рукой он взял ее за подбородок и сдавил щеки, пока ее губы не раскрылись, и тогда он неторопливо взял их своим ртом. От него пахло пивом и сигаретами, и она пыталась отвернуться от него, но его рука держала ее с такой силой, что она не могла и шевельнуться. И было еще что-то, с чем она не могла справиться это легкая внутренняя дрожь, которая возникла в в ней в ответ на его грубость. Его сильные руки запутались в ее волосах, а потом он умело расстегнул ее блузку.

— Перестань, — закричала она. — Перестань, Этьен!

— Замолчи, — сказал он. — Тебе нечего бояться. Я не собираюсь тебя насиловать. Мы поженимся, ты и я, и я смогу сберечь твою девственность до нашей брачной ночи. А пока я хочу тебя немного поразвлечь. Совсем немного.

— Я сказала, перестань, — резко произнесла Анжелика и сильно оттолкнула его.

Он даже не попробовал расстегнуть ее лифчик. Застежка сломалась в его пальцах, когда она пыталась оттолкнуть его, и в одну секунду ее груди оказались на свободе.

— Вот так, — сказал Этьен, когда она продолжала бороться с ним. Выгни опять спину. Тогда они прямо стоят.

Больше всего испугало Анжелику то, что его дыхание было совершенно ровным. В узком луче света, падавшем с усыпанного звездами неба, она могла видеть, как он улыбается, играя с ней руками, и, что удивительно, это у нее перехватывало дыхание. Когда он взял в рот ее сосок, она зубами впилась в костяшки пальцев, чтобы сдержать стон, в то время как неожиданно что-то горячее вырвалось между ее ног и, казалось, каждый нерв вспыхнул в ее теле. Но когда он положил руку ей под юбку, то не стал ее там трогать. Напротив, он немного приподнял ее, пока ее округлые маленькие ягодицы не оказались в его руках, и тогда он начал нежно и ритмично сжимать и отпускать их, пока она не закричала от возбуждения.

— Пожалуйста, Этьен, — сказала она голосом, который был совсем не похож на ее собственный. — Пожалуйста, ну пожалуйста, Этьен. Сделай все, Этьен. Пожалуйста.

Она услышала его смех.

— Нет еще, моя маленькая горячая сучка, — сказал он. — Еще рано. Я могу подождать.

В тот момент, когда он ее отпустил, она его так ненавидела, что с удовольствием бы убила. На этот раз, когда она заплакала, в ее слезах не было ни капли притворства. Она плакала от злости и обиды, а Этьен даже не пытался ее утешать. Он откинулся на сиденье и зажег сигарету, а она рыдала и искала в сумке носовой платок.

Она все еще дрожала, когда Этьен высадил ее из машины напротив дома. Она дрожала, когда раздевалась и ложилась в постель. Она стиснула зубы, сжала кулачки и все свое тело, и когда, в конце концов, она позволила себе расслабиться, дрожь ушла.

Но от ощущения стыда ей не удалось так быстро избавиться.

О, как же она могла позволить так с собой обращаться? И отвечать ему так, что он понял это и упивался победой. Будь он проклят.

Подожди, Этьен, ну подожди я посчитаюсь с тобой, даже если это будет единственное, что я сделаю в жизни. Ты за это заплатишь.

О, папа, папа, мне так стыдно. Я так унижена.

Тише, моя дорогая, сказал Арман. Никто не может унизить принцессу.

Глаза у Анжелики горели и чесались от пролитых слез, и в конце концов она встала, чтобы приложить к ним холодную мокрую ткань.

Это верно, папа, подумала она, ложась в постель. Никто не может унизить принцессу. По крайней мере, никто не может унизить принцессу безнаказанно. Пусть только попробует в следующий раз. Ты увидишь.

Но следующего раза не было. С того самого вечера и до брачной ночи, Этьен никогда ее так не трогал, и иногда Анжелике это было еще труднее вынести. Когда они целовались, она часто пыталась возбудить его, чтобы он потерял говову, но он держался.

— Я могу подождать, — говорил Этьен.

А теперь время ожидания почти подошло к концу. Из темноты вдруг появились огни Бостона и Этьен убрал руку, которой обнимал Анжелику. — Вот мы и приехали, — сказал он неизвестно зачем.

— Да, — ответила Анжелика и начала поправлять волосы. — Ради Бога, Этьен, остановись и застегни воротничок. Ты хочешь, чтобы мне было стыдно за тебя в одной из лучших гостиниц страны? И когда будешь регистрироваться, постарайся запомнить, что нужно написать Мистер и Миссис Этьен де Монтиньи. А не Этьен де Монтиньи с женой.

— Я запомню, — сказал Этьен.

Гостиница была даже шикарней, чем ее помнила Анжелика, и когда посыльный показал им комнаты, она сразу поняла, что их отремонтировали.

Конечно, подумала она, так и должно быть. Сколько лет прошло с тех пор, как мы с папой здесь останавливались.

Анжелика улыбалась, глядя, как посыльный открывает окна и включает свет. Этьен стоял посреди комнаты, как бы не зная, куда девать свои руки, и она была очень довольна, что не сказал ему о том, что написала письмо администратору гостиницы. В письме она просила, чтобы им оставили именно этот номер, и если он занят в эту ночь, она уверена, что найдет способ перенести свадьбу на то время, когда он освободится. Этьен знал только, что она написала в гостиницу, чтобы им забронировали номер.

Это будет наш секрет, папа, думала Анжелика, и начала напевать какую-то мелодию, в то время как Этьен расплатился с посыльным и закрыл за ним дверь.

— Почему ты не позвонишь и не закажешь бутылку шампанского? спросила Анжелика. — Мне надо принять ванну.

— Опять? — удивился Этьен. Ты же принимала ванну перед отъездом из Ливингстона.

— То была настоящая горячая ванна, — ответила Анжелика. — Пожалуйста, дорогой, закажи шампанского. Я буду готова через минуту.

— Знаю я тебя и твои минуты, — сказал Этьен, но он улыбался, подходя к телефону. — Человек может успеть напиться до безобразия за одну такую минуту.

Но на этот раз Анжелика была верна своему слову. Она быстро искупалась и надела ночную сорочку. Она была из белого шифона и стоила чересчур дорого. Но когда она вошла в комнату и увидела, каким взглядом смотрит на нее Этьен, то поняла, что лишние деньги потрачены не напрасно. Он онемел, глядя на нее, а шампанское из его бокала проливалось на ковер.

— Боже мой, — сказал Этьен, — я всегда знал, что ты красивая, но не знал, что настолько.

Ее кожа, разогретая теплой ванной, светилась светло-розово сквозь белый шифон ночной рубашки, а волосы гладкой и мягкой волной ниспадали до пояса.

— Лучше я тоже приму ванну, — сказал Этьен, сам не зная почему. Он только понимал, что находится в присутствии чего-то очень необычного и ему и в голову не приходило потрогать это видение нечистыми руками.

— Хорошо, — ответила Анжелика и отвернулась, чтобы налить себе бокал шампанского.

Она пила и улыбалась, слушая шум воды и звуки, которые доносились из ванны. А когда он вышел, она с большим трудом удержала смех. Он надел пижаму и, судя по всему, впервые в жизни. Он выглядел в ней еще более неловко, чем в своем свадебном костюме.

— Садись и выпей еще шампанского, — сказала она.

Этьен подумал, что с радостью гнал бы себя пинками назад в Ливингстон. Он сел рядом с ней и выпил вина, но не мог произнести ни слова.

— Может быть, закажем еще бутылку, — сказала Анжелика, поднимая свой бокал.

— Прекрасная мысль, — ответил Этьен с облегчением и подошел к телефону.

Ну, это уже чересчур, подумала Анжелика. Большой, грубый, сильный Этьен де Монтиньи, лишился дара слов и неуклюж, словно подросток.

Она позволила ему поволноваться, пока они наполовину не выпили вторую бутылку, а затем придвинулась ближе к нему и провела пальцем по его щеке.

— Скажи мне, дорогой, — сказала она. — Что ты собираешься со мной делать?

— Что? — глупо спросил Этьен.

— Что ты собираешься со мной делать, когда мы допьем эту бутылку и ты отнесешь меня в постель?

Этьен почувствовал, как внутри что-то расслабилось.

— Я не буду говорить тебе, — ответил он. — Я тебе покажу. И сейчас.

Анжелика отодвинулась.

— Нет, нет, — сказала она, — сначала скажи. Ты знаешь, я ведь никогда не была с мужчиной.

— Я знаю, — ответил Этьен.

— Ну вот. Скажи мне. Тогда я буду знать, чего ждать.

Этьен хотел обнимать и целовать ее, и трогать, но заставлял себя сидеть спокойно.

Осторожней, осторожней, говорил он себе. Она девственница. Я не хочу пугать ее. Осторожней.

— Повернись.

Она засмеялась.

— Что?

— Иди сюда. Повернись.

Она повернулась на диване и теперь сидела к нему спиной, и тогда он до нее дотронуться. Очень осторожно он убрал великолепно пахнущую розовыми лепестками копну волос с одного плеча и начал целовать ее в шею.

— Первое, — сказал он. — Я собираюсь поцеловать каждый дюйм твоего тела.

Он взял ее за руки и провел губами вдоль плеча и почувствовал, что она задрожала, но почти сразу же снова расслабилась.

Он начал гладить ее, тонкий поясок сорочки легко распустился под его пальцами.

— Когда я кончу, — нежно прошептал он, — не останется ничего, что я в тебе не узнаю.

Анжелика не могла больше сдерживаться. Она чувствовала, что ее дыхание учащается, а кожа горит везде, где он дотрагивался до нее этими сводящими с ума медленными поглаживаниями.

— Знаешь как?

Он повернул ее так, что теперь она лежала у него на коленях, но он был еще очень осторожным, пробегая рукой вниз по ее телу.

— Моими руками, — сказал он, — моим ртом, моими глазами и моим телом.

Он начал целовать ее губы короткими мягкими поцелуями, едва касаясь ее губами, и вдруг положил руку ей на живот и начал гладить и ласкать его. Она почувствовала, как напряглись ее груди до боли в сосках, жаждая его прикосновений, но она заставила себя быть спокойной и податливой. Он не понес ее в другую комнату, а взял за руку и повел к кровати. Она стояла неподвижно, когда он нагнулся и поднял за края ее ночную сорочку, тогда она подняла руки и позволила снять ее через голову.

— Ложись, — сказал он, и когда она сделала, как он просил, он замер, глядя на нее.

Она как статуя, подумал он. Ни одной неверной линии, ни одного неверного изгиба.

Когда он уронил пижаму на пол и она увидела его обнаженным, стоящим над ней, она отвернулась и закрыла рот тыльной стороной руки.

— Не делай так, — резко сказал он и стал на колени около нее. Он повернул к себе ее голову, взял ее руку и положил на себя. Ее рука сжалась и она застонала.

— Ты боишься? — спросил он.

— Да.

Он опустился и лег рядом с ней.

— Хорошо, — сказал он. — Это хорошо, если женщина немного боится своего мужа.

И тут началось. Вся его нежность куда-то улетучилась. Он обнимал ее требовательно, неистово, как будто она уже не принадлежала себе, а служила предметом его удовольствий.

Наконец он положил подушку под ее бедра и взяв сильными руками за колени, раздвинул ее ноги и лег между ними.

— Открой глаза, — сказал он. — Быстро, сейчас же. Открой глаза.

Она увидела, что он улыбается и что он вспотел.

— Не закрывай, — сказал он. — Я хочу видеть, как ты будешь превращаться из ребенка в женщину.

Она почти сразу почувствовала боль.

— Нет! — закричала она. — Нет! Ты мне делаешь больно.

— Надеюсь, что так, — сказал он, и боль росла и росла. — Надеюсь, что так. Я хочу, чтобы ты запомнила, что с этой минуты ты принадлежишь мне.

Она почувствовала, что ее разрывают надвое, а он все равно не останавливался. Его лицо становилось все больше и больше и, казалось, что стены комнаты падают, раздавливая ее.

— Папа! — закричала она. — Папа! Папочка!