Четыре дня! Целых четыре дня я просидела взаперти, не покидая пределов спальни и не в состоянии связаться с внешним миром.
И это я не говорю о том, что Егор не пускал ко мне дочку, огородив ее от меня. И не удивлюсь, что таким образом, через мои материнские инстинкты, он хотел повлиять на меня и быстрее склонить к «примирению».
Я еще и слышала, как в соседней комнате плачет по вечерам и утрам Алена, беспрерывно зовя меня, пока я ее пыталась утешить моя свекровь.
У меня прямо сердце разрывалось от боли, а руки порой непроизвольно сжимались, словно в попытке обнять свою девочку и прижать к груди.
И, как я и говорила, моя ненависть к мужу усиливалась с каждым днем.
Не понимаю, Егор вроде не дурак, он руководит целым отделом в компании, так почему он поступает как последний урод? Надеется, что во мне за несколько недель разовьется стокгольмский синдром?
Как будто я смогу полюбить изменника, держащего меня взаперти и не позволяющего увидеться с доченькой.
Навещая меня регулярно по утрам и вечерам, Егор пытался меня разговорить, принося дорогие подарки и чуть ли не усыпая комнату цветами. А уж сколько обещаний он мне надавал! Дошло до того, что он будет целовать землю, по которой я ходила.
Ну разве не идиот? Идиот!
При этом с каждым моим отказом его попытки помириться со мной становились все жестче, а реакция на нет была все эмоциональнее.
Дошло до того, что Егор несколько раз чуть не принудил меня к сексу, с такой злобой сжимая меня в руках и целуя, что на моем теле остались синяки.
Я же в отместку укусила его за язык, за что получила пощечину, от которой глаза защипало от слез.
— Дур-ра! — прорычал Егор, тут же выйдя из комнаты и оставив меня одну, с полным отсутствием защищенности.
Тяжело дыша, с запозданием реагируя на все происходящее, я буквально сползла на пол, закрыв лицо руками и расплакавшись.
«Ты моя жена и должна исполнять супружеский долг! Должна… Должна… Должна…» — звенел у меня в ушах голос Егора, не позволяя забыть о его требовании и попытках стянуть с меня домашнее платье.
Урод!
Разве это можно назвать любовью?
Да какая это к черту любовь!
Егор разве что говорит, что любит меня, но ведет себя со мной так, что кажется, что он меня возненавидел.
Так прошло еще чуть больше недели, а может и две недели. В какой-то момент я поняла, что сбилась со счета.
Одиночество, скука, тоска по доченьке и неопределенность буквально сводили меня с ума. Но я продолжала верить, что вот-вот кто-то объявится и спасет меня.
Не может же Егор так ловко врать моим родным и друзьям, чтобы они так долго не поднимали паники. Или может?
А что если он купил их молчание?
Последняя мысль так сильно меня напугала, что на меня накатила новая волна истерики, от которой горло будто сжимало спазмами, а сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Не знаю, сколько прошло времени, может несколько часов, а может минут, но когда дверь открылась, я ощутила вспышку ужаса, быстро сменившуюся агрессией.
Нет! Хватит с меня!
Каким бы сильным ни был Егор, я просто обязана с ним справиться, чего бы мне это ни стоило!
В голове сразу же пронеслась картинка, как я хватаю настольную лампу и ударяю моего заточителя по голове, а потом выбегаю из комнаты, чтобы забрать Алену и навсегда сбежать из этого дома.
И я уже была готова пойти на отчаянный шаг, как затравленный зверь вскочив на ноги, когда вместо Егора увидела в дверном проему бледную, взволнованную Антонину Григорьевну, с жалостью смотревшую на меня.
— Я так больше не могу, — тихо произнесла женщина, стерев со щеки покатившуюся слезу. — Знать, что ты сидишь здесь совсем одна, еще и слышать, как плачет Аленушка… Это же выше моих сил. Я же человек, а не робот, и я… Мне так жаль тебя. Я просила Егора одуматься, но он меня проигнорировал.
Пока женщина все это говорила, я встала на ноги, пересиливая слабость и заново планируя свой побег, не веря, что меня выпустят так легко.
Сделав шаг в сторону, свекровь кивнула и слабо улыбнулась.
— Он вернется где-то через часа два, я уже собрала вещи Алены и спрятала в одном из отделений твои документы. А внизу вас ждет такси.
Ничего не сказав в ответ, я быстро вышла из спальни, ставшей мне ненавистной, и бросилась к доченьке, ждавшей меня у лестницы.
— Мамуля! — радостно крикнула моя малышка, повиснув на моей шее и уткнувшись ливом в шею.
А я снова расплакалась, но на этот раз от счастья, что спустя столько дней я могу обнять самого дорого мне человечка.