Никогда не отпущу. Месть изменщику

Глава 11

Звук выстрела вывел Оливию из ступора, и она подскочила, не понимая, что происходит. Другие тоже оглядывались, а лорд Стоунхэм сжал её руку.

- Где Нортвуд? - неожиданно спросил он, и Оливия поняла, что на поляне Мэтью нет!

Она поднялась на ноги, и увидела, как сэр Питер бежит по дорожке куда-то вдаль. Она бросилась за ним, забыв о Максимилиане, в ужасе понимая, что могло случиться непоправимое. Она бежала изо всех сил, молясь, чтобы всё это была дурная шутка в стиле Мэтью. Может быть, он решил пострелять по уткам?

Сэр Питер стоял на берегу реки, когда Ливи, задыхаясь, оказалась за его спиной. Нужно было сделать последний шаг, и Ливи с трудом сделала его, встав так, чтобы видеть тело, что лежало на залитой кровью траве.

Рубашка Мэтью вся пропиталась кровью. Он лежал в неудобной позе на левом боку, руки его были прижаты к груди, и полностью залиты кровью. Кровь была повсюду. Земля, казалось, хотела насытиться ею прежде, чем принять в себя и плоть. Оливия закричала, не слыша своего крика. Сэр Питер снова поймал её не позволяя двигаться, прижимая к себе.

- Мэтью! Нет! Нет! - кричала виконтнесса в полном отчаянии.

Не этого она хотела, думая, что он не ранен, и что ему не нужна была помощь! Не этого она хотела, когда говорила ему, что желает его смерти! Нет, не этого!

Но Мэтт лежал в луже крови на траве, и подбежавший доктор с трудом разнял его судорожно сжатые руки.

- Нет... - шептала Ливи, находясь на грани обморока.

Лицо Мэтта было похоже на восковое. Губы посинели. Она дёрнулась к нему, но сэр Питер сжал её ещё крепче.

- Нет! - последний раз воскликнула Оливия, прежде, чем окончательно лишиться чувств...

***

Виконтесса пришла в себя от резкого запаха ударившего ей в нос. Она была в своей спальне, но ясно помнила забрызганную кровью поляну и Мэтью лежащего без движения, как будто... Нет, этого не может быть! Не может! Не сейчас, когда она наконец-то поняла одну простую, но такую важную истину!

Заставив себя не думать о плохом, Оливия села на постели. От резкого движения закружилась голова, но Ливи не обратила на это внимание.

Вокруг неё суетилась перепуганная Грейс державшаяся за округлившийся живот.

- Ливи, наконец-то ты очнулась! Ты так нас напугала!

- Со мной всё хорошо. А где Мэтью, он...

В её огромных, синих глазах тут же появились слезы, а слова так и застряли в горле.

- Он здесь, но доктор говорит, что с его ранением виконт вряд ли доживёт до утра. Он потерял слишком много крови...

От слов Грейс Ливи задохнулась, чувствуя, что всё холодеет внутри.

- Нет! Он будет жить, Грейси! Я люблю его! Люблю!

Она спрыгнула с постели и не видя ничего перед собой кинулась в комнату супруга.

Спальня встретила её гробовым молчанием. Уже знакомый Оливии доктор деловито складывал свои инструменты в маленький саквояж и заметив её лишь низко опустил глаза.

Обхватив себя руками она сделала несколько шагов в сторону широкой постели на которой лежал Мэтью. Он был настолько бледен, что казалось вся жизнь уже успела выйти из него, оставив только оболочку. Но оказавшись ближе Ливи заметила как слабо вздымается его грудь. Едва уловимо, но этого хватило для того, чтобы немного успокоиться и поверить в лучшее.

- Что нужно делать, чтобы он пережил не только эту ночь? - спросила она у доктора который собирался уходить.

- Я сделал всё возможное, миледи, - разводя руками заявил светила науки, - теперь всё в руках Господа.

Подобный ответ совершенно не устроил Оливию. Дождавшись, пока доктор покинет комнату она сделала ещё несколько шагов в сторону постели и опустившись на колени, позволила себе прикоснуться к непокорно спадающим на лоб каштановым кудрям испачканым кровью. Как когда-то давно, понимая, что теперь ничего не имеет значения. Ни измены Мэтью, ни её глупая месть... Она была готова отдать всё и даже больше если бы сейчас он пришёл в себя и посмотрел на неё своими ореховыми глазами.

- Я не отпущу тебя, Мэтт! - глотая слезы шепнула она,склоняясь к нему вплотную. - Никогда! Ты нужен мне, ты нужен Глории! Ты очень нужен нам...

Следующие дни прошли для Оливии как в тумане. Первая ночь была самой тяжёлой и Ливи не сомкнула глаз сидя возле постели Мэтью, боясь, что любой его вздох может быть последним. Она сама перевязывала его раны, поражаясь тому, как близко от сердца прошла выпущенная Мэттом пуля, чудом ушедшая в сторону. Оливия не сомневалась, что Мэтью метился прямо в сердце. Осознания того, что он мог бы не промахнуться заставляло Ливи чувствовать сильные угрызения совести. Это её жестокие слова толкнули его на этот ужасный шаг!

Прошло три дня. Страх немного отпустил Оливию, ведь Мэтт пережил уже ни одну ночь. Иногда он открывал свои ореховые глаза и смотрел на неё будто не веря в её присутствие, а иногда шевелил губами, пытаясь что-то сказать...

В такие моменты виконтесса не могла сдержать слёз, продолжая молиться и надеяться на большее чудо.

Ливи как раз возвращалась в спальню мужа из детской, когда на её пути возник Тайлор.

- Оливка, нам нужно поговорить, - серьёзно произнёс он.

- Поговорить? Но о чём? - непонимающи поинтересовалась Оливия. - Если ты о моё решение остаться с Мэтью, то оно останется неизменным. Я поняла, что люблю его и мне не важно, что было в прошлом!

- Ты ведь так же понимаешь, что неизбежное рано или поздно случится?

- На что ты намекаешь,Тай?

- Я понимаю, что сейчас ты живёшь надеждой на то, что Нортвуд придёт в себя...

- Конечно! Доктор говорил, что он не проживёт и ночи, а прошло уже три дня, Тай, три! Рано или поздно, Мэтью пройдёт в себя!

- Твоя вера в чудо достойна похвалы, сестрёнка, но будем смотреть правде в глаза - с такими ранениями как у твоего мужа не живут. И я говорю это не для того, чтобы тебя ранить, а для того чтобы ты была готова к худшему. Он умрёт, но твоя жизнь с этим не должна закончится...

Ливи не хотела верить словам Тайлора, но и не могла полностью утверждать, что он не прав. Слёзы навернулись на глаза, но она сдержалась, тая в душе прежнюю надежду на чудо.

- Пока его сердце бьётся, я буду верить, что он поправиться, - после затянувшегося молчания произнесла Оливия, тряхнув головой и обходя брата. - И ты не можешь забрать у меня эту веру!

Ускорив шаг она очень быстро оказалась в спальне Мэтью. Доктор как раз завершил осмотр и бросив взгляд на бледное лицо мужа, Оливия всё-таки позволила себе дать волю слезам, которые ручьями потекли по щекам. Это она виновата во всём, это по её вине Мэтт может умереть в любой момент!

- Не стоит плакать, миледи, - обернувшись к ней произнёс пожилой человек, вероятно услышав её всхлипы. - ваш супруг не умер, а значит ещё есть надежда.

- Мистер Хопкинс, вы не понимаете! Это я виновата в том, что случилось! Я обидела его, пожелав ему смерти прямо сказав ему об этом!

- Люди часто умирают потому, что не хотят жить, леди Оливия, - посмотрев на неё своими добрыми голубыми глазами произнёс доктор. - Дайте ему надежду, и у вашего супруга появятся сила сопротивляться смерти.

Ливи тут же перестала плакать. Ей так хотелось поверить словам мистера Хопкинса! И тогда она сможет рассказать Мэтью как она заблуждалась и попросит у него прощения!

***

Открывая глаза, Мэтью часто видел Оливию, которая сидела где-то поблизости. Она то читала, то вышивала, то спала, положив голову на руки или лежа на кушетке в трех шагах от его кровати. Но она почти каждый раз была рядом. Мэтт пытался позвать её, но со словами у него были проблемы. От слабости, которая одолела его и никак не хотела отпускать, он с трудом мог шевелить губами, но добавить звук ему уже не хватало сил. Даже глаза не хотели смотреть, он предпочитал закрыть их совсем, вместо того, чтобы моргнуть.

Если Оливия замечала, что он проснулся, она подсаживалась к нему и начинала что-то говорить, кормила его с ложечки, читала книгу со стихами в красном переплете, или просто сидела на его постели. Мэтью чувствовал, как она осторожно садится на одеяло,очень аккуратно, чтобы не повредить ему. Она ему и не вредила. Ему хотелось коснуться пальцами её губ, ответить, улыбнуться в ответ, но он закрывал глаза, погружаясь в темноту и сны, кои были один ярче другого. Легкие, яркие сны, которые хотелось смотреть.

Иногда появлялся доктор. Доктор ворочал его, причиняя боль. Мэтт понимал, что это нужно, но он не любил доктора. Лучше было спать, когда он приходит, чем терять зря время, которое можно было бы провести с пользой - смотреть на Оливию и слушать её голос.

Ему хотелось видеть её, и Мэтью просыпался. Он заставлял себя выплыть из снов, и держаться как можно дольше. Чтобы слышать, как она старается выводить рифмы, написанные в другие века. Давние, другим языком, не ясным, но интуитивно понятным.

Постепенно возвращалась память. Мэтт стал дольше бодрствовать, и та неизменно подкидывала ему неприятные сцены. Оливия в них была злой. Как Оливия, которая постоянно улыбалась ему и так о нём заботилась, могла быть злой? Она кричала, обвиняла его в чём-то. В чём именно? Он не помнил. Помнил только, как ужасно перекашивалось её прекрасное лицо. Что нужно сделать, чтобы всегда видеть на нём улыбку? Чтобы никогда больше она не плакала и не кричала, чтобы её руки так же нежно вытирали пот с его лба, зарывались в его волосы, проводили по щеке? От её нежности Мэтью закрывал глаза и засыпал, но сны, яркие и ненужные, уходили, давая ему отдохнуть от их пёстрого калейдоскопа.

Мэтт знал, что потерял много крови, но не помнил, что случилось, а доктор об этом никогда не говорил. Он говорил, что кровь вырабатывается в организме, что нужно время, и что его слабость от того, что крови у него почти и нет. Ещё были раны, и они саднили, когда его шевелили. Причины ран на руке и в груди для него были загадкой,но Мэтью не пытался её разгадать. Любое умственное напряжение вызывало сон, а значит - невозможность видеть Оливию, и он старался просто не думать. Мэтт пытался что-то говорить ей, и иногда, когда прошло какое-то время, из его губ срывался звук. Тихий и чуть слышный, и Оливия наклонялась ниже, чтобы расслышать. Он повторял.

- Я люблю тебя.

Или

- Спасибо.

И она улыбалась.

Всё было правильно и очень просто. Он её любил, а она была рядом. Любовь расцветала в его груди ярким алым цветом. Когда ему стало проще дышать и Мэтт он мог дольше держать открытыми глаза, слово стало возвращаться к нему. Мэтью старался говорить только о главном, чтобы хватало сил. Мэтт следил за ней глазами, не забывая ни единой улыбки. Оливия рассказывала, как дела там, за дверью его комнаты, и постепенно он понял, что, видимо, лежит так очень давно. Она приводила к нему Глорию и Мэтт наслаждался присутствием дочери которая очень чётко и ясно научилась называть его папа. Её маленькие ручки исследовали его лицо когда Оливия садилась рядом с его постелью, держа малышку на коленях. В такие мгновения Мэтью чувствовал себя самым счастливым человеком!

Осень стала перетекать в зиму, и чтобы выйти Ливи теперь надевала теплый пелисс,(примечание автора пелисс - вид верхней одежды в 19 веке) и Мэтт слушал, как она попала в дождь или сильный ветер.

Куда она ходила, он не знал. Да и не хотел знать. Ливи сама решит, куда ей идти и зачем. Он просто ждал её, когда она уходила, и засыпал, если её не было рядом. Не видя её не было смысла просыпаться. Если её нет рядом, зачем тогда жить?

Выздоровление шло медленно, но Мэтт видел, что доктор доволен им. Доктор ухмылялся в усы, делая перевязки, и шутил, когда Мэтью пытался как-то ему помочь. Постепенно руки стали слушаться его, и губы тоже, медленно вернулся голос, и он уже мог не спать целыми днями, чтобы видеть Ливи как можно дольше. А потом она стала приносить ему книги, чтобы он мог читать, и спрашивать, что там написано, чтобы понимать, что он не пялился в страницу целый день, а и правда их читал, когда она уходила.

Силы прибывали, а вместе с ними возвращались воспоминания. Вот Мэтт впервые сел в постели, а чуть позже встал с помощью Ливи и доктора, и понял, что не знает, как нужно ходить. Ноги ослабели, колени тряслись, и он был ужасно худым, но Мэтью был уверен, что ходить могут даже худые. Доктор учил его ходить, как дитя, и он очень хотел угодить Оливии, потому что видел, как радуют её его успехи.

Хотя по идее она должна была бы быть разочарована,ведь Мэтт наконец-то вспомнил всё, что произошло, от чего целый день делал вид, что спит. Оливия вероятно встревожилась, но он не подавал признаков пробуждения. Перед глазами мелькали события недавнего прошлого, и он бы с радостью заставил их изменить свой бег. Ему хотелось сказать себе из видений, стой, дурак! Стой! что же ты творишь??? Ты же заставишь плакать Ливи... Что ты делаешь, ведь кроме неё никто тебе не нужен! Что ты делаешь, ведь Филипп - единственный, кто пришёл, когда все остальные бросили тебя? Что ты творишь, ведь Ливи просто обижена, и только ты виноват в том, что она бросилась в объятья другого!

Ему было стыдно и страшно от того, что он наделал. Он не понимал, зачем он всё это творил... Что толкало его на тот или иной поступок, казавшийся сейчас чудовищным?! И как закономерный финал - единственное верное решение. Ливи отвернулась от него, когда он пал слишком низко, и ему оставалось только покончить с собой. Это было верно. Но и тут он не сумел довести дело до конца. Ливи пожалела его, и не бросила умирать. Она пришла, чтобы он мог жить ради неё. Ради того, чтобы сначала просто на неё смотреть. Не приди она, ему не нужно было бы открывать глаза. Он бы заснул и не проснулся ко всеобщей радости. Да и к своей тоже. Но она приказала ему жить. Он не знал, зачем. Возможно, ради неё. Хотя она отвергла его с презрением, и вряд ли сможет простить. Её милосердие знает и пределы. Как только он сможет ходить, она снова отвернется от него.

Смеет ли он судить её за это? Она пойдет искать любви, возможно, к тому же Стоунхэму, брак с которым он разрушил из какого-то ужасного эгоизма. Не смеет. Он оставит её жить так, как она желает. Пусть позволяет себе всё, что хочет. Он же должен стать незаметным, оставить её в покое, и навсегда исчезнуть из её жизни.

Он продолжал учиться ходить, есть и говорить. Ливи всегда была рядом и помогала ему. Было бы прекрасно, если бы все осталось так же просто, как было тогда, когда к нему не вернулась память. Так, как было в юности. Она любила его, он любил её, и чувства их были просты и светлы. Между ними не стоял он сам с той грязью, на которую он её обрек. И от которой никогда не сможет отмыться.

Как только он почувствовал себя более менее здоровым, он объявил Оливии, что уезжает в поместье. Она кинулась было ехать с ним, но Мэтью отказал.

- Я поеду один, Ливи, - сказал Мэтт, хотя ему было очень тяжело произнести эти слова, - я очень благодарен тебе за всё. Но я должен ехать один.

- Но я думала, что нужна тебе... - ответила она как-то жалобно.

- Я смогу справиться сам, - он немного улыбнулся, - меня ждут дела, и я должен как можно скорее ими заняться.

Дела. Дел накопилась куча. Если он ими не займётся в самое ближайшее время, то Оливия и их дочь скоро не смогут жить так, как привыкли. Он должен как можно скорее заняться финансами. Только Мэтью знал, как мало этих самых финансов.

Он сидел в кресле, кутаясь в плед. В комнате пылал камин, и было очень уютно. Оливия в домашнем платье казалась такой близкой, что он отдал бы все, лишь бы никогда её не покидать.

- Я... очень виноват перед тобой, - наконец заговорил обернувшись к ней, с трудом подбирая слова, - я понимаю, что никаких отношений, кроме деловых, между нами быть не может. Поэтому, если... - он замолчал, понимая, что еще не оправился настолько, чтобы говорить подобные вещи спокойно, не выдавая своих эмоций, - если ты любишь кого-то, то, пожалуйста, забудь, что у тебя есть муж. Я не претендую на твою верность. Я больше не буду преследовать тебя, и никогда не стану настаивать на жизни в одном доме.

Это были самые сложные слова в его жизни. Мэтью откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, переводя дух. Вот и всё. Он сделал для неё всё, что мог. Она свободна. А он... А он не заслужил ничего, кроме забвения.

Оливия некоторое время смотрела на него, ничего не говоря. А потом она опустила глаза и ушла, ничего не сказав в ответ. Мэтт долго сидел не меняя позы. Грудь высоко вздымалась, и недавно зажившие раны саднили и болели, напоминая ему, что он не сумел даже нормально застрелиться.

Вскоре он услышал, как от дома отъехал экипаж. Наверняка это Оливия поспешила к тому, кого она любит, чтобы рассказать ему, что, наконец, свободна.

Мэтью сжал губы.

Он тоже уедет. Только не к любви. А в добровольное изгнание.