Неуловимый граф

Глава 5

Калиста и Мандзани на мгновение застыли, молча, удивленно глядя на него. Затем, когда силач обернулся к графу, девушка тихо спросила:

— Как вы нашли меня?

Не отвечая на ее вопрос, граф подошел к ней и сказал очень ласково и спокойно:

— Я приехал, чтобы забрать вас домой, Калиста.

Мандзани быстро подскочил к графу.

— Убирайся вон отсюда! — заорал он. — Ты что, не видишь, что ты здесь лишний?!

— У меня есть права на эту даму, — твердо возразил граф.

— А это мы еще посмотрим! — вызывающе крикнул Мандзани.

С этими словами он без предупреждения выбросил вперед свой громадный кулак, целясь прямо в лицо графу; тот, быстро отступив назад, едва успел уклониться от удара.

Тяжелый кулак, точно молот, ударил его в плечо; граф покачнулся. Не успел он еще как следует выпрямиться, как Мандзани снова бросился на него.

На этот раз граф был готов к нападению и парировал удар. Теперь они схватились по-настоящему, не на жизнь, а на смерть. Мандзани дрался яростно, не соблюдая никаких правил классической борьбы, его дикая, первобытная сила устрашала.

Он был сильнее и весил больше, чем граф, а руки у него были длинные и цепкие; к тому же, высокие гессенские сапоги графа скользили на влажной земле, цепляясь за траву, а его узкий, облегающий сюртук для верховой езды мешал ему, стесняя движения.

Тем не менее графу удалось нанести тяжеловесу резкий сильный удар по скуле, что несколько сбило с того спесь и поумерило его пыл.

В цирке всем уже давно было известно, что силач-тяжеловес обладает необузданным нравом и легко приходит в ярость, как бык, бросаясь на каждого, кто пытался пойти против него.

Лицо его исказила страшная уродливая гримаса безумной злобы, когда он, обхватив графа, сдавил его, не давая ему вздохнуть.

Это была поистине медвежья хватка человека, привыкшего напрягать свои сверх меры развитые мускулы, поражая всех нечеловеческой силой; на мгновение у графа перехватило дыхание, и он почувствовал, как ребра его хрустнули, сжатые чудовищными, железными пальцами этого человека-зверя.

Тем не менее ему удалось высвободиться, но в этот момент он поскользнулся, и Мандзани, воспользовавшись этим, нанес ему в лицо страшный удар справа, сопровождая его ударом слева и снизу в челюсть.

Граф пошатнулся и упал на спину.

Калиста вскрикнула от ужаса. Она увидела, что Мандзани нагнулся над графом, лежащим без сознания, намереваясь выместить на нем свою слепую злобу, нанося ему все новые и новые удары в лицо и в грудь.

Однако в ту минуту, когда силач уже занес свою огромную руку, чтобы ударить своего поверженного противника, он неожиданно получил такой сильный удар в затылок, что покачнулся и повалился вперед; второй удар заставил его уткнуться лицом в траву; больше он не шевелился.

Отбросив в сторону железный столбик, из тех, к которому обычно крепили полотнища палаток и который на этот раз послужил Калисте хорошим оружием, сразившим Мандзани, девушка опустилась на колени около графа.

Глаза его были закрыты, тоненькая струйка крови стекала по подбородку.

Она беспомощно смотрела на него, не зная, что делать дальше, когда услышала у себя над головой знакомый голос:

— Что случилось, chere?

Калиста подняла голову и, слегка задыхаясь от волнения, умоляюще сказала:

— Помоги мне! Пожалуйста, помоги мне, Коко!

— Кто это?

Поколебавшись всего лишь долю секунды, Калиста твердо ответила:

— Мой муж!

— Votre man?13 Когда Мандзани придет в себя, он убьет его!

— Знаю, — согласилась Калиста. — Мы должны унести его отсюда. — Достав носовой платочек, она вытерла кровь с подбородка графа. Потом, поднявшись, сказала решительно:

— Его лошадь должна быть где-нибудь неподалеку. Пожалуйста, найди ее, Коко.

Скинув свой высокий колпак, клоун вытер рукавом грим с лица и бросился на поиски.

Калиста тихонько свистнула; не прошло и минуты, как Кентавр уже был около нее.

Она достала из фургончика уздечку и взнуздала его; затем, подняв седло, которое лежало на полу за дверью, девушка приладила его к спине лошади и затянула подпругу.

Бросив взгляд на тела двух мужчин, лежавших на земле, она зашла в фургончик, чтобы собрать свои вещи; Калиста увязала их в ту же самую белую шаль, с которой она еще так недавно покидала свой дом в Эпсоме.

Сейчас, правда, было не до того, чтобы аккуратно складывать белье и платья, тщательно закрепляя сверток позади седла. Расстелив шаль, девушка быстро побросала в нее все свои вещи и, связав ее уголки так, чтобы получился узел, высунулась из фургончика и забросила поклажу на луку седла.

Коко еще не было видно, и Калиста, зайдя обратно в вагончик, дрожащими руками быстро скинула с себя свой цыганский наряд, переодевшись в зеленый костюм для верховой езды, который был на ней, когда она уезжала из дома.

Она была уже одета и держала в руках свою шляпку с длинной вуалью, когда услышала голос Коко и, выйдя из фургончика, увидела его самого, а с ним — маленького оборванного мальчика, который вел на поводу лошадь графа.

Клоун заметил, что Кентавр уже оседлан, а Калиста успела переодеться в дорожное платье.

— Что это? Вы едете с ним? — воскликнул он.

— Я должна, Коко, — твердо сказала девушка, — но у меня ничего не получится, если ты мне не поможешь. Он не сможет держаться в седле.

Француз крепко сжал губы. Глаза его смотрели на нее умоляюще, но он сказал тихо:

— Вы же знаете, я сделаю для вас все, что вы мне прикажете.

Калиста слегка улыбнулась ему, но в глазах ее застыла тревога, и она тут же повернулась к мальчику, державшему лошадь.

— Есть здесь где-нибудь поблизости приличная гостиница? — быстро спросила она.

— Его милость, — мальчишка указал на графа, — пообещал дать мне шиллинг, если я подержу его лошадь.

— Я дам тебе два шиллинга, — ответила Калиста, — если ты проводишь нас и покажешь хорошую гостиницу. — Два кругляка? — восторженно воскликнул мальчик. — Спасибо, миссис! В деревне я знаю один отличный трактир — «Собака и селезень»

Может, вам подойдет?

Калиста вспомнила, что когда они проезжали через Поттерсбар, она действительно заметила какую-то весьма неприглядную, не внушающую доверия гостиницу.

— А другой здесь нет? — спросила она.

— Есть еще одна на почтовой станции, — ответил мальчик. — Это около полумили отсюда, у дороги на Лондон.

— Вот туда-то мы и поедем, — решила Калиста.

Она повернулась к Коко:

— Нам нужно усадить м-моего… мужа в седло, а ты сядешь сзади и будешь крепко держать его.

На миг ей показалось, что он сейчас откажется. Затем все трое, включая мальчика, который тоже старался помочь им, с большим трудом, напрягая все силы, подняли графа с земли и усадили на лошадь.

К счастью, Орест уже несколько утомился к вечеру и был слишком увлечен свежей зеленой травой для того, чтобы лягаться или не давать себя оседлать, как он обязательно сделал бы в другое время.

Кое-как им все же удалось удержать графа в седле, и Коко, как и предлагала Калиста, вскочил сзади, обхватив его обеими руками.

Теперь главное для клоуна было удержать равновесие и не упасть, но Калиста не сомневалась в нем, зная, что он отличный наездник и время от времени, если требуется, заменяет на манеже джигитов, работающих с лошадьми.

Наконец они были готовы в путь. По взрывам доносившихся из шатра аплодисментов и по звукам оглушительной бравурной музыки духового оркестра, игравшего туш, Калиста поняла, что представление идет к концу.

— Нам пора ехать! — с тревогой сказала она.

Потянув за поводья вороного жеребца, мальчик повел его через поле, указывая дорогу; Калиста на своем Кентавре следовала за ним.

Ее терзал страх, что их могут заметить, попытаться остановить, помешать убежать или, по меньшей мере, поинтересоваться, что случилось с Мандзани.

Он остался лежать там же, где упал; красный плащ, прикрывавший его тело, ярким пятном выделялся на зеленой траве и был хорошо виден издалека, так что любой, проходящий мимо, мог заметить его и подойти, чтобы узнать, в чем дело.

Но им повезло, так как почти все артисты, поклонившись в последний раз публике, сразу же после окончания представления занялись сборами в дорогу, сворачивая свой «Большой купол» и погружая его на лошадей; среди палаток и фургончиков царила обычная предотъездная толчея и сутолока.

Зрители толпились, покидая шатер, проталкиваясь к выходу; ребятишки вопили и визжали, подражая клоунам, взрослые, получив свою долю развлечений, торопились разойтись по домам, вернуться к своим обычным делам.

На краю поля Калиста увидела высокую изгородь и обрадовалась, что она вскоре скроет их от любопытных взглядов. Доехав до нее, девушка обернулась назад и, вздохнув, подумала, что такая странная и необычная, но все же невероятно увлекательная глава ее жизни закончилась.

….Ей повезло — в тот день, когда она сбежала из дома, цирк Великого Кармо раскинул свои шатры в поле, в окрестностях Гилдфорда.

Она проехала уже миль двенадцать — пятнадцать и посматривала по сторонам в поисках постоялого двора, где она могла бы напоить Кентавра и чем-нибудь подкрепиться.

Однако, увидев прекрасных, серых в яблоках, лошадей, которых дрессировали неподалеку от того места, где в это время как раз натягивали огромный пестрый шатер, Калиста невольно остановилась, завороженная таким зрелищем.

Лошади мчались друг за другом по воображаемому кругу, снова и снова, опять и опять, и девушка пришла в восхищение от того, как отлично они выдрессированы.

Она внимательно следила за тем, как послушно и дружно они поворачивались на окрик дрессировщика или на щелканье бича.

Дрессировщик, который, как потом оказалось, был в то же время и хозяином цирка, как и следовало ожидать, заметил Калисту с ее Кентавром и подошел поговорить с ней. Он пришел в восторг от Кентавра и спросил у девушки, не хочет ли она остаться и посмотреть дневное представление.

Она с интересом расспрашивала его о том, как он дрессирует своих лошадей.

Его ответы ей так понравились, что она решила показать ему кое-какие трюки, которым научила своего Кентавра, вплоть до того, что конь по ее команде протанцевал, поднявшись на задние ноги.

— Кто вы такая, леди? — поинтересовался дрессировщик, поблагодарив ее и выразив свое восхищение ловкостью и умом Кентавра. — И куда вы сейчас направляетесь?

— Я не особенно важная персона, — скромно ответила девушка, — и в данный момент я еду просто так, куда глаза глядят.

Он не стал больше задавать никаких вопросов; позднее Калиста узнала, что цирковые артисты вообще не проявляют излишнего любопытства и никому не лезут в душу.

— В таком случае, почему бы вам не присоединиться к нам? — предложил ей хозяин цирка.

Сначала Калиста решила, что он шутит. Когда же до нее дошло, что он говорит совершенно серьезно, девушка подумала, что это на какое-то время могло бы решить все ее проблемы.

С одной стороны, ни матери, ни графу не придет в голову искать ее в цирке; с другой же — путешествие в одиночестве, без всякого иного спутника, кроме Кентавра, остановки на постоялых дворах, несомненно, привлекут к себе внимание окружающих и вызовут нежелательные разговоры.

Было и еще одно затруднение, которое она осознала по-настоящему, только отъехав на значительное расстояние от дома.

У нее совсем не оказалось с собой денег!

Калиста привыкла, что о ней всегда заботились многочисленные нянюшки, гувернантки, горничные и всякого рода слуги, она и шагу не могла ступить одна, а все расходы всегда оплачивала ее мать, так что ей никогда не приходилось думать о деньгах.

Поэтому, убегая из дома в такой спешке, сгорая от стыда после того, что произошло прошлой ночью, она совершенно не подумала о том, что ей потребуется гораздо больше денег, чем у нее было с собой, чтобы суметь прокормить себя и Кентавра.

Все более удаляясь от Эпсома, Калиста размышляла о том, что нужно было захватить хотя бы драгоценности, которые можно было бы продать. Но она так торопилась, так жаждала поскорее исчезнуть, чтобы, не дай Бог, не встретиться с графом после того, что случилось, что просто забыла обо всем на свете; теперь Калиста сама удивлялась, как она могла совершить такую невероятную, непростительную глупость!

Предложение директора цирка — впоследствии Калиста узнала, что все называли его просто Босс — оказалось как нельзя более кстати, позволяя быстро решить самые насущные проблемы, а познакомившись с другими артистами труппы, Калиста с головой ушла в свою новую жизнь, наслаждаясь ее необычностью и своеобразием.

Разумеется, она совершенно не думала о том, какое впечатление ее красота может произвести на всех этих мужчин, даже не предполагая, что они могут смотреть на нее просто как на привлекательную молодую женщину.

Коко влюбился в нее с первого взгляда, и она была благодарна ему за его самоотверженность и постоянную готовность прийти ей на помощь. Он помогал ей чистить Кентавра и ухаживать за ним, ставил ее фургончик там, где она его просила, — подальше от шумного столпотворения и надоедливой болтовни других женщин.

А вот Мандзани — это было уже совсем другое дело. В жилах его текла пламенная смесь крови чехов и турков, хотя он и называл себя итальянским именем, считая его более звучным и романтичным. Он обладал невероятно горячим темпераментом, взрывался, как порох, и был жесток и ревнив до безумия, что с самого начала пугало Калисту, Она старалась избегать его, однако это было не так легко, и она неоднократно уже подумывала о том, что придется поговорить с Боссом и попросить его как-нибудь воздействовать на Мандзани, чтобы тот оставил ее в покое.

И надо же быть такому невезению, размышляла теперь девушка, чтобы граф появился как раз в тот момент, когда Мандзани заявил о своих намерениях еще более решительно, чем прежде…

Простит ли ее когда-нибудь граф, сможет ли он забыть, в каком неприятном и унизительном положении оказался по ее милости? — с отчаянием спрашивала себя Калиста, пока они ехали через поля, направляясь к придорожной гостинице.

Калиста нисколько не сомневалась, что граф отлично владеет искусством бокса и всеми его приемами, но это никак не могло ему помочь в схватке с таким противником, как Мандзани, привыкшим грубо и примитивно молотить кулаками в уличных драках.

Девушка понимала также, что узкий сюртук и высокие сапоги для верховой езды мешали графу, затрудняли его движения, не давая ему свободно развернуться.

При всем при том она чувствовала, как будет уязвлена его гордость, когда он узнает, что его победил какой-то ничтожный циркач, что он не сумел, несмотря на все свое мужество и силу, защитить ее от оскорбительных предложений Мандзани.

Ничего не поделаешь, решила Калиста, пока что нужно подумать о том, как получше ухаживать за графом, чтобы он поскорее поправился.

Она надеялась только, что граф ранен не слишком серьезно, хотя и знала, какой нечеловеческой силой обладает тяжелоатлет и как страшна и опасна может быть его медвежья хватка.

Всего лишь несколько дней назад девушка собственными глазами видела, как силач чуть не убил одного пьяного солдата, который забрел в цирк со своими дружками и отпускал всякие пошлые шуточки, насмехаясь над артистами и их номерами.

Когда на арену вышел Мандзани, вся компания принялась, давясь от смеха, потешаться над его способностью, громкими пьяными голосами выражая сомнение в том, что он действительно так силен, как кажется.

Мандзани ждал их снаружи, у выхода.

Он расшвырял их всех, и трое из них бежали, а вернее, шатаясь, поплелись, мечтая, как можно скорее унести ноги подальше, но четвертый упорно лез в драку, и Мандзани избил его до полусмерти и оставил валяться в канаве без сознания, истекающего кровью.

Впереди показалась почтовая станция, и Калиста, обогнав лошадь графа, сообщила:

— Я поеду вперед и отдам все нужные распоряжения, так, чтобы к вашему приезду все уже было готово.

Не ожидая, пока Коко что-нибудь ответит, она пришпорила Кентавра и помчалась к гостинице. Во дворе, увидев конюха, вышедшего ей навстречу, Калиста произнесла властным и надменным, не терпящим никаких возражений голосом:

— Я желаю немедленно поговорить с хозяином!

Тот, вероятно, уже раньше заметил ее из окна, потому что к тому времени, когда Калиста спешилась, хозяин уже стоял в дверях, низко кланяясь и приветствуя ее.

Еще когда они ехали через поле, девушка надела на голову свою шляпку с длинной развевающейся вуалью, и, хотя волосы ее были слегка растрепаны, ее элегантный костюм и чистокровный, породистый жеребец, на котором она приехала, не оставляли сомнения в том, что это дама из высшего света, требующая к себе внимания и почтительного отношения.

— Вы хозяин этой гостиницы? — спросила Калиста.

— Я и есть, мадам, — ответил тот. — Поверьте мне, для меня большая честь, что вы завернули к нам.

— Я не одна, — продолжала Калиста. — Мы с мужем возвращались в Лондон, и по дороге на нас напали разбойники. Он отважно защищался, но силы были неравные, и его могли бы даже убить, если бы нам не помогли цирковые артисты — к счастью, они оказались поблизости. Один из них помог затем доставить моего мужа сюда, в вашу гостиницу. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы приготовили для нас лучшую спальню, какая только у вас имеется, и поскорее послали бы за доктором.

— Конечно, мадам, все сейчас же будет сделано по вашему распоряжению, — закивал головой хозяин гостиницы. — Ох уж эти мне разбойники, о них по всей нашей округе идет дурная слава! Житья не дают людям — ни пройти, ни проехать! Надо бы солдат на них напустить — пускай бы их всех переловили, а так толку не будет, нет!.. Но вы не сомневайтесь, мы все для вас сделаем, уж постараемся ради вас и вашего доброго муженька!

— Благодарю вас! — с достоинством произнесла Калиста.

Пока она разговаривала с хозяином, во двор завели вороного жеребца, на котором Коко, придерживая, вез графа.

Несмотря на кровь, которая текла по подбородку графа, на то, что голова его была бессильно опущена, а тот глаз, куда пришелся страшный удар Мандзани, совсем заплыл, видно было, что это настоящий джентльмен, человек из высших кругов общества.

Хозяин позвал на помощь гостиничного слугу и привратника, и они вместе сняли графа с лошади и внесли в гостиницу.

Коко тоже спешился, и Калиста приказала конюхам отвести обеих лошадей в стойла и проследить, чтобы, после того как их расседлают, они были бы должным образом накормлены и напоены.

Затем, доставая из кошелька флорин, она протянула его мальчику.

— Только пообещай мне, — потребовала девушка, прежде чем отдать ему монетку, — что ты никому не расскажешь о том, что случилось около цирка и где мы остановились!

— Вот вам крест, леди, никому не скажу, — забормотал маленький оборванец, жадно уставившись на монетку.

Калиста положила флорин на его протянутую ладошку, и он, точно опасаясь, что она может передумать и отобрать у него деньги, стремглав помчался прочь.

Девушка повернулась к клоуну.

— Спасибо тебе за все, Коко, — тихо сказала она, подавая ему руку.

— Неужели я никогда больше не увижу вас, chere? — спросил клоун, и Калиста увидела, какая боль была в его глазах.

— Я буду вспоминать о тебе, я всегда буду думать о тебе с благодарностью, — сказала она вместо ответа.

Он безнадежно вздохнул, словно понимая, что возражать бесполезно, и поднес ее руку к губам.

— Я буду надеяться, что это еще не конец и мы встретимся когда-нибудь, — сказал он. — Аи revoir14.

— Аu revoir, Коко, — ответила Калиста. — Ты навсегда останешься в моей памяти и в моей душе как самый верный и добрый друг!

Девушка отвернулась, не в силах вынести того отчаяния и глубокого страдания, которое отразилось на его лице, и, не оглядываясь, вошла в гостиницу.

Хозяин с помощью своих слуг внес графа наверх, где его уложили на широкую удобную кровать в довольно уютной комнате с низким обшитым деревом потолком.

Окно выходило в сад за гостиницей, а дальше за ним открывался чудесный вид на бесконечные просторы полей и лесов, протянувшихся до самого горизонта.

— Я послала за доктором, мадам, — раздался женский голос, и Калиста увидела дородную — кровь с молоком — женщину, по всей видимости, жену хозяина гостиницы, присевшую перед ней в знак приветствия.

В руках у нее были узелок Калисты и какой-то сверток — вероятно, отвязанный от седла Ореста, — в котором были дорожные вещи графа.

— Мне так жаль, мадам, прямо не могу вам сказать, как я расстроилась, когда узнала про вашего мужа! — Голос хозяйки был полон сочувствия. — Ох уж эти разбойники! Повесить бы их всех — только этого они и заслуживают!

— Без сомнения, их следовало бы наказать! — согласилась с ней Калиста. — Нам еще повезло, что они нас не убили и нам удалось спастись. — Говоря это, она заметила, как глаза хозяйки остановились на ее руке, на которой не было перчатки, и быстро добавила:

— Они забрали все мои драгоценности, даже обручальное кольцо, но муж стал сопротивляться, и им не удалось схватить его кошелек.

Калиста подумала, что для хозяйки будет большим облегчением узнать, что услуги их не останутся неоплаченными, и она надеялась, что граф не совершил такой глупости, как она сама, и не отправился в дорогу, не взяв с собой достаточной суммы денег.

— Какое несчастье! Боже мой, как вам не повезло, мадам! — причитала хозяйка. — Ведь обручальное кольцо — это сокровище, которым каждая женщина — богатая она или бедная, высокого или низкого происхождения — дорожит больше всего на свете! Ничто не может его заменить, мадам!

— Вы правы, — тихонько вздохнула Калиста. Обернувшись, она увидела, что графа уже раздели и уложили, укрыв одеялом. — Скажите, пожалуйста, — обратилась она к хозяйке, — нет ли рядом с этой комнатой еще одной, где я могла бы спать? Мужу моему сейчас нужен покой, и я не хотела бы ему мешать, но все-таки лучше мне все время находиться поблизости, чтобы услышать, если он позовет, и сразу подать ему все необходимое.

— Ну конечно, я понимаю, мадам, — согласилась хозяйка. — Тут рядом есть маленькая гардеробная, в нее можно пройти прямо из спальни. Обычно ее занимают мужчины, но, может быть, она покажется вам достаточно удобной, и вы немножко поживете в ней, пока вашему мужу не полегчает.

Говоря это, хозяйка открыла дверь, и Калиста увидела за ней еще одну спальню, куда больше того фургончика, в котором ей приходилось жить в последнее время. Поблагодарив хозяйку, девушка заверила ее, что ей тут будет очень хорошо и удобно.

Заметив, что женщина с любопытством поглядывает на ее узелок, Калиста объяснила:

— Воры унесли все мои вещи, все, что я захватила с собой в дорогу. Надеюсь только, там не было ничего особенно ценного. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы приказали выгладить два моих оставшихся платья, и я уверена, у вас найдется лакей, который позаботится об одежде моего мужа.

Хозяйка успокоила ее, заверив, что в этой гостинице им окажут все необходимые услуги.

Увидев, что хозяин уже собирается выйти из комнаты, Калиста горячо поблагодарила и его тоже.

— Разрешите мне узнать ваше имя, мадам, — спросил он уже с порога.

— Ну конечно, — ответила Калиста. — Хелстон. Мистер и миссис Хелстон. Мы из Лондона.

— Доктор скоро будет, мадам; надеюсь, после «его визита вы не откажетесь от легкого ужина?

— Благодарю вас, с удовольствием, — сказала Калиста.

Слуги, которые помогали перенести графа наверх, вышли, и в комнате остался только один — маленький, худенький, но очень жилистый и, как видно, выносливый человечек. Он заверил Калисту, что все время будет рядом и явится по первому ее зову в любое время дня и ночи.

Закрыв, наконец, и за ним дверь, Калиста смогла подойти к постели графа, чтобы взглянуть на него.

Пока они ехали сюда, глаз графа страшно распух и не открывался, но девушка понимала, что это не так опасно, как то, что у него могли быть сломаны ребра и повреждена грудная клетка.

Во всяком случае, ни о чем нельзя было судить с полной уверенностью до прихода врача, а потому Калиста прошла пока в свою комнату, чтобы снять шляпку и пригладить волосы.

Вернувшись в спальню, она снова села у постели графа, не спуская глаз с его лица.

Просто какой-то рок преследует нас, подумала девушка, постоянно сталкивая друг с другом.

Она сделала все, что могла, предупредила его, чтобы он не входил в ее жизнь, но он не внял предупреждению; и вот теперь, когда она бежала прочь, чтобы спасти и его и самое себя от того, что им было уготовано и чего оба они не хотели принять, он появляется снова, и ей ничего больше не остается, как только ухаживать за ним, пока он не поправится.

Калиста понимала, что нельзя сейчас же послать за его слугами и экипажем и унизить его, позволив им увидеть своего господина в таком состоянии.

Она понимала также, что в этом случае потребовалось бы слишком многое объяснять, даже если бы ей удалось сразу же исчезнуть.

Так что единственной возможностью загладить вину, которая, в сущности, целиком лежала на совести ее матери, было держать все случившееся в тайне и постараться, чтобы ни одна душа не узнала об этом.

Врач прибыл быстрее, чем ожидала Калиста.

Это был грубоватый, но добродушный деревенский костоправ, привыкший иметь дело со всякими травмами, случающимися иногда при верховой езде, большой специалист по разнообразным переломам и вывихам.

Он внимательно осмотрел и ощупал графа.

— Готов спорить на что угодно, миссис Хелстон, — проговорил он наконец, — что ваш муж, кстати, замечательно здоровый и красивый молодой человек, — не очень сильно пострадал; самое худшее, что у него может быть, — это парочка сломанных ребер! Сейчас я наложу ему тугую повязку. Конечно, для него это будет связано с временными неудобствами, но ничего страшного, это ненадолго!

— Я так рада! — воскликнула Калиста. — А вы не думаете, что у него сломана челюсть?

Доктор улыбнулся.

— У него, без сомнения, будет синяк вокруг глаза, который несколько подпортит его внешний вид, — заметил он, — и ему, пожалуй, несколько деньков будет не до смеха! И все же ему здорово повезло, что эти треклятые разбойники, — прошу прощения за такое слово, — не сломали ему нос!

— А почему именно нос? — удивилась Калиста.

— Мужчина, который был их предыдущей жертвой, очень сильно пострадал, — объяснил доктор. — Ему раздробили нос, а на руку ему пришлось наложить шину на целых шесть недель!

Он туго перебинтовал грудь графа, посоветовал Калисте прикладывать гусиный жир к его синякам и пообещал заглянуть на следующий день.

— Как долго он пробудет без сознания? — спросила она.

Врач пожал плечами.

— Вряд ли он будет очень хорошо себя чувствовать, когда придет в себя! — заметил он. — Так что, мне кажется, чем дольше он будет пребывать в неведении о том, что с ним случилось, тем лучше для него! Я оставлю вам пузырек с настойкой опия на тот случай, если он будет беспокойно спать ночью. Вреда это ему не причинит, но, по крайней мере, он не будет чувствовать себя как птичка с подрезанными крылышками и не будет метаться, пытаясь взлететь!

Он засмеялся, довольный собственной шуткой, дал Калисте бутылочку с лекарством и спустился по лестнице. Девушка слышала, как он еще поболтал с хозяином гостиницы, прежде чем уехать.

Сняв свой костюм для верховой езды, Калиста надела одно из муслиновых платьев, которые уже были выглажены и доставлены к ней в спальню. Переодевшись и причесавшись, она спустилась вниз и пообедала в одиночестве в отдельном кабинете трактира, где для нее специально накрыли стол.

Пока она отсутствовала, у постели графа дежурил слуга, и, когда Калиста вернулась после обеда, он сообщил ей, что в состоянии больного не произошло никаких изменений.

Калиста заказала лимонад на тот случай, если среди ночи граф вдруг проснется и захочет пить. Затем, поскольку день выдался длинный и весьма нелегкий и она чувствовала себя крайне утомленной, девушка разделась в своей маленькой боковой комнатке и собралась ложиться.

К счастью, она догадалась захватить из дома легкий пеньюар, так что теперь ей было что надеть поверх тонкой, почти прозрачной ночной рубашки. Накинув его на плечи, она подошла к зеркалу и стала расчесывать свои длинные светлые волосы, когда внезапно из соседней спальни донесся какой-то слабый звук.

Вбежав туда, она увидела, что граф со стоном пытается повернуться на постели.

Наклонившись над ним, Калиста прикоснулась к его лбу и с радостью почувствовала, что лоб прохладный и лихорадки нет.

Она догадалась, однако, что боль в груди, которая, без сомнения, должна была мучить его после того, как Мандзани сжал его своими ручищами, стала, видимо, сильнее и дошла уже до его сознания, заставляя его стонать.

Не прошло и несколько минут, как веко единственного глаза, который он еще мог открыть, дрогнуло, и граф посмотрел прямо на нее.

— Все хорошо! — тихо сказала Калиста. — Вы ранены, но не сильно, и скоро все пройдет!

Звук ее голоса как будто немного успокоил его, и граф снова прикрыл свои глаз, однако, полежав так несколько минут, он разжал губы и с усилием произнес:

— Где я?

— На постоялом дворе, — ответила Калиста. — Хотите немного попить?

Он издал какой-то невнятный звук, и девушка решила, что его мучает жажда. Она поднесла стакан с лимонадом к его губам, другой рукой поддерживая его голову так, чтобы ему удобнее было глотать.

Видно было, что ему больно говорить; не только подбородок, но и губы его были разбиты и кровоточили.

Сделав несколько глотков, граф слегка откинул голову, и Калиста осторожно уложила его обратно на подушки.

Граф посмотрел на нее, но девушка не была уверена, видит ли он ее, знает ли, что она сидит у его постели, или в своем полубессознательном состоянии он не в силах отличить сон от яви и не может понять, что происходит вокруг него.

Дыхание его стало ровнее, и Калиста поняла, что он заснул.

Граф открыл глаза — должно быть, он спал очень долго. Последние дни он вообще почти все время спал.

Боль не проходила: когда он пытался повернуться, она пронзала ему грудь, не давая двигаться; говорить тоже было пока что трудно.

И все же, несмотря на боль, которая мучила его эти два дня, временами становясь почти невыносимой, граф чувствовал, что ему постепенно становится лучше.

Глаз, правда, выглядел весьма плачевно и довольно сильно болел.

Когда слуга, брея его по утрам, держал перед ним зеркало, граф видел, какой огромный, синевато-оранжевый синяк растекается вокруг глаза, захватывая половину щеки; ближе к глазу он был темнее, принимая пурпурно-фиолетовый оттенок. Синяк этот придавал графу особенно устрашающий вид.

Граф слегка пошевелился, и Калиста, сидевшая у окна, глядя в сад, тут же поднялась и подошла к нему.

— Как вы себя чувствуете? Вам лучше? — мягко спросила она. — Вы заснули в полдень, а сейчас уже четыре часа.

Она понимала, как трудно ему говорить, а потому разговаривала с ним сама.

В течение двух дней общение их было очень ограничено. Калиста задавала графу только самые простые вопросы: хочет ли он пить, не чувствует ли он себя в силах съесть что-нибудь, лучше ли ему, не уменьшилась ли боль. Он отвечал ей, утвердительно кивая или отрицательно покачивая головой.

Как бы там ни было, врач, зайдя навестить своего пациента сегодня утром, остался доволен его состоянием.

— Ваш муж в отличной физической форме, — сказал он Калисте, — а это главное при повреждениях и травмах, полученных от ударов. Вы можете не волноваться за него, миссис Хелстон, через недельку он встанет на ноги.

Калиста ужаснулась, подумав, как отнесется граф к перспективе быть еще целую неделю прикованным к постели!

Вероятно, переломы ребер оказались серьезнее, чем врач решил поначалу, после первого осмотра, а Калисте было хорошо известно, что при подобных травмах очень опасно вставать слишком рано и перенапрягать свои силы верхом на лошади.

Она присела на край постели графа и улыбнулась ему.

— Вы выглядите гораздо лучше, — заметила она. — Но я знаю, что вам все еще больно говорить, так что не отвечайте, я сама буду разговаривать с вами. — Калисте показалось, что во взгляде графа мелькнуло одобрение и он ждет, что она еще скажет, поэтому продолжала. — Вы должны поскорее поправиться. У меня накопилось столько новостей для вас, столько всего вам нужно рассказать, вы просто удивитесь, когда узнаете! — Она заметила, что граф смотрит на нее с интересом. — Вы знаете, в цирке я познакомилась с одним французом — он клоун, — и у него было несколько книг, которые он привез из Франции. Я брала их у него почитать и в одной из них нашла рассказ о Годольфине Арабе. — Калиста чуть помолчала, затем продолжила:

— Если вы не слишком устали, я могу рассказать вам эту историю.

Граф едва заметно кивнул головой в знак согласия.

— Когда я ее прочитала, — продолжала Калиста, — я очень боялась, что никогда уже не увижу вас и не смогу вам этого рассказать. Может быть, конечно, вы уже кое-что знаете об этом, но для меня это было открытием. — Волнуясь, Калиста начала свой рассказ:

— Настоящее имя Годольфина Араба — Шам; этого арабского жеребца в тысяча семьсот тридцать первом году бей Туниса подарил французскому королю Людовику XV. Вместе с ним в дар были принесены еще семь чистокровных арабских скакунов; их сопровождал глухонемой раб Агба, который был при Шаме и ухаживал за ним еще с тех пор, как тот был жеребенком.

Глаза Калисты сверкали, когда она с негодованием рассказывала графу о том, что Людовик XV оказался совершенно равнодушен к лошадям; мало того, он был просто трус, а потому необузданный, горячий нрав Шама не мог прийтись ему по душе.

Король приказал своему шталмейстеру избавиться от всех коней, завезенных из Магриба, и в результате Шам с Агбой попали в руки возчика дров.

— Голос Калисты стал глуше, когда она начала рассказывать о том, что возчик этот был, наверное, самым грубым, тупым и жестоким человеком во всем Париже; день и ночь он мучил и терзал Агбу и Шама, обращаясь с ними с такой жестокостью, что это просто не поддается описанию.

Он морил их голодом и избивал до полусмерти, он издевался над ними, заставляя работать без передышки. Единственным их утешением в этой беспросветной, полной страданий жизни был маленький котенок, с которым они подружились и которого Шам так полюбил, что нежно вылизывал его кончиком языка. Друзья были неразлучны.

— Но неожиданно судьба их переменилась, — продолжала Калиста. — Как-то зимой, в январе, после того как они уже год прожили у возчика, случилось вот что. Погода тогда стояла холодная, был сильный гололед, и на рю Дофин собралась толпа поглазеть на возчика, немилосердно избивавшего поскользнувшуюся лошадь, которая упала и теперь лежала на обледенелой мостовой, не в силах подняться. — В голосе девушки зазвенели слезы, но она продолжала свой рассказ:

— Оглобли не давали животному повернуться, а груз дров, который лошадь везла, был слишком тяжел для нее.

По счастью, мимо проходил один англичанин, некто мистер Эдвард Коук. Он увидел замученную, всю в крови лошадь и маленького темнокожего человечка, который протягивал к ней руки, пытаясь защитить от ударов.

Мистер Коук, квакер, купил лошадь, желая сделать доброе дело в благодарность за то, что Господь услышал его молитвы и послал ему внука. Однако, отправляясь в Англию, добрый джентльмен обнаружил, что он приобрел не только лошадь, но еще слугу и котенка!

Калиста рассказала, что, к сожалению, когда они прибыли в Англию и к жеребцу вернулась его былая красота, а его гладкая гнедая шерсть снова начала блестеть и лосниться, в нем опять пробудился его гордый и дикий нрав, и он никого не подпускал к себе, кроме Агбы, не позволяя ни взнуздать, ни оседлать себя.

Его, норовистость перешла всякие границы, и после того как он сбросил несколько наездников так, что они получили серьезные травмы, терпение мистера Коука лопнуло!

Дойдя до этого места своего рассказа, девушка в отчаянии всплеснула руками.

— И вот опять, — продолжала Калиста, и голос ее задрожал, — для прекрасного гордого коня и верного Агбы наступили тяжелые времена.

Когда их новый хозяин, мистер Роджерс, начал бить лошадь, Агба не выдержал и бросился на него. Его арестовали и посадили в Ньюгейтскую тюрьму.

Но наконец настали и для них лучшие дни, счастье снова улыбнулось им!

Калиста поведала графу о том, как печальную историю благородного коня и его верного друга и защитника, маленького темнокожего человечка, рассказали Саре Дженнингс, герцогине Мальборо; эта горькая, полная приключений повесть тронула ее сердце, и она попросила своего зятя, лорда Годольфина, съездить в Ньюгейт и освободить Агбу.

Бедуин привел лорда Годольфина в конюшню, где стоял Шам, и тот, большой знаток и ценитель арабских скакунов, купил жеребца у мистера Роджерса.

Лорд Годольфин, как это часто случается, быстро охладел к новому приобретению. Он пустил Шама пастись на свои луга и вскоре совершенно забыл о нем.

Но Агба верил в счастливую судьбу Шама; он видел знак его высшего предназначения в сером полумесяце, который был на задней ноге жеребца над копытом.

Втайне от всех бедуину удалось случить с Шамом — в те дни он еще не был известен как Годольфин Араб — Роксану, великолепную породистую кобылку!

Когда это открылось, Шам и Агба были изгнаны в дальние пределы владений лорда. Однако, когда у Роксаны родился жеребенок, которого назвали Латх, он вырос в такого необыкновенного породистого коня, что Агбу помиловали и вернули обратно.

Калиста глубоко вздохнула.

— Конец истории вам известен, — произнесла она. — Ну, и что вы скажете? Разве это не самая волнующая, не самая удивительная история, какую вам когда-либо доводилось слышать?

Несмотря на боль, граф улыбнулся.

— Это действительно необыкновенно интересный рассказ, и я слушал вас с большим удовольствием.

— Годольфин Араб умер в возрасте двадцати девяти лет, — закончила Калиста, — вскоре после того, как умер кот, которого он так любил. Агба ненадолго пережил обоих.

В последующие дни девушка не раз возвращалась к этой истории, обсуждая с графом самые трогательные и удивительные ее моменты.

По мере того как графу становилось лучше, он начинал находить все большее удовольствие в беседах с Калистой, в том, с каким восторгом и энтузиазмом она говорила о лошадях, как много знала и рассказывала о них чудесных историй.

Дважды в день она ездила верхом: каждое утро по полтора часа тренировала Кентавра, чтобы он не застоялся, а после обеда столько же времени уделяла жеребцу графа, Оресту.

Так спокойно, неспешно проходили дни. Однажды после утренней выездки Калиста вошла к графу в комнату с какой-то газетой в руках.

Граф, как только голос стал ему повиноваться, настоял на том, чтобы она твердо пообещала ему не заезжать дальше полей, прилегающих к гостинице.

— Вы напрасно опасаетесь, что меня может заметить кто-нибудь из цирка: они снялись с места той же ночью, когда мы приехали сюда, — пробовала возразить Калиста. — Да и вообще они не стали бы вмешиваться и чинить мне какие-нибудь препятствия; люди там не любопытные, они не суют свой нос в чужую жизнь.

— Однако тот, который на меня набросился, видимо, интересовался вами, — заметил граф. Он увидел, как тень пробежала по лицу девушки. — Как могли вы поступить так безрассудно, так опрометчиво! — воскликнул граф. — Бежать из дому» бросив все, одной, без какого-либо покровительства и, как я полагаю, без денег?

— Признаюсь» с моей стороны это было действительно очень глупо, — сказала Калиста. — Я совсем забыла про деньги.

— Это то, что создает необходимые удобства и является весьма полезным при любых обстоятельствах, — сухо сказал граф, — но особенно — в незнакомом месте и среди незнакомых вам людей.

Калиста улыбнулась.

— Поэтому-то я так обрадовалась, обнаружив, что ваш кошелек полон, когда мы приехали сюда! Но что бы вы стали делать, если бы разбойники добрались до ваших карманов?

— Думаю, я сумел бы найти выход из положения, — ответил граф.

Калиста посмотрела на него, слегка склонив голову набок.

— Мне почему-то кажется —, что вы всегда из любого положения способны найти выход, — задумчиво произнесла она, — чего я не сказала бы о большинстве людей, у которых денег куры не клюют!

— Мне приятно, что у вас создалось такое высокое мнение о моих способностях, — усмехнулся граф. — К сожалению, не могу сказать, чтобы я столь же высоко ценил ваши! Вы не имели права так вот просто, без предупреждения, взять и исчезнуть!

Калиста отвела глаза в сторону, чтобы не встретиться с его взглядом.

— Я не видела другого выхода, это единственное, что я могла сделать после того, что случилось. Мне было очень стыдно за маму!

— Вы хоть немного подозревали о ее планах? — спросил граф — Я понимала только одно, поскольку вы решили уехать на следующий день, времени у нее оставалось не так уж много, — ответила девушка. — А потому я не сомневалась, что она пойдет на все, придумает какую-нибудь новую хитрую уловку, чтобы так или иначе добиться своего и бросить нас в объятия друг друга.

— И чтобы избежать этого, вы притворились больной?

— Вот именно. Я дождалась, пока мама спустится к обеду, а потом послала сказать ей, что я плохо себя чувствую и останусь в постели. Я подумала, что, если я не выйду к гостям и останусь на весь вечер в своей спальне, она уже ничего не сможет сделать. Но я ошиблась — она перехитрила меня! — Как ей это удалось? — поинтересовался граф.

— Когда дамы после обеда удалились в гостиную, — ответила Калиста, — мама поднялась ко мне в спальню и принесла лекарство. «Не думаю, чтобы ты была так серьезно больна, Калиста, — сказала она. — Мне кажется, ты могла бы сделать над собой усилие и спуститься сегодня к обеду. Во всяком случае, я уверена, что завтра ты захочешь поехать на скачки. Так вот, ты не поедешь, если не выпьешь этот, возможно, не очень вкусный, зато полезный отвар. Ты обязательно должна принять это лекарство, в противном случае я не разрешу тебе встать с постели, и ты останешься дома!»

Калиста помолчала.

— Я уже и раньше пробовала мамины лекарственные отвары, и, надо прямо сказать, вкус у них отвратительный! Но я бы выпила что угодно, лишь бы не пропустить скачки!

— Итак, вы выпили то, что на самом деле, очевидно, было снотворным?

— Ну да, я выпила его, потому что подумала, что уж на скачках-то с нами ничего не может случиться, там, среди толпы, маме ничего не удастся сделать! — ответила Калиста. — Потом, когда я отдала ей стакан, то увидела в ее глазах какое-то странное выражение, которое испугало меня! «Что ты мне дала?»— спросила я ее. «Только то, что пойдет тебе на пользу», — ответила она. Через несколько минут она вышла из комнаты, а я, должно быть, заснула.

— Должен признаться, ваша мать на редкость изобретательна! — заметил граф.

— Как она могла так поступить со мной? — воскликнула девушка. — Я никогда не прощу ей этого, никогда!

— Кто-то еще должен был перенести вас в мою комнату и уложить на мою постель, — напомнил ей граф. — Полагаю, это не могла быть ваша мать.

— Думаю, это ее горничные, — ответила Калиста. — У нее их две — отвратительные, злющие мегеры, которые вечно шпионили за нами, когда мы были еще детьми, и доносили маме обо всем, что мы делали. Они послушались бы ее, даже если бы она приказала им разрезать меня на мелкие кусочки и бросить в озеро! — Девушка на минутку умолкла, затем спросила с тревогой:

— Вы ведь не думаете, что я тоже участвовала в этом заговоре?

— Конечно, нет! — воскликнул граф. — И тем не менее, Калиста, вам следовало бы остаться и принять все как есть, а не поступать так безрассудно, убегая из дома!

— Честное слово, это было настоящее приключение! — улыбнулась девушка. — Хотелось бы мне, чтобы вы посмотрели, как чудесно выступал Кентавр, как он вел себя на манеже! Публика заходилась от восторга!

— Я видел, — ответил граф. — Я был на представлении, перед тем как пошел за вами к фургончику.

— Кентавр был хорош, не правда ли?

— Великолепен!

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила вдруг Калиста с тревогой. — Сможете выслушать кое-какие не очень хорошие новости?

— Что вы на этот раз приготовили? — поинтересовался граф, но незаметно было, чтобы ее предупреждение его особенно взволновало.

— Ваша лошадь — если, конечно, она была записана на скачки, — не выиграла Золотой кубок в Эскоте!

— Боже милостивый! — воскликнул граф. — Я совсем забыл про Эскот! И кто же победил?

— Грей Момус лорда Джорджа Бентинка!

— Повезло Джорджу! — заметил граф. — Ничего удивительного, что он так настаивал на том, чтобы я приберег Делоса для Сент-Лежера!

— А Бестиан герцога Портланда победил на скачках в Сент-Джеймс Палас. Что случилось с вашими лошадьми?

— По правде говоря, — ответил граф, — я слишком беспокоился и был занят поисками одной исчезнувшей особы, а потому опоздал и не успел записать на эти бега ни Зевса, ни Перикла, как вначале собирался, — вот они и не участвовали.

— Так это моя вина! — воскликнула Калиста. — Я уже причинила вам столько неприятностей, что не понимаю, как вы вообще еще со мной разговариваете!

— Я нахожу, что вы прекрасная сиделка!

— Я очень рада, — тихо сказала девушка, — потому что я не знаю, что я могу для вас сделать, чтобы вы простили меня! Мне так стыдно, что я испортила вам жизнь! Право, мне очень жаль!

— Думаю, мои соперники были вне себя от радости, не увидев меня в Эскоте и узнав, что мои лошади не будут участвовать! — с улыбкой отозвался граф.

— Будь вы там, вы обязательно выиграли бы Золотой кубок, — жалобно проговорила Калиста. — На этих состязаниях присутствовала сама королева! В газетах описывают, как она была одета.

— Бога ради, избавьте меня от светских сплетен, — сказал граф. — Лучше уж я послушаю еще какие-нибудь из ваших историй об арабских и берберийских скакунах!

— Я их знаю бесчисленное множество, — ответила девушка. — Некоторые из тех, которые я уже вам рассказывала, скорее всего вымышленные, но я стараюсь собирать любую информацию, все, что только найду о лошадях; я занимаюсь этим с пятнадцати лет. Мне хотелось бы когда-нибудь показать вам альбом, куда я наклеиваю вырезки из старых газет и переписываю всякие интересные факты, которые попадаются мне в книгах, или записываю» рассказы грумов. — Она помолчала. — Но мне никогда не удастся показать вам все это, ведь я… если я не вернусь домой…

— Вы обязательно вернетесь домой, — твердо сказал граф. — Я отвезу вас обратно, и мне кажется, ваша мать будет так рада снова увидеть вас, что она даже не рассердится.

— Почему вы так уверены в этом?

— Ваша мать очень беспокоилась о вас, Калиста, и она сказала мне, что любит вас больше других дочерей, потому что вы больше всех похожи на своего отца.

Девушка широко раскрыла глаза.

— Если бы вы сказали мне это три года назад, я была бы счастлива. Тогда я любила маму всем сердцем и восхищалась ею, мне так хотелось, чтобы она тоже любила меня, но теперь…

— — Теперь? Что же изменилось? — спросил граф, так как она замолчала, недоговорив.

— Я никогда не смогу простить ей того, что она попыталась насильно связать нас друг с другом; того, что она опоила меня снотворным и так недостойно, так коварно и низко хотела завлечь вас в ловушку! — Она опять помолчала немного, потом робко спросила:

— Вам было очень противно? Вы, наверное, страшно разозлились?

Граф улыбнулся.

— Мне кажется, в тот момент я был так ошеломлен и сбит с толку, все это было так неожиданно, что я даже не мог как следует разозлиться. Меня просто потрясли простота и дерзость этого плана.

— Интересно, что подумали лорд Джордж и лорд Пальмерстон?

— Они мне ничего не говорили.

— Но вы, наверное, имеете некоторое представление.

— Если даже и имею, то, во всяком случае, не собираюсь сообщать об этом вам, — ответил граф. — Я отвезу вас домой, Калиста, и постараюсь сделать это как можно скорее, сразу же, как только смогу встать на ноги, и я совершенно уверен, что все это происшествие останется в тайне. — Увидев, с каким выражением она смотрит на него, граф воскликнул; — Боже милостивый, дорогая моя девочка! Не можете же вы разрушить всю вашу жизнь только из-за того, что вашей матери вздумалось поставить маленький, но эффектный спектакль, и выиграть таким образом пари на тысячу гиней!

Мгновение Калиста пристально, не отрываясь смотрела на него, потом встала и прошла через комнату к окну.

— Вы всерьез предлагаете, — спросила она каким-то сдавленным голосом, точно с трудом произнося каждое слово, — чтобы я вышла за вас замуж?

— Абсолютно серьезно, у нас нет другого выбора, — ответил граф. — И поскольку мы пробыли вместе все это время и прекрасно ладили друг с другом, то, как мне кажется, наш брак должен быть удачным. — Девушка ничего не ответила, и, подождав минутку, граф продолжал:

— У нас с вами есть много общего, особенно наша любовь к лошадям. Думаю, вам интересно будет узнать о моих планах выведения чистокровных скаковых жеребцов из тех, что уже гуляют на моих пастбищах или стоят пока в конюшнях, и вы будете с удовольствием помогать мне в этом. — Улыбнувшись, он продолжал:

— С вашей поддержкой я смогу вывести новые, прекрасные породы. Вы будете воодушевлять меня, и, может быть, мне удастся даже вырастить лошадь, которая выиграет восемьсот шестьдесят две скачки, как Эклипс, или тысячу сорок две, как Царь Ирод!

— Да, это будет замечательное достижение! — тихо согласилась Калиста. — Хотя мне кажется, что вы столь же успешно можете вделать все это и без меня.

— Думаю, нам будет веселее заниматься всем этим вместе, — возразил граф. — И скажу вам честно, Калиста, что если уж я должен жениться, то лучше на вас, чем на ком-либо из тех, кого я встречал до сих пор.

— Благодарю вас, — ответила девушка. — Но вы знаете не хуже меня, что это не совсем то же самое, что любовь.

— Откуда вы можете знать, ведь вы еще никого не любили?

— Мы оба знаем умом, а может быть, сердцем, как это должно быть по-настоящему.

— Тем не менее, — сказал граф, — я совершенно убежден, что брак, основанный на взаимном доверии, на общих интересах и, что самое главное, на разумном желании обоих супругов дать счастье другому, должен быть удачным.

Калиста молчала, глядя в окно, и граф снова откинулся на подушки, любуясь, как лучи теплого полуденного солнца яркими искорками вспыхивают в ее рыжеватых волосах.

Граф понимал, что девушка чувствует себя очень несчастной и не знает, на что решиться, но он подумал, что не стоит пока больше настаивать и пытаться, внушить ей, как следует вести себя в подобных обстоятельствах.

Она походила на норовистую, еще не объезженную лошадь, которая никогда не знала узды, а потому действовать надо было осторожно, ласково уговаривая, а не принуждая ее подчиняться требованиям общества.

Требования эти, подумал граф, не очень-то совпадали с ее отвагой и бесстрашием, ее пренебрежением к условностям, неотделимыми от ее мягкости и чувствительности, от ее чистого, возвышенного взгляда на жизнь, которых он ни разу еще не встречал ни в одной женщине.

Она гораздо более чувствительна и ранима, чем кажется, только она ни за что не хочет, чтобы другие это заметили, решил граф, пытаясь угадать в то же время, какие чувства эта девушка может испытывать к нему.

Впервые в жизни он не мог этого сделать, в первый раз, общаясь с женщиной, он ни в чем не был уверен.