Неуловимый граф

Глава 3

Все в имении Чевингтон, как показалось графу, кричало о богатстве его владелицы.

Сам дом был невероятно огромным, но не радовал глаз своими архитектурными формами. В разное время он достраивался, обрастал пристройками и флигелями, однако, в отличие от большинства других старинных зданий, он отнюдь не производил впечатления гармоничного ансамбля; напротив, казалось, он весь сшит из лоскутков и усеян заплатами.

Центральное строение, однако, было возведено всего лишь каких-нибудь сто лет назад и поражало взгляд своими громадными залами с высокими потолками и великолепными резными каминами.

Войдя в просторный, вытянутый в длину холл, граф подумал, что в жизни своей не видел такого количества слуг; все они были в невероятно ярких малиновых ливреях, со всех сторон обшитых золотыми галунами, и выглядели несколько театрально.

Он поймал себя на том, что в это свое посещение присматривается ко всему более внимательно и критично, чем в прошлый раз, и понял, что причина тому — заинтриговавшее его предупреждение Калисты.

Когда леди Чевингтон поплыла к нему навстречу через гостиную, чтобы поприветствовать его, графу сразу вспомнилось все, что рассказывал ему по дороге лорд Яксли.

Видно было, что когда-то она была замечательно красива, и лицо все еще поражало своей красотой.

Она владела удивительным искусством — разговаривая с человеком, заставить его поверить, что он — единственный, с кем она мечтала побеседовать, наслаждаясь его обществом. И она, без сомнения, прилагала все усилия, чтобы гостям было удобно и уютно в ее доме.

Не было ничего, размышлял граф уже позже, вечером, что было бы забыто или упущено; в результате каждый гость чувствовал, что о нем заботятся, его ценят, Утром в комнату каждого мужчины приносили все газеты, какие только издавались в Лондоне. Их доставляли из города на почтовых; самые быстрые лошади сменяли друг друга, причем первая упряжка отправлялась еще с рассветом.

На туалетном столике каждого гостя лежали на выбор три бутоньерки, так чтобы он мог к обеду воткнуть в петлицу понравившийся ему цветок.

Дамы также имели возможность приколоть к корсажу заботливо приготовленные заранее свежие букетики, или просто нести их в руках — в зависимости от своего желания.

Хотя граф захватил с собой своего лакея, здесь в его распоряжение тоже был выделен специальный слуга, который прислуживал ему; кроме того, он был совершенно уверен, что нигде в другом месте за его лошадьми не будет такого хорошего ухода, как здесь, и нигде больше его грумам не будет оказано такого внимания.

Граф с удивлением обнаружил, что и общество тут подобралось весьма своеобразное.

Первый, кого он увидел, был прославленный законодатель беговой дорожки, лорд Джордж Кавендиш Бентинк собственной персоной. Законодатели играли очень важную роль на бегах, вынося свои непререкаемые постановления по различным спорным вопросам; решение их было для всех законом. Они наблюдали также за тем, чтобы все правила жокей-клуба выполнялись неукоснительно в мельчайших деталях.

Лорд Джордж Бентинк, выпускник Итона и офицер лейб-гвардейского конного полка, был красивым стройным мужчиной; у графа было с ним много общего, и им было о чем поговорить, когда они встречались.

Он был чувствительный и в то же время высокомерный, любезный и властный, необыкновенно способный и энергичный, верный друг и мстительный злопамятный враг.

В отличие от графа он был страстным, чрезвычайно азартным игроком и потерял двадцать семь тысяч фунтов, когда Таррар лорда Скарборо выиграл скачки в Сент-Лежере в тысяча восемьдесят двадцать шестом году.

Тем не менее он прекрасно разбирался в лошадях, и знания его в этой области были столь бесспорны, что всего лишь год спустя его брат поручился за него, и ему выдали ссуду в триста тысяч фунтов, чтобы он мог открыть собственный манеж и конюшни.

Граф был весьма доволен также, встретив министра иностранных дел лорда Пальмерстона в числе гостей.

Лорд Пальмерстон был, правда, намного старше графа, но в душе его и в характере оставалось всегда что-то юношеское, что позволяло ему легко заводить дружбу с самыми различными людьми любого возраста.

У него был громкий, раскатистый смех заносчивого и самоуверенного либерала-вига, спокойная, крепкая натура и веселая, неукротимая страсть к женщинам и разгулу.

С женщинами лорд Пальмерстон был неизменно предприимчив и смел, и все радовались, что королеве, к счастью, ничего не известно о ночных похождениях ее министра иностранных дел в Виндзорском замке.

Здесь присутствовало также несколько довольно важных персон, членов парламента, а кроме них, как и следовало ожидать, множество аристократов, весьма авторитетных фигур в кругах любителей скачек.

Бегло осмотрев собравшихся, граф решил, что ему предстоит приятно провести время; еще более убедило его в этом предположении присутствие среди гостей множества молодых очаровательных замужних дам; с некоторыми из них у него уже были короткие и легкие любовные связи.

Вообще-то молодежи в доме было не так уж много, если не считать двух дочерей леди Чевингтон — герцогини Фрамптон и маркизы Нортхау с мужьями, а также Калисты.

Граф и лорд Яксли не встретили ее сразу по приезде в имение, но вечером, когда они спустились к обеду, она уже была в гостиной.

В своем отлично сшитом первоклассным портным вечернем костюме граф выделялся даже в этом избранном обществе; костюм сидел как влитой на его мощной, статной фигуре, и не было женщины, которая не бросила бы на него одобрительный или восхищенный взгляд, когда он пробирался поближе к хозяйке дома.

Она представила его нескольким мужчинам, с которыми он до сих пор еще не был знаком, а затем, с какой-то особой, как ему почудилось, ноткой в голосе, произнесла:

— Кажется, вы еще не знакомы с моей дочерью Калистой?

Девушка присела в реверансе, граф вежливо поклонился.

Он не ошибся — Калиста оказалась действительно очаровательной, первое впечатление не обмануло его.

На ней было серебристо-белое очень изящное платье, достаточно скромное для девушки, которая только что начала выезжать в свет, и в то же время такое изысканное и элегантное, какими бывают только очень дорогие наряды.

Длинные светлые локоны обрамляли ее маленькое, нежное личико; огоньки свечей бросали на ее волосы красноватые отблески, а зеленовато-серые глаза смотрели на графа с нескрываемым презрением.

Она быстро отвернулась от него, прежде чем они успели обменяться хоть словом, но граф был уверен, что за обедом она сядет рядом с ним.

К его великому удивлению, Калиста оказалась на противоположном конце стола, и ему не пришлось скучать в обществе милой и остроумной жены престарелого лорда, которая еще года два назад привлекла его внимание и с которой у него была тогда короткая, но пылкая связь.

Еда, как он и ожидал, была изумительна За каждым стулом стоял слуга, подававший все новые кушанья, и даже самый тонкий знаток и ценитель вин не нашел бы, на что пожаловаться.

После обеда джентльмены остались в столовой, засидевшись за своим традиционным бокалом портвейна, а когда они наконец присоединились к дамам в гостиной, граф заметил, что Калисты уже нет среди них.

Вся эта история с коварными планами ее матери — не более чем фантазия, игра девического воображения, решил граф и, усевшись за карточный стол, забыл обо всем на свете.

На следующий день предстояли большие скачки, поэтому дамы довольно рано удалились в свои спальни; но граф еще долго оставался в гостиной, обсуждая достоинства и недостатки лошадей и до глубокой ночи споря о том, кто завтра выйдет победителем.

В конце концов, почти с неохотой, так как разговор был необыкновенно интересным для него, граф все же поднялся в свою спальню и, обменявшись с лордом Яксли еще несколькими словами, вошел, прикрыв за собой дверь.

У графа была одна особенность — он не любил, чтобы слуга по ночам дожидался его возвращения. Для человека его положения и с его состоянием принято было иметь одного, а то и двух слуг, которые помогали бы ему раздеться перед сном, надеть ночную рубашку и, наконец, дождавшись, пока он ляжет, погасили бы свет в спальне.

Однако графа только раздражало такое излишнее внимание и забота.

— Я всегда дожидался, пока ваш отец ляжет, милорд, — пытался протестовать его старший камердинер.

— Отец мой был уже пожилым человеком, он дожил до преклонных лет, а потому, без сомнения, нуждался в твоей помощи, Трэвис, — успокаивал его граф. — Мне, однако же, неприятно, задерживаясь по ночам в гостях, знать, что тебе из-за меня придется лечь еще позже.

— Но это входит в мои обязанности, милорд.

— И все-таки решать буду я, — возразил граф. — Если я захочу, чтобы ты дождался меня, я предупрежу тебя заранее или позвоню в колокольчик. Во всех остальных случаях ты должен только все приготовить, а я уж сам о себе позабочусь.

Он понимал, что его независимое поведение больно ударяет по самолюбию камердинеров, ставя их на один уровень с другими слугами в доме. Они боялись, что те могут заметить, как хозяин отдалил их от себя, и посмеяться над ними, обвинив к тому же в недостаточном внимании и заботе о нем.

И все же граф оставался непреклонен.

Иногда вернувшись вечером в свою спальню, он любил еще почитать перед сном, сидя в кресле не раздеваясь, и он чувствовал, что присутствие камердинера за спиной только раздражало бы его.

Войдя в отведенную ему спальню, граф отметил, что обставлена она красиво и со вкусом.

Он еще не был в этой новой, наиболее пышной и величественной части здания, которая, как он знал, называлась «Елизаветинским флигелем»; в ней было какое-то скрытое невыразимое очарование.

В действительности флигель этот был когда-то центральной частью первоначального строения, впоследствии обновленной и перестроенной. Стены снаружи были облицованы красным кирпичом и прорезаны высокими готическими окнами.

Потолки в комнатах были низкие, широкие дубовые кровати покоились на четырех столбиках и были прикрыты пологами, а стены были отделаны деревянными панелями, которые с годами приобрели чудесный красновато-коричневый оттенок мореного старого дуба.

Графу показалось, что в комнате душно, и он подошел к окну, чтобы отдернуть плотно закрытые занавеси и открыть створки.

Он распахнул окно, и в ту же секунду до него донесся тихий, протяжный свист.

Он был в точности похож на тот, который издала Калиста, когда отдавала приказания Кентавру, и граф, перегнувшись через подоконник, выглянул в сад.

Ночь была ясная, в мягком темном бархате неба сверкали мириады звезд, а тонкий рожок полумесяца лил с высоты серебристый свет на дом и озеро за ним, окутывая весь сад нежной эфемерной дымкой, зачаровывающей своей воздушной прелестью; днем все вокруг «выглядело совсем по-другому, более приземленно и обыденно.

Графу хорошо была видна лужайка у него под окном, однако на ней не было ни души.

Свист повторился. На этот раз граф понял, что он доносится с громадного дерева магнолии, чьи белые, точно совковые, цветы склонялись к самому окну.

Он поднял голову и увидел, что в самой гуще ветвей, забравшись так высоко, что она оказалась почти на уровне его окна, сидит Калиста!

— Я хочу поговорить с вами!

Он едва расслышал ее слова, так тихо она произнесла их. Однако, высунувшись еще больше из окна, граф спросил:

— О чем же?

— О вас. Я ведь просила вас не приезжать сюда.

— Довольно трудно беседовать в таком положении, — заметил граф. — Не лучше ли мне присоединиться к вам?

— Да что вы! Ничего у вас не получится! — сказала девушка с ядовитым смешком. — Легче перелезть с этого дерева в дом, чем наоборот.

Граф осмотрел дерево оценивающим взглядом. Оно казалось очень старым, но ветви его выглядели достаточно мощными и крепкими для того, чтобы выдержать вес его тела.

Спальня его была на втором этаже, не так уж высоко над землей.

Он выбрался на подоконник снаружи и услышал, как Калиста быстро проговорила:

— Лучше бы вы этого не делали. Я вовсе не хочу, чтобы вы свалились и разбились или переломали себе все кости… Мне же потом придется за вас отвечать.

— Я не такой уж дряхлый старик, — едко заметил граф.

Его раздражало, что эта малышка смеет сомневаться в его способности перелезть из окна на дерево.

В действительности оказалось довольно трудно обогнуть открытую створку окна и уцепиться за ближайшую к нему ветку, однако граф был куда более ловким и сильным, чем большинство его друзей.

Фехтование, бокс и верховая езда поддерживали его в отличной форме; добравшись до толстого ствола магнолии, он уже совершенно спокойно спустился на землю.

Без сомнения, эти упражнения не придали элегантности его вечернему костюму, но главное — он благополучно спустился; Калиста последовала за ним.

Граф как раз отряхивал руки, когда она подошла к нему:

— Раз уж вы здесь, лучше нам уйти куда-нибудь подальше от окон, хотя спальня мамы с другой стороны дома.

Сказав это, она быстро нырнула в густые кусты рододендрона, окаймлявшие лужайку. Последовав за ней, граф заметил под ногами узкую извилистую тропинку.

Идя за девушкой по тропинке, граф был потрясен, обнаружив, что на ногах у нее — вязаные рейтузы в обтяжку, столь любимые модниками времен Георга IV.

Поверх было надето нечто вроде жокейской курточки. Она была голубая, как ливрея слуг, но воротник и манжеты были нежного лимонно-желтого цвета.

Граф вспомнил, что это — цвета жокеев Чевингтона.

Они шли молча до тех пор, пока заросли рододендрона не кончились, и они вышли на берег озера.

Здесь, в кустах жимолости, разросшихся так, что получилось нечто вроде беседки, стояла маленькая скамеечка. Увидев, как Калиста опустилась на нее, граф подумал, что вряд ли кто-нибудь со стороны сможет их заметить; для этого надо было бы подойти вплотную.

Озеро, словно заколдованное, серебристо мерцало в полумраке, а на другом берегу тянулся огромный парк, где под деревьями бродили олени с ветвистыми рогами.

В лунном свете граф хорошо видел лицо Калисты и, глядя на нее с легкой улыбкой, заметил:

— Мы с вами вдвоем здесь, — разве факт этот не достаточно компрометирующий сам по себе? Не играет ли это прямо на руку вашей матери?

— Мама приняла на ночь свои обычные капли опия, — ответила девушка, — так что она никак не сможет узнать о том, где мы и что мы сейчас делаем.

— Так что же вы собирались сказать мне?

— Я хотела предупредить вас, чтобы вы были очень осторожны. Вы не послушались моего совета и все-таки приехали сюда, но теперь, прошу вас, Бога ради, будьте все время настороже!

— Я пришел к выводу, что все эти предполагаемые угрозы — больше плод вашего воображения, — ответил граф. — Нет, я не отрицаю, что ваша мать не отказалась бы сделать меня своим зятем, но я не могу поверить, что она может совершить что-нибудь особенное, из ряда вон выходящее, для того чтобы желаемое стало действительностью.

Калиста тихонько засмеялась.

— Как вы думаете, что привело Амброзину в объятия столь выдающегося мужа?

В голосе ее звучала явная ирония, и граф, вспомнив, что герцог сегодня так напился за обедом, что даже не мог сам выйти из-за стола, промолчал.

— Я скажу вам, — продолжала Калиста, не дождавшись от него ответа. — Как вы, вероятно, могли заметить, мой милый родственник — горький пьяница!

Слова ее прозвучали резко и презрительно., — Однажды вечером, — продолжала она, — когда он гостил у нас, мама устроила так, что он выпил даже больше обычного. Он вообще не держался на ногах, и слугам пришлось отнести его в постель. На следующее утро, когда он спустился к завтраку, мама встретила его восторженными восклицаниями и горячо расцеловала в обе щеки.» Милый мой мальчик! — сказала она. — Вы даже представить себе не можете, как я счастлива вашим предложением!«Вид у герцога был совершенно ошарашенный, — продолжала Калиста, — и мама, лукаво подмигивая ему, добавила:» Ах вы, проказник! Как это вы осмелились говорить об этом с Амброзиной, не спросив предварительно моего разрешения? Ну что ж, она в таком восторге от вашего предложения, что, так и быть, я прощаю вам вашу нескромность!«

— И что же на это ответил герцог? — поинтересовался граф.

— А что он мог сказать? Мама слишком хитра и умна, для того чтобы говорить ему все это наедине. В комнате, кроме нас, была сама Амброзина и еще с десяток других гостей. Естественно, герцог не мог ничего вспомнить о том, что было накануне вечером; думаю, он теперь до конца жизни будет размышлять, предлагал он тогда свою руку и сердце Амброзине или нет!

— Это правда — то, что вы мне рассказываете?

— Неужели вы хотя бы на минуту можете предположить, чтобы моя сестра захотела выйти замуж за эту пьяную образину? Единственное достоинство, которым он обладает, — это его титул!

Девушка проговорила это с презрительным высокомерием. Потом продолжала:

— Если вы все еще сомневаетесь в маминой изобретательности, позвольте, я расскажу вам о Берил.

— Это ваша средняя сестра?

— Ну да, нас крестили по алфавиту: A-B-C-D8, младшая, Дейдр, еще в школе, ей всего лишь четырнадцать.

— Продолжайте! — поторопил ее граф.

— Все мы прекрасно знали, когда маркиз Нортхау приехал к нам погостить, что он без ума от одной очаровательной замужней дамы; ее мама тоже пригласила.

— Зачем она это сделала? — удивился граф..

— Для того чтобы быть полностью уверенной, что он не откажется в последний момент.

— И что же произошло?

— Было совершенно очевидно, что маркизу нет никакого дела до Берил, так же, как и ей до него; она просто терпеть его не могла и под любым предлогом старалась избежать его общества.

Но мама перехитрила ее.

— Что же она сделала?

— Она каким-то образом устроила так, что маркиз и моя сестра оказались вдвоем в оранжерее. Берил потом говорила мне, что она специально держалась очень холодно и неприступно, они разговаривали на какие-то общие темы, говорили о цветах, когда, мама приступила к выполнению своего плана.

— Какого же? — Она запустила туда — я до сих пор не представляю, как ей удалось это сделать — двух мышек!

Они побежали по полу оранжереи, и Берил, которая всегда панически боялась мышей, вскрикнула и невольно ухватилась за маркиза, ища у него защиты!

Калиста безнадежно махнула рукой. — Остальное вы можете себе представить. Именно в этот момент мама» случайно» зашла в теплицу в сопровождении еще нескольких гостей.

Она нежно обняла Берил и поцеловала ее, а мужчины, сопровождавшие ее, поздравляли маркиза. Он ничего не мог сделать — бесполезно было бы объяснять, что это всего лишь недоразумение.

— Должен признать, если только все, что вы рассказали мне, правда, то у вашей матери весьма острый и изобретательный ум, — заметил граф.

— Все это так и было! Не знаю только, что она приготовила для вас.

— Вы все так же уверены, что она непременно решила связать нас брачными узами?

В голосе графа звучали явно недоверчивые нотки, несмотря на то, что он вынужден был признаться самому себе в том, что опасения Калисты имели под собой кое-какие основания — Примерно месяц назад мама сказала мне:

«Пора и тебе выходить замуж, Калиста. Я уже подыскала для тебя подходящего мужа».

— Она сказала это прямо так, без всяких предисловий?

— Она уже и раньше говорила мне, что меня надо выдать замуж как можно скорее, — ответила девушка. — Понимаете, я и так стала выезжать на год позже.

— А что случилось? — поинтересовался граф.

— Дело в том, что сразу после того, как объявили о помолвке Берил с маркизом, его бабушка умерла, и они целый год не могли пожениться, соблюдая траур. А так как мама не может вынести, чтобы в доме вместе с ней жили сразу две дочери, мне пришлось лишний год оставаться в школе. Теперь мне уже девятнадцать! Почти готовая coiffer sainte Catherine9, как говорят французы!

Граф усмехнулся.

— Вы еще очень молоды, особенно для меня.

— Конечно, вы правы, — согласилась Калиста. — Вам ведь уже скоро тридцать! А там и старость не за горами!

— Вы, кажется, рассказывали мне о вашей матери, — напомнил ей граф.

— Да, так вот, мама так и сказала: «Я нашла для тебя прекрасного мужа, и когда ты познакомишься с ним, Калиста, постарайся ему понравиться, веди себя, пожалуйста, прилично, без этих твоих обычных мальчишеских выходок, которых ни один порядочный человек не сможет вынести!»

Граф снова засмеялся.

— Хорошо сказано! Представляю, каково было бы вашей маме, если бы она увидела вас сейчас! Вряд ли она одобрила бы ваш наряд!

— Вам что, не нравится, что я не в юбке? спросила Калиста. — В ней было бы довольно трудно взобраться на дерево; к тому же я обнаружила, что в такой одежде значительно удобнее тренировать Кентавра — так он гораздо лучше понимает меня. Конечно, я стараюсь держаться подальше от мамы, не дай Бог, чтобы она меня увидела! У нее бы сразу случился сердечный при падок!

— Ничего удивительного! — заметил граф. Калиста тихонько засмеялась.

— Вы шокированы! Это восхитительно! Я-то думала, что мне уже ничем не удастся удивить вас — с вашей репутацией!

— С моей репутацией? — удивленно переспросил граф.

— Люди много говорят о вас, — не стала объяснять Калиста, — а я хорошо умею слушать. Муж чины уважают вас и восхищаются вами, а женщины просто млеют и тают, как снег весной, в лучах вашего обаяния!

Слова эти в ее устах прозвучали далеко не как комплимент, и граф поспешил перевести разговор на другую тему:

— Я не интересуюсь сплетнями, — коротко сказал он. — Мне хотелось бы знать, что еще говорила ваша мать.

— Мама сообщила мне, что нет человека более богатого, выдающегося и занимающего более высокое положение в обществе, чем неуловимый граф Хелстон! «Мы бросим ему вызов, Калиста, — сказала она, — и разрушим легенду, которая окружает его имя. Он станет твоим мужем, и, поверь мне, дорогая, это большая удача, и ты можешь считать себя самой счастливой девушкой на свете!»

Калиста отвернулась от графа, глядя на озеро.

— Вот тогда-то, — добавила она тихо, — я и решила предупредить вас.

— Вы не хотите выйти за меня замуж? — улыбнулся граф.

— Неужели вы действительно думаете, что хоть одна девушка захотела бы выйти замуж при таких обстоятельствах? — возмутилась Калиста. — А я твердо решила, что никто и ничто не заставит меня произнести слова клятвы перед алтарем, пока я сама этого не пожелаю.

— То есть, я полагаю, вы хотите сказать, что должны прежде всего любить этого человека?

— Вот именно! — Она дерзко вздернула подбородок, добавив вызывающе:

— Я уверена, что вам, как и большинству маминых друзей, это будет смешно, но я хочу любить моего будущего мужа и хочу, чтобы он любил меня.

— Я, кажется, не говорил, что считаю это смешным, — заметил граф.

— Но вы так думаете, а это одно и то же, — отпарировала Калиста. — Я прекрасно понимаю, что все будут завидовать мне, считая, что мне невероятно повезло, что это высшее счастье — заполучить вас в мужья, каким бы низким и недостойным способом это не было проделано! Однако я не собираюсь уступать и принимать как неизбежное то, на что с удовольствием согласилось бы большинство девушек моего возраста, даже если на этом настаивает моя мать!

— Рано или поздно вам все равно придется выйти замуж.

— Да, но это будет человек, которого я сама выберу, — возразила Калиста. — Я знаю, что вы не верите мне и думаете, что ничего у меня из этого не выйдет, но, клянусь, я не стану ничьей женой до тех пор, пока не найду того, кого смогла бы полюбить всей душой и всем сердцем; лучше уж остаться одной!

— А ваша мама позволит вам это сделать?

— Я убегу, спрячусь, пойду на что угодно, но не позволю ей втягивать меня в свои интриги, не стану марионеткой в ее руках! — горячо воскликнула девушка.

— Все это не так просто, — спокойно сказал граф.

Она ничего не ответила. Взглянув на нее, граф подумал, как живописно выглядит ее тонкий силуэт на серебристом фоне озера.

Ему пришло в голову, что немало найдется мужчин, которые с радостью отдадут ей свое сердце и будут любить ее так, как она того желает.

Тем не менее граф был абсолютно уверен — каким бы жестоким и несправедливым это ему ни казалось, — что рано или поздно все ее воздушные замки рухнут под напором непреклонной решимости и железной воли ее матери, и ее выдадут замуж, совершенно не спрашивая ее мнения и не интересуясь ее выбором.

— Я знаю, о чем вы думаете, — очень тихо произнесла Калиста. — Но, поскольку я сейчас старше, чем были в свое время Амброзина и Берил, когда мама с ними все это проделала, и поскольку, смею надеяться, ума у меня побольше, чем у них, никому не удастся ни запугать, ни заставить меня сделать что-либо против моей воли.

— Будем надеяться, что вы правы, — ответил граф. — В то же время я предвижу, сколько трудностей и ловушек вас подстерегает, особенно если ваша мать будет вести себя так, как вы мне только что рассказали.

— У мамы за ее прелестной, очаровательной внешностью и кажущейся беспомощностью кроется железная воля.

Калиста говорила так хладнокровно и бесстрастно, точно обсуждала достоинства и недостатки посторонней женщины.

— Я должен поблагодарить вас за ваше предупреждение и за то, что вы были так откровенны и искренни со мной, — начал граф. — Я тоже хочу быть с вами честным, Калиста. Признаюсь, что, как и у вас, у меня нет никакого желания вступать в брак. Если хотите знать, я вообще решил остаться холостяком.

— В таком случае, будьте осторожны, не попадитесь в мамину ловушку! — посоветовала девушка. — Нам нельзя оставаться с вами наедине — ни на один миг! Сегодня вечером, за обедом, я села не на то место. Мама наверняка ужасно рассердилась, и завтра мне еще попадет за это. Волей-неволей придется нам сидеть за столом рядом.

— Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли меня грубияном, — заметил граф. — Должен сказать вам, что вы очень интересная девушка и уж, без сомнения, совершенно непредсказуемая!

— Мне бы хотелось поговорить с вами о ваших лошадях, — сказала Калиста. — Почему вы даете им греческие имена?

— Так же, как и ваше греческое имя, они кажутся мне гораздо более звучными и красивыми, чем обычные лошадиные клички.

— Вчера вечером я как раз читала «Всеобщую родословную книгу лошадей» Джеймса Уэтерби, — с увлечением воскликнула девушка, — и подумала, что мне противно было бы иметь лошадь, которую звали бы Вэйлбоун или Вискерс.

— А знаете, как описывал Вэйлбоуна его грум? — спросил граф. — Он говорил, что это «самая низкая, длинная и костистая лошадь, с самыми прекрасными голенями и самыми ужасными бабками», какую ему когда-либо доводилось видеть в своей жизни.

Калиста засмеялась.

— Тем не менее, — продолжал граф, — оба, и Вэйлбоун, и Вискерс, несмотря на свои имена, стали победителями дерби.

— А еще хуже, если лошадь зовут Сквирт, что за ужасное имя! — задумчиво сказала Калиста.

— Производитель Марека, от которого, в свою очередь, родился Эклипс, — заметил граф.

Он увидел, как удивленно взглянула на него девушка.

— Вы много всего знаете о лошадях, не так ли?

— Смею надеяться, кое-что знаю.

— Это удивительно, — заметила Калиста. — Большинство владельцев лошадей, по крайней мере, из тех, которые приезжают сюда и останавливаются у нас, покупают то, что им советуют знатоки, полностью полагаются на мнение тренеров по поводу того, в каких скачках им участвовать, и не утруждают себя заботами о выращивании и воспитании лошадей, не обращая больше никакого внимания на свои новые приобретения.

— У вас слишком острый язычок, лучше на него не попадаться, — улыбнулся граф.

— Я пытаюсь доказать, что Кентавр — потомок Годольфина Араба, — продолжала девушка. — Надеюсь, вы знаете, кто это такой?

— Без сомнения, — ответил граф. — Годольфин Араб, Дарли Араб и Биэрли Турк — арабские жеребцы, от которых ведут свою родословную все чистокровные английские лошади.

— Вы действительно знаете, о чем говорите, — воскликнула Калиста, и в голосе ее прозвучало восхищение, которого не было раньше?

— Если Кентавр и не арабский жеребец, он вполне может оказаться берберийским, — предположил граф.

Он сказал это специально, желая убедиться, действительно ли Калиста так много знает о лошадях, и известно ли ей, что берберийские кони происходят из Северной Африки: из Ливии и Туниса, Алжира и Марокко, и по качеству стоят на втором месте после арабских.

— Когда во времена Карла II арабских жеребцов завезли в Англию, — заметила Калиста, — герцог Ньюкасл, который очень любил испанских лошадей, сказал, что они — принцы, а берберийцы — только придворные при их дворе!

— И он, без сомнения, был прав. Его мнению можно доверять, ведь он был владельцем одной из самых больших конюшен и племенных ферм своего времени.

Калиста радостно захлопала в ладоши.

— Ах, я так много хотела бы у вас спросить, — вздохнула она, — есть столько всяких вещей, о которых я хотела бы, чтобы вы мне рассказали! Как жаль, что мы не можем встретиться и поговорить нормально, как все обычные люди, но это невозможно, нет, совершенно невозможно!

— Я все еще склонен думать, что вы несколько драматизируете ситуацию и преувеличиваете возможности вашей матери, — заметил граф.

— Я не собираюсь рисковать тем, от чего зависит вся моя жизнь, чтобы только удостовериться в своей правоте, а вы? — спросила девушка.

— Полагаю, что нет, — ответил граф, — а потому, мне кажется, нам пора возвращаться. Если, не дай Бог, кто-нибудь случайно застанет нас здесь вдвоем, тогда, пожалуй, у нас не останется уже никакого выхода.

— Неужели вы так покорно и безропотно дадите взнуздать себя? — спросила Калиста, и в голо — «се ее снова послышалось презрение.

— Я буду бороться и сопротивляться из всех сил, как арабский жеребец! — ответил граф. — Однако не так-то легко бывает вырваться, если лассо накинуто опытной меткой рукой.

— Ну что ж, я вас предупредила. Соблюдайте все меры предосторожности, держитесь все время рядом с другими гостями, не бродите по дому в одиночестве И, по возможности, не разговаривайте, пожалуйста, со мной — только это и может вас спасти — Пожалуй, последнее огорчает меня больше всего, Калиста; мне кажется, вы очень интересная девушка, и мне было бы приятно побеседовать с вами. Я никогда не встречал еще таких девушек, как вы.

— Это только потому, что вы нашли во мне что-то новенькое, — возразила она. — Этакая девчонка-сорванец, непохожая на других дам, которых вы до сих пор удостаивали своим вниманием!

Граф удивленно поднял брови.

— Не думаю, что это слово подходит здесь более всего; у меня и в мыслях такого не было.

— И тем не менее это так! — заявила девушка, не слушая возражений. — Если бы вы слышали, что говорят о вас дамы, когда они сплетничают между собой в гостиной после обеда, вы бы поняли, как вы выглядите в глазах других: надменный султан, восседающий в своем гареме, где многочисленные наложницы наперебой стараются обратить на себя внимание повелителя, добиваясь его милостей — Если вы всегда будете разговаривать таким образом, — заметил граф, — многие молодые люди будут смотреть на вас с опаской и побоятся предложить вам свою руку и сердце. Укротить жену, у которой такой острый язычок, так же трудно, как остановить лошадь, которая понеслась!

Калиста засмеялась.

— Жаль, что вы не могли видеть своего лица, когда я упала с лошади, и вы подумали, что я ранена!

— Со мной действительно еще не бывало такого, чтобы молодая женщина в буквальном смысле слова бросалась к моим ногам, — сухо произнес граф.

Девушка опять рассмеялась.

— Даже этот глупый старый грум, который вечно меня везде сопровождает по маминому настоянию, особенно когда я езжу в Лондон, и тот не мог поверить, что Кентавр сбросил меня или что меня вообще можно сбросить. — Она тихонько вздохнула. — Хотелось бы мне показать вам кое-что из того, что умеет делать Кентавр. Он действительно необыкновенный, просто сказочный конь, но если вы проявите к нему хоть какой-то интерес, мама может подумать, что на самом деле вы интересуетесь мной.

— Я вижу, между нами воздвигнуты непреодолимые преграды — гораздо выше тех, что ставят на барьерных скачках! — засмеялся граф.

— Я прошу вас отнестись к этому серьезно, — сказала девушка. — Еще когда я в первый раз говорила с вами, то поняла, что вы склонный обратить все это в шутку.

— Однако шутка эта зашла уже вроде бы слишком далеко.

— Вы увидите, что она зайдет еще дальше, если, однажды утром проснувшись, обнаружите, что вы женаты на мне!

— Признаюсь, это опасная угроза, — улыбнулся граф.

— Так будьте же осторожны! С этими словами Калиста поднялась со скамеечки, укрытой в кустах жимолости, и посмотрела вдаль, на озерную гладь.

Она была такая тоненькая, стройная, что, если бы не ее нежное личико и огромные глаза, она и в самом деле могла бы сойти за мальчишку в своем жокейском костюмчике.

— Представьте себе, — заговорила она очень тихим и мягким голосом, — как это было бы прекрасно — прийти сюда с тем, кого любишь! Смотреть на дымку, поднимающуюся над водой, и думать, что это нимфы, живущие там в глубоких зеленых водах, выходят по ночам, чтобы водить свои хороводы при лунном свете… Наслаждаться вдвоем волшебством этой теплой лунной ночи и знать, что тысячи и тысячи звезд, сверкающих в небе, — это чудесные светлячки, которые исполнят все ваши желания, а желать вы будете только одного — дать как можно больше счастья любимому человеку!

Голос девушки звучал сейчас удивительно ласково, певуче и мелодично — совсем не так, как раньше.

Граф тоже поднялся и стоял теперь, глядя на нее; затем он сказал очень тихо:

— Думаю, все мы пытаемся найти то, о чем вы говорили сейчас, мы ищем это всю жизнь, но оно вечно ускользает от нас.

Калиста обернулась к нему:

— В таком случае, любовь неуловима, неуловима, как вы!

— Не могу сказать, чтобы мне особенно льстило такое определение, — возразил граф.

— Могу себе представить! Особенно теперь, когда оно натолкнуло маму на мысль отнять у вас право пользоваться этой славой и дальше! Какая мука, должно быть, — терпеть приставания этих докучных, назойливых женщин!

В каждом слове девушки звучала едкая ирония.

— Ваша мать совершенно права, называя вас сорванцом, Калиста, — заметил граф. — Я только добавил бы к этому, что вы еще и маленький дерзкий дьяволенок!

— Благодарю вас, милорд! — ответила Калиста. — Если бы на мне сейчас было платье, я бы сделала вам глубокий реверанс. Раз так, я лучше пойду впереди, а то боюсь, что если этот» маленький дерзкий дьяволенок» не проводит вас, вы заблудитесь и не найдете дороги домой!

Она повернулась и пошла вперед так быстро, что графу стоило немалого труда не отставать от нее. Через несколько минут они подошли к дому, и граф, остановившись в тени рододендронов, закинул голову и посмотрел на высокое раскидистое дерево магнолии, росшее у него под окном.

— Вам нет необходимости возвращаться этим путем, — сказала Калиста, будто прочитав его мысли. — У меня есть ключ от двери, выходящей в сад, и все, что вам нужно сделать, — это подняться прямо по лестнице и пройти налево в свою спальню. — Помолчав немного, она добавила:

— Если вдруг, по какой-нибудь несчастной случайности, вы столкнетесь с кем-либо из гостей, скажите, что вам не спалось и вы вышли в сад немного прогуляться, подышать свежим ночным воздухом. Никому и в голову не придет, что вы были здесь не один!

Не дожидаясь, пока граф что-нибудь ответит, Калиста побежала по садовой дорожке к дому.

Граф заметил, что внизу, чуть правее его окна, действительно просматривается какая-то дверь.

Вытащив ключ из кармана рейтуз, Калиста повернула его в замке, и дверь распахнулась.

— Спокойной ночи! — прошептала она одними губами, почти неслышно.

— Спокойной ночи, Калиста! — ответил граф. — И позвольте поблагодарить вас за весьма неожиданную, но очень приятную и интересную беседу!

Она скорчила смешную гримаску, и граф заметил, как блеснули в темноте ее глаза.

Войдя в дом, он услышал, как она тихо прикрыла за ним дверь и как щелкнул замок, когда в нем повернули ключ.

На следующее утро графу трудно было поверить, что весь ночной разговор с Калистой не приснился ему, что все это происходило на самом деле; однако времени на размышления у него не было.

Лорд Яксли зашел за ним очень рано, и они сразу же отправились смотреть на лошадей, которых как раз готовили к скачкам, чтобы решить, кто из этих великолепных чистокровных скакунов, собранных на холмах Эпсома, станет победителем в предстоящих заездах.

Они встретили там нескольких своих друзей, которых интересовал тот же самый вопрос, и большинство из них с явной тревогой поглядывало на лошадей графа, очевидно сомневаясь, удастся ли хоть кому-нибудь обойти их.

Лошади графа должны были участвовать в трех заездах из пяти, и только в одном из них он не был уверен в успехе — в том, где соперником его был лорд Хиллебороу, с его прекрасным чистокровным жеребцом.

Делоса граф приберегал для второго дня дерби; тренер уверял его, что лошадь находится в отличной форме.

Они вернулись в имение Чевингтон, чтобы позавтракать и переодеться, перед тем Как ехать на бега, и граф нисколько не удивился, не заметив нигде Калисты.

Случайно он услышал, как леди Чевингтон спрашивала у прислуги, где ее дочь.

— Мисс Калиста уже уехала, миледи. Я думала, вашей светлости известно, что она собирается отправиться на бега рано утром.

— Она поехала верхом? — поинтересовалась леди Чевингтон.

— Да, миледи.

— Она ведь прекрасно знала, что я хочу, чтобы она поехала со мной в экипаже! — раздраженно воскликнула леди Чевингтон.

Затем сообразив, что уже слишком поздно и она все равно не может ничего изменить, переключила все свое внимание на гостей и больше не упоминала о дочери.

Во время скачек графу на мгновение показалось, что он различил Калисту среди публики, собравшейся на холмах, по другую сторону беговой дорожки.

Он был почти уверен, что узнал Кентавра с его белой звездочкой на лбу и белоснежными чулками на передних ногах.

Но если это и была Калиста, то она нашла себе весьма укромное местечко, хорошо укрытое от любопытных взглядов зрителей на трибунах, и у графа создалось впечатление, что она приготовилась наблюдать за скачками из самого дальнего уголка ипподрома, предпочтя его удобному креслу где-нибудь в первом ряду.

Лошадь графа с блеском победила во втором заезде и немного обошла соперников в третьем.

Он проиграл, как и ожидал, впрочем, всего лишь в одном из трех заездов, в которых участвовал, но это не могло погасить его радости, и он возвращался в имение Чевингтон в приподнятом настроении.

— Хороший выдался для тебя денек, Озри, а? — улыбнулся лорд Яксли.

— Прекрасный! — ответил граф.

— Надеюсь, завтра тебя ожидают еще более блестящие победы!

— Ты же знаешь, это совсем другое дело, — сказал граф. — Против нас будут выставлены лучшие лошади Англии, и я не очень-то уверен, что Делос будет на высоте.

— Думаю, он покажет себя! — не теряя оптимизма, возразил лорд Яксли. — Я скажу больше, Озри, — это будет необыкновенно важная для тебя победа, которая сделает твое имя еще более популярным. Люди любят тебя, и многие из них ставят свои деньги не столько на лошадь, сколько на Озри Хелстона!

— Что-то ты стал чрезвычайно добр и любезен к моей персоне, — с иронией проговорил граф.

— Я говорю совершенно искренне, — ответил лорд Яксли. — Существует множество владельцев лошадей, до которых публике, выбравшейся на бега немного поразвлечься, нет абсолютно никакого дела. Но ты не из таких…

На следующий день, когда лошади, завернув за угол, сгрудились в кучу, выйдя на прямую, ведущую к финишу, граф пристально, не отрываясь вглядывался в беговую дорожку.

На таком расстоянии было совершенно немыслимо разглядеть свою лошадь в этом пестром калейдоскопе красных, зеленых и желтых жокейских курток и множества разноцветных кепи.

Лошади приближались, и внезапно на ипподроме воцарилась какая-то странная необычная тишина, точно все зрители — мужчины, женщины и дети, собравшиеся здесь, разом затаили дыхание.

Затем справа от ограждения граф вдруг заметил Делоса; он шел впереди.

Сначала он оторвался от лошади, шедшей с ним голова в голову, всего лишь на длину носа, затем на длину шеи, вот уже он обошел ее на полкорпуса, и радостный, оглушительный рев зрителей потряс трибуны, когда он миновал финишный столб, вырвавшись вперед на два полных корпуса.

«Молодец, Озри!», «Великолепный заезд!», «Поздравляю, старина!», «Браво!».

Казалось, все одновременно хотели поздравить графа, протискивались к нему, чтобы пожать ему руку, а он, с радостно блестевшими глазами, с победной улыбкой на губах, спускался с трибуны, направляясь к загородке, где расседлывали лошадей.

Тренер был так возбужден и взволнован, что только бормотал что-то бессвязное, а в глазах жокея, когда граф поздравлял его, блестели слезы.

Один лишь виновник торжества, Делос, казалось, возвышался над всей этой суетой, равнодушный ко всему; он стоял спокойно, слегка потряхивая головой и шевеля ушами; по нему не было заметно, чтобы он хоть сколько-нибудь устал, словно и не он только что блестяще преодолел длинную и трудную дистанцию.

Когда граф с триумфом вернулся в имение Чевингтон, хозяйка дома и остальное гости осыпали его похвалами и поздравлениями, и, как впоследствии заметил лорд Яксли, не хватало только лаврового венка, чтобы полностью воссоздать сцену чествования древнеримского победителя!

Радость собравшихся, без сомнения, еще более возрастала благодаря тому, что большинство из них поставили на Делоса весьма значительные суммы.

Сделать это побудил их не столько сам граф, сколько его друг, лорд Яксли, который, последовав на этот раз его совету, хотел, чтобы никто не остался в убытке.

— Кому сегодня не повезло, так это букмекерам! — заметил лорд Яксли, когда они с графом поднимались в свои комнаты, чтобы переодеться к обеду — Зато вчера они могли поживиться, — ответил граф. — Во втором заезде я выиграл десять к одному.

— Твои лошади записаны на завтра? Граф отрицательно покачал головой.

— Думаю, если нам повезет с Делосом, все мои тренеры и жокеи не захотят больше размениваться по мелочам. Существует ведь еще Золотой кубок Эскота!

— Ты никогда не бываешь полностью доволен, Озри! — поддразнил друга лорд Яксли.

Обед на этот раз проходил еще более шумно и весело, чем в предыдущие вечера. Леди Чевингтон пригласила на него соседей со всей округи, и граф узнал, что после обеда будут танцы.

Он размышлял, не это ли тот хитрый способ, который должен привести Калисту в его объятия, но, к сожалению, он был лишен удовольствия услышать разговор, который несколько раньше произошел между девушкой и ее матерью.

— Вчера вечером за обедом ты опять села не на то место, — сурово выговаривала дочери леди Чевингтон. — Точно так же ты поступила и накануне. Тебе прекрасно известно, что я собиралась усадить тебя рядом с графом.

— Простите, мама, — ответила Калиста, — но мне очень хотелось сесть рядом с лордом Джорджем Бентинком, и я подумала, что вы не будете иметь ничего против, если я поменяю карточки.

— Я категорически против, — отрезала леди Чевингтон. — У меня было продумано все до мельчайших подробностей, и, как ты прекрасно знаешь, я хотела, чтобы ты побеседовала с графом Хелстоном.

— Вы ведь уже расстались с нелепой мыслью о том, что я могла бы стать женой графа, не правда ли? — спросила Калиста.

— Мысль эта вовсе не нелепа и не абсурдна, и я, без сомнения, собираюсь выдать тебя замуж именно за него, — возразила ее мать.

— В таком случае, могу вам твердо пообещать, что вы будете разочарованы, мама. У меня нет желания выходить замуж за графа, и, как известно, его тоже не интересуют молоденькие девушки вроде меня.

— Со временем молоденькие девушки превращаются в замужних женщин, Калиста; именно это вскоре произойдет и с тобой.

— Сомневаюсь, мама, и уж, во всяком случае, превращением этим я буду обязана не графу Хелстону.

Леди Чевингтон поджала губы.

— Ты будешь держаться с ним очень мило и приветливо, Калиста, и ты обязательно должна танцевать с ним сегодня вечером.

— Мне очень жаль, мама, но мне кажется, у меня не будет сегодня ни желания, ни настроения танцевать с кем бы то ни было.

— Что ты хочешь этим сказать?

— У меня ужасно болит горло. Нос тоже совершенно не дышит, и боюсь, что подхватила простуду.

— Я не верю ни одному твоему слову! — возмутилась леди Чевингтон. — Во всяком случае, лучше тебе прилечь перед обедом. Я хочу, чтобы вечером ты хорошо выглядела.

— Надеюсь, мне не придется огорчить вас, мама, — сдержанно заметила Калиста.

Через два часа, когда леди Чевингтон приветствовала в зале своих гостей, к ней подошел дворецкий.

— В чем дело? — недовольно спросила она.

— Мисс Калиста просила передать вам, миледи, что ей нехорошо, и она чувствует себя такой простуженной, что не в силах спуститься вниз и обедать вместе со всеми сегодня вечером.

С минуту леди Чевингтон стояла молча, не двигаясь, губы ее сжались в узкую полоску. Затем, услышав о прибытии новых гостей, она пошла к ним навстречу с очаровательной улыбкой, радостно восклицая:

— Как это мило с вашей стороны, что вы заглянули ко мне! Я так рада вас видеть!