Нити Жизни

13 Отчаявшимся нужны отчаявшиеся

Три дня, 4 часа, 23 минуты и… 44 секунды — именно столько прошло, после того, как я узнала новые подробности личной драмы доктора И. М.

«Вот так», — подумала я, уронила голову на сложенные на столе руки, и простонала: — Невинный вопрос и все потаённые каверзы наружу.

И что в итоге? Всё это время я стараюсь избегать с ним прямых контактов. Прячусь в столовой, в комнатах отдыха, процедурных и даже в туалете.

Его дежурство — я сразу же растворяюсь в больничном здании, словно оборачиваюсь в мантию-невидимку. Стоит только подумать о нём, в голове сразу всплывает тот день. Хоть лоботомию делай, благо, в соседнем здании, как раз, всё для этого имеется. Пойти, что ли, предложить себя в качестве лабораторной крысы? Студентам практикантам на радость. Или шмякнуть себя об стеночку, и здравствуй — амнезия.

— М-да… идиотизм прогрессирует, — выдохнула я, поедая усталым взглядом циферблатную стрелку.

И, недолго размышляя, чем себя умнее занять, хватаюсь за ноутбук. В голове уже зрелое намерение написать очередной пост.

Мне не описать форму того, во что вытянулось моё лицо, когда в заметках численности посещения блога, я увидела цифру достигающую — 886 человек! Кто все эти наблюдатели? Не те ли, кто разводит тут плач о своей жалкой судьбе, тогда как их неудобства столь незначительно малы по сравнению с моими. Жалкие людишки, желающие, чтоб всё пришло к ним в руки само, без всяких затрат на это. Я готова с любым из них хоть сейчас поменяться. И как только у них — живых, здоровых и невредимых язык поворачивается на что-то ещё роптать?!

Кликаю по первому попавшемуся субъекту и вот перед глазами профиль. Изучаю.

Ник — Дейзи.

Возраст — 16.

Пост: «Как унизительно, когда у всех моих одноклассниц уже есть бойфренды, а я же одна. Ни один парень в школе, будто, не замечает меня. А я ведь не уродина. Это не справедливо! Чувствую себя какой-то оборванкой».

Я дочитывать не хочу подобную чепуху. Перехожу к следующему.

Ник — Питэр.

Возраст — 29.

Пост: «Моя жизнь отвратительна. Я живу с мамой, работаю программистом, зарабатываю много, но для кого, когда не могу познакомиться с девушкой. В моем возрасте я до сих пор… девственник. Всю мою жизнь контролирует мать, сует свой нос всюду. Послал бы, да нельзя, все-таки моя мать, вот так и существую… хоть в петлю лезь».

Ник — Маргарет.

Возраст — 38.

Пост: «Кажется, я не умею злиться на мужчин. Ни на кого вообще. Ну, что — дура. Но ведь люблю его, от этого и страдаю. Но и теперь, в эту минуту, я прощаю тебе. Прощаю тебе твое безразличие».

Следующий.

«Как хорошо, что тут меня никто не читает. Всем наплевать на твоё мнение и что творится у тебя в голове. А там — убийство, суицид, безумное злодеяние. Плохо. Не хочу выходить из дома, правильно, умирать, так лучше дома».

Следующий.

«Мне никогда не было так больно. Я хотела быть с тобой. Я дарила тебе всё, что могла: писала во имя тебя стихи, картины, музыку. Но своим безразличием ты раздавливаешь меня. Твоя душа не может почувствовать моей вырывающейся наружу любви. Она, как будто слепа».

Следующий. Следующий. Следующий.

И так много раз, пока не надоело. Остановилась. Оценила. Мораль такова — всё банально, предвзято и однообразно замешано на одном тесте. Всё вытекает из одного и вливается в другое. Тянется, как вязкая смола в круговом цикличном движении.

Их мысли не просто узкие, они — ущербны. Я понимаю, что личный бардак чужой головы не постижим. И проще, быть свидетелем со стороны. Но, наверно, ответ в том, что способность придавать много значения тому, что не стоит переживаний, тому, чему не стоит уделять столько дум и времени, придумывать трагедию там, где её нет — наша генетическая составляющая. И нам без этого, ну просто, никак. Всё-таки, каждый имеет право на самообгладывание.

Вдруг, замечаю, в личных сообщениях сверкает новое письмо. Неужели? Указателем тянусь к конверту. Разворачиваю.

«Привет…».

Читаю и не верю глазам. Сообщение подписано: «Чужак».

«Привет».

«Не надеялся».

«На что?»

«На ответ».

«В тот раз… я переборщила».

«А в этот?».

Я ответила смайлом. И написала:

«В такие дни стреляются или напиваются. Я же наступаю другим на горло».

Комментарии не заставили ждать:

«Самокритично».

«Ну, когда-то надо начинать…», — отшутилась я. Какая-то смесь сантиментов и горечи поднялась внутри.

«Ему не понять, — подумала я, — он не я».

«Ты изменилась, что-то… нет, кто-то повлиял?».

В переписку втерлась пауза. Я, молча, смотрела в экран и размышляла об ответе. Затем, пододвинув клавиатуру, застучала:

«Нет, с чего бы?! Проверь свой генератор предположений, у него явный сбой».

«Диагнозы раздавать — это полдела», — опубликовал он.

«И почему мы все не можем быть просто настоящими!?».

Я перевела внимание на свои пальцы, выбивающие быструю беззвучную дробь. «Значит, пытаешься вызвать на откровенность!?» — поймала себя на мысли. Ну что ж, как говорится, получите и распишитесь:

«Ловкач!».

В виде ответа пришел улыбающийся смайлик.

«Скажи откровенно. Тебе больше всех надо?».

«Ну, смотря, что и от кого».

«От меня, например?».

«Даже не знаю…».

«Вот и я».

«А это имеет значение?».

«Прямое».

«И какое?».

«Я предупреждала, что не люблю, когда люди влезают в мою жизнь. И присутствие там посторонних совершенно излишне. Ни к чему хорошему это не приводит, я-то уж, знаю».

«А, что если я — исключение из твоих выдуманных правил».

Я медлю, ощущая некоторую душевную неловкость, но отвечаю:

«Ты не понимаешь».

«А ты попробуй, объясни».

«Почему ты хочешь знать так много?».

«Потому, что чем больше я времени провожу с тобой, тем ближе мне хочется быть».

«Не шути так, я не оценю».

«Я не хотел обидеть тебя».

Я была краткой:

«Мне так не кажется».

Если поразмыслить, это слишком, чтобы быть даже каплей из реальной параллели. Виртуальность тем и хороша, что в ней можно стать кем угодно и насколько угодно. Говорить, что хочешь, не волнуясь за то, во что всё выльется. Ведь кто будет судить то, чего, по сути, и не существует?! Так к чему нам доза разочарований из волшебной вселенной, когда её вполне хватает среди напряженного бытия? Мне лично незачем. Поэтому надежнее воспринимать всё через призму своих сомнений. Обжигалась. Довольно.

Ответа не последовало. Проговаривая вслух, я стала печатать:

«Что притих?».

«Боюсь, нарушу нейтралитет, и ты снова сбежишь».

«Тогда, не говори ерунды».

«Тогда, не воспринимай это так».

«Ультиматум?».

«Выход».

«Послушай, я не знаю, что ты там надумал. Но, не трать время зря. Мне не нужен дешевый флирт».

«Согласен. И мне».

Ну, — решила я, улыбнувшись — это что-то да значит. Что — пока не знаю. Но сдается, что это будет интересно. Я отправила:

«У меня предложение».

«Интригующе…».

«Заключим пакт — никаких личных контактов, всё общение только в сети. Говорим правду и не слова лжи. Готов походить со мной по краю?».

«Тогда у меня вопрос, что будет, соври я?».

Я, не колеблясь, написала правду:

«Я утащу тебя за собой в ад!».

Мы обменялись смайлами.

Я закрыла крышку ноутбука и откинулась на спинку стула. Снова, оставшись одна, в своей ровной безысходности.

В окно щедро лилось ничем не сдерживаемое полуденное солнце.

Я успокоено взглянула вверх.

— И зачем я продолжаю все это мусолить? — тихо сказала, продолжив про себя, — вот закрыть глаза, приказать себе не дышать, остановить сердце. Ну и кто узнает, какими были последние мысли? Никто не узнает. Так, зачем всё это? Не для того ли, что я всё еще надеюсь, что когда-нибудь найдётся кто-то, понимающий всю суть.

Я покинула палату, решив совершить вечерний моцион по больничным владениям.

Сразу наткнулась на бригаду санитаров, тащащих тележку с трупом. И тут же, чисто машинально отшатнулась от них, как от чумы.

Стоявший поодаль за инвалидным креслом старичок чуть усмехнулся, глядя, как двое амбалов в зеленых скафандрах поспешно удаляются, прокряхтел:

— Я буду следующим.

Меня почти тошнило, поднеся руку к носу, обречённо ожидая неминуемой рвоты, я побежала. Мне казалось, останься я там чуть дольше, и кончина, оплетавшая смертельной паутиной здешние места, сожмется и захватит меня. Но, обошлось.

Уже, спускаясь по лестнице на первый этаж, я остановилась и, оглянувшись, подумала: как было бы хорошо, если б люди не умирали или умирали реже.

Но разве можем мы остановить отсчет и запустить в обратном порядке? Конечно, нет. Ведь, всё самое важное, далеко, не в нашей компетенции.

В холе у самого пункта регистрации пришлось напрячься, чтобы не свалиться с ног. Меня чуть не сбил мальчуган, кажется игравший в воображаемый хоккей.

«Вот эта энергия, мне б так», — заметила я и тут же посмеялась над собой. Нащупав потерянный во время маневров тапок, и подтянув на ногу, я… уперлась в таращуюся на меня фигуру. Осеклась и с содроганием застыла на месте от того, кто стоял передо мной.

Вот уж, правда, жизнь — это крученый мяч, брошенный шальной рукой. И кто знает, куда его закрутит в очередной раз…

— Это же не… — изрек мой голосовой аппарат, всё больше впадая в панику — округлялись глаза.

Когда же фигура получила какой-то документ из рук администратора регистратуры, намылилась в двери, где лестница вела в сторону другого корпуса.

— Что за? — шепнула я, выходя из оцепенения. — Ну, уж нет, так не бывает! — Дальше я уже не рассуждала, а мчалась вдогонку.

— Эй, — кричала я вслед, взлетая по лестнице.

Тишина.

Я настойчиво продолжала, ускоряя шаги.

— Алё, гараж! Эй! Да, черт тебя возьми! Я к тебе обращаюсь. Подожди!

Ответа не следовало. И это злило. Догнала я его уже только на площадке третьего этажа. Достижение.

Мы вошли в переходной коридор. Он остановился и выжидательно посмотрел на меня, как будто, вглядываясь в меня, старался что-то понять.

Перепутать было не возможно, передо мной находился — Нейл.

Врать и оправдываться не буду — настоятельно решила я. Слишком унизительно и то, и другое. Но он не оставил мне выбора.

— Что тебе надо? — спросил хладнокровно.

— Ты что, оглох на два уха сразу?! — тараторила я, переводя дух. — Мог бы и притормозить!

— Я пришел один и ухожу один. Не вижу причин останавливаться по пустякам, — он говорил, а рот его усмехался, хотя и как-то сдержано.

Замечательно, я — пустяк!? — эхом отразилось в моем рассудке. У этого парня просто талант к комплиментам.

— Почему ты здесь? — выдавила я, подавив огрызающие губы слова.

— Каникулы, — произнёс он, и мне показалось, я уловила некую жалобность, несмотря на видимую усмешку. — Как погляжу, у тебя тоже?

Я опустила глаза. Говорить не хотелось, но всё-таки неловко выдавила, глядя в сторону:

— Угу.

— Видимо, просторы Европы уже не так привлекательны?

Я подняла глаза и была погребена под холодным взглядом, который смотрел на меня, прагматично оценивая. Что на это скажешь? Пришлось проглотить. Я всеми силами воззвала к разуму, но он, подлец, не отозвался. В голове была неизмеримая пустошь, а в душе скрёб червь.

— Или это новый способ релаксации? — паузы, которые он вставлял в диалог, усиливали эффект от сказанного. Он словно втаптывал меня в грязь каждым своим словом. И от этого презрения появилось желание стать невидимкой. Как он смеет, находясь по разные стороны жизни, еще и упрекать меня в чем-то?!

— Не тебе меня осуждать, — сорвались с языка слова. И тут мои глаза зацепились за амбулаторную карту, которую он сжимал в руке всё это время. Точнее за строчку с его инициалами. Меня, как переключили в другой режим, я забыла все прочее и с недоумением спросила:

— Ты пациент?

— Тебя не касается! — рявкнул он, пряча бумажные свитки за спину.

Я хмыкнула, почувствовав, что задела за живое, залезая во что-то тайное. Я настроилась по-боевому: желание расспросить заняло все мысли, но пытать было некого, кандидат в допрашиваемые, сверкая обувкой, быстро смывался по коридору в другую часть больницы.

— Ну ладно, иди с миром — буркнула я, — однозначно — это не конец.

Вытащив из кармана пижамы резинку, я подняла руки, собирая волосы в пучок. Это так, на всякий случай, чтоб никто с приведением не попутал. А то перемещается тут что-то среднее между человеком и призраком, попробуй, пойми да разбери.

Возвращаться к себе я не могла решиться. Вдруг, смерть еще там караулит. Поэтому, дав задний ход к лестничному проёму, я побрела к верхним этажам с надеждой, что глупец-охранник, как обычно, забыл запереть дверь, ведущую на крышу.

— Так оно и есть, — сказала я, толкая железную дверь под пружиной.

Прохладный воздух поймал нос в капкан. На такой высоте он был куда чище и приятней. Да и шум города оставался где-то там внизу.

Ступив на гравий, я, шаркая, потопала по каменистому настилу.

Крыша по своим размерам была широкой, два выводящих сюда выхода по технике безопасности соединяли оба корпуса в единое звено. Но разделение даже здесь присутствовало.

Пациентам моего крыла вход сюда был категорически воспрещен, конечно, куда сердечникам такое восхождение на «Эверест». Хватит с нас и брожения по коридорам.

Зато, крыло наших соседей было даже обустроено. Кадки с растениями: пальмы, кактусы и даже пара шезлонгов, и маленький навес от солнца. Почти курорт. И, действительно, тут было не плохо. Я не единожды сюда поднималась, правда, только вечерами, чтобы не встретить никого из персонала, которые обычно обедали здесь в перерывах.

Совершив вираж за лестничный выступ другого корпуса, я остановилась, совершенно обалдевшая: кто-нибудь скажите, у меня что, глюки?!

— Ну, всё — вечер встреч, — выдохнула я, взбудоражив выбившуюся челку. Этот узкий мир уже начинал выводить. Не понимаю, как такое возможно.

Всё же, оказывается, он высокий, — поймала я себя на отчужденной мысли, наблюдая исподтишка, как шпионка, — даже сейчас, когда ссутулившись, перегнулся через перекладину ограждения. Глаза закрыты, кисть одной руки свешена с металлического подлокотника, пальцы держат сигарету. Задумался, что ли, о чём-то…

Немного растерянная: то ли подойти, то ли улизнуть, пока не обнаружили, — я затопталась на месте.

Решили за меня. Гравень под подошвой заскрипел и привлек ненужное внимание. Попалась.

— Что ты здесь забыла? — изрекло обернувшееся лицо.

— Кислород впитываю, — ответила я и в два шага сузила пространство между нами.

— Здесь, — скосил он глаза на меня, — лишь, никатин. И выпустив дым, стряхнул пепел.

— И негатив, — сказала я, присаживаясь на корточки. — А кто виноват? — я, запрокидываю голову, заглядывая в его глаза.

— Вот и я о том… — он нервно затянулся и, выдыхая, продолжил: — в курсе?

Телепатом быть не надо, чтоб понять, о чем он.

Я кивнула, добавляя:

— Вы знали этого человека?

— Оперировал. Прошло без помех. А черед сорок минут — коллапс и остановка. Реанимировали — сердце не пошло, — затушив окурок, он достал новую сигарету, зажег и глубоко вдохнул едкий дым. — Умер.

— Хотя, что теперь болтать. Вот и лежит вместо живого мальчика в палате, покойник — в морге. И сухой короткий доклад на моем столе: «На вскрытии не обнаружено причин операционного вмешательства, приведших к смерти…».

В груди у меня что-то оборвалось. Впервые я видела этого человека таким разбитым.

Его глаза замутнили — тяжесть, боль и скорбь. Мне захотелось стать незаметной, преобразиться в туман и окутать его, чтоб как-то даровать сил. Ведь я знаю, каково испытывать внутренние муки и терзания. Но всё, что я смогла сделать — это потерянно прошептать:

— Мне жаль.

Он кивнул со вздохом. И опустился рядом со мной.

Я поняла, что сейчас ему, как никогда, надо выговориться. Переизбыток информации тоже чреват. И он это понял.

— Идя на операцию, всегда стремишься оттолкнуть от себя всё неприятное. Почему-то, кажется, что всё кончится хорошо? И так каждый раз, от начала и до конца. Думаешь, эти люди и так сполна получили свою долю несчастья. Так что, нет у тебя права давать им еще больше. Собран, настроен, действуешь четко, уверенно, спланировано и всё равно… — в этот момент его кулак ударил по коленке, — все хирурги беспомощные младенцы, коль теряют своих пациентов.

Он нервно мотнул головой.

— Вот так и стоят в памяти все те, кого не спас, словно в очереди на приём. И знаешь, зачем стоят? За ответами. А что им сказать, как оправдать то, что не дал шанса на жизнь. Вот так и живешь — хороня других, и за каждый промах роешь в мыслях могилу и для себя.

Он сглотнул, но голос всё равно слегка дрожал, даже, если он пытался скрыть это:

— Все никак не могу понять, как другие врачи после всех операций с кровью и смертями на руках, приходят домой к женам, детям и ведут себя, как будто, ничего не происходило. Ведь знаю, что это лишь видимость, самоконтроль, а в душе всё так же потрёпано и изношено от самотерзаний. Но, тогда, насколько я жалок в сравнении с ними? — с этой фразой он закинул голову и расхохотался — глухо, иронично, почти машинально. Это, сработал защитный человеческий фактор, не иначе.

Не докуренная сигарета уже одиночно и безвольно затухала в бессильно лежавшей на камнях руке.

Лицо без выражения смотрело на крошечный кусочек голубого неба — в серых облаках и тучах…

Глядя на эту картину, меня поедали мысли. Ведь, получается, что не так уж и много отделяет нас всех друг от друга. Хотя бы, потому, что все мы нуждаемся в понимании, уюте и уверенности. Мы можем отворачиваться, отнекиваться и сколько угодно протестовать, заверяя себя, что нам это абсолютно не нужно. Но даже, среди всего этого, однажды мы сдадимся, примем и признаем. Главное, только чтоб в этот момент рядом оказался нужный экземпляр, способный понять тебя так, как не способен даже ты сам.

И с этими мыслями, без особых внешних эффектов, у меня в душе, вместо привычной ненависти, разливалось какое-то странное и неопознанное ранее тепло, пробуждая во мне что-то новое и неконтролируемое.

Закралась шальная гипотеза — а есть ли у меня шанс стать кем-то похожим, не для кого-то, вроде него, а именно для него? Вот для этого человека рядом со мной — из крови и плоти, с эмоциями и желаниями. Человека, который, если и сомневается, но я знаю, что будет стоять до конца, борясь со своими страхами и предрассудками, пусть даже до седой старости. Но ведь это нормально. Гораздо хуже быть роботом, не способным к чувствам и не обремененным совестью. Тогда, как, именно совесть делает нас человечными. Она — наша благодетель, и она же — наша кара. Наш судья и наш приговор. Но без неё — мы были бы не мы. Благородные намерения, чувства ответственности, самопожертвования — это её проделки, именно то последнее, что держит нас от пикета с края пропасти.

— Ты не прав, — начала я аккуратно, используя всю миловидность голоса, обращая его внимание к себе.

Глаза вроде и устремились на меня, но выражение их было настолько непроницаемо, словно он меня и не видит. Или видит, но сквозь меня.

«Может я переусердствовала и поспешила вносить свой вклад?» — задумалась я про себя. И сейчас мне бы молчать в тряпочку. Но когда я это делала? Верно — никогда. Поэтому, недолго занимаясь поисками оптимального варианта, я пошла напролом.

— Чем старше становимся, тем больше страсть к рассуждениям, думам, передумам. Смотри, вот так зазнаешься и превратишься в занудного старикашку! — пригрозила я, упирая при этом зачем-то свой указательный палец в его пятак.

Мордашка вышла забавная. Я не удержалась, схватилась за живот и стала хихикать. Смех — лучшее лекарство от депресняка, а смех без причины — признак дурачины, а значит в кубе — это полный каламбур, объевшихся беленой людей. Вот, как загнула-то — в рифму! Со мной такое бывает: как закрутится какая-то околесица на языке, всё — пиши, пропало!

Разумной быть не получилось. Далее, мои глупые аргументы покатились колобком по накатанной тропе в моей бедовой голове.

В итоге, затея сработала, и он, оценив мои усилия, позволил себе всё-таки немного повеселеть. У меня от сердца отлегло.

Пару минут спустя он суматошно поднялся и протянул мне руку, я не стала отказываться. Честно, даже была рада. С непривычки ноги порядком свело и это ощутимо доставляло неудобство.

Вот только, встретивший леденящим порывом, ветер не казался более столь безобидным. Я сжала ладонями локти и меня зябко передёрнуло.

— Замёрзла? — поинтересовался он.

— Немного.

— Вот, держи, — сказал он, накинув на мои плечи свой больничный халат.

Первое, что подумалось: галантно, но, вряд ли, согреет.

Я сунула руки в карманы и, нащупав пачку сигарет — поморщилась. Немедля вытащила, замахнулась и швырнула её в каменное пространство. На прощание лишь фыркнув.

— Зачем?

— Спасаю вас от рака легких, — авторитетно сказала я, возвращаясь к официальному стилю на «Вы». — Курить вредно, разве не знаете?!

— Такая заботливая, да? — смеясь, поддел он меня.

— Временами… — открыла я рот. — Знаете, вы должны жить долго, — тут я наигранно затормозила, завладевая его взглядом, продолжила: — Муки совести укрепляют дух. Так что, совершенствуйтесь! И не позволяйте дурным мыслям творить каверзы у себя в сознании. А то чокнитесь преждевременно и припишут вам пару диагнозов маниакального расстройства. — Я придвинулась к нему впритык, задев плечом. — Или вы нацелились сменить лигу? Хотя… вот бы я тогда повеселилась, — не удержалась я от взгляда с прыгающими чертенятами.

— Намек усвоен, — он улыбнулся.

Что-то переменилось. Я заметила, как его глаза теплели, как будто, питались теплом, непонятно откуда взявшимся и струившимся вокруг нас. Это заставило меня обнаружить интересную вещь: неужели в этом мире есть что-то большее и оно пришло сейчас сюда. Доказать то, что притупилось в наших умах — никогда не поздно. Или я уж переборщила с вдыханием свежего воздуха и поэтому мне чудится совсем не то, что на самом деле происходит?

Но, кажется, я получила ответ.

Над головой что-то громыхнуло…

Зарядил дождь.

Горячие губы неожиданно прикоснулись к моим губам и с такой же скоростью отстранились. Вспыхнув от этого странного… поцелуя, я сжалась. И залилась краской. Одна из моих бровей поползла вверх, с выразительным сомнением я смотрела на него и, судя по окаменевшему выражению, зависшему передо мной, я сделала вывод — это он совершил не намеренно. Наверное, и сам не ожидал, что так получится… Черт! Да как такое, вообще, получилось?!

Мы замерли. Он тихо, но прерывисто дышал, а что сказать про меня? Когда от случившегося я не слышала даже собственного сердца, какое там дыхание, дождь и прочие окружающие условия.

Казалось, что время со свистом порхает мимо. Я обмерла, обдумывая ситуацию: эх, говорят же мне умные люди «не лезь», но разве слушаюсь. И что теперь? Что?! Ау? Кто-нибудь? Голос рассудка, где ты, когда так нужен? Нету?! Ну и плевать, без него как-нибудь.

Я заторопилась, взяла себя в руки и с пылающим лицом, заявила:

— И не смейте больше строить больного и умирающего зверька… ни куплюсь!

Сорвавшись с места, я помчалась, как будто, за мной стая собак гналась и так, пока не оказалась у себя в палате, за закрытой дверью.

Отдышалась. Успокоилась. И некоторое время постояла, прислонившись к стене, бездумно вспоминая произошедшее.

— Ну, и что это было? — сказала я позже, рухнув в больничную койку. — А что бы по этому поводу сказал «дядюшка» З. Фрейд?!

Лёжа на спине, придала лицу скептическое выражение. И покачав головой, мысленно объявила: «Да уж, причины некоторых вещей лучше не понимать. Безопасней для психики!».

На полувздохе я задержала дыхание и, поворачиваясь на бок — закрыла глаза. Основательно заверяя себя, что сны обязательно будут, сладкие или нет — другой вопрос.

Однако, после трехчасовой возни и односторонней борьбы с одеялом на кровати, надежда сползла за отметку ноль. Не выдержав, я швырнула шерстяной мешок с кроватного ринга. А следом и подушку. Пусть им тоже будет не сладко.

— Сон сегодня не состоится, — объявила я, принимая сидячее положение.

В хмельной голове: мысли не покидали. И я неотвратимо отдавалась в их власть. Внутри звучали громко-реальные голоса, дополняя непрерывные образы кинотеатра памяти. Все это сплеталось и искало пристанище в моем разуме, душе и сердце.

В конце концов, я поняла, что сейчас взорвусь от переполняющего меня возмущения. Зачем Итан это сделал?! Зачем?!

Но, до сути мне было не добраться. Загадка не по зубам! Посидела-посидела, покумекала, и ничего умного не сгенерировала. Лишь, морально уничтожала себя. То напряжение, которое мёрзлым комом застыло во мне — усердствовало, разлагая, как личность.

Я была слишком недовольна собой. Всё впустую. Моя чувствительность и острая реакция на происходящее снова толкали меня в какую-то вакуумную дыру. И уморив себя неотвязчивыми думами вразброд, загнав тем самым в безвыходный мысленный тупик, я всё же отключилась.

Проснулась сразу, точно закрыла глаза — и тут же открыла. Оглядевшись, поняла, что кто-то забредал в мою палату — одеяло и подушка лежали сложенными друг на друге в ногах. Вот так, а я и не просекла вторжение! Ну и кого сюда занесло, интересно, в рань-то такую?

Потянулась, хрустнула суставами и поплелась сомнамбулой по горячим следам — прямо в кабинет.

Шагнула из-за угла — ну конечно, а вот и он. Нахал этакий!

Внутри что-то начало подниматься такое, такое… и угасло.

Я осторожно затаилась — прилипнув к стене. Искоса подглядывая, я видела, как он сидел за столом с компьютером и нумеровал записи одну за другой. Затем почудилось — заметил, но нет. Лишь сменил позу и, опустив голову, протянул руки к клавиатуре, что-то отпечатать. Я вздохнула. И вернулась к себе.

Думала, что кардинально отпустило. Фиг — мысли взбунтовались. Попыталась устранить эту проблему и потерпела крах. Ожидала чего угодно, но только не… Слёзы хлынули независимо от меня. Я плакала от странно возникшей несправедливости, которую ничем не могла перебить и выгнать из головы. Вот только в такие моменты и осознаешь, что в этом мире не знаешь ничего… даже саму себя.

Ну, разве это не иронично? Начинать предпочитать миражи реальности под запутанными видениями мозга? Это не из-за него или кого-то другого. Это я — дура, строящая замки на песке. Поэтому, сегодня я не стану отказывать себе в удовольствии, изныть и обхаять свою жизнь, хотя бы в таком ключе.

Выполнив задуманное, я подумала, что это кощунство — раз завела дневник, надо пополнять последними сводками. Как-никак заделалась в публичные, так сказать — деятели, надо держать марку.

Пересела, впилась в ноутбук. Неумелые движения рук по клавишам слились в одно целое сочетание разных звуков и мелодий:

Минут через пять, ругая себя для полного осознания, я четко дала себе понять: всё происходящее в завершение будет всего лишь — воспоминаниями мертвеца.

Нельзя искать себе идеалы. Подражать. Изменять себя. Надо четко знать, что есть ты, и что есть твоё, что есть, выработанная годами, твоя правда, которой не поступиться и не задвинуть в дальний угол.

Следовательно, для таких вариантов развития, как: мог бы, должна была, стоило, не стоило — нет места.

Больше никаких — назад и вперед, вверх и вниз, как на американских горках, а только под откос, к беспроигрышному финалу.

Единственное, о чём я пожалела: о желании, призраком выскочившем откуда-то из моего подсознания, о том, что было бы неплохо заполучить еще один шанс быть веселой и неистовой, быть свободной и живой, быть любимой и любить.