Никакой романтики

Глава 11

В четверг утром Маша поехала к матери в больницу. Наталья Павловна уже неделю лежала в стационаре, пока ее готовили к операции, которая должна была начаться сегодня в десять утра. Зашел главный хирург.

— Наталья Павловна, в последний раз спрашиваю, сознаете ли вы весь риск экспериментальной операции? Существуют гораздо более проверенные и безопасные способы продлить вашу жизнь лет на десять.

— А потом опять операция? Нет, спасибо. Я предпочитаю один раз рискнуть.

Хирург покачал головой и вышел.

Маша сжала руку матери.

— Мам…

Она не знала, что сказать.

— Знаешь, Маш, я ведь однажды чуть не вышла замуж.

Вот это была новость.

— Когда?!

— Шесть лет назад. За мной ухаживал один из молодых докторов. — Наталья Павловна засмеялась. — В смысле, он был доктором физико-математических наук. Он был на пять лет младше меня. Хотя почему был… Он и сейчас есть. Его тогда звали в Церн, в Германию, а он звал меня с собой. Я побоялась уехать.

— Мам, но я бы справилась и одна…

— Я знаю, Маш, — хмыкнула Наталья Павловна. — Дело не в тебе. Просто я ужасная трусиха: побоялась разницы в возрасте. Ну и потом, я уже привыкла к свободе и побоялась брать на себя ответственность за семейную жизнь.

Наталья Павловна закрыла глаза.

— Он написал мне недавно по электронной почте. Сказал, что возвращается в Россию и будет рад навестить меня. Сказал, что я была не права и его чувства не просто увлечение.

— Когда он приезжает, мам?

— Не знаю, — она улыбнулась. — Если операция окажется удачной, думаю, я снова рискну и выйду за него замуж.

— А если… нет?

— На нет и суда нет. Значит, хорошо, что не испортила человеку жизнь.

Потом Маша сидела в больнице, не в силах оторваться от стрелки часов. Она знала, что операция должна была продлиться до самого вечера, и у нее было время сходить перекусить и даже поспать, но она сидела в больнице и пыталась мысленно придать матери сил.

Стрелки подползли к полудню. Потом к двум часам. К четырем. К шести…

В полседьмого к ней подошел главный хирург.

— Маша.

Она посмотрела на него, уже по выражению лица сознавая, что все, надежды на лучшее нет. И врач, в подтверждение ее мыслей отрицательно покачал головой. Маша до боли прикусила губу.

— Вероятность успешного проведения этой операции восемьдесят процентов, — напомнил он. — Но риск всегда есть.

— Да, я знаю. Мама все равно настояла на ней, — едва слышно отозвалась она. У нее никого не было, кроме матери. И теперь она осталась совсем одна.

— Что… что мне теперь следует делать? — спросила она у врача. — Наверное, получить справку о… о…

— Езжайте домой, выспитесь, поешьте как следует. Все формальности уладим завтра.

Маша абсолютно не помнила, как она добралась домой. Просто в какой-то момент обнаружила себя на кухне в их с мамой квартире. Увидела неоткрытую пачку сигарет, которую мама имела обыкновение вертеть в руках. Когда-то она курила, потом, когда стала ясна необходимость операции, бросила, но привычка покупать сигареты у нее осталась. И серебристая пачка лежала на столе. Несправедливо, что вещи остаются жить гораздо дольше людей. Почему они не умирают вместе с хозяевами? Остаются в квартире как напоминание о человеке. Вот здесь она любила сидеть, вот из этой кружки — пить чай, а вот ее любимые туфли… Маша даже не представляла раньше, что вещи, бездушные, безразличные, могут вызывать такую ненависть. Просто потому, что мама умерла, а они — остались. Как так можно?

«А ты думала, они просто истают?» — спросила она себя, закусила губу и заплакала.