Нить Ариадны

Глава 7

Дни шли один за другим, я жила в моем маленьком уютном мире, который Гектор охранял с рвением цепной собаки. Часто мы уезжали на соседние острова или уходили в малолюдную глубь острова. И там, лежа на мягком и упругом вереске, я наслаждалась счастливыми мгновениями, часами глядела на синее небо и зеленые мохнатые холмы. Я наблюдала за тем, как Гектор нервными резкими движениями наносит карандашные линии на бумагу и как под его ногами растет гора листов с набросками. В основном он писал природу, особенно любил темное неспокойное море. Как-то, пожевывая травинку, я его спросила:

— Почему ты пишешь только эти места? Говорят, художники без ума от какого-то особенного света в Италии.

Гектор удивленно посмотрел на меня:

— Потому что мне не нужен свет, Алекс. Я сам мрачен и люблю шотландские унылые, дождливые дни. Я не хочу никуда ехать, я слишком врос в эти места.

— Но... ― продолжала я, понимая, что запросто могу вызвать гнев Гектора. ― Люди любят разнообразие. Чтобы успешно выставляться, нужно постоянно создавать что-то новое.

— Я понимаю, о чем ты, Алекс. Но мне не нужно разнообразия. Может быть, пока. А выставки все еще проходят в рамках договоренностей братства. ― Он отложил карандаш и стал прикуривать. Я заметила складку, которая появлялась меж его бровей, когда он был недоволен или раздражен.

— Что за договоренности? ― словно невзначай спросила я. Гектор не любил говорить о братстве и еще больше он не любил, когда я задавала вопросы о Джефе Горинге или Джейке Бакстере.

— Существует ряд правил относительно выставок. Если вкратце, мы всегда выставляемся вместе или один за другим. Наши работы ― это неотъемлемая часть самой идеи братства. Джейк, Джеф и я пишем каждый в своей манере, у всех есть достоинства и недостатки, но только вместе наши полотна позволяют увидеть и ощутить совершенство живописи как искусства. Таков закон, и он работает, несмотря на личные разногласия. ― Гектор устало потер глаза. ― Сейчас у нас есть постоянные экспозиции в галерее Горинга, а также лондонском сити. План составлен на пару лет вперед. Это, конечно, не персональные выставки, но о них пока приходится только мечтать. ― Гектор затянулся сигаретой и спросил как бы между прочим, даже не глядя на меня:

— Ты не скучаешь со мной?

Я замерла, ожидая, что за этим последует дальше, его настроение менялось ежечасно и напоминало постоянно движущийся маятник, который попеременно оказывался то в положительном, то в отрицательном поле. Однако Гектор больше ничего не сказал, он криво улыбался и как-то странно смотрел на меня.

— С чего такой вопрос? ― Я надеялась, что мой голос прозвучал ровно. Гектор был человеком настроения и сиюминутных порывов, никогда нельзя быть уверенной, что через десять минут он не изменит решение, которое только что принял.

— Отвечай, Алекс, не увиливай, ― сказал он. В его голосе послышалось напряжение.

— Гектор, скука была бы последним пунктом в моем списке жалоб. ― Я рассмеялась и искренне надеялась, что это выглядело естественно. Внутри же меня росло беспокойство: с чего бы Гектор завел этот разговор?

Он усмехнулся:

— Что же у тебя идет первым пунктом?

— Твое упрямство, что же еще. Никогда не видела человека, который бы столь наплевательски относился к своему здоровью.

Гектор рассмеялся и подошел ленивой походкой, сел рядом на большой теплый от солнца валун.

— Знаешь, Алекс, что бы я сделал, будь я действительно настоящим упрямцем?

Я отрицательно качнула головой.

— Я бы запер нас в доме и не покидал его всю оставшуюся жизнь. ― Он замолчал на несколько секунд и продолжил: ― Но мои дела и местные традиции не позволят этого сделать. Приближается осень, и на островах начнутся приемы и балы. Часто туда приглашаются люди с материка ― критики и меценаты. Мне необходимо будет посещать кое-какие мероприятия, чтобы заводить полезные связи и встречаться с нужными людьми...

Радостное чувство шевельнулось у меня внутри. Глядя на рассыпавшиеся ковром желтые лютики, я спросила:

— Могу ли я ходить на эти мероприятия с тобой?

— Ты этого действительно хочешь? ― с нажимом спросил Гектор.

— Думаю, что это могло бы быть любопытно. Общество других людей нам не повредит.

Гектор сорвал длинный стебелек и пощекотал им за моим ухом.

— Хорошо. Давай вернемся к этому разговору, когда начнется сезон и будут приходить приглашения.

И мы оставили этот разговор.

Дни и часы текли в доме Гектора неторопливо, растворяясь в домашних хлопотах, в которые я погрузилась. Я твердо решила стать эдакой домашней феей. Мне было приятно заниматься бытом Гектора и делать так, чтобы он не отвлекался от своего главного назначения ― быть художником.

Я занималась садом, убирала в доме и готовила. Натыкаясь повсеместно на картины, эскизы, зарисовки на клочках бумаги, газетах, салфетках, я решила навести порядок и в работах Гектора. В голову пришла идея составить каталог его картин, систематизировать наброски и рисунки. Методично и скрупулезно я просматривала все работы, которые находила в доме во всевозможных местах. Если это были законченные картины, то я выносила их на улицу, ставила на заранее подготовленный постамент, фотографировала, отмечала название картины и год ее создания. Мне не пришлось привлекать к этому процессу Гектора, поскольку вся необходимая информация была нанесена сзади на холст. В этом вопросе Гектор оказался педантом. Затем я присваивала картине порядковый номер, вытирала с нее пыль, запаковывала и аккуратно убирала.

Некоторые полотна были бесспорно гениальными. Они дышали страстью и воинственностью, мрачным настроением и непримиримостью художника. Буквально пару картин с натяжкой можно было отнести к нейтральным, в основном на них были написаны гуляющие по полям овцы. В череде портретов старух и стариков со скрюченными пальцами и беззубыми ртами, попадались и мои портреты. Так, во всяком случае, утверждал художник. Я их не любила, но, не отрываясь, могла разглядывать часами. Гектор, заставший меня однажды за этим занятием, хмыкнул, присел рядом, положил голову мне на колени и закрыл глаза. Что-то ненастоящее было в этом.

Вообще Гектор был загадочной фигурой. Небритый, с вечной сигаретой во рту и кругами под глазами от бессонных ночей, с морщинами меж бровей от постоянных сомнений, он целыми днями пропадал в студии, где его карандашные наброски превращались в замечательные произведения. На мои просьбы не терзать себя так и хоть немного спать по ночам он только устало улыбался.

— Как, ты думаешь, рождаются шедевры? ― спрашивал он меня. ― Только так, дождливой ночью под завывание ветра. ― И снова исчезал в студии.

Однажды в самом дальнем углу чердака я наткнулась на ряд полотен. Они были спрятаны в сундуке и завернуты в большой кусок парусиновой ткани. Что за странность, подумала я. Гектор, при всем его тяжелом характере и чрезвычайной мнительности, был уверен, что его работы достойны самого лучшего с ними обращения. Парусиновая ткань была очень пыльной, я стала чихать, когда дотронулась до нее. Тогда я сняла платок с головы и завязала его на лице таким образом, чтобы закрыть рот и нос. На чердаке было очень темно, свет почти не проникал сквозь маленькое грязное окно. Я поставила фонарь на стол и вытащила картины из сундука. Перед тем как развернуть ткань, меня охватило сомнение: а стоит ли трогать то, что явно не случайно было так глубоко спрятано, но любопытство было сильнее. Полотен было три штуки, довольно большие по размеру. Сложно было разобрать, что на них было написано. Свет фонаря выхватывал только отдельные детали ― раскидистое дерево, голубое небо, листья на мостовой, синяя дверь.

Я вскрикнула и уронила лампу, послышался звон разбитого стекла. Чердак погрузился во тьму. Не помня себя, я слетела с узкой лестницы и оказалась в кухне, где свет лился в комнату сразу из трех окон. Картина была у меня в руках ― мой дом в Америке, дверь, занавески, что выглядывали на улицу, ― их я привезла от родителей.

Зубы отбивали дробь, когда я поднималась за оставшимися картинами. На второй была изображена такая знакомая парковая аллея, на третьей ― комната из родительского дома: пианино и большой круглый стол с белоснежной скатертью. На нем, выделяясь темным ярким пятном, лежал черный блокнот, на обложке которого двуглавый орел грозно смотрел на восток и запад.

Похоже, я открыла ящик Пандоры и теперь, опершись на спинку стула, взирала в немом оцепенении на свои находки. Перед глазами, как в калейдоскопе, замелькали картинки из моей прежней жизни. Теперь они выглядели бледными и потускневшими. Я привыкала жить на острове, где время текло неторопливо, а день неспешно двигался к закату, лениво волоча за собой плотную бархатную ночь. И мои мысли размякали, становились долгими и неспешными.

Наконец, я дернулась ― что за чертовщина такая? Стала осматривать картины, но ни отметок художника, ни даты создания не обнаружила. Это было очень странно, поскольку на всех остальных работах Гектора стояли специальные метки, а здесь нет. Я хотела оставаться логичной и спокойной, повторяя себе, что скоро придет Гектор и объяснит мне все. Но руки не слушались ― меня снова охватила паника.

Какое-то время я кружилась по кухне, поддаваясь порывам: то мне хотелось бросить все и бежать из этого дома, то, наоборот, я включала чайник, садилась в кресло и высматривала в окне худую фигуру Гектора.

За окном стало смеркаться, деревья и дома покрылись серой прозрачной вуалью. Я давно потеряла счет времени, продолжая сидеть с чашкой теперь уже холодного чая в руках.

— Алекс! ― Голос Гектора вывел меня из оцепенения. ― Все в порядке?

Я посмотрела на него, словно видела впервые. Несколько секунд я даже не узнавала его ― небритого, с взъерошенными волосами, усталого, одна щека была испачкана темно-рыжей краской, в руках он держал полупустую пачку сигарет.

— Гектор, ― прошептала я. ― Что это такое? Кто это написал?

Гектор обошел стол, хмуро взглянул на холсты.

— Где ты это взяла? ― бросил он мне зло.

— На чердаке… ― прошептала я.

— Зачем, черт возьми, ты туда залезла?

— Я… я приводила в порядок твой каталог. Все картины фотографировала и вносила в список.

Но Гектора было уже не остановить, он рассвирепел и прошипел:

— Могла бы у меня спросить, прежде чем проявлять инициативу. Что ты прикажешь теперь с этим делать? ― Он кивнул на картины.

— Я не знаю. ― Я уже была и не рада тому, что затеяла. ― Гектор, чьи это работы?

— Я не могу тебе сказать, ― отрезал Гектор, бросая незажженную сигарету в пепельницу и доставая новую. Спустя секунду он в поисках зажигалки захлопал дверцами ящиков в кухне.

— Можно складывать все вещи так, чтобы я мог их найти, когда они мне понадобятся? ― прорычал он.

— Почему ты не можешь сказать? ― проигнорировала я выпад Гектора. Мне было трудно общаться с ним, когда он был таким злым. ― Дело в том, что я знаю, что здесь изображено.

— Неужели? ― Глаза Гектора прищурились, и он выжидательно посмотрел на меня. Я нервно сглотнула, понимая, что все, что бы я сейчас ни сказала, вызовет только очередную порцию гнева.

— Этот дом, ― я показала рукой на первую картину, ― это в Штатах. Я когда-то жила там, ― добавила я неуверенно. Мне самой показалось, что это неправда.

Лицо Гектора оставалось непроницаемым, он сказал только:

— Продолжай.

— Вот эта картина с полянкой ― это там же. В парке, где мне нравилось гулять или читать книги под тенью вот этого дерева.

Повисла пауза. Я не смела смотреть на него и, не дожидаясь того, что он может сказать, выпалила:

— А это ― дом моих родителей. Пианино, на котором мама учила меня играть, стол с белой скатертью и даже дедушкин блокнот. ― Я замолчала на несколько секунд, чтобы перевести дух. ― Пожалуйста, объясни мне, откуда взялись эти картины.

Было страшно взглянуть на него. Казалось, что он вот-вот взорвется, но он молчал, и я молчала, и эта тишина была невыносимой.

— Гектор? ― повторила я.

Он стоял, опершись на кухонный стол, и смотрел куда-то в сторону. Его взгляд ничего не выражал, только губы были сжаты в тонкую ехидную линию.

— Алекс, дорогая, так, значит, ты ничего не помнишь? ― устрашающе прошипел он. — Мне кажется, ты играешь в игру, правила которой известны только тебе. ― И он чиркнул зажигалкой, которую нашел-таки под пепельницей на кухонном столе.

— О, Гектор! Поверь мне, что это не так. Все очень сложно и запутанно. Даже не знаю, как объяснить тебе… ― В моем голосе послышались умоляющие нотки. Я понимала, что значит эта сказанная фраза, я понимала, что рисковала всем, что можно было назвать жизнью все последнее время. Сжав голову руками, я искала подходящие слова, чтобы спасти рушившийся мир и объяснить ему, почему мне так важно узнать, откуда взялись эти картины. Но чем больше я говорила, тем больше моя речь становилась похожей на мольбу, и все выше и выше росла между нами стена.

Гектор молча собрал эти странные картины и вышел из дома. Я услышала, как хлопнула входная дверь, а затем послышался шум отъезжающего автомобиля.

«Он не вернется», ― раздавалось у меня в голове. Вяло и бессмысленно мой взгляд скользил по кухне, пока не остановился на полной окурков пепельнице и нескольких грязных чашках. Я схватила их, яростно вымыла и, совершенно неожиданно сама для себя, швырнула их на пол. Они разлетелись на тысячу кусочков, стукнувшись о плитку.

Я пришла в полнейший ужас. Что же я делаю, в кого превращаюсь? И вытирая закапавшие слезы, бросилась в кладовку, где хранились ведра и тряпки. Я собрала волосы, чтобы они не мешали, и принялась убирать осколки, а потом и не заметила, как переключилась на стены, шкафы и полы. Это помогало успокоить нервы, и как только мысль о том, что Гектор мог уйти навсегда, возвращалась, я принималась тереть с еще большим усердием.

Было уже далеко за полночь, когда я закончила. Дом сверкал, как отполированная дверная ручка. На кухонном столе красовался букет огненно-красных роз, которые я нарвала в небольшом садике у дома. Я не знала, что мне сделать еще, чтобы занять руки и отвлечь голову. Со страхом я взглянула на часы ― три часа ночи. Гектора все еще не было. Тишина дома становилась невыносимой, я окинула взглядом вычищенную до блеска кухню, решительно подошла к бутылке и плеснула себе изрядную порцию виски. На вкус оно было просто отвратительным, но успокаивающее тепло мгновенно разлилось по телу. Напряжение, державшее меня весь вечер, стало таять. Морщась и зажмуриваясь, я допивала янтарную жидкость, когда входная дверь распахнулась и в проеме возникла темная худая фигура Гектора.

Я нервно сглотнула. От такого Гектора сейчас можно ожидать всего чего угодно ― он выглядел точно так, как и в первый вечер нашей с ним встречи.

— Алекс! ― по его неровно-угрожающему тону я поняла, что он был пьян.

— Гектор, ― я постаралась, чтобы мой голос не дрожал, ― тебя долго не было. Я ждала тебя.

Тяжелой походкой он подошел ко мне и с нажимом сказал:

— Я ненавижу тебя. ― Я почувствовала, что кровь отхлынула от моего лица. А он продолжал. ― У тебя удивительный талант, Алекс, будить самые низменные и жестокие чувства.

Я почувствовала себя так, словно меня ударили, ком подкатил к горлу, все вокруг стало размытым от слез, которые задрожали в глазах и были готовы покатиться по щекам. Однако уже через секунду во мне поднималась волна ярости, она закипала и нарастала, выплескиваясь язвительными словами:

— Тем, что я пыталась быть полезной и составляла для тебя каталог? Тем, что вытащила на белый свет эти картины? Это смешно, Гектор. Такое обвинение слишком пафосно и безосновательно.

— Не прикидывайся, будто ты не понимаешь, что значат эти картины... ― ледяным тоном парировал Гектор.

Я почти физически ощутила весь груз происходящего на своих плечах ― бесконечные тайны, недомолвки, обвинения в преступлениях, о которых я и понятия не имела. Выпитое виски подогрело вспыхнувшую злость, и в следующую секунду я обрушилась на Гектора с яростью, на которую раньше не была способна.

— Но я действительно не понимаю, ― почти кричала я, ― объясни же наконец и давай покончим с этим раз и навсегда. Что за демонов ты прячешь? ― Мой голос окончательно перешел на громкий крик. ― Гектор, признайся, почему ты пытаешься обвинить меня во всем? ― Гектор замер и в некотором изумлении посмотрел на меня, но по его лицу ничего невозможно было прочитать. А меня было уже не остановить. Все страхи, ужасы и странности последних недель вылились в эту гневную тираду. Я устала от неизвестности и не хотела смиренно соглашаться с вечными сомнениями и недоверием Гектора. ― Как ты смеешь без всякой на то причины постоянно менять свое отношение ко мне? Я делаю все, чтобы быть полезной, веду себя тихо, как мышка, когда ты работаешь, готовлю, убираю, слежу за тем, чтобы ты ни в чем не нуждался. Но ты настолько непредсказуем, твое настроение меняется каждую минуту, и я никогда не знаю, любишь ты меня в эту минуту или ненавидишь. Каждый день, как на пороховой бочке. Ты обещал мне... обещал все рассказать... обещал помощь и покой, но ты только злишься и радуешься каждой моей промашке, чтобы выплеснуть на меня все плохое, что есть в тебе.

Наконец я увидела, что задела его, на лице заходили желваки, глаза заблестели от внутренней ярости, он поднял руку, и я подумала, что он сейчас ударит меня. Гектор грубо схватил меня за предплечье и дернул к себе. Его губы впились в мои зло, жадно. Я пыталась вырваться, колотила его в грудь, но он только крепче держал меня, не заботясь о том, какую боль он мне причиняет. Он целовал меня с такой страстью, что я была сломлена. Его руки постепенно ослабили хватку, и поцелуй становился долгим и нежным, таким, каким представлялся мне идеальный поцелуй двух любящих людей. Через некоторое время Гектор оторвался от меня:

— Алекс! ― Он заглянул мне в глаза и едва слышно сказал: ― Алекс, скажи «да»!

— Что? ― Мое тело обмякло.

― Скажи «да». Я обещал тебе, что не буду принуждать тебя, но больше держать свое обещание не в силах. Прошу тебя, скажи «да».

— Да, Гектор. Да...

Я почувствовала его горячие губы и руки, скользящие по моему телу. Все остальное осталось где-то очень далеко.

***

Морщась от головной боли, я с усилием приоткрыла глаза и окинула взглядом комнату. Это была комната Гектора. Прислушалась ― рядом раздавалось чье-то дыхание. Затем осторожно повернулась и увидела спящего Гектора. Он лежал, распластавшись на огромной кровати, его глаза были закрыты, а дыхание спокойно. Он был невероятно красив и беззащитен, как ребенок. Ему на лоб упала прядь волос. Я протянула руку, чтобы убрать ее, от этого движения одеяло скользнуло, открывая мое собственное обнаженное тело.

Обрывки вчерашней ночи пронеслись перед глазами. В нынешней запутанной ситуации только этого не хватало...

— Что я наделала?! ― прошептала я, вспоминая его жадные поцелуи. В голове затрещало так, что я снова опустилась на подушки и закрыла глаза. Картинки кружились цветным бесконечным роем: обнаженная спина Гектора, его изящные руки, чувственный рот, горячее дыхание. Я нервно сглотнула, раздумывая, куда бы сбежать. Собрав волю в кулак и стараясь не разбудить Гектора, я тихонько спустилась на пол и стала собирать одежду, которая валялась по всей комнате. Никак не удавалось вспомнить, как из кухни мы попали в эту комнату.

«Это все проклятое виски», ― думала я, подбирая нижнее белье, которое оказалось в самом углу комнаты.

— Не двигайся! ― раздался возглас, я вздрогнула от неожиданности. ― Мне нужно это нарисовать, ― сказал Гектор и рассмеялся глубоким раскатистым смехом.

Не оборачиваясь, я оделась нарочито медленно, собираясь с силами, чтобы взглянуть на него. Гектор полулежал на подушках с накинутой на бедра простыней и сигаретой в зубах.

— Прекрасное зрелище. Почти такое же прекрасное, как и ночью. ― Гектор с удовольствием затянулся. ― Может, продолжим, а, Алекс?

Внутри меня все заклокотало, сама не знаю, от чего. Может, от того, что я это допустила и теперь жалею об этом? Или от того, что Гектор вместо нежного и трепетного, каким он был ночью, стал снова грубым и насмешливым.

— Ты знаешь, Гектор, сегодняшняя ночь была ошибкой... ― начала было я.

Но он прервал меня:

— Алекс, не начинай. Прошу тебя, не строй из себя монашку. Мы оба знаем, что хотели этого.

— Но мы оба были нетрезвы... ― пыталась я найти доводы.

— Раньше тебя это никогда не останавливало, ― криво усмехнулся он, ища пепельницу под кроватью.

Ругаться мне не хотелось.

— Что будешь на завтрак? ― спросила я примирительно.

— Киска, так-то лучше. Что же мы все спорим?! Нас с тобой ждет великое будущее! Начнем его с мира и согласия! ― высокопарно произнес Гектор. Он был счастлив и доволен, картинно размахивал рукой с зажженной сигаретой и пускал дым кольцами.

Я не могла не рассмеяться, а потом сделала удивительную вещь ― подошла и поцеловала его.