Незваная

— Ну что, волчья жена, муженёк твой пожаловал.

Когда все снова улеглись, Мстиша ещё долго не могла уснуть. Неужели Ратмир был теперь совсем рядом? Нет, не Ратмир. Волк. Зверь.

Прислушиваясь к ночной тишине, она вдруг осознала, что провела у колдуна целый день, за который не сделала ничего, чтобы приблизить освобождение Ратмира. Засидевшись до ночи с треклятой прялкой, Мстислава совсем позабыла про рубашку. Позабыла, или пожелала забыть. Ведь, как бы ни хотела княжна поскорее закончить и вернуться с мужем домой, ей по-прежнему страшно было даже подумать о том, как она станет расставаться с волосами.

На следующее утро Мстиша проснулась сама. В избе было пусто и тихо. Впрочем, облегчение от того, что никто не заставлял её идти в хлев, померкло, стоило посмотреть на прялку с неопрятной куделью на ней и худой, жалкий початок. Вспомнив о ночном происшествии, княжна быстро вскочила с лавки и, торопливо набросив шубу, выбежала во двор.

Сначала ей показалось, что и на улице никого не было. Заглянув в хлев и не найдя там ни колдуна, ни Незваны, Мстислава принялась осторожно обходить двор. Миновав амбар, она услышала женский голос. Пойдя на него, Мстиша дошла до дровяника и остановилась. Там, почти самой границе с лесом, была устроена большая крытая клетка, в дальний угол которой забился волк. Незвана стояла напротив клетки с миской в руках. Она задумчиво смотрела на зверя и не слышала приближения княжны. Лишь только когда волк встревоженно дёрнул головой в сторону Мстиши, Незвана проследила направление его взгляда, но, безразлично посмотрев на подошедшую княжну, она снова оборотилась к клетке и бросила между прутьями кость. Зверь, вернув внимание к Незване и не сводя с неё подозрительного взора, принялся подбираться к подачке. Прихрамывая, он прижимался к земле. Быстро ухватив зубами кость, волк, припадая на лапу, торопливо вернулся в свой угол.

— Да как ты смеешь! — воскликнула Мстислава, захлёбываясь в водовороте охвативших её чувств. Главным среди них было негодование, и она решила дать ему волю, чтобы заглушить остальные — отвращение, стыд. И страх.

Здесь пахло даже хуже, чем в хлеву — грязной слежавшейся скотьей подстилкой, испражнениями, протухшим мясом и мертвечиной.

Незвана недоумённо приподняла белёсые брови, и Мстиша кивнула подбородком на миску, гневно добавив:

— Как ты смеешь бросать ему кости, словно собаке!

На лице девки отразилось понимание, и она ухмыльнулась.

— Должно быть потому, что он и есть собака. Только хуже.

— Да как ты смеешь, оборванка!

Водянистые глаза Незваны блеснули злым огнём, неожиданно озарив лицо девушки. Она по-прежнему была серой и невзрачной, но сияние очей странно оживило некрасивые черты.

— Разве сама не видишь? Он — зверь. Ратша никогда так долго не проводил в звериной шкуре. С каждым днём шерсть прирастает всё сильнее. Если не нравится, как я с ним обращаюсь, можешь войти в клетку и покормить его с руки. Давай же, — презрительно прошипела Незвана.

Всучив Мстише миску так резко, что лежавшие там кости громыхнули, девушка быстро удалилась.

Оставшись наедине с волком, княжна беспокойно покосилась в угол, где тот, еле слышно ворча, грыз свою добычу. Дрожащими руками отставив миску в сторону, Мстиша подошла ближе и медленно присела на корточки. Не сводя с неё глаз, волк предостерегающе зарычал.

— Пожалуйста, — прошептала Мстислава. Она хотела окликнуть его, но язык не поворачивался назвать это враждебное, чужое существо родным именем. — Пожалуйста, вернись ко мне. Не уходи, прошу, — взмолилась княжна, и голос её дрогнул. Она пыталась поймать взгляд зверя, но волк посматривал на неё исподлобья как на возможную угрозу, избегая встречаться глазами.

Мстиша подождала ещё некоторое время, но волк по-прежнему не покидал своего угла. Если в теле зверя и был заключён дух её мужа, он явно находился слишком далеко.

Тяжело вздохнув, княжна выложила оставшиеся кости в клетку, но несмотря на всю осторожность, с которой она двигалась, зверь, дёрнувшись, оскалился и затравленно прижал уши к голове. Только теперь Мстислава заметила рану на его лапе. Отчего-то она полагала, что Шуляку удалось залечить её, но нынче княжна поняла, что тошнотворный запах исходил от незаживающей плоти. С трудом подавив подкативший к самому горлу рвотный позыв, Мстиша поднялась и, нетвёрдо переступая, поспешила прочь. Возвращаться в избу не хотелось: её не прельщали ни духота, ни общество Незваны, ни ждущая в тёмном углу прялка. Мстислава бездумно углубилась в лес и, отойдя от избушки достаточно, чтобы та скрылась из виду, уселась на поваленное дерево.

С ужасающей ясностью Мстиша поняла, что, если она не поторопится, то может стать слишком поздно. Вылечить человека бывает непросто, но вылечить дикого зверя… Она не знала, насколько серьёзной была рана, но этот запах напомнил угасающую лучину и любимое, ставшее неузнаваемым, позеленевшее лицо. Мстислава похолодела и зажмурилась, отгоняя детское воспоминание.

Нет! Надо действовать, и немедля.

Мысль о том, как сладить рубашку из волос, незаметно варилась в голове уже некоторое время, и, поразмыслив, княжна решила, что удобнее всего будет связать её. Мстиша не прикасалась к спицам так же давно, как и к прялке до вчерашнего дня, но теперь с благодарностью вспоминала Стоянину крепкую науку. Оглядевшись вокруг себя, княжна срезала несколько веток и принялась обстругивать их. Наверное, спицы можно было спросить у Незваны, но Мстислава скорее стала бы есть землю, чем переступила через гордость и обратилась за помощью к неотёсанной девке. Княжне пришлось изрядно помучиться и поплатиться пораненным пальцем, прежде чем у неё вышло что-то сносное. Сжимая в руках получившиеся спицы, с вновь обретённой решимостью она заторопилась в избу. Но возвратилась Мстиша иным путём, заложив круг и обойдя дом с другой стороны. Она не могла заставить себя снова пройти мимо клетки.

***

Но и в тот день Мстислава не решилась приступить к делу. Она опять допоздна пряла, теперь получая от боли в истерзанных пальцах оправдание собственного бездействия. Ведь Мстиша была не виновата в том, что колдун своими прихотями отсрочивал начало работы. Да и потом, её самодельным спицам было полезно просохнуть и как следует затвердеть.

Успокаивая себя так, княжна не могла не заметить взглядов: насмешливых — Шуляка, неодобрительных — Незваны. И всё же, когда на следующее утро Мстислава посмотрела на неоконченную работу, вместо отчаяния она испытала облегчение. Мстиша начнёт рубашку, как только расправится с уроком Шуляка.

Но едва Мстислава успела устроиться с прялкой и порадоваться тому, что колдун с самого утра куда-то уехал на санях — отчего-то было очень неуютно находиться в его обществе, — как перед княжной выросла Незвана с огромной корзиной в руках.

— Пойдём на реку, поможешь бельё выпрать, — бросила она.

Мстиша с неприязненным удивлением оглядела девушку. Всё ещё трудно было поверить, что эта деревенщина так запросто с ней говорила и смела раздавать указания, точно своей холопке. Мстислава жаждала поставить на место зарвавшуюся девку, но мысли тут же возвращали её к тому, почему она была вынуждена терпеть её дерзость. Княжна покосилась на кривые палочки, ждавшие своей участи в подпечеке, и быстро отогнала воспоминание о волке, томившемся в тесной вонючей клетке.

— Да исподницу заодно сменить сможешь, — добавила Незвана, — поди давно уж в нестиранной ходишь.

Княжна, привыкшая к каждодневной бане, страдала оттого, что приходилось кое-как мыться из маленького ковшика, а уж о том, чтобы носить свежую одежду, она и не мечтала. Поэтому, как бы ни было оскорбительно идти на реку, мысль о чистой рубашке приободрила Мстиславу, и она с готовностью достала запасную сорочку из сумки. Быстро оглядевшись по сторонам, удостоверяясь, что кроме них двоих в доме никого не было, княжна принялась переодеваться. Присутствие Незваны никоим образом не смущало её — Мстиша привыкла не замечать слуг, которые обычно безмолвно исполняли её желания, поэтому, когда, скинув старую сорочку княжна увидела изумлённый взгляд девушки, она опешила. Чернавки никогда не позволяли себе пялиться, и неприкрытый, полный благоговения и зависти взор заставил Мстишу вдруг почувствовать стыд от собственной обнажённости. Незвана, остолбенев, взирала на её нагое тело выпученными от простодушного восторга глазами. Нахмурившись, княжна быстро надела свежую рубашку.

— Что вылупилась? — зло прищурилась Мстиша, и только теперь Незвана точно отмерла и, дёрнув головой, будто отгоняя морок, смущённо отвернулась.

Мстислава тоже опомнилась и высокомерно хмыкнула. Конечно, откуда этой страхолюдине видеть красивое женское тело? У самой-то одни мослы, как сказала бы няня.

— Где бабы гладки, там нет воды в кадке, — глухо вымолвила Незвана, точно отвечая на невысказанные мысли княжны, и Мстиша прыснула.

— Что?! — хохотнула она. — Это ещё что за околесица?

— Так дедушка говорит, — больше не поднимая глаз на Мстиславу, пробормотала девка и выскользнула из избы.

Княжна лишь покачала головой и, оправляя одежду, с удовольствием прошла руками по своим мягким бокам и округлым бёдрам. Успокаивал ли старик плоскую, словно сушёная вобла девку, или просто был женоненавистником? Кто знает. Но невольное унижение ученицы колдуна ещё немного приподняло настроение Мстиши.

Впрочем, благостное расположение духа быстро улетучилось. Выйдя во двор и бросив взгляд в сторону клетки, Мстислава мигом помрачнела.

— Как, разве не хочешь муженька проведать? — усмехнулась Незвана и, нагрузив побледневшую Мстишу двумя пральниками и пешней, неторопливо пошла в сторону леса.

К реке вела хорошо протоптанная, но узкая тропинка. Крошечные мостки угрожающе скрипнули по весом Незваны. Умелыми уверенными движениями пробив успевшую зарасти полынью, Незвана, раскрасневшись от работы, скинула платок. Мстиша почти с сочувствием оглядела жидкую, даром что длинную косу.

— Ну, что смотришь, давай, берись за дело, — хмуро распорядилась девка, вываливая бельё из корзины.

Мстислава наморщила нос, брезгливо оглядывая несвежую кучу, а потом перевела взгляд на прорубь. Если вода, спрятанная под ледяным доспехом, не внушала княжне опасений, то от одного вида чёрной колышущейся ямы Мстишу пробил холодный пот. Чем дольше она смотрела на перехлёстывающую через край воду, тем труднее становилось дышать.

— Что это ты? — недоверчиво нахмурилась девка. — Позеленела как поганка.

С усилием отведя взор от полыньи, Мстислава вдруг почувствовала, как кружится голова. Всё перед глазами поплыло. Она принялась неловко расстегивать шубу, но, казалось, грудь одеревенела, и княжна не сумела сделать и вздоха. Гора грязного белья больше не занимала её. Всё, о чём княжна думала — лишь блестящая тёмная пучина.

— Ты что, припадочная?

Но Мстиша, оцепеневшая от ужаса, не могла вымолвить ни слова. Тело сковало, воздуха не хватало, а сердце колотилось резко и как-то неправильно.

— Смерть моя пришла, — только и сумела выдавить из себя княжна.

Незвана приблизилась к Мстиславе и с тревогой заглянула в глаза. Она вдруг положила ладонь Мстише на лоб и принялась вполголоса что-то шептать. Мстислава слишком ослабла, чтобы возмутиться, и просто осела на обледеневшую лаву, подчиняясь безмолвному приказу девки. Колдуньи. Потому что иначе отчего от одного прикосновения прохладной костлявой ладони сразу стало легче?

Через несколько мгновений Мстиша почувствовала, что снова может дышать. Незвана замолчала и, отведя руку, внимательно вгляделась в лицо княжны. Наверное, надо было сказать, что она не может подойти к воде, что она боится её, объясниться, но Мстислава не могла. Она и так показала свою слабость и теперь презирала себя за этот миг уязвимости.

Но, кажется, Незвана и без того что-то поняла. Покачав головой, она вернулась к полынье и начала окунать бельё в прорубь.

— Хоть пральником помоги, — бросила она Мстише, с трудом доставая из ледяной воды тяжёлые намокшие холстины. На её покрасневших руках проступили синие жилки.

— Что ты такое сделала? — превозмогая себя, спросила княжна, покорно берясь за валёк. Она никогда в жизни не стирала, поэтому просто слабо повторяла за рублеными движениями Незваны, которая принялась выколачивать ткань, хлюпавшую под мерными ударами.

Девушка хмыкнула.

— Ничего особенного. Так, словцо шепнула.

— Значит, ты тоже? Колдунья?

Лицо Незваны омрачилось.

— Обычно меня ведьмой кличут. Но да, кое-что умею. — Она опять усмехнулась, а глаза мстительно блеснули, так что у княжны по предплечьям пробежали мурашки.

— Тебя родители Шуляку в учение отдали?

Незвана остро посмотрела на Мстишу.

— Нет, сама пошла, — сквозь зубы пробормотала она и принялась колотить бельё с удвоенной силой.

Княжна удивлённо приподняла брови. Она вспомнила, как Ратмир рассказывал, что против собственной воли жил у волхва и не желал постигать колдовской науки. Но, видно, Незвана была слеплена из иного теста.

— Как же тебя отпустили? — искренне удивилась Мстислава. Отец никогда бы не отдал её в чужие люди, и ей трудно было представить, что в какой-то семье могло быть по-другому.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезала Незвана и подкинула Мстише мокрую рубаху. — Лучше делом занимайся, а не болтай.

Мстислава обиженно поджала губы. Не то, чтобы ей была любопытна жизнь дремучей девчонки, но Мстише стало скучно, и она предпочла бы скоротать время за беседой. Работать было тяжело, но зато она согрелась, а от головокружения не осталось и следа. И всё-таки княжна держалась подальше от воды и старалась не смотреть в сторону полыньи. Впрочем, было полезно узнать, что Незвана умеет ворожить. Значит, с девкой стоило держать ухо востро.

Возвращаться было труднее — хотя на долю Незваны выпало куда больше работы, Мстиша всё ещё отходила от приступа, выевшего много сил, а мокрое бельё потяжелело в два раза.

Краем глаза Мстислава заглянула в клетку. Волк по-прежнему лежал в углу и не двигался. У Мстиши сжалось сердце. Медлить дольше было непозволительно. Улучив миг, пока Незвана ушла развешивать стирку, княжна юркнула в хлев. Последнее, чего она хотела, это чтобы кто-то увидел её позор — иначе расставание с волосами Мстислава назвать не могла.

Забравшись по лестнице на сенник, княжна дрожащими руками размотала убрус и сняла повойник. Тряхнув головой, Мстиша выпустила на свободу уложенные венцом косы и торопливо расплела одну из них. Казалось, что стоит чуть промедлить, и с таким трудом собранная решимость рассыплется. Вынув из ножен клинок, Мстислава осторожно отделила прядь в палец толщиной и, глубоко вздохнув, махнула лезвием рядом с ухом.

Волосы послушно упали в подставленную руку, и из глаз Мстиши брызнули слёзы. Начало было положено, и она знала, что отныне дороги назад нет. Помалу или все сразу, но волосы будут срезаны.

Княжна уронила лицо в ладони и беззвучно, чтобы никто не услышал, разрыдалась. Но нельзя было позволять себе раскисать. Если Мстиславе заблагорассудится, она поплачет на обратном пути в Зазимье. На плече у мужа.

Мстиша подняла голову и, шмыгнув носом, быстро вытерла слёзы. Торопливо смотав прядь, она спрятала её за пазуху. Убрав косы под повойник, княжна заспешила в избу. Схватив новое веретено, Мстислава судорожно достала волосы и начала прясть их. От долгой работы на морозе ещё толком не зажившие пальцы подрагивали и не слушались, и веретено несколько раз выпадало из рук, но княжна приноровилась, и в скором времени у неё на коленях лежала светлая, чуть пушащаяся нитка. В горле встал ком, но снова дать волю слезам Мстише не позволила открывшаяся дверь. Княжна ожидала увидеть Незвану, но вместо неё на пороге возникла другая девушка — куда более миловидная, румяная от мороза и испуганная. Озираясь, она несмело вошла внутрь.

— Проходи-проходи, милая, — послышался позади незнакомки голос колдуна, и хотя он говорил ласковые слова, Мстиша заметила на лице Шуляка, вошедшего следом, снисходительность и презрение.

Волхв провёл гостью в избу и усадил за стол. Встретившись взглядом с удивлённо взиравшей на неё княжной, девушка вспыхнула, покраснев ещё сильнее, и потупила взор.

— Садись, милая, не робей, — продолжал ворковать Шуляк, и Мстислава нахмурилась. Его приторность была уж слишком далека от обычно обращённых к ней яда и издёвки. — Ну, сказывай.

Девушка опасливо покосилась в Мстишину сторону, но старик только отмахнулся:

— Не пугайся, работницу взял, глуха и нема.

Мстислава от возмущения и вправду едва не потеряла дар речи, но сочла за лучшее промолчать и, спрятав нить из волос, взялась за оставшийся лён.

Пришлая девушка опустила глаза. Покусывая губу и неловко теребя рукавицу, она с обидой проговорила:

— Меня Чеверко знать не хочет, на Жданку заглядываться стал!

— Ну и пусть себе за ней бегает, петух ощипанный, — грубовато хмыкнул Шуляк. Кажется, его начала утомлять необходимость делать участливый вид.

— Помоги, дедушко, — едва не плача попросила девушка. — Молва ходит, есть у тебя травка заветная.

— Может, и есть, — усмехнулся волхв. — Да только надо ли оно тебе? Мало ли на свете парней пригожих? На Чеверке-дураке свет клином, поди, не сошёлся?

Но девушка упрямо поджала губы и сложила руки на груди:

— Помоги, дедушко.

Шуляк криво усмехнулся.

— Ну а о цене моей молву тоже, небось, слышала?

Прежде чем ответить, гостья сглотнула. Мстислава, всё это время не перестававшая прясть и внимательно прислушиваться к тихим голосам, с живостью представила, как у девушки, должно быть, пересохло во рту.

— Слышала лишь, что дорого берёшь, — выговорила незнакомка, — а точную плату не ведаю. Но серебро у меня найдётся, — поспешно прибавила она и торопливо полезла за пазуху за мешочком, в котором что-то тихонько звякнуло. Должно быть, пара колец да лунница, мысленно фыркнула княжна, сама не зная, что больше испытывала к этой дурёхе — презрения или сочувствия.

— Из серебра каши не сваришь, — раздался знакомый ответ, и у Мстиславы кольнуло сердце. Не была ли она сама такой же дурёхой? — Дорого беру, то верно, а не ведаешь, потому что у всякого своя цена. Слышал я, дядька твой на боярский двор стольником подвизался?

Девушка изумлённо приподняла брови и кивнула.

— Ну так надо будет у дядьки твоего услугу попросить, ненакладную, пустяковую.

— Услугу? Что ты, что ты! — замахала на него руками девушка, подскакивая с места. — Злодейство хочешь меня заставить на душу взять!

Шуляк вдруг хрипло рассмеялся.

— А Чеверко присушить, по-твоему, не злодейство?

— То ведь не душегубство, — возразила гостья, впрочем, не очень уверенно.

— Так разве я о душегубстве прошу? У боярина сын есть младший, ладный молодец растёт, завидный жених. Так вот рушник мне надобен будет, которым он утрётся, только и всего, — невинно возразил Шуляк, но лицо его сделалось хищным, точно ему наконец наскучила личина благочестивого старца.

В глазах девушки возникло сомнение.

— Только и всего? — с недоверием переспросила она.

— Только и всего, — кивнул волхв, улыбаясь, как сытый кот.

— Мягко стелешь, дедушко, да кочковато спать, — покачала головой девушка, но после недолгого колебания сдалась и обречённо согласилась: — Хорошо, раздобуду, о чём ты просишь.

— Вот и добро, — не скрывая удовольствия от, кажется, удачно свершавшейся сделки, потёр сухие руки колдун. — Принеси рушник, а я покамест зелье приготовлю. Да как на сорочке у тебя будет, ты ту кровь в скляницу собери да с собою возьми, поняла? Ну, а теперь ступай. Да с рушником смотри, шутить не пробуй. Я обман мигом прознаю. Ну, ступай, ступай, — легонько подтолкнул он засобиравшуюся девку в выходу.

Наверное, все чувства были написаны на лице княжны, потому что, вернувшись в дом, старик, проходя мимо Мстиши, не удержался от ехидного, вызывающего взгляда. Мстислава лишь покачала головой.

Колдун засмеялся, обнажив крепкие зубы:

— Иди лучше муженька покорми. Он, поди, уже все мослы сгрыз.

7. Пастуший сын.

Дни незаметно потянулись один за другим. Мстислава мучительно привыкала к странному чужому укладу, скрепя сердце подчиняясь вздорным и оскорбительным приказам колдуна и его приспешницы. От Мстишиных изнеженных, непривычных к грубому труду рук было мало пользы, ведь она не умела ни подоить коровы, ни растопить печи, ни лучины нащепать. Она пролила немало злых слёз, выгребая навоз, вычищая закопчённый нагаром ворох, отскребая немытый годами стол и с отчаянием глядя, как безобразно распухают, шершавея и покрываясь царапинами, её нежные белые пальцы, как ломаются и чернеют от въевшейся грязи когда-то перламутровые ногти. Искать смысл в прихоти Шуляка княжна давно перестала. Должно быть, он сводился лишь к тому, чтобы унизить её. Как когда-то колдун истязал Ратмира, так теперь он решил не упустить возможности извести его жену.

Слава Великой Пряхе, вместо семи лет княжну ждали считанные дни. В крайнем случае — седмицы. Так или иначе, Мстиша знала, что в скором времени грядёт освобождение, и оно делалось тем ближе, чем толще становилось каждое новое веретено. В сумке, которую Мстиша хранила под лавкой, уже лежало пять готовых простеней, а к странной лёгкости головы она привыкла гораздо быстрее, чем ожидала.

Мстислава не плакала, когда срезала косу. Сначала она думала расставаться с волосами постепенно, по пряди за раз, но это оказалось лишь пыткой, растянутой во времени. Толстая коса долго не хотела поддаваться, и Мстише пришлось попотеть, прежде чем криво, кое-как откромсать её по частям. Но когда она тяжело упала ей на колени, словно великанская змея из страшной няниной побасенки, осознание случившегося затопило Мстишу. Ощупав на голове обкорнанные концы, княжна разразилась безутешными рыданиями. Перед ней лежали её жизнь и красота, загубленные собственными руками.

Оставшиеся на голове волосы оказались такими куцыми, что норовили вылезти из-под убруса, и больше всего Мстислава боялась, что Незвана заметит её позор. Ведь теперь даже крысиный хвостик девки представлялся княжне великой ценностью, за которую она многое бы отдала.

Они слышали заунывный вой из клетки почти каждую ночь, и всякий раз, выходя во двор, Мстиша видела чёрную тень, напоминавшую о том, что она сделала с собственным мужем. Княжна упросила волхва посмотреть рану волка, на что тот сначала с извечной усмешкой ответил, что пользует людей, а не скотину. Пока Шуляк накладывал на лапу глухо порыкивающего волка мазь, Мстислава затаив дыхание следила за ним из-за железных прутьев. После той, первой неудачи она не пыталась воззвать к Ратмиру и ограничивалась тем, что каждый день сама кормила волка, по-прежнему держась от него на расстоянии. Княжна добавляла к тому, что выделял ему колдун, то скудное мясо, что ей удавалось выловить в своей доле. По крайней мере Мстиша больше не допускала, чтобы Незвана швыряла ему кости, как шелудивому псу.

Впрочем, Мстиславе больше не нужно было присутствие волка, чтобы поторапливаться — вполне хватало того, как с ней обращались колдун и его девчонка.

И чем бойчее продвигалась Мстишина работа, тем, казалось, сильнее лютовали её мучители. Княжне редко когда выпадала вольность проснуться самой — чаще всего её расталкивала Незвана, сразу же нагружая делами, словно Мстислава была её рабыней. И хотя княжне уже было привычно ходить за скотиной, впотьмах прясть грубую пряжу или собирать хворост на пронизывающем ветру, почти всё получалось у неё из рук вон плохо, за что девка не упускала случая высказать. Мстиша не оставалась в долгу и огрызалась, на чаще всего она настолько уставала, что равнодушно пропускала брань мимо ушей. Поначалу княжна подолгу представляла, как бы вывела проклятущую ведьму во двор детинца, раздела бы до исподницы и прилюдно, с оттягом выпорола бы, но через какое-то время даже эти мысли перестали приносить облегчение. Кажется, от жизни в колдовской избушке черствели и коржавели не только её руки и тело, но заодно и сердце. Единственное, о чём Мстислава могла думать, это о том, как к концу дня, выполнив бесконечный воз уроков, усядется за прялку. Часто это происходило далеко за полночь, когда и волхв, и девка уже укладывались. Мстиша научилась ценить даже то, что они хотя бы не заставляли её гасить лучину.

В один из таких бесконечных зимних вечеров Мстислава сидела над работой, борясь со сном и одновременно — с неудобными кривыми спицами. Она как раз успела допрясть все волосы и ссучить получившуюся нитку, но теперь никак не ладилось вязание. Одна спица почти сразу сломалась, вторая оказалась слишком шершавой и цепляла нить. Мстиша едва не плакала. Шуляк, мимоходом поглядевший на мучения княжны, лишь фыркнул.

Вдруг снаружи раздались чьи-то шумные шаги, а следом дверь затряслась от громких ударов. Колдун почти никогда не затворялся на засов, поэтому вскоре дверь поддалась, и в избу ввалился расхристанный молодец. Его распахнутый тулуп был запорошён снегом. Торопливо сняв и скомкав в громадной ручище меховую шапку, незнакомец поклонился и нашёл взглядом волхва.

Бледное лицо чужака горело лихорадочным румянцем, а в размашистых и одновременно скованных движениях отражались и нетерпение, и явная неохота, с которой гость переступил порог дома колдуна. Немудрено, подумала Мстиша, вспоминая наведывавшуюся до него девку. Она понятия не имела, зачем пришёл этот человек, но не сомневалась, что и ему Шуляк заломит немалую цену.

— Здравствуй, отче, — в пояс поклонился молодец. На вид он был ровесником Ратмира.

— И ты не хворай, Волотко, — хмыкнул колдун, складывая руки на груди.

— Не серчай, что на ночь глядя нагрянул, да беда у нас. — Голос его сорвался, но, взяв себя в руки, гость продолжал: — Молодухе моей худо.

Мстислава, забыв о прядении, во все глаза глядела на Волотко. Это было ужасно глупо, но сердце кольнуло завистью к лежащей где-то в тёмной избе незнакомке, ради которой муж через снег и мороз пришёл на поклон к страшному колдуну. Пусть она болела, но у неё был муж, настоящий, сильный…

— А что же коновал ваш? — прервал Мстишины мысли едкий голос старика.

Но молодец лишь с досадой махнул рукой.

— Куда ему! Говорю же, помирает моя Домаша! В горячке мечется, в беспамятстве! — Голос Волотко сочился отчаянием. — Не откажи, отче, не дай остаться вдовцом!

Шуляк бросил кислый взор на печь, где Незвана уже устроила ему постель, и, раздражённо цокнув, крикнул девке:

— Кожух подай да мою торбу с зельями и справой!

Обернувшись к гостю, он сердито спросил:

— Где пошевни оставил?

— На дальней росстани, что у горелой ели, — виновато пробормотал тот, не встречаясь взглядом с рассерженным колдуном. — Дальше по сумётам не сумел проехать. Уж больно ты далеко забрался, отец, — извиняясь, добавил Волотко. — Да я протропил дорожку-то, авось не увязнем. В долгу не останусь! Только поезжай, прошу!

Шуляк желчно хмыкнул. Не успела Мстислава с самодовольным видом позлорадствовать, каково старику сейчас будет добираться по сугробам до леший знает где затерянной деревни, как Шуляк ткнул в неё пальцем и визгливо приказал:

— Со мной отправишься! Пособишь в случае чего!

Все взгляды в избе устремились на оторопевшую княжну: Незвана смотрела с уязвлённым недоверием, Волотко, только теперь заметивший незнакомую красавицу, с почтительным изумлением. Мстиша, даже в такой миг не в силах забыть старых привычек, приосанилась, но тут же поправила убрус, спеша убедиться, что из-под него не выбились предательски короткие пряди.

— Ну, поторапливайся, не то и правда, глядишь, помрёт! — прикрикнул волхв, и Мстиславе не осталось ничего иного, как подчиниться.

Даже когда они втроём оказались посреди тёмного заснеженного леса, княжна никак не могла поверить в происходящее. Она не понимала, для чего Шуляку понадобилось тащить её к хворой — ведь если Незвана что-то смыслила в волховании (а судя по тому, что произошло тогда на мостках, смыслила она немало), то от Мстиши старику не было никакого проку. Кажется, Волотко, который искоса поглядывал на княжну, задавался тем же вопросом. Впрочем, заботы об оставшейся дома жене, видимо, заслонили всякое любопытство. Молодец торопился и уходил далеко вперёд, и когда еле шевелящийся колдун и завязающая в снегу Мстислава догоняли его, он притаптывал ногами, из последних сил сдерживая нетерпение. Должно быть, лишь уважение и страх перед могуществом волхва останавливали Волотко от того, чтобы сорваться на грубость.

Наконец спутники добрались до саней, и молодец облегчённо вздохнул и торопливо отвязал лошадь. Даже Мстиша понимала, что оставлять кобылу одну в лесу было опрометчиво, но, видно, отчаяние Волотко дошло до предела. Едва дождавшись, пока княжна и колдун усядутся, он резко вытянул несчастное животное кнутом, заставляя его сорваться с места. Чуть не вывалившись, Мстиша забилась в угол и, уцепившись за облучок, съёжилась в комок. Пока они шли, сапоги забились снегом, а рук, на которые она не успела надеть рукавички, княжна почти не чувствовала.

Малопроезжая дорога была настолько ужасна, что несколько раз они едва не перевернулись, и Мстислава, прячась под овчиной от вьюги, старалась не думать о том, что случится, если сани застрянут. Каким-то немыслимым образом она умудрилась задремать, и когда Шуляк растолкал её, княжна не сразу поняла, где находится.

Деревня, куда они приехали, глубоко спала. Полаяв для острастки, соседские собаки замолчали, и спутников накрыла гнетущая, равнодушная тишина. Поначалу было приятно с мороза оказаться в жарко натопленной избе, но скоро Мстише стало душно. В доме стоял густой, вязкий запах пота, нечистого тела, кислятины. Запах болезни, который ни с чем ни спутать. Мстиславе вдруг захотелось выбежать прочь, на холод, снег, обжигающий ветер. Она с содроганием оглядывала избу, и ей чудилось, будто из тёмных углов, куда не доставал зыбкий свет лучины, на неё посматривала, хищно улыбаясь, прокравшаяся вслед за хворью нечисть.

Пока княжна озиралась, боясь пошевелиться, Шуляк, напротив, точно ожил. Вся сонливость, вялость и брюзгливость мигом спали с колдуна, и он решительно подошёл к лежанке, устроенной рядом с печью, на которой металась несчастная.

Та казалась совсем юной. Заострившиеся скулы пылали, а запавшие глаза, смотревшие дико и бессмысленно, сияли тёмным, нехорошим блеском. Волотко бросился на колени перед постелью жены и осторожно, точно хрупкое сокровище, взял её руку в свою. Крохотная ладошка безжизненно утонула в огромной ладони, и сердце Мстиславы сжалось от одного взгляда на лицо несчастного мужа.

— Домашенька, нещечко моё, — ласково позвал он жену, но та лишь заметалась по сбитой подушке. Косы её растрепались и промокли от пота.

Не обращая внимания на Волотко, Шуляк уселся на постель и, пристально глядя на хворую, положил ладонь на её покрытый испариной лоб. Прикрыв глаза, он некоторое время молчал, точно прислушиваясь к чему-то, и молодка постепенно успокоилась, перестав ёрзать. Её нахмуренное, скорченное лицо понемногу разгладилось, и колдун принялся вполголоса бормотать:

— Окаянные сестрицы, девы беспоясые и простоволосые Тень, Ломея, Знобея, Невея, Сластея, Трясея, Пласья, Томея, Хриперка, Харарка, Знобея и Грудея. Идёте вы по белому свету людей имать, жи́лья тянуть, кости ломать, телеса земле-матери предавать. Сломлю я по три прута и стану бить вас три зори утренних и по три вечерних. Будьте вы девы-трясуницы на воде, в мире не ходите, людей не губите!

Мстише показалось, что с губ больной спорхнул белый, едва различимый мотылёк. Не иначе как Шуляк спугнул ворогушу. Домаша вдруг жалобно застонала, и Волотко тревожно посмотрел на колдуна.

— Жар надобно отвести, руду отворить, — решил Шуляк и принялся доставать из сумки склянки и притирки, а из холщового чехла — несколько разномастных ножей и бритв, при виде которых Мстише сделалось не по себе. Он приказал хозяину приготовить ушат горячей воды и чистые тряпки, и когда всё было исполнено, распарил руку молодицы. Подставив глиняную латку, колдун сделал осторожный надрез на запястье больной.

От вида и запаха полившейся крови Мстиславу замутило, и она уже было метнулась в сторону выхода, когда Домаша вдруг распахнула закрытые доселе глаза и закричала. Переход от полусна к неистовству оказался таким резким, что княжна даже на миг позабыла о дурноте. Хворая вдруг начала дёргаться и вырываться, выкрикивая что-то неразборчивое и страшное.

— Держите её! — зло зашипел Шуляк, который едва справлялся с обезумевшей молодицей.

Мстиша беспомощно взглянула на Волотко, но тот уже кинулся к жене, пригвождая её к лежанке.

— А-а-а, — злорадно протянул волхв, когда Волотко наконец сумел обездвижить точно взбесившуюся Домашу. Мстислава диву давалась, насколько сильной оказалась худая, истощённая женщина. — Не хотят её пустить, решили, прибрали к рукам! Погоди-погоди, как бы не так! — хрипло засмеялся старик и начал быстро причитать: — У Доманеги ни притки, ни озыку, ни дневного, ни ночного, ни полуночного, от долгокосого, от троекосого, от долгозубого, от кривозубого, от старой девы, от непетого голоса, парня безволосого, мужика беспоясого, повейте, притки и озыки, на высокие горы, на чёрное море, где добрым людям неухожно, птичкам неулётно!

Теперь и по самому Шуляку градом катился пот, словно он не бормотал заговор, а ворочал пудовые жернова. Когда припадок прошёл, и больная, сомкнув веки, измождённо откинулась обратно на подушку, волхв велел Мстиславе держать латку, куда уже успело стечь порядком крови, а сам отправился к печи. Там он принялся заводить варево, добавляя в горшок травы и настойки из своего мешка. Руки княжны подрагивали, и она старалась не смотреть в багровую гущу, в глубине которой плясал отблеск лучины. Доманега больше не пыталась вырваться, и Волотко, ослабив хватку, нежно, точно извиняясь за то, что вынужден был сдерживать её силой, погладил жену по щеке. Но молодица, кажется, снова впала в беспамятство, а её грудь вздымалась едва заметно.

Мстиша старалась не дышать, но запах крови и духота сделали своё дело. Должно быть, Волотко что-то понял, потому что как раз вовремя успел перехватить у неё посудину с кровью, прежде чем Мстислава провалилась в блаженную черноту.

Она очнулась на лавке. Немного болела голова — наверное, ударилась об пол. Волотко сидел у постели жены, пока волхв что-то втолковывал ему, передавая дымящийся горшок. Домаша спала, её запястье было обмотано белой холстиной. Заметив, что Мстислава пришла в себя, колдун хмыкнул:

— Тоже мне, неженка нашлась. Никакой от тебя пользы, кроме вреда!

Не находя сил ни на ответ, ни даже на обиду, Мстислава сглотнула. Во рту было сухо, а на языке всё ещё стоял терпкий железный привкус крови. Пошатываясь, она добрела до бочки с водой, стоявшей у печи, и, жадно выпила целую кружку.

— Жегавица отпустила, теперь до утра проспит. Мне здесь больше делать нечего, вези домой, — устало сел на лавку Шуляк.

Волотко неохотно оторвал взгляд от жены и спохватился.

— Не знаю, как благодарить тебя, отче. — Он вскочил и поклонился до земли. — Как отплатить тебе за труды твои?

Мстиша с усталым любопытством перевела глаза на Шуляка, приготовившись слушать, какую цену он заломит на этот раз, но как ни странно, волхв лишь поморщился и отмахнулся.

— Погоди благодарить, успеется ещё. Пусть сперва Великая Пряха рассудит, решит её судьбу. Что смог, я сделал. А платы мне никакой от тебя не надобно.

Волотко смиренно кивнул и, укутав жену и одарив её напоследок долгим взглядом, неохотно надел шапку. Вскоре Мстислава и колдун уже ехали обратно. Путь назад показался княжне короче. Возможно, Волотко спешил ещё сильнее, не желая оставлять жену, а, может, дорога с каждым разом становилась всё более укатанной. Когда они добрались до росстани и спешились, где-то неподалёку раздался волчий вой. Мужчины переглянулись.

— Поезжай, — коротко приказал Шуляк молодцу. Тот попытался возразить, но колдун не стал даже слушать: — Оставишь тут кобылу — волки зарежут. Поезжай к жене, а о нас не беспокойся — меня зверь не тронет, сам знаешь.

Волотко посмотрел на волхва с почтительным страхом и благодарностью. Поклонившись так низко, что его пальцы ткнулись в снег, он торопливо развернул лошадь и через несколько мгновений уже мчался в сторону деревни.

Мстислава, еле стоявшая на ногах, тяжело вздохнула. В слабом свете проглядывавшего из-за еловых вершин месяца очертания наступавшего со всех сторон леса казались зловещими, но сил бояться не осталось, и она послушно поплелась за стариком.

— Почему тебя не трогают звери? — устало спросила она маячившую впереди спину Шуляка. Волчий вой стих, и в ночной тишине слышалось только мерное поскрипывание снега под их ногами. Мстиша с завистью смотрела на валенки колдуна — её сапожки вымокли и совсем не грели.

— Таков я уродился, — глухо буркнул волхв через плечо, — умею договориться со всякой лесной тварью.

Мстислава удивлённо хмыкнула:

— Надо же, дар какой.

Шуляк вдруг резко остановился, так что княжна едва не врезалась в него и, повернувшись, злобно прошипел:

— Кому дар, а кому и проклятье!

Мстиша, изумлённо отшатнувшись, нахмурилась и недоверчиво проговорила:

— Разве может подобное умение проклятием обернуться?

Но Шуляк мрачно зыркнул на неё из-под насупленных бровей и продолжил путь. Спотыкаясь и то и дело увязая в снегу, они, наконец, добрели до дома. Незвана сонно выглянула из-под тёплого одеяла и, повернувшись на другой бок, снова засопела.

Несмотря на поздний час, сна не было ни в одном глазу. Мстиша подошла к печи, чтобы вздуть огонь. Ещё несколько седмиц назад она даже не знала, как это делается, а нынче привычным движением открыла заслонку и затеплила лучину от тлевших в загнётке углей. Вытащив спрятанный тут же горшок со щами, оставшимися от ужина, княжна поставила его перед тяжело опустившимся на лавку стариком. Ничего не говоря, Шуляк взял из-под рушника краюху хлеба и, прижав её к груди, отрезал два больших ломтя. Если кто-нибудь сказал бы Мстиславе, что в её жизни наступит день, когда она станет хлебать из одной посудины с дремучим деревенским стариком, она бы ни за что не поверила. Пожалуй, от самой мысли её могло бы стошнить. Однако нынче такова была Мстишина жизнь.

Доев, волхв неодобрительно покосился на лоб княжны и, рассеянно коснувшись его, Мстислава нащупала шишку.

— Совсем ты хилая, — презрительно изрёк колдун, сыто вытирая усы.

Возмущение, зревшее внутри Мстиши, словно перебродившая брага в тесной бочке, наконец взорвалось и ринулось на волю:

— Вместо того, чтобы спасибо сказать, что с тобой в ночь потащилась в такую даль по морозу да под волчий вой, ты мне пенять удумал?! Мог бы сразу Незванку взять, уж она бы тебя, поди, не подвела и оземь падать не стала бы!

— Мог бы, да решил поостеречься. Кто знал, вдруг у Домашки хворь прилипчивая.

Откровение волхва застигло Мстиславу врасплох, и она застыла с открытым ртом.

— То есть выходит, Незвану ты поберёг, а меня не жалко? — опешив, догадалась она.

— Выходит, что так, — бесстыдно усмехнулся Шуляк.

— За что ты так меня ненавидишь? — поражённо прошептала Мстиша.

— Слишком много чести, ненавидеть тебя, — хмыкнул Шуляк, но, противореча равнодушным словам, голос волхва зло дрогнул, и Мстислава прищурилась.

— Я ведь не сделала тебе ничего дурного! — воскликнула она. — Всё, чего я хочу — лишь спасти мужа. За что ты так на меня взъелся?

— Спасти мужа?! — прикрикнул колдун, но, бросив быстрый взгляд на заворочавшуюся на полатях Незвану, опомнился и понизил голос: — А кто его погубил?

— В том я виновата, но не перед тобой, а перед ним! — вздёрнула подбородок Мстислава.

— Считаете, будто закон вам не писан, — точно не слыша Мстишу, всё сильнее кипятился старик, — что можете творить всё, что взбредёт в ваши княжеские головы!

— И это говоришь ты? Ты, бездумно рушащий чужие жизни?

Колдун даже захлебнулся от негодования:

— Не говори того, чего не знаешь, соплячка! Если чья жизнь и была разрушена, то только моя!

Мстиша недоверчиво хмыкнула. Возможно, виной всему была тяжёлая бессонная ночь, но за всё время своего пребывания у Шуляка княжне ещё не приходилось видеть его таким взволнованным и несдержанным.

— Разрушена? Твоя? — язвительно переспросила она.

На миг в глазах волхва вспыхнула ярость, но Мстислава почувствовала, что она была направлена не на неё, а на кого-то иного. Опустив взор на сложенные в замок жилистые руки, старик негромко заговорил:

— Мой отец был пастухом. Не никчёмным бездельником, каких только и встретишь нынче. Нет, он был настоящим пастухом, который знал. Он брал такие отпуска, что за всё лето скотина не то что не плутала — ни царапинки не было. Всё батюшкиному стаду нипочём: и змеи, и камни, и колючки, потому что отец праведно жил и чтил обычай, как деды заповедовали. Ни грибов, ни ягод в лесу не трогал, веток не ломал, рыбы не удил да зайцев не ловил, своей одежды на поскотине не носил, через изгородь не перелезал, а уж о том, чтобы слово бранное молвить или зелёное вино пить, так о том отец и в обычное-то время подумать не мог.

Но кроме пастушеского знания у отца было ещё одно средство, благодаря которому зверь обходил его стадо за версту. Этим средством был я.

Мать говорила, всё случилось потому, что я родился в волчий день, в самую тёмную пору на границе осени и зимы, когда в наших краях не едят скоромного, а хороший хозяин закалывает на пороге чёрную курицу. С тех самых пор, как я помню себя, я умел слышать лесных тварей и говорить с ними. Я мог приманивать и отваживать зверей, а они никогда не трогали меня. Умение не было моей заслугой, я просто появился на свет с этим чувством так, как иные появляются со зрением и слухом. Мои родители, как и ты давеча, считали это даром…

Шуляк горько усмехнулся и глубоко вздохнул. Его сплетённые пальцы шевелились будто сами собой, точно им давно наскучил рассказ старика, и они зудели, изнемогая от непривычного безделья.

— Как только отец с матерью узнали про мою, как они называли, силу, не было ни единого лета, которое бы я не провёл вместе с отцом на поскотине. Я оберегал стадо от зверья, а отец — от остальных напастей. Только хоть мал огонёк, а всё дым виден. Потихоньку прознали люди, и слава обо мне стала гулять на многие вёрсты окрест. Так и дошла весть до нашего князя.

Мстиша нахмурилась, и, точно почувствовав это, волхв впервые посмотрел на неё.

— Не твой родич. В других краях я родился. Впрочем, по мне, всё едино.

Больно любил наш князь ловы, пропадал в полях и лесах днями и ночами. Нет, чтобы о людях своих радеть, куда там, — в сердцах махнул рукой Шуляк. — Что говорить, скверный был князишко. Прознал он про меня и захотел сманить к себе, чтобы я загонял ему дичь. Сам вместе со всей свитою заявился в нашу бедную избу и упросил отца с матерью отпустить меня. Ненадолго, на одну только осень. Кто осмелится отказать князю? Вот и родители мои не сумели, наказали лишь, как натешится князь да чернотроп минует, чтобы домой возвращался. Пообещал я, да слова не сдержал. Вот уж настрелял князь зайцев в узерк, вот упал первый зазимок, вот лютые морозы ударили, а я и думать забыл о родной деревне, о тёмной закопчённой избе, о тесноте и запахе кислых кож. Совсем я был мальцом, десять зим мне только сверсталось, и легче лёгкого было меня увлечь, сбить с толку. Как в ловах перерыв выдался, князь удумал новую забаву. Слышал он, что заморские правители имеют при себе звездочётов и знахарей, вот и решил из меня доморощенного волхва сотворить. Стал грамоте учить, книги мудрые давать, к старухам-шептухам водить, чтобы я их науку перенял. Только бестолковый князь тот был. В собственном уме-то порядка никогда не держал, разве мог другого чему научить? Едва начинал я схватывать вершки, как у него тут же появлялась иная прихоть. Стоило мне немного вникнуть в науку, как отвлекал меня князь на игры да гуляния.

В общем, не успел я оглянуться, как уже лето на подходе. Отец, смиренно ждавший меня целый год, отважился сам явиться к княжескому двору. Решил схитрить тогда князь, согласился вернуть меня, коли я сам того пожелаю. А что у меня, мальчишки, за год избалованного, в голове было? Увидел я отца, и от жалости нутро стиснулось. Но как представил, что вместо развлечений, диковинных вещей, книг, сладких яств снова ждёт меня наш убогий дом, скучная поскотина, где и ягод-то мне отец собрать не разрешал, так всё во мне и воспротивилось. Отказался я с отцом ехать, а князь на то лишь руками развёл. Так и остался я при дворе на другой год, завеялся на стороне.

В общем, не буду толковать про своё житьё-бытьё, то долгий сказ. От родителей с тех пор я ни словечка не слышал. Больше за мной не приезжали. Два лета минуло благополучно, а на третье отца зарезал волк. Никто не присылал мне этой вести, сердце само подсказало. Что-то во мне оборвалось. Словно протрезвел я после хмельной ночи и впервые посмотрел на дела свои ясными глазами. В тот же день в чём был, ничего из князевых подарков не взявши, отправился домой. Но поздно: когда я вернулся, отец лежал в сырой земле, а мать…

Голос подвёл Шуляка, у него перехватило горло, и на миг Мстислава решила, что он заплачет. Но колдун быстро взял себя в руки и сухо закончил:

— А мать прокляла меня и велела отправляться на все четыре стороны.

Княжна изумлённо ахнула.

— Так значит, это твоего отца жалейка? — она показала на красный угол.

Волхв кивнул.

— Единственное, что я забрал из дома.

— И что же случилось потом?

Шуляк поднял на Мстишу взгляд, и в один миг его приоткрывшаяся было личина вернулась на место. На язвительном, насмешливом лице стало не разглядеть следов далёкого детского горя.

— А что случилось потом — не твоего ума дело! — желчно процедил он и резко встал из-за стола.

Мстислава ещё некоторое время разочарованно смотрела на опустевшую лавку, слушая, как Шуляк сердито карабкается на печь, загасила лучину и улеглась на своё жёсткое ложе. Ночную тишину нарушал лишь треск неугомонного сверчка да беспокойные вздохи ворочавшейся во сне Незваны.

8. Снова человек.

Через несколько дней после ночной поездки Мстислава обнаружила на своей лавке две гладкие, пахнущие льняным маслом спицы. Но когда за ужином она поблагодарила Шуляка, тот лишь скривился, пропустив её слова мимо ушей.

Теперь работа княжны пошла куда быстрее. Мстислава проводила за вязанием каждый свободный миг, совсем забыв о сне, и вскоре у неё получилось что-то вроде кольчужки — лёгкой, почти невесомой и грубоватой. Незвана кидала на её рукоделье презрительные взгляды, но Мстише было всё равно. Только бы получилось. Но когда долгожданный день настал, и готовая рубашка лежала у княжны на коленях, она не почувствовала облегчения. Лишь новый страх. Ведь теперь предстояло проверить, не обманул ли её колдун, всё ли она сделала правильно и сможет ли вернуть Ратмиру человеческий облик.

И хотя Шуляк не проявлял никакого видимого любопытства к тому, как продвигалась работа Мстиславы, в тот миг, когда она с зажатой в трясущихся руках рубашкой вышла во двор, он оказался рядом. Колдун бросил быстрый взгляд на то, во что превратились прекрасные косы княжны, и ответил скупым одобрительным кивком.

— Идём, замок отворю.

Мстислава покорно поплелась за стариком на непослушных, кисельных ногах. Во рту сделалось невыносимо сухо.

Когда они подошли к клетке, волк даже не пошевелился, лишь в полутьме коротко блеснули два жёлтых огонька. Зверь распростёрся на полу, положив морду на вытянутые передние лапы, и в самом деле походил на домашнюю собаку. Но в его расслабленной стати отражалось не развившееся со временем доверие к своим пленителям, а приобретённое равнодушие к собственной судьбе.

Шуляк принялся возиться с замком, заставив волка, наконец, повернуть голову. Дверь клетки со скрипом отворилась, и зверь предупреждающе заворчал. Шуляк отошёл в сторону, давая Мстише дорогу, и княжна нерешительно заглянула ему в глаза. Но, кажется, волхв не собирался выручать её из нового затруднения.

Сглотнув, Мстислава робко шагнула вперёд. Рокот, раздававшийся из волчьей груди, стал громче. Княжна замерла и испуганно обернулась на старика, но тот, не встречая её взгляда, смотрел на зверя, который, пошатываясь, поднялся на лапы и ощетинился.

Мстиша сглотнула и, крепче вцепившись в рубашку, выставила её вперёд, словно щит. Она сама всё начала, она и должна была закончить. Шуляк оставался рядом, но это самое большее, что он мог для неё сделать. Мстислава сама должна была войти в клетку и набросить рубашку на волка. Она сама должна была вернуть мужа, чего бы ей это ни стоило.

Судорожно выдохнув, княжна сделала ещё один шаг. Теперь она отчётливо видела мутные и по-прежнему полные враждебности глаза. Запах застарелых испражнений, звериной шерсти и раненой плоти, к которому она так и не смогла привыкнуть, хотя каждый день навещала волка, сделался невыносимым.

— Пожалуйста, — прошептала Мстиша, — прошу, услышь меня.

Рычание становилось всё более грозным, но княжна заставила себя идти дальше.

— Душа моя, жизнь моя, вернись ко мне!

Её голос задрожал, и волк пригнулся к земле, точно готовясь к прыжку.

— Накидывай! — каркнул из-за спины Шуляк, и Мстиша, в ужасе зажмурившись, швырнула рубашку в волка.

Некоторое время она стояла, оцепенев и ожидая самого худшего. Но мгновения бежали, а ничего не происходило, и тогда Мстислава осмелилась открыть глаза.

— Ратмир! — выдохнула княжна так, что в лёгких не осталось воздуха.

В следующий миг она оказалась на полу возле мужа, неподвижно лежащего в углу клетки. Но протянутые руки застыли в вершке от тела княжича. Мстиславе было страшно даже смотреть на него, не то что прикасаться.

С Ратмира свисали лохмотья, в которых Мстиша с трудом распознала свой свадебный дар — рубашку, что была на нём в тот далёкий злополучный день. Его грязное, истощённое тело покрывали синяки и царапины, отросшие волосы свалялись и спутались. Мстислава боялась прикоснуться к Ратмиру, таким хрупким и уязвимым он казался. Словно в подтверждение её страха, княжич, не открывая глаз, глухо застонал.

— Ратмир! — в отчаянии прижав к себе судорожно скрючившиеся в кулаки руки, всхлипнула она.

— Ну-ка, — раздался за её плечом деловитый голос Шуляка.

Опустившись подле, колдун, прищурившись, окинул лицо княжича долгим пристальным взглядом и недовольно поджал губы. Старик положил руку Ратмиру на лоб, совсем как той больной молодице, и закрыл глаза.

— Надобно его в баню снести, вымыть, переодеть.

Он убрал ладонь, и только после этого, видя, что Ратмиру не стало хуже, Мстислава позволила себе коснуться мужа. Она несмело дотронулась до его заросшей чёрной щетиной щеки. Та оказалась настолько холодной, что княжна едва не отдёрнула руку.

— Давай, не до сюсюканья сейчас, — проворчал Шуляк. — Подсоби лучше.

Он с завидной для своего возраста ловкостью подхватил Ратмира под мышки, и Мстиша торопливо взялась за ноги мужа. Она помнила, как тяжело было волочить бесчувственного Ратмира, поэтому ахнула от удивления — даже несмотря на то, что бо́льшая часть веса пришлась на долю колдуна, её ноша всё равно казалась чрезмерно лёгкой.

Они внесли Ратмира в холодную баню, и Мстислава не могла перестать корить себя за то, что не догадалась заранее посоветоваться с Шуляком. Если бы только переборола гордыню и спросила, как лучше подготовиться, натопила бы баню загодя…

Старик послал за горячей водой и ветошью в избу, где Мстиша едва не влетела в Незвану. На девке не было лица, но, встретившись взглядом с княжной, она быстро овладела собой.

— Ратша перекинулся? — придав голосу спокойствие, спросила Незвана, но Мстислава всё равно почувствовала в нём волнение. Надо высказать негодной за то, что смела так развязно говорить о её муже, но нынче было совсем не до того. Мстиша подхватила из печи горшок с горячей водой и, обжигаясь и расплёскивая кипяток, полезла на полку за тряпьём, но Незвана махнула рукой:

— Ступай, я принесу.

После мимолётного колебания Мстислава кивнула и поспешила в баню. Когда княжна вошла, старик уже успел раздеть Ратмира, и Мстиша едва не споткнулась на пороге, так голое, болезненно худое, неподвижное тело напоминало мертвеца. Превозмогая отчаяние и страх, княжна подошла ближе.

Тихо хлопнула дверь. Кроме холстин Незвана принесла ларец, в котором Шуляк хранил свои снадобья. Мысль о том, что девка видит Ратмира обнажённым, неприятно кольнула да тут же погасла на задворках ума. Нынче Ратмир был не княжичем и не её мужем. Нынче он был, как говорили Шуляк и Незвана о людях, приходивших за их помощью, недужным.

Разбавив холодную воду горячей, Мстиша взяла чистую тряпку и принялась осторожно, как если бы она обмывала новорождённое дитя, стирать с тела Ратмира грязь и кровь. От вида и запаха нечистот сразу подступила дурнота, и Мстислава ненавидела себя, но по-прежнему ничего не могла поделать с собственным естеством. Когда она дошла до раны на бедре, ей пришлось спрятать нос в сгибе локтя, чтобы сдержать рвотный позыв. В тишине было явственно слышно, как презрительно усмехнулась Незвана.

Всё время, пока Мстислава обмывала Ратмира, Шуляк шептал заговоры. Он успел закурить пучок трав, и баня наполнилась запахами полыни, можжевельника и ещё чего-то незнакомого, терпкого и горьковатого. Старик велел Мстише развести огонь в банной печи, а сам подозвал к себе Незвану и вполголоса сказал ей что-то. Девка кивнула и принялась доставать из ларца склянки. Вместе они сначала ещё раз тщательно промыли рану, а потом Шуляк стал накладывать мазь. В носу защипало от острого запаха.

Снова вошла успевшая отлучиться Незвана. Она принесла сумку, где что-то звякнуло, и большой шерстяной плащ, которым они укрыли Ратмира. Огонь разошёлся не настолько сильно, чтобы в бане потеплело, но, кажется, это и не было целью колдуна. Порывшись в сумке и вынув из неё железный прут, приплющенный на конце, он подошёл к печи и сунул его в огонь. У Мстиславы перехватило дыхание: она начала догадываться, к чему шло дело.

— Держать? — спросила Незвана, когда Шуляк поднялся и направился к Ратмиру.

— Никуда не денется, — мотнул головой старик, — слишком слаб.

Опустившись на колени возле княжича, он отодвинул накинутый плащ и спокойным, уверенным движением прижал раскалённый прут прямо к ране. Раздалось шипение, а следом до ноздрей Мстиши донёсся нестерпимый смрад: смесь запахов нагретого воска, застарелого гноя, палёной шерсти и горелого мяса. Этот, последний, против воли напомнил о пирах отца и зажаренном до румяной корочки барашке, и одна мысль о том, что Мстислава могла в такой миг подумать о еде, заставило содержимое желудка подняться к самому горлу. Княжна зажала рот ладонями, давя подступившую рвоту.

Доселе неподвижно лежавший Ратмир дёрнулся и застонал от боли. Забав о дурноте, Мстислава бросилась к мужу.

— Обожди, почти закончил, — хмуро велел Шуляк, и Незвана перехватила княжну. Хотя Мстиша и понимала, что колдун лечит Ратмира, было трудно безучастно смотреть на его страдания.

Наконец волхв убрал железо и нетерпеливо махнул рукой. Незвана выпустила Мстишу и проворно подала ему скляночку и тряпицу. Шуляк вылил на прижжённую рану сладко пахнущее облепихой масло и наложил на неё чистую ветошь. Перевязав бедро постанывающего Ратмира, он укутал его в плащ, подхватил под мышки и знаком велел Мстише помочь ему.

— В тепло его теперь нужно.

Они отнесли Ратмира в избу и уложили на Мстишину лавку. Княжна одела мужа в старую и заношенную, но чистую рубаху, что подала ей Незвана. Сама Мстислава устроилась на полу возле Ратмира. Она принесла свежей воды и, смочив в ней тряпку, осторожно отжала несколько капель в иссохшие губы мужа. Теперь тело княжича горело, и Мстиша едва успевала отирать испарину с его взмокшего лба.

— Что я ещё могу сделать? — спросила Мстислава Шуляка, когда Незвана почти насильно отвела её к столу, чтобы та хоть немного поела.

— Только молиться Великой, — мрачно ответил колдун.

Это была одна из самых долгих ночей в Мстишиной жизни. Больше всего она боялась заснуть и, проснувшись, увидеть, что Ратмир умер. Или снова обернулся волком. Или что всё оказалось лишь мороком, привидевшимся Мстиславе, когда она в очередной раз задремала за прялкой. Поэтому княжна снова и снова прикасалась к мужу, и ощущение его охваченного жаром тела под пальцами, в иной раз испугавшее бы её до смерти, нынче приносило облегчение. Если он был горячий, значит, живой.

Мстиша на удивление быстро приняла превращение Ратмира. Всё её существование в последние дни было сосредоточено лишь на нём одном, но теперь, когда всё свершилось, она словно не заметила этого. Мстислава простодушно полагала, что, стоит Ратмиру обернуться человеком, как её мытарства закончатся. Но, кажется, они только начинались.

Как ни крепилась Мстиша, стараясь не поддаться сну, её всё-таки сморило. Княжна подскочила на месте от испуга: ей показалось, будто она сейчас упадёт. Быстро хлопая глазами под стук неистово заходящегося сердца, она огляделась вокруг. Шипя и трескаясь, догорала очередная лучина — нынче Незвана даже не ворчала, что Мстиша извела целый ворох, — с печи доносились тихое посвистывание Шуляка и сопение девчонки. Чуть успокоившись, княжна перевела взор на Ратмира и едва не вскрикнула. Он смотрел на неё со слабой, но такой знакомой и, казалось, уже навечно забытой улыбкой.

Мстиша схватила мужа за руки.

— Родная, — прошептал он, и в его изломанном, почти неузнаваемом голосе было столько нежности, что к горлу подступил ком. — Не плачь, не надо, — выдохнул Ратмир, и Мстиша, сдерживая рыдания, попыталась улыбнуться. Но судорожная улыбка дала трещину, и, всхлипывая, княжна уткнулась в горячие ладони мужа. Он гладил её по трясущимся плечам и голове. Мстиша изо всех сил пыталась сдержаться, но её горе и вина, копившиеся всё это время, хлынули под весом внезапно навалившегося счастья, словно жито из прохудившегося мешка.

— Прости меня, прости, прости, — без конца повторяла она. Слёзы мешали говорить, и Мстиша боялась, что Ратмир не поймёт, но он услышал.

— Не надо, не плачь. Всё минуло. Мы вместе, и это главное.

— Ты сможешь простить меня? — подняла заплаканное лицо Мстислава, и сбившийся платок соскользнул с её головы, обнажая неровные короткие пряди.

— Я простил тебя, давно простил, — выдохнул Ратмир. Воспалённый взгляд княжича обежал лицо жены, и брови изумлённо надломились над переносицей. — Что с твоими волосами?

Мстислава всхлипнула, но сразу взяла себя в руки. Вытерев мокрые щёки ладонью, она поправила платок, пряча уродливую причёску.

— Ничего, отрастут. Зато ты вернулся ко мне.

Ратмир слабо улыбнулся.

— Конечно, отрастут. — Его голос стал глуше, а руки, сжимавшие Мстишины пальцы, медленно разжались. Взгляд Ратмира помутнел. Княжич точно перестал видеть Мстишу, а потом и вовсе закрыл глаза. По его лбу стекли две струйки пота.

— Что с тобой? — встревоженно спросила Мстислава, торопливо вытирая лицо мужа. — Любый мой, родный, что с тобой?

— Жарко, — прошептал Ратмир и дёрнул головой. — Ничего, отрастут. Главное, что… Как же жарко…

Слова княжича постепенно становились всё менее разборчивыми, и вскоре с губ Ратмира слетал лишь бессвязный бред.

И снова потянулась бесконечная вереница дней и ночей. Иногда Мстиша даже не замечала, как одни перетекают в другие. Вся её жизнь сосредоточилась вокруг мужа, которого пожирала безжалостная лихоманка. Несмотря на то, что рана понемногу заживала, отчего-то Ратмиру всё равно не становилось лучше. Тот миг, когда княжич пришёл в сознание, так и остался единственным, и Мстислава делала, что могла: просиживала над мужем сутками, обмывала, расчёсывала отросшие кудри, по капле поила его водой и мясным отваром и по совету Шуляка прикладывала к обжигающе горячему лбу лёд. Но ничего не помогало. Ратмиру не становилось хуже, но и не делалось лучше.

Если бы у Мстиши хватало сил, чтобы оглянуться вокруг, она бы заметила, что и Незвана стала сама не своя. Как и княжна, она почти перестала есть и часто бросала долгие, задумчивый взгляды на лежащего в забытье княжича и сидящую над ним Мстиславу. Впрочем, один раз Мстиша, ненадолго отлучившаяся от мужа, застала Незвану возле постели Ратмира. Она вливала ему в рот какую-то жидкость с ложки. Брови девушки надломились в непривычном сострадании, бросавшем слабую тень красоты на блёклое невыразительное лицо.

— Что это?! — в тревоге воскликнула Мстиша.

Незвана мельком глянула на княжну и закупорила голубоватый глиняный пузырёк.

— Сонное зелье, — буркнула девка, — чтоб крепче спал.

Одарив Незвану хмурым недружелюбным взглядом, Мстиша заняла своё место на овчине подле лавки и поправила и без того ровно лежавшее одеяло. Сползший рукав обнажил лиловый рубец от тетивы на её руке, и Мстислава поспешно натянула край рубахи, пряча его.

Незвана усмехнулась.

— Поистрепалась ты, а, княжна?

Мстислава вспыхнула и подняла на девку голову, награждая её презрительным взглядом. Но той и горя было мало.

— Может, лучше пусть и не очухивается Ратша? А то, глядишь, разлюбит да сбежит от тебя?

Хоть Мстиша успела привыкнуть к резким переменам в настроении Незваны и едва ли обращала внимание на её ядовитые речи, слова о потерянной красоте попали точно в цель. С тех пор, как Мстислава обрезала косы, она ни разу не посмотрела на себя ни в зеркало, которое без дела пылилось в сумке, ни в отражение в бочке или замёрзшей реке. Глядеть на уродливые патлы совсем не хотелось. Что же до всего остального, то Мстиша и так видела свои обезображенные руки, ничем не отличавшиеся от заскорузлых рук селянок, и так чувствовала, что одежда стала велика. Умываясь, Мстислава давно уже не ощущала под пальцами налитой гладкости — одни провалы да острые скулы.

Мстислава подурнела, и глупо было это отрицать, поэтому, гордо вздёрнув голову, она усмехнулась Незване в ответ:

— Думаешь, он меня за одну красоту любит?

Незвана прыснула так естественно и ненатужно, что княжна похолодела.

— А за что ж? Что в тебе ещё есть, кроме красоты? Да и той, вон, осталось — кот наплакал.

— Как это, что ещё есть? — забыв о намерении пропускать подначивания девки мимо ушей, возмутилась Мстислава. — Да всё!

— Всё? — хмыкнула Незвана и смерила её насмешливым взглядом. — Доброта, может? Только из нас никто от тебя слова доброго что-то не слыхал. Или руки золотые? Да ты пальцем о палец за всю жизнь не ударила, ни на что не годишься. Неженка, которая от вида собственного мужа хворого едва под лавку бездыханная не свалилась! Ну а уж о том, что ты с ним сотворила, что до хвори этой самой довела, уж молчу.

Сжав зубы, Мстиша смотрела на девку. Противное веснушчатое лицо забавно раздваивалось через пелену выступивших слёз.

— Ты лжёшь, — только и сумела ответить княжна.

Незвана фыркнула:

— Можешь тешить себя, коли нравится. Да только в глубине души сама знаешь, что я права. Вкрасне всяк полюбит, а вот вчерне?

Тогда их стычку прервал появившийся Шуляк, но с тех пор речи Незваны засели занозой в сердце Мстиславы. Она старалась не думать о них, ведь сейчас главным было вы́ходить Ратмира, но сомнение в себе и в любви мужа, посеянное давно и нынче заботливо политое Незваной, потихоньку росло на задворках Мстишиной души.

Шуляк предупредил, что рано или поздно в болезни Ратмира наступит перелом, и Мстислава ждала этого времени со страхом и нетерпением. Ни на миг не оставляя мужа, она спала на полу у его лавки, словно собака у ног хозяина. Казалось, больше не существовало того, чего бы она не сделала, только бы Ратмир выжил.

Неглубокий, беспокойный сон резко оборвался. Ратмир, обычно неподвижный и точно смирившийся с лихорадкой, метался по постели. С его пересохших потрескавшихся губ слетали то неясные слова, то болезненные стоны. Одеяло валялось на полу, рубашка вымокла, а лоб и шею, точно затейливые хрустальные бусины, усыпали крупные капли пота.

Мстислава поспешно накрыла мужа, но в следующее же мгновение он снова скинул одеяло. Движения княжича, дёрганые и беспорядочные, делались всё более сильными, и, боясь, что он навредит себе, Мстиша попыталась удержать руки мужа. Но у неё ничего не вышло: слабый и худой, Ратмир вырвался из её хватки с болезненной яростью. Мстислава попробовала успокоить его, но, отмахнувшись от княжны точно от назойливой мухи, Ратмир, собрав невесть откуда взявшиеся силы, сел.

Мстиша схватила его руки, пытаясь обратить на себя внимание, но он не видел её. Тёмный, лихорадочно блестящий взгляд был устремлён куда-то за Мстиславу. Она обернулась, повинуясь направлению взора мужа, но за спиной была лишь тьма, и по плечам княжны прошёл озноб.

— Ратмир, — ласково позвала она и несмело махнула рукой перед его глазами, но княжич, не замечая жены, продолжал смотреть расширившимися очами сквозь неё. Вдруг он на удивление отчётливо проговорил:

— Коня придержи да на запутье не сворачивай…

— Ш-ш-ш, — раздалось слева, и от неожиданности у Мстиславы ёкнуло сердце.

Проснувшийся колдун, всклокоченный, в нелепых валенках, сгорбившись стоял рядом и, нахмурившись, смотрел на Ратмира. В его глазах блеснуло узнавание, от которого у Мстиши похолодело внутри. Шуляк что-то зашептал, перебирая в воздухе костлявыми пальцами. Прислушавшись, княжна с изумлением разобрала знакомые с детства слова, которые няня напевала над ней знойными бессонными ночами:

Заря-зарница, красная девица,

Дай сну и упокою, спать крепко и плотно,

Не бояться ни стуку, ни бряку, ни грому, ни звону,

Ни зоров, ни призоров, ни ветряных переговоров.

Бессонница, безупокойница, поди в чисто поле,

Там кроватка тесовая, перинка пуховая…

Беспокойство, охватившее Ратмира, растворилось, глаза закрылись, а тело обмякло, и он почти упал на лавку. Но обрадовавшаяся было Мстиша вдруг ощутила тревогу. Ратмир лежал неподвижно, бледный и похолодевший.

— Что с ним? — прошептала она, но Шуляк не ответил. — Что с ним? — повторила она громче, и когда колдун продолжил молчать, княжна схватила его за грудки и что было мочи встряхнув, закричала: — Что с ним?!

Шуляк, нимало не тронутый Мстишиной яростью, спокойно убрал от себя её руки и отвернулся.

— Он умирает?!

Но волхв молча побрёл к себе.

Некоторое время Мстислава, распахнув воспалённые глаза, глядела на неподвижно лежащего мужа. Неужели всё оказалось напрасно?! Её путь сюда, отвергнутый Сновид, оставленная позади жизнь в тепле и богатстве, отринутая возможность вернуться домой, в Медынь, муки, пережитые в избе колдуна, унижение, потерянная красота — всё зря?! Вся её жизнь, принесённая в жертву, — зря? Ведь смогла же она пересилить себя, смогла вернуть ему человеческий облик! Почему же теперь, когда до вожделенного счастья оставался единый шаг, Пряха отвернулась от неё? Почему у самого порога отвергла её?

Мстиша сжала зубы до скрежета и ринулась вслед за Шуляком. Он уже был возле печи, когда она схватила его за плечо, заставляя развернуться.

— Прошу тебя, господин, — тихо, но отчётливо проговорила княжна. — Ты — могущественный колдун, тебе подвластны страшные и великие вещи. Однажды ты уже спас Ратмира. Прошу, не откажи мне! — Мстислава, словно в молитве, сложила ладони на груди и горячо прошептала: — Спаси моего мужа!

Глаза Шуляка холодно мерцали в полутьме, пока он, прищурившись, рассматривал её. А потом, по-прежнему не произнося ни слова, колдун медленно покачал головой. Он собирался развернуться, но Мстислава ухватилась за полу его поддёвки и рухнула на колени.

— Я молю тебя! Я на всё готова, только спаси его!

Губы её тряслись. Убирая навоз за свиньями и очищая от векового жирного нагара горшки, Мстиша думала, что ниже падать некуда, но нынче она, княжеская дочь, валялась в ногах у какого-то смерда, и всё её счастье зависело от его снисхождения. И Мстислава знала: если надо, она станет целовать его подошвы.

— Я сделал для твоего мужа всё, что сделал бы для любого другого хворого, — устало промолвил волхв.

— Но я прошу тебя сделать больше. Ведь однажды ты уже…

— Я спас мальчика, навечно соединив его душу с душой волка, ожидая, что взращу себе ученика. Но всё вышло иначе, и я поклялся, что никогда больше не вмешаюсь в его судьбу. Я влез под руку богу, и заплачу за дерзновенность свою цену, но делать этого снова не стану.

— Но… — попыталась возразить Мстиша, и Шуляк резко выставил вперёд ладонь, прерывая её.

— Нет. Телесную хворь я вылечил, но на душе твоего мужа осталась прореха. Ты оборвала нить, связывавшую его с волком, с его жизненной силой. Теперь судьба Ратмира в воле богов, а того, кто попробует встать между богами и душой человека, ждёт страшная кара. Покорись и прими любой исход, волчья жена.

Резко высвободившись из хватки ослабевших пальцев княжны, колдун прошагал мимо неё. Мстиша повалилась на пол, и хлопнувшая за Шуляком дверь обдала её холодным воздухом из сеней. Распластавшись на засыпанных лежалой соломой досках, княжна, не моргая, смотрела перед собой невидящим взором, когда напротив её лица неожиданно выросли две грязные босые ступни.

Мстиша медленно подняла голову. Над ней, сложив руки на груди, стояла Незвана.

— Я помогу тебе. Я спасу твоего мужа. Но в обмен я хочу самое дорогое, что у тебя есть.

Во рту у Мстиславы сделалось так сухо и жарко, что она едва сумела ответить:

— Что же?

— Твою красоту.

9. Обмен.

Мстиша точно очнулась, когда смысл слов Незваны медленно дошёл до неё. Быстро поднявшись с пола, она в упор посмотрела на девку. Колени до сих пор дрожали.

— Что ты сказала? — негодующе спросила Мстислава.

Незвана спокойно выдержала яростный взор княжны и невозмутимо повторила:

— Что слышала. Я помогу тебе, но взамен заберу твою красоту. Я стану тобой, а ты — мной.

Мстиша почувствовала, как кровь отливает от лица. На губах девки заиграла мерзкая ухмылка.

— Но… но… — начала заикаться Мстиша, — но тогда Ратмир не узнает меня! Тогда он решит, что…

Княжна схватилась за голову, осмысливая предложение Незваны. Неужели она собиралась поменяться с ней местами? Поменяться… жизнями?!

Должно быть, эта догадка отразилась на Мстишином лице, потому что Незвана уже откровенно ухмыльнулась:

— Да, он решит, что я — его разлюбезная жёнушка. И мы вместе вернёмся в стольный град, жить-поживать да детишек наживать.

Мстислава отшатнулась, быстро-быстро качая головой.

— Ты сбрендила?! Как ты смеешь… — Вдруг какая-то неожиданная мысль остановила её. — Ты… Ты… любишь его? — изумлённо прошептала княжна не столько спрашивая, сколько утверждая.

Насмешливое лицо Незваны дрогнуло, и Мстише не требовалось иного подтверждения.

— Любишь! Всё это время любила! Но ведь Ратмир рассказывал, как ты унижала его, как насмехалась… Каким одиноким он был…

— Потому что он никогда даже не смотрел в мою сторону! — рявкнула Незвана, сжимая кулаки. — Конечно, разве мог он, высокородный зазнайка, подумать о простолюдинке? Хотя, наверное, не будь я такой уродиной, глядишь, и не побрезговал бы, — с горечью выплюнула она.

— Но, — продолжала поражённо размышлять вслух Мстиша, — коли ты любишь Ратмира, то как можешь торговаться, когда речь идёт о его жизни?

Щека Незваны дёрнулась. Она сделала шаг, заставляя княжну податься назад, и с ненавистью прошипела:

— А как можешь ты, утверждая, что ради него готова на всё, даже задуматься о плате? Так ли ты любишь мужа?

Слова Незваны прозвучали громом. Что значили все эти ничтожные лишения — холод, голод, бессонные ночи, унижения? Всё это можно было перетерпеть. Волосы бы со временем отрасли, а кожа, умасленная заботливыми руками чернавок, снова бы сделалась шёлковой. Тело бы вновь пополнело от сладких яств, а щёки зарумянились от солнца и вольного сна.

Всё, чем Мстислава поступалась и жертвовала раньше, было сущей безделицей.

— Пока ты раздумываешь, он умирает, — безжалостно проговорила Незвана, кивнув на лавку. — С того света даже самое сильное колдовство не вернёт.

Мстиша не стала оглядываться на Ратмира. Вместо этого она всмотрелась в лицо Незваны и неверяще прошептала:

— Неужели ты позволишь ему умереть?

— Не я. Ты. Ведь выбор за тобой.

— Но…

— Либо он живой и мой, либо мёртвый, но твой, — холодно произнесла ведьма и жутко осклабилась одним уголком рта.

Мстишино сердце трепетало где-то возле гортани, мешая говорить. Перед глазами вдруг сплошным неразборчивым потоком замельтешили воспоминания: Ратмир, спасающий её в тёмном лесу, его щека совсем рядом с её губами, сильные руки, обвитые вокруг её колен, его потемневшее лицо, на котором безобразно алел отпечаток её ладони… Его смех, блестящие умные глаза, ночь, проведённая в обнимку… Лицо Ратмира, когда он пришёл за ней к посаднику… Запахи и ощущения всколыхнулись в памяти и закружили голову. Свадьба, первые робкие прикосновения, их смешавшееся дыхание…

Мстислава моргнула, не разрешая себе больше вспоминать. С трудом сглотнув, она опустила глаза и выдохнула:

— Я согласна.

***

Варка зелья не заняла много времени, и Мстислава догадалась, что у Незваны всё было наготове. Сговорились ли они со стариком? Теперь это не имело значения. Теперь, когда решение было принято, Мстиша думала только о муже. Пока — муже.

Шуляк пропадал неизвестно где, и тем временем Незвана успела перетереть в ступке шкурки каких-то неведомых гадов с хрупкими желтоватыми костями, ягодами, травами, прахом от сожжённых клочков волчьей шерсти и волос, которые ведьма потребовала у Мстиславы, а потом залила их чем-то подозрительно напоминающим кровь и проварила на огне.

С тех пор, как ведьма получила Мстишино согласие, она сделалась точно хмельная. Мстислава ещё никогда не видела её в столь приподнятом расположении духа.

Всё время, пока Незвана, вполголоса напевая, колдовала над зельем, Мстиша не отходила от Ратмира и держала его руку в своей, чутко прислушиваясь к слабеющему току жизни. Когда ведьма приблизилась к ним с перелитым в кружку варевом, княжна крепче сжала холодную ладонь мужа.

Незвана остановилась и диковатыми, шальными глазами посмотрела на Ратмира. В этом взгляде Мстислава с отвращением узнала масленность, с которой когда-то на неё пялился Шульга. По спине княжны пробежали ледяные мурашки. Ей захотелось загородить мужа собой.

— Поклянись, что не оступишься от своего обещания, — велела Незвана, с неохотой отрывая взор от Ратмира.

— Клянусь, — твёрдо проговорила Мстиша.

— Коли нарушишь клятву, он умрёт, — предупредила девка, и княжна только коротко кивнула. У неё и в мыслях не было обманывать ведьму.

Незвана самодовольно хмыкнула. Склонившись над Ратмиром, она велела Мстише помочь, и та бережно приподняла голову мужа. Без особенной ласки и осторожности ведьма открыла его рот — Мстислава невольно сморщилась, словно от оскомины, и сжала зубы в бессильном гневе, — и принялась тонкой струйкой вливать в него тошнотворно смердящее зелье. В горле княжича что-то забулькало, варево полилось наружу, и Ратмир, не приходя в себя, закашлялся, разбрызгивая буро-зелёную жижу.

— Тише ты! — не сдержавшись прикрикнула на Незвану Мстиша, заботливо придерживая Ратмира и вытирая отвратительные пятна с его лица, но девушка только презрительно усмехнулась в ответ:

— Ничего, коли жить хочет, сдюжит.

Когда с горем пополам снадобье оказалось внутри Ратмира, Незвана поднялась и бросила на него последний торжествующий взгляд.

— Назавтра вжиль пойдёт.

— Незвана, но ведь Шуляк сказал, что… Что боги покарают того, кто вмешается в судьбу Ратмира?

Лицо ведьмы исказила усмешка, злая и страшная.

— Я не боюсь кары богов. Они меня и без того не сильно-то жалуют. — Девушка кивнула на Ратмира: — Как оклемается да опамятуется, исполнишь клятву.

Мстиша ничего не ответила. Выдержав долгий взгляд рыбьих глаз, она лишь отстранённо подумала, насколько же некрасивой была Незвана.

Но внешность — не помеха ворожбе. Незвана не обманула, и со следующего дня Ратмир действительно пошёл на поправку. Пришедший проведать больного Шуляк удивлённо прищурился, но по своему обычаю ничего не сказал, а лишь одарил княжну неодобрительным взглядом.

И когда Ратмир наконец открыл прояснившиеся глаза и со слабой улыбкой позвал её по имени, Мстиша едва не завыла в голос. Душу разрывали одновременно облегчение и отчаяние.

Когда после недолгого разговора быстро утомившийся Ратмир снова уснул с умиротворённой улыбкой на осунувшемся, но больше не мертвенно бледном лице спокойным, здоровым сном, позади княжны выросла державшаяся всё это время поодаль Незвана.

— Готова?

Мстислава вздрогнула и бросила полный безысходности взор на мужа. Но, наверное, впервые в жизни он не мог ей ничем помочь. Не мог защитить от неминуемого.

— Не стоит тянуть, — весело приободрила её ведьма. — Перед смертью всё равно не надышишься.

Смерть — вот единственно правильное слово для того, что должно было произойти. Ценой жизни Ратмира оказалась Мстишина смерть.

— Тебе не придётся сразу прощаться с ним. Я позволю ухаживать за Ратшей, пока он спит. А когда мы будем ворковать во время его бодрствования, можешь наблюдать из угла.

Рука Мстиславы дёрнулась, но княжна вовремя остановила себя, и Незвана обидно расхохоталась:

— На твоём месте я бы поберегла эту шкурку, — она махнула, указывая на своё тело, — ведь совсем скоро тебе предстоит в ней оказаться!

Мстиша стиснула зубы. Ей хотелось ударить эту тварь, хотелось вылить на неё поток брани, расцарапать в клочья ненавистную рожу. Но всё это не имело смысла. И да, Незвана была права — не стоило ещё больше уродовать эту и так уже достаточно безобразную наружность.

— Я не буду прощаться с мужем. Но дай мне время попрощаться с собой.

Незвана фыркнула.

— Смотри же, без глупостей. Помни, что он умрёт, если ты попытаешься меня обмануть. Сразу после заката приходи на пригорок, где вы тогда подранили волка.

Воспоминание больно кольнуло, но Мстислава лишь кивнула и, захватив из-под лавки сумку, выскользнула из избы.

Смешно подумать, что любимым уголком княжны в крошечном хозяйстве Шуляка стал хлев. Но только животные не смотрели на неё презрительно, не раздавали указаний, упиваясь безграничной властью, не грубили. За это время они привыкли к Мстиславе, и, завидев её, Зорька, старая пёстрая корова, даже начинала приветственно помахивать тонким облезлым хвостом. Мстиша давно уже не обращала внимания на крепкий запах навоза, скотины и прелого сена. Сказать по правде, теперь он даже начинал ей нравиться, напоминая о ночах, проведённых с Ратмиром под очередной худой крышей на жёсткой соломе.

С немыслимым ранее проворством забравшись на сенник, Мстиша уселась в своём излюбленном местечке на припасённой старой овчине, которую она стащила у Незваны. Княжна полезла в сумку в поисках серебряного зеркальца, но вместо него рука легла на тёплую деревянную гладь. Выудив гребень, Мстислава некоторое время рассматривала его, а потом провела пальцами, следя за завитками папоротника. Мстиша вдруг приложилась к гребню губами и, точно стыдясь собственных чувств, поспешно убрала его, но не в котомку, а, сама не зная почему, спрятала под рогожу. Она достала зеркальце, но понадобилось немало мгновений, чтобы собраться с духом, прежде чем заглянуть в него. Что бы она там ни увидела сейчас, это будет гораздо, гораздо лучше того, что она увидит завтра.

Вопреки ожиданиям, больше всего Мстиславу поразили не худоба и не бледность. Самой страшной переменой в её лице оказались глаза. Поначалу княжне даже почудилось, что обмен уже произошёл, и она смотрит на кого-то чужого. Где были задорный блеск, хитринка, сытая уверенность, превосходство, молодость? На Мстишу смотрела полная горечи, боли и усталости незнакомка. Мелкие, но заметные придирчивому взгляду Мстиславы морщинки пролегли меж бровей и у губ. Не отрывая взора от зеркала, княжна стянула платок, выпуская на свободу короткие, но густые золотистые пряди.

Пусть она изменилась, всё равно это было её лицо, её тело, и она не хотела с ними расставаться! Мстиша вдруг судорожно обняла себя. В голове переполошённо забегали шальные мысли: она ещё могла убежать. Ведь никто не предупреждал о том, что придётся зайти настолько далеко! Потерять не просто волосы или красоту. Потерять всю себя! Если раньше можно было вернуться домой, то нынче даже этот путь закроется. Кто примет её такой? Кому Мстиша станет нужна?

Мстислава всхлипнула и тут же засунула в рот кулак. Нельзя было выдать себя.

Она потеряет Ратмира, потеряет дом, отца, сестру. Ей придётся на всю жизнь остаться в этой проклятой избушке, затерянной на границе двух княжеств, в полной власти полубезумного старика. Незвана хотя бы ворожила, Мстиша же не умела ничего. В этом девка была права. Кому будет нужно её искусство шить золотом или низать жемчуга?

Горячие слёзы текли по щекам, а грудь сотрясали беззвучные рыдания. Мстислава уже знала, что никогда не сумеет воспользоваться возможностью побега. Ратмир должен жить. Ей не нужен мир без него. Мстиша и сама не ведала, откуда в её самолюбивой душе возникала невыносимая боль от одной мысли, что она убьёт Ратмира. Что больше никогда не увидит мягкого блеска его глаз, не услышит голоса.

Глупая! Она и так не услышит и не увидит, потому что он выздоровеет и уедет с Незваной в Зазимье, а Мстиша навеки останется прозябать у колдуна!

Но она не могла снова предать его.

Мстислава пришла в условленное место с последними лучами солнца. День потихоньку начал прибавляться, и в воздухе витал тонкий, почти неуловимый призрак невыносимо далёкой ещё весны. Чуть по-иному тренькали синицы, чуть иначе пах снег, чуть ласковее овевал голую кожу ветер. Мстислава почти безвылазно просидела последние седмицы в избе и не успела заметить произошедшей перемены, но теперь вместо привычного чувства радостного предвкушения, всякий раз обуревавшего её на изломе зимы, она ощущала лишь горечь.

Мстислава взбиралась на холм точно на место казни. Пожалуй, это и в самом деле была казнь.

Незвана уже ждала её. Бледное лицо в кои-то веки было тронуто румянцем воодушевления. У ног девки стояла сумка, прямо на снегу лежало круглое железное блюдо, в котором плескалось что-то красновато-рыжее. Подойдя ближе, Мстиша поняла, что это медное зеркало, в котором отражались отблески заката. Откуда в бедной избушке старика взяться такой вещи?

— Раздевайся, — без предисловий велела Незвана.

Мстислава возмущённо вскинула брови, но ведьма смотрела на неё без малейшего стеснения, и княжне пришлось подчиниться. Незвана тоже принялась скидывать с себя одежду. Оставшись в одной рубашке, Мстиша, дрожа и пританцовывая на снегу, взглянула на девку, ожидая дальнейших указаний.

— Догола, — лишь буркнула Незвана и сняла свою сорочку.

Мстислава ничего не смогла с собой поделать. Затаив дыхание, она с жадным любопытством рассматривала костлявое тело девушки. К ужасу Мстиши, ноги, спину и руки той покрывали застарелые шрамы. Бледнеющие алые полосы и уродливые белые рубцы сплошь испещряли синеватую кожу.

— Откуда… — ахнула княжна, но Незвана, поджав губы, отрывисто бросила:

— Живо!

Опомнившись, Мстислава сняла исподницу. Она видела, что Незвана не хотела смотреть на неё, но взгляд девки против воли хозяйки пополз по икрам, бёдрам, животу и груди княжны. Она зажмурилась, точно пытаясь спрятать пробивающийся сквозь старательно задвинутую занавесь свет, но слишком поздно: Мстиша успела заметить жгучую, болезненную зависть, блеснувшую в глазах Незваны.

Больше не глядя на княжну, девушка молча сунула ей в руки свою рубашку, одновременно выхватывая Мстишину и быстро облачаясь в неё. Борясь с отвращением, Мстислава натянула на себя жёсткую, застиранную исподницу Незваны. Кожа тотчас зачесалась, а омерзительный запах чужого тела подступил к горлу.

— Руку! — зло приказала ведьма, требовательно протягивая ладонь.

Мстиша повиновалась и в следующее мгновение почувствовала колючую боль. Сделав надрез на её ладони, Незвана, не поморщившись, полоснула по своей и грубо схватила руку княжны, соединяя раны. Почти как в свадебном обряде. Только вместо уз любви их будут связывать узы ненависти.

— Согласна ли ты исполнить клятву и отдать мне свою личину? — яростно спросила Незвана, и Мстислава удивилась тому, откуда в голосе этой забитой, всю жизнь подчинявшейся другим смердки взялось столько властности. Мстиша ещё не успела ответить и по-прежнему оставалась в собственном теле, а дух её уже оказался сломлен.

— Да, — прошептала она, и ощутила, как по телу ведьмы пробежала победная дрожь.

Кожу противно защипало, и хотя порез был небольшим, Мстиша почувствовала, как между их ладоней мерзко захлюпали смешавшиеся кровь и пот. Несколько капель упали на поверхность зеркала, и Незвана принялась что-то торопливо нашёптывать. Свободной рукой она достала из сумки склянку и, зубами откупорив пробку и сплюнув её на снег, сделала большой глоток, а потом, не разнимая рук, протянула Мстише:

— Пей.

Не помня себя, Мстислава приняла сосудец и одним махом осушила его до дна.

Глотку охватил жар, словно она выпила жидкий огонь. Мстиша согнулась, не в силах сделать вдоха, и попыталась вырваться, но Незвана продолжала крепко держать её за руку. Живот скрутило мучительной судорогой, но ведьма заставила Мстиславу наклониться над зеркалом. Перед глазами всё расплывалось, но она увидела, как отражение их лиц начинает дрожать и мутнеть. Мстиша в ужасе зажмурилась и услышала полные ликования слова:

— Да будет так!

Её ладонь вдруг оказалась на свободе, и Мстислава повалилась вниз, корчась от прожигающей насквозь боли. Она каталась по насту, пытаясь унять огонь, раздирающий внутренности, заживо снимающий кожу, вырывающий волосы. Снег был повсюду — во рту, под ногтями, за пазухой, но и он не мог остудить полыхающее в ней пламя. Мстиша горела заживо и кричала, пока голос не треснул и вопль не сменился сипением, барахталась в снегу, пока силы окончательно не оставили её, и ни одна мышца больше не подчинялась приказам. Затихнув, она распласталась на земле. Место боли заняло онемение. Всё, что Мстислава могла делать — неподвижно смотреть перед собой.

Совсем близко раздался лёгкий хруст шагов. Кто-то поднял её безвольное запястье и, быстрым и грубым движением стянув кольцо с пальца, отбросил руку обратно на снег.

— Не лежала бы ты на земле, так и застудиться недолго, — прожурчал сверху ласковый голос.

Шаги делались всё тише, и вскоре откуда-то издалека до Мстиславы донёсся чистый и звонкий, как серебряный колокольчик, звук её собственного смеха.

***

Когда Мстиша пришла в себя, было совсем темно. Дрожа от холода и почти не чувствуя тела, она наощупь нашла ворох одежды, оставленной Незваной. От мороза вещи стояли колом, и Мстиславе с трудом удалось кое-как натянуть их на себя. Княжна настолько замёрзла, что даже мысль о том, что она надевает чужие обноски, уже не смущала её.

Выпрямившись во весь рост, Мстиша, совершенно сбитая с толку, огляделась. Внизу в лесной черноте теплились оконца избушки, и княжна, едва передвигая окоченевшие ноги, поплелась на свет.

Войдя во двор, Мстислава замерла в раздумье. Идти внутрь не хотелось, но она слишком замёрзла, поэтому пришлось расстаться с мыслью переночевать в холодном хлеву. Ухватившись за ручку двери, княжна ещё долго стояла, собираясь с духом. Переступить порог ей мешал стыд. Мстиша чувствовала себя голой. Опозоренной. Выпоротой на торговой площади. Оплёванной. Она больше не была княжной. Она стала отверженной и не представляла, как сможет посмотреть теперь кому-то в глаза.

Но какой-то неясный зов, тяга, бывшая сильнее всех невзгод, сильнее презрения к себе и срама, заставляли её искать тепла и пищи, заставляли идти на свет. Заставляли жить дальше. Жить, несмотря ни на что.

Толкнув дверь и миновав крошечные сени, Мстиша вошла в избу. Ратмир мирно спал на лавке. Печь была пуста, а за столом в одиночестве сидела… Сидела она сама.

Незвана зачарованно рассматривала себя в Мстишино зеркало, так и сяк поворачивая голову, поднося зеркало то ближе, то дальше, то и дело останавливаясь, чтобы подробно рассмотреть каждый вершок своего нового лица. Она мельком, без малейшего любопытства глянула на вошедшую княжну и продолжила самозабвенно изучать своё отражение. Незвана сняла платок — кажется, длина волос её совершенно не смущала — и время от времени с видимым наслаждением зарывалась пальцами в золотистую копну, вороша пряди. На её губах играла одухотворённая улыбка.

Застыв с открытым ртом, Мстиша смотрела на Незвану. Сколько бы бесчисленных часов княжна ни проводила напротив зеркала, ей никогда не приходилось видеть себя со стороны, и, каким бы неправильным и болезненным оно не было, зрелище завораживало. Только теперь, чужими глазами, Мстислава сумела по достоинству оценить всю степень своей красоты: за всю жизнь она не видела существа прекрасней.

Но мучительная мысль разрушила волшебство мига, напоминая: каким бы восхитительным и неотразимым ни было её тело, оно больше ей не принадлежало. Мстислава быстро подошла к Незване и попыталась выдернуть зеркало, но непослушные руки лишь неуклюже схватили воздух.

— Отдай, это моё! — воскликнула княжна и тут же поперхнулась собственными словами. Она никак не могла поверить, что говорит Незваниным голосом.

— Тише ты, Ратшу разбудишь, — назидательно ответила Незвана. — Забыла? Всё твоё — теперь моё. И потом, — она почти застенчиво опустила невозможно длинные пушистые ресницы и бросила на Мстишу игривый взгляд, — нынче тебе оно ни к чему. Только зря душу травить.

Мстислава невольно шагнула назад, не находя слов для ответа.

— Ложись спать. Когда Ратша проснётся, разбуди меня.

— Не смей мне указывать! — прошипела Мстиша, но Незвана только повела плечом и промурлыкала:

— Ничего, совсем скоро он подымется на ноги, и мы уедем, останешься здесь хозяйкой. Чем меньше мы будем видеть друг друга до отъезда, тем лучше. И, мой тебе добрый совет: на глаза Ратше не попадайся.

Одарив Мстишу милейшей улыбкой, Незвана сладко потянулась и забралась на полати. Вскоре до княжны донеслось её спокойное, размеренное дыхание.

Мстислава не смогла заставить себя есть. Выпив горячей воды, чтобы согреться, она загасила лучину и подошла к Ратмиру. В сером полумраке казалось, что он соткан из теней. Мстиша умирала от желания напоследок поцеловать мужа, но не смогла прикоснуться к нему этими, чужими губами. Невесомо дотронувшись до его щеки кончиками пальцев, она свернулась на полу клубком и провалилась в чёрную яму сна.

Стоило Ратмиру зашевелиться утром, Мстиша подскочила как ошпаренная. Она метнулась к полатям и разбудила Незвану, а сама затаилась в бабьем куту.

Мстислава старалась не прислушиваться, и в то же время не могла пропустить звуков его голоса — удивлённого, радостного, нежного, родного. Она спряталась за печным скарбом, но в просвете между нагромождением кадушек и корзин ей было видно, как Ратмир, привстав на локте, гладит Незвану по щеке.

Не выдержав, Мстиша ринулась вон из избы.

Она бежала, не разбирая дороги, и только потом поняла, что ноги сами вынесли её на берег реки. Лёд хоть и вызывал у неё неясное чувство беспокойства, не внушал такого безумного страха, как открытая вода, и Мстиша решилась подойти к самой его кромке. Присев на колени, она осторожно наклонилась.

Захотелось отпрянуть, но княжна сдержалась. С этим лицом ей предстояло жить, и она должна была рассмотреть его во всех подробностях. Но ничего нового Мстислава не увидела: бледная синеватая кожа, рябые веснушки, большой острый нос, маленькие невнятного цвета глаза, обрамлённые редкими рыжеватыми ресницами. Мстиша робко коснулась себя. Обветренная шершавая шкура даже отдалённо не напоминала нежный бархат её щёк.

Мстиша отстранилась от отражения и горько заплакала. Ей хотелось расцарапать ненавистное лицо, хотелось вывернуться из чужой кожи, точно змее из выползка.

Она не знала, как жить дальше.

В ожидании отъезда Ратмира и Незваны Мстислава делала всё, чтобы не попадаться никому на глаза. Она больше не сидела за общим столом и ела в одиночестве, словно зверь, утащив перехваченный тайком кусок в своё логово в хлеву. Впрочем, и есть-то толком не хотелось.

Без приказа и напоминания Мстиша вставала раньше всех и принималась за работу, пропадая то в лесу, то в скотнике. По вечерам она забивалась в угол, где, прижав к себе старый неудобный рыльник с отбитой ручкой, не поднимая очей пахтала масло или чинила одежду.

Ратмир поправлялся на глазах, и совсем скоро начал вставать, а почти сразу и ходить. О том, что его рана не зажила до конца, напоминало лишь лёгкое прихрамывание. Княжич лучился воодушевлением и радостью, и хотя Мстиша старалась не прислушиваться к их разговорам, до неё доносились счастливые речи Ратмира о том, каким свободным он себя чувствует, избавившись от бремени обортничества.

Несмотря на почтительность в голосе княжича, трудно было не уловить холодка, витавшего между ним и Шуляком. У Мстиши не хватало духу встретиться взглядом с мужем, и она не знала, смотрел ли Ратмир на неё. Да и едва ли она могла продолжать называть Ратмира мужем… Как бы то ни было, он не пробовал с ней заговорить и, кажется, был вполне доволен тем, что она его избегала.

Незвана же, без сомнения, замечала Мстишины мучения, и получала от них удовольствие. С тех пор, как Ратмир ожил и начал вставать, она не упускала случая задеть Мстиславу и, не стесняясь её присутствием, миловалась с ним. И хотя дело не заходило дальше объятий и скромных поцелуев, сердце Мстиши рвалось на части. Ей казалось, что Ратмир должен распознать обман, оттолкнуть от себя самозванку, но он, кажется, только сильнее очаровывался ею и хуже того, благодарил за освобождение от волчьей шкуры.

Мстиша несла охапку дров в избу, когда Незвана перегородила ей дорогу. Она привалилась к верее и, сложив руки на груди, поигрывала тонкими пальцами, на одном из которых поблёскивало Мстишино кольцо.

— Завтра за нами приходит лошадь, так что твои страдания окончатся, — усмехнулась она.

Мстислава крепче прижала к себе поленья. Не хотелось ничего отвечать, но она не сдержалась:

— За что ты меня так ненавидишь? Что я тебе сделала?

Незвана прищурилась, и красивое лицо исказила злоба.

— Я корячилась как проклятая от зари до зари, глядела ему в рот и ловила каждое слово, что он бросал мне — всегда нехотя, всегда сквозь зубы, точно одолжение делал! Я приползла к нему на коленях чтобы получить то, что Ратше он был готов поднести на золотом блюде!

Мстиша удивлённо сморгнула, только теперь догадавшись, что Незвана говорила о Шуляке.

— За все эти годы я ни разу не слышала ни единого доброго слова! — продолжала ведьма. — Я — костыль, без которого он не мог обойтись, но который не замечал. И ни разу — она прибавила грязное мужицкое слово, произнесённое серебристым Мстишиным голосом прозвучавшее особенно неуместно, — не говорил мне того, что рассказал тебе, пришлой белоручке!

— Но я не виновата… — попыталась возразить Мстислава. Она и представить не могла, что сказанное тогда волхвом было откровением для Незваны.

— Виновата! Ты одна виновата во всём! И нечего меня жалобить, не проймёшь! Сама сгубила Ратшу, сама за то и расплачивайся. Не моя печаль, что ты такая безглуздая оказалась и красу на мужика променяла!

Незвана фыркнула, наморщив носик, и, статно покачивая бёдрами, скрылась в доме.

На следующий день за ними приехал Волотко. Вместе с Ратмиром они расчистили дорогу, и сани подъехали прямо к хутору. Сборы были короткими, а прощание — прохладным. Мстиша делала вид, что прядёт, когда Ратмир и Незвана собрались выходить из дома. У самых дверей их остановил Шуляк.

— Ты выжил, княжич, но помни, что когда твоя жена оборвала ниточку, связывающую тебя со зверем, в твоей душе осталась прореха. Если бы она не сделала этого, если бы волчья рубаха сносилась сама, ты стал бы свободным.

По весёлому лицу Ратмира, который был полон радостного предвкушения дороги с любимой и близостью дома, пробежала смурая тень, но старик продолжал:

— Держись подальше от волков, не трогай их. Ты никогда не был охотником до ловов, вот и впредь себе не изменяй. Помни, коли убьёшь волка, снова сделаешься оборотнем, и на сей раз уж навсегда.

Ратмир хмыкнул, пряча усмешкой досаду, и его рассеянный взгляд случайно скользнул по Мстиславе, ловившей каждое слово колдуна. На короткий миг из взоры встретились, но княжна тут же опустила глаза. Сердце металось в груди ополоумевшей птахой.

— Благодарю, господин, — поклонился Ратмир и, взяв Незвану за руку, поспешил на улицу.

Шуляк вышел проводить их. Мстиша тоже выскользнула во двор и украдкой, из-за угла смотрела, как Ратмир усаживал ведьму в сани. Поклонившись до земли колдуну, княжич забрался следом, и Волотко тронул. Мстислава вышла из своего укрытия, более не таясь, провожая удаляющиеся пошевни взглядом. Она знала, что ни Ратмир, ни Незвана не станут оборачиваться.

Когда сани скрылись из виду, Шуляк развернулся и направился в дом. Остановившись на миг напротив Мстиши, он смерил её одним долгим взглядом и коротко бросил:

— Глупая, глупая волчья жена.

10. Братец.

Мстиша бездумно смотрела в бревенчатую стену, в сотый раз следуя скучным взглядом за колечками сучков. Из щелей на неё неодобрительно топорщился сухой выцветший мох. С потолка спускалась тонкая нить крестовика, деловито подыскивающего место для паутины. Значит, скоро проснутся мухи и прочая мошкара. Значит, скоро весна.

Дома, в Верхе, стены были обиты нарядными тканями и завешаны коврами, что отец привозил из путешествий. Мстислава любила разглядывать причудливые узоры и роскошные цветы, а зимой — представлять, что гуляет по диковинному саду.

Отныне ей предстояло привыкнуть к иному. То, что Мстиша надеялась перетерпеть и переждать, стало её жизнью.

Мстислава по-прежнему ходила в хлев, готовила еду, пряла. Но, словно игрушечный струг из кусочка коры, который тата запускал для маленького Воиши в большом корыте, что до поры плыл, даже когда отец переставал дуть в его берестяной парус, она двигалась бездумно, по старой памяти. И стоило действию чужой воли закончиться, как Мстиша просто легла на лавку и отвернулась к стене.

После отъезда Ратмира и Незваны Шуляк поначалу продолжал вести себя так же, как вёл с тех пор, как ведьма провела обряд — не обращал на княжну внимания. Но теперь он начал роптать. Мстиша слушала вполуха. Старик ворчал, что Зорька не доена, а вода не натаскана, возмущался, что в последний раз она заскребла навоз лопатой, а не вилами и что так выгребет всю скотину со двора, что ему самому приходится кашеварить и он уже седмицу не едал пирогов. Мстиславе было всё равно. Раньше она терпела помыкания волхва из-за Ратмира. Ныне же Мстиша потеряла всё, даже больные места, на которые бы мог надавить Шуляк. Самое большее, что он сумел бы теперь сделать — побить или выгнать её, но, видит Пряха, Мстише была совершенно безразлична её судьба. Она сомневалась, что почувствует боль или холод. Да и замёрзнуть насмерть не представлялось таким уж скверным исходом по сравнению с тем, какая жизнь её ждала впереди.

Вспомнив брата, Мстислава принялась думать об остальных. В последнее время она всё чаще размышляла о них, гадая, чем нынче заняты отец, сёстры, мачеха. А ведь перед тем, как всё пошло под гору, она попросила Ратмира послать за Стояной! Не натвори Мстиша беды, сейчас бы обнимала старую няню…

— Долго будешь бока пролёживать, я тебя спрашиваю?! — гаркнул над самым ухом Шуляк, но Мстислава даже не вздрогнула. — Только этого мне не хватало! Пришла сюда нахлебницей да ещё и Незванку сманила!

Где-то на самом дне Мстишиной души зашевелилось последнее живое чувство — ярость. Повернувшись к старику — движение далось ей с трудом, а перед глазами всё поплыло, — она выплюнула:

— Никого я не сманивала! А был бы полюбезнее со своей приспешницей, глядишь, и не оставила бы тебя здесь одного!

— Что-о?! — возмутился Шуляк.

От звука его раздражённого голоса по телу Мстиславы пронеслась обжигающе-приятная волна злорадства. Должно быть, старик и не помнил, когда ему в последний раз по-настоящему кто-то перечил. От предвкушения зачесались ладони, и, собрав внезапно появившиеся силы, Мстиша села на лавке.

— Что слышал! Ты так жаждал, чтобы у тебя на посылках был княжеский сын, что и не замечал настоящую ученицу прямо под носом! Обходился с ней как с чернавкой, слова доброго жалел, и чего ради? — Она довольно хмыкнула, подмечая, как вытянулось лицо волхва. — В погоней за местью ты проворонил ту, что смогла бы стать тебе преемницей!

— Да что ты знаешь, гадкая девчонка! — прикрикнул было Шуляк, но Мстиша только рассмеялась.

Теперь пришла её пора глумиться.

— А тут и знать нечего, довольно того, что ты рассказал, и того, что я видела собственными глазами. Всю жизнь ты искал виноватых в том, что с тобой случилось. Всю жизнь мстишь, да только не тем. Ратмир прожил у тебя семь лет, но не захотел остаться, потому что ты мучил и унижал его только за то, что он происходил из княжеской семьи. В том, что он ушёл, виноват лишь ты!

— Да он сам не знал, как ему повезло! Какая честь выпала! — просипел колдун, задетый за живое, но Мстишу больше ничего не сдерживало.

— Зато знала Незвана, но ты решил, что снизойти до какой-то безродной девки будет выше твоего достоинства!

Глаза старика вспыхнули, и Мстислава поняла, что попала точно в цель. Мелькнула мысль, что Шуляк в гневе нашлёт на неё проклятье, но княжна тут же горько усмехнулась самой себе: что он мог сделать, чтобы ухудшить её положение? В лягушку превратить?

— Замолчи! — прошипел колдун, но как и Мстиша он знал, что у него больше не было власти над ней.

Княжна гордо вскинула голову, совершенно забывая о том, что находится в чужом теле.

— И даже поднимая крохи с твоего стола, она научилась. — Мстислава хмыкнула со смесью горечи и уважения. — Только ты не сумел оценить этого, — неумолимо продолжала княжна. Она говорила по наитию, так, словно в темноте ухватилась за нить, которая безошибочно вела на свет. — Ты всю жизнь искал виноватых вокруг, хотя в глубине души знал — всегда знал — что виноват был ты сам!

— Замолчи! — повторил Шуляк. Он сипел, будто кто-то сжал его горло. Но Мстислава не чувствовала ни капли жалости.

— Знал, и именно поэтому до сих пор не можешь даже дотронуться до отцовской жалейки! Ты предал собственную семью! Ты продал отца за мягкую постель и сладкий кусок! Ты один виноват в том, что случилось! Ты, ты, ты!

Побелев, колдун, оступаясь, попятился. Нашарив рукой воронец, он тяжело опустился на него, хватая перекосившимся ртом воздух.

Мстислава хмыкнула. Она не чувствовала радости от свершившегося торжества. Слабый ссутулившийся старик, которого Мстиша видела перед собой, меньше всего напоминал могущественного, прославленного на три княжества колдуна, и победа на вкус оказалась горькой и удушливой, точно печной чад.

Теперь, когда она выплеснула так долго копившуюся ненависть, душа опустела, и Мстиша осталась наедине с действительностью. Она медленно перевела взгляд на судорожно сжатые в кулаки руки — грубые, рябые от веснушек, с короткими толстыми пальцами, — и осознание накрыло отрезвляющей волной.

Точно так же, как во всех своих бедах был виноват сам колдун, она была причиной собственных несчастий. Кровь, всё ещё взбудораженная гневной вспышкой, бурлила, и больше ни разу не взглянув на Шуляка, Мстислава вылетела во двор.

Она пробежала мимо клетки, в которой витали отголоски волчьего запаха, мимо бани, в лес, не разбирая дороги. Смеркалось, но это была уже не зимняя глухая темнота, а обещающая, синевато-манящая.

Нет! Эта весна всё равно наступит не для неё!

Дышать стало тяжело, и княжна распахнула старую душегрейку. Что-то мучило Мстиславу. То, что она сказала колдуну, было правдой. И одновременно не было ею. Шуляк был в ту пору глупым несмышлёнышем. Ребёнком. Он жестоко обошёлся с Ратмиром и Незваной, но винить бедного мальчишку в том, что тот польстился на сладкую жизнь, было несправедливо.

Мстиша тряхнула головой. Ей не хотелось думать о Шуляке. Она споткнулась и рухнула прямо в снег. Подтаявший на дневном солнце, он успел покрыться настом, и пальцы, провалившиеся сквозь тонкую острую корку, свело от холода и боли.

Княжна замерла, прислушиваясь к ощущениям. Боль была приятна. Мстиславе хотелось причинить боль себе. Этому телу. Содрать кожу ведьмы, и если не сделаться собой, то хотя бы перестать быть ею.

Она вспомнила шрамы, которыми оказалось испещрено тело Незваны. Значит, кто-то тоже настолько ненавидел его, что хотел искалечить, изуродовать ещё больше. Мстиша усмехнулась и сняла с пояса отцовский нож — она смогла спрятать от Незваны лишь его, гребень Ратмира да мешочек серебра. Княжна облизнула губы, но от этого они стали только суше. Руки мелко подрагивали, и Мстислава сама не сказала бы, от страха или от предвкушения.

Она закатала рукава и с привычным, доставляющим болезненное удовольствие шелестом извлекла изящный клинок из ножен. Когда тата подарил его, Мстиша удивилась. Рядом всегда были слуги, готовые помочь в любом затруднении и защитить, если потребуется. Но отец настоял, чтобы она приняла нож и носила при себе.

«Всегда сражайся до конца».

Мстиша закрыла глаза, словно прячась от пристального отцовского взора.

Тряхнув головой и отгоняя видение любимого лица, Мстислава решительно сжала рукоять и, прокручивая запястьем левой руки, помогая себе, нанесла первый надрез. Бледная кожа окрасилась тонкой полосой багрянца. Княжна втянула сквозь зубы воздух и подалась назад, запрокидывая голову. Но, быстро совладав с собой, Мстиша вернулась в прежнее положение, заставляя себя посмотреть на сочившуюся по предплечью кровь.

Свежий, отдающий железом запах щипал ноздри. Кожу жгло, и, подавив порыв прижать к ранке палец, Мстислава нанесла следующий порез. Она бы никогда не смогла причинить себе настоящий вред — даже этому ненавистному телу, — поэтому действовала осторожно и расчётливо. Она не любила боли, но сейчас боль была желанна. Было ли это стремлением наказать себя или вытеснить иную, куда более глубокую муку? Мстиша одёргивала себя, не позволяя размышлять.

От мыслей одна морока.

Мстислава удовлетворилась, только когда оба предплечья покрывали живые алые узоры. Тонкие струйки переплетались в причудливом танце и множились, сбегая вниз, на понёву и наст. Странно. Кровь была тёплой — отчего же Мстише делалось всё холоднее? Наверное, она слишком долго просидела на снегу. Пора было отправляться домой. Запал прошёл, и хотелось спать, но сил на то, чтобы подняться и добрести до избушки, не осталось.

Вздохнув, Мстиша натянула рукава на истерзанные запястья и, обняв себя, свернулась клубком. Она прикрыла глаза. Показалось, что кто-то погладил по голове — ласково, едва заметно. Не размежая век, Мстислава сонно улыбнулась. Откуда-то из глубин сознания послышался тихий, незнакомый и скрипучий голос:

Баю-бай,

Да ещё Пряха дай,

Дай поскорее,

Чтобы жить веселее.

Бай да люли,

Хоть сегодня помри.

Завтра похороны.

Хоть какой недосуг,

На погост понесут,

Матери опростка,

И тебе упокой,

Ножечкам тепло,

Головушке добро.

Разве Стояна когда-то пела эту чудну́ю колыбельную?

Мысли вязли, цеплялись друг за друга, и Мстиша махнула рукой, отгоняя их, словно надоедливых мух. Окровавленная рубаха прилипла к коже. Неприятно. Лучше не шевелиться. Вот так.

Холод принял её в крепкие объятия. Мстислава сомлела и покорно повалилась в тёмный, бездонный колодец сна.

***

Её разбудил звук пастушеского рожка. Мстиша потеряла всякое представление о том, где находится, и чудилось, будто она и в самом деле прогуливается по полю с татой. Казалось, ещё миг, и тёплый ветер овеет лицо, а стоит лишь наклониться вперёд, как под пальцами скользнёт шелковистая грива.

Но музыка звучала странно, точно ей не хватало места, и Мстислава догадалась, что песне на дают вырваться на простор тесные стены избы. Она открыла глаза.

Шуляк сидел на лавке, зажмурившись, скрестив худые лодыжки, и играл на жалейке самую простую пастушью погудку. Костлявые пальцы любовно перебирали по тонкому стану дудочки, а из пожелтевшего коровьего рога лились тоскливые, пробирающие до мурашек звуки.

Закончив песню, колдун опустил жалейку на колени и открыл глаза. Мстиша ещё никогда не видела его таким умиротворённым и спокойным.

Медленно переведя взор на княжну, Шуляк улыбнулся — просто, без привычной язвительности. Если бы Мстиша не знала лучше, подумала бы, что улыбка была искренней.

Смущённая переменой в колдуне, Мстислава беспокойно поёрзала на месте. Только сейчас она заметила, что её руки, покоившиеся на Незванином одеяле, были опрятно обмотаны чистыми холщовыми повязками.

— Глупая волчья жена, — беззлобно проговорил Шуляк.

— Я больше не жена ему, — тихо возразила княжна, отводя взгляд.

— Вот как? — удивился старик. — А кто же ты?

— Не знаю, — честно ответила Мстиша. — Как я здесь очутилась?

— Нашёл тебя за околицей. Мороз не всутерпь, а ты дуришь, — неодобрительно покачал головой колдун.

Назойливая мысль не давала покоя, и как ни трудно было Мстиславе признать свою неправоту и пойти на попятную, она чувствовала, что должна сказать ему.

— То, что я наговорила… — Мстиша откашлялась и неловко скомкала пальцами краешек одеяла. — Это не всё правда. Я хочу сказать, ты был вправе затаить обиду на того князя. Он воспользовался твоей неопытностью, а мать оказалась слишком жестока. — Она подняла взор. Колдун смотрел с внимательным любопытством. — Сделанного не воротишь, и корить себя вечно бессмысленно. Думаю, не проходило и дня, чтобы ты не пожалел о том, что сделал. Прости себя и проживи остаток жизни в мире с собой.