Невеста-наследница

Глава 12

Колин сдержал свое слово. Мягким, но властным движением он втолкнул Синджен в спальню лэрда, потом закрыл дверь и запер ее на ключ. Затем, не спуская с нее глаз, положил ключ в карман своего жилета. Она прошла в середину огромной комнаты и остановилась, обхватив себя руками и потирая ладонями плечи.

— Хочешь, я затоплю камин? Она покачала головой.

— А я думаю, что это недурная мысль. Ведь скоро ты разденешься донага, а я не хочу, чтобы ты дрожала от холода. Я хочу, чтобы ты дрожала от страсти.

«Вот оно, мужское наказание», — подумала Синджен, глядя на него. Теперь он был полным хозяином положения уже хотя бы потому, что был намного крупнее и сильнее ее. И вид у него был злой, решительный и до странности сердитый. А ведь она не сказала ничего, что могло бы вызвать его гнев, по крайней мере за обедом. Возможно, все дело в этом так раздражающем его запахе воска и лимона.

Но на счастье Синджен, она выросла рядом с двумя своевольными, упрямыми и очень умными братьями, которые преподали ей немало полезных уроков относительно мужчин, их странных взглядов и непостижимого поведения.

Колин вел себя сейчас как султан, а ей была отведена роль рабыни. Эта картина, представшая перед ее мысленным взором, пришлась ей по душе. Она понравилась бы ей еще больше, если бы Колин смеялся и дразнил ее. И при этом на ней было бы множество покрывал всех цветов, и она танцевала бы перед ним, сбрасывая их одно за другим, и он…

— Чему это ты улыбаешься?

— Я подумала о покрывалах.

— Джоан, о чем ты говоришь? Ты повредилась умом?

— О нет. Я просто представила тебя в роли великого султана, а себя — в роли рабыни, которую ты выбрал на эту ночь, и я танцевала перед тобой, закутанная во множество покрывал.

Колин молчал, не зная, что сказать. Она была непредсказуема; то, что она думала и говорила, часто бывало совершенно неожиданным. Даже когда ей случалось сказать что-нибудь, чего он мог ожидать, он все равно удивлялся тому, как ясно, прямо и искренне это сказано. И такое положение дел ему не нравилось.

— Ну что ж, по-моему, эта идея очаровательна и вполне уместна. Однако сегодня за неимением покрывал ты будешь танцевать для меня просто обнаженной. А если тебе понадобится аккомпанемент, я стану хлопать в ладоши. Что касается покрывал, то я куплю их тебе, когда вернусь в Эдинбург. Потом мы сможем еще раз разыграть эту сцену, уже в полном соответствии с твоей фантазией.

— Ах, вот как, значит, ты собираешься уехать завтра утром? И надо полагать, до рассвета? Ну, конечно же, пока я еще буду спать. Я отлично понимаю тебя, Колин. Тебе совершенно не хочется иметь дело с женой, которая, возможно, станет жалобно умолять тебя не покидать ее, не оставлять ее в этом доме, в этом поместье, в этой проклятой чужой стране? Может быть, мне удастся уговорить тебя не уезжать? Нет, вряд ли. Ах да, я чуть было не забыла про твою очаровательную родню, с которой мне придется жить. Тетушка Арлет такая милая — ну просто прелесть. Она ненавидит тебя, она ненавидит меня; насколько я могу судить, в своей жизни она любила только двух человек: твоего брата и твоего отца, который обманул ее, не исполнив обещания жениться, — по крайней мере, она уверена, что это было именно так. Что касается Серины, то трудно сказать, кем она себя считает: человеком или феей. Она ненормальная, правда, это получается у нее довольно мило. Ну а дети — что ж, я просто-напросто буду и дальше колотить их, если мне так заблагорассудится!

— Сегодня вечером я больше не стану спорить с тобой, Джоан. Просто усвой, что во время моего отсутствия ты не будешь делать ничего — абсолютно ничего. Ты должна быть любезной с моими домочадцами и моими детьми. Вот и все, чего я жду от тебя, моей жены.

— Иди к дьяволу, Колин.

Она воинственно вздернула подбородок, и он почувствовал, как кровь быстрее побежала по его жилам, отлила от головы и, черт бы ее побрал, прилила к паху. Эта девушка, которая так пылко боготворила его в Лондоне, которая всю дорогу до Шотландии настойчиво просила его мужского тела, совершенно переменилась и теперь предстала перед ним грозной фурией. В эту минуту в ее голубых глазах не было видно и следа былого обожания. В них горел огонь, но огонь холодный, как блеск луны. И это тоже возбуждало его.

Он шагнул к ней. Она не попятилась. Нет, она не станет с визгом бегать от него по всей спальне, как Алике однажды бегала от Дугласа. Правда, когда Дуглас ее догнал, визг тут же прекратился, и Синджен поняла, что то, чем они занимаются, прекрасно. Но то, что может произойти сейчас, не будет прекрасным.

— Я позволю тебе поцеловать меня, Колин. Я уже говорила тебе — мне это очень нравится.

— Ну, разумеется, я буду целовать тебя.

— Если хочешь, я тоже буду тебя целовать.

— Конечно, а как же иначе?

— Нет, я имею в виду другое: если хочешь, я буду целовать твой член и ласкать тебя. В первый раз мне доставило большое удовольствие слышать твои стоны и видеть, как твое тело напрягается и дергается — и все это только из-за того, что я делала с тобой.

Колин застыл как вкопанный, потом сглотнул. Его член отвердел и восстал. Он живо представил себе, как она наклоняется над ним, касается его мужского орудия ртом и руками, вспомнил, как ее шелковистые волосы рассыпались по его животу.

— Нет, — выдавил он из себя. — Я не хочу, чтобы ты это делала.

— Почему? Ведь тебе это нравилось. Я не понимаю, отчего в тот, первый раз ты так быстро попросил меня прекратить эти ласки. Я тогда только начала учиться, как делать это правильно, а сегодня могла бы продолжить и ласкать тебя очень долго. А что до тех, других вещей — я не хочу, чтобы ты опять делал это со мной. Мы уже договорились, что ты больше не будешь. Твой мужской орган слишком велик.

— Джоан, я уже объяснял тебе, что ты ничего об этом не знаешь. Для такой умной и образованной девушки, как ты, подобная неосведомленность в этом вопросе просто смехотворна. Я займусь с тобой любовью и войду в тебя как положено, как мужчины делают это с женщинами со времен Адама и Евы.

— Ну, хорошо, я вижу, что тебе этого очень хочется. Я просто проверяла, можно ли этого избежать. Я готова пойти с тобой на компромисс, Колин. Думаю, что один раз я смогу выдержать. Вероятно, это будет не так уж тяжело. Но больше, чем на один раз, я не согласна. И с твоей стороны было бы жестоко настаивать.

Он не выдержал и расхохотался.

Видит Бог, в Эдинбурге он ужасно по ней скучал, хотя и вопреки своей воле. Вот чертова англичанка, как же она его приворожила! Он вовсе не хотел по ней скучать, напротив, он был не прочь закрутить с другими женщинами, однако не сделал этого, хотя несколько дам завлекали его так откровенно, что только слепой не сообразил бы, чего они добиваются. Он так и не дотронулся до других женщин, а вместо этого думал о своей жене, ее длинных белых ногах и еще более — о ее абсолютной честности, для которой немыслим любой обман. Он тихо выругался, подумав о том, что никогда, ни единой минуты не верил в то, что она способна в сердцах ударить ребенка, даже такую несносную обманщицу, как Далинг.

— Нет, мы сделаем все так, как положено природой, — сказал он. — Я и так слишком долго ждал. Я не создан для безбрачия, во всяком случае, больше не собираюсь его терпеть. Сегодня я возьму тебя столько раз, сколько захочу, и поверь мне, Джоан, тебе это понравится.

Она не шелохнулась и даже бровью не повела.

— Ты вынуждаешь меня говорить начистоту, так сказать, вывернуть душу наизнанку, хотя это для меня и унизительно. — Она сделала глубокий вдох и, глядя ему в глаза, продолжила: — Колин, я не беременна.

— Ну и отлично. Нам с тобой надо подольше пожить вместе, прежде чем ты начнешь рожать мне детей. Нам необходимо научиться лучше понимать друг друга. И ты должна будешь вполне усвоить, какую роль тебе предстоит играть в моем доме и чего я от тебя требую.

— Нет, Колин, ты меня не понял. Я имела в виду, что не беременна именно сейчас.

Какое разочарование, какой крах! Колин почувствовал, как кровь, прихлынувшая было к его паху, снова приливает к голове. Пожалуй, если бы сегодня было полнолуние, он бы в безысходной тоске завыл на луну и как безумный стал бы, стеная, бегать по мондским пустошам.

Он поглядел на нее со все еще теплящейся надеждой.

— Может быть, ты хотела сказать, что узнала об этом — о том, что ты не беременна — на прошлой неделе?

— Нет, я узнала об этом именно сейчас. В эту самую минуту, когда мы с тобой разговариваем.

Верил ли он, что она говорит ему правду? Да, он был уверен, что она не лжет.

— Тысяча чертей, — пробормотал он.

— Это любимое ругательство моих братьев, — заметила она. — Его не употребляет только Тайсон, потому что он священник.

— Надо полагать, что я не раз слышал его от твоих драгоценных братцев Райдера и Дугласа. Они всегда выкрикивали его, перед тем как наброситься на меня с кулаками.

— Они любят меня, — просто сказала Синджен и замолчала, ожидая, что он скажет дольше.

Но Колин больше не сказал ни слова, и было похоже, что он молчит не просто потому, что не может найти подходящего слова, а потому, что у него пропало всякое желание говорить.

— Да, — вздохнула Синджен. — Действительно, тысяча чертей.

— Подойди ко мне, и я тебя поцелую.

Что ж, это, конечно, не решит никаких проблем, но, по крайней мере, будет приятно, в этом она не сомневалась. Она подошла к нему не колеблясь.

— Мне нравятся поцелуи. Спасибо, Колин.

Это не был самый лучший из его поцелуев, подумала она. Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее так же, как целовал в их первую брачную ночь. Отпустив ее губы, Колин мягко отстранил ее от себя, однако продолжал держать ее за руки чуть выше локтей. Он жадно вдыхал исходящий от нее аромат и ощущал под пальцами ее нежную плоть.

Не сводя глаз с его губ, которые только что целовали ее, она проговорила:

— От Эдинбурга до замка Вир всего полдня пути.

— Я знаю.

— Ты бы мог приезжать домой один — два раза в неделю.

— Да, мог бы, но не буду, пока окончательно не улажу все дела.

— Ты знаешь, где сейчас Роберт Макферсон? Ты поговорил с его отцом, старым лэрдом?

— Я понятия не имею, где сейчас обретается Роберт Макферсон. Возможно, он приехал сюда вслед за мной — откуда мне знать? Но я предполагаю, что скорее всего он все же остался в Эдинбурге и останется там впредь, чтобы попытаться напасть на меня. Правда, до сих пор он больше не предпринимал новых попыток. Я встречался со старым Лэтемом, его отцом, и он сказал, что сам не понимает, отчего его сын ведет себя так недостойно и трусливо. Он попытался дать ему знать, что хочет его видеть, но тот до сего дня так и не появился. Старый Лэтем рассказал, будто он узнал от Робби, что у меня нет против него никаких доказательств. А сам он ни в чем отцу не признался. Так что будем ждать. Рано или поздно Робби придет ко мне.

— Почему бы тебе просто не убить его? Колин изумленно уставился на нее.

— Ты ведь женщина, — медленно произнес он. — Считается, что женщины мягкосердечны, что им отвратительны насилие и война. Неужели ты действительно хочешь, чтобы я его убил?

Она на мгновение задумалась, потом кивнула:

— Да, по-моему, это необходимо. Судя по тому, что я о нем знаю, он человек весьма неуравновешенный, нечто в том же роде, что и твоя тетушка Арлет. Мне не хочется жить в вечном страхе, что он убьет или ранит тебя. Думаю, ты должен его убить, но, разумеется, так, чтобы на тебя не пало подозрение.

Колин потерял дар речи.

— Я могла бы написать своим братьям, — невозмутимо продолжала она, — и спросить у них, как лучше взяться за это дело.

— Нет, — сказал он поспешно, — не надо, не пиши. Послушай, Джоан, возможно, Робби и не причастен ко всей этой неприятной истории. Не могу сказать, что я сам в это верю, но это все-таки возможно. В конце концов, тогда, в Эдинбурге, пострадал не я, а ты. А Робби хороший стрелок. Трудно предположить, что он мог так промахнуться.

— Ты забываешь про покушение в Лондоне. И должна сказать тебе, Колин, что «неприятная история» — выражение слишком мягкое для покушения на убийство.

— Но я не уверен, что это был он. Я так думаю, но я не уверен.

— Значит, ты останешься в Эдинбурге, пока он не убьет тебя или же пока ты сам не убьешь его, защищая свою жизнь?

Он криво усмехнулся:

— Пожалуй, ты описала ситуацию довольно точно.

— Порой мне кажется, что мужчинам недостает решительности.

— Джоан, мне бы не хотелось, чтобы меня повесили.

— О нет, ты слишком ловок, чтобы навлечь на себя подозрение. Не правда ли?

— Не знаю. Прежде мне никогда не доводилось совершать преднамеренное убийство.

Он отпустил ее. Она подошла к одному из огромных, обитых кожей кресел и встала за ним, положив руки на его спинку.

— Мне тоже. Но я хочу, чтобы ты обдумал, как это можно сделать. И еще мне бы хотелось, чтобы ты извинился за свое сегодняшнее безобразное поведение.

Колин надменно выпрямился и холодно посмотрел на нее.

— Мы с тобой заключили соглашение, Джоан, но ты его не выполнила. Ты ослушалась меня.

— И если бы не мое теперешнее недомогание, ты бы наказал меня за непослушание.

— Близость — это не наказание, черт бы тебя побрал!

— Как же! Я твоя жена, так мне ли не знать, что это такое? Это болезненно, унизительно и может доставить удовольствие только мужчине, который, я в этом не сомневаюсь, может совокупиться с козой и тоже испытать при этом приятные ощущения.

Колин выругался. Синджен не услышала при этом ничего нового — она уже знала его лексикон, — однако брань свидетельствовала о том, что он расстроен. И, будучи по натуре добродушной и незлопамятной, она сказала:

— Ну, хорошо, Колин, я прощу тебя, несмотря на то, что ты не считаешь нужным извиниться. Я продолжу работу по благоустройству дома, но должна сообщить тебе, что все двести фунтов, которые у меня были, я уже потратила.

— Вот и прекрасно, значит, теперь ты перестанешь лезть не в свое дело.

— О нет, вовсе нет. Если ты откажешься дать мне еще денег, я просто буду молча улыбаться местным лавочникам и не стану мешать миссис Ситон, как и раньше, услаждать их слух рассказами о том, как ты, охотник за приданым, сумел ловко подцепить богатую наследницу.

— Что? Ты сказала: «как и раньше»?

— Вот именно. Миссис Ситон очень нравится снова чувствовать себя важной персоной. Она даже искренне привязалась ко мне, поскольку я — неиссякаемый источник денег. Завоевать ее благорасположение оказалось очень просто.

У Колина было такое чувство, будто он нечаянно забрел в трясину и тонул в ней без всякой надежды на спасение.

— Я поговорю с ней и велю ей держать язык на привязи! Он знал, что проиграл и что эта попытка вернуть себе хотя бы видимость прежней безраздельной власти в доме — не более чем жалкая потуга. Но все равно его жена могла бы смотреть на него без этой довольной ухмылки. Колин вздохнул и переменил тему разговора:

— По правде говоря, я приехал домой, чтобы повидать тебя. Ну и детей, конечно. Ты все-таки постарайся завоевать их симпатию.

— В таких делах детей нельзя торопить. Филип и Далинг — не исключение. И я вполне довольна тем, как развиваются наши отношения.

— Джоан, тебе же только девятнадцать, а не девяносто девять! А послушаешь тебя, так можно подумать, будто ты знаешь о детях все, что только можно.

— Еще бы мне не знать. Я на собственном опыте убедилась, что дети непредсказуемы, упрямы, капризны и невероятно изобретательны. Но злоба и враждебные чувства мало им свойственны. Кстати, мне было бы легче завоевать расположение твоих детей, если бы ты остался и помог им понять, что их мачеха — милейшая женщина.

— Я еду в графство Клэкмэннэн, чтобы проследить за покупкой овец. А другой скот я куплю в Бервике. Домой я вернусь, когда куплю всю нужную мне скотину и либо убью Роберта Макферсона, либо сочту, что он не виновен.

Синджен посмотрела на него и, помолчав, сказала:

— В кабинете тебя ждут списки того, что нужно сделать для арендаторов поместья, которые я составила, когда навещала их дома. Полагаю, ты захочешь с ними ознакомиться?

Колин опять принялся ругаться, но она больше ничего не сказала, а только молча прошла за пахнущую затхлостью китайскую ширму и переоделась в ночную рубашку.

Утром он уехал, когда она еще спала.

Услышав, как огромные настенные часы на первом этаже пробили двенадцать, Синджен улыбнулась. Вот и полночь. Стало быть, теперь осталось уже недолго ждать.

Она не ошиблась. Не прошло и десяти минут, как раздалось тихое царапанье, как будто за панелями скребли коготками крысы. Затем послышались знакомые душераздирающие стоны и лязг цепей.

Синджен очень медленно села на кровати и мысленно сосчитала до пяти. После этого она издала вопль, полный такого ужаса, что даже сама испугалась:

— О, пожалуйста, перестань, оставь меня! О, силы небесные, спасите меня, спасите!

Затем она по примеру невидимого призрака жалобно застонала.

— Я не могу этого вынести, — стонала она. — Мне придется покинуть этот ужасный дом. О, Жемчужная Джейн, не надо, не надо!

Наконец царапанье, стоны и лязг цепей смолкли. Когда часом позже Синджен встала с постели, она улыбалась до ушей.

Филип беспокойно ерзал во сне. Ему снилась большая форель, которую он поймал на прошлой неделе в озере Лох-Ливен, когда они с Коротышкой Мердоком ходили на рыбалку. Во сне эта форель становилась все крупнее и крупнее, пока рот у нее не сделался огромным, как дверной проем. Коротышка Мердок потрепал его за шею, говоря, какой он отличный рыбак, и голос у него был тихий, а потом стал еще тише…

Но тут он вдруг ясно понял, что и пальцы, касающиеся его шеи, и этот тихий голос принадлежат вовсе не Коротышке Мердоку. Форель внезапно исчезла, и он снова лежал в своей кровати — но он был не один!

Он снова почувствовал, как чьи-то пальцы легко коснулись его шеи, и тихий-тихий голос произнес:

— Ты умный мальчик, Филип, умный и добрый. О да, ты хорошее дитя.

Филип рывком сел на кровати и увидел, что около него, протягивая к нему руку, стоит мертвая женщина.

У нее были длинные, почти белые волосы и свободное белое платье. Она была молодой и красивой, но очень страшной. Ее простертая рука находилась всего в нескольких дюймах от его лица, и эта мертвая рука с длинными мертвыми пальцами была еще белее, чем ее платье.

Филип сглотнул и завопил что было мочи. Он схватил край своего одеяла и натянул его себе на голову. Это просто кошмар, говорил он себе, это его воображение превратило пойманную форель в привидение, только и всего — однако он зарывался все глубже и глубже в толстую перину и держался за одеяло так крепко, словно от этого зависела его жизнь.

Тихий голос заговорил с ним снова:

— Филип, я Новобрачная Дева. Твоя мачеха говорила тебе обо мне. Я защищаю ее, Филип. Твоя Жемчужная Джейн боится меня. И ей не нравится, как ты и Далинг пытаетесь испугать Синджен, чтобы выжить ее из дома.

Затем голос смолк так же внезапно, как и раздался. Филип лежал не шевелясь. Поскольку под одеялом было мало воздуха, он проделал в перине маленькую канавку, выходящую на край кровати. Он лежал и, тяжело дыша, со страхом ждал, что произойдет дальше.

Только на рассвете он решился осторожно высунуть голову из-под одеяла. В спальню просачивался слабый утренний свет. Вокруг не было видно ничего и никого. И никаких следов Новобрачной Девы.

Синджен продолжала заниматься своими обычными хозяйственными делами; при этом она сохраняла самый безмятежный вид и мило улыбалась, хотя порой ей ужасно хотелось, чтобы тетушка Арлет упала в глубокий-преглубокий колодец и обратно не выбралась. Колина уже не было четыре дня, и время от времени ее охватывала такая злость на него, что ее всю трясло.

Ей хотелось бросить все и поехать в Эдинбург. А может быть, он сейчас в графстве Клэкмэннэн или в Бервике? Черт бы его побрал.

В то утро, ближе к полудню, в замок Вир наконец прибыли ее чемоданы и кобыла Фанни — их доставили три конюха из Нортклифф-Холла во главе с Джеймсом, старшим конюхом. Синджен запрыгала от радости, как малый ребенок. Она была в таком восторге, что даже поцеловала Джеймса и обняла остальных трех конюхов. Джеймс сказал, что в Нортклифф-Холле все благополучно, все здоровы, включая ее матушку, вдовствующую герцогиню Нортклифф, которая, правда, несколько удручена, поскольку теперь ей стало некого наставлять на путь истинный.

Джеймс отдал Синджен письма от ее семьи, перехватил взгляд Далей, которая пялилась на него так, будто он был наследным принцем, и с видимым удовольствием принял предложение заночевать в замке.

На следующее утро Синджен проводила конюхов. Когда они уехали, набив свои седельные сумки провизией и ее письмами родне, она прошла на конюшню и собственноручно оседлала Фанни.

— Славная кобылка, — заметил Коротышка Мердок. Молодой Остл согласился со всем пылом своих двадцати двух лет. Георг II, дворняга неопределенного происхождения, истошно залаял, почуяв запах незнакомой лошади, и Крокер обрушил на него град таких сочных, цветистых ругательств, что Синджен мысленно пообещала себе, что будет брать у него уроки.

День был теплый, солнце ярко светило на голубом небе. Синджен направила Фанни на подъездную дорогу для экипажей, которую она приказала расширить и заново посыпать гравием, твердо заверив при этом работников, что лэрд по возвращении заплатит им за работу.

Синджен ехала и улыбалась. В тот же день, когда Колин уехал, она отдала еще несколько распоряжений. В домиках трех арендаторов она велела заново перекрыть обветшалые крыши. Тогда же она купила семь коз и раздала их арендаторам, у которых в семьях были младенцы или дети постарше. Кроме того, она послала мистера Ситона, который всегда был не прочь лишний раз продемонстрировать соседям и лавочникам свою значительность, в Кинросс, чтобы он закупил там зерно и крайне необходимый сельскохозяйственный инвентарь. Привезенные им двадцать бочонков зерна и несколько дюжин кур были розданы нуждающимся арендаторам.

Да, она не сидела сложа руки, а вмешивалась во все, во что хотела, и если Колин на днях не вернется, она, чего доброго, не удержится и начнет пристраивать к замку Вир новое крыло. Кроме всего прочего, она заказала местной швее сшить четыре флага для четырех башен замка. Цвета родовых клетчатых пледов и кильтов Кинроссов были красный, темно-зеленый и черный. Синджен очень хотелось увидеть Колина в клетчатой юбке шотландских горцев — кильте, но ношение кильтов было запрещено уже более полувека, после битвы при Каллодене, когда было разгромлено последнее якобитское восстание. Ну что ж, запрет на кильты — это, конечно, печально, но клетчатые флаги цветов Кинроссов скоро будут гордо реять на башнях замка.

Синджен пустила Фанни в галоп и, доскакав до берега озера Лох-Ливен, бросила поводья, чтобы кобыла смогла напиться его холодной воды. Она посмотрела на восток, где, захватывая даже склоны далеких Ломондских холмов, простирались обширные пустоши, бесплодные, безлюдные и первозданно дикие. Даже с этого расстояния можно было различить кусты лилового вереска, растущего между валунами и пробивающегося к свету из глубоких расщелин. А на западе между тем зеленели тучные поля, каждый акр здесь был обработан и покрыт густой порослью пшеницы, ржи или ячменя. Земля, полная противоречий и красоты, такой чарующей, что Синджен чувствовала — она проникает в самые глубины ее сердца. Теперь это была ее земля, и ей уже не было пути назад.

Она потрепала гладкую холку Фанни.

— Я стала романтичной, а ты растолстела, — сказала она, вдыхая чистый воздух, благоухающий ароматами жимолости и вереска. — Ведь Дуглас держал тебя в конюшне без движения и позволял тебе есть до отвала, не так ли? Что тебе сейчас нужно, дорогуша, так это славный, быстрый галоп.

— Иногда я говорю это своим подружкам, — сказал мужской голос.

Синджен медленно повернулась в седле и увидела всадника на великолепном гнедом коне берберской породы. До него было меньше шести футов — почему же Фанни не заржала?

— Странно, что моя кобыла не предупредила меня о вашем приближении, — сказала Синджен, оглядывая его с головы до ног.

Он нахмурился. Ему хотелось, чтобы она выказала хотя бы немного страха. Или, по крайней мере, удивление по поводу его неожиданного появления. Впрочем, может, она просто медленно соображает и оттого не смогла оценить его шутку.

— Ваша кобыла не предупредила вас, потому что она сейчас пьет воду. Говорят, вода в этом озере волшебная, и лошадь будет пить ее, пока у нее не лопнет желудок.

— Тогда мне надо ее остановить. — Синджен мягко натянула поводья, заставляя Фанни вынуть морду из воды. — А вы кто такой, сэр? Вероятно, сосед?

— В общем, да, сосед. Ведь вы — новая графиня Эшбернхем, не так ли?

Синджен кивнула.

— А вы довольно красивы. По правде сказать, коль скоро вы такая богатая наследница, я ожидал, что вы будете похожи на ведьму с выпирающими, как у кролика, зубами. Надо думать, подцепив вас, Колин счел себя удачливейшим человеком на свете.

— Я рада, что не похожа на ведьму, иначе Колин никогда бы не женился на мне, какой бы богатой я ни была. А вот считает ли он себя удачливейшим человеком на свете — этого я не знаю.

Услышав эти слова, незнакомец нахмурился:

— Колин — болван, недостойный внимания и расположения женщин.

Пока он говорил, Синджен вгляделась в него внимательнее. Он был высок, возможно, даже выше Колина, хотя сказать с уверенностью было бы трудно, поскольку он сидел верхом на крупном жеребце. Поза у него была ленивая, выражение лица самодовольное, одет он был превосходно, и все сидело на нем как влитое. Он был так строен и изящен, что казался хрупким — впрочем, такое определение, пожалуй, звучало бы нелепо применительно к мужчине. У незнакомца была пышная шапка белокурых, очень мягких волос и довольно высокий лоб. Черты лица у него были необычные — тонкие и мягкие, почти как у женщины. Кожа была белая, глаза — бледно-голубые, линия скул и подбородка также больше подходила женщине, нежели мужчине. Неужели этот смазливый красавчик — коварный злодей?

— Как вас зовут? — спросила Синджен.

— Роберт Макферсон.

— Я так и думала.

— В самом деле? Что ж, это значительно упрощает дело, не так ли? Что этот ублюдок говорил обо мне?

Синджен покачала головой и ответила вопросом на вопрос:

— Это вы пытались убить Колина в Лондоне?

По его виду она сразу поняла, что это был он: изумление в его глазах было слишком преувеличено, а рука слишком быстро и грубо натянула поводья. Роберт Макферсон хохотнул, сгоняя муху с холки своего коня, и ответил:

— Возможно. Когда представляется удобный случай, почему бы не воспользоваться?

— Но отчего вы хотели убить Колина?

— Потому что он подлый убийца. Он убил мою сестру. Свернул ей шею и сбросил ее со скалы. Разве это не достаточная причина?

— А у вас есть доказательства, подтверждающие это обвинение?

Он подъехал еще ближе к Синджен. Ее кобыла резко задрала голову, нервничая и вращая глазами из-за запаха жеребца.

— Пожалуйста, не подъезжайте ближе. — И Синджен стала вполголоса успокаивать Фанни, не удостаивая Роберта Мак-ферсона ни малейшим вниманием.

— Не понимаю, почему вы меня не боитесь. Ведь вы находитесь в полной моей власти. Я могу сделать с вами все, что захочу. Возможно, я изнасилую вас. Возможно, вы от этого забеременеете и родите ребенка, отцом которого буду я.

Синджен слегка склонила голову набок, устремив на него изучающий взгляд.

— Вы разговариваете, как плохой актер в какой-нибудь дрянной пьесе, идущей в театре «Друри-Лейн». Весьма любопытно.

Роберт Макферсон растерялся:

— Что любопытно, черт бы вас побрал? Синджен смотрела на него холодно и задумчиво.

— Я представляла вас совсем другим, — сказала она. — По-моему, такие вещи случаются сплошь и рядом, вы не находите? Вы думали, что я с виду сущая ведьма, однако оказалось, что это не так. А я полагала, что вы выглядите, как Колин или, быть может, как Макдуф — вы ведь знаете Макдуфа, не так ли? — но оказалось, что вы совсем не такой. Вы… — Она осеклась. На языке у нее вертелось слово «хорошенький», но сказать ему такое было бы неблагоразумно. Слова «изящный», или «утонченный», или «красавчик» тоже не годились по той же причине.

— Так какой же я?

— Вы кажетесь довольно милым — истинным джентльменом, несмотря на ваши злые слова.

— Я вовсе не милый.

— А ваша сестра была на вас похожа?

— Фиона? Нет, она была смугла, как цыганка, но красива, красивей самой сладкой мечты грешника. Глаза у нее были голубые, как вода в зимнем озере, а волосы черные, как полночь, в которую дьявол скрыл и луну, и все звезды. А зачем вы об этом спрашиваете? Ревнуете к призраку?

— Нет, не ревную. Но мне интересно узнать, какой она была. Видите ли, тетушка Арлет — то есть мисс Макгрегор — уверяет, что Фиона влюбилась в Малколма и изменила с ним Колину и за это Колин убил ее. Мне это утверждение кажется странным, ведь Колин — самый совершенный мужчина на свете. Разве может сыскаться такая женщина, которая, имея его своим мужем, пожелала бы другого? Вы думаете, это возможно?

— Это он-то совершенный? Да он ублюдок, гнусный убийца! Черт побери, Фиона любила только своего мужа, будь он проклят! С тех пор как ей исполнилось пятнадцать лет, она мечтала только о нем и ни о ком другом, тем более не о Малколме, хотя тот ее и домогался. Наш отец пытался заставить ее выйти замуж за Малколма, поскольку после смерти его отца титул переходил к нему, но она об этом и слышать не хотела. Она отказалась от пищи и чуть не умерла с голоду, так что отцу в конце концов пришлось сдаться. Она заполучила-таки Колина, но счастье ее было недолгим. Сейчас я уже не помню, как у них все это началось, помню только, что она бешено ревновала Колина и вечно обвиняла его в изменах. Стоило ему посмотреть на другую женщину, как Фиона тут же начинала орать на него и пыталась выцарапать ему глаза. Наконец ему надоела и она, и ее безумная ревность, я могу это понять — но это не давало ему права избавляться от нее. Он не имел права сбрасывать ее с той чертовой скалы, а потом заявлять, будто ничего об этом не помнит. Кто поверит такой нелепице?

— Все это очень странно и запутанно, мистер Макферсон. Все рассказывают эту историю по-разному. К тому же мне совершенно непонятно, как Фиона могла верить, что Колин ей изменяет. Он бы никогда не нарушил свои брачные обеты.

— Какая чепуха! Разумеется, он нарушал эти обеты направо и налево и переспал со множеством женщин. В начале их брака Фиона была всегда весела, и в ней была бездна очарования. В ее присутствии мужчины теряли голову, и Колин очень этим гордился — но только поначалу. Ее ревность не знала границ, она ревновала его даже к служанкам из замка. Вот из-за этого он и начал спать с другими женщинами — чтобы наказать Фиону. Но это вовсе не значит, что он перестал спать и с ней. Она рассказывала, с какой безумной страстью он брал ее, как сильно он ее желал. Фиона была ведьма, ревнивая ведьма. Даже презирая ее, он вожделел к ней, хотел ее тела. И она желала его так же сильно, о чем остается только сожалеть. Но теперь она мертва, мертва, потому что наскучила Колину и он решил, что лучше ее убить.

Мне пришлось отложить свое возмездие, потому что мой отец верил, что Колин невиновен. Но он стар, и его старческий ум слабеет. Он все еще отказывается действовать. Его камердинер рассказал мне, что он часто сидит и грезит вслух о тех ночах, когда он со своими людьми устраивал набеги на жителей низины или сражался с Кинроссами. Ну да теперь это уже не имеет значения, во всяком случае, для меня. Я делаю, что хочу. Скоро лэрдом стану я.

Я уже несколько дней слежу за замком Вир. Я знаю — Колин поджидает меня в Эдинбурге, он хочет сразиться со мной, а может, даже и убить, как он убил мою сестру. Но я решил действовать по-другому. Я вернулся из Эдинбурга сюда. Наконец-то вы выехали из дома одна. Теперь вы поедете со мной.

— Зачем?

— Вы будете моей пленницей, и таким образом Колин окажется в полной моей власти. И тогда наконец правосудие свершится.

— Не могу выразить словами, как трудно воспринимать вас серьезно, когда вы декламируете такой отвратительный текст.

Роберт Макферсон зарычал от ярости и замахнулся на нее кулаком.

— Ну, нет, — сказала Синджен и быстрым, как молния движением стегнула его хлыстом по лицу.

Он громко взвыл. Его жеребец испуганно шарахнулся в сторону и сбросил его на землю. Он упал на бок, но тут же вскочил.

Синджен не стала дожидаться, что он предпримет дальше. Она направила Фанни прямиком на жеребца, но в самый последний момент резко отвернула в сторону и, схватив поводья чужого коня, перекинула их через его голову. Сначала жеребец заартачился, не желая, чтобы его вели в поводу, и едва не вырвал руку Синджен из плечевого сустава, но, в конце концов, сдался и побежал вместе с Фанни. Синджен слышала, как Роберт Макферсон выкрикивает ругательства ей вслед. Но в отличие от Гарта, коня Дугласа, его жеребец нисколько не реагировал на оттенки голоса своего хозяина. Слава Богу!

«Действительно странный человек, — думала Синджен, скача к дому. — Очень странный».