Ночная смена

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Не знаю, как это могло стать еще более унизительным, но появление небольшой толпы баскетболистов, которые стали свидетелями всего этого, определенно не помогает.

Моя рука все еще обхватывает запястье Винсента, которое слишком велико, чтобы я могла дотронуться большим пальцем до среднего. С запозданием я понимаю, как это, должно быть, выглядит, поэтому пытаюсь изобразить, словно смахиваю воображаемую ворсинку, застрявшую в тонких, как пух, волосах на его руке. Это, к сожалению, означает, что в итоге я поглаживаю тыльную сторону его предплечья способом, который в сто раз более компрометирующий.

Винсент выгибает бровь.

Я сжимаю руки вместе и зажимаю их между бедер.

— У тебя было немного… неважно. Извини. Продолжай.

— Я определенно заплачу, — настаивает он, все еще настороженно наблюдая за мной. — Ты заработала эти деньги, Холидей. Ты хороша в том, что делаешь. И ждала полчаса, поэтому я заплачу за дополнительный час. Не спорь.

Я действительно надеюсь, что его друзья находятся вне пределов слышимости, потому что в сочетании с моим интимным прикосновением руки, все вышесказанное могло быть драматически неверно истолковано.

— Меня не волнуют деньги. Это была хорошая практика, — да, это определенно прояснит, о чем мы говорим. — Мне нравится преподавать поэзию, — добавляю я чуть громче, чем следовало. — И бесплатный кофе. И это было… весело.

Винсент смеется, больше от недоверия, чем от чего-либо еще.

— Знаешь, — говорит он, — иногда тебя труднее интерпретировать, чем Шекспира.

— Я чертовски ненавижу Шекспира, — признаюсь я.

Винсент улыбается.

— Знал, что есть причина, по которой ты мне нравишься.

Эти слова окутывают меня плотнее, как утяжеленное одеяло. На один прекрасный момент нет профессора, который через три стола перебирает бумаги. Нет девушки за стойкой, которая просила бы бариста убедиться, что ей нальют овсяное молоко, потому что непереносимость лактозы не простит такого проступка. Нет группы баскетболистов, следящих за каждым моим движением, чтобы потом проанализировать, как это делают трансляторы ESPN после игры.

Это только я, мое колотящееся сердце и мягкая, непринужденная улыбка Винсента.

Отдаленный смех разрушает иллюзию.

Это Джабари. Мы снова смотрим друг другу в глаза. Не в первый раз в жизни я чувствую себя животным в зоопарке — или, может быть, частью шутки, которую даже не слышала.

Похоже, товарищи Винсента по команде точно знали, где нас найти, что наводит на мысль, не сказал ли им Винсент прийти сюда и посмотреть… на что бы это ни было.

Прийти посмотреть, как играет с той, кто поцеловала его в библиотеке во время своей смены, когда в здании были люди. Прийти посмотреть, сделает ли это снова.

Джабари, сдерживая улыбку, подталкивает локтем парня рядом. Этот парень поднимает телефон и не так уж незаметно направляет его в нашу сторону — и это переломный момент, потому что теперь я знаю, что не просто слишком много надумываю.

Надо мной определенно смеются.

Глаза Винсента расширяются, когда я встаю со стула, врезаясь в стол между нами так, что ножки издают пронзительный скрежещущий звук по кафельному полу. Я одергиваю закатанные края джинсовых шорт, вытираю ладони о рубашку спереди, а затем наклоняюсь, чтобы собрать вещи — книги, рюкзак, первую пустую кофейную чашку, вторую еще полную кофейную чашку. Может быть, не выпей я так много холодного кофе, не была бы такой дрожащей и встревоженной.

Глаза предательски щиплет. Я не начну плакать в Starbucks. Это то самое дно, на которое не позволю себе опуститься.

— Мне пора идти, — говорю я, слова вылетают в спешке, когда набрасываю лямки рюкзака на плечи. — Хотя, серьезно. Мы квиты. Спасибо за кофе.

Я успеваю сделать два шага, прежде чем Винсент ловит меня за руку. Ему не нужно тянуть. Одного ощущения его кожи — кончиков пальцев на тыльной стороне моей ладони, большого пальца, вдавливающегося в ладонь, — достаточно, чтобы заставить меня остановиться. Я привязана к нему, разрываясь между отчаянным желанием убраться отсюда к чертовой матери и желанием остаться и погреться в тепле его внимания. Потому что он смотрит на меня из-под густых ресниц, изгиб губ такой розовый и нежный, и…

— Мой день рождения в четверг, — говорит Винсент.

Я моргаю, не зная, что делать с этим открытием.

— С наступающим?

— У нас дома вечеринка. Ты должна прийти. Можешь привести соседок по комнате.

— Я… мы… по четвергам…

— Вечер кино, — заканчивает за меня Винсент. — Я знаю. Но ты приглашена, если хочешь прийти.

Ненавижу, что он помнит то, о чем я мимоходом упомянула три пятницы назад. Ненавижу, что это пробуждает во мне глупую, упрямую надежду. Надеюсь, что он такой же сентиментальный, как и я. Что, возможно, он не может перестать думать о том, какая я на вкус или как я смеялась, и что я чувствовала, когда мы были прижаты к книжным полкам.

— Я не собираюсь снова целоваться с тобой, — выпаливаю я, страх подавляет здравомыслие.

Винсент отступает. В удивленном взгляде, который он бросает на меня, искренняя обида.

— Я не просил об этом, — говорит он.

— Извини, — добавляю я, голос срывается. — Я знаю, что это не то… очевидно, ты этого не делал… не знаю, почему я это сказала. Это не твоя вина. Просто… я не в своей тарелке. Не из-за репетиторства, а из-за всего остального. Флирта. Намеков. Я не сильна в этой игре, не знаю правил, и не думаю, что хочу играть.

Он отпускает мою руку. Я сразу же скучаю по его прикосновению.

— Это не игра, — настаивает Винсент, поворачиваясь на стуле так, чтобы смотреть мне прямо в глаза. — Послушай, я тоже не силен в этом. Ты не обязана приходить на вечеринку, если это доставляет неудобства, но я… я бы хотел, чтобы ты находилась там и соседкам по комнате было весело, а ещё там будет куча бесплатного алкоголя, и я уверен, мы могли бы устроить чтение стихов, как только все сыграют несколько партий в пиво-понг.

Мне хочется смеяться.

Вместо этого я говорю:

— Я подумаю.

Винсент открывает рот, как будто собирается возразить.

— Хорошо.

— Мне действительно нужно идти.

— Спасибо. За помощь со стихами. Я серьезно, Кендалл.

Я киваю, поворачиваюсь на каблуках и направляюсь к двери.

Но не могу удержаться, чтобы не добавить последнее замечание через плечо.

— Думаю, твои друзья здесь не ради тебя, не так ли?

В моем тоне достаточно горечи, чтобы была уверена: Винсент соединит точки между моим уходом и приходом его товарищей по команде. Но не задерживаюсь, чтобы послушать, как он пытается объяснить, почему половина баскетбольной команды сидит за столиком напротив.

На улице жарко и ярко. Я сразу чувствую себя несчастной. Всю дорогу домой щебечут птицы, сквозь деревья пробивается солнечный свет, а студенты смеются, проносясь мимо меня в сторону кампуса, и все это так весело и живописно, что хочется запрокинуть голову и закричать в безоблачное небо. Потому что, честно? Как смеют все проводить такой восхитительный день, в то время как я пытаюсь не думать о том, что говорят обо мне в командном чате?

Я получаю уведомление о поступлении, когда перехожу улицу перед зданием.

Винсент Найт перевёл вам 100$.

В теме письма — эмодзи с изображением одинокого тигра.

И, так или иначе, это последняя пощечина. Вишенка на торте с дерьмовым мороженым. Я благодарна, что уже поднимаюсь по ступенькам здания. Не нужно, чтобы кто-нибудь из проходящих мимо студентов видел, как я сдерживаю слезы.

Харпер растянулась на коврике для йоги на полу гостиной, ее босые ступни подняты в воздух, а ноги скручены вместе, как мягкий крендель. Она всегда занимается йогой после купания. Когда я плечом открываю парадную дверь квартиры и вхожу, ее голова высовывается, завитые локоны разлетаются во все стороны, выбиваясь из пучка на макушке.

— Она вернулась! — кричит Харпер.

Раздается отдаленный звук возни, а затем дверь спальни Нины распахивается.

— Уже? — она выходит в гостиную в очках для чтения. Это показывает, насколько она обеспокоена событиями утра — поскольку никогда не позволяет увидеть ее в очках для чтения. — Как все прошло? Вы перепихнулись в туалете?

— Это так чертовски антисанитарно, — говорит Харпер.

— Я не собираюсь комментировать это, — ворчу я.

Нина, в истинно эмпатической манере, хмурится.

— Что не так?

— Он заплатил сто баксов, — объявляю я со смехом, хотя это совсем не смешно. — За репетиторство. Я получила уведомление по пути сюда.

— Почему ты говоришь так, словно это плохо? — спрашивает Харпер.

Нина вздыхает.

— Потому что это не то, чего она хотела.

Я бросаю рюкзак, падаю на диван и рассказываю обо всем — о позднем приходе Винсента, о подаренном холодном кофе, которое совершенно не следовало пить, о поэтическом анализе, который каким-то образом превратился в то, что я могу описать только как прелюдию… и, наконец, о том, как все это рухнуло.

— Ты уверена, что они не просто взяли кофе? — спрашивает Нина.

— Они даже не подошли к стойке. И я видела, как один из парней достал телефон и направил его на нас, как будто делал снимок. Винсент определенно предупредил их.

Она вздыхает и проводит руками по лицу.

— Что он сказал, когда ты ушла?

— Он, черт возьми, — усмехаюсь я, потому что сейчас это кажется абсурдным, — пригласил меня на свой день рождение.

— Он что?!

— Я не поведусь. Как раз в тот момент, когда подумала, что понимаю мужчин.

— Он пригласил тебя на день рождения? — ошеломленно повторяет Нина.

— Ну, это в четверг. Так что, к сожалению, мы не придем, поскольку уже есть планы. Харпер, я почти уверена, что теперь твоя очередь выбирать фильм.

Но Нина не готова к нашему двухмесячному спору об объективном рейтинге фильмографии Сандры Буллок.

— Кенни, ты ведь не сказала, что не придешь?

— Сказала, что подумаю.

— Ты… — Нине приходится остановиться и взять себя в руки. — Кендалл, какого хера?

— Как только прибыла команда, от всего этого повеяло дурными предчувствиями. Я запаниковала и убралась оттуда, — откидываюсь назад по всей длине дивана, отчего он неприятно скрипит. Я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Нина подходит, уперев руки в бока и нависает надо мной угрожающе по-матерински.

— Какой наш самый ненавистный прием?

Я хмурюсь.

— Наш что?

— Ответь на вопрос. Из-за чего мы всегда ругаемся в книгах?

— Стыдим шлюшек?

— Нет, точнее да, очевидно, но я говорю о тропе…

— Неожиданная беременность..?

— О боже… — в глазах Нины горит огонь, словно она готова разразиться тирадой. — Да, все верно, мы ненавидим многие тропы. Но я говорю о недопонимании, Кендалл. Мы обе ненавидим, когда два глупых персонажа могут решить все проблемы, сказав одну честную вещь. Итак, вместо того, чтобы утверждать, что ты и есть причина, почему группа баскетболистов пришла в Starbucks, вспомни, как вы с Харпер однажды надели толстовки и накладные усы, чтобы шпионить, когда у меня было свидание с той девушкой из Improv¹². Почему ты не спросила Винсента, почему его друзья находились там?

Надо признать, Нина очень хорошо подметила.

Так что, да. Я облажалась. Промахнулась. И провалила свой первый в жизни поход в Starbucks на не-свидание с парнем.

Но если я сравню все, что произошло между мной и Винсентом, находись мы в книге, кажется, что это может быть серединой: тем местом в истории, где все идет наперекосяк и необходим какой-то поворот сюжета, чтобы снова свести главных героев вместе, а те могли по-настоящему полюбить друг друга.

Может быть, вечеринка по случаю дня рождения Винсента — это сюжетный ход. Может быть, у меня еще есть надежда.

Во всяком случае, я знаю, что хочу поцеловать его снова. Даже если все закончится плохо. Я молода — как Винсент и сказал. Я могу вести непринужденный образ жизни. Могу веселиться. Могу смириться с мыслью о том, что «никогда больше не буду счастлива», если это означает, что у меня будет еще один шанс поцеловать Винсента. Потому что больше всего на свете я хочу последний шанс почувствовать это снова.

Итак, выбор ясен.

— Хорошо, — киваю я. — Что нам делать?

— Мы собираемся пойти на вечеринку по случаю его дня рождения, — говорит Нина. — И ты останешься с ним наедине, чтобы поговорить. Нужно сказать Винсенту в лицо, что отказываешься когда-либо снова заниматься репетиторством и что хочешь трахнуть его шестью способами до воскресенья. Хорошо? Потому что он заслуживает правды.

Я продолжаю кивать.

— Круто, круто, круто.

— Ты выглядишь чертовски бледной, — говорит Харпер.

— Да, кажется, меня сейчас стошнит, — хриплю я. — Но мы же проведем нашу вечеринку перед его, верно?

Нина хлопает меня по плечу.

— Вот это настрой, чемпион. Сохраняй энергию. Все лучшие истории о свиданиях начинаются с некоторого беспокойства и слишком большого количества текилы. У меня хорошее предчувствие.

Как ни странно, несмотря на узел в животе, у меня тоже.